Чёрный шар (СИ)

Гарвиг и Звезда

В Землю Тотм, где правил молодой король Анджул, прибыл Ойх, посланник Темных Миров. Дабы умилостивить гостя, который в соседних Землях успел прослыть могущественным колдуном, король поселил его у себя во дворце и осыпал всяческими милостями. С собой Ойх привез резную шкатулку из синего камня, в которой хранились особые таблетки, изготовленные в Темных Мирах. Любой, кто принял такую таблетку, получал возможность на краткий миг нарушить Законы Мироздания. Сперва король не хотел глотать пилюлю, но затем все же решился.

— Давайте, Ваше Величество, давайте, — говорил Ойх. — Это вам только на пользу. Чего вы хотите больше всего?

— Странный привкус, — заметил Анджул, проглотив таблетку. — А не хватает мне, любезный Ойх, лишь одного. С тех самых пор, когда голос мой огрубел, и под носом начали пробиваться усы, я мечтаю о великой, бессмертной и всеобъемлющей любви, испытать которую смертному дано единственный раз в жизни. Ах, любовь, как томится без нее мое сердце! Вы знаете, что такое любовь, Ойх? Конечно же, нет, вас ведь вырастили в пробирке, у вас, кажется, вместо сердца какая-то пружина! Любовь, мой милый, это нечто неописуемое, это блаженство, музыка сфер! Какой нежностью я окружил бы свою возлюбленную, какие бы подвиги я совершил в ее честь!

— Гм, — промычал Ойх. — Так за чем дело стало? Найдите подходящую бабенку и женитесь. Любая пойдет за короля.

— Не все так просто, — покачал головой Анджул. — Я бы не попросил таблетку, если бы мог отыскать возлюбленную в толпе осаждающих меня невест. Дело в том, что мне нужна особенная девушка — прекрасная, как звездный свет.

— Как-как? — переспросил Ойх. — Это что — какая-то метафора? Я слаб в поэзии, у нас в Темных мирах стишков не пишут.

— Ну что вы, — сказал король. — Какие уж тут метафоры — таково мое предназначение, и точка! Это мне на роду писано — влюбиться именно в такую девушку. Пророчество! Так вот, о звездном свете — с этой таблеткой я могу все, так ведь?

— Да, — сказал посланник Темных Миров. — Только поторопитесь, а то ее действие скоро закончится. И что вы, кстати, собрались делать, а?

— Хочу достать звезду с неба, — ответил король. — Как вам вон та? — показал он в небо (стояла теплая летняя ночь). — Достаточно яркая?

— Пожалуй, — согласился Ойх. — Да, это будет даже интереснее, чем я думал. Действуйте, ваше величество, прикажите ей упасть!

Так король и сделал. Звезда — маленькая, но очень лучистая — моргнула, а затем полетела вниз, оставляя за собой тонкий серебристый след. Едва она скрылась за горизонтом, король немедленно снарядил экипаж и вместе с Ойхом отправился к месту падения. Там, в центре гигантского кратера, он нашел девушку — такую стройную, грациозную, кроткую, нежную и прекрасную, что и у закоренелого женоненавистника при виде ее потеплело бы на сердце. Кожа ее была чиста, как серебро, волосы были чернее космической ночи, а глаза струили звездный свет. В довершение всему голос ее звучал, словно арфа, так что неудивительно, что Анджул влюбился в нее с первого взгляда.

Как зачарованный, он подошел к ней, встал на одной колено и пригласил к себе в карету. Всю дорогу они, не обращая внимания на Ойха, продержались за руки, мир для них, казалось, перестал существовать. Король смотрел на Звезду, Звезда — на него, и даже когда везущий карету скакун споткнулся, угодив ногой в кротовую нору, и хорошенько тряхнул экипаж — даже тогда с лиц их не сошла блаженная улыбка, спутник всех беспечных влюбленных. Ночь они провели порознь — целомудрие тогда было в моде — а наутро, чуть свет, в столице уже праздновали свадьбу, да так, что даже кошки с собаками валялись пьяные.

Как же они были счастливы, Король и Звезда! День-деньской, позабыв о делах, они бродили рука об руку по анфиладам дворца, вместе любовались закатами и рассветами, прогуливались по саду, плыли в лодке по усыпанной розами реке, парили на дельтаплане, а не то — брали резвых коней и уносились в поля, где среди кашки и одуванчиков ложились на заботливо расстеленный плащ.

А какими ласковыми прозвищами они награждали друг друга! Дусенькой, пупсиком, плюшечкой, зайчиком, котиком, мышонком, ватрушечкой, поросеночком, звездочкой, светлячком, роднулечкой, лапушкой, кисанькой, цуциком, мурочкой, цветиком, солнышком и девулькиным — так называл Звезду король. Она же в ответ, сияя любовью, звала его крольчонком, пряничком, конфеточкой, калачиком, сдобным своим муженьком, сокровищем, геркулесом, силачом, героем-любовником, а если случалось им гулять под звездами, то даже показывала своим бывшим подружкам кукиш — мол, не отнимете его у меня никогда!

Не только король полюбил Звезду, но и двор, и народ. Всем расточала она дары и улыбки, никого не обделяла своим сиянием. Счастье пришло в Землю Тотм, и король осыпал Ойха богатствами. Подарил он посланнику Темных Миров расшитый золотом плащ, монокль для его единственного глаза, выточенный из цельного хризолита, отлитую из драгоценной платины трость с набалдашником из ограненного изумруда, пятьсот колец, двести слитков серебра, восемьсот коней, вороных и пегих, сто почтовых голубей, загородный дворец из пиладского мрамора, двадцать пять деревень, ключи от казны, королевский алмаз в пять тысяч карат, пятьдесят сапожников, двести портных, триста телохранителей и пару наемных убийц — вдруг пригодятся. Для Ойха, выращенного в пробирке и воспитанного на питательной смеси, все это было чересчур, и все же король настоял на своем.

— Для вас, мой друг, мне ничего не жалко, — сказал он посланнику Темных Миров и на его глазах поцеловал жену так сладко, что в дворцовых кладовых засахарились мед, варенье и патока.

Но законы неупорядоченной Вселенной суровы, и если в одном месте прибыло счастья, то в другом уж точно убыло. Едва Звезда волею Анджула сорвалась со своего места, как семь миров, что она освещала и дарила теплом, погрузились в кромешную тьму. Страшный мороз воцарился в системе без светила, и чем дальше, тем больше сковывал Земли беспощадный космический лед. Еще чуть-чуть, и планеты превратились бы в промерзшие насквозь пустыни, но положение спас отважный Фотурианец Ангадра.

Золотое Сердце — так звался Предмет Нид, которым он владел — осколок такой версии Бытия, где мир благосклонен к своим обитателям, и ни вражда, ни злоба не могли завладеть людьми. С помощью этого Предмета Ангадра останавливал войны, прекращал распри и мирил враждующих, какое бы зло ни легло между ними. Видя, что Земли, оставленные Звездой, угасают, Фотурианец взял Золотое Сердце, погладил его на прощание и зашвырнул в небо, сотворив тем самым искусственное солнце — небольшое, но очень яркое. Грело оно так же, как и обычное, вот только топлива ему требовалось не в пример больше. По всей Вселенной разослал Ангадра призывы о помощи, и отовсюду в покинутую Звездой систему потянулись караваны с горючим — да, много Земель откликнулись на Зов.

Девятьсот миллиардов тонн водородного топлива прислали Великие Мозги из Земли Анод.

Десять тысяч бочек пальмового масла прибыли с послом из Земли Тлура — это, сообщил он, годовая потребность наших гоночных автомобилей, ради спасения семи Земель мы пожертвовали смыслом нашей жизни — Большими гонками за Кубок Гранд-тур.

На сто тысяч тюбиков синтемифа расщедрилась колыбель Фотурианцев, благословенная Земля Тилод. Тут, правда, не обошлось без неприятностей — Брогсен, тогда еще живой, обругал Ангадру за то, что драгоценный Предмет тот извел на захудалые планетки, и выгнал бы беднягу из Ордена, не вступись за него сам Ондрид, Первый Фотурианец.

Постепенно движение за обогрев планет набирало обороты. В Землях Стишор и Фоолоф прошли займы в пользу замерзающих. Земля Атлан объявила сбор теплой одежды. Да что там, даже из Земли Шкид, известной своей бедностью, пришли три вагона деревянных игрушек — все, чем можно топить, все отдала беспризорная Земля! Воистину, свет еще не видел такой сплоченности, такого желания помочь — каждый день искусственное солнце сжигало миллионы тонн топлива, но никто не жаловался, не роптал, все честно исполняли свой долг, и повсюду царило воодушевление. «Спасем несчастные Земли, подарим людям свет!» — звучал во всей Вселенной рефрен, и даже старые враги, республика НИП и империя Каракан, забыли о вражде и напрягли все свои силы, чтобы отстоять замерзающие планеты у ледяной космической пустоты.

Да, в те дни оказалось, что человек — создание, слепленное из эгоизма, корысти и себялюбия — куда более велик, чем он сам о себе думал. И все же вечно этот душевный подъем длиться не мог, такова уж природа, и Ангадра задумался о том, что делать дальше. До него уже дошла весть о том, что пропавшая звезда обосновалась в Земле Тотм и даже успела выйти замуж, так что наиболее логичным вариантом было бы как-нибудь вернуть ее назад. Вот только как — по слухам, девушка, в которую она превратилась, была настолько прекрасной, что ее не то что похитить — обидеть никто не смел! Нет, сам Ангадра тут не годился, нужен был человек, которому женская красота безразлична, кто-то, кто одержим совсем другими идеями… Но кто? Квонлед Насмешник? Нет, он одно время даже был женат, пусть и не очень счастливо. Брогсен? Тоже мимо — кроме того, Ангадра с ним в ссоре. Бордегар? Он безвылазно сидит в Земле Урбон, и его оттуда калачом не выманишь.

Калачом, калачом, калачом… С этим словом было связано что-то знакомое, какой-то памятный образ, который в свое время поразил Ангадру до глубины души. Ну да, конечно, Гарвиг, проклятый обжора — кто, как не он, умял пять возов калачей на церемонии открытия Земли Тилод? И ладно бы он запил их, как приличный человек, но нет, все всухомятку, даже без масла — о, бездонное брюхо, шайтанов мешок! Да, сказал себе Ангадра, Гарвиг годится для этого дела, как никто, уж ему-то наплевать на женщин, его интересует только жратва. Он даже в Фотурианцы подался лишь для того, чтобы попробовать все блюда во Вселенной, только этим Ондриду и удалось его соблазнить!

И вот Ангадра написал Гарвигу, и Гарвиг двинулся в путь. Не потому, конечно, согласился он вернуть Звезду, что был отзывчив и добр, нет, намного больше любых добродетелей манила его слава пирогов Земли Тотм. Начиненные брусникой, рисом, сомовьим плесом, рябчиками и молоками осетров, вымоченные в фазаньем бульоне, сдобренные овечьим маслом, обвалянные в сыре, запеченные в вине, завернутые в съедобные салфетки из тончайшего теста и посыпанные особой приправой, усиливающей вкус ровно в тридцать два раза — для Гарвига они означали новый вызов. Сколько он сумеет съесть, он, обглодавший до последнего волоконца шесть тираннозавров, жареных в кляре, да еще и запивший этот титанический ланч цистерной сгущенного молока? Не меньше десяти тысяч, не будь он родственник Фотурианца Пантагрюэля, который, как известно, заглатывал голубей целыми стаями, а в животе у него помещалось целое королевство, с флотом, армией и парламентом!

И все же Гарвиг был не так прост, как полагал Ангадра — был он неглуп, неплохо разбирался в людях и по-своему, но все же ценил женщин — поварих, официанток и судомоек. К принцессам из сказок он, правда, действительно был равнодушен — все эти ажурные создания Мифа отлично годились для прогулок под луной, замечательно смотрелись в окошках неприступных башен, но здорового аппетита — а это Гарвиг ставил превыше всего — от них ждать не приходилось. Не разбирались чахлые красавицы в соусах, не знали толка в рыбе и дичи, не ценили доброй выпивки и уж точно не взялись бы месить тесто для пирогов, не говоря уже о начинке. Стоило ли вообще с ними разговаривать? В этом Гарвиг сомневался, однако попытаться ему все же пришлось.

— Сударыня! — обратился он к Звезде сразу же, как прибыл в Землю Тотм и получил аудиенцию во дворце. — Видит пирог, то есть Бог, что пока вы тут развлекаетесь, семь миров гибнут во тьме. Солнце, которое мы поместили на ваше место, хоть и греет, но топлива кушает все больше, так, что мы, можно сказать, не успеваем его кормить. Все наши запасы для него — все равно что кусочек мяса для голодного зверя, такой знаете, поджаристый, хрустящий кусочек, козлятины или говядины, неважно, и под соусом, ну просто пальчики оближешь!

— И с картошечкой! — подхватил стоящий у трона Ойх, высокий и однорукий. — Мне кажется, я понял, как спровадить этого надоедалу, — наклонился он к королю. — Пойду распоряжусь насчет обеда — заткнем ему глотку, и дело с концом!

— И с картошечкой, — согласился Гарвиг. — Нет ничего лучше, чем намять картошки — ведра два — и растопить в самой середке кусок масла. Воистину чудесная пища! Так вот, о чем это я? Для вас и для всех, сударыня, будет лучше, если вы прямо сейчас подниметесь ко мне на корабль и вернетесь на свое законное место, на небосвод. Это, клянусь свиной рулькой, будет просто замечательно!

Звезда молчала, потупив глаза, и заговорил король Анджул:

— Да как ты смеешь, бурдюк! — воскликнул он презрительно. — Твоя мантия трещит по швам, а вот голова, похоже, совсем худая! Ты что, не видишь, кто перед тобой? По какому праву ты заявился сюда и требуешь, чтобы моя прекрасная, нежная, страстная, честная, мудрая, чистая, ласковая и добрая супруга отправилась с тобой? Ты, видно, совсем выжил из ума, Фотурианец!

— Ваше величество! — Гарвиг подбоченился, да так, что все его сорок пудов заходили под мантией ходуном. — Выслушайте меня, не гневайтесь, гнев вреден для пищеварения. Ваша кроткая, нежная и прекрасная возлюбленная, да продлит колбаса ее дни, — это желтый карлик, который в наших каталогах значится как G-212/225. Вот тут она висела до недавнего времени, — ткнул он пальцем-сарделькой в звездную карту. — Сейчас-то это женщина, а раньше была звездой. Ну, да это вы, впрочем, знаете.

— Чушь, — сказал король. — Какой еще желтый карлик, что это за вздор?

— И никакой это не вздор, — отвечал с достоинством Гарвиг. — Ваша жена — это огромный шар из водорода и гелия, вокруг которого вращаются планеты — вращались, по крайней мере, пока она не решила, что долгом своим можно пренебречь. Или ей помогли — а, ваше величество? Не нужно думать, что я слепой. Может быть, глаза мои и заплыли немножко салом, но человека из Темных Миров я ни с кем не спутаю! Куда это он направился, разрешите спросить?

— На кухню, — сказал король.

— На кухню? — переспросил Гарвиг. — Вы сказали — на кухню? Гм… Это, ну… меняет дело. Ааа… а что он делает на кухне, ваше величество?

— Следит за тем, чтобы не подгорел обед. Сейчас время обедать, знаете ли? Присоединитесь?

На лбу у Гарвига выступил пот. Он боролся с собой изо всех сил — сначала дело, пирожки потом, сначала дело, пирожки потом — но мысль о пирожках оказалась сильнее, и он пожевал губами один раз, другой, а потом сказал:

— А, ладно! Заберу вас, сударыня, после обеда! Что сегодня в меню, ваше величество?

— О, нечто особенное, — ответил вместо короля вернувшийся с кухни Ойх. — Бомба вкуса, вы и глазом не моргнете, как подчистите все тарелки!

Наступила пауза. Они стояли друг напротив друга — чудовищно толстый Фотурианец и бледный, как смерть, посланник Темных Миров. Две противоположности, две концепции Будущего.

— А ведь вы на редкость неприятное существо, — сказал наконец Гарвиг. — У меня от вас изжога. В Упорядоченной Вселенной таких, как вы, слава Творцу, не будет.

— Весьма польщен, — поклонился Ойх. — В том мире, к которому ведут человечество Темные Миры, люди вроде вас будут получать по половинке плавленого сырка в день.

— Да полно вам, — разрядил обстановку король. — Вы, любезный, кушайте, — сказал он Фотурианцу, — а моя жена составит вам компанию. Не вздумайте только ее похитить, потому что стража моя хорошо обучена и мигом заколет вас пиками. Мы же с нашим другом посоветуемся и дадим вам ответ. Приятного аппетита!

С этими словами король взял под руку Ойха, и они вышли из зала. Гарвиг остался наедине со Звездой.

— Что ж, поедим, — вздохнул он и расстегнул Фотурианскую мантию. — А вы, ваше величество? — обратился Гарвиг к королеве. — Будете клевать, как птичка, или покушаете по-человечески? Подумать только — вы ведь раньше были звездой, такой изобильной, щедрой! Сколько же вы съедали в день, мне интересно? Миллион тонн водорода, десять? Невесело это, должно быть — после таких масштабов превратиться в худосочную девицу, которой и пол-куропатки не осилить!

— А вы всегда так много едите? — спросила Звезда; слуги в это время внесли в тронный зал большой стол, накрыли его белой скатертью и принялись расставлять блюда с едой. Были тут и тотмские пирожки, и дымящиеся супницы, и накрытые стеклянными колпаками сыры, и аппетитно разложенные ломтики колбас, и печеная рыба, и горы зелени, и вазы с салатами, и розовая ветчина, и пряники, и крекеры, и заливное, и паштет, и раки с лангустами, и батареи бутылок с ликерами, наливками и вином.

— Конечно! — воскликнул Гарвиг. — Как еще мне славить грядущую Упорядоченную Вселенную, в которую я верю, — Вселенную бесконечно богатую, вечно обновляющуюся, неисчерпаемую, такую, где от грубых, сочных радостей жизни сможет черпать всякий? Пробовать новое, наслаждаться уже пройденным, есть и пить вдоволь, не зная ни в чем нужды — вот мой идеал, как он есть! Конечно, натурам возвышенным он покажется вульгарным и ограниченным — что ж, это их право. Лет двадцать назад я был худ, как щепка, и голодал неделями, вот только эстетом меня это не сделало. Когда же Фотурианцы приняли меня к себе, я решил так: пускай я не силен в прекрасных чувствах — не до них было в поисках куска хлеба — зато могу сделать так, чтобы я и люди вроде меня, с таким же ужасным прошлым, могли жить в довольстве, не страшась убожества и нищеты. Это ведь не так-то уж и мало — жить в довольстве. Возвращаясь к вопросу о том, кто и что может сделать — почему вы оставили свое место во Вселенной, госпожа Звезда? По какому такому праву вы бросили своих подопечных?

— Меня призвала сила любви, — ответила Звезда, потупясь. — Это могучая сила, ничто во Вселенной не может ей противостоять.

— В Неупорядоченной — да, — согласился Гарвиг. — В такой Вселенной силе не может противостоять ничто — ни долг, ни совесть, ни здравый смысл. В ней все делается по щучьему велению, и наплевать на последствия — лишь бы было красиво, романтично, по-сказочному.

— Но ведь сказка — это прекрасно! — сказала Звезда. — В жизни людям не хватает волшебства — не просто же так им хочется, чтобы звезда упала с неба! Они хотят любви, сказки, чуда, всего, на что так бедна обыденность! Хоть немножко еще побыть искренними, честными и чистыми детьми — вот что им нужно.

— Детьми? — кисло переспросил Гарвиг и с тоской взглянул на уставленный яствами стол (Боже, на кой черт эти объяснения, поесть бы уже!). — Ну конечно — детьми! Какие же вы все-таки инфантильные, существа Мифа! Вам бы только развлекаться да грезить вымышленными мирами, пока другие бодрствуют и за все несут ответственность!

— А вам бы только причинять людям боль! — парировала Звезда. — Мы ведь любим друг друга, Анджул и я — как вы не можете понять? Почему ради счастья всех мы должны жертвовать своим, личным счастьем? Неужели нельзя решить все иначе?

— Нельзя, — сказал Гарвиг, усаживаясь-таки за стол и беря хорошенько сдобренную уксусом лопатку молодой косули. — Это простая арифметика: целых семь Земель против счастья одной единственной влюбленной пары.

— А чувства?

— О чувствах речь не идет. Не знаю, Звезда, утешит ли вас это, но в Упорядоченной Вселенной, которую строим мы с товарищами, ситуация вроде вашей просто не сможет возникнуть. Короли в ней будут на своем месте, а звезды — на своем. Чудес, из-за которых будут страдать другие, больше не случится.

С этими словами Гарвиг весь обратился к еде, а Звезда устало опустилась в кресло, ожидая решения короля.

А король тем временем совещался с Ойхом.

— Нет, ну какова скотина! — кипятился Анджул. — Кто я ему — мальчишка, что ли? Я, черт возьми, король! Скажи мне, Ойх, скажи как на духу — если ли хоть ничтожная вероятность, что он врет? Потому что если семь Земель, погибающих без солнечного света, — сказки, Богом клянусь, я прикажу натопить из него свечей!

— Э, нет, ваше величество, все это чистая правда, — сказал Ойх. — Если Звезда не вернется, семь миров канут во тьму, вот только я понять не могу, какое вам до них может быть дело? Ну, погибнут семь штук, еще сто сорок останется. Можно подумать, там живут какие-то особенные люди, без которых Вселенная обеднеет! Вот ваше чувство — дело другое, оно и вправду нечасто встречается. Такую страсть — возвышенную, граничащую с обожанием — вы в этих пошленьких мирках не найдете. Так что выше нос, ваше величество, и к черту угрызения совести! Любовь стоит любых жертв, вот и жертвуйте смело — вы же романтик, разве нет?

— Романтик! — хлопнул король по столешнице из палисандрового дерева. — И до мозга костей! Но, — задумался он вдруг, — что мы скажем этому пузану-Фотурианцу? Вдруг у него в рукаве припрятан козырь-другой?

— Это уж предоставьте мне, — Ойх похлопал короля по плечу. — Сала на нем наросло много, но и такую броню можно пробить, если действовать правильно. Будем бить самым сильным нашим оружием.

— Каким?

— Любовью, ваше величество, любовью и ей одной. Доверьтесь мне, — сказал Ойх, видя сомнение Анджула. — Мы в Темных Мирах не поэты, но с чувством работаем неплохо, все равно что с глиной — ну-ка, ложитесь на стол и постарайтесь не кричать зря.

Сказав так, посланник Темных Миров отрастил себе на пальцах скальпели, разрезал королевскую грудь и извлек из нее прекрасное и сияющее чувство — любовь короля к Звезде.

— Ого, да тут мир покорить хватит! — присвистнул он и принялся лепить из него могучую армию, такую, что Гарвига одолеет без труда. Один за другим выходили из его рук бойцы — ловкие, умелые, преданные до гроба. Вскоре солдаты заполнили королевскую опочивальню, и пришлось переместиться на поле для гольфа, где не зазорно было провести и парад. Перед Ойхом, главнокомандующим, и взволнованным королем прошла в полном боевом облачении Армия Страсти — пехота Нежности и кавалерия Вздохов, Амурная авиация и Лобзаний артиллерийский полк, дивизия Постельного назначения и бронетанковый батальон-Перепихон, а кроме того — взвод спецназа Верности и штрафная рота Брачных Уз.

— За что будете биться, храбрецы? — спросил их Ойх, и сто тысяч глоток грянули, как одна:

— За радость, свободу и счастье любви, за негу, взаимность и трепет признанья врагов светлых чувств мы утопим в крови, раздавим без жалости и состраданья!

Так громко кричали они, что этот стишок сквозь толстые дворцовые стены дошел до Гарвига, уплетающего свиную котлету.

— Вот грязный трюк! — чуть не поперхнулся он от злости. — Нашел же с кем стакнуться ваш муженек, ничего не скажешь! Ну, так вы не знаете Гарвига! Думаете, сильнее страсти ничего и быть не может? Ошибаетесь, долг посильнее будет! Одна вещь всегда над всем главенствует — и над любовью, и над нежностью — одну вещь человек всегда должен делать, а иначе ему конец! Что это, как вы думаете?

— Не знаю, — робко ответила Звезда.

— Есть! — крикнул Гарвиг — кусок котлеты при этом вывалился у него изо рта и шлепнулся на белоснежную скатерть. — Есть, есть и еще раз есть! Жрать, хавать, шамать, набивать утробу! Чувствами меня хотят победить — как же! — ну, так я буду отбиваться жратвой!

С этими словами из крохотного нагрудного кармашка он достал свой Предмет Нид и трижды провел им над обеденным столом, где еды еще оставалось человек на триста. Был это Раздражитель, способный неживое обращать в живое, и вот колбасы зашевелились, сыры открыли глаза, вареные омары защелкали клешнями, а масло в рифленых шариках испустило пронзительный боевой клич. Ожили супы, холодец, бекон, ростбиф, тарталетки с салатами, селедка под шубой, жюльен, фрикасе, макароны по-флотски, сосиски, сардельки и даже ленивый, весь в перце, шпиг поднялся на смертный бой — за жирность, свежесть и превосходный вкус, против душевных расстройств, мешающих пищеварению!

Подобно фотурианцу Ахиллу, Гарвиг облекся в доспех, но были то не сверкающие латы, нет — укрыла фотурианца броня из нежнейшего бекона, покрытого сахарной глазурью, которую сверху, для пущей надежности, обмотали свиными потрохами, посолили, поперчили и полили лимонным соком. Вооружился же Гарвиг тушеной слоновьей лопаткой, с которой падали на землю тяжелые капли зеленого соуса, и в таком виде предстал перед своей Съедобной армией.

— Пироги и Котлеты! — воззвал он к отважным бойцам. — Вы, питающие чрево, и вы, разжигающие аппетит! Порции большие и малые! Полуфабрикаты и изысканные деликатесы! К вам обращаюсь я в голодный час, не оставьте меня, братья по блюду!

И армия трижды прокричала ему ура — кроме горчицы, ибо та всегда и всем была недовольна.

…

Земля Тотм была миром сказочным, а в сказках люди знатные ведут себя благородно, даже если им охота поотрывать друг другу головы. Биться Ойх и Гарвиг решили подальше от дворца, на широком зеленом поле. О, это было достойное зрелище — две их армии, Страсти и Жратвы! — опишем же их подробнее, дабы не разочаровать любителей баталий.

Ойх, несмотря на всю свою темномирность, располагающую, казалось бы, к эксцентричности, выстроил свое войско старомодно — двумя флангами и мощным центром. Сердца его солдат бились в унисон, курился над рядами дым ароматических свечей, канониры заряжали орудия розовыми лепестками, оркестр играл «Не забывай меня на поле брани» — настроение царило лирическое, но все же боевое. Командовали армией Ойха синьоры Будуар, Лобзань, Амант и фон Кюсхен, а на флаге, что реял над штабным шатром, изображено было кровоточащее сердце, увитое плющом.

Гарвиг же во всем следовал правилам сервировки. В первой линии у него стояли холодные закуски — рыба, мясо, сыры и крохотные сандвичи со шпажками (сколько их поляжет в бою!). Им в спину дышали ароматным паром супы — куриные, говяжьи и даже молочные, с отважной, пусть и не слишком хорошо воспитанной лапшой. Горячее составляло третью линию: жареные поросята, каплуны, батальоны ветчин и колбас потрясали ножами и вилками и столь заманчиво славили собственный вкус, что Гарвигу стоило огромного труда удержаться от того, чтобы не нанести своей армии непоправимый урон. (Он, впрочем, проглотил пару сосисок — но лишь после того, как те уверили его, что насыщение желудка — вещь не менее важная, чем победа.) Замыкали же Съедобное войско десерты — пудинги, кексы и воздушные торты безе, из которых для Гарвига выстроили целую крепость.

Некоторое время армии стояли друг напротив друга, обмениваясь оскорблениями и восхваляя своих предводителей. Рыцари Страсти пели осанну Ойху и Темным мирам, что несут во Вселенную всевозможность и равенство уродливого с прекрасным, молодые же и самые голосистые печенья и шпроты звонкими голосами славили Гарвига и его мечту — изобильную пищей упорядоченную Вселенную. Потом загудели трубы, зарокотали барабаны, и армии начали сближаться.

Завязался бой, и пики Страсти вонзились в нежную ветчину, и приняло удар кавалерийских Вздохов хладнокровное заливное. Чавканье и чмоканье заполнило поле брани. В туче пыли, липнущей к сластям, Гарвиг двинул в атаку ветеранский полк сыров. Пахучие, с прозеленью, бойцы гибли молча, защищая каждый клочок земли.

Томно потянувшись, отдал приказ о наступлении синьор Будуар, и гвардия Постельного Назначения выступила вперед, расплескивая супы, разрубая на части шпроты и втаптывая в грязь храбрые яйца пашот. Дрожь прошла по армии Гарвига, заволновались хамоны, и прокисла сметана в гигантском резервном чане. Глядя с Пирожного холма, как доблестно бьется его рать, и какие она несет потери, Гарвиг не мог сдержать слез. Колбасы, эклеры, фаршированные перцы и маринады сражались как люди, как герои, и он, ненасытный Фотурианец, к великому своему удивлению, больше не мог воспринимать их как еду. Мечта об изобильной Вселенной отступила на второй план перед мужеством и отвагой Съедобных бойцов. Они были аппетитны, да, но прежде всего они были верны и честны. Искрошенные, измятые, смешанные с грязью, но все равно сражающиеся за дело Упорядочивания Вселенной, они заслуживали уважения как самостоятельные живые существа.

Впервые в жизни Гарвиг устыдился своего голода, и впервые в нем проснулось какое-то другое чувство, которое потребовало от него не просто разжевать и проглотить, но защитить, поддержать, заслонить собою.

— Вперед! — скомандовал он солдатам элитного Мармеладного корпуса. — За мной, в последний бой!

Он не шутил: войска Ойха теснили Съедобную армию по всем фронтам. Пал сэр Кордон-Блю — сыр вытек из него, словно горячая кровь, и на месте его смерти выросла позже роща хлебных деревьев; погибли зацелованные насмерть барон Лоллипоп, синьоры де Палета и де Бонбон; легли в братскую лужу знатные бульоны, а рядом горкой расположились искрошенные сушеные хлебцы, все до единого, двенадцать полков.

Словно бешеный слон, врезался Гарвиг в бескрайнее море врагов, и корпус желатиновых бойцов потянулся за ним в разрыв. Фронт рыцарей Страсти дрогнул, и яства воспрянули духом.

— Режь, круши, бей! — пронесся по полю призыв, а Гарвига в это время кололи пиками, рубили алебардами, и сахарная пудра летела от него во все стороны, и сползал полосами бекон. Вот он обрушил слоновью лопатку на Аманта, расплющил Кюсхена и принялся пробивать дорогу к Ойху, окруженному Амурной бригадой.

— За паштет! — ревел он, — За сало! За треску в кляре! Ничего, родные мои, я вас не брошу! Мы еще попируем, мы еще запьем все вином! Ну-ка, все вместе, наляжем, р-раз, другой! За столом всем найдется место! Не отставать, братцы, добавьте красного перцу! Где ваш задор, сыры? А вы, кулебяки — за мной, без всякой пощады! Видит Бог, я не съем и кусочка, пока хоть один мерзавец жив!

Так голосил Гарвиг, ободряя свою армию. И она не подвела: пусть и стесненная, Съедобная армия сдерживала врага. Сам же Гарвиг затеял бой с Ойхом — быстрый и ловкий посланник Темных Миров легко уклонялся от лопатки и вгрызался в броню Гарвига левой рукой, которая заканчивалась хищной многозубой пастью. Но вот он повержен, лежит на спине, армия Страсти отступает, рассеиваясь, словно утренний туман, и Гарвиг тяжело дышит — бремя победы нелегко.

— Долг победил чувство, — сказал он Ойху. — Я забираю Звезду с собой.

— Победил? — спросил Ойх, и лицо его, бледное, в каплях пота, искривила усмешка. — Да ну? Чтобы ты знал, Фотурианец — в последнюю атаку ты вложил столько чувств, что их хватило бы на десятерых! Взгляни на своих бойцов — они больше не еда. И ты будешь утверждать, что это заслуга долга?

Гарвиг обернулся — и увидел. Съедобная его армия, все эти яства, в которых он неожиданно увидел существ, равных себе, обратились в людей, и люди эти были храбры, отважны и достойны всего самого лучшего, что только может быть в Упорядоченной Вселенной. Были здесь темнокожие, светлые, медные, желтые, блондины, брюнеты, русые, старики, дети, мужчины и женщины — целое море людей, и все они приветствовали Фотурианца и благодарили его за щедрый, пусть и ненамеренный, дар.

— Это сделал я? — спросил Фотурианец.

— Разумеется, — Ойх оттолкнул слоновью лопатку, зависшую у него над лицом, и уселся по-турецки. — Это дело твоих рук. Надеюсь, теперь ты примешь правильное решение, что же касается меня — я свое дело сделал.

С этими словами он свернул мизинец на левой руке и растаял в воздухе.

Что оставалось делать Гарвигу? Он поприветствовал свой народ — таковым признали себя бывшие Съедобные войска — и отправил запрос в Землю Тилод. Чувства показали себя не слабее долга, это Фотурианец теперь видел ясно и ответственность за то, чтобы разлучить короля и Звезду, не мог нести в одиночку.

Ответ приходит быстро, вердикт гласит: народу Гарвига выделить одну из пустующих Земель, самому же королю предложить соединиться со своей супругой — уже в бескрайней пустоте Космоса.

— Вам все же придется вернуться, ваше величество, — говорит он Звезде и раздосадованному поражением Ойха королю. — Но не печальтесь, мы придумали выход. Сир, — поворачивается он к Анджулу. — Коль скоро ваша любовь так сильна, не согласитесь ли вы сделаться спутником своей дамы — в прямом смысле? Немного синтемифа — и мы превратим вас в планету, совсем как в древних сказках. Даже мы, Фотурианцы, иногда следуем Мифу.

Король колеблется. Он зол, разочарован, однако выход, предложенный Гарвигом, кажется ему вполне удовлетворительным. Быть планетой, кружиться вокруг любимой Звезды — год за годом, вечность напролет. Весь охваченный страстью, о королевстве своем он совсем не думает — впрочем, он и раньше о нем не думал, и дела в нем шли сами по себе, и шли неплохо. Чувство, в конце концов, не менее важно, чем долг, а раз он будет счастлив, то и подданные его сумеют как-нибудь устроиться — с другим королем или вовсе без короля.

— Соглашайся, — говорит Звезда. — Это наш шанс.

И король кивает Гарвигу, и втроем они поднимаются на корабль, и так — без надрыва — кончается эта история, рассказ о чувстве и долге, о Страсти и о Жратве.