ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕОРН

Тогда в деревне, названия которой он так и не узнал, Дальвиг только похлопал слугу по плечу и расщедрился на ободряющую улыбку. Он предпочел оставить при себе странное ощущение, почти родственное чувство, испытанное им в момент их встречи. Кажется, он все-таки ошибался и зря беспокоился – Хак был дорог ему не менее, чем золото. Просто… просто Дальвиг не мог так сразу поверить в смерть слуги, который был при нем чуть ли не всю жизнь. Если б он увидал труп… бездыханное тело в луже крови – тогда бы и понял всю глубину утраты. Теперь же, когда все окончилось благополучно, Дальвигу было немного стыдно перед самим собой за вымышленную слабость. Не к лицу Высокому переживать за слугу, да еще такого, как Хак, поврежденного рассудком. Ведь он, чего доброго, мог еще и расплакаться, увидь дуралея погибшим! Уф! От такой мысли Дальвига передернуло, и он поторопился отвернуться от Хака, чтобы не видеть его восторженное круглое лицо. Взглянув на деревню, все еще таившуюся в туманном утре, Эт Кобос чуть было не рассмеялся. Расправа отменяется, трусы и негодяи! Живите дальше своими никчемными жизнями. Великий волшебник Сорген дарит вам ваши грязные хибары и все болота до одного.

Не желая больше задерживаться в этом месте, Дальвиг немедленно заставил Хака усесться в седло и пуститься в путь. Дуралей тут же начал привычно ныть, жалуясь на долгое отрешение от горячей пищи и спанье на жесткой земле. Кажется, он надеялся поесть супу и разок поваляться в кровати. С жестокой усмешкой Дальвиг посоветовал ему заткнуться и приготовиться к худшему. Жизнь опять потекла как прежде!

Тем не менее Хак вскоре забыл о жалобах, даже о завтраке и мягкой постели. С блуждающей по лицу гордой и в то же время виноватой улыбкой он принялся возбужденно рассказывать о том, что случилось после отъезда хозяина.

В первый день староста был необычайно любезен: потчевал гостя обильной едой, подливал пива и браги, от которых Хак отказывался, так как помнил строгий приказ господина не брать в рот ни капли хмельного. И ночь, и второй день тоже прошли спокойно, хотя гостеприимство старосты заметно поиссякло. А вечером…

Староста открыл дверь в комнату Хака и нагло зашел внутрь; раньше он, по приказу Дальвига, оставался за порогом и оттуда звал есть или что-то спрашивал. Дурень, опять-таки повинуясь команде хозяина, схватился за арбалет, но сделал это так медленно и неуклюже, что староста успел выхватить нож и ударить им. К счастью, удар пришелся по металлической дуге арбалета, который вырвало из рук Хака и отбросило под кровать. Старик самоуверенно расхохотался, неторопливо занося нож во второй раз. Видно, он считал дурня полным рохлей и слизняком, думая, что тот просто даст себя убить. Однако Хак не растерялся и пнул старосту в живот. От удара старик улетел к самой двери и побагровел, как свекла. Тут же у порога появилось несколько гомонящих мужиков, бросившихся на помощь старосте, но все они то ли испугались, то ли не могли перескочить через корчившегося на полу старика. Хак успел бросить тоскливый и полный страха взгляд на сумки с золотом, но трусость, к счастью, пересилила в нем долг. Выпрыгнув в окно, дуралей снес прогнившую раму и побежал по огороду, весь в обрывках бычьего пузыря. Вслед неслись гневные крики и летели камни; один даже попал в бедро (Хак пытался задрать рубаху и спустить штаны, чтобы наглядно продемонстрировать, какой величины был камень и как быстро он летел). Если бы Хак взялся убегать по огородам, то, возможно, был бы окружен, пойман и убит. Однако он, повинуясь некоему глубинному чувству (так как разума вроде бы не имелось), забился в просторный хлев и упал за загородку в навозную жижу, как раз между дремавшими там гигантскими ленивыми свиньями. Животные начали было недовольно похрюкивать, но Хак быстро почесал обоим за ушами. Когда преследователи заглянули внутрь, они увидали идиллическую картину: три грязных туши, мирно дремлющие в кучах дерьма.

Через некоторое время Хак выглянул наружу. Двор старосты был заполнен суматохой, в доме разом ругались не меньше, чем десяток человек. Трое грабителей, изрыгая проклятия, пытались вытащить через ворота Красавчика и кобылу. Пригибаясь как можно ниже, Хак пробрался обратно к дому, к тому самому окну, из которого недавно выпрыгнул. Все в комнате было перевернуто вверх дном, и сумки с золотом, конечно же, пропали. Осталась только торба самого дуралея, порванная и выпотрошенная, да еще арбалет, так и валявшийся под кроватью. Хак заполз внутрь и подобрал тот скудный скарб, что пережил мародеров. Он очень разозлился на грабителей, главным образом за испорченную сумку. Даже в его простой и бесхитростный мозг пришла идея отомстить. Не долго думая, он схватился за кремни и быстренько подпалил постель. Покинув дом, Хак перебрался в соседний двор и спрятался за углом, чтобы понаблюдать за пожаром. Первыми, как ни странно, всполошились те злодеи, что боролись на улице с непокорным Красавчиком. Они увидали дым, валящий из разбитого окна, и с криками прибежали обратно во двор. С крыльца посыпались люди, среди которых метался староста с выпученными от ужаса глазами. Вопя и толкаясь, он мешал тем немногим, которые не потеряли голову и пытались тушить огонь водой из колодца. Крики становились все более громкими и беспорядочными – будто на базаре, когда там всем миром ловят воришку. Весь большой двор старосты был забит народом, а улица на какое-то мгновение оказалась пустынной. Красавчик, не желая дожидаться «новых хозяев», потрусил как раз мимо того дома, за которым прятался Хак, и тот не раздумывая выбрался из своего убежища и запрыгнул в седло. По дороге через двор соседа старосты дурень мимоходом захватил старую деревянную мотыгу. Стоило ему взгромоздиться на Красавчика, улицу им перегородил невесть откуда взявшийся мужичина весьма дикого вида: до глаз заросший бородой, с длинными костлявыми руками и в разорванной до пупа рубахе. От испуга Хак зажмурил глаза и не глядя отмахнулся от жуткого врага. Одновременно он сдавил пятками бока коня, и тот послушно понес его прочь отсюда, от всех этих злых людей, по переулку, через чахлый плетень и луг к лесу. Что случилось со звероватым мужиком, Хак посмотреть не отважился, но среди деревьев он обнаружил у себя в руках только черенок с разбитым в щепки концом. Послушная кобыла, даже не будучи привязанной к седлу, следовала за Красавчиком неотступно. В заросшем орешником и терновником овраге, полном жухлой листвы и гнилых палок, Хак провел ночь. Никто его не искал. Сам дуралей осмелился выползти из своего убежища только под вечер. Издалека, с опушки леса, он внимательно осмотрел деревню, но, несмотря на ее запустение, приближаться забоялся. Даже в сумерках ему был прекрасно виден дом старосты, вернее, то, что от него осталось. Среди черных стен до сих пор продолжал гореть огонь, словно под жилищем старого грабителя в земле прятались еще несколько этажей. Хаку пришлось еще раз заночевать в лесу. Ужином ему послужили несколько грибов и ягод костяники, костер он разжигать побоялся. К несчастью (или к счастью, смотря с чьей стороны к этому подходить), в седельных сумках Хак обнаружил только золото и ни крошки еды… Рано утром голод разбудил его, и – о чудо! – едва глянув из-за деревьев на далекое пепелище, дурень увидал рядом с ним любимого хозяина, узнать которого ему не могли помешать ни расстояние, ни сумерки.

Так за рассказом слуги, сбивчивым, долгим, местами малопонятным, пришел весь день. Несчастному Хаку после двух ночей, проведенных в страхе и одиночестве, в голоде и на жесткой постели, пришлось несладко. Дальвиг категорически отказывался остановиться на обед и давал передышку только тогда, когда кони начинали спотыкаться. Тогда они расседлывали их ненадолго, быстро грызли сухари и вяленое мясо, потом садились на заводных, отдохнувших лошадей и про должали путь. Только под вечер Дальвиг, сам проведший две последние ночи очень бурно и почти без сна, почувствовал что скоро он свалится под копыта сивого жеребца, на котором ехал в тот момент. Теперь волей-неволей им пришлось остановиться, стреножить коней и рухнуть спать.

На следующий день, такие же злые, голодные и толком не отдохнувшие, путники достигли Нолана и спустились вдоль берега вниз по течению до того места, где неделю назад произошла битва с тарпалусом. Тела погибших привлекли падальщиков. При виде всадников в небо взлетели десятки отяжелевших ворон, а лисицы и хорьки, облизываясь, отбежали на безопасное расстояние по направлению к ближайшей роще. Тело покойного графа Гердоманна было объедено уже почти до самых костей. Остался лишь панцирь – да и то лишь до той поры, пока какой-нибудь догадливый зверь не разгрызет ремни на боках. Поножи, наручи и прочая мелочь уже были разбросаны вокруг трупа. Из-под выпуклой грудной пластины брони торчали бело-желтые кости с остатками жил.

Кишки чудовища исчезли, а глаза его были выклеваны. Одолеть же крепкое тело тарпалуса не мог ни один зуб, ни один клюв, и оно лежало раздутое, как напитавшееся водой огромное бревно. На многие шаги вокруг расползалось удушающее облако смрада, густого и тошнотворного. Объезжая его на большом расстоянии, но все же чувствуя, Дальвиг с грустной усмешкой подумал, что «ароматы» двух врагов смешиваются, и уже не разберешь, кто сильнее и противнее воняет – жуткое чудовище или благородный рыцарь.

Под берегом, где зловония не ощущалось, Эт Кобос быстро выкопал клад и выбрал из него самые ценные вещи. Десяток золотых цепей и диадем, дюжина перстней с большими и красивыми камнями, сотня серебряных монет должны были покрыть издержки, связанные с покупкой у Толохи «армии мертвецов».

После маленький отряд продолжил двигаться вниз по течению реки до тех пор, пока через два облачных и холодных дня не достиг переправы. К тому времени от голода и непрерывного недосыпания оба едва держались в седлах. Это было так обидно – иметь несколько сумок, набитых золотом, но не иметь возможности потратить их на еду и новые одеяла!

В том месте Нолан уже долгое время тек по плоской равнине почти не петляя, и берега с обеих сторон были пологими. На большом лугу располагался деревянный форт паромщиков, почерневший от времени, поднятый на мощные сваи. Рядом с ним, у реки, торчали крепкие столбы: один у самой воды, а другие, в ряд, все дальше и дальше в глубь берега. От них к дороге вела насыпь, очевидно, служащая для подъезда к парому во время половодья. К ближайшему к воде столбу был привязан толстый канат, который проходил над палубой парома, обматывался пару раз вокруг блока, похожего на гигантскую катушку для ниток, и тянулся к другому берегу. Блок проматывал трос, заставляя плавучую махину двигаться от берега к берегу, а сам вращался между двух стояков на скрипучей, несмотря на обильную смазку, деревянной оси. Справа и слева к оси крепились рукояти, каждая на два-три человека. В тот момент, когда Дальвиг подъехал к форту, пустой паром как раз причаливал к правому берегу Нолана. Неимоверно мускулистые молодые парни шутя вращали рукояти блока, двое мужчин постарше, но тоже очень крепких на вид, рулевыми веслами не давали парому поворачиваться под напором течения.

На переправе работали три смены паромщиков: пятнадцать «крутильщиков», семь рулевых, пять швартовщиков и два старых командира, которых звали «лодочниками». В форте жили их семьи, всего около двухсот человек. Кроме форта, рядом было понастроено еще много разных домишек, где жили не входящие в «гильдию паромщиков» люди – содержатели пары таверн, продажные женщины, пара купцов, торговавших в лавках мелкими товарами, даже один коневод, державший небольшой табун на местных обширных лугах. Судя по всему, переправа процветала, так как большинство жителей не походили на изможденных работой крестьян, встреченных Дальвигом к западу от Нолана. Все от мала до велика были хорошо одеты, степенны и знали себе цену. Насколько было известно Эт Кобосу, в нескольких десятках льюмилов южнее, рядом со столицей Белоранны, через Нолан был перекинут мост. Однако король брал за переезд по нему гораздо больше, чем требовали паромщики, поэтому люди из северной и центральной части страны, желая оказаться на левом берегу, предпочитали переправу. Даже южане, те, кто поскупее, делали крюк к северу.

Правда, в тот самый день и час, когда у парома оказался Дальвиг, движение нельзя было назвать оживленным. Дорога была видна далеко, до холмов, утопавших в светлых березовых рощах, и она была пустынна. На берегу не толпились в ожидании очереди караваны и отдельные путешественники. Временное затишье перед тем, как будет убран урожай и начнутся богатые и многочисленные ярмарки.

Эту и другие подробности о жизни переправы Дальвиг узнал от старика, похожего на древнюю мосластую корову. Проведя всю жизнь на пароме – сначала «крутильщиком», потом рулевым и швартовщиком, теперь этот человек тихо доживал последние годы, просиживая на длинной лавке у основания форта. Эт Кобос заметил его издалека и решил подъехать поговорить, на всякий случай, чтобы узнать новости. Вдруг по стране разнесся слух о путешествующем колдуне и убийце? Вдруг кто-то видел бой с тарпалусом и смог сообщить об этом властям? Однако все было спокойно, как всегда. Старик посоветовал путникам лучшую таверну и сообщил, что в последние дни вокруг поселения бродит чудище, ночами ревущее в лесу.

Воспользовавшись советом, Дальвиг завернул в таверну под названием «Светлая струя». Несмотря на мольбы Хака и собственное состояние, он не стал останавливаться там на ночь, только закупил провизии, немного вина, новые одеяла, котелки и прочую мелочь, утраченную Хаком во время побега из дома старосты в северной деревне. Хозяин настойчиво уговаривал остаться, ссылаясь на то же самое чудовище, о котором говорил старик, но Дальвиг был непреклонен. Честно говоря, он просто боялся оставаться в этой стране, опасаясь, что очень скоро будет разоблачен и убит. Конечно, вряд ли в родном Энгоарде его ждала более теплая встреча, но там по крайней мере можно не бояться того, что ты волшебник.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда маленький отряд наконец приблизился к парому. Других желающих перебраться на ту сторону не оказалось, и паромщики уже понемногу готовились вытащить свое «судно» на берег и отправляться по домам.

– Идите в таверну, сударь! – устало посоветовал Дальвигу главный, коренастый мужчина, в шевелюре которого причудливо перемешались седые и рыжие волосы. – Перевезем вас завтра утром.

– Сколько нужно денег, чтобы вы переправили меня прямо сейчас? – твердо спросил Эт Кобос, всем своим видом выражая непоколебимую уверенность.

– Очень много, – недовольно ответил паромщик. Судя по выражению лица, он отчаянно не желал плыть по опостылевшей за день реке еще раз.

– Плачу любую сумму. – Дальвиг вынул тугой кошель и выразительно потряс им в воздухе. – Поплывете налегке, а плату получите, как будто загружены до предела!

– Что ж, если вам так недороги деньги, – сдался паромщик. Он прищурился, ожидая протестов нетерпеливого пассажира, и выпалил: – Двадцать золотых!

– Хорошо, – равнодушно пожал Дальвиг. – Только у меня нет монет белораннской чеканки. Вот эти размером даже побольше, а качество такое же.

Паромщик с недоверием осмотрел монету, попробовал на зуб, но в конце концов согласился принять. Зазвучали громкие команды, и недовольно ворчащие крутильщики поплелись к рабочим местам. Дальвиг и Хак втащили упрямившихся лошадей на палубу; швартовщики тут же отвязали канаты от сколоченных в виде скоб дубовых брусьев и стали сталкивать паром с песчаного берега. Начальник крутильщиков, внимательно наблюдая за поведением парома, закричал:

– Навались!

Вздрогнув, палуба закачалась на волнах. Четверо голых по пояс здоровяков налегли на ворот, который с громким скрипением и стуком стал вращать блок. Разлохмаченный трением о барабан канат пополз мимо, а рулевые ловко выровняли положение судна. Без особого напряжения крутильщики топтались по палубе, блестя на солнце потными спинами. Время от времени один из них лениво отрывался от ворота и отходил, чтобы хлебнуть из здоровенной бадьи нечто, отдающее сильным пивным духом. Остальные трое в это время крутили блок без особого труда.

Кони пугливо перебирали ногами – им не нравилось стоять на качающейся палубе. Пытаясь оторвать поводья от коновязи, расположенной посреди парома, они задирали головы и косились на темную воду, быстро струящуюся вокруг. От мелких волн отпрыгивали мягкие теплые блики красно-желтого солнечного света. Нолан раскинулся вширь не менее чем на две тысячи шагов и казался небольшим морем. Дальвиг, как всегда, представил, что случится, если оторвется канат? Вероятно, ничего особенно плохого. По бортам парома были сложены дополнительные весла и длинные шесты, как раз на случай обрыва. Река спокойна, течение не очень сильное. Конечно, пока они добрались бы до берега, паром унесло бы далеко, однако хуже всего от этого самим паромщикам.

Один рулевой, едва заметно пошевеливающий веслом, негромко запел песню о людях, уходящих на войну:

Уходят они, скрываясь за деревьями.

Женщины плачут, а дети бегут следом.

Мужчины боятся смерти от руки свирепых врагов,

Но продолжают идти все дальше и дальше от дома.

Ведь они – мужчины.

Снова в песне Дальвиг не обнаружил ни ритма, ни рифмы. Может, тут такая манера пения? Или это просто издержки перевода в исполнении волшебного перстня? Ну на самом деле, нельзя же ожидать, что он станет еще рифмовать переведенные стихи!

Тем не менее заунывный и размеренный голос поющего нагонял тоску, вполне соответствующую смыслу слов. Никто из ушедших в бой обратно не вернулся, женщины овдовели, дети остались сиротами.

Примерно на середине реки к Дальвигу подошел один из швартовщиков, молодой еще человек, отличавшийся от остальных перевозчиков довольно-таки хрупким телосложением. Он робко присел на ту же деревянную лавку, на которой сидел Эт Кобос, и некоторое время искоса поглядывал на него. Наконец он решился и заговорил:

– Вы едете издалека, сударь? – Дальвиг слегка повернул голову, чтобы не смутить собеседника своей ухмылкой. Надо же! Этот парень лет на пять, а то и больше, старше его, однако говорит подобострастно и пугливо, словно встретился с королем или великим мудрецом! Вот что значит безвылазно жить в глуши. Тут каждый богатый проезжающий сопляк покажется повелителем жизни.

– О мой друг! – покровительственным тоном ответил наконец Эт Кобос. Про себя он решил, что раз уж начал врать давным-давно, то теперь поздно расставаться с этой вредной привычкой. – Так может показаться, но это обманчивое впечатление. Я живу не так уж далеко, в одном из больших городов Энгоарда. Шатхайпал – ты, может быть, слыхал о нем? В Белоранну меня пригласил один друг, граф Гердоманн. Мы славно провели время, но не отдалялись от его замка дальше, чем это нужно для охоты на лисицу. Теперь я еду домой.

Швартовщик понимающе покачал головой.

– Все равно, это изрядное путешествие! – Он мечтательно закрыл свои наивные голубые глаза. – Хорошо, когда в кармане есть монеты, и ты можешь позволить себе путешествие навроде вашего! Я вот только раз ездил в ближайший город, Монзанн, на свадьбу сестры. Она вышла за тамошнего сапожника – очень богатого человека, с тремя подмастерьями. Гулянка была знатная, жаль только отец на следующий день отвез нас обратно. В то время было много желающих переправляться через Нолан.

Дальвиг снова усмехнулся. Кому-то могло бы показаться, что лицо его скривилось от презрения к убогим радостям собеседника, но на самом деле Эт Кобосу было грустно. Он подумал о том, что сам мог бы родиться в семье какого-нибудь бедняка и был бы обречен влачить тусклое, однообразное существование до конца своих дней. Тут же ему пришел в голову вопрос: а что же лучше – размеренная, скучная и унылая, но спокойная жизнь, или полная самых разных событий, от душераздирающих до радостных? Трудно ответить вот так сразу. Что лучше – гибель отца и бесчестье матери или их каждодневная возня в вонючем свинарнике, на бескрайнем овсяном поле, на тупо плавающем туда-сюда пароме? Дальвиг был вынужден признать, что он не может согласиться ни с тем, ни с другим. Очевидно, это было жестоко по отношению к родителям… Выходило, что он готов обменять их долгую жизнь по собственной прихоти, не желая мирного, долгого, но однообразного существования в бедности? Впрочем, это все глупые и бесполезные размышления. Свою судьбу не повернуть вспять.

– Я тут надоедаю вам своей болтовней? – пробормотал тем временем швартовщик. – Простите меня, ради Светлого Рыцаря! Я же ведь вообще-то подошел предупредить вас: когда сойдете на берег, будьте осторожны. Уже дня два, как у нас завелось жуткое страшилище в лесу. Мы в поселении никому не говорим, чтобы не пугать понапрасну, но вчера оно двух проезжих поубивало. Телегу в щепки, а их… в лепешки! Я такого и не видал ни разу, честно вам скажу, ужас неописуемый!

От избытка чувств швартовщик стал размахивать руками и брызгать слюной, так что Дальвиг постарался незаметно отодвинуться от него подальше.

– Мы уж побаиваться стали. Сейчас вас перевезем и по домам прятаться побежим. Больно уж страшно! Вот я вам и пришел сказать-то. Так и стоит пред глазами картина: одного путника на клочья разодрало, а второму руку оторвало да голову расплющило, как орех. Так что вы поберегитесь!

Дальвиг рассеянно кивнул, поглощенный своими мыслями. Опять напасть… сколько уж он их пережил в последнее время! Конечно, неплохо быть предупрежденным. Кто знает, может, попав на тот берег, Эт Кобос расслабился бы, потерял бдительность – и тоже был бы разорван на куски. Встрепенувшись, он улыбнулся смущенному швартовщику и сунул ему серебряную монетку.

– Нет, что вы! – сдавленно выговорил тот, но плату взял, сбивчиво добавив: – Я это… не за деньги ведь! Просто так.

Порывисто встав, он шмыгнул носом, почесал под мышкой и побрел прочь. Оставшееся время Дальвиг рассматривал приближающийся берег. У самой реки он был таким же пологим, как правый, но на некотором расстоянии от Нолана вставал глинистый обрыв высотой в три-четыре человеческих роста. За ним виднелись верхушки лиственных деревьев и похожие на застывшие клубы зеленого дыма заросли кустарника.

Крутильщики с уханьем и гиканьем стали придерживать ворот, который все это время крутился с постоянной скоростью. Очевидно, таким образом они пытались притормозить, чтобы как можно мягче столкнуться с отмелью около берега. Вот паром поскреб днищем о песок, медленно задрал левый борт и застыл рядом с деревянными надолбами. Швартовщики ловко опутали их причальными канатами, а один из рулевых сбросил на глубину якорь. С грохотом слетели сходни, и взбодрившиеся при виде берега кони резво сбежали с парома вниз. Хак, сведя в поводу своего ненаглядного Красавчика, помахал перевозчикам рукой. Однако те, занятые отчаливанием, не заметили его жестов – или просто не хотели замечать? Кажется, пока они плыли, дуралей успел изрядно надоесть некоторым из них, задавая глупые вопросы вроде «А нас не может проглотить большая рыба?». Дальвиг же предпочел не обращать на отплывающий паром внимания. Деньги уплачены, стало быть, он им больше ничего не должен. Теперь они все сами по себе, так что улыбки и прощания никому не нужны.

Не медля ни мгновения, они уселись в седла и помчались по наезженной дороге сначала вдоль песчаной косы, потом наверх, на высокий берег по отсыпанному гравием всходу. Встретивший их вверху лес оказался редким – печальные клены с начавшими краснеть листьями, тоненькие березки и старые, трухлявые тополя с гнилыми ветвями. То и дело встречались крошечные, заросшие до самой середины тиной озерца. Изредка, на вершинах низеньких холмов, попадались крепкие молодые дубы, степенно шевелившие на ветру сочной листвой. От одного, заслышав топот коней, прыснули подальше от дороги несколько молодых кабанов, подбиравших желуди. В низинах, у озер, плотными группами росли небольшие осины и усыпанные ягодами рябины и боярышники.

Солнце садилось быстрее, чем скакали кони. Неожиданно к самому закату подобралась тучка, и лучи светила скрылись за ним. Остались только размазанные по багровеющему небу отсветы самых разных цветов – от темно-голубого до желто-розового. Рощи по краям дороги мгновенно уплотнились и наполнились мраком. К.реке подул крепкий прохладный ветерок, в траве на обочинах заголосили сверчки. Через некоторое время Дальвиг, натянув поводья Дикаря, остановил свой маленький отряд и скомандовал привал на длинном лужке между двумя рощами.

Поужинав вкусной, жирной и свежей похлебкой, захваченной в таверне и разогретой на костре, они укутались в теплые одеяла из овечьей шерсти. Хак немедленно и громко захрапел, но к Дальвигу сон не шел. Беспокойство держало его в напряжении: раз за разом выслушивая от разных людей рассказы о бродящем у реки чудовище, он беспечно усмехался, однако теперь вдруг поддался страху. Казалось, что из любой тени вот-вот может вывалиться жуткая громадная фигура с острыми когтями на длинных лапах. Дальвиг достал из-за пояса Жезл и стал легонько гладить его выпуклости, однако они оставались холодными. От этого Эт Кобоса прошиб знобящий пот. В темноте чудовище может подобраться сколь угодно близко, если будет достаточно осторожным или бдительность человека ослабнет. Конечно, нет никакой уверенности, что злое создание окажется здесь. Кто знает, где ему вздумается побродить? Что его может привлечь сюда – если только костер? Однако стоит потушить огонь, Дальвиг лишится последнего помощника. Раз чудовище орудует по ночам – значит в темноте оно прекрасно видит. Не стоит с ним тягаться вслепую!

Снедаемый противным, доводящим до мелкой дрожи страхом, Дальвиг вскочил на ноги и принялся метаться около костра туда-сюда. При этом он резко разворачивался и менял направление движения, словно надеялся внезапно обнаружить за спиной врага или заставить свой страх потеряться и отстать.

Что за чудовище подстерегает его здесь? Пришло совсем недавно, будто нарочно, для того чтобы испортить сон ему, Даль-вигу. Он застыл, пораженный внезапной догадкой. Как там говорила Хейла про дро? «Думаешь, ты убил его? Нет, для дро что башка, что палец – все едино. Они очень злопамятны. Прямо сейчас дро может превратиться в дерево и подкрадываться к твоему костру…» Может быть, слова он вспомнил неточно, но смысл был именно такой.

Дальвиг нервно оглянулся, но увидал лишь озаренные оранжевым светом костра ближайшие деревья и непроглядную тьму за ними. «Превратился в дерево…» Если случилось невероятное, и по округе бродит именно дро, смертельно обиженный на человека, посмевшего срубить ему его тупую башку, он будет в образе дерева. Среди камней – он камень, в воде – вода, в лесу – дерево. Чего боятся деревья? Ответ прост и лежит на ладони: огня! Метнувшись к костру, Дальвиг быстро выбрал из большой кучи хвороста три толстых, сухих и длинных сука, положил их отдельно и сам уселся рядом. Некоторое время он сидел неподвижно, вслушиваясь в ночные шорохи, треск костра и стук собственного сердца, потом ему в голову пришло, что даже такое тупое существо, как дро, может учиться на своих ошибках. После двух неудачных попыток разделаться с Дальвигом чудовище может стать более осторожным. Возможно, прямо сейчас он сидит в глубине одной из рощ и ждет, когда человека наконец сморит сон. И тогда…

Для приличия поерзав, громко позевав и потянувшись, Эт Кобос наконец расслабился и завалился на бок. Потом он осторожно подвинулся таким образом, чтобы правая рука находилась как можно ближе к заготовленным палкам. Изображая глубокий сон, он мерно дышал и поглядывал на небо сквозь полуприкрытые веки. Иногда он осторожно запрокидывал голову, чтобы взглянуть назад.

Некоторое время все было спокойно. Тихо потрескивал костер, посылающий в темное небо похожие на светящихся шмелей искры и клочья дыма, смахивающие на маленьких призраков. Хак во сне храпел и причмокивал. Эти звуки постепенно стали убаюкивать и Дальвига. Несколько раз он смеживал веки так надолго, что почти задремывал, и заставлял себя открыть глаза с большим трудом. Главное при этом было не вздрогнуть, не замахать руками – это могло бы отпугнуть чудовище или сделать его осторожнее. Впрочем, чем дальше, тем больше Дальвиг убеждался, что все страхи выдуманы и нет никакого злого монстра, горящего от нетерпения напасть на лагерь спящих путников. Решив, что не стоит мучить себя, лишая драгоценного сна и отдыха, Эт Кобос осторожно повернулся на бок, спиной к огню. Едва заметное свечение языков угасающего пламени выхватывало из темноты то низко склоненную ветвь, то плотную черную листву куста, одиноко торчащий сухой стебель гигантского тысячелистника. Ветер, казалось, вздыхает и пыхтит, будто в кустах ворочается еж. Дальвиг нахмурился и встрепенулся: какой же это еж?! Сквозь пыхтение и шорохи он явственно услышал бормотание.

– Вот он, вот он! – тихо и медленно говорил кто-то, осторожно пробирающийся к поляне. В дрожащем басовитом шепоте слышались нетерпение и радость. – Гаденышек! Ух-пух-пах! Отрубил ручищу, расколотил ее на кусочки, не найдешь, не соберешь! Отсек головищу, негодяйка, упала она в реку, уплыла быстро-пребыстро, не найдешь, не приставишь! Ох, теперь я его! Ох, разорву! Ох, растопчу! Ох, не помилую!

Из ночи на освещенное костром пространство мелкими шажками выбралось нечто, напоминающее здоровенную бочку, кое-как сделанную нерадивым бочаром. Бока у нее были кривые, шишковатые, низ шире, чем верх. Корявые, похожие на ветки старой-престарой сосны лапы торчали далеко вперед и шевелились, будто нащупывали в темноте жертву. Только заслышав первые слова чудовища, Дальвиг уже узнал его: дро, злопамятный, вредный монстр! Каким-то образом он догадался, где следует караулить своего обидчика, а может, стал действовать наудачу и был вознагражден? Как бы там ни было, враг, заметно уменьшившийся в росте, но не лишившийся ни капли злобы и мстительности, подбирался к костру, чтобы нанести смертельный удар. Наверное, теперь он решил быть хитрым и осторожным, чтобы не нарваться еще раз на острие Вальдевула, но по какой-то причине не смог сдержаться и бормотал вслух. Дальвиг осторожно завел за спину правую руку и подвинул сразу все три сука так, чтобы их концы очутились в огне. Не спуская взгляда с приближающегося дро, он слушал веселый треск пламени, накинувшегося на сухое дерево, и боялся, как бы эти звуки не заставили чудовище насторожиться. Нет, чем ближе дро подбирался к жертве, тем громче он бормотал и громче шумел. Наконец, оказавшись совсем близко, на расстоянии полудюжины человеческих шагов, дро замер и согнул лапы, готовясь напасть. В тот же момент Дальвиг проворно вскочил на ноги и прыгнул назад, за костер, размахивая при этом факелами. Сучья с негодующим урчанием, оставляя за собой хвосты пламени и искр, описали горящими концами в воздухе дугу. Пораженный такой внезапной переменой, дро застыл на месте и только бестолково лупал глазами-плошками, занимавшими половину его новой, такой же маленькой и уродливой, как старая, головы.

– Человечишка! – только и смог выдавить из себя монстр. На мгновение Дальвиг почувствовал себя беззащитным и пожалел, что не взял, как обычно, Вальдевул. Дро по-прежнему возвышался над ним на целый локоть, а уж в ширину был больше раза в три! Однако на меч надежды не было – можно отрубить ему лапу, но он снова удерет и потом улучит-таки удобный момент выследить и убить. Нельзя дальше полагаться на везение, следует разобраться с этой опасностью раз и навсегда.

– А-а-а! – заревел тем временем дро, уже не таясь и разводя лапы-ветки во всю их немалую длину. – Маленький-малюсенький карлик! Вот теперь ты узнаешь, как тягаться с могучим, большим Великаном! Уж я тебя помучаю, послушаю твои сладкие писклявые вопли!

Не обращая внимания на горящие сучья в руках Дальвига, дро протянул к нему лапы. Раздался протяжный скрип, с которым они стали вытягиваться, чтобы. позволить хозяину дотянуться до жертвы, не сходя с места. Дальвиг метнул в цель первый факел и ловко отпрыгнул назад, уворачиваясь от столкнувшихся одна с другой конечностей чудовища. Горящий сук перекувырнулся в воздухе и с глухим стуком воткнулся дро в складку на плечах, между двумя непонятного назначения шишками. Раскрыв пасть, похожую на гнилое дупло, чудовище снова застыло на месте. Глаза его вращались, пытаясь заглянуть вбок, но голова, похоже, не могла поворачиваться по причине отсутствия шеи. Огонь быстро охватил дро, будто он был сухим деревом. Пляшущие оранжевые языки резво разбежались по плечам, взобрались на макушку. Со стороны казалось, что у дро внезапно выросли ярко-красные волосы, стоящие гребнем.

Не дожидаясь, пока дро опомнится, Дальвиг схватил в обе руки оставшиеся факелы и поднес их к лапам чудовища, все еще вытянутым вперед. Множество пальцев, похожих на кривые сучки, тут же объялись пламенем, и теперь враг загорелся уже со всех сторон. Задрожав, дро взмахнул лапами вверх и вниз. Будто горящая мельница машет своими крыльями, подумалось Дальвигу. Поляна и окрестный лес теперь были озарены огромным живым костром. Задрожав, дро оглушительно заревел от ужаса и стал топтаться на месте, колотя горящими лапами горящую башку и плечи. Огонь громко гудел и, кажется, от всех этих движений только сильнее разгорался. Чудовище снова принялось размахивать лапами по сторонам и побежало прочь. Дальвигу даже показалось вдруг, что враг его превратился в неуклюжую огненную птицу, которая пытается с разбега взлететь в небо! Озаряя окрестности оранжевыми сполохами, оставляя за собой шлейф багровеющих, выписывающих в воздухе кренделя искр, дро продрался сквозь кусты и исчез за деревьями. Все вокруг было затянуто легкой дымкой: ветки кустов тлели, а на верхушках дальних деревьев и в небе мелькали отсветы. Хриплый рев, перемежающийся диким верещанием, как у раненого кабана, долго еще будоражил ночь.

Дрожащий Дальвиг напряженно всматривался в темноту, которая наступила вскоре после «отбытия» дро. После яркого света глаза видели плохо, и костер почти совсем уже потух. Откуда-то из темноты раздался сонный и испуганный голос Хака:

– Ой, чего это было?

– Не беспокойся, – пробормотал в ответ Дальвиг. – Тебе просто приснилось.

Попытавшись потереть кончик носа, ужасно зачесавшийся, он обнаружил вдруг, что пальцы крепко сжаты в кулаки. Все тело походило на моток туго натянутых веревок и никак не хотело расслабиться. Только что пережитый страх и радость одержанной победы переполняли Дальвига и рвали его на части. С одной стороны, ему хотелось возликовать, запрыгать по поляне и вопить от радости, а с другой – неплохо было бы забраться под одеяло с головой, сжаться в комок и поскорее обо всем забыть. Дрожа и стуча зубами, Эт Кобос опустился на корточки и с завистью посмотрел на Хака, который спокойно перевернулся на другой бок и снова уснул. Ему ни за что не прийти в себя так быстро!

Уснув только под утро, Дальвиг встал поздно, разбитый и хмурый. Победа над дро теперь казалась ему чем-то далеким и не очень важным. Хак, несмотря на свою всегдашнюю привычку давить подушку, пока его не поднимут насильно, уже поднялся и готовил на костре кашу. Выдав ему по привычке порцию легких тумаков и ругательств, Дальвиг без аппетита позавтракал и лениво обошел лужок в поисках следов ночной схватки. Тут и там валялись обгорелые кусочки, похожие на дерево, но твердые, как камень. Кусты уже распрямили смятые ветки, и только несколько сломанных указывали, что недавно здесь прошла массивная туша чудища. С десяток листов были обуглены по краям, а в развилке толстых сучков застрял кусок, похожий на закопченную слюду. Повертев его в руках, Дальвиг решил, что это кора, покрывавшая тело дро и окаменевшая с восходом солнца. Сунув ее в мешок на поясе, он вернулся к костру, чтобы велеть Хаку складывать вещи.

После стычки с дро их ждала долгая, однообразная и скучная дорога. Никаких опасностей за пятнадцать дней! Четыре из них мимо тянулись поля, рощи и ручьи Белоранны; изредка попадались деревни или уединенные крошечные хутора. Проклятие, владеющее этой страной, ослабевало с каждым днем, так что скоро Дальвиг мог зажигать огонь заклинанием и чистить свою одежду и коней с помощью Волшебной Порхающей Щетки. Почти на самой границе им встретились один за другим два маленьких города – скорее даже это были простые крепости, со временем обросшие за каменными стенами поселениями крестьян и оставивших службу солдат.

За следующую неделю, выехав за пределы Белоранны, Дальвиг и Хак миновали владения трех князей, которые считались независимыми от короля, хотя и платили ему небольшие налоги. Здесь деревни попадались чаще, но выглядели они беднее, чем белораннские. Крестьяне ходили в отрепье, хороших домов не было вовсе, а стоявшие вдоль дорог коровы казались поголовно больными. Леса стали гуще, тесня поля к самым околицам, то и дело с дороги в ложбинах виднелись мертвые кочковатые пустоши болот, окруженные густым приземистым осинником.

Замки князей стояли на высоких холмах, как неумолимые стражи, поставленные надзирать за окрестными деревнями. Все три были маленькими, похожими друг на друга как две капли воды. Низкие стены с угловыми бастионами окружали высокую центральную цитадель, на шпиле которой обязательно полоскался громадный флаг с каким-нибудь страшным зверем. Серые, грубо вытесанные камни покрылись мхом чуть ли не до самой кромки стен, часовых видно не было, опущенные ворота вросли в землю. Однако рядом с забитыми грязью и сорняками рвами всех трех замков обязательно торчали колья с надетыми на них человечьими головами в разной стадии гниения. Увидев скалившиеся черепа, Дальвиг почел за лучшее объезжать замки стороной – мало ли чего. В деревнях он покупал скудную простую еду, платя за нее самыми мелкими монетами, какие только мог найти. Местный люд, видно, отродясь не видал золотых денег, поэтому после первой неудачной попытки расплатиться золотым Эт Кобос решил не пугать несчастных блеском благородного металла. Пастухи и земледельцы, продавая мясо и крупу, никогда не поднимали взгляда, непрестанно кланялись и говорили смиренным шепотом. В конце концов Дальвиг был рад, что покинул эту унылую страну.

Пришла осень, начавшись месяцем Желтых Листьев. Ночами становилось все холоднее, но Дальвиг редко проводил их под открытым небом рядом с Хаком. Стоило слуге уснуть, Эт Кобос отходил от лагеря на несколько шагов и ждал, когда дудочка Хейлы позовет его из далекой Зэманэххе. Сейчас, когда песчинки в часах Пещеры подарков все еще падали из верхней половинки в нижнюю, Дальвиг еще не мог сам откликаться на зов. Просто, услышав его, он вынимал свою Дудочку и сам вызывал Хейлу. Когда она приходила, любовники разбивали палатку и до самого утра наслаждались друг другом. На прощание Хейла шептала Дальвигу о любви, а тот отвечал ей счастливой улыбкой.

На двенадцатый день пути, когда кроны деревьев пожелтели почти наполовину, а трава почти вся сделалась сухой и серой, у одного из ручьев, несшего мутную из-за частых дождей воду, дорогу перегородил легкий забор. У открытых ворот стоял добротный дом из толстых кедровых бревен с узкими окнами и крытой медью крышей. Граница Империи Энгоард.

Суровый солдат с морщинами у глаз и вислыми седыми усами приказал Дальвигу спешиться, назвать имя и приготовиться к обыску. С неба капал мелкий дождь, и солдату не терпелось обратно в дом, за стол, есть кашу с мясом вместе с остальными. Дальвиг привычно соврал ему, что везет деньги от короля Германна Одиннадцатого купцам Шатхайпала за новые ковры, поставленные для королевского дворца. Солдат лениво заглянул в сумки и без интереса потыкал пальцем в кучи золотых монет.

– Не мало ли охраны для этакого сокровища? – мрачно пробурчал он, поеживаясь от холода под кольчугой.

– Я поклялся именем Белого Воина, что довезу их в сохранности! Это будет моим подвигом, ведь тарпалусов, на которых раньше рыцари доказывали свою смелость, больше нет! – пафосно воскликнул Дальвиг и постарался прожечь пограничника яростным взглядом фанатика. – Белый Воин не может допустить, чтобы я провалил это задание!

Солдат скривился, будто у него внезапно разболелся зуб.

– Должно быть, белораннский король совсем спятил… В Тегаме и Байдезе множество крестьян, недовольных налогами, ушло в леса. Войска не очень-то торопятся их выловить – ждут, когда зима заставит бунтовщиков вернуться по домам. Так вот, этой голытьбе плевать, на ваши клятвы, сударь, так же, как на вашего Белого Воина.

Дальвиг попытался изобразить гнев, но кричал как можно тише и ругался как можно мягче, не желая стать причиной большого скандала. Солдат, еще немного поворчав, мельком глянул на бумагу (ее Дальвиг наколдовал по образцу верительной грамоты, найденной в вещах покойного графа Гердоманна), вернул ее обратно и потребовал в качестве пошлины целых пятьдесят монет. Без всякого интереса выслушав вялые возмущения Дальвига, пограничник выдал ему пропуск в виде овальной бронзовой пластины.

– Если у вас спросят, кто вы такой, проведите пальцем по краю и назовите свое имя. Пропуск тотчас же превратится ненадолго в золотой. При выезде из страны вернете… – Выполнив свой долг, солдат поспешно побежал в дом, даже не попрощавшись с путником. Очевидно, белораннцев здесь не особо жаловали.

Вот так просто и быстро Дальвиг проник в Империю, которую считал злонамеренной по отношению к себе. Он отсутствовал больше двух месяцев и вызвал травлю Черных магов, но сам, видимо, уже был забыт. Сначала он не мог поверить, что так легко преодолел границу. Ему чудились изощренные подвохи, магические шпионы, следующие по пятам, отряды мрачных Очистителей в белых мантиях, скачущих по дорогам с одной целью – поймать бывшего Высокого Эт Кобоса, снюхавшегося с врагами.

Вместо этого безо всяких помех, пользуясь выданным на границе пропуском, он миновал бунтующие владения Тегам и Байдез. Эта дорога вела к дому, но сначала Дальвиг решил побывать в нескольких городах вроде Крайла и Шатхайпала, не принадлежащих Высоким. Мимо мелькали деревни, наполненные войсками, с виселицами, дыбами и плахами на площадях. Солдаты Императора и отрады личных войск Высоких разбирались с непокорными крестьянами. К иностранцу, да еще и с четырьмя конями, в хорошей, хотя и несколько истрепавшейся одежде, командиры этих отрядов относились благосклонно, даже иной раз предлагали сопровождение.

Погода тем временем стала особенно мерзопакостной, как это всегда бывает ближе к середине осени. Серые низкие тучи день за днем укрывали небо и солнце от человеческого взора, безжалостно поливая землю дождем. Злой и порывистый ветер играл им, рвя пелену струящейся вниз воды в клочья и бросая то вперед, то назад. Бывали дни, когда капли дождя летели чуть ли не вдоль поверхности земли, отказываясь падать! Дороги в этой части Империи по большей части были грунтовыми и даже самые наезженные из них вскоре превратились в реки жидкой грязи, в которых тонули телеги, кони и пешеходы. Ночевки на улице стали жестоким испытанием. К счастью, чем сильнее Дальвиг углублялся в Энгоард, тем чаще встречались ему таверны и постоялые дворы, а путников в это время года было немного. У хозяев придорожных заведений всегда находились койки для людей и стойла для их коней, только брали они за это неслыханно много.

Скорость продвижения путешественников упала до двадцати льюмилов в день – и это без остановки на обед. Когда особенно сильный ливень или вышедшая из берегов река заставляли задержаться в таверне, выходило и того меньше. Одно из озер, лежавших на пути, прорвало дамбу и смыло дорогу, из-за чего Дальвигу пришлось ждать целых три дня, пока Белые маги усмирят стихию и помогут восстановить насыпь.

Две недели ушло на то, чтобы достичь первого свободного города, Сайдана, лежащего в землях Высокого Эремгана. Он был, пожалуй, самым маленьким и бедным в западном Энгоарде. Около пяти тысяч жителей обитали в каменных и деревянных домах, разбросанных по берегам заболоченного озера. На юге виднелось семь вилл, поражавших безвкусием архитектуры и запущенностью разбитых вокруг них парков, а в центре города лежал необычайно тихий и безлюдный рынок. Пара десятков продавцов – вот и все. Некоторые из них мокли на улице под непонятной мелкой моросью, не то дождем, не то спускающимся с неба на землю туманом, другие спали или скучали под навесами. Рядом стояли мрачные, вонявшие мокрой плесенью и пустые таверны: одна побольше и две совсем маленькие.

Пробыв в Сайдане всего час, Дальвиг пришел в ужасное уныние. Уже долгое время он не виделся с Хейлой, опасаясь вызывать ее в землях Империи, и теперь невыносимо скучал по теплу ее тела, словам о любви и жарким объятиям. Они так пригодились бы в такую погоду! Однако деваться было некуда, ибо в Сайдане Эт Кобоса ждало важное дело. Вечер он коротал не один, а в компании подозрительных личностей из тех, которые первыми попадают под проверку стражи в случае убийства или ограбления. После ужасной ночи, проведенной в компании с блохами и клопами, плевавшими на отпугивающие заклинания, Дальвиг покинул Сайдан в компании четверых наемников.

Это были люди, давным-давно забывшие родину и родню, не имевшие никаких привязанностей и предпочтений, кроме золота и вина. Подобного рода публика обязательно дожидалась в тавернах своего часа. Высокие нанимали их, чтобы держать в страхе крестьян и соседей, деревни вербовали для зашиты от разбойников или охоты на появившихся в лесу оборотней. Наемники делали все, о чем их просили, лишь бы за это было заплачено. Никаких принципов – вот что было их главным принципом. Только одно они ценили дороже денег – свою шкуру.

Кинт Бородавка был человеком среднего роста и возраста, носил новые кожаные доспехи, легкий бронзовый шлем с шестигранной верхушкой и белый шерстяной плащ. Лицо его можно было бы назвать незапоминающимся, если бы не здоровенная сморщенная шишка на переносице, за которую он получил свою кличку.

Кроди имел привычку недобро скалиться к месту и не к месту и, как говорили, именно поэтому к тридцати годам лишился уже большей части зубов. Дремучая тупость и звериная хитрость сочетались в нем в равных пропорциях. Плоское лицо украшали пегие мелкие веснушки, а волосы постоянно лоснились, как намазанные салом. Перед другими Кроди гордился почти новой стальной кольчугой и дубовым щитом, на котором какой-то умелец вырезал похабную картинку.

Ергазз приветливо улыбался всякому, кому вздумалось посмотреть на него. При первом разговоре он доверительно поведал Дальвигу, что является внебрачным сыном Высокого Эт Наргобе, от его наложницы из далеких юго-восточных степей. И правда, лицо у него было не по-здешнему смуглым, а глаза – чуточку раскосыми. Несмотря на «благородное происхождение», экипирован внебрачный сын был хуже других. На грязном кафтане неопределенного цвета был криво надет нагрудник из кожи с небольшой стальной пластиной посередине – вот и весь его доспех. Штаны покрывали здоровенные заплаты, меховая шапка была готова рассыпаться от ветхости. Кроме короткого меча грубой ковки, Ергазз был вооружен странным ножом, похожим на большую ложку с заточенными краями. Предназначение его быстро выяснилось: оказалось, внебрачный сын вынимал этим ножом у убитых глаза, которые бережно складывал в мешочек на поясе. В Крайле, по его словам, жил один странный колдун, который платил за сушеные глаза хорошие деньги… Судя по плачевному состоянию одежд и худобе лица, а также пустому мешочку, убивать врагов Ергаззу не приходилось давненько.

Последним членом маленького отряда стал Бальядер, пожилой уже человек, более похожий на спившегося философа, чем на воина-наемника. Из-под его маленькой круглой шапочки торчали длинные волосы, аккуратно заплетенные в две тонкие косицы, нос был тонким, с выразительно загнутым книзу кончиком. В усталых, вечно воспаленных глазах Бальядера плавал туман непонятных мечтаний и размышлений, о которых он был не прочь поведать вслух. Поверх бронзового панциря философ носил нарочито потрепанную, дырявую накидку с капюшоном и прорезями для рук, пояс его был сделан из веревки, а на ногах он носил онучи и деревянные сандалии. Вооружен он был так же необычно – длинным посохом, выточенным из ствола дерева, с массивным кривым корневищем на верхнем конце. Во время знакомства Бальядеру было очень нехорошо, потому что предшествующим вечером он выпил слишком уж много. Вместо того чтобы с благодарностью согласиться на предложение Дальвига, которого привел Кинт, старик налетел на него, как старый, драный коршун.

– Ты! Словно рожденный ночью демон, предлагаешь вернуться к черному ремеслу убийцы! Ты тянешь мне золото, заставляешь взять и обагрить руки кровью невинных, чтобы потом я мучился, терзаемый собственной совестью…

Дальвиг, совершенно не ожидавший такого ответа, в смущении отшатнулся и собирался было выбежать из тесного полутемного зала. Не успел он повернуться, Бальядер проворно подскочил вплотную и зашептал, дыша в лицо сильным сивушным запахом:

– Сколько ты даешь, искуситель?

Бальядеру пришлось покупать коня, дрянного одноглазого жеребца, который был немедленно наречен Оком Истины. Теперь он шагал рядом с Дикарем, давая седоку возможность продолжить начатую во время знакомства тему.

– Ты набрал нас, юноша, чтобы повести к насилию и убийствам, ведь так? Ты так молод и не понимаешь, что это – самое мерзкое в нашем несовершенном мире. Видел ли ты смерть наяву? Познал ли ее отвратительный лик? Понял ли, что гибели не заслужил ни один человек на свете, даже самый законченный негодяй? Одумайся, разгони нас, пока мы еще не успели далеко отъехать от таверны. Потрать деньги на веселье, безбедную и бездумную жизнь на берегах теплых южных морей, на любовь продажных женщин, на вино, на что угодно!

– Как проникновенно ты вещаешь! – восхитился Даль-виг. – Но одно меня смущает: почему ты согласился вступить в мое войско, если так ненавидишь убийства и войну?

– Мой грех – слабоволие, помноженное на пристрастие к вину. Я не стесняюсь открыто признавать свои пороки, и Бог-Облако у себя на небе видит это. Искушение, предлагаемое людьми вроде тебя, сильнее меня. Тут уж ничего не поделаешь! Достоин жалости тот, кто не может устоять перед соблазном, – но во сто крат хуже тот, кто эти соблазны подает!

Сначала опешивший Дальвиг пытался спорить с философом-пьяницей, но тот, воздевая к небу скрюченный подагрой палец, продолжал твердить свое, будто и не слыша возражений. В конце концов Эт Кобос незаметно отстал от вошедшего в раж Бальядера и обратился к Кингу.

– Может, посоветуешь, что делать с этим нудным болтуном?

– Старина Болтунер всегда таков, сколько я его помню, – меланхолично ответил тот. – Затыкается только тогда, когда начинается драка или когда смертельно пьян. Можно было бы его не брать… но посмотри на эти длинные сильные пальцы! Своим уродливым посохом он запросто расплющит и шлем, и башку под ним. Уж я-то это точно знаю, сам видал! Говорят, раньше он служил в войсках самого Императора до тех пор, пока вдруг не свихнулся и не стал нести эту чушь. Если б не пьянство и болтовня, быть бы ему сейчас генералом!

За два дня они добрались до следующего города, Райнона. Там Дальвиг обменял свои доспехи, сделанные кузнецом в Шереганне, на гораздо лучшие, из черненой стали, с наложенными на них заклинаниями легкости и устойчивости к ржавчине. Кираса, налокотники и поножи, конический шлем с забралом из крупноячеистой сетки. Кроме того, он купил и щит из ясеня, с умбоном и окантовкой из той же стали.

В Райноне к отряду присоединились еще пятеро наемников, схожих друг с другом мрачных костоломов в коже и кольчугах. Здесь же Дальвиг купил телегу, загрузив ее едой и кучей других нужных припасов.

Еще через три дня за облысевшими рощами, на вершине холма, крутобокого, как гора, они увидели похожий на старую скалу замок Беорн. Дальвиг вернулся домой.

Загрузка...