Чейз (Погоня)

Глава 16

В ванной Чейз содрал с себя пропитанную кровью рубашку и бросил ее в раковину. Затем промыл рану и принялся останавливать кровотечение, губкой промакивая кровь до тех пор, пока она почти не перестала идти. Отыскав в аптечке спирт, вылил на рану полбутылки, чуть не потеряв от острой боли сознание. Некоторое время он стоял, опершись на края раковины, и рассматривал себя в зеркало: круги под глазами стали темнее, белки глаз воспалились. Когда он почувствовал, что в состоянии двигаться, нашел ватные тампоны, макнул один из них в мертиолат и прижал к ране. Сверху обложил ее оставшимися тампонами и заклеил широкой полосой пластыря. Далеко до профессиональной перевязки, но, по крайней мере, кровь не текла на пол.

В спальне он взял из шкафа одну из рубашек Судьи и кое-как влез в нее. Схватись они не десять минут назад, а сейчас — он бы наверняка оказался побежденным, потому что плечо и спина здорово онемели.

На кухне Чейз нашел большой пластиковый пакет для мусора, бросил туда окровавленные рубашки, полотенце и губку. Кусками туалетной бумаги и ваты тщательно вытер раковину и зеркало и тоже бросил их в пакет. Стоя в дверях, придирчиво оглядел ванную, решил, что не оставил следов, выключил свет и закрыл за, собой дверь.

Вторая пуля Судьи не попала в Чейза, но вдребезги разнесла трехфутовое декоративное зеркало, которое висело на стене над баром в дальнем конце гостиной. Куски стекла валялись по всей комнате. За пять минут он собрал все крупные стекляшки, хотя сотни крошечных серебристых осколков по-прежнему блестели на ковре и на обивке стульев.

Пока он размышлял, как от них избавиться, Судья пришел в себя. Чейз подошел к стоящему посреди комнаты стулу, к которому он привязал убийцу бельевой веревкой, найденной в кухне. Стул был жесткий, с прямой спинкой и множеством завитушек, за которые оказалось очень удобно цеплять веревку. Судья принялся извиваться, пытаясь освободиться от пут, но вскоре понял, что это ему не удастся. Чейз спросил:

— Где у тебя пылесос?

— Что? — Судья еще плохо соображал.

— Пылесос.

— Зачем он тебе?

Чейз сильно ударил его по лицу здоровой рукой.

— В подвале, — сказал Судья.

Чейз принес пылесос, включил его и собрал все кусочки разбитого зеркала, которые смог разглядеть. Через пятнадцать минут, удовлетворенный, он отнес пылесос на место.

— Что ты задумал? — спросил Судья. Он все еще пытался освободиться от веревки, как будто не убедился до конца, что это безнадежно.

Не ответив, Чейз поднял телевизор и поставил на тумбочку, всунул вилку в розетку и включил его. Он работал. Шла комедия положений, из тех, в которых папаша всегда полный идиот, мамаша немногим лучше, а детки — ушлые чудовища.

Потом он поднял торшер, на который падал, и осмотрел металлический абажур: погнулся, конечно, но по виду нельзя сказать, что погнулся недавно. Чейз вывернул поврежденные лампочки и вместе с большими кусками зеркала выбросил в пластмассовый пакет для мусора, где уже лежали окровавленная рубашка и полотенце. Более мелкие стеклянные осколки он смел на страницу из журнала, и она вместе с самим журналом последовала в пакет.

— Где у тебя запасные лампочки? — спросил он у Лински.

— Не скажу.

— Скажешь, никуда не денешься.

Судья молчал, злобно глядя на Чейза. Чейз заметил, что, как и было задумано, на шее у Судьи не оставалось синяков. Он надавил пальцами достаточно метко и быстро, чтобы серьезно повредить ткани.

Чейз три раза ударил Лински по лицу тыльной стороной ладони.

— В кухне под раковиной, за коробкой стирального порошка, — сказал Лински и спросил:

— Что ты хочешь всем этим доказать?

Чейз не ответил. Нашел лампочки, ввернул две в торшер, нажал выключатель, и они загорелись.

Вернувшись в кухню, он налил ведро воды, взял мыло, аммиачную жидкость от пятен и пакет молока — любимый пятновыводитель его матери — из холодильника. В гостиной, с помощью тряпки и всех трех веществ по очереди, он стер самые заметные пятна крови с ковра. Оставшиеся бледно-коричневые разводы терялись в длинном ворсе.

Потом он убрал все причиндалы, а тряпку тоже бросил в мусор.

После этого, встав посреди комнаты, он медленно осмотрел ее в поисках следов борьбы. Кровь он вытер, мебель поставил на свои места, битое стекло выбросил. Единственное, что могло привлечь внимание, — светлый квадрат в рамке сажи на стене, где висело зеркало.

Чейз вытащил из стены оба гвоздя; остались две едва заметные дырочки. Потом бумажным полотенцем прошелся по грязной раме, успешно затерев пятно на стене. Ясно, конечно, что здесь что-то висело, но можно подумать, будто сняли этот предмет несколько месяцев назад.

Судья наблюдал за его манипуляциями, не задавая больше вопросов.

Закончив, Чейз уселся на ручку кресла неподалеку от Судьи и сказал:

— У меня к тебе есть вопросы.

— Пошел к черту, — отрезал Судья.

— Почему?

— Я уже все объяснил.

— Объясни еще раз. — Чейзу казалось, что рука вот-вот отвалится, но сильная боль держала его начеку.

— Они были прелюбодеи, — сказал Лински. — Я следил за ними и наблюдал, пока не узнал наверняка.

— А почему тебя это беспокоило? Потому что Майк должен был быть твоим любовником?

Вероятно, Судья понял, что выхода нет, так же как нет надежды что-либо скрыть, и бесполезно отрицать свое сексуальное извращение. Он признался:

— Это был красивый мальчик, и я ему как будто нравился. Но я сделал колоссальную ошибку, попытавшись сблизиться с ним. Это стало у меня почти манией — его юность, грация, которую с возрастом теряют, улыбка, энтузиазм, жизненная энергия. Мне не следовало все это начинать.

— И поэтому ты убил его.

— Нет, — сказал Судья. — Началось все из-за этого, но потом приобрело гораздо более серьезный оборот. — В его глазах появилась искра нездорового интереса, болезненное возбуждение. — Став следить за ним, я увидел, какой он безнравственный — и как безнравственно все поколение. На меня произвели удручающее впечатление эти собачьи свадьбы в Канакауэе. Вскоре я со всей очевидностью понял, что необходимо предостеречь молодежь, а иначе страна падет, как пал когда-то Рим.

Чейз почувствовал усталость: он надеялся услышать что-нибудь более свежее и оригинальное. Но похоже, у всех сумасшедших одни и те же идеи.

— И ты в одиночку собрался изменить нравственность всего молодого поколения, лишь показав ему, что бывает с... прелюбодеями.

— Да, — сказал Судья. — Я знаю, что сам запятнан. Не думай, будто я слеп к собственной слабости. Но, начав этот крестовый поход, я бы смог расплатиться за собственные грехи и внести вклад в укрепление христианских устоев общества.

Чейз засмеялся.

— Не вижу ничего смешного, — сказал Судья.

— А я вижу. Тебе надо было познакомиться с родителями Майкла Карнса. Ты с ними никогда не встречался?

— Нет, — ответил Судья в недоумении. Чейз все еще смеялся, но вдруг понял, что это нездоровый смех, слишком вымученный и напряженный. Он перестал смеяться и посидел молча, стараясь овладеть собой. Потом спросил:

— А что Бренц?

— Я знал его — в библейском смысле слова.

— Он был твоим любовником? — уточнил Чейз.

— Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.

— У него правильное отношение к своим пристрастиям, — заметил Чейз.

— Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?

— Гомосексуализм — грех только для тех, кто хочет так думать, — сказал Чейз. — Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.

— Ты испорчен, как и все остальные, — сказал Судья. — По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.

— Как давно вы с Бренцем были любовниками?

— Два года назад, — ответил Судья, — может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.

— Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?

— В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.

— А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:

— Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.

— Я думал, у него денег больше, чем у тебя, — удивился Чейз.

— Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.

— Ты застрелил его из этого пистолета?

— Да.

— Где ты взял гранату?

Лицо Судьи на миг прояснилось.

— Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.

Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу — ручку и сказал:

— Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?

— Верю, — сказал Судья.

Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.

— Тебе, должно быть, ужасно интересно, — сказал Судья. — Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.

— В газету это не попадет, — сказал Чейз. — Во всяком случае, то, что связано со мной.

— Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты — любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.

— Нет, — возразил Чейз. — Ты ничего не понимаешь.

— Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей...

— Не я один.

— А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом “геройстве”. Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.

— Я не хотел этой медали, — признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.

— Ну да.

— Именно так.

— Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.

— Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.

— Все это рационализм.

— Ничего подобного! — рявкнул Чейз. — Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.

— Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.

— Ты правда собирался убить Гленду? — сменил он тему.

— Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?

— Гленду, — повторил Чейз.

— Конечно, — сказал Судья. — Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.

— Да?

— Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. — Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. — Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. — Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. — К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.

Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:

— Ты сам делал глушитель?

— Да, — сказал Судья. — Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской — вот и все. — Он улыбнулся Чейзу. — И славное же вышло бы фото на первой полосе — ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.

Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.

Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.

Итак, дело сделано.

И никакой лжи больше не надо.

Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.

Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.

Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.

Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.

Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.

Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол — и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома — вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.

Больше ему не нужно быть героем.

Чейз встал и вышел из ванной.

В комнате он отвязал тело Ричарда Лински, и оно распростерлось на полу. Затем принялся тщательно вытирать стул влажными бумажными полотенцами, и когда с него исчезли следы крови, поставил его на место, к обеденному столу, а полотенца бросил в мусорный пакет.

Осмотрев пистолет, Чейз обнаружил, что в обойме не хватает трех патронов, но тут уж он ничего поделать не мог. Впрочем, это вовсе не доказательство, что Судья стрелял в кого-то еще или что он не покончил жизнь самоубийством. Чейз вытер пистолет полотенцем и прижал к нему руки Судьи, чтобы оставить отпечатки.

Разделавшись с пистолетом, он стал искать два патрона, которые израсходовал Судья. Один застрял в плинтусе, и он выковырнул его, почти не оставив следа. Второй оказался за переносным баром, под пятном на стене, где прежде висело зеркало. Он извлек его вместе с большим куском стекла, не замеченным им раньше.

Тем же полотенцем он начал было вытирать все, до чего дотрагивался, но тут же спохватился. Ведь на всех вещах наверняка полным-полно отпечатков пальцев, и его собственные на их фоне вряд ли кто заметит. А вот если полицейские обнаружат, что дверная ручка чисто вытерта, они ни за что не поверят в самоубийство. Чейз решительно кинул полотенце в мешок с мусором.

Было без четверти двенадцать, когда он добрался до “мустанга” и положил в багажник пластиковый мешок. Он сел в машину, завел двигатель и поехал по улице мимо бунгало Лински. Свет горел. И будет гореть всю ночь.

По пути в мотель он начал думать о Гленде и о том, что скоро, через час, он ляжет с ней в постель. На этот раз, он почти уверен, у него все получится как надо. Эта мысль, да еще осознание того, что Судья навсегда исчез из их жизни, помогла освободиться его духу, разорвала все путы — он чувствовал себя так, будто парит в небе. У него кружилась голова, и он думал, когда лучше сделать ей предложение; у него не было более сильного желания, чем жениться на ней.

Нет, он не забыл операции “Жюль Верн”. Просто теперь Чейз со всей очевидностью понял, что он — жертва общества, так же, как те вьетнамки были их жертвами. Вина может быть разбавлена надеждой и счастьем, даже для него.

Снова подумав о Гленде, он представил ее своей женой, и ему это очень понравилось. Через несколько лет у них, возможно, будет ребенок.

Один ребенок. Он не хочет, чтобы она превращалась в родильную машину. А если это будет мальчик, никто из Них не доберется до него, никто из Них не заберет его, когда ему исполнится восемнадцать, и не научит убивать. Общество научило Чейза быть крутым — что ж, в случае необходимости он воспользуется этим своим умением, чтобы защитить дорогих ему людей.

Гленда ждала в комнате, сидя на кровати перед включенным телевизором. Услышав его стук, она отперла дверь, откинула цепочку, подозрительно выглянула в коридор и заулыбалась.

— Что произошло? — спросила она, приглашая его в комнату.

Чейз начал расстегивать на ней блузку, в полной уверенности, что у него все получится. Он слегка дрожал, но надеялся, что она этого не заметит.

— Он застрелился.

— Что?

— Приехав туда, я долго крался в дом, тихонько пробрался в гостиную и увидел, что он лежит мертвый. Он оставил записку.

— А почему ты так долго?

— Я не решился войти в дом раньше десяти часов. А когда нашел его, то пришлось сесть и все хорошенько обдумать. Потом я стирал свои отпечатки с дверной ручки и всего, что трогал, долго и осторожно выбирался из дома, на случай, если кто-нибудь из соседей заподозрит неладное.

— Ты уверен, что он умер?

— Да.

Она подошла к нему, положила руку на плечо, прямо на временную повязку:

— А это что такое?

— Я упал и поранился.

Она помогла ему снять рубашку и развязала повязку:

— Чем поранился?

— Порезался о разбитое зеркало, — сказал он, чувствуя, как подступает тошнота. — Я разбил у Лински зеркало и порезал руку.

— Пойдем в ванную, — сказала она. Кровь перестала течь и запеклась черной уродливой коркой. Гленда осторожно промыла рану и разорвала одну из наволочек на бинты:

— Надо показаться доктору.

— Ничего, это ерунда, — отмахнулся он. Когда она кончила его перевязывать, он взял ее лицо в свои ладони и спросил:

— Гленда, выйдешь за меня замуж?

— У тебя шок, — сказала она. — Не делай предложения прежде, чем у тебя прояснится в голове.

— Если ты сейчас же мне не ответишь, — в шутку пригрозил он, — я закричу во весь голос.

Она улыбнулась, но сразу поняла, что он говорит серьезно.

— Ты даже не сказал, что любишь меня.

— Правда? Вот глупость. Конечно люблю, и ты знаешь об этом. И должен тебе признаться, что, кажется, с этого момента могу любить тебя также и физически. — Он улыбнулся ей. — Выходи за меня замуж.

Она стояла, расстегивая бюстгальтер, потом сбросила юбку и трусики.

— Ну, ответь же мне, — нетерпеливо потребовал он.

— А я и отвечаю, — произнесла она. — Я отвечаю самым определенным образом, на который способна. Пойдем в постель, дорогой.

Позже, намного позже, когда они лежали рядом на кровати мотеля, Гленда сказала:

— Я хочу, чтобы ты завтра же собрал свои вещи и переехал ко мне.

— А что подумает твоя мама?

— Ей придется смириться с фактом, что девочка выросла. К тому же ты, как я поняла, хочешь жениться на мне, а не жить во грехе.

— Договорились, — согласился Чейз. — Это будет первое, что мы сделаем утром; вещей у меня почти нет.

Теперь-то уж, подумал он, у него хватит решимости сказать миссис Филдинг, чтобы она застегнула ворот своего треклятого халата.