Человек в Высоком Замке

Глава 2

Как раз в эту минуту Нобусуке Тагоми сидел в просторном кабинете, раскрыв священную Пятую книгу конфуцианской мудрости, много веков известную под названием «Ицзин», или «Книга Перемен». Дело в том, что в полдень у него возникли опасения по поводу Чилдэна, которому он назначил встречу на два часа.

Офис Тагоми находился на двенадцатом этаже «Ниппон Таймс Билдинг» на Тэйлор-стрит. Сквозь стеклянные стены виднелись Залив и мост Золотые Ворота, под которым то и дело проходили суда. Как раз сейчас за Алькатрасом шел сухогруз, но Тагоми не обращал на него внимания. Подойдя к стене, он опустил бамбуковые жалюзи. Стало темнее. Солнце перестало слепить глаза, а главное — такой свет не мешал размышлять.

«Какую бы диковину ни принес Чилдэн, вряд ли мне удастся угодить клиенту, — подумал он. — Но как бы там ни было, у него не будет причин для недовольства. Мы выберем ему самый лучший подарок».

До посадки в аэропорту Сан-Франциско новейшего немецкого ракетоплана «Мессершмит-9Е», которым летел клиент, оставалось совсем немного времени. Тагоми ни разу не доводилось путешествовать на подобном лайнере, но он дал себе слово встретить Бэйнса с самым невозмутимым видом. «Надо потренироваться, — сказал он себе и, подойдя к большому зеркалу, принял холодный, скучающий вид. — «В них такой шум, мистер Бэйнс! Не почитаешь в дороге. Правда, быстро: от Стокгольма до Сан-Франциско всего сорок пять минут…» — А может, упомянуть о частых авариях немецких машин?.. «Вы слышали, по радио сообщили подробности мадагаскарской катастрофы? Все-таки самолеты с поршневыми двигателями куда надежнее…»

«И ни слова о политике, — напомнил себе Тагоми. — Когда ничего не знаешь о взглядах и убеждениях собеседника, это опасно. А вдруг Бэйнс сам заговорит о политике? Хотя он швед, нейтрал… но сюда прибывает на ракетоплане Люфтганзы, а не САС.[8] Это любопытно…»

«Мистер Бэйнс, говорят, герр Борман серьезно болен, и нынешней осенью партия изберет нового рейхсканцлера. Думаете слухи? Увы, Тихоокеания и Рейх помешались на секретах».

В одной из папок, хранившихся в столе, лежала вырезка из «Нью-Йорк Таймс» с недавней речью Бэйнса. Тагоми достал ее, уселся в кресло. Из-за слабых контактных линз ему приходилось читать сильно сутулясь.

В своей речи Бэйнс призывал попытаться — наверное, в девяносто восьмой раз — отыскать на Луне источник воды. «Мы в состоянии решить эту набившую оскомину проблему! — утверждал он. — А пока наша ближайшая соседка пригодна только для военных целей». «Sic![9] — мелькнуло в голове Тагоми латинское словечко, которым любят блеснуть аристократы. — Вот он, ключик к клиенту. На военных этот швед смотрит искоса».

Тагоми нажал кнопку селектора:

— Мисс Эфрикян, будьте любезны, зайдите ко мне с диктофоном.

Дверь кабинета отъехала в сторону. Вошла Эфрикян, высокая армянка с каштановыми волосами. Ее прическу украшали голубые цветы.

«Сирень», — отметил Тагоми. Когда-то на родном Хоккайдо он был профессиональным садовником.

Эфрикян поклонилась.

— Вы готовы?

— Да, мистер Тагоми. — Она уселась в кресло и включила диктофон.

— Я спросил у Оракула: будет ли толк от моей встречи с мистером Чилдэном? — начал Тагоми. — И получил, к моему смятению, зловещую гексаграмму «Переразвитие великого»: «Стропила прогибаются. Все неустойчиво, слишком велик вес в середине. Несомненно удаление от Дао[10]».

Еле слышно шелестел диктофон. Тагоми задумался. Секретарша выжидающе посмотрела на него и нажала «паузу».

— Пожалуйста, пригласите мистера Рамсея.

— Да, мистер Тагоми. — Она положила диктофон на стол и, мягко постукивая каблучками, вышла из кабинета.

Появился улыбающийся Рамсей в ковбойке и синих джинсах в обтяжку, за которые любой стиляга, не задумываясь, отдал бы душу. На шее безукоризненно повязанный галстук-шнурок, под мышкой — папка.

— Здравствуйте, мистер Тагоми, — сказал он. — Прекрасный денек сегодня, сэр.

Тагоми отвесил поклон. Юноша вздрогнул и поклонился в ответ.

— Я решил кое о чем посоветоваться с Оракулом, — сообщил ему Тагоми, когда Эфрикян вернулась в кресло и взяла диктофон.

— Как вам известно, вскоре нас посетит гость, мистер Бэйнс. В отношении традиционной культуры Востока он, по всей видимости, придерживается нордической идеологии. Можно попытаться изменить его взгляды с помощью китайской каллиграфии или керамики эпохи Токугава,[11] но наша задача не в этом.

— Понимаю, — кивнул Рамсей. На его красивом, по-кавказски смуглом лице застыло сосредоточенное выражение.

— Поэтому мы преподнесем ему какой-нибудь дорогостоящий предмет американской культуры.

— Ясно.

— Вы по происхождению американец, сэр, но почему-то постарались сделать свою кожу более темной. — Тагоми внимательно разглядывал юношу.

— Это загар от кварцевой лампы, сэр, — смущенно пробормотал Рамсей. — Говорят, от него повышается содержание витамина D. — Японец молча наблюдал за ним. — Уверяю вас, сэр, я… вовсе не порвал с культурой моего народа, я поддерживаю связи с родней…

— Продолжим, пожалуй, — сказал Тагоми секретарше, и та включила запись. — Обратившись к Оракулу, я получил гексаграмму двадцать восемь, Да-го. Хочу обратить особое внимание на неблагоприятную пятую черту. Комментарий гласит:

Оракул вполне определенно указывает на то, что мистер Чилдэн не предложит нам ничего подходящего. — Помолчав, Тагоми продолжил: — Посмотрим правде в глаза. Я не отношусь к знатокам американского искусства и не могу полагаться на свой вкус. Вот почему… — Он замялся, подбирая слова. — Вот почему — надеюсь, вы не в обиде на меня, мистер Рамсей — нам нужна помощь туземца. Вы согласны помочь?

Как Рамсей ни пытался, он не смог скрыть боль, обиду и гнев.

— Я задал Оракулу еще несколько вопросов, — продолжал Тагоми, не дожидаясь ответа, — но для этого ваше присутствие было не обязательно. — Рамсею это следовало понимать так: «Вам, бледнолицым «буратино», ни к чему быть в курсе всех наших дел». — Должен сказать, — продолжал Тагоми, — что на один из вопросов я получил весьма загадочный ответ, заставивший меня призадуматься. — Рамсей и Эфрикян ловили каждое его слово. — Вопрос относился к мистеру Бэйнсу.

Они кивнули.

— Ответом мне была гексаграмма Шен. Сорок пять. Ситуация, благодаря скрытому действию Дао, благоприятная. Начальная черта — «шестерка», вторая — «девятка». Вопрос был таков: «Будут ли успешны переговоры с мистером Бэйнсом?» И сильная черта на втором месте уверяла, что будут. Комментарий таков:

Вероятно, мистера Бэйнса удовлетворит любой подарок Торгового представительства. Но Оракул учел и тот скрытый смысл, который, как это нередко случалось, Тагоми почти безотчетно вложил в свой вопрос, поэтому ответ выглядел несколько туманным.

— Насколько нам известно, — продолжал Тагоми, — Бэйнс везет подробное описание новых способов литья под давлением, разработанных в Швеции. Если нам удастся заключить договор с его фирмой, мы сможем заменить пластмассами многие металлы, которых нам так не хватает.

Тихоокеания много лет убеждала Рейх оказать ей помощь в развитии химической промышленности. Но ведущие химические концерны Германии, такие как «ИГ Фарбениндустри», не спешили делиться патентами на производство полимеров. Рейх вполне устраивало, что Тихоокеания плетется у него в хвосте, отставая по части технологий лет на десять. Взлетавшие с космодромов Festung Europa[12] ракеты почти полностью состояли из жаростойких пластмасс — легких, но настолько прочных, что выдерживали удар метеорита. Ничем подобным Тихоокеания не располагала — японцам по-прежнему приходилось использовать природные материалы, такие как древесина и металлы.

От этих мыслей у Тагоми испортилось настроение. Он бывал на промышленных выставках и видел некоторые достижения германской науки, в том числе «DSS» — «Der schnelle Spuk»[13] — автомобиль, целиком изготовленный из синтетических материалов. Машина была продана за шестьсот долларов ТША.

Тагоми задал Оракулу еще один вопрос, о котором не полагалось знать «буратино» (а их немало работало в здании Торгпредства). Вопрос родился после того, как Тагоми получил шифрованную каблограмму из Токио. Секретные депеши поступали к нему нечасто и, в основном, касались интересов безопасности, а не торговли, тем более шифровки, состоящие из поэтических метафор. Тагоми не сомневался, что токийские власти опасались именно немцев, а не мнимых оппозиционных сил на Родных островах, ибо спецслужбы Рейха могли разгадать шифр любой сложности, но толкование поэтических образов представляло для них серьезную проблему.

Ключевая фраза «сними сливки с его молока» принадлежала «Переднику» — жутковатой песне, где были строчки: «Не все то золото, что блестит. Снятую с молока пенку легко перепутать со сливками». «Ицзин» только подтвердил этот совет. В толковании говорилось о человеке, который не соответствует своему окружению, поскольку он излишне резок и слишком мало внимания уделяет форме; но так как он честен, то найдет отклик.

Из этого следовал простой вывод: Бэйнс не тот, за кого себя выдает, и прибывает в Сан-Франциско не за тем, чтобы подписывать договоры о совместном производстве пластмасс.

Но как Тагоми ни ломал голову, он не мог понять, кто такой Бэйнс, на кого он работает и зачем летит в ТША.

В час сорок Роберт Чилдэн с огромной неохотой запер двери «Художественных промыслов Америки», остановил велотакси и велел отвезти его к «Ниппон Таймс Билдинг».

— «Ниппон Таймс», — повторил, как полагалось, китаеза-рикша и с трудом водрузил на багажник тяжелые сумки. Потом помог усесться Чилдэну, включил счетчик и закрутил педали.

Глядя на проплывающие мимо здания, Чилдэн испытывал раздражение и досаду. Весь день ушел на поиски вещи для клиента Тагоми. Чилдэну повезло — удалось найти отличный подарок, японец должен сменить гнев на милость. «Пока никто из моих заказчиков не остался недовольным!» — с гордостью подумал Чилдэн.

Он раздобыл идеально сохранившийся экземпляр первого номера комиксов «Тип-топ», выходившего в тридцатых годах. Забавный журнальчик, яркий образчик культуры «Американа», «Тип-топ» достался Чилдэну, можно сказать, даром. Но он прихватил и другие вещицы — не начинать же, в самом деле, с комиксов. Нет, сначала он раздразнит аппетит японца, а уж потом достанет из самой большой сумки обернутый бумагой кожаный футляр.

Радио китайца извергало популярные мелодии, соревнуясь в громкости с приемниками других веломобилей, легковых машин и автобусов. Чилдэн будто не слышал — привык. Не замечал он и огромных неоновых реклам на фасадах зданий. Такая же вывеска мигала по вечерам и над его магазином. А как иначе заявить о себе, как привлечь покупателей? Чилдэн трезво смотрел на вещи. Его даже убаюкивали уличный шум, мелькание реклам и снующие прохожие, отвлекая и от текущих проблем. Да и разве не удовольствие — прокатиться по оживленной улице на веломобиле, чувствуя легкую дрожь — это усилия мускулов рикши передаются механизму. «Как вибромассажер», — подумал Чилдэн. Приятно все-таки, когда тебя везут. Приятно хоть недолго побыть господином.

Он встрепенулся: нельзя дремать перед столь важной встречей. Надо о многом подумать. Подходяще ли он одет для визита в «Ниппон Таймс Билдинг»?.. А вдруг в скоростном лифте закружится голова? Впрочем, это не страшно — в кармане лежат немецкие таблетки от головокружения. Ко всем обращаться соответственно, напомнил он себе. Со швейцаром, лифтером, секретарем и прочей мелкой сошкой не церемониться. Каждому японцу — кланяться, даже если придется сгибаться сто раз кряду. Но как вести себя со служащими-«буратино»? Это он представлял себе смутно. «Ладно, — решил Чилдэн, — буду кивать, но с рассеянным видом, будто едва их замечаю».

Ничего не упущено? А если встретится иностранец? Говорят, в Торгпредстве часто можно встретить немца или нейтрала. А еще там можно увидеть невольника.

В порту Сан-Франциско часто бросают якорь суда немцев и южан, и случается, черномазых ненадолго отпускают группками не более трех человек на берег, и конечно, днем, ведь даже в Тихоокеании для негров действует комендантский час. Бывает, их селят на какое-то время в бараках у пристани. Им не полагается заходить в Торгпредство, но нередко их берут туда в качестве носильщиков. Кстати, разве можно явиться к Тагоми, собственноручно неся свои сумки? Ни в коем случае! Надо во что бы то ни стало отыскать раба, пусть даже придется на час опоздать. Если его увидят в Торгпредстве с сумками в руках, это будет непростительной ошибкой. Потеря авторитета — опасная вещь.

«Войти в «Ниппон Таймс Билдинг» с сумками было бы просто смешно, — размышлял Чилдэн. — В тюрьму за такое, конечно, не посадят, — в этом нет ничего противозаконного — но как бы я выглядел в глазах окружающих! Да еще проклятые черномазые… Можно стерпеть косые взгляды знати — в конце концов, с их спесью я сталкиваюсь каждый день, но видеть презрение на лицах всяких голодранцев, вроде этого рикши, крутящего педали, выше моих сил. Не останови я вовремя велотакси, он мог увидеть, как я тащусь с сумками по улице…»

В том, что жизнь такова, виновата, конечно, проклятая немчура — вечно норовят откусить больше, чем могут проглотить. С огромными потерями выиграли войну и не успели очухаться, как ринулись покорять Солнечную систему. А на родной планете ввели законы, которые… Впрочем, замысел был неплох и, надо признать, немцы лихо разделались с евреями, цыганами и прочими бродячими народами. Славян они отбросили на два тысячелетия назад, на их прародину Азию. Ну и правильно, без славян в Европе как-то спокойнее. Пусть себе ездят на яках и охотятся с луками и стрелами. Зато теперь в любом книжном магазине, в любой библиотеке можно полистать изданный в Мюнхене толстый глянцевый журнал и полюбоваться, как синеглазые, белокурые фермеры пашут, сеют и собирают урожай на полях всемирной житницы Украины. Вооруженные до зубов новейшей техникой, эти ребята выглядят счастливчиками, а их фермы — чисты и ухожены. В таких журналах не увидишь поляка с опухшей от пьянства рожей, понуро сидящего на прогнившем крыльце своей лачуги или ворующего репу на деревенском рынке. Он ушел в прошлое, как и ухабистые грунтовые дороги, на которых, стоило зарядить дождям, намертво вязли колеса телег.

И еще — Африка. Вот где они развернулись с энтузиазмом, достойным восхищения. Хотя, будь немцы чуть предусмотрительнее, они бы сначала завершили план «Фармлянд». Воистину, этот проект — зримое воплощение немецкого гения. Запрудить и осушить Средиземное море, а затем с помощью атомной энергии превратить его в сельскохозяйственные угодья — какая смелость, какой размах! Все насмешники, в том числе некоторые болтливые лавочники с Монтгомери-стрит, были посрамлены.

В Африке немцы снова показали себя молодцами, но, к сожалению, подобные грандиозные мероприятия всегда сопровождаются зловещими слухами. А началось все в пятьдесят восьмом, со знаменитого признания Розенберга: «Что касается окончательного решения африканской проблемы, мы почти достигли своих целей, однако…»

И все-таки на то, чтобы избавиться от аборигенов, американцам понадобилось два века, а наци в Африке добились почти тех же результатов за пятнадцать лет. Так что скепсис здесь не уместен. Как-то раз за завтраком Чилдэн поспорил со знакомыми бизнесменами, очевидно, считавшими, что у немцев есть волшебная палочка и они в одну минуту могут преобразовать мир. Нет у них волшебной палочки, зато есть наука, техника и знаменитое немецкое упорство. Любое дело они доводят до конца. Впрочем, полеты на Марс отвлекли внимание общественности от Африки.

На том достопамятном завтраке последнее слово осталось за Чилдэном: «Что есть у немцев, и чего недостает нам, так это романтики. Можно восхищаться их талантами и трудолюбием, но не им обязаны немцы своими успехами, а мечте, не дающей им покоя. Покорение планет! Сначала Луна, потом Марс. Все дальше и дальше… Разве это не древнейшая мечта человечества, не высочайший порыв души?

Теперь возьмем японцев. Я прекрасно знаю их натуру, мне ежедневно приходится иметь с ними дело. Что ни говори, а они — азиаты. Желтокожие. Нам, белым, приходится гнуть перед ними спины, поскольку они — власть. Но, глядя на Германию, мы видим, на что способна белая раса…»

— Скоро приедем, сэр, — сообщил рикша. Его грудь бурно вздымалась — веломобиль только что преодолел крутой подъем.

Чилдэн попробовал представить клиента Тагоми. Наверняка какая-нибудь шишка — он перестал в этом сомневаться, услышав по телефону возбужденный голос Тагоми. Он вспомнил одного очень важного клиента, точнее, посетителя его магазина, благодаря которому «Художественные промыслы Америки» приобрели репутацию в кругу высокопоставленных жителей района Залива.

Всего четыре года назад Чилдэн содержал не престижный антикварный магазин, а крошечную букинистическую лавку в Гири — темную, тесную. В соседних магазинчиках торговали подержанной мебелью и скобяными товарами, рядом примостилась грязная прачечная. Приятное соседство, нечего сказать. Случалось, ночью на улице раздавались крики — кого-то грабили, а то и насиловали, хотя департамент полиции Сан-Франциско и даже кэмпетай — японская тайная полиция — не жалели сил на борьбу с преступностью. После закрытия лавки окна приходилось запирать железными решетками — иначе не избежать взлома.

И вот как-то раз в этот район забрел старый отставной офицер японской армии, майор Ито Хумо — высокий, статный, седой, с чеканной поступью. Он и натолкнул Чилдэна на мысль, какой торговлей заняться.

— Я — коллекционер, — пояснил Хумо. Он полдня провел, роясь в кипах старых журналов. Прислушиваясь к его неторопливой, рассудительной речи, Чилдэн пришел к выводу, что многих состоятельных, образованных японцев наряду с обычным антиквариатом интересуют предметы уходящего в историю быта американского народа. Сам Хумо любовно собирал журналы с рекламой американских медных пуговиц, да и пуговицы тоже. Как любой коллекционер, майор не смог объяснить, почему в нем родилась эта страсть, но утверждал, что богачи не жалеют денег на самые, казалось бы, бесполезные вещицы.

— Приведу пример, — говорил он. — Вам случалось видеть вкладыши «Ужасы войны»?

Чилдэн порылся в памяти. Да, когда он был маленьким, эти картинки продавались по центу за штуку вместе с жевательной резинкой. Их была целая серия.

Хумо с плохо скрываемой алчностью следил за его лицом.

— У меня есть близкий друг, — продолжал он. — Он собирает «Ужасы войны». Ему осталось только найти «Гибель Паная». Он готов за нее хорошо заплатить.

— Перевертыши, — сказал вдруг Чилдэн.

— Простите?

— У нас была такая игра. Если по вкладышу щелкнуть, он ложится либо лицевой стороной, либо «рубашкой». Каждый мальчишка носил в кармане пачку «Ужасов». Двое становились друг против друга и щелчком подбрасывали вкладыши, чей падал картинкой вверх, тот и выигрывал.

Чилдэну в ту пору было восемь лет. Как все-таки приятно вспомнить далекие, счастливые дни детства!

Немного поразмыслив, Хумо произнес:

— Странно. Мой приятель не рассказывал ничего подобного. Мне кажется, ему это и невдомек.

Вскоре друг майора Хумо, тоже отставной офицер, наведался в книжную лавку за исторической справкой. Рассказ мистера Чилдэна привел его в восторг.

—…Крышечки бутылок! — с торжествующим видом воскликнул Чилдэн.

Японец непонимающе заморгал.

— В детстве мы собирали крышечки от молочных бутылок, — пояснил торговец. — Круглые такие, с названиями магазинов. В Соединенных Штатах были тысячи молочных магазинов, и для каждого выпускались свои крышечки.

Глаза японца заблестели.

— У вас есть такая коллекция, сэр?

Разумеется, у Чилдэна такой коллекции не было, но… возможно, у кого-нибудь сохранились забавные кругляшки, напоминающие о довоенных временах, когда молоко продавали в стеклянных бутылках, а не в картонных пакетах.

Так, мало-помалу, Чилдэн втянулся в новый бизнес. Позже в стране появилось еще несколько подобных магазинов, ибо день ото дня все больше японцев увлекалось Американой… Но Чилдэн всегда ухитрялся опередить конкурентов.

— С вас доллар, сэр. — Голос рикши вывел его из задумчивости. Оказывается, китаеза уже выгрузил сумки. Чилдэн уплатил.

«Да, весьма вероятно, что клиент Тагоми похож на майора Хумо, во всяком случае, мне так кажется», — подумал он. Чилдэн знавал немало японцев, но до сих пор не научился их различать, и для удобства делил на разновидности. Одни, мускулистые коротышки, напоминали ему борцов, другие — аптекарей, третьи — садовников… Встречались и не похожие на японцев, особенно среди молодежи. Наверное, клиент Тагоми — этакий внушительный бизнесмен с манильской сигарой в зубах.

Стоя перед «Ниппон Таймс Билдинг», Чилдэн содрогнулся от неожиданной мысли: а вдруг клиент — не японец?! Вещи, заботливо уложенные в сумки, рассчитаны на вкус японца.

«Не может быть, — успокоил себя Чилдэн, — клиент наверняка японец. Иначе зачем было Тагоми заказывать вербовочный плакат? Кому еще нужен такой хлам? Японцы склонны ко всему заурядному. Только они могут благоговеть перед прокламациями, воззваниями и объявлениями». Чилдэн знавал одного чудака, собиравшего вырезки из газет начала века, где рекламировались американские патентованные средства.

Впрочем, все это пустяки. Впереди у него безотлагательные дела.

Высокие двери «Ниппон Таймс Билдинг» постоянно впускали и выпускали хорошо одетых людей. Прежде чем направиться к подъезду, он задрал голову. Стеклянная стена уходила в небо. «Ниппон Таймс Билдинг», самое высокое здание Сан-Франциско, шедевр японской архитектуры — стояло в окружении садов с карликовыми вечнозелеными кустами, валунов и русла высохшего ручья (точнее, его имитации, но настолько искусной, что петлявшая между обнаженными корнями и плоскими камнями желтая змейка песка выглядела очень естественно).

Чилдэн увидел свободного черного носильщика и замахал рукой. Негр, подобострастно улыбаясь, подбежал и поклонился.

— Двенадцатый этаж. — Чилдэн указал на сумки и добавил, стараясь, чтобы голос звучал как можно резче: — Кабинет Б. И побыстрей! — Он решительно направился к дверям. Разумеется, не оглядываясь.

Спустя секунду он оказался в битком набитой кабине скоростного лифта. Почти все пассажиры были японцы, их чисто выбритые подбородки сияли в ярком свете ламп. Тошнотворный рывок, и Чилдэна понесло вверх. Он закрыл глаза и пошире расставил ноги, моля господа, чтобы подъем быстрее закончился.

«Носильщик, конечно, поднимается на грузовом лифте, — мелькнуло в мозгу. — Еще бы, кто пустит сюда черномазого?..» Он открыл глаза и окинул кабину взглядом. Белых в лифте было раз, два и обчелся.

Выходя на площадку двенадцатого этажа, Чилдэн уже мысленно кланялся, готовясь к встрече с Тагоми.