ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Снаружи ему пришлось сощуриться, чтобы привыкнуть к яркому свету, сочащемуся сквозь бело-серые облака, укрывшие небо. Сколько же, он отсутствовал? Кажется, базар ни капли не изменился за это время. Пегий конь, равнодушно опустив голову, спокойно ждал у своей палки, мимо спешили редкие прохожие, которым, казалось, нет дела до того, что кто-то вышел из палатки Черного колдуна. Взяв коня под уздцы, Дальвиг некоторое время вел его за собой, а потом вдруг передумал. Вскочив в седло, он смело двинулся через толпу к противоположному концу площади. Грудь его распирало от неожиданно возникшего чувства собственного могущества. Ему казалось, что он повелитель мира, и все эти людишки, мельтешащие внизу, – безликие рабы, которых он может повергнуть в прах одним мановением руки. И они, словно чувствуя это, не поднимали лиц, без слов уступали дорогу и спешили прочь.

Таким образом Дальвиг очень скоро добрался до южного выхода, и там его словно окатили ушатом холодной воды. Он снова сжался, утратил вселенские размеры, стал маленьким скромным юношей, обладающим кучей волшебных подарков, которыми он пока едва ли сможет толком воспользоваться. На выезде с площади, там, где начиналась улица, его ждали трое стражников и человек в длинном желтом фартуке. У последнего были грязные длинные волосы до плеч и мелкое, совершенно незапоминающееся лицо. Едва завидев Дальвига, человек в фартуке махнул в его сторону рукой, а потом метнулся прочь и растворился в толпе людей, покидающих рынок. Конь медленно приближал Дальвига к солдатам, хмуро и явно недоброжелательно рассматривавших его из-под краев кожаных беретов с петушиными перьями на макушке. Двое с пиками были одеты в грубые кожаные куртки до колен, а третий, видно, их командир, щеголял легкой кирасой, из-под которой выпирало брюхо.

Как только Дальвиг приблизился к стражникам вплотную, пики скрестились перед мордой пегого, заставив его меланхолично застыть на месте.

– Эй ты! – грубо крикнул толстяк в кирасе, повелительно взмахнув рукой. – А ну слезай!

– Кто ты такой, чтобы мне приказывать? – срывающимся голосом ответил Дальвиг. Холод страха все еще владел всеми его членами, но глубоко внутри уже начала зарождаться волна кипящей ярости, той самой ярости, что копилась в нем долгие годы и никак не могла выплеснуться наружу. Сколько можно унижаться и сносить оскорбления?

– Посмотри, щенок! – заревел стражник. – Своей толстопалой рукой он вытянул перед грудью, на цепи, медную бляху. На красном, сплошь покрытом оспинами лице тряслись от негодования дряблые щеки. – Я десятник городской стражи, а ты – преступник!

С неожиданным проворством толстяк рванулся вперед и схватил Дальвига за руку, которую больно вывернул ладонью вверх.

– Свежая рана! – завопил стражник торжествующе, переглянувшись с солдатами. – И ноготь срезан. Черная свинья!!!

К тому моменту Дальвиг уже почти не помнил себя от ярости, смешавшейся со страхом в нечто взрывоопасное. Одним плавным и быстрым движением он вынул ногу из стремени и ударил стоптанной подошвой сапога в лицо толстяка.

Жалобно хрюкнув, тот выпустил руку Дальвига и уселся в пыль. Один из солдат, немолодой и низенький, неуклюже попытался проткнуть юношу пикой. Дальвиг легко перехватил ее за древко у самого наконечника. Пораженный таким поступком, стражник широко раскрыл глаза и рот и тут же стал тянуть пику назад, чтобы вырвать ее. Однако соперник дернул тоже, и намного сильнее. Солдат, все такой же неимоверно удивленный, во весь рост рухнул рядом с командиром.

Прохожие с криками убегали или же глазели на схватку, прижавшись к стенам домов. От суеты и воплей конь Дальвига заволновался и медленно двинулся вперед. Последний стражник, прижав пику к груди, пытался сказать что-то, но язык его не слушался. Мелко тряся подбородком, солдат попятился назад, но Дальвиг, привстав на стременах, огрел его тупым концом пики по голове. Берет с петушиными перьями улетел прочь, а его хозяин свалился наземь, как и остальные его сослуживцы. Победа! Дальвигу хотелось кричать от восторга и воодушевления, но он только с силой отбросил в сторону ставшую ненужной пику и сжал коленями бока коня… Сколько раз он ждал этого момента! Сколько раз он бывал бит врагами, постоянно превосходившими его числом в два, в три, в пять раз! Сегодня силы тоже не назовешь равными, и тем не менее он торжествует! Воистину это великий день и хороший знак.

Потом, успокоившись, он нахлестал коня плеткой, заставляя его скакать так быстро, как он никогда еще не скакал. Благодаря судьбу за то, что город не обнесен стеной, Дальвиг без происшествий выбрался на окраину и припустил к близкому лесу по едва заметной дорожке. По тракту, конечно, гораздо быстрее, но тот ли это случай, когда поспешность важнее всего? Как бы там ни было, ни одна живая душа не пыталась остановить его или преследовать.

Серые тучи разорвались у горизонта, когда Дальвиг добрался домой поздним вечером. Остатки небесных полчищ в беспорядке отступали на северо-восток, заливаемые красным светом садящегося солнца. И снова это казалось предзнаменованием: облака, символ врага, покрыты кровью. Кровавые оттенки окутывали аурами все вокруг: верхушки холмов, ломаные линии рощ на горизонте, приближающиеся руины замка Беорн. Между холмами, где вилась дорога, в глубоких оврагах, поросших густым кустарником, уже теснились угрюмые черные тени. При приближении всадника они сжимались, прятались под валунами и кочками. Они расступались, пропуская Дальвига.

– Прочь! Я ваш повелитель! – кричал он им, на скаку размахивая руками, и ветер зловеще гудел, путаясь в длинных полах плаща. Весь мир в тот миг ползал у его ног, молил о пощаде и содрогался от ужаса. Дальвиг нес смерть и разрушение… Жертвы еще не знали о том, что обречены, и это приводило будущего мстителя в экстаз новой порцией осознания собственной силы. Еле заметная усмешка не покидала его губ.

Солнце совсем исчезло, осталась только его кровь, разлитая тут и там по небосводу. Дальвиг проехал над оплывшим и заросшим бурьяном рвом, во двор, через ворота, створки которых давным-давно упали и вросли в землю. Ветер тоскливо выл в щербинах бойниц и пустых глазницах окон, облизывал унылые камни стен и улетал дальше. Одна за другой на восточном краю неба загорались яркие звезды.

Дальвиг оставил потного, взмыленного коня у дверей конюшни. Глупый Хак, сын кухарки, с неизменной улыбкой на лице бросил недоструганную палку и неуклюже кинулся к хозяину.

– Здрасьте, господин! – радушно воскликнул он, но «господин» не удостоил его даже взглядом, бегом проследовав в замок. Он спешил наверх, в маленькую комнату со столом и масляной лампой. В темноте Дальвиг спрятал меч, жезл и дудочку под тощим, бугристым матрасом на своей постели, запалил фитилек и сел за стол, положив перед собой книгу. В священном трепете он перевернул было первую страницу, но не успел даже прочесть, что там написано, – за ветхой дверью раздались шаркающие шаги, и в комнату просунулось встревоженное лицо кухарки.

– О мой молодой господин! – заунывно сказала она. – Где же вы были так долго? Вы ничего не сказали мне, и я не знала уж, что и подумать! Хотела посылать мужа на поиски… Вы ведь даже толком не покушали.

Дальвиг открыл было рот, чтобы дать кухарке гневную отповедь, но в тот же самый момент его желудок зарычал, как раненый медведь. А ведь он и в самом деле не ел с самого утра! Только сейчас он понял, как голоден, и у него тут же закружилась голова.

– Со мной все в порядке. – Скривившись, Дальвиг отодвинул книгу подальше, непроизвольно стараясь укрыть ее от глаз кухарки, однако та была слеповата, а в полумраке видела и того хуже. – Я просто прогулялся. Мне… нужно было съездить в город за одной безделицей. Иди, иди! Принеси чего-нибудь поесть.

Когда дело касалось еды, кухарка на время забывала все свои страхи и заботы. Умилившись, она пробормотала что-то вроде: «Ох, проголодались они!» – и исчезла. Дальвиг убрал книгу подальше и терпеливо дождался, пока Хак не приволок большой поднос с тарелками и кружками.. Еда у них была самая простая, хотя иногда и достаточно обильная: в урожайные годы единственная деревня Дальвига могла прокормить их крошечный замок весь год. На сей раз на ужин была каша с маслом, половина жареного цыпленка и кружка с жирным козьим молоком.

Да, казалось, в жизни Дальвиг не ел ничего вкуснее! После ухода Хака он припер дверь вторым стулом, вернул книгу на стол и принялся за ужин, не менее жадно, чем кашу и мясо, пожирая буквы.

На форзаце была нарисована некая гротескная картина, в которой смутно прорисованные черные тени числом три штуки окружали укутанного в подобие пышной шубы человека, сочащегося сиянием. Одна тень целила в сияющего копьем, вторая готовилась набросить сеть, а третья натягивала лук. С острия стрелы катились неправдоподобно крупные капли – очевидно, яд. На первой странице крупно была нарисована эмблема Черной Лиги. Дальвиг лишь победно усмехнулся, едва увидел ее: черная молния, прочертившая зигзагом большой треугольник. На краях треугольника угнездились непонятные знаки, или руны.

Как одержимый Дальвиг метал в рот ложкой кашу и глотал буквы, пожирая их гораздо быстрее, чем ужин. Вкуса еды он не чувствовал: лишь тяжесть в желудке напоминала, что тарелки недавно были полны. Забыв о них, в неверном свете лампады Дальвиг читал и читал мелкие, витиевато выписанные слова. Через некоторое время они начали танцевать странные танцы, сплетаясь и перебегая с одной стороны страницы на другую. Сон и усталость брали свое. Пару раз Дальвиг уронил голову, больно ударившись носом о столешницу. Вокруг расплывалась такая тишина, которой он не слышал здесь ни разу в своей жизни. Будто бы весь мир замер, ожидая от него какого-то странного и страшного поступка. Может, не сегодня и даже не через месяц… Затих ветер, не шуршали под половицами мыши, не ворочались ласточки в гнездах под крышей, не скрипел в углу всегдашний сверчок. Кругом оглушительно разносился только один звук – шелест перелистываемых страниц.

Первая глава посвящалась учению о Необходимости. Все то, что Врелгин объяснил Дальвигу в двух словах, там растягивалось на многие страницы – заумные, но малопонятные логические объяснения единственной верности постулата Черной Лиги. Неизвестный автор в конце концов пришел к главному: противостоянию Черных и Белых. Он отрицал, что человек должен отдаваться во власть чувств, а тем более лишь некоторым из них, признанным добродетельными Богом-Облаком. Человек отличался от зверя только разумом, и целью каждого Черного становилось действовать по разуму, логике, по необходимости. Жалость, милосердие, способность прощать объявлялись вредными.

Кроме того, в конце главы проскользнула фраза о том, в чем же заключается та самая Великая Черная Необходимость. Дальвиг думал, что это нечто не имеющее точного выражения в словах, – однако он ошибся. Автор книги называл пиком Необходимости завоевание Черными господства над миром, в значительной части находящегося теперь под пятой Облачного бога. Это простое объяснение едва не разочаровало Даль-вига, так как оказалось на его взгляд слишком банальным. Отложив книгу, он некоторое время размышлял и наконец пришел к выводу, что в четком обозначении цели все же есть положительное зерно. В самом деле, он ведь знает еще слишком мало, чтобы полностью составить собственное мнение.

Тем временем простота Учения, состоявшего, по сути дела, в одной только заповеди, давала Черным необычайный простор для действий. Оставалось только удивляться, как они до сих пор не побороли противника, зажатого тисками многочисленных запретов и ограничений. У Черных даже чувства, решающая и значимая роль которых в действиях человека отрицалась, вовсе не подвергались остракизму. Если член Лиги отдавался во власть чувства – до той поры, пока оно шло в ногу с Великой Необходимостью, никто не осудит его за это. В самом начале книги Дальвиг стал было сомневаться, как он, настолько охваченный чувством мести, может сочетаться с построенным на логике и разумности сообществом Черных. Теперь все стало на свои места. Его вражда с Белыми идеально вписывалась в русло, по которому мчалась из прошлого в будущее река Необходимости. Черные против Белых, тайная и гонимая Лига против Империи и самого Императора, Тарерика. Против их полулегендарного повелителя, Бога-Облака.

Ободренный первой главой, Дальвиг уж после полуночи добрался до учебника волшебства, который начинался во второй главе. Абзацы там сплошь пестрели незнакомыми словами из тайного языка Черных, того самого, на котором он произносил заклинание в палатке Врелгина. Здесь оно красовалось чуть ли не в первых же строчках, и Дальвиг с трепетом прочел перевод: Клянусь в верности Черной Лиге, и залогом будет моя смерть! В основном предложения строились так же, как в обычном языке, и словообразование хоть иногда и было необычным, на самом деле оказалось даже более простым.

Словарь языка находился сзади книги, в виде приложения, и тут Дальвиг выучил свое первое заклинание. Чтобы не листать книги в поисках этого словаря, нужно было начертать на первой странице простенький символ, а потом вымолвить: Ортан, что в переводе означало «закладка». По этой волшебной команде толстый том сам перекидывал себя до тех пор, пока не открывал помеченный лист. Произнести заклинание снова удалось сразу. Тут были тонкости – к примеру, «т» должно было звучать, как гармоничная смесь сразу трех букв: «т», «з» и «х», а «н» следовало выговаривать очень твердо и быстро, чтобы она звенела на языке. Как уже понял Дальвиг, именно в этом, в необычном звучании обычных звуков, крылась сила произносимых заклинаний.

Маги использовали свой голос как некий скелет, на который ложилась плоть их чар, волшебная энергия, называемая олейз. Заклинания, так же как амулеты, помогали разуму колдуна притягивать ее и облекать в действия либо в осязаемые предметы. На примере клятвы Черных здесь показывалось действие магии. С помощью слов, а также вещественных компонентов – кусочка ногтя, пряди волос, слезы – Дальвиг призвал на самого себя изрядную порцию энергии, которая будет оставаться с ним до самой смерти. Когда придет время умирать, эта энергия освободится и не даст разуму расстаться с телом, накрепко свяжет их вместе и подчинит тому, кто назовет тайное имя. Сила заклятия была такова, что только очень могучий волшебник мог бы попробовать снять его, да и то неизвестно, с каким результатом.

Дочитав до этого места, Дальвиг непроизвольно огляделся, будто ожидая увидеть над своей головой сияющий эфирный меч, зависший до поры до времени. Ему стало вдруг страшно и неуютно. Подумалось, что этот ритуал на самом деле ведет к гораздо более зловещим последствиям, чем это может показаться с первого взгляда. Не зря ведь Врелгин предостерегал его об этом.

Однако Дальвиг выбросил из головы плохие мысли и продолжил читать, жадно впитывая примеры чар и заклинаний.

Заранее придуманных вариантов было очень много, но никто не запрещал выдумывать и свои. Правда, помышлять об этом человеку, только вчера записавшемуся в волшебники, было еще рановато.

Слова легко запоминались – они будто оставались гореть перед взором Дальвига после того, как он перелистывал страницу. В конце концов совершенно внезапно он понял, что не видит ничего, кроме этих горящих букв. В ужасе он закрыл глаза, но и там от них не было спасения. Дальвиг в ужасе прянул назад, чтобы броситься наутек, и… с грохотом покатился по полу!

Оказывается, все это был сон – хищные буквы, горящие огнем и выбрасывающие пламенные языки. Неизвестно, когда он сдался сну, понятно только, что сейчас дело подходило к полудню. Солнце заглянуло в окно и нагрело половицы, на которые ошалевший от внезапного пробуждения Дальвиг оперся ладонью. Он встал невыспавшийся и голодный, но испугаться тому, что все – поездка в Крайл, вступление в Черную Лигу – тоже было сном, не успел. На столе лежала раскрытая книга с желтыми, плотно исписанными листами. Нет, вчерашний день ему не приснился!

Дальвиг вышел в темный и холодный коридор, поплотнее закрыв за собой дверь.

– Доброго утра, господин! – приветствовал его Хак. Он сидел в соседней комнате, рядом со столом, на котором стоял кувшин с давно остывшей водой и таз для умывания. На лице глупца блуждала всегдашняя расплывчатая улыбка.

Умывшись, Дальвиг прошел по коридору еще дальше, в маленькую комнату без окон. В стенных держателях вместо факелов и волшебных ламп горели лучины, дававшие совсем мало света – только чтобы разглядеть тарелки да вилки. На завтрак кухарка подала черствый хлеб, козье молоко в крестьянской кружке с отколотым краем, ломоть козьего сыра и два вареных яйца.

– Хорошо хоть яйца не козьи! – пробормотал Дальвиг, подбрасывая их в воздух оба сразу. Яйца шлепнулись о стол и разбились. Содрав с них скорлупу, юноша быстро проглотил одно за другим вместе с хлебом, отпил немного молока. Какое убожество! Завтрак аристократа, ничего не скажешь. От сыра несло так, что хоть беги… Правда, сам Дальвиг был уже привычен – от мужа и сына кухарки постоянно исходил такой же запах. Остается только надеяться, что сам не провонял им же.

Вошла Ханале, кухарка, и сразу принялась бить поклоны, приговаривая:

– Кушайте, кушайте, молодой господин! – Овечье выражение в глазах старухи в который раз вызвало раздражение в ее хозяине. Скривившись, он отвернулся в сторону, дожевывая последний кусок, потом вскочил и хотел уж было удрать, пока Ханале не увидела, что сыр остался несъеденным и не принялась упрашивать «докушать». Однако старуха быстрым движением погрузила руки в карман необъятного передника, свисавшего с ее согбенной шеи, и протянула Дальвигу небольшой скрученный лист бумаги.

– Вчера, покуда вас не было, до замка приезжал посыльный, оставил вам вот эту депешу. – Она подобострастно улыбнулась, ожидая, видно, радости или похвалы. Дальвиг равнодушно забрал рулон и покинул «обеденную залу». Взбежав по лестнице на пару пролетов, он нашел не слишком запыленный и загаженный птицами подоконник и сел там, чтобы почитать при ярком солнечном свете.

Ничего хорошего он найти не надеялся, ибо сверху свиток украшала печать замка Бартрес. Лист оказался небрежно оторванным клочком величиной с пару ладоней, а строчки на нем – кривыми, торопливыми:

«Милостивый Эт Кобос! Благоволя к вам, я решил послать это приглашение. Очевидно, вы знаете о большой радости, пришедшей в нашу семью. Мой возлюбленный сын Лорма Эт Сима женится на девице Изуэли из замка Аттер. Мы небывало растроганы этим значительным событием; кроме того, нам хотелось бы поделиться радостью со всеми, особенно с вами, прозябающим в тягостном одиночестве. Поэтому, забыв о неприятностях, возникших в связи с вашим появлением в замках Троллер и Оад в прошлом месяце, мы приглашаем вас завтра на торжество в наш замок. Ввиду вашей всем известной бедности подарок необязателен. С уважением, Высокий Сима Бартрес».

Дальвиг гневно отшвырнул свившийся обратно в рулон лист прочь, не заботясь, что он летит по грязным ступеням в темноту. Снизу донесся привычный вопль Ханале:

– Хак, подбери бумагу на растопку!

Сжав зубы, Дальвиг повернулся и стал сосредоточенно рассматривать лежащие за стеной холмы, на которых паслись ненавистные козы. Опять приглашение, опять написанное в нарочито доброжелательной манере! Да, его часто звали в гости. Он не мог удержаться и почти всегда ехал туда, где должен был по рождению своему веселиться в компании себе подобных, надеялся на чудо… Но чудес не случалось. В любом замке он служил мишенью для издевательств сыновей Высоких и даже их вассалов. Последние всегда старались больше первых, ибо как отказаться пнуть и оскорбить того, кто выше тебя происхождением? Когда и где еще такое позволят провернуть совершенно безнаказанно? Из раза в раз все кончалось потасовкой: прежде чем Дальвиг успевал добраться до главного обидчика и хотя бы раз дать ему кулаком в наглую, смеющуюся рожу, на него гурьбой наваливались слуги, отвешивали тумаков и выкидывали во двор.

Ну ничего, сегодня он покажет им всем до одного! Дальвиг бегом вернулся в спальню, рывком сбросил с кровати матрас и схватил меч.

Решимость, впрочем, оставила его очень быстро. Да, он был очень вспыльчивым и порывистым, но при том не до такой степени самоуверенным и глупым. Руки опустились… Неужели он собирался явиться в замок могучего Белого мага, да еще набитый доверху его соседями, ненамного менее сведущими в магическом искусстве, в одиночку, с одним только мечом в руках? В сердцах Дальвиг закинул Вальдевул в угол. Ножны с грохотом задели ножку стула и застыли, равнодушные и уродливые. С прежней решимостью Дальвиг поднял с кровати дудочку и поднес ее ко рту. Как же поступить? Зажать сразу все пять дырочек? Нет, нет, опять не то. Руки задрожали, и, всплеснув ими, юноша подошел к окну и с тоской поглядел в него невидящими глазами. «Кто я для них? – твердил он про себя, непроизвольно раскачиваясь и стараясь сдержать слезы. – Что для них моя месть? Что ответят они на мой призыв взять штурмом переполненный Белыми замок Бартрес?» Уж конечно, не возьмутся с воодушевлением за мечи. Если б они могли провернуть такую штуку, то давно мимо Беорна маршировали бы войска Черных. Нет, явившись на зов и услышав, в чем дело, члены Теракет Таце просто убьют Дальвига. Великая Необходимость потребует, чтобы такой тупица умер побыстрее, не успев сотворить еще какой глупости.

Он устало, с трудом, как немощный старик, поднял матрас и положил его на место. Нужно быть спокойнее, хитрее, сдержаннее, но где найти для этого сил? Как сидеть здесь и знать, что там веселятся и жируют ненавистные враги, которые не преминут потешиться над ним и в его отсутствие? Нет! Он должен поехать и взглянуть в их лица, и улыбнуться им холодной улыбкой человека, держащего в своих руках нити судьбы. О, это ощущение обещало быть превосходным.

Как всегда, Дальвиг в одно мгновение преобразился, сбросив с плеч только что павшее на них уныние и безнадежность. Выхватил из шкафа легкий плащ из бордовой саржи и такой же берет, бесформенный и огромный. Остальной костюм – вытертые замшевые бриджи и побитая молью куртка на шнуровке остались прежними. Смены у него просто не было.

Остановившись перед мутным, растрескавшимся и пыльным зеркалом, Дальвиг руками пригладил длинные волосы, так, чтобы они не лезли в глаза. Срезав ножом пару непослушных прядей, он нахлобучил берет до самых бровей, сделавшись похожим на меряющего отцовскую вещь мальчишку. Берет и вправду достался ему от отца, как и вся остальная одежда. Мода на нее прошла вместе с молодостью Кобоса, лет тридцать назад.

Вид у Дальвига был весьма жалкий, и он прекрасно это осознавал. Однако сегодня это знание доставляло ему не боль, а какое-то извращенное наслаждение. Что ж, смейтесь, Высокие, смейтесь, их детки и холуи. Придет время, когда вы будете корчиться в муках, а он, Дальвиг, тогда посмеется как следует.

Он постарался придать себе не слишком многозначительный и торжествующий вид. Получалось так, будто он собирался расплакаться. Дальвиг слегка усмехнулся – одним только уголком рта, и, довольный собой, пошел во двор, зычно приказывая Хаку седлать коня.

Книгу он взял с собой: до замка Бартрес предстояло ехать долго, и терять это время впустую Дальвиг не собирался. Вчера он уже узнал одно полезное и простое заклинание для чтения в седле (очевидно, такие проблемы возникали не только у него). Для него нужно было в одной руке зажать конскую гриву, в другой – книжную страницу и произнести: Баз каргел, что значило: «Буквы, прыгайте». Стоило только пегому выбраться из запущенного двора Беорна, Дальвиг взгромоздил книгу на холку коня и совершил предписанный ритуал. С того момента он действительно мог читать! Буквы, казалось, подскакивали со страниц в такт движениям скакуна, и слова не расплывались, а оставались четкими и различимыми. По сторонам Дальвиг не смотрел – лишь иногда бросал быстрый взгляд, чтобы не миновать важную развилку или заставить коня пройти вброд мелкий ручей.

Часы пролетели для него минутами. Солнце клонилось к горизонту, но висело еще высоко, когда Дальвиг остановился на вершине холма, в полосе высоких и стройных берез. Склон впереди уходил вдаль, постепенно снижаясь вправо, а там поднимался к небу новый холм. Между ними, в ложбине, текла речка, издалека казавшаяся крохотным ручейком. За обоими холмами лежала большущая плоская котловина, лишь на далеком горизонте в сизой дымке ограниченная новой цепочкой холмов. Посреди равнинной части, которую украшали частые группы деревьев и кустарников, высился комплекс утопающих в исполинских дубах белых зданий, с высокими шпилями, висячими ажурными мостиками. Даже с вершины холма, находившегося в нескольких льюмилах от Бартреса, Дальвиг мог разглядеть крохотные полотнища флагов на флагштоках. Их было много, очень много – по числу прибывших гостей. Увы, но ради Эт Кобоса нового не вывесят… Дальвиг тщательно спрятал книгу в седельную сумку и двинулся дальше. Проехав по дороге мимо небольшой деревеньки, расположенной у самой котловины, за густой березовой рощей, он попал на вымощенную камнем аллею. По сторонам ее росли аккуратно подстриженные в форме шаров деревья неизвестной породы, с очень плотной кроной. Сами камни в мостовой имели густой молочно-белый цвет, и ни капли грязи не оставалось на них после проезжавших и проходивших. За рядами деревьев проглядывали подстриженные лужайки, аккуратные небольшие кучки рябин, черемух и диких яблонь. Тут и там темнели пруды с выложенными гранитом берегами, стояли беседки, такие легкие, что они казались сплетенными из паутины. Цветы, несмотря на неподходящее время года, цвели повсеместно, на ухоженных клумбах и просто так.

Идиллические картины не доставляли Дальвигу наслаждения. Все это было сделано для удовольствия врага, поэтому ему самому внушало чуть ли не отвращение. В конце концов он перестал смотреть по сторонам и быстрой рысью направил коня прямо к воротам Бартреса. Они тоже были ажурными и легкими, а саму ограду скрывала густая стена плюща, усыпанная нежными розовыми цветочками. Внутри, на внешнем кольце замка, был разбит парк. Множество тропинок, посыпанных желтым песком, вели в глубины настоящего леса, состоящего из дубов, ясеней, кленов и елей. На частых лужайках стояли скамьи с куполообразными крышами на случай дождя, рядом с ними били маленькие фонтаны с мраморными бортиками. В ветвях деревьев свистели птицы, листья шелестели на ветру, будто тихие голоса шептались о каких-то своих делах. Не отклоняясь с основной дороги, Дальвиг достиг широкой мраморной лестницы с балюстрадой, вырезанной из голубого нефрита. Тут стояли несколько слуг – и у каждого золотое шитье на ливрее затмевало ткань. По сравнению с ними Дальвиг выглядел грязной жабой, по ошибке запрыгнувшей в клетку с павлинами. Однако он, не обращая внимание на презрительные взгляды и поджатые губы лакеев, спрыгнул и быстро пошел вверх по ступеням. Один из слуг за его спиной взял поводья коня брезгливо, кончиками пальцев, и повел пегого прочь. Дальвигу было все равно. Он уверенно и смело ступал по лестнице, а рука его тем временем лежала на рукояти охотничьего ножа в простых кожаных ножнах.

Стараясь идти гордо, с поднятой головой, он вошел на площадку под открытым небом, но со стенами. В темных нишах там стояли десятки статуй, изображавшие людей в самых различных одеждах и позах. Это были враги, побежденные в течение многих веков предками Симы и им самим, – снаружи окаменевшие, внутри до сей поры живые. Проиграв, они обрекли себя вечно стоять у порога дома своего недруга, наблюдая, как благоденствует и возвеличивается его племя. Поговаривали, что любимой забавой отца Симы было заниматься любовью прямо в этом коридоре… Словно чувствуя на себе взгляды и ужасаясь при мысли, что он сам может оказаться в одной из этих ниш, Дальвиг разом потерял гордый вид. Сгорбившись, он прибавил шагу, чтобы миновать страшное место. Вот и дверь.

В светлой и просторной привратницкой находились слуги, такие же раззолоченные и напомаженные, как и те, у лестницы. Один из них сидел за столом и записывал, кто и что сдает в гардероб, второй уносил и выдавал вещи, третий открывал двери в приемный зал. Всем троим хватило секунды, чтобы понять, кто перед ними. Лица скривились в мерзких ухмылках: ни один не тронулся с места и не раскрыл рта. Дальвигу пришлось как есть, в плаще и берете, самому раскрывать дверь и идти дальше.

Зал для приемов был огромен. Крыша его терялась где-то в высоте, в переплетении тонких колонн, которые тянулись по периметру круглого помещения, как роща странных деревьев с перламутровой корой и без ветвей. Пол был выложен из таинственного материала, зеленоватого и полупрозрачного, как стекло. В глубине угадывались разные картины, и, как говорили, разным людям никогда не виделось одно и то же.

Однако сейчас и здесь мало кто хотел смотреть себе под ноги. Веселье продолжалось уже третий день, но никаких следов пресыщения или усталости не замечалось ни в лицах, ни в голосах, ни в движениях. Еще бы! Здесь собрались те, кто с раннего детства проводил большую часть жизни в подобных празднествах. Дальвиг смутно помнил, что, будучи ребенком, он несколько раз бывал на балах и приемах. Он мог вызвать в памяти мать в пышном белом платье и отца, блистающего серебряной отделкой камзола… Но все это только ранило, а не согревало, поэтому сейчас, как и тысячи раз до того, Дальвиг решительно встряхнул шевелюрой, чтобы отбросить вредные воспоминания.

На середине, на большой танцевальной площадке, окруженной сразу несколькими оркестрами, дамы в годах, одетые в причудливые платья с кружевами и корсетами, танцевали с пожилыми кавалерами, вислоусыми и напомаженными, с многочисленными галунами на длиннополых приталенных сюртуках. Рядом с ними молодежь исполняла гораздо более энергичные и сложные танцы – с полетами и картинными падениями в объятия партнеров. Пары не смешивались: оставаясь в определенных границах, они слышали только собственную музыку. Впрочем, иногда, шутки ради, молодые запрыгивали к старшим, принимали чопорный вид и медленно кружились в старомодном танце…

Те, кто не хотел танцевать – не умел, или, может быть, надоело, – мог найти себе другое занятие. Целый кружок толстых дам разного возраста истреблял огромную гору разноцветных пирожных, запивая их вином. Рядом с ними в воздухе витала целая стайка хрустальных графинов с крылышками. В отдельном углу, за овальными столиками, важные мужчины играли в пойч цветными пластинками размером с ладонь. Пластинки были волшебными: картинки на них произвольно менялись, и в любой момент козырь мог стать швалью. Проигравшие степенно вынимали из-за поясов кошели и отсчитывали победителям серебро и золото. Потом все вместе выпивали по бокалу янтарного вина и начинали игру сначала.

Молодые, уставшие танцевать, предпочитали играть в подвижные игры – фанты, жмурки, салочки и тому подобное. Вне танцевальной площадки тоже играла музыка, причем каждый слышал то, что ему нравилось. Некоторые шалуны пытались танцевать, заранее не сговорившись. Если мелодии не совпадали, они, смеясь, сталкивались, кланялись, потирая ушибленные лбы, и пробовали снова. Звучание множества людских голосов, шарканья подошв, хлопанья в ладоши и прочего сливалось в один приглушенный гул.

Сам Дальвиг услышал нечто грозное, даже угрожающее. Траурный марш, состоящий из боя барабанов, резкого пиликанья скрипок и гула валторн. На этом фоне всеобщее веселье смотрелось весьма гротескно… Едва войдя, Дальвиг шмыгнул в темный уголок, за колонну у расписанной голубой краской стены. Нужно было оглядеться и прийти в себя, потому как такого количества людей сразу Дальвиг еще не видал. Великолепие зала и разнообразие нарядов ослепили его. Раскрыв рот, он смотрел на мельтешащие перед ним цвета, пока не перевел взгляд наверх. Потолок там сходился к своему центру куполом: узорчатые балки делили его на прямоугольные сегменты, и каждый был украшен прекрасно исполненной картиной. Вот рыцарь, весь в белом, сражает золотым мечом древнее чудище, огнедышащего тарпалуса. Рядом присела в поклоне невообразимо прекрасная девушка, в голубом платье с прозрачными рукавами и пышным подолом. В волосах у нее – тонкая серебряная диадема, в руках – ярко-красная, как кровь, роза.

– А, наш бедный юноша! – Голос Симы, рокочущий, разливающийся между колонн и заполняющий собой весь зал, не дал Дальвигу рассмотреть остальные картины. – Вы все же явились. Однако можно было и получше одеться, собираясь в гости! Такие наряды носили, наверное, когда моя мамочка ходила в девицах!

Сима улыбнулся, судя по тому, как задвигалась его густая борода. Стоявший рядом длинный узколицый Лербан Вегтер кисло ухмыльнулся.

– Боюсь, Высокий Сима, бедняжка надел свой лучший наряд!

Дальвиг нашел в себе силы посмотреть им прямо в глаза: сначала одному, потом другому. Широкое и пожелтевшее, обрамленное со всех сторон жесткими черными волосами лицо Симы осталось безмятежно-ласковым, а вечно недовольная, бесцветная физиономия Лербана скривилась больше прежнего. Всегдашняя ненависть к ним кипела внутри Дальвига, смешиваясь с поразительным новым чувством, неким необъяснимым превосходством над ними. Никогда раньше он не боялся ни Высоких, ни их приспешников, но ощущение собственного бессилия опустошало его внутри, вызывая болезненную дрожь в ногах и руках. Сейчас, посреди беззаботного праздника и людей в ярких одеждах он один был сер, страшен и мрачен. Однако при всем этом он ухитрялся чувствовать на своей стороне силу. Радостные, веселые сценки вокруг него вдруг оказались тонкой прозрачной пленкой, наклеенной на другую картину. Там Дальвиг видел торжество своей мести, смерть, разрушения, запустение и злой вой ветра.

Пока же он должен был притворяться бессильным. Смирив злое торжество, готовое вырваться наружу в какой-нибудь едкой фразе, Дальвиг заставил себя кротко улыбнуться и потупить взор. Стянув берет, он пробормотал:

– Я прибыл по вашему приглашению, Высокий Сима! Очень сожалею, что своим убогим нарядом могу испортить весь праздник, но на самом деле другого у меня нет. Позволено ли мне будет пожелать счастья молодым?

– О, конечно! – неуверенно ответил Сима, сбитый с толку покорным видом и тоном обычно строптивого юнца. Переглянувшись с Вегтером, он нахмурился и пристально взглянул на Дальвига, словно пытаясь увидеть причину внезапной перемены. – Только прошу тебя, мальчик, на сей раз не нужно выкидывать злых шуток или пытаться устроить дебош. Не тот случай, чтобы я посмотрел на это сквозь пальцы, как обычно. Идем!

Сима пошел вперед, к дальней стене зала. На широком возвышении, где обычно восседали в обитых голубой парчой креслах хозяин и хозяйка, теперь стоял длинный стол из полированного светло-желтого ореха, с круглыми углами и тончайшими, как затвердевшие кружева, ножками. Тут сидели молодые и самые близкие их друзья, а также родственники помоложе. Громко хохоча, они слушали россказни весельчака Шалека, младшего сына Таймлагана Оада.

Потеснив несколько танцующих за пределами центральной площадки пар, Сима провел Дальвига к самому возвышению, повернулся боком и протянул в сторону молодых огромную ладонь. Казалось, он желает сказать речь, чтобы представить нового гостя, но нет, слишком много чести. Молча глядя на Дальвига, Сима кивнул, призывая его говорить. Как только юноша остановился и поднял подбородок, чтобы начать, с пальцев Симы сорвался вихрь разноцветных искр, окруживших жениха и невесту переливающимся всеми цветами радуги ореолом. Нежная, звенящая музыка зазвучала над столом новобрачных, прервав все остальные мелодии.

Казалось, весь зал затих, обернувшись к главному столу. Как шелест листопада пронеслись смешки тех, кто видел нелепый наряд и неловкую позу нового гостя. На лице Лормы, с напряженным вниманием обратившемся к нему, быстро сменилось несколько выражений – растерянность, удивление, настороженность и надменность. Изуэль же, повернув к Даль-вигу свое прекрасное, до сих пор озаренное смехом овальное личико, громко спросила:

– Кто этот юноша?

Краска тут же залила лицо Дальвига. Воспоминание о том недалеком вечере, когда он мучился от любви к Изуэли, теперь казавшейся невыносимой глупостью, причинило ему боль. Вот так! Она даже не помнит, кто такой этот неказистый мальчишка, ворвавшийся в веселье со своими дурацкими речами. Дальвиг опустил пылающее лицо вниз и прижал к груди зажатый в кулак берет.

– Приветствую вас, Лорма и Изуэль, – глухо сказал он срывающимся голосом. Нужно постараться успокоиться, напомнить себе, что он должен чувствовать превосходство над этим сборищем расфранченных негодяев, не подозревающих о своей жестокой судьбе. Едва заметная усмешка затронула самый краешек его губ, и со стороны она могла показаться смущенной, но на самом деле внутри Дальвига уже бушевали нетерпение и ярость. Сила тайного знания, неведомого остальным, так и подмывала его вскочить, броситься вперед и разрывать на куски голыми руками все подряд. Однако он снова смог сдержать чувства.

– Дальвиг! – произнес тем временем Лорма, недовольный долгой паузой в выступлении юноши. – Нельзя сказать, что я рад твоему появлению, – однако впечатление на меня оно произвело. И все же мы не можем рассматривать тебя вечно, да и зрелище это не из самых красивых. Что бы ты ни желал сказать – говори, и побыстрее.

– Не нужно говорить так сердито, Лорма, сын Симы! – ровным голосом ответил Дальвиг. – Не надо гневаться… Твой праздник так грандиозен и прекрасен, что любой человек, попавший на него, будет поражен до глубины души и забудет все свои обиды. Вот и я, тот, кого никак не назовешь твоим другом, явился с подарком. Увы, у меня нет ни золота, ни бриллиантов, ни бесценных волшебных зелий – и я уже готов был отчаяться, когда понял, что должен подарить. Это нечто неосязаемое: вы не сможете хвастаться, показывая его друзьям и родственникам, вы не сможете сами полюбоваться им, достав из сундука. Это нечто важное, что, может статься, дороже всех подарков, полученных вами сегодня… Я дарю вам жизнь. Недолгую, ибо я беден и не могу расточительствовать. Какое-то время небо над вашими головами будет чисто, благоволение Бога-Облака покажется бесконечным, а счастье – глубоким и необъятным. Наслаждайтесь, покуда сможете! Радуйтесь! Используйте каждый день, и тогда, в свое время, вы оцените щедрость моего подарка! – К концу своей речи, которая звучала в полной тишине, среди опешивших и раскрывших рты гостей и хозяев, Дальвиг поднял руки высоко вверх и развел их по сторонам, будто отдавая молодоженам тот самый подарок. Посреди всеобщего безмолвия слышалось только прерывистое дыхание – из многих глоток стремились вылететь проклятия, но они застревали от возмущения и растерянности. Женщины в ужасе прикрывали рты ладонями, Изуэль же глядела на Дальвига огромными, полными слез глазами. От ее прежнего веселья не осталось и следа.

Дальвиг криво надел на голову измятый берет и повернулся к двери. Он торжествовал, совершенно не задумываясь, какая кара ждет его за подобную наглость. Все опасения и внутренние призывы к благоразумию были сметены волной бушующего торжества, рожденного только что. Как прорвавшая плотину вода смывает на своем пути хижины бедняков и сносит вместе с корнями деревья, так его триумф затопил все остальное. Дальвиг надолго запомнил глупое выражение на лице Симы и мелкое дрожание его бороды. Он надолго запомнил ставшее вдруг бледным холеное лицо Лормы и его глаза, тщетно мечущиеся в поисках поддержки. Да, все это стоило даже немедленной смерти!!

– Что он себе позволяет!.. Этот мальчишка – безумец?!. Все это смахивает на проклятие… – неслось отовсюду, когда Дальвиг шел обратно к дверям через толпу. В задних рядах любопытные девушки привставали на цыпочки, чтобы взглянуть на сумасшедшего наглеца, а дамы, оказавшиеся поблизости от него, в испуге отшатывались прочь. Один из юношей, оказавшихся на пути Дальвига, смерил его горящим, полным ненависти взглядом и демонстративно перегородил дорогу. Чтобы подчеркнуть свое презрение, он даже повернулся спиной к приближавшемуся Дальвигу, и совершенно зря. Эт Кобос не мог теперь уйти, униженно обходя забияку, ибо этим он просто обесценил бы взрывной эффект своего «подарка молодым». Дойдя до перегородившего дорогу юноши, Дальвиг что было силы двинул его ладонью в спину. Не ожидавший такого противник взмахнул руками и распластался на полу, со скрежетом царапая его своими пуговицами. Один из приятелей упавшего ухватил Дальвига за плащ.

– Как ты посмел, наглец!! Не думай уйти безнаказанным после всего того, что натворил здесь!

– И что же, ты ударишь меня, как какой-нибудь деревенский увалень? – насмешливо спросил Дальвиг. Несмотря на всю серьезность положения, ему хотелось смеяться. Ну и дела! Сегодня у него все получается наоборот. Он смеется над теми, кто обычно потешался над ним, пугает тех, кто угрожал ему. и заставляет кидаться в драку тех, кто раньше сам вынуждал Дальвига бросаться с кулаками. Недоставало только слуг, которые выбросили бы на улицу этого драчуна, – но это было просто невозможно… Тем временем схвативший Дальвига за плащ юноша буравил его полным ненависти взглядом и явно не находил слов, чтобы ответить как следует. – Или же мы лучше разрешим наш спор так, как это пристало благородным людям – хотя, как я вижу, ты как раз не очень благороден.

– Что? – воскликнул оскорбленный потешным тонким голоском. Казалось, еще мгновение – и он просто расплачется на глазах у толпы. Спас его поднявшийся с пола товарищ, который схватил руку дрожавшего от возмущения и унижения юноши и отцепил ее от плаща Дальвига.

– Успокойся, Фелли! – прошептал затеявший ссору. – Тебе не нужно заступаться за Кальвина Геди – я и сам умею постоять за себя! Если это убожество хочет сыграть по правилам – я с большим удовольствием убью его. Хоть что-то в его нелепой жизни произойдет так, как это должно происходить с Высоким.

Дальвиг ждал, сложив руки на груди, под перекрестными взглядами сотен пар глаз. Он ясно слышал пренебрежение в тоне своего будущего противника. Конечно, тот уж считает себя победителем, ибо всем известно, что Дальвиг не умеет правильно обращаться с оружием, да и меча стоящего не имеет. Кроме того, обиженный юноша выглядел куда более крепким бойцом – он был года на три старше, шире в плечах и точнее в движениях. Только собственной небрежностью юноши можно было объяснить тот факт, что Дальвигу удалось сбить его с ног.

– Завтра утром, здесь, в замке, на площадке для фехтования. Я проткну тебя мечом через пару мгновений после начала дуэли! – заявил Кальвин Геди, торжествующе огладывая всех вокруг. – Если кто в этом сомневается, может заключить пари.

– Нет уж, – покачал головой Дальвиг, словно не замечающий самоуверенности будущего противника. Взгляды толпы, переметнувшиеся было к Кальвину, вернулись обратно. – Ты, видно, забыл правила? Один вызывает, второй выбирает место, не так ли? Я не хочу драться здесь. У Визжащего ручья, под старым храмом-пирамидой, есть прекрасная поляна. Будь там к полудню, и тогда узнаем, выиграет ли кто-нибудь пари?

Резко развернувшись, провожаемый множеством взглядов, будто бы толкающих его в спину, Дальвиг покинул зал.

– Его нужно было убить вместе с отцом, пусть мучается его Основа после смерти сильнее других! – зло проворчал Таймлаган Оад, когда дверь за Дальвигом закрылась. Почерневший лицом Сима, уперев руки в боки, смотрел вслед скрывшемуся Эт Кобосу, будто видел его через стену.

– Давно я не был так потрясен и унижен, – процедил наконец сквозь зубы Высокий Бартрес, когда кругом уже поднялся возмущенный шум. Каждый из гостей спешил выразить свое мнение по поводу только что произошедшего… Лорма покинул невесту и примчался к отцу: взор его метал молнии.

– Отец!!! – закричал Лорма, протягивая руку в сторону двери. – Ты дал ему уйти после всех его слов??

– А что я должен был сделать? – почти спокойно ответил Сима. – Убить его прямо здесь, на глазах дам? На глазах твоей новоиспеченной жены?

– Значит, для тебя лучше позор? – не унимался Лорма. Приблизившись к отцу вплотную, он пожирал его гневным взглядом. Лицо сына, такое же крупное, с резкими чертами, как и у Симы, только пока еще не изборожденное морщинами, покрывали красные пятна. Отец ласково обнял разгоряченного Лорму за плечи и увлек за собой, в уютный альков в одной из стен. Взмахнув в воздухе рукой, Высокий Бартрес отсек весь зал, отгородил его невидимой завесой, через которую не проникало ни звука.

– Щенок! – Вот теперь голос Симы полностью вернул всю свою мощь и глубину. Он оглушительно зарокотал и заставил только что полного ярости Лорму поникнуть и вжать голову в плечи. – Как ты смеешь кричать на меня? Все вы одинаковы, молодые, глупые сопляки. Один прет против разума, пытаясь оскорбить сильного, – и это ему почти удается, второй дает волю чувствам, когда надо думать головой. Ты вспомнил хоть об одной заповеди Бога-Облака, когда мчался ко мне от своего праздничного стола? Вспомнил о смирении, благоразумии, прощении, наконец? Слух о сегодняшнем поступке Дальвига разнесется по всей провинции. Что подумал бы народ, узнав, что мы убили глупого мальчишку, вся сила которого – в пустых угрозах, прямо в своем замке, посреди танцующих гостей? И ладно, если б они просто усомнились в том, что опора Облачных Высот, благородные обитатели замков плюют на проповедуемые ими самими принципы. Это плохо, но пережить можно. Ты подумал, что нас могли бы счесть трусами, испугавшимися дурацкой выходки сбрендившего юнца? Много лет назад я сказал, что он будет жить до своего двадцатилетия. И я буду держать свое слово и никак не стану преследовать Дальвига.

– Что? – Потерявший было гонор Лорма снова вскинулся. – Ты… не станешь мстить вообще?

– Не думай, что я такой дурак или слюнявый слабак, сын. Прямо сейчас я уже снаряжал бы отряд для поимки Эт Кобоса с приказанием привезти его втайне от всех и бросить в темницу… Но судьба вмешалась и обстряпала все как нельзя лучше. Кальвин Геди сделает все за нас с тобой, позволив сохранить лицо во всех смыслах. Сейчас я выступлю с осуждением и прощением Дальвига Эт Кобоса, а завтра Кальвин прикончит его. Тем более что двадцать лет последышу преступника исполняется уже совсем скоро. Тебе же я приказываю не думать о глупом злом шалуне. Долго его выходки развлекали нас, одновременно служа символом милосердия Белых, прощающих даже детей врагов. Теперь все разрешится очень безболезненно и ловко, так что мне даже начинает казаться, что день сегодня был удачный. Тебе, сын, говорю это еще раз прямо: нельзя приближаться к Дальвигу и присутствовать на дуэли. Мы будем как можно дальше от нее.

– Я… я повинуюсь твоей воле, отец. – Лорма склонил голову и прижал руку к груди. – Пусть мне и кажется, что нужно поступать иначе…

– Когда в твоей голове заведется немного мозгов, ты поймешь, что старый отец был прав! – твердо произнес Сима, явно желая оставить за собой последнее слово. Вслед за этим он снова взмахнул рукой, убирая завесу тишины между собой и залом. Большими шагами он проследовал в центр и оттуда громогласно потребовал всеобщего внимания.

Не отрываясь от Книги, Дальвиг проделал обратный путь. Звезда с неба, повинуясь только что выученному заклинанию, летела рядом и освещала желтые страницы ярким мертвенным светом.

Дома, отужинав жестким мясом старой курицы с непременной кружкой жирного козьего молока, Дальвиг лег на твердый матрас, чтобы как следует выспаться перед дуэлью. Не тут-то было: несмотря на усталость оттого, что он провел в седле много часов, сон никак не хотел приходить. В мозгу вертелось множество мыслей, посвященных завтрашнему дню, и главная незаметно заставила тело дрожать под тонким одеялом. Или это просто ночной холод, проникающий через неплотно закрытые ставни? Вертясь волчком, Дальвиг думал о том, стоит ли ему являться на так хладнокровно назначенную дуэль? Одно дело показать себя героем на глазах сотен людей, а другое – смиренно явиться на смерть или же нечто похуже… Не приходилось сомневаться, что в честном поединке по всем правилам Дальвигу ни за что не одолеть такого бойца, как Кальвин Геди. Положим, с волшебной помощью Вальдевула Эт Кобос сможет поразить противника, однако как на это посмотрят зрители? Наверняка их соберется там очень много. Лорма никогда не пропустит возможность поглядеть на смерть так оскорбившего его человека… а может, и его отец тоже явится. Стоит только им понять, что Дальвиг каким-то образом применил магию, вся великая сила Белых волшебников обрушится на его бедную головушку.

По всему выходило, что завтра лучшим и самым логичным поступком было удирать куда глаза глядят… Или даже стоило бежать прямо сейчас? В сотый раз переворачиваясь с боку на бок, Дальвиг заскрипел зубами. Да, они все скажут, что только того и ждали от шута и наглеца – трусости и бегства. Никто не удивится, и злословы получат прекрасный повод вылить на отсутствующего Эт Кобоса не один ушат грязи. Вот только сам Дальвиг никак не мог примирить себя с такими мыслями. Конечно, он понимал, что никакой мудрости в напрасной и самоубийственной браваде нет, что все учение Черных, которому он поклялся следовать, требует спрятаться, копить силы, выжидать удобного случая и в конце концов ударить тогда, когда будут шансы на победу. Нет, доводы стучались в дверь его разума, бродили рядом, неприкаянные и неслышимые. Маленькая победа, одержанная Дальвигом сегодня в замке Бартрес над множеством врагов, влила в вечного изгоя бездумную храбрость и увеличила его болезненную, взращенную множеством унижений гордость до невообразимых пределов. Он снова думал, что не может сбежать и перечеркнуть с таким трудом добытый триумф. Пусть даже это будет его последним днем, он поедет на дуэль, сразит заносчивого Геди, а потом, с надеждой на всеобщую растерянность, бросится на Лорму или Симу… Придя к такому смелому решению, Дальвиг неожиданно успокоился и вскоре уснул.


* * *

Утром, после того как взошедшее солнце оторвалось от горизонта на половину своего диаметра, Дальвиг поднялся с постели. Как и вчера, как и много раз до того, он проглотил опостылевшую пищу, подаренную козами и курами. Поднявшись на самый верх башни, Эт Кобос подставил лицо прохладному ветру, дувшему с запада, закрыл глаза и постарался ни о чем не думать. Ему казалось, что он летит где-то высоко, забыв обо всех бренных заботах, наплевав на будущее и порвав с прошлым. Только пятки, опиравшиеся на твердый камень, не давали ему полностью отдаться иллюзии полета… Как это жестоко, когда человек не может исполнить мечту и взлететь в небо, словно птица! Дальвиг снова открыл глаза и обнаружил на щеках две маленькие слезинки. «Наверное, ветром выдуло», – подумал он и усмехнулся – едва заметно, краешком рта. Пройдя вдоль крошащегося парапета, он остановился в том месте, где мать давным-давно спрыгнула вниз. На сером камне не осталось следов. Дальвиг медленно перегнулся через парапет и взглянул вниз: у подножия башни тоже ничто не напоминало о том страшном дне… Все гнездилось только в его памяти, последнем прибежище призраков, воющих от боли и унижения. Он должен напоить их кровью врагов, должен! Сжав пальцы в кулак, он яростно стукнул по краю парапета, отчего вниз слетело несколько мелких камешков. Внизу, под восточной стеной замка, за зарослями лопухов и щавеля, пряталось небольшое кладбище. Там, под как попало расколотыми камнями покоились останки защитников замка Беорн, павших во время его последнего штурма, а также две более свежих могилы, большая и маленькая. Дальвиг никогда не ходил туда, не приносил цветов и не обновлял корявых надписей на надгробиях. Он просто никогда не забывал о них.

Вернувшись в свою комнату, Дальвиг принялся за сборы. Куртка на шнуровке осталась лежать на стуле. Вместо нее была надета другая – грубое, растрескавшееся чудовище. Грудь и спину украшали кое-как зашитые дыры от копий и мечей, а также едва заметные контуры, оставленные отодранными металлическими пластинками. Эту куртку Дальвиг, еще будучи ребенком, снял с одного из мертвых солдат своего отца. Самая лучшая из тех, которые оставили захватчики, однако они не побрезговали сорвать с нее броню. Твердая, негнущаяся куртка была гораздо шире, чем нужно, и в то же время рукава оказались короче рук Дальвига. Из-за толстого льняного подклада находиться в такой одежде солнечным днем было жарковато, но что делать! Будто этого ему показалось мало, Дальвиг набросил сверху плащ, чтобы до поры до времени спрятать ножны. Круглая кожаная шапка с проволочным каркасом, такая же старая и страшная, как куртка, покрыла голову, штопаные перчатки из оленьей кожи – руки. Вот и вся броня! Ее слабость нисколько не тревожила Дальвига, потому как никакая, даже самая лучшая сталь не защитит его от рукотворной молнии или магической стрелы. Он мог бы отправиться на бой и вовсе в обычной одежде, но боялся, что это вызовет какие-нибудь подозрения.

К поясу Дальвиг тщательно привесил длинные ножны Вальдевула с одной стороны и небольшой холщовый мешок для Жезла и Дудочки – с другой. Вынув меч, он придирчиво оглядел его темно-синее, сплошь заляпанное бурыми и серыми пятнами лезвие. Клинок выглядел неимоверно старым, тупым и совершенно не опасным. Вытянув его вперед одной рукой, Дальвиг не смог держать меч на месте. Конец, с едва заметным скосом, больше похожим на место облома, заметно ходил из стороны в сторону. Вальдевул был неимоверно тяжел. Дальвиг несколько раз неуклюже взмахнул этим страшилищем, боясь попасть по стулу или кровати. Движения выходили какими-то сонными, натужными. Да, с такой техникой фехтования будет непросто убить даже старую корову, не то что Кальвина Геди… Судя по всему, у Дальвига в предстоящей схватке будет только один удар.

Осторожно согнув гудевшую от непривычной тяжести руку, Дальвиг с трудом засунул меч обратно в ножны. Что же, выходит, что все его занятия в лесу с воображаемыми противниками и палкой в руке ни к чему не привели. Вальдевул длиннее и в несколько раз тяжелее самой громоздкой деревяшки, да и какой прок колотить безответные деревья и тени!

С досадой вогнав меч в ножны, Дальвиг некоторое время постоял, постукивая пальцами по сумке на поясе. Может, не стоит рисковать, и просто испепелить противника с помощью Жезла? Впрочем, кто даст ему вытащить эту явно магическую игрушку, прицелиться и выстрелить? Значит, только меч.

Подхватив на плечо большую сумку с Книгой внутри, Дальвиг спустился вниз. По замусоренному и темному залу с пыльными галереями, с покрытыми ржавчиной люстрами у потолков, бродили в поисках тараканов и червей грязные куры. Во дворе, куда ни кинешь взгляд, пышно разрослись разнообразные травы, от репья до лебеды и чертополоха. Проклятые козы! Нет бы слопать весь этот зеленый мусор. Нет, они уходят пастись на клеверные лужайки соседних холмов.

Лошадь уже была готова. Понурив по привычке голову, пегий стоял у одного из пней, пять лет назад бывшего «сеорном» – Деревом Царей. Глупый Хак с рыжей кошкой на плече вынес хозяину флягу с водой, потом снова удалился на внутренний двор, чтобы играть с котятами. Ханале, стоявшая у дверей кухни со сложенными на переднике руками, встревоженно разглядывала необычный наряд Дальвига и пыталась угадать, что за палку он привесил к поясу? Бесцветные губы постоянно сжимались, будто стараясь удержать рвущийся наружу вопрос.

Чтобы ненароком не дождаться расспросов, Эт Кобос без промедления вскочил в седло и покинул превратившийся в рай для сорняков двор. Дорога тоже изрядно заросла травой, из-под которой едва проглядывали колеи. Разве что муж кухарки или Хак обновляли их раз-другой в неделю, когда ездили на телеге в ближайшую деревеньку. Дорога вела вниз по пологому склону большого холма. У подножия в мешанине жимолости, шиповника и калины угадывались останки передовой стены. Все это пространство предназначалось для устройства лагеря: солдатских палаток, кухонь, складов. Когда-то, много лет и даже веков назад, предки Дальвига могли собрать и разместить здесь внушительную армию. Вездесущий плющ и ползунец как следует поработали над стеной, которую при штурме почти не разрушили. Ров у ее внешней стороны местами пересох, местами был до отказа забит гнилой травой и листьями, а рядом с мостом превратился в зеленую и дурно пахнущую лужу. У берегов, в клочьях бурой ноздреватой пены громко квакали лягушки.

Недалеко от моста начиналась светлая рощица, почти сплошь состоящая из берез. Тонкие невысокие деревца с ослепительно белой корой и кажущимися зеленым туманом кронами. Чистое, лишенное пней и буреломов место, в котором так приятно посидеть и послушать шелест ветра в нежной листве. Кто станет любоваться этой красотой, если Дальвиг умрет сегодня? Он едва удержался от того, чтобы спешиться и в последний, быть может, раз провести ладонью по гладким стволам. Ни к чему распускаться до таких нежностей.

Примерно через льюмил за рощей, за языком выдающегося на восток Потерянного леса, лежало обширное болото. Именно оно давало начало Визжащему ручью, который, суетливо огибая частые мелкие холмы, тек на север. Через болото Дальвиг перебрался по узкой гати из осиновых жердей. Пара кривых старых сосен стояла у ее окончания как ворота, и там дорога раздваивалась. Вправо уходила более наезженная колея: там находилась деревня. Другая едва заметная дорожка вела на сенокосные луга, что тянулись по берегам ручья. Некоторое время Дальвиг следовал по ней, потом всяческие человеческие следы пропали, потому что дальше находились запретные места. Хотя запретными они были для темных крестьян, а дети благородных родителей – Высоких или их вассалов-землевладельцев – считали своим долгом хоть раз побывать у таинственного Храма-Пирамиды. Впрочем, этим летом туда не наведывались: трава стояла густая, нетронутая, и вперед, к остаткам мощеной дороги вели только несколько совсем свежих следов, явно сегодняшних. Значит, Кальвин Геди и несколько зрителей уже там.

Конь Дальвига неторопливо миновал кочковатый луг и несколько раз глухо стукнул копытами по камням. В незапамятные времена из неизвестного ныне места к Храму вела дорога из гранитных плит. Теперь от нее мало что уцелело, однако до сих пор можно было понять, что ее проложили почти что по прямой. Редкие оставшиеся на поверхности камни были покрыты трещинами и мхом… Вскоре за группами кустов появилась и сама Пирамида, едва ли не полностью вросшая в одинокий холм. Скорее всего под этим курганом прятались стены, но никто не решался копать землю, чтобы узнать это наверняка. Никто, даже самые старые и мудрые волшебники из близлежащих замков и городов, не знал точно, в чью честь и в какие времена был сооружен храм… Ручей огибал его с запада, пробегал под скоплением огромных, причудливой формы камней и тек дальше, к стоявшему в дымке темному лесу на берегах реки Улос. Там у самых камней имелась ровная площадка, на которой трава по каким-то причинам не росла. Она оказалась засыпанной мелким щебнем тусклого желтого цвета, и ни одного ростка никогда не пробивалось между камешками. Вокруг же наоборот трава стояла густая и высокая. Три коня, склонив шеи, погрузили головы в это великолепие. Ничего другого им и не надо было. Кальвин Геди и двое его приятелей, наоборот, постоянно крутили головами и переговаривались неестественно громкими, эхом отдающимися в камнях голосами. К своему удивлению, больше никого Дальвиг не обнаружил, хотя солнце стояло в зените и дуэль должна была начаться очень скоро… Будто призывая его поторопиться, из-под камней вылетели резкие, неприятные звуки – те самые, что дали название ручью и отвращали крестьян от поездок на дальние луга. Место считалось проклятым и гиблым, хотя никто и не мог припомнить, чтобы нехороший ручей сгубил хотя бы одного человека. Тем не менее слушать стенания и завывания, непонятно как рождающиеся под камнями, было весьма неприятно. Даже Дальвиг поежился в седле, а уж стоявшие гораздо ближе к ручью Кальвин с товарищами, издавая испуганные возгласы, поспешили отойти подальше. Только кони как не в чем не бывало продолжали поедать сочную, не знавшую косы траву.

Дальвиг не спеша подъехал к неприятелям и тяжело спрыгнул наземь. Он все еще не верил, что кроме этих троих здесь никого нет, и оглядывался по сторонам. Однако ближайшие укрытия находились слишком далеко, чтобы из-за них можно было как следует разглядеть бой, да и какой смысл Белым прятаться?

Тем временем Кальвин и его друзья, увидев рядом Эт Кобоса, быстро побороли испуг и придали лицам надменные и насмешливые выражения, как это бывало всегда в присутствии Дальвига. Одеты они все были почти одинаково – в плотных кожаных куртках хорошей выделки, с узорами из стальных заклепок на груди и спине, с вышитым на правых рукавах гербом Высокого Оада, их сюзерена. Зеленый меч, нацеленный острием вниз, и над ним скрещенные еловые ветви. Однако Кальвин Геди поверх куртки надел еще и кирасу, отполированную до блеска и отливающую странным розовым цветом. Как ни малы были еще познания Дальвига в магии, он мог догадаться, что это значит: броня его противника была усилена магическим образом. В остальном Геди довольствовался обычным снаряжением – небольшие наплечники и налокотники, легкий шлем с решетчатым забралом и застежкой под подбородком. Штаны его были обшиты полосами самой заурядной кирзы, на сапогах бренчали бронзовые шпоры. Обнаженный меч, которым Кальвин нарочито поигрывал перед носом своих дружков, был изящным, обоюдоострым, с голубоватым отливом клинка. Отличная сталь, скорее всего тоже закаленная с применением заклинаний. У седла одного из коней висел треугольный щит средних размеров, но, видно, заметив, что у Дальвига с собой щита нет, Кальвин не стал его снимать.

Троица некоторое время разглядывала Эт Кобоса, не сдерживая снисходительных смешков и колких замечаний в его адрес. Наконец юноша с пушком на щеках, в желтой широкополой шляпе с пером и изрядных размеров серебряным медальоном на груди сделал шаг вперед.

– Признаться, мы уже и не надеялись, что ты явишься, – лениво промолвил он. Полуприкрыв веки, заносчивый мальчишка повернулся к товарищам, чтобы увидеть их кривые улыбки. – Но, если ты надеялся разжалобить нас, нарядившись в эти комичные «доспехи», твои труды были напрасны. Как бы жалок ты ни был, пощады не жди! У нас с собой не мужицкое дубье, а острые мечи. Они пронзят твою гнилую скорлупу насквозь!

– Браво! Браво! – закричали наперебой Кальвин и его второй приспешник. – Нионард, ты прекрасно сказал! Очевидно, это начало для твоих новых стихов? Когда мы их услышим?

Нионард жеманно поклонился, сняв шляпу и подметая пером траву.

– Скоро, скоро, Кальвин! Сегодня ты дашь мне прекрасную тему и, надеюсь, пару захватывающих моментов, вокруг которых я смогу построить песнь. Так что смотри, не убивай его слишком быстро!

Под их дружный хохот и шутки Дальвиг неторопливо скинул плащ, обмотал его вокруг луки седла и вышел на засыпанную щебнем площадку. Он был спокоен – и сам удивлялся этому! Еще неделю назад, услышав насмешки в два раза менее оскорбительные, он заревел бы как дикий зверь и бросился в драку… Но сейчас это было бы просто глупым поступком. Ведь он хозяин в нынешнем положении. Он знает, а они – нет! Вынув Вальдевул (новый взрыв хохота вознесся к небу над его противниками), Дальвиг расставил ноги и попытался покрепче ухватить рукоять обеими руками. Увы: кисти у него были довольно велики, а меч сделали все же для одной, пусть и большой.

– О Туманные духи, где он взял это ржавое чудище? – громко спросил Кальвин. – Еле держит, того и гляди уронит!

– Очевидно, он вырыл его на соседнем болоте, – ответил Нионард. – Слыхал я, там в древности кипели битвы. К сожалению, бедняжка так и не смог заточить его и оттереть от наследия веков!

Кальвин, изящно выписав в воздухе кончиком лезвия восьмерку, пружинистым шагом вышел вперед и тоже ступил на площадку. Они с Дальвигом застыли на расстоянии двух мечей друг от друга, в десяти шагах от наблюдателей.

– Полагаю, обычные фразы о последней возможности примирения здесь неуместны? – высокопарно проговорил все тот же Нионард. Кальвин ответил ему похожей на хищный оскал улыбкой и быстрым взмахом меча – словно отгонял назойливую муху.

О, Белое Облако над головой Склонилося низко – И начался бой! – продекламировал Нионард.

Остальные быстро взглянули вверх – и точно, увидели пару небольших кучерявых облаков, правда, летели они над землей не так уж и низко.

– Хороший знак! – воскликнул Геди, салютуя небу. – Сам Властелин вышины явился поглядеть на смерть последыша Серого еретика. Так умри же, и пусть земля навсегда освободится от порока!

В тот же самый миг, перекрывая последние слова Кальвина, от скопища камней раздался протяжный, вибрирующий вопль, от которого колени всех без исключения участников дуэли подогнулись. Звук проникал им прямо в черепа, заставляя зубы стучать, а голову – вжиматься в плечи… Дальвиг смог побороть свой ужас быстрее остальных. Брови его медленно съехались к переносице, а тонкие губы скривились в едва заметной усмешке.

– Демоны Вечногорящего мира зовут тебя, Кальвин, и облака явились только для того, чтобы как следует оплакать твою смерть, – процедил Эт Кобос сквозь зубы, а потом добавил еле слышно: – Вальдевул, руби!

Если до начала схватки Геди думал о какой-то тактике или же намеревался, как просил его приятель, поиграть с противником, то теперь он и не вспомнил об этом. Сначала страх, а потом гнев захлестнули его разум, и все прежние намерения оказались забытыми. С яростным криком, показавшимся слушателям таким же страшным и громким, как вопль ручья, Кальвин оскалил зубы и прыгнул вперед. Острие его меча описало в воздухе полукруг, нацеливая на самую макушку Дальвига. Сосредоточенно хмурясь, тот вывернул кисти, направив Вальдевул вверх острой кромкой навстречу мечу противника. Два клинка встретились с противным лязганьем, по сторонам посыпались искры… Тяжелый Вальдевул быстро потянул руки хозяина вниз, а от меча Кальвина осталась разве что одна треть. Остальная часть лезвия, наискось срезанная, перекувырнулась в воздухе и вонзилась в щебенку около левой ноги Эт Кобоса. Зрачки за редкой решеткой шлема Геди в ужасе расширились, наполняясь до краев страхом, паникой, необоримым ужасом. Медленно Кальвин поднес к лицу руку с обрубком меча и тихо застонал. В следующее мгновенье уродливый скошенный конец Вальдевула пронзил его кирасу, легко, будто она была сделана из тонкого пергамента. Магическое сияние на ней сгустилось у лезвия всесокрушающего меча и бессильным красным дымом расползлось по сторонам. Казалось, будто это кровь, выпаренная раскаленным лезвием, уносится к небу. Кальвин вздрогнул.

– Облака… – пролепетал он. Заметно пошатываясь, он попытался запрокинуть голову вверх, но не устоял на ногах и с протяжным стоном грянулся оземь. Дальвиг, потрясение глядя на дело рук своих, застыл неподвижно, держа в трясущихся от напряжения вытянутых руках Вальдевул. Тот вышел из тела поверженного противника не менее легко, чем вошел туда. Умирающий Геди упал, оставляя за собой след брызжущей крови и покрытый ею же клинок. Дальвигу казалось, что Вальдевул дрожит в его руках, словно живой, словно некий зверь, рвущийся с поводка в новую атаку.

Товарищи Кальвина застыли, словно пораженные громом. С раскрытыми ртами и недвижными взорами смотрели они на растянувшегося во весь рост мертвеца с длинным ровным порезом на броне. Розовая пена, пузырясь, сползала по полированным до блеска бокам кирасы вниз, на пыльный щебень. Наконец один из приятелей убитого очнулся. Это был юноша с длинным носом, имени которого Дальвиг не знал. Выхватив меч, он занес его над головой и на подгибающихся от страха и злости ногах ринулся в атаку.

– Умри! – вопил несчастный, заранее обреченный на смерть. Эт Кобос, как во сне, словно кто-то толкал его в спину и тянул за руки, шагнул ему навстречу, взмахнул ноющими от тяжести меча руками и снес атаковавшему все, что торчало у него над плечами. Голова, будто выброшенный с огорода гнилой кочан капусты, отлетела в сторону и исчезла в зарослях травы, а отсеченная рука, которая так и не выпустила оружия, промелькнула над головой Дальвига. Он не стал провожать ее взглядом, только отшатнулся прочь, чтобы тугие струи крови из страшных ран противника не попали на него. Алые капли при свете солнца были такими яркими и жуткими, они летели друг за другом и падали на желтые камешки. Разливая кровь вокруг себя, обезглавленное тело сделало еще несколько неверных шагов и упало у самых ног мертвого Кальвина Геди.

Дальвиг едва не свалился следом. Перед его взглядом все еще стояла леденящая кровь картина: зияющая на плечах черно-красная дыра с темными отверстиями вскрытых артерий и торчащая из лохмотьев розового мяса желтая, влажно блестящая кость. Чтобы не упасть третьим, Дальвигу пришлось собрать все свои силы… Он хотел было упереться острием Вальдевула в щебень у своих ног, но вовремя вспомнил, что тот пронзит почву и застрянет только у рукояти. Какой ужас! Он только что пронзил и рассек два живых человеческих тела! Снова вспомнив наполненные предсмертным страхом глаза Геди и безголовый труп, бегущий вперед, Эт Кобос сглотнул сбившуюся в вязкий ком слюну и кое-как прошептал:

– Валь-де-вул… не ру… би… – Каждый слог давался ему ценой неимоверных усилий и заставлял трястись, как в лихорадке. Он словно бы блевал словами, натужно, мучительно, долго. Сейчас он был оглушен и смят собственным поступком, первой кровью, пущенной его рукой, ужасающими картинами смерти. Он чувствовал что угодно – только не триумф, не упоение, не радость победы.

Нионард стоял на месте ни жив ни мертв. Не отрывая взгляда от Дальвига, он мелко дрожал всем телом, а из глаз его текли одна за другой крупные слезы.

– Убийца! – наконец пролепетал бедняга, и в голосе его слышались едва сдерживаемые рыдания. Это слово привело Дальвига в чувство. Еще немного – и он сам расплакался бы от ужаса содеянного, но теперь разум прояснился. Эт Кобос напомнил себе, где находится и что эти мертвые теперь люди только что хотели сделать с ним самим.

– Что же, мальчик, – хрипло прокаркал Дальвиг, твердо взглянув в полные заячьего страха глаза Нионарда. – Здесь так заведено: или ты убиваешь, или убивают тебя. Стал бы ты плакать, увидев без головы меня, а не своего дружка? Нет, наверное… Но не трясись, я не стану тебя убивать, если ты не схватишься за меч. Езжай и расскажи всем, каков теперь стал вечный шут и изгой из замка Беорн. Может, по дороге сочинишь свою Песнь – чем не прекрасная тема, чем не захватывающий поворот сюжета? Посмотрим, станут ли твои друзья смеяться так же жизнерадостно, как раньше.

Тяжело вздохнув, Дальвиг вложил Вальдевул в ножны и быстрым шагом направился к коню. Дрожащий Нионард провожал его долгим, полным смесью страха и ненависти взглядом. Казалось, от избытка чувств юноша рухнет на щебень, но нет, он продолжал стоять, как парализованный, с безвольно опущенными руками, сползшей набок шляпой и перемазанным слезами лицом. Эт Кобос, не оборачиваясь, забрался на пегого и поспешил пришпорить его. Конь неспешно потрусил обратным путем; отъехав на полусотню шагов, Дальвиг все-таки обернулся. Маленькая фигурка Нионарда стояла на прежнем месте, и даже с такого расстояния было заметно, как она качается… Или же просто ветер дул прямо в глаза Дальвига, покрывая дали пеленой? Он равнодушно пожал плечами. Уставившись пустым взором под копыта коню, Эт Кобос задумался о том, что значит его сегодняшний поступок? Отчего ему самому не по себе – неужели он должен был безо всякого толку погибнуть или бесславно сбежать? Двое полных сил юношей превратились в груду мертвого мяса. Наверняка они строили планы на вечер – празднование победы, восхищение девушек, вино, танцы. Их ждало прекрасное будущее, служба у Высокого Оада, женитьба, дети… И он, Дальвиг, только что безжалостным мечом обрубил эти надежды матерей и отцов, стер длинную линию жизни, тянувшуюся до того в далекое будущее… Погибни здесь Дальвиг, никто не стал бы горевать по этому поводу. Человек, идущий по тропинке и раздавивший каблуком жука, вряд ли станет думать, что у жука тоже были стремления и желания. Он даже не заметит этого и без всяких душевных метаний пойдет дальше по своим делам. Другое дело, когда жук вдруг разрастется до огромных размеров и вцепится в горло прохожего! Какое потрясение, какая несправедливость, какой кошмар… Что уж говорить, если даже сам Дальвиг чувствовал нелогичность своей победы – как на это посмотрят остальные? Да, каша заварится большая.

После этого молчаливого замечания Дальвиг усмехнулся. Словно вторя ему, издалека прилетел короткий, злой всхлип Ручья. Будто неведомое чудовище, удовлетворенное пролитой у его логова кровью, торжествующе закричало. Каково сейчас Нионарду? Дальвиг вспомнил выражения его лица: надменное до начала схватки, покрытое слезами после. Он не подумал вынуть меч, хоть тот и висел у него на поясе. Трус, привыкший сочинять стишки, или растерявшийся от потрясения человек? Теперь он должен проклинать себя за малодушие и раздумывать, как объяснить родне убитых, почему он остался в живых? Дальвиг мстительно оскалился.

– Смотри, Нионард! – прошептал он, глядя прямо перед собой. – Может статься, ты еще окажешься в моей шкуре – всеми презираемый, всюду сопровождаемый тычками и обидными кличками. Ты это заслужил.

Как в тумане Дальвиг добрался до дома. Пусть он немного успокоился и безголовые трупы не бегали перед застывшими глазами, полностью взять себя в руки не удалось. Остаток дня он провел в постели, в которую рухнул, едва отыскав в себе силы раздеться. Ханале не находила себе места: господин отказался от обеда, а на ужин съел только кусок хлеба с водой, словно какой-то заключенный в темнице! Она пыталась выспросить его, что же случилось, но Дальвиг отказывался говорить. Чтобы кухарка не докучала с расспросами, он даже запер дверь. Ханале еще долго плакала и стенала в соседней комнате, умоляла впустить ее и покаяться в грехах, призывала на помощь Белые Облака и Восточный ветер, но ни те, ни другой не явились.

Дальвиг лежал в кровати с открытыми глазами и неподвижно смотрел на покрытый паутиной и копотью потолок. Против воли короткое полуденное сражение вставало перед ним снова и снова: смеющийся Кальвин Геди и его безымянный товарищ, за несколько коротких мгновений обратившиеся в мертвецов, подметающий пером траву Нионард и его трясущиеся губы, в страхе выталкивающие наружу слово «убийца».

Да, он убийца! В их глазах он – бессловесная скотина, предназначенная на убой, вдруг посмевшая сопротивляться. Он – преступник, давно уже признанный виновным и осужденный на смерть. Он – опасный бунтарь, восставший против всего мира и тем еще более усугубивший свою вину.

И тем не менее, несмотря на постоянное доказывание собственной правоты, Дальвиг никак не мог признаться себе, что стал убийцей. Что же это такое? Почему так ноет в груди, почему мысли не хотят покинуть порочного круга и помчаться дальше? Ведь это было справедливо, разве нет? Месть тем, кто равнодушно допустил смерть отца, бесчестье матери, кто всемерно участвовал в травле самого Дальвига. Если бы Сима устроил публичную казнь, Кальвин Геди, его мать и отец с радостью присутствовали бы там и рукоплескали палачу. Зачем же теперь мучиться? Дальвиг тяжело вздохнул и перевернулся на бок. Дурацкие метания. Глупый разум, никак не желающий принять новых реалий. Проклятые чувства, которые пытаются вмешаться в события и извратить их сущность! Во имя своей мести, в память о тех, кто похоронен под кривыми надгробиями у замковой стены, Дальвиг должен забыть метания и страдания. Его ум должен быть холодным и спокойным. Он не имеет права проиграть, потому как он – последний, кто помнит. Последний, кто в силах сражаться.

Дневной свет мерк. Из углов комнаты, из-под стола и кровати сочились похожие на серый туман сумерки. Какая-то громкоголосая птица выводила трель, усевшись на стену неподалеку от окна. Отчаявшись успокоиться, Дальвиг поднялся и зажег лампу. В большой Книге еще оставалось много непрочитанных страниц: он принялся листать их, будто надеялся, что там найдет простой и понятный ответ, который решит все вопросы. То там, то тут, словно нарочно, на глаза попадалось слова «смерть», «убивать»… Как это просто – написать шесть или семь витиеватых букв, и как тяжело это на самом деле, вонзить меч в трепещущую живую плоть. Увидеть своими глазами рядом с собой, как жизнь уходит из тела человека, превращая его в гниль, грязь, ничто. Те, кто испещрил Книгу подобными словами, должно быть, убивали так же легко, как дышали или пили воду. Застыв, Дальвиг вдруг подумал, что он сам тоже станет таким, если только прежде не превратится в покойника. От этой мысли ему стало трудно дышать, и он, отбросив в сторону стул, выбежал из комнаты.

Тьма уже покрыла внутренности замка, не знавшие факелов многие годы. Непроглядная, густая, молчаливая. Дальвиг почти бежал, не боясь оступиться и упасть, потому что давно на ощупь выучил каждую ступеньку, каждый поворот стены.

В огромном зале было чуть светлее, потому что звезды и узкая дуга месяца заглядывали сюда через высокие окна и несколько дыр в крыше. Дальвиг принялся бродить среди мусорных куч, загребая ногами нанесенную курами землю. Взгляд его метался от стены к стене, от дверей к лестнице. Девять лет назад здесь была резня. Десятки воинов в белых хламидах поверх доспехов дико кричали, рубя мечами и секирами последних защитников. Потом они принялись крушить тонконогие стулья из черного дерева, могучий стол с овальной столешницей, служивший двум десяткам поколений в замке Беорн. Они били бесценную фарфоровую посуду и скалывали лепные украшения со стен и колонн, вытаскивали из внутренних помещений женщин и срывали с них одежды.

Высокий Кобос, раненный четыре раза, стоял посреди зала на коленях, обездвиженный заклинанием, и смотрел, как солдаты в покрытых пятнами крови одеждах тащат упирающуюся жену. Она должна была своими глазами видеть смерть мужа. Через некоторое время Сима, Лербан Вегтер и остальные Высокие сорвали с Кобоса рубаху, чтобы вырезать ритуальным ножом несколько букв тайного языка Белых. Они должны были означать его раскаяние, признание вины и согласие с наказанием. Сверху сочащиеся кровью раны залили воском, и только потом «преступник» был обезглавлен. Мучились ли все те, кто пролил здесь море крови, от сознания чудовищности своих поступков? Терзали ли их кровавые видения, звучали ли в ушах крики умирающих? Вряд ли.

Только он, незадачливый, слабохарактерный мальчишка вынужден страдать и бегать из угла в угол, как посаженный в клетку волк. Почему, почему он вынужден жить с этим, почему вынужден идти этой дорогой? Подняв лицо к потолку, Дальвиг хрипло закричал. Вынашивая месть внутри себя, мечтая воздать виновным по заслугам, он никогда не задумывался над тем, как это трудно – убивать. Где взять силы?

Черные тени выползали из черных углов, жадно тянули бесформенные конечности, шептали неразборчивые слова. Отец, его солдаты, конюшие, плотники, служанки, кухарки смотрели бездонными, как сама ночь, глазами из-под галерей. Бред! Он просто сходит с ума… Эти тени – укор его малодушию, они рождены внутри разума и призывают отринуть сомнения. Дальвиг не может отказаться от борьбы. По-прежнему у него нет другого выбора: умереть или биться. Никто не позволит ему жить тихо, никого не трогая и ничего не меняя. Черные тени и кровавые призраки бьются друг с другом за его, Дальвига, Основу. Ха-ха-ха! Они не знают, что эта странная субстанция уже отдана, отдана навечно Теракет Таце, Черной Лиге, взамен за ее страшные подарки. Да, он отдал свою смерть и получил то, чем можно принести смерть другим. И теперь после всего, что произошло пару дней назад, Дальвиг не может даже умереть спокойно. Ведь после гибели он станет рабом, который делает то, чего не желает, и желает то, чего не может сделать. Увы! Круг сжался до крошечного пятачка. Никакого выбора больше нет. Есть одна прямая и жуткая дорога, политая кровью, усеянная костями. И он, Дальвиг, обязан идти по ней.

Сжав голову руками, Дальвиг смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и видел там длинную вереницу обезображенных тел. Она начиналась Кальвином Геди с пронзенной мечом грудью и безголовым, безруким телом его товарища. Кто стоял дальше, Дальвиг не мог и не хотел разглядеть. Те, кого ему предстоит убить на длинном пути к мести. И… он привыкнет. Ведь каждый убийца когда-то впервые вонзал нож в сердце первой жертвы, впервые затягивал на горле петлю, впервые сворачивал шею. Каждый убийца сначала плакал, потом привыкал, а потом переставал замечать тех, кто падал у его ног бездыханным. Там, в невообразимой дали, где вереница бесплотных теней заканчивалась, Дальвиг увидел мрачно возвышающуюся гору. Смутно она походила на человека, но на самом деле принадлежала какому-то чудовищу. Ему самому, Дальвигу Эт Кобосу.

Раскачиваясь и боясь отпустить гудящую голову, он побежал вверх по лестнице, выше и выше, до своей комнаты. Едва не рухнув, когда под ноги попал валявшийся на полу стул, Дальвиг бросился к Книге и принялся лихорадочно искать на ее страницах нужное заклинание. Недавно он читал о нем. То самое, что нужно сейчас сходящему с ума человеку: заклинание глубокого сна.

Проговорив нужные слова и проведя по лицу пером от подушки, Дальвиг лег на постель. Веки его стали тяжелыми камнями, катящимися к земле, руки вросли в кровать, ноги утонули в матрасе, а голова слилась в одно целое с подушкой. Забытье наконец поглотило несчастного бескрайней, непроницаемой и животворно смывающей все переживания волной. До урочного часа Дальвиг стал похож на мертвеца.

Когда первый солнечный луч, проникнув в щель между прикрытыми ставнями, упал на кровать, волшебство рассеялось. Вздрогнув, Дальвиг открыл глаза и испуганно оглядел комнату. Сначала он не мог вспомнить, как оказался здесь и что делал вчера, но мало-помалу память вернулась. За дверью звучали шаркающие шаги и приглушенные голоса Хака и Ханале, за окном щебетала птица. Растерев ладонями щеки, Дальвиг поднялся на ноги и принялся за обычные утренние ритуалы – мытье, завтрак. Вчерашние метания пропали. Вернее, они спрятались где-то глубоко внутри, напоминая о себе как старые, почти зажившие раны. В голове Дальвига стоял туман, будто бы накануне он крепко выпил. Такое с ним случалось всего пару раз в жизни, когда он мог скрыться от опеки Ханале и заставить ее мужа достать припрятанную брагу. Ощущения были самые мерзкие, поэтому Эт Кобос был чрезвычайно раздражен. Каждому досталась от него полная мера недовольства: Хаку за то, что вода слишком холодная и льет он ее криво, Ханале – за воняющий сильнее обычного сыр, ее мужу – за то, что подравшиеся петухи слишком громко орали прямо под окном столовой комнаты.

После завтрака Дальвиг вышел во двор и был неприятно поражен, увидев, что с запада быстро ползут полчища кучевых туч с ярко-белыми верхушками и сизым подбрюшьем. Со стороны это чересчур напоминало наступающее войско. Втянув голову в плечи, Эт Кобос поспешил под сень кустов и деревьев, бурно разросшихся у стены. По пути он едва не сбил Ханале, которая несла курам горшок с дурно пахнущей кашей из прошлогоднего овса.

Усевшись прямо в траву, под густыми кронами, заслоняющими небосвод, Дальвиг печально посмотрел на замок. Не нужно было присматриваться, чтобы заметить признаки его запущенности и заброшенности. Центральное здание, заключавшее в себе внутренний дворик, щерилось множеством черных пустых окон-бойниц. Длинный массивный балкон на верхнем этаже и крышу покрывал помет голубей, ласточек и ворон, в обилии водившихся в пустующих комнатах. Скульптуры и барельефы, те, что не были расколоты при штурме попаданиями камней из катапульт или же боевыми заклинаниями, теперь скрылись под толстым слоем вьюнка и лишайника. Изящная башенка, венчавшая крышу, когда-то была покрыта ярко-красной черепицей и украшена флюгером в виде всадника с трубой. Теперь всадник отвалился во время одной из мощных гроз, черепица выкрошилась. Редкие уцелевшие чешуйки стали темно-коричневыми и отчего-то напоминали Дальвигу редкозубый оскал старика. Большие башни, подпиравшие центральную постройку с двух сторон, превратились в мрачные скалы, обвитые плющом, изъеденные мхом, покрытые разводами грязи. Верхушка левой была отколота огромным камнем, который и сейчас лежал в груде обломков у дальней стены, но в остальном эта башня, совершенно нежилая, мало чем отличалась от правой, в которой обитал Дальвиг и его жалкая челядь.

Заброшенный, умирающий замок, ставший могилой и надгробием себе самому и долгой династии Беорнов, вскоре призванной закончиться. Пройдет несколько сотен лет – и он превратится в большой холм, из которого торчат остатки каменной кладки. Молодежь из окрестных владений станет приезжать сюда, чтобы поломать головы над вопросами без ответов. Кто выкладывал эти камни? – будут недоумевать они. Кто жил здесь? Отчего все погибло? И не будет ответа, как рядом с той древней пирамидой, где вчера нашел свою глупую и бесславную смерть Кальвин Геди.

Нет! Вскочив на ноги, Дальвиг что было сил сжал кулаки и воздел их к небу. Он не даст пропасть Беорну в глубине веков! Он обмоет эти стены кровью, он подопрет шатающиеся камни в кладке костями врагов… или хотя бы попробует это сделать. Хищно усмехнувшись, он подумал, что если постараться как следует, то даже после скорой гибели последнего из рода Беорнов о нем и его замке будут помнить. Долго. Поминая проклятиями и пугаясь называть это место к ночи. Это его тоже устраивает.

Куда же пропали та нерешительность и та слабость, которые овладели Дальвигом после двойной смерти у Визжащего Ручья? Сейчас внутри него кипела злоба, решимость, желание действовать. Ни следа сомнений и терзаний, словно бы утром он заново родился. Оглядевшись по сторонам, Эт Кобос как будто искал, на кого бы прямо сейчас выплеснуть эту ярость и жажду драки. На самом деле он, не сходя с места, раздумывал – что же ему делать теперь? Ведь до сих пор Даль-виг не придумал никакого плана для своей мести. Никакого плана даже на сегодняшний день! Не сидеть же, в самом деле, дожидаясь, когда сюда явится отряд Симы с ним самим во главе!

Словно в насмешку, точно в тот момент далекие звуки нарушили деревенскую тишину во дворе замка Беорн. От рощи, от подножия ближайшего северного холма, донеслись человеческие выкрики на фоне конского ржания. Сердце Дальвига екнуло. Все бравые помыслы и яростные желания мигом испарились, уступив место растерянности и страху. Метнувшись к воротам, он выглянул из-за столба и увидел то, что ожидал. Внизу, мимо передовой стены, катилась громоздкая повозка, запряженная парой коней, а рядом с ней скакал всадник в развевающемся на ветру сером плаще. Размахивая свободной от поводьев рукой, всадник указывал на замок сидевшим в повозке солдатам в синих накидках.

Похолодев так, что ноги приросли к земле, Дальвиг стоял на месте и обреченно рассматривал приближавшийся отряд. Нет сомнения, что их наряды украшает белый ромб с красной молнией на фоне голубой дождевой капли – герб замка Бартрес. Ну что ж, глупо было надеяться, что Высокий Сима оставит произошедшее вчера без внимания. Время детских обид и детских потасовок прошло – теперь пришел черед настоящей войны, хотя и маленькой.

От последней мысли Дальвиг вдруг почувствовал, что горячая кровь возвращается в его жилы. Сковывавший тело холод незаметно превратился в холодную решимость и не менее холодное спокойствие. Жадно вглядевшись в маленькие фигурки солдат и их командира, Эт Кобос вдруг понял, что среди них нет ни Симы, ни Лормы, ни даже сколько-нибудь значимого офицера. Судя по короткому плюмажу из подстриженного конского волоса на шлеме всадника, это только десятник. Круто развернувшись на каблуках, Дальвиг помчался в башню. Э, они до сих пор не принимают его всерьез! Даже после вчерашнего – Высокий Сима, очевидно, рассудил, что ни сыну, ни тем более ему самому негоже мараться поимкой строптивого и жалкого мальчишки. Хватит кучки солдат… а меч, как они объяснили себе волшебный меч, принесший такую быструю смерть Кальвину Геди и его товарищу? Неужели подумали, что Дальвиг столько лет прятал его в тайных сундуках, сумев укрыть после смерти отца? Что ж, они пожалеют, что были так щепетильны с собственной гордостью.

– Эй, прячьтесь!! – закричал он, вбегая в просторный зал на первом этаже. – Сюда снова идут солдаты из Бартреса!

Ханале, громко охнув, выронила из рук ведро. Ее муж, необычайно бледный, с раззявленным в безмолвном крике ртом, выбежал из конюшни. Схватив за руку сына, с обычным глупым выражением на лице разглядывавшего небо, он поволок его в сторону нежилой башни. Ханале бросилась было к Дальвигу, но тот уже взбегал вверх по лесенке, и догнать его старухе нечего было и думать. Придушенно всхлипывая, она прижала к лицу грязный передник и тоже заковыляла в левое крыло.

Дальвиг ураганом ворвался в свою комнату, пнул с дороги злосчастный стул и отбросил прочь матрас. «Старина Вальдевул, ты не ждал сегодня развлечений, но они будут!» Сжимая в обеих руках ножны, Эт Кобос осторожно выглянул в окно. Повозка уже вкатилась во двор, и солдаты прыгали на землю, прикрываясь небольшими круглыми щитами. Возница бросил вожжи и взялся за арбалет, командир же ловко выскользнул из седла и на миг замер, оглядывая мрачные каменные стены.

Темные тучи уже поглотили почти весь небосвод, утопив в серой пелене солнце и отбросив вниз холодную тень. Резвый ветер свистел в окнах, скользил по верхней кромке замковой стены и безжалостно трепал синие плащи. Дальвиг хотел было спуститься вниз, чтобы встретить врагов в дверях или на лестнице, убить по одному в узком проходе, однако вокруг щитов внезапно появилось нежное розовое сияние. Совсем как у доспехов Кальвина Геди, только гораздо ярче… Кроме того, в голову Дальвигу пришло, что солдаты могут просто застрелить его из арбалета, стоит только показаться из-за укрытия. Дело принимало серьезный оборот, и одинокий защитник замка снова почувствовал предательскую слабость в ногах и руках. Пока было немного времени, Дальвиг метнулся к столу и принялся листать Книгу. Что может ему помочь? Боевые заклинания. Некоторые из них не требовали для себя каких-то материальных атрибутов, хотя и были очень сложными для новичка. Обездвиживание, ослепление, страх. Дальвиг попробовал выговорить первое, однако быстро сбился и понял, что в теперешнем состоянии не в силах произнести звуки правильно. Чего доброго, наколдует на свою голову…

Тем временем солдаты по команде десятника перегруппировались. Встав в линию и приподняв щиты, они мелкими шажками подобрались вплотную к башне Дальвига и застыли. Командир скрылся за сияющими розовым цветом щитами-и вдруг появился из-за них, но не справа, не слева, а сверху. Сжимая в руках щит и взведенный легкий арбалет, он медленно поднимался в воздух. Некоторое время ошарашенный Дальвиг тупо смотрел на него, на его плащ, бьющийся за плечами, как вялые синие крылья. Сосредоточенно вглядываясь в бойницы, противник осторожно взбирался все выше и совсем скоро должен был встретиться взглядом с Эт Кобосом. В отчаянии Дальвиг метнулся к разоренной кровати и увидел на ней Огненный Жезл. Крепко ухватив его правой рукой, так, чтобы большой палец лег на один из выдавленных на боку языков пламени, юноша нацелил оружие на окно. Неизвестно, сработает ли оно? А если сработает, то преодолеет ли защиту врага? Переводя взгляд с окна на ходящий ходуном Жезл и обратно, Дальвиг молил об одном – чтобы все это быстрее кончилось. Он весь взмок и ненавидел себя за тот страх, который владел сейчас без остатка его разумом и телом. Вот в окне мелькнул край плаща, высоко подброшенный ветром.

– Умри! – зашептал Дальвиг пересохшими губами. – Ты принес мне смерть – так получай же ее обратно!

Этими патетическими словами он словно пытался усилить мощь волшебного оружия. Шепча, он ожесточенно тер вытянутый бугорок под большим пальцем. Сначала тот был холоден, как и весь Жезл, но потом постепенно нагрелся. Когда летающий вражеский солдат появился в окне по пояс и смог разглядеть в темных глубинах комнаты скрючившегося Дальвига, между ними вдруг полыхнуло яркое оранжевое пламя. Оно охватило парящую фигуру с головы до ног, мгновенно превратив в живой факел. Еще через мгновение доспехи, одежда, плоть превратились в золу, смешанную с раскаленными каплями металла. Жидкий стальной дождь пролился на землю; следом за ним не торопясь падал жирный черный снег. Внизу, у подножия башни, раздалось шипение и испуганные выкрики. Дальвиг выглянул в окно, теперь уже не скрываясь. Присевшие от страха солдаты медленно пятились от башни к повозке. Возница, необычайно быстро сообразивший, что рядом запахло паленым не только на словах, бросил арбалет и стал разворачивать коней.

Смеясь, Дальвиг снова прицелился и начал гладить руну, на сей раз неторопливо, легко. Он чувствовал, что держит в руке средоточие могучей, дикой и необоримой силы, которая перетекает в его жилы. Еще один солдат превратился в огромный костер, а Жезл нагрелся еще сильнее и теперь обжигал кожу. Однако Эт Кобос будто и не замечал этого: едва заметно скривив губы, он наблюдал, как успевший лишь только взмахнуть руками солдат превращается в вихрь пепла, подхваченный порывом ветра. Однако в этот момент трое оставшихся в живых воинов заметили Дальвига. С гневными воплями они разрядили в него арбалеты – но руки испуганных вояк слишком дрожали. С жалобным звоном все стрелы отскочили от камней и бессильно упали вниз. Тогда солдаты бросились наутек, вслед за повозкой, которая уже покатилась к воротам. Дальвиг не желал отпускать их. Он вдруг почувствовал всепоглощающую жажду крови, он негодовал, он хотел, чтобы эти жалкие псы, явившиеся убивать его, были жестоко наказаны! Он сжег прямо на бегу еще одного воина, от которого остался только взлетевший вверх, как испуганная птица, обрывок плаща. Двое оставшихся запрыгнули в повозку; присевший на корточки возница в ужасе нахлестывал коней и непрерывно оглядывался, будто хотел видеть льющееся сверху безжалостное пламя.

Дальвиг страстно желал сжечь дотла их всех – и даже грохочущую колесами по камням повозку, даже ни в чем не виноватых коней… Однако Жезл уже нагрелся до такой степени, что пальцы не выдержали и разжались сами собой. Тут Дальвиг громко вскрикнул от внезапно появившейся боли и очнулся. Жезл упал на каменный подоконник, скатился вниз на половицы и задымился там. Сжимая здоровой рукой ноющую обожженную, Эт Кобос метнулся к столу, схватил ковш с кривой почерневшей ручкой и залил разогревшееся оружие водой. Комната наполнилась паром. В голове Дальвига все расплылось и смешалось. Как сомнамбула, он вышел на лестницу под затихающий за окном грохот колес…

Выйдя во двор, он обнаружил слуг стоящими на ступенях центрального крыльца. Ханале глядела на останки солдат, прижав почерневшие, узловатые кисти к груди, ее муж мрачно смотрел себе под ноги, и только Хак непонимающе улыбался, слабо пытаясь выдернуть руку из мертвой хватки отца.

– Возьми лопату! – приказал Дальвиг старому конюху. Услышав его речь, тот вздрогнул, но не сделал и шага. Тогда Эт Кобос, поморщившись, сам спустился с крыльца вниз, прошел до конюшни и взял лопату. Осторожно, стараясь не прижимать черенок к свежему ожогу, он стал по очереди забрасывать кучки пепла и оплавленных кусков металла землей.

– Что ты наделал?! – спросила Ханале, когда он уже почти закончил. Голос ее странно вибрировал, будто она собиралась запеть, но не решалась. – Как ты мог поднять руку на этих людей!

Дальвиг ожидал чего угодно, но не этого. Сначала он замер, а потом в ярости бросил лопату оземь и быстро пошел к крыльцу. На ходу он кричал:

– Что же, по-твоему, мне следовало делать, добрая женщина??? Ждать собственной смерти? Покорно дать увезти себя в логово Симы и там сгинуть, безвестно и незаметно?

– Если такова воля Бога… – печально ответила Ханале. По ее морщинистым щекам текли слезы, которые она порывисто утирала кончиком передника. Бесцветные глаза старухи неотрывно смотрели на Дальвига. Она будто пыталась разглядеть в нем нечто такое, чего уже и не надеялась увидеть. Муж ее испуганно пятился обратно к двери и тащил за собой Хака.

– Воля Бога? – переспросил Дальвиг и остановился как вкопанный. – Та же злая воля, которая убила моего отца и еще множество людей вместе с ним?

– Да, да, – как в тумане повторила Ханале. – Я думала, что ты миновал сей чаши не зря и не потерян для Бога-Облака. Я все надеялась – даже когда ты не слушал моих речей о смирении, о доброте и счастии, которые дарует нам Держатель Неба. Но теперь все пошло прахом! Ты таков, каким был твой отец.

– И каким же он был? – спросил Дальвиг, снова подходя ближе к Ханале. Конюх издал неразборчивое мычание, казавшееся предупреждением, но кухарка не слышала его. Смотря вдаль затуманившимся взором, она покачивалась и говорила, мерно, словно заученную назубок молитву.

– Я никогда не говорила тебе об этом, а ты был мал, чтобы запомнить. Отец твой, Кобос Беорн, впал в грех. Он забыл о Боге-Облаке, отверг его мудрое учение и предался злому чернокнижию. Он искал вечной жизни, славы и власти, за что был предан безумию. В своих подвалах он лишал жизни невинных младенцев, чтобы из их крови приготовить зелья. Он вызывал демонов, которым приказывал убивать людей, он насылал проклятия на соседей и обращал крестьян в вурдалаков… Месть Бога-Облака пришла скоро и праведно, вычистив гнездо зла до самого основания. Все были подвержены черным чарам, и все очистились, погибнув от меча светлого воинства; только мы были спасены, ибо грехи нас не коснулись. Мне было видение, голос, шедший с небес, который приказывал покинуть замок под любым предлогом вместе с семьей. Потом, когда я узнала, что ты остался жив, то поняла: в великой милости Бог-Облако дарует тебе жизнь, ибо верит в исправление детского разума. Но все зря… ты так же черен и страшен, как отец.

– Ты лжешь, старуха!!! – завопил Дальвиг что было сил. Он готов был кинуться на впавшую в транс ведьму и разорвать ее на куски голыми руками, но этот порыв пропал так же быстро, как появился. Никогда он не считал ее преданной служанкой, потому что она на самом деле постоянно твердила о милости Бога, о потребности всепрощения и покаяния. Только подобных гадостей об отце он ни разу не слыхал… Что ж, смерть заблудшей старухи ему ни к чему. Он не получит от этого удовлетворения.

– Я слышал о всепрощении Бога-Облака много раз, но никогда не наблюдал его воочию, – прошипел Дальвиг сквозь зубы. Ханале, приоткрыв рот, скорбно посмотрела куда-то мимо него. – И Высокий Сима обещал мне смерть в двадцать лет независимо оттого, вырасту ли я таким, как отец, или «исправлюсь». Если ты хочешь верить в собственные бредни ради Бога-Облака, мне все равно. Я же отвергаю все обвинения отца как ложь и попытку оправдать преступления… Сейчас я только защищался, как бы кощунственно это ни выглядело в твоих глазах. Можешь проклясть меня, можешь бросать в меня землей и куриным дерьмом, мне все равно. Скоро здесь будут сами Белые маги. Оставайся и погляди, насколько они милосердны – а я уезжаю.

Старуха медленно кивнула, будто бы одобряя это решение. Дыхание вырывалось из ее груди с хрипом. Обратив лицо к небу, она что-то беззвучно говорила.

– Я уезжаю, – повторил Дальвиг. – Не пытайтесь задержать меня и приготовьте коня… Вон того, который остался от нападавших.

Ему пришлось сопроводить приказание громким выкриком, чтобы муж Ханале смог пересилить свой страх и бегом отправиться ловить коня. Затем Дальвиг поднялся в башню, чтобы собрать вещи. Все уместилось в два небольших узелка. Разную мелочь, совсем уж негодные обноски, даже матрас, он выбросил во двор, потом стащил в кучу и поджег. Здесь не должно остаться ни одного следа! Сильный ветер, принесший с запада холод и тучи, рвал гудящее пламя и в клочья разносил дым. До конца дня было еще далеко, но темнота уже опустилась на окрестности, жуткая предгрозовая темнота.

Хак, смеясь, протягивал к большому костру ладони. Он всегда любил пламя… Теперь, засмотревшись на его беззаботное веселье, Дальвиг позавидовал дурачку. Вечно счастливый, вечно живущий сегодняшним днем, не задумывающийся о будущем и не плачущий о прошлом… Пока живы мать и отец, он будет окружен вниманием и любовью. Для Ханале он – единственная радость, единственный предмет для обожания. Дальвиг вспомнил, что ни разу не слыхал, чтобы кухарка бранила или наказывала сына. Да, он для нее много значит.

Привязав узлы к седлу коня, доставшегося от сгоревшего десятника, Дальвиг подошел к сбившимся в кучку слугам и встал, засунув руки за пояс.

– Мне надо бы отблагодарить вас всех за заботу, которая позволила мне так долго прожить здесь в хоть сколько-нибудь сносных условиях, – с кривой ухмылкой сказал он. – Однако, как выясняется, за это следует сказать спасибо Богу-Облаку. Когда увижу, обязательно скажу.

Лицо Ханале исказилось, когда она услышала такое явное богохульство и издевку.

– Бойся гнева божьего! – прошептала она, сжав кулаки. – Злой, глупый мальчишка! Каяться тебе поздно, и Бездна Горящая примет тебя сразу после смерти… а она не замедлит явиться!

– Хорошо, может, будет и по-твоему, – снова усмехнулся Дальвиг. – Однако мне в голову пришла одна идея: коль я отправляюсь в поход, кто будет мне стирать, готовить еду, кто станет ухаживать за конем?

Ханале подозрительно взглянула на Дальвига и сжалась. Она воровато оглянулась на стоявшего за правым плечом мужа, но промолчала.

– Седлайте пегого, – медленно продолжил Эт Кобос. – Я возьму с собой Хака.

– Нет!! – заверещала Ханале и бросилась к ногам хозяина. Протягивая тощие руки, она пыталась ухватить его за сапог, но тот отступил назад. – Пожалейте его и нас, молодой господин! Он ведь неразумен, как малое дитя! Он погибнет, сгинет в дальнем краю!

– Что ж ты плачешь, старуха? – надменно ответил Даль-виг и указал наверх. – Взгляни внимательно на небо и увидишь, что твой любимый Бог начертал это прямо на тучах. Все в его силах, и твоего сына посылает тоже он. Ты ведь не сможешь этому помешать!

Завывая и тряся выползшими из-под чепца седыми волосами, Ханале и вправду обратила лицо к небесам. Не переставая кричать, она бросилась к мужу, но тот метнулся прочь, бросая на Дальвига полные ужаса взгляды. Очевидно, его любовь к сыну была гораздо слабее, чем у жены: он подозрительно спешно и безропотно оседлал пегого конька и вывел его во двор.

– Собирайся, Хак, – повелел Дальвиг. – Возьми себе вещей в дорогу.

– Собираться куда? – с улыбкой спросил тот. Его немного обеспокоило поведение матери, но теперь, когда молодой господин вдруг обратился прямо к нему, глупец позабыл о стенаниях Ханале напрочь.

– Поедем в дальние страны. Я покажу тебе диковинных зверей и большие города, странных людей и загадочные земли. – Говоря это, Дальвиг внезапно понял, что сам-то он – ничуть не лучше Хака, и так же впервые будет смотреть на все это.

– Ура!! – воскликнул Хак. – Господин берет меня с собой в путешествие!! Как я счастлив! Мы помчимся с ним на красивых конях в дальние страны! Мама!!

Его круглое, курносое лицо с толстогубым ртом будто озарило некое внутреннее сияние, а неряшливые соломенные вихры показались лучами солнечного света. Ханале подползла к нему и вцепилась в штаны, но потом разжала пальцы и села в пыли, тяжело дыша и пронзая Дальвига снизу вверх ненавидящим взглядом.

– Будь ты дважды проклят! – просипела она. – Трижды, несчетное число раз! Будь проклята и я, когда вздумала вернуться сюда и согласилась присматривать за тобой.

– Отчего же ты не славишь Бога, а ругаешься? – деланно удивился Дальвиг. – Неужели это так трудно, потерять близкого родича? Я думал, ты смиренно опустишь голову и возблагодаришь небеса…

– Твой отец получил по заслугам, а Хак невинен как младенец!! – воскликнула Ханале. – Дитятко, бедный мой сыночек!

Сам Хак не мог удивиться речи матери: он уже умчался прочь, собираться в путь. На самом деле он не был так уж беспомощен, как описывала кухарка в тщетных попытках разжалобить Дальвига. Глупец умел делать любую простую работу, был послушен и покладист, то есть казался как раз идеальным слугой. Конечно, из-за своей наивности и детской беспомощности он легко мог попасть в беду, стоит только не уследить. Этого-то и боялась Ханале; Дальвиг, глядя на ее растрепанную фигуру, торжествовал. В первый раз он свершил месть, маленькую, до смешного незначительную, но испытываемое при этом чувство было прекрасным. Превосходство и возможность повелевать судьбой этого грязного существа, поносившего отца и самого Дальвига, упоение властью и воодушевление оттого, что Ханале получила по заслугам.

Как на крыльях Дальвиг вскочил в седло с высокой лукой и оттуда обозрел двор замка. Он не знал, вернется ли сюда, а если вернется, увидит ли на месте хотя бы развалины? Что гадать. Придет время, и он узнает это наверняка.

Загрузка...