Четверть часа на супружеский долг

Глава девятая

Непроходимость вязкого неможья:

Проваливаюсь сердцем во вседрожь я.

Девчонка нашлась рыдающей в своей комнате.

Атьен замер было, предполагая тихо уйти — чем он мог ей помочь, как утешить? — но она, заметив его появление, всхлипнула особенно отчаянно, а затем, рванув к нему, вцепилась руками в его плечи и прижалась к нему всем своим дрожащим телом.

Он замер, не зная, как реагировать. Прижать к себе — напугать ещё больше, оттолкнуть — жестокость. Он выбрал что-то среднее: обнял её осторожно, готовясь в любой момент отстраниться, но, кажется, она даже не заметила его рук на своей спине. Она отчаянно рыдала, и рыдала, и рыдала ему в грудь — и ему сделалось страшно от почти звериных звуков её рыданий и от непрекращающейся дрожи её тела.

«Бедная девочка!» — с ужасом подумал он, впервые осознавая по-настоящему, что именно она должна была чувствовать в той ситуации, в какой оказалась.

Он знал, конечно, знал, что она напугана, что ей тяжело и больно. Но принцесса неизбывно держала себя с таким достоинством, демонстрировала такой уровень владения собой и своими чувствами, была так разумна и логична, что…

Казалось, не всё так страшно. Казалось — она со всем справляется. У неё всё под контролем.

Он всё же прижал её к себе крепче, в попытках успокоить её дрожь, и частично это удалось. Тёплый, сильный, надёжный человек рядом — это стало для Диэри точкой опоры в океане её одиночества и страха.

Она чувствовала себя в тотальной изоляции с того момента, как было принято решение о свадьбе. Все начали избегать её, когда это стало известно; любимые лица отворачивались с выражением стыда, родные голоса звучали скованно и фальшиво. О ней говорили и рассуждали как о мёртвой, и в её присутствии все неосознанно вели себя так, как ведут себя в храме, где выставлен гроб с покойной для прощания.

Диэри пыталась пробиться — раз, два, десять, — но люди реагировали так, как отреагировали бы на явление призрака с того света. Замирали или отшатывались, бледнели или отворачивались, путались в словах и пытались сбежать.

И вот, финальный аккорд — кошмарная свадьба, страшный и грубый муж, толпа окружающих его врагов. И она — вышвырнутая им под ноги, без защиты, без права голоса, без единого шанса на сохранение достоинства.

Она держалась из последних сил; но сегодняшний ужин стал добивающим ударом.

Всё бесполезно.

Что бы она ни делала — всё бесполезно.

Они все, все были правы — она мертва, хоть ещё и кажется живой! Она осталась единственной, кто пытался притвориться, что этот труп дышит, что этот призрак может жить. Но теперь и ей остаётся признать истину: её жизнь окончена.

Вцепившись в Атьена, она рыдала, как приговорённый к смерти, который до последнего не верил в реальность происходящего, и, лишь взойдя на эшафот, осознал своё положение.

Ей не могло быть утешения и облегчения — она плакала и плакала, исступлённо, насколько хватило сил тела. Немели руки, темнело в глазах, кололо иголочками кожу, а она всё захлёбывалась и захлёбывалась плачем — пока, наконец, чуть не потеряв сознание, она не повисла на Атьене без сил, неспособная уже даже на плач, только на отчаянную дрожь.

Напуганный её состоянием Атьен, чувствуя, что она сейчас упадёт, оттащил её к кровати и усадил; она, кажется, не могла бы и сидеть, поэтому он остался рядом, удерживая её. Он ничего не говорил — все слова казались пустыми и фальшивыми, и он не был уверен, к тому же, что она в состоянии его услышать, — и лишь гладил её по спине одной рукой, да другой сжимал ледяные дрожащие пальцы.

Его близости, впрочем, оказалось достаточно, чтобы она вернулась в реальность.

— За что… за что он так со мной?!. — обратила она на него больные покрасневшие глаза.

Атьен замешкался, пытаясь понять, про кого из его людей она теперь говорит, но вскоре оказалось, что Диэри имеет в виду иное.

— За что Он так меня наказывает, за какие грехи?! — горько вопросила она, запрокидывая голову и глядя в потолок. — Что настолько, настолько дурного я совершила, чтобы Он так меня наказывал?!

Голос её был полон страданием измученной души, покинутой Богом и не имеющей сил бороться без Него.

— Это не наказание, — попытался помочь ей Атьен, но она его, конечно, не услышала.

Вжавшись обратно лицом в его грудь — впрочем, она уже перестала рыдать, — она лишь продолжала жалобно повторять:

— За что, за что, за что?..

Она, конечно, не считала себя святой, и ей всегда находилось, в чём искренне покаяться на исповеди, — но всё же в глубине души она чувствовала довольство собой. Она была образцовой принцессой, которая никогда не потакала своим личным страстям и желаниям, а заботилась о процветании королевского двора, а также употребляла имеющиеся у неё возможности на дела милосердия и помощь учёным и творцам. Её жизнь была служением — и служением вполне успешным! — и теперь она чувствовала себя так, словно и Бог, в Которого она верила, её предал и обманул.

— Зачем. — Ворвался в её размышления тихий голос, прервав внутренний плач по несправедливости Господней. — Не «за что?», а «зачем?», — уверенно поправил её Атьен.

Она подняла на него удивлённые глаза и послушно переспросила:

— Зачем?

Этот вопрос ей казался таким же бессмысленным, как и предыдущий, но у мужчины рядом неожиданного нашёлся на него ответ.

— Затем, что вы нужны в Вера-Нессе, Диэри, — спокойно глядя ей в глаза, утвердил Атьен.

Это был удивляющий и странный ответ, которого она никак не могла ожидать и который теперь, после отчаянной истерики, исчерпавшей все её силы, она не могла осмыслить.

— Зачем? — беспомощно переспросила она, имея теперь в виду — зачем же она нужна в этом самом Вера-Нессе, который столько веков прекрасно справлялся без неё?

— Затем, — уверенно ответил Атьен, — чтобы напомнить нам, что значит быть людьми.

Она беспомощно сморгнула, всё ещё ничего не понимая.

— Затем, — продолжил развивать свою мысль Атьен, — что в Ниии ты была просто одной из принцесс, такой же, как все, а вот у нас, — развернув её за плечи, твёрдо взглянул он, — у нас каждый человек на счету.

Нерешительно поморгав, Диэри признала внутри себя, что, действительно, слышать никогда ничего не слышала ни про каких веранесских принцесс, — в то время как ниийских могла перечислять десятками. Тётушка, например, велела отстроить её любимую колокольню, а сестре деда они были обязаны университетской библиотекой… Ниийские принцессы редко проживали бесследную тихую жизнь: каждая стремилась оставить по себе хоть одно хорошее дело.

— Затем, — наконец, тихо и горько признал Атьен, — что я и сам сгорел в этой ненависти, — он отвёл взгляд, не желая продолжать разговор, который стал слишком личным.

Но сказанного им оказалось достаточно. Сердце Диэри ободрилось мыслью, что Бог не оставил её, что у Бога был замысел на её жизнь.

— Спасибо, — прошептала она по-веранесски, прижимаясь к мужу и пряча лицо у него на груди.

Она чувствовала себя как человек, который после смертельно страшного шторма пристал, наконец, к берегу.

— Всё наладится, — пригладил он её по волосам, потом по спине. — Всё обязательно наладится, — в голосе его звучало уверенное обещание.

Её мягкое тёплое тело льнуло к нему в поисках поддержки и близости — и сама эта физическая близость, и предшествующая ей эмоциональная вспышка, сделавшая их слишком откровенными друг с другом и слишком открытыми друг перед другом, — всё это пробудило в Атьене желания вполне определённые.

Враз проснувшаяся жаркая волна отдалась напряжением в паху.

Он замер, потрясённый собственными реакциями, которые виделись ему теперь совершенно неуместными и по-звериному циничными. Возжелать Диэри теперь, когда она была в таком мучительном, раненом состоянии! Стыд перед самим собой и перед ней вспыхнул столь же ярко и быстро, как и вожделение, но не сумел погасить его. Это желание утешать её отнюдь не словами, а поцелуями и ласками, впилось в него, острое и неотвязное, как сосновая игла, и выдернуть его было невозможно.

Атьен чуть отстранился. Мысль, что она может заметить то, что с ним происходит, была мучительна. Что она о нём подумает? Что вся его поддержка — ложь от первого до последнего слова? Что он лицемерно и расчётливо готовит почву к тому, чтобы она сама захотела отдаться ему?

Последняя мысль явно была лишней и лишь добавила дров в огонь. Образ обнажённой Диэри, ищущей его ласки, ядовитым дурманом проник в его мечты, дразня воображение. Он закрыл глаза и нервно сглотнул, пытаясь совладать с собой.

«Я выше этого. Я выше этого!» — попытался призвать он самого себя к ответу.

В любой другой момент он посчитал бы вспыхнувшие к жене чувства удачей — они так или иначе были связаны теперь, и было бы неплохо привнести в их брак искры страсти. Но желать Диэри теперь, уничтоженную болью, подавленную и растоптанную этой болью, — это казалось Атьену предательством.

К несчастью, у него не были ни единого шанса скрыть от неё своё смятение: её лоб прижимался к его груди, и она тотчас почувствовала, как быстро и взбудоражено забилось его сердце.

Она подняла на него взгляд не столько напуганный, сколько изумлённый.

— Всё наладится, — повторил он, отстраняя её и вставая.

Он отвернулся, но, казалось, всей щекой продолжил чувствовать её полный неверящего удивления взгляд, который обжигал его самым натуральным образом и заставлял всю щёку краснеть под этим ожогом.

Прикусив губу, он с трудом процедил, не глядя на Диэри:

— Вам не о чем беспокоиться, — и поспешно вышел, не прощаясь.

Она проводила его долгим взглядом. Опёрлась на дрожащие от нервного перевозбуждения руки и устроилась удобнее.

Вопреки его страху и стыду, она не думала сейчас о том, как чудовищно неуместны были проснувшиеся в нём желания. Не имея в этой сфере реального опыта, Диэри была потрясена самим фактом того, что мужчина так заметно отреагировал на её близость. Она снова и снова вспоминала, как колошматилось его сердце, — и это воспоминание отзывалось в ней волнением и удивлением.

Приятным волнением и приятным удивлением, которые отвлекли её от её страданий.