Честное пионерское! Часть 3

Глава 2

В разговорах с Юрием Фёдоровичам Каховским я всё реже изображал ребёнка. И не только потому, что мне это надоело. Если первое время я ещё старался «не рвать шаблоны», то вскоре признал свои действия по маскировке под десятилетнего школьника вредными и бесперспективными — при общении с «дядей Юрой». Потому что помнил: к любым уродствам люди быстро привыкали. А вот «на равных» общаться с глупым собеседником получалось не у всех (пусть та «глупость» и объяснялась возрастом). Потому в беседах с майором милиции я если и «тупил», то не нарочно. Как и не специально совершал опрометчивые поступки — те были следствием непривычной обстановки и моей собственной самоуверенности.

Я не однажды наблюдал за тем, как Юрий Фёдорович объяснялся со своей дочерью, пару раз видел, как Каховский разговаривал с Вовчиком. И в том, и в другом случае это было почти стандартное общение «старшего» с «младшим». В словесных перепалках с детьми «дядя Юра» по обыкновению сыпал шуточками (вот только следил за их содержанием), демонстрировал почти искренний интерес, проявить заботу и участие в делах собеседника. Однако всегда выдерживал «дистанцию» и не допускал в своей речи «непристойных» выражений. Я не представлял, чтобы в ответ на слова дочери или рыжего Вовчика, Юрий Фёдорович (вот так же, как он это сделал сейчас) мог покачать головой и заявить: «Всё же не мешало бы тебе хорошенько всыпать ремнём, зятёк».

Зоин отец не сразу ответил на мой провокационный вопрос. Около минуты он молча курил (сообщив о желании отлупить меня ремнём), посматривал на меня сквозь клубы табачного дыма (словно перекраивал в уме заранее составленный план нашего разговора). Я поторопил его затяжным зеванием, вдохнул порцию пропитанного дымом воздуха (будто сам затянулся сигаретой), прокашлялся. Полученная от старшего оперуполномоченного Великозаводского УВД информация осела в моей памяти. Но я пока не спешил её анализировать. Потому что дожидался продолжения беседы с майором милиции: полагал, что тот сказал мне не всё, что собирался — чувствовал, что Юрий Фёдорович выдал пока лишь вступительную речь.

— Меня устраивало наше сотрудничество, Михаил, — сказал Каховский. — И я бы хотел, чтобы оно продолжилось.

Он протянул руку, постучал сигаретой по краю пепельницы — сделал это словно для того, чтобы дать себе ещё пару секунд на «подумать». По двору проехали мотоциклисты, нарушили тишину рычанием моторов. Я опять зевнул: намекнул Юрию Фёдоровичу, что бы он не затягивал с «признанием».

— Мы с тобой делали хорошее и нужное дело, — заявил Каховский. — При этом каждый из нас трезво оценивал собственные возможности. И всё было хорошо, пока ты не полез спасать эту девицу.

— Я уже понял, что сглупил, — сказал я. — И раскаиваюсь в содеянном.

Зоин отец вздохнул, покачал головой.

— М-да, наломал ты дров, зятёк, — сказал он. — Хреново это. Очень хреново. Ремнём тут уже не поможешь.

Я не уловил в его голосе ноток иронии.

— Но я чувствую, — сказал Каховский, — что ты далеко не всё мне рассказал о своих видениях. И что ты ещё не раз поможешь советской милиции и советскому народу.

— В этом можете не сомневаться, дядя Юра, — сказал я.

Скрестил на груди руки.

— Это хорошо, — сказал Юрий Фёдорович.

Он задумчиво посмотрел на светящийся кончик сигареты — тот отразился в его глазах.

Я молча ждал продолжения разговора.

Зоин отец поёрзал в кресле.

— Михаил, — сказал он, — я не хочу, чтобы ты попал в жернова наших репрессивных органов. Понимаешь? Тем более, не желаю, чтобы ты угодил туда по ошибке — по твоей, в первую очередь, ошибке.

— Я тоже этого не хочу, дядя Юра, — заверил я. — И признаю, что накосячил со своим походом к квартире Оксаны Локтевой. Но повторю снова: девчонку я не убивал.

— Верю.

Каховский вновь задымил.

А я всё же сообразил: приоткрыл окно рядом с собой — сразу стало легче дышать.

— Моих следов рядом с убитой не было, — сказал я. — Не утверждаю, что их не найдут: понимаю, что найти можно всё и везде, если задаться такой целью.

— Я рад, что ты это понимаешь.

Каховский вздохнул.

— Дядя Юра, повода… или мотива, как вы говорите, для убийства у меня тоже нет. И кто убил девчонку — я даже не представляю. Но вот другие… интересные истории у меня есть — тут вы не ошиблись.

— По Великозаводску что-то вспомнил? — спросил Юрий Фёдорович.

Он деловито кашлянул.

Я не увидел — скорее представил, как Каховский сощурил левый глаз.

— Вспомнил, — сказал я.

— Расскажешь?

Я пожал плечами.

— Конечно, расскажу, дядя Юра. Но не сейчас. То дело подождёт.

Юрий Фёдорович тряхнул головой.

— Это понятно, — сказал Каховский.

Он посмотрел на меня.

— Ты правильно сообразил: я приехал к твоему дому не только для того, чтобы тебя пугать. Да я тебя и не пугал… пока. А просто объяснил тебе расклад, чтобы ты увидел свои перспективы.

— Хреновые у меня перспективы, дядя Юра. Я это понял.

Я почувствовал, что злюсь: не только на себя, но и на затягивавшего нашу позднюю беседу Каховского.

— Молодец, зятёк, — сказал Юрий Фёдорович. — Я знал, что ты здравомыслящий человек.

Он приподнял подбородок.

— Но сразу давай договоримся. Я помогу тебе выпутаться из этой заварушки. Но не за просто так. Взамен ты мне подкинешь интересную историю. Согласен?

Я пожал плечами.

Ответил:

— Это уже деловой разговор. Не вопрос, дядя Юра — сделаю.

— Но только историю не о том, что случилось где-то в Сибири или на Кавказе, — уточнил Каховский. — Хочу услышать от тебя информацию о наших делах. Как тебе, зятёк, такая сделка?

— Рассказ о взорванной машине на Суворовской улице вам сгодится? — спросил я.

Юрий Фёдорович встрепенулся, едва не выронил сигарету.

— Это когда такое случилось? — спросил он.

Я покачал головой.

— Пока ещё не случилось, дядя Юра. Но случится. Скоро, в октябре.

— Теракт? — сказал Каховский. — У нас?

— Ну, почему теракт, — ответил я. — Простое заказное убийство. Но только при помощи самодельной бомбы.

Майор советской милиции выругался.

— Рассказывай, — потребовал он.

— Дядя Юра, октябрь ещё не наступил, — сказал я. — А ваши стажёры явятся в школу уже завтра.

Каховский шумно вздохнул.

— Ты прав, — сказал он. — Явятся. Вот только ты, зятёк, завтра в школу не пойдёшь…

— Почему это?

— Я обещал, что помогу тебе…

— Это и есть обещанная помощь? — спросил я. — Дядя Юра, вы предлагаете мне спрятать голову в песок? Ну… не знаю. А какой в этом смысл? Так я только оттяну неизбежное. Подружки Локтевой меня всё равно увидят: не завтра, так послезавтра…

— Да помолчи ты!.. — сказал Каховский. — Дослушай.

Он указал на меня сигаретой.

— Разумеется, они тебя увидят, — сказал Юрий Фёдорович. — И обязательно сообщат об этом мне в отдел. Но это будет уже другая история. Случится она не на глазах у всей школы, что для тебя тоже немаловажно. А после опознания девицами проверкой твоей причастности к убийству Локтевой займусь я — лично. Понимаешь?

— Не совсем, — сказал я.

Прикоснулся к кончику носа тыльной стороной ладони.

— Это потому, что ты не видишь пока всей картины.

Каховский вновь ткнул сигаретой в мою сторону.

— Завтра утром ты пойдёшь не в школу, — сказал он. — А отправишься по адресу: улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три — к Фролу Прокопьевичу Лукину. Генерал-майор уже будет тебя ждать: я договорился с ним, что ты явишься. Фрол Прокопьевич пообещал напоить тебя чаем…

Я расхотел зевать; выпрямил спину.

— Юрий Фёдорович! — сказал я. — Мы ведь с вами договаривались!..

— О чём мы договаривались?! — не позволил мне продолжить Каховский. — О том, что ты будешь совать свою голову в петлю, а я стану её вытаскивать? Или о том, что я с твоей подачи полезу в дела, за которые можно запросто схлопотать от начальства по шее?

Он развёл руками, хмыкнул.

— Ну, прости зятёк: я не созваниваюсь с министром внутренних дел Белорусской ССР. А без его одобрения дело твоего Михасевича не сдвинулось бы с мёртвой точки. А вот Фрол Прокопьевич за пару дней добился того, что Виктор Алексеевич Пискарёв взял дело твоего витебского серийника под свой личный контроль.

Каховский указал пальцем вверх.

— Такое не случается, как ты понимаешь, по просьбе никому не известного провинциального майора милиции, — сказал он. — Чтобы Пискарёв решился ворошить грязное бельё в своём министерстве, ему должны были позвонить с самого верха: как бы не из ЦК КПСС. Чувствуешь масштаб событий?

Юрий Фёдорович затянулся сигаретой.

— А Фрол Прокопьевич всё это провернул, — сказал он, выпустив струю дыма в окно. — Назначили даже нового начальника УВД Витебского облисполкома. Это после того, как следователь по особо важным делам прокуратуры БССР объединил схожие дела об убийствах женщин в Витебской области.

Каховский вновь взглянул на меня.

— Я как узнал обо всех этих движениях в Белоруссии, — сказал он, — сразу вспомнил твои слова о десанте из Центрального аппарата МВД СССР, что мог высадиться у нас в городе после убийства генерал-майора. Да уж. Знатно бы они встряхнули нашу богадельню. Пронесло.

Я услышал, как Зоин отец хмыкнул.

— Так что не сомневайся, зятёк. Если Фрол Прокопьевич скажет, что ты вчера весь день пересаживал вместе с ним кактусы — подозрения с тебя снимут. Даже если не только подруги убитой, но и все жильцы того дома на тебя укажут пальцем. Ни к чему, кроме как к обвинению в лжесвидетельстве и сговоре в преступных целях, их слова не приведут — это я тебе обещаю.

Юрий Фёдорович вновь продемонстрировал мне на фоне окна свой «римский профиль».

— А разве кактусы пересаживают не весной? — спросил я.

— Вот завтра ты у генерал-майора сам это и спросишь, — сказал Каховский. — Уж о кактусах он любит поговорить — в этом я убедился. Многое о них узнаешь. А ещё наслушаешься о космосе и авиации. Только о войне его не спрашивай: Фрол Прокопьевич не любит о ней вспоминать.

К профилю Зоиного отца приблизилась сигарета — «римский» нос выпустил в лобовое стекло две струйки дыма.

— Что вы рассказали Лукину обо мне? — спросил я.

— Ничего такого, — сказал Зоин отец.

Он повертел кистью руки.

— В Москве тебя пока не ждут — об этом не переживай, — заверил Каховский. — А в Московском кремле всё ещё не расписывают, в какой очерёдности члены ЦК КПСС будут пожимать тебе руку. И даже чеками из «Берёзки» тебя соблазнить не попытаются.

Мне послышалась в его словах нарочитая издёвка.

— И он поверил вам на слово? — сказал я. — Без всяких доказательств? Дядя Юра, я говорю о деле Михасевича. Как вы убедили Лукина вам помочь? Только не говорите, что вы просто явились к генералу с просьбой — и он тут же напряг свои связи, чтобы взбаламутить МВД БССР?

Юрий Фёдорович дёрнул плечом.

— Пока тебе достаточно знать только то, что Фрол Прокопьевич нам помог, — сказал он. — И с делом того афериста, что выдавал себя за разведчика, и с делом Михасевича. Лукин обеспечит тебе железное алиби — вот что важно. Сейчас не время для объяснений и рассказов, зятёк. Как, зачем и почему — об этом мы побеседуем в другой раз.

Зоин отец помахал сигаретой.

— Явишься с утра к генерал-майору…

— Дядя Юра…

— Явишься, я сказал!

Каховский ударил рукой по рулевому колесу.

— Сделаешь, как я тебе говорю! — сказал он. — Своими выкрутасами ты уже устроил проблемы всем, кому только мог. Причём, на пустом месте. Просто заруби себе на носу: без участия Лукина в этот раз нам не обойтись — и точка. Смирись с этим, как с меньшим злом. Ты меня понимаешь?

Юрий Фёдорович будто позабыл о пепельнице: щелчком выбросил в окно окурок — тот ярким крохотным метеором улетел в кусты.

— Не слышу ответа, зятёк! — сказал Каховский.

— Понимаю, дядя Юра, — сказал я. — Понимаю, что вы уже всё решили за меня.

Сам удивился тому, насколько по-детски прозвучали мои слова.

Юрий Фёдорович фыркнул.

— Это потому что ты уже нарешался, Иванов, — сказал он. — Так нарешался, что теперь твои решения без помощи генерал-майора не разгребёшь. А о взрыве на Суворовской ты мне расскажешь завтра. В квартире Лукина. Я обещал Фролу Прокопьевичу, что на четверть часа вырвусь с работы и заскочу вас проведать.

Каховский повернул ключ в замке зажигания — двигатель «копейки» закашлял, но тут же заглох.

— Твою ж… — пробормотал Зоин отец.

Мотор автомобиля завёлся лишь со второй попытки.

Каховский вновь взглянул на меня.

— Не подведи меня завтра, зятёк, — сказал он.

«Дядя Юра» похлопал меня по плечу.

И добавил:

— Если тебе снова придут на ум мудрые мысли — гони их прочь. Думай не только о себе, Михаил, но и о своей матери. Помни, что от твоего упрямства и твоей глупости пострадает, прежде всего, именно она. Больше не играй в сыщика, зятёк. Делай то, что у тебя хорошо получается: читай детям книжки. И обязательно слушайся старших.

Я не сомневался, что проведу бессонную ночь (когда прощался с Зоиным отцом). Но ошибся. Провалился в небытие едва ли ни сразу же, как только вернулся в кровать и коснулся головой подушки: усталость прекрасно справилась с бессонницей. Вечером я пребывал в замешательстве из-за «предательства» Каховского. А утром взглянул на происходящее под иным углом. Завести знакомство с человеком, способным «свернуть горы», теперь казалось мне неплохой идеей (уж точно не худшей, чем довериться болтливому майору милиции). Я ещё толком не разодрал спросонья глаза, а уже прокручивал в голове воспоминания о тех самых «горах», «свернуть» которые ещё вчера даже не надеялся.

Я не чувствовал страха перед возможными допросами в милиции (помнил о своём «привилегированном» положении несовершеннолетнего). Однако сознавал и ту опасность, что грозила по моей вине Надежде Сергеевне. Чем конкретно для простой швеи обернётся в нынешнее время обвинение в незаконной торговле, я представлял весьма смутно. Но понимал, что ничем хорошим (пусть и не тем же, чем и убийство). Поэтому меня даже радовало, что Каховский не оставил мне выбора. Юрий Фёдорович уже договорился о моём визите к генерал-майору Лукину — до нашего вчерашнего разговора. Мне оставалось лишь проведать ветерана войны и понять, во что выльется его участие в решении моих проблем.

Утром в компании Нади Ивановой я сделал зарядку. Ничем не выказал ей своего волнения. И не сообщил о своём решении прогулять школу. На Надином лице то и дело расцветала мечтательная улыбка — я не решился прогнать её с лица Мишиной мамы упоминанием своих передряг (тем более что те пока существовали только в теории — я надеялся, что там они и останутся). Разделил с Надей Ивановой завтрак, проводил её до двери (заверил, что выглядела она сегодня «просто чудесно»). Подбросил я пару комплиментов и Зое Каховской, дожидавшейся меня на углу дома (в компании споривших мальчишек) — сработал по принципу «лести много не бывает». И лишь потом объявил детям, что не пойду сегодня в школу.

— А чё такое? — спросил Вовчик.

У него ещё с вечера под правым глазом красовался «фингал» — рыжий заверял, что «заработал» его на вчерашней тренировке по боксу.

Я сообщил приятелям, что должен («вот прямо сейчас») проведать одинокого пенсионера, ветерана Великой Отечественной войны («того самого, к кому я бегал в воскресенье, когда мы собирались у Павлика»). О пересадке кактусов говорить не стал. Но наплёл с три короба о том, что переживаю за здоровье старика. Намекнул Зое, что тоже участвую в шефской помощи ветеранам («той самой, приуроченной к ноябрьским праздникам, о которой говорили на классном часе»). И в очередной раз для себя отметил, насколько просто общаться с детьми. Мои юные приятели не набросились на меня с вопросами «зачем» и «почему». Они лишь деловито покивали головами и поинтересовались, не нужна ли мне (и «тому ветерану») их помощь. Я заверил детей, что справлюсь сам.

А Зое Каховской шепнул:

— Классухе скажи, что у меня сегодня утром случился припадок.

В составе привычной компании я дошёл до семнадцатой школы. Слушал рассказы Вовчика и короткие замечания Павлика Солнцева (не знал, что в детстве я любил «язвить»), ловил на себе Зоины задумчивые взгляды (председатель Совета отряда четвёртого «А» класса будто заподозрила меня во лжи, но не спешила с обвинениями). Если я чем-то и выделялся в толпе бредущих на занятия школьников, то только тем, что не прихватил с собой сумку с учебниками (я всё же нарядился в школьную форму и отглаженный ещё вчера пионерский галстук). Но почувствовал себя белой вороной, когда проводил приятелей взглядом (до дверей школы) и зашагал «против течения» — в сторону улицы Первомайская.

Как и в прошлый раз, двор дома тридцать семь прятался в тени деревьев. Солнце сейчас освещало лишь окна верхних этажей — на тех плясали яркие блики. Я прикинул, что до оконных стёкол квартиры Лукина прямые солнечные лучи доберутся не раньше, чем через час. Не спеша прошёлся мимо висевшего за стеклом кашпо: полюбовался на сделанную моими руками подвеску, что по-прежнему маячила в окне (за прошедшие с моего прошлого визита недели шарообразный кактус уступил место в кашпо своему дальнему родственнику — небольшому, росшему в виде куста с толстыми остроконечными полосатыми листьями). На подоконниках генерал-майора я рассмотрел ещё с десяток цветков — распознал лишь «денежное дерево».

У двери подъезда я задержался. Поправил воротник рубашки, ощупал узел пионерского галстука. С удивлением отметил, что нервничаю. Вспомнил суровый взгляд генерал-майора Лукина — того седого остроносого и темноглазого мужчины, что смотрел с чёрно-белой фотографии, которую я раздобыл для демонстрации в своём видеорассказе о преступлениях «врача-убийцы» Тёткиной. Покачал головой. «Детский сад, штаны на лямках… — мысленно произнёс я. — Разволновался, как подросток на пороге борделя». Взглянул на циферблат часов — минуту назад начался первый урок. Я постарался не думать о том, что классная позвонит на работу Наде, проверит слова Каховской о моём приступе. Решительно распахнул дверь и шагнул в полумрак подъезда.

Смутно припомнил, что генерал-майор авиации проживал один в четырёхкомнатной квартире. Пенсионера ежедневно проведывала невестка, вдова его старшего сына (та, что в моей прошлой жизни заявила об убийстве генерал-майора). Женщина жила на этой же улице, в четырёх кварталах от дома Лукина. Дети Фрола Прокопьевича (младший сын и дочь) в Великозаводске не проживали — их биографиями я не интересовался. Не выяснял я и количество внуков Лукина: ведь я снимал ролик о «враче-убийце», а не о её жертвах. Короткий рассказ о личности убитого Тёткиной ветерана Великой Отечественной войны в том моём рассказе не занял и минуты — я вкратце пересказал то, что за четверть часа нарыл о Лукине в интернете.

Я взобрался по ступеням, понуро опустив голову. И тут же отметил, что показывал зрителям своего канала вовсе не эту дверь, украшенную декоративными гвоздями с жёлтыми шляпками и узорами из толстой лески (та была из тёмного металла, массивная и тяжеловесная на вид, похожая на дверцу банковского сейфа). Я не выяснял, кто проживал в бывшей квартире генерал-майора в то время, когда вёл съёмки: эти факты к сюжету моего ролика отношения не имели. Запоздало сообразил, что пришёл в гости к Фролу Прокопьевичу с пустыми руками, не прихватил даже конфет к чаю. И тут же нашёл причину своей забывчивости — я воспринимал свой поход к генерал-майору не как визит вежливости, а как навязанную Юрием Фёдоровичем повинность.

Вдавил кнопку звонка — услышал за дверью ставшее уже привычным после походов к Каховским громкое и модное сейчас «птичье кудахтанье». Моё воображение тут же нарисовало интерьер прихожей в квартире генерал-майора. Я представил, что увижу на стенах те же полосатые обои, что и в жилище Елизаветы Павловны, и обязательно — люстры с хрустальными висюльками. Прислушался. Не различил ни бормотания телевизора, ни музыки, ни топота шагов. Увидел, как светлое пятно внутри дверного глазка на секунду исчезло, будто подмигнуло. И тут же загрохотали замки, зазвенела цепочка. Дверь содрогнулась, издала симфонию из скрипов и шорохов, пришла в движение. Но не ударила меня по лбу, а открылась внутрь квартиры: сразу же настежь.

Мой взгляд уткнулся в окрашенную бежевой краской стену — там, где я рассчитывал увидеть лицо хозяина квартиры (того самого сурового офицера, которого видел на фотографии). Я успел разглядеть зеркало и пожелтевший плафон светильника, прежде чем посмотрел на лицо Фрола Прокопьевича. Генерал-майор авиации оказался остроносым, седовласым и кареглазым — в этом найденная мной когда-то в интернете фотография не обманула. Вот только она не донесла до зрителей того, что Фрол Прокопьевич Лукин обладал совсем не богатырским телосложением (худой, узкоплечий, тонкокостный) и невысоким ростом (даже пониже Нади Ивановой). Зато старый снимок хорошо передавал выражение глаз генерала: там оно было столь же строгим, как в реальности.

— Михаил Иванов?! — громко, будто на плацу, спросил Лукин.

Его голос походил на скрип несмазанных дверных петель.

Я кивнул.

— Иванов.

— Громче говори! — потребовал генерал-майор.

Фрол Прокопьевич крепко стиснул челюсти — на его обтянутом тонкой белой кожей лице вздулись бугорки мышц, а уголки рта капризно опустились вниз.

— Иванов! — повторил я. — Михаил Иванович!

И добавил:

— Здрасьте.

Лукин не ответил на моё приветствие (я заподозрил, что он его не расслышал). Генерал-майор, провёл по мне взглядом (будто просветил рентгеновскими лучами). Повёл косматыми седыми бровями. И громко хмыкнул, словно сообщил мне об «окончании проверки».

— Ну, здравствуй, Михаил!

Фрол Прокопьевич продвинулся на полшага вперёд (наступил на порог) и протянул мне свои тонкие длинные пальцы — те заметно подрагивали.

— Здравствуйте, Фрол Прокопьевич! — повторил я.

Схватил пенсионера за руку. Отметил, что рукопожатие у худощавого генерала неожиданно крепкое. Лукин похлопал меня по плечу — при этом пристально смотрел мне в глаза.

— Смотри-ка, Мишаня, ты не упал, — произнёс Фрол Прокопьевич.

Он по-доброму улыбнулся — будто при долгожданной встрече с любимым внуком.

— Это хороший знак! — сказал Лукин. — Если Юра мне не наврал, конечно. Честно скажу, Мишаня: страшновато было с тобой ручкаться. Боялся, что ты сорвёшься в штопор. Да и я… следом за тобой. Но ты порадовал старика. Ой, порадовал! Знать, поживу ещё месяцок-другой. И за то спасибо.

Генерал-майор выждал ещё секунду (сжимал мою руку и придерживал меня за плечо). Выпустил мою ладонь, лишь убедившись, что я крепко стоял на ногах. Он всё ещё следил за мной, точно готовился мгновенно подхватить моё оседающее на пол тело.

«Значит, ничего ему не сказал, дядя Юра? — отправил я мысленный упрёк Зоиному отцу. — „Ничего такого“? Ай да Каховский! Ай да…»

Фрол Прокопьевич попятился вглубь прихожей.

— Проходи, Мишаня, — сказал пенсионер. — Давно тебя жду.

Я послушно шагнул в квартиру генерал-майора, и тут же уловил в воздухе аппетитный аромат выпечки.

— Чайник уже закипел, — сообщил Лукин. — Сейчас мы с тобой, Мишаня, позавтракаем. Старшая невестка мне вчера свежего мёду принесла. Ей этот мёд из Краснодара привозят — от знакомого пасечника. И блинов напекла. Готовит она отвратительно, но вот блины у неё получаются — на загляденье. Скоро убедишься. Любишь блины с мёдом, Мишаня?

— Люблю, — сказал я.

— Громче говори.

— Люблю!

Фрол Прокопьевич мастерским ударом подбросил к моим ногам домашние тапки — неновые, с потёртыми носами и стоптанными пятками. Я брезгливо поморщил нос. Но переобулся.

— Вот и замечательно! — проскрипел генерал. — Я тоже блины очень уважаю. Каждую неделю их ем. И ведь не надоедают! Дочка говорила, что мне нужно потреблять больше сладкого. Ем его, ем — и не толстею. Но блины люблю. Видишь, Мишаня: уже нашлось у нас с тобой кое-что общее! Как говорит мой сын, это хороший признак! Это значит, что мы с тобой обязательно подружимся.