Чекист

Глава 1 Задание

Проснувшись поутру, бывший российский полковник сообразил на трезвую голову, что его вчерашние ночные полупьяные рассуждения были неосновательными. Ниоткуда не следовало, что жулики и воры, посаженные или расстрелянные при Сталине, были попадандцами в Советский Союз из России XXI века. Наоборот, очевидно же, что подонки имелись во все времена, и, значит, подавляющее большинство «необоснованно репрессированных кристально честных коммунистов» наверняка были местного происхождения.

Прояснив ситуацию, Перекуров повеселел, сделал наскоро гимнастику, после чего побрился, умылся, выпил кофе и отбыл на службу. Сегодня у него был запланирован важный разговор с кем-то из центрального аппарата партии — звонивший не уточнил, с кем именно — и встреча эта должна была состояться в недавно образованном при Штабе РККА отделе перспективных вооружений. По всей вероятности, решил чекист, речь пойдёт о новых видах не имеющего аналогов в мире оружия, которое, несмотря на исчезновение его главного куратора от ОГПУ, продолжало интересовать армейское и партийное начальство.

Отметившись в своём ведомстве, старший сотрудник особых поручений оставил секретарше номер телефона, по которому его можно было бы разыскать в случае надобности, и отправился пешком в не очень далёкий от Лубянки Антипьевский переулок, где обосновался отнесённый к Штабу Красной армии новый отдел.

Пришёл Ясенев-Перекуров слишком рано, неизвестный партиец, вызвавший его на беседу, ещё не дал о себе знать, и чекист, потоптавшись в приёмной, зашёл в зал совещаний, где армейцы оживлённо обсуждали разные виды оружия. Пара офицеров, участвовавших вместе с ним полгода назад в испытаниях снарядов с непредсказуемой траекторией, кивнули ему, но никто больше к Перекурову интереса не проявил. Уяснив принципы создания нового типа вооружений, а особенно его финансовую сторону, военные дальше уверенно стали действовать самостоятельно. Сейчас, разбившись на небольшие кучки, они рассматривали выставленные на стендах затейливые макеты и красочные рисунки.

Перекуров переводил взгляд с одного предмета на другой, вслушиваясь в доносившиеся до него реплики. Ближе всего ко входу в зал стояла модель танка с двумя дулами, направленными в противоположные стороны. Большими красными буквами на нём было начертано «ТЗКиМР» — что Перекуров расшифровал как «Троцкий-Зиновьев-Каменев и Мировая Революция». Изготовителем машины значился «Экспериментальный завод имени героя революции Щорса». Под трёхметровой человекоподобной махиной, с виду напоминавшей Железного Вилли из книжек А. Волкова, была подпись: «Боевой робот с паровым приводом. Разработка КБ имени Парижской коммуны». На ватманском листе, прикреплённом к доске неподалёку от робота, была изображена туча зловещего вида летающих насекомых со стального цвета крыльями и трёхгранными жалами. Подпись внизу гласила: «Ударный отряд пчёл патрулирует границу. Проект научно-производственной трудовой артели имени товарища Фрунзе». Стоявший рядом плюгавый человечек, очевидно, представитель артели, взволнованно вещал:

— По сведениям наших газет, в секретных биолабораториях Англии выращивают генетически изменённых боевых гусениц, которые, будучи заброшенными на территорию нашего государства, избирательно уничтожают посевы у бедняков и середняков, оползая стороной кулацкие хозяйства. Мы должны дать отпор проискам империалистов, защитить наше трудовое крестьянство!

Дюжина офицеров окружала стенд с макетом робота и видами боевых пчёл, делая в своих блокнотах зарисовки, и, время от времени, задавая изобретателям вопросы.

— Представляю, что со всеми этими новаторами станется, когда к власти придёт Сталин, — пробормотал вполголоса бывший российский полковник.

Позади него кто-то негромко кашлянул. Обернувшись, Перекуров увидел безликого человека в штатском, с виду типичного партийного функционера.

— Прошу за мной, товарищ, — сказал безликий. Он направился к выходу из зала, затем к одному из многочисленных кабинетов ведомства. Чекист проследовал за ним.

Из комнаты с табличкой «Зал заседаний» навстречу им потянулась шумно галдящая вереница военных с нашивками комбригов и командармов. Перекуров и его провожатый посторонились, давая им дорогу. Когда последний армеец покинул помещение, порученец кивнул чекисту на дверь, сам же обосновался на стуле возле стены. Перекуров вошёл в зал заседаний. Во главе длинного стола в одиночестве сидел знакомый ему по фотографиям в нынешних газетах — а ещё больше по картинкам в исторических книгах его прошлого времени — секретарь ЦеКа.

— Товарищ Ясенев, — полувопросительно произнёс с лёгким акцентом партиец, и, дождавшись почтительного наклона головы вошедшего, кивнул: — Прошу садиться.

Бывший российский полковник осторожно присел на краешек стула. — «Накаркал», — беспокойно подумал он. — Неужто уже начинаются репрессии?

Однако секретарь довольно благожелательно смотрел на чекиста своими жёлтыми глазами и тот постепенно успокоился.

— Мы только что провели совещание с военными командирами насчёт новых типов оружия, — сказал партиец. — Товарищи изложили свои предложения. Мы, в ЦеКа, внимательно изучим их. Однако техника это не всё. Техникой управляют люди. — Он на некоторое время умолк.

— Ничего путного не выйдет, если самой лучшей техникой будут распоряжаться люди старого, отжившего, частнособственнического мировоззрения, — наконец, снова заговорил он. — Мы должны приложить все усилия к тому, чтобы как можно скорее воспитать новый тип человека, сознательно работающего для блага всего общества. Только с помощью таких людей могут быть осуществлены грандиозные планы, которые ставит перед собой наша партия. Пора, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры. — Секретарь снова умолк, а Ясенев-Перекуров, вспомнив ёмкую фразу из курса истории КПСС, отважился вставить слово:

— Кадры решают всё, — сказал он.

— Именно. — Секретарь ЦеКа одобрительно глянул на сотрудника ГПУ, достал блокнот, сделал в нём какую-то пометку, затем, отложив блокнот в сторону, продолжил:

— В связи с этим Центральный Комитет постановил ускорить развитие человеческого капитала и сделать в этом вопросе упор на техническую сторону дела. Мы намерены поручить решение этой задачи вам, товарищ Ясенев.

— Я весь внимание, — немного хриплым голосом отозвался чекист.

— Сейчас над созданием человека нового типа трудятся писатели и кинорежиссёры. Но это процесс не быстрый, а времени у нас мало. Помощниками людей, во много раз увеличивающими их силы, давно стали механизмы и электричество. Нельзя ли создать техническое устройство, которое воздействовало бы на души людей, пробуждая в них лучшие чувства, стремление служить обществу, и тем самым помогая созданию человека нового типа? — Подавшись вперёд, секретарь выжидающе уставился на собеседника. — В нашем народе таятся неисчислимые таланты. — добавил он. — Мы знаем, что вы немало общались с учёными и инженерами. Может быть, вам доводилось встречать изобретателя, который работает в таком направлении?

Перекуров задумался. Идея поначалу показалась ему фантастичной. Но потом он припомнил передачи российского телевидения в своём прошлом мире и решил, что задача ускоренного создания нового типа человека с помощью технических устройств не такая и утопическая. Больше того, она вполне реальна. Да, кстати, в одном из лагерей — надо будет просмотреть записи, где именно — он уже слышал о чём-то подобном.

Очевидно, мысли бывшего российского полковника как-то отразились на его лице, потому что внимательно наблюдавший за ним секретарь ЦеКа сказал:

— Вижу, товарищ Ясенев, у вас есть задумки на этот счёт.

Чекист кивнул.

— Имеются наметки, — сообщил он. — Я попробую.

— Задания партии, товарищ Ясенев, надо не «пробовать», а безусловно выполнять, — строго, но доброжелательно, с еле заметной лукавинкой в глазах, сказал секретарь ЦеКа.

— Есть, товарищ секретарь, — бодро ответил чекист. — Ваше задание будет безусловно выполнено.

— Вот это по-нашему, по-большевистски. — Секретарь поднялся с кресла и протянул руку, давая понять посетителю, что аудиенция окончена. — Через месяц жду вас с отчётным докладом.

Глава 2 Волшебная флейта

Уже вернувшись на Лубянку, старший сотрудник по особым поручениям вспомнил имя того изобретателя, мысли о котором крутились в его голове во время встречи с секретарём ЦеКа. Это был Викентий Авксентьевич Заврыкин, безобидный маленький человечек, что-то лопотавший о «пробуждении душевных сил с помощью электромеханических резонаторов». Ему приписали отрицание ведущей роли партии в обществе, дали пять лет, и уже собирались было отправить на Колыму, где он, конечно, сгинул бы, по причине полной неприспособленности к жизни, но Ясенев, во время очередной инспекции, пожалел бедолагу и смягчил ему наказание на высылку из столицы. Сейчас он обитал в Нижнем Новгороде, куда и направил депешу в местное ГПУ чекист, потребовав срочно этапировать означенного Заврыкина в Москву, в распоряжение центрального аппарата.

Старший сотрудник ОГПУ занимался в своём служебном кабинете текущими делами, когда ему позвонили с проходной.

— Петр Матвеевич, пришёл некий Викентий Заврыкин, уверяет, что его направили к вам, но повестки при себе не имеет, — сообщил дежурный офицер. — Вы вызывали такого?

— Да, это ко мне, — ответил Перекуров. — Пропустите. И дайте ему сразу бумагу на выход, я потом подпишу.

Через пару минут в дверь кабинета старшего сотрудника особых поручений робко постучали.

— Войдите! — крикнул чекист.

Дверь приоткрылась и в комнату осторожно ступил маленький человечек. Перекуров помнил его довольно смутно, но сразу узнал.

— Проходите, не стесняйтесь, — дружелюбным тоном сказал он. — Рад встретиться с вами снова. Присаживайтесь. Надеюсь, вы без проблем добрались до Москвы?

Изобретатель смущённо кивнул и порозовел. — Спасибо вам, товарищ Ясенев, — еле слышно проговорил он.

— Не стоит благодарности, это наша работа, — махнул рукой чекист. — Рад, что ваши затруднения благополучно разрешились.

Изобретатель ещё раз кивнул и прижал руки к груди.

— Я, собственно, вызвал вас, чтобы поговорить об аппарате, про который вы мне рассказывали на нашей последней встрече. — Перекуров глянул в записи. — Электромеханический резонатор, если не ошибаюсь.

Заврыкин оживился, его глаза заблестели. — Совершенно верно, так, — сказал он. — Импульсно-релейный электромеханический резонатор.

— Что он делает?

— Если вкратце, он генерирует электромагнитные колебания, воздействующие на души людей.

— Расскажите подробнее, — попросил Перекуров. — Как он работает, какие конкретно эффекты производит, на каких физических принципах основан.

Изобретатель с некоторым сомнением глянул на рабоче-крестьянскую физиономию чекиста.

— Не беспокойтесь, я постараюсь понять, — улыбнулся тот с превосходством человека XXI века, чьё школьное образование превышало уровень знаний местных академиков. — Впрочем, излагайте попроще, — на всякий случай добавил он.

Заврыкин послушно кивнул.

— Души всех живых существ можно рассматривать как наборы резонаторов, откликающихся на внешние воздействия, — начал он. — Значит, можно попытаться экспериментальным путём подобрать комбинации искусственно производимых гармонических колебаний — разной природы, от звуковых до электромагнитных — которые вызывали бы в душах отклики.

Вдохновившись, изобретатель принялся размахивать руками, стараясь получше донести свои идеи до собеседника.

— Я начал опыты с простыми наборами камертонов, теми, что используются настройщиками музыкальных инструментов. Сначала подбирал сочетания гармоник, которые вызвали бы отклик у кошек и собак. Затем занялся теоретическим расчётом, какие нужны комбинации частот или длин волн, чтобы получился нужный эффект у людей. Потребовалось пять лет напряжённой работы, но, в конце концов, с помощью интегрального и дифференциального исчисления, я нашёл решение. После чего занялся постройкой самого аппарата. Не всегда можно было отыскать требуемые материалы, особенно подходящие резисторы, — пожаловался он. — Да что там, с электрическими батарейками временами возникали проблемы.

— Но, в конце концов вы построили, что хотели?

Изобретатель гордо кивнул.

— И что же ваш аппарат делает? — сцепив пальцы, спросил чекист.

— Мой аппарат пробуждает в душах людей их глубинные чувства, которые в нашем народе, конечно же, направлены на благо других, всего общества, — торжественно сообщил изобретатель.

— Гм, — выразил осторожное сомнение бывший российский полковник.

— Теоретические расчёты показывают, что это именно так, — сообщил Заврыкин.

— Теоретические? То есть, на практике вы его не проверяли?

— Только на себе, — извиняющимся тоном сказал изобретатель. — Едва только я собрался набрать добровольцев, чтобы сделать контрольную проверку, как меня… ну это самое…, — он замялся.

— Понятно, — прервал его чекист. — И как же будут проявляться эти глубинные чувства, которые, как вы утверждаете, активизируются благодаря вашему прибору?

Заврыкин вдохновился снова.

— У каждого по своему. У кого-то это будут выражения задушевных мечтаний, у кого-то — общественно-полезные действия. У творческих людей усилится тяга к работе на благо общества. У школьников, пионеров повысится интерес к науке, стремление подражать великим учёным и инженерам прошлого.

Изобретатель полуприкрыл глаза, его лицо приняло мечтательное выражение.

— Представьте себе просторный, светлый Дом Культуры. В него строем входят пионеры, кто с моделью из фанеры, кто с прибором для исследований инопланетной атмосферы. Они начинают путь в прекрасное далёко, где их ждёт работа на общее благо, ради прогресса человечества. Разве это не замечательно?

Бывший российский полковник задумался, побарабанил пальцами по столу, потом спросил.

— Сознательность в людях ваш аппарат тоже усиливает?

— Безусловно, — ответил изобретатель.

— Я имею в виду стремление к выявлению антисоциальных настроений, — уточнил чекист. — К разоблачению, мошенников, жуликов, вредителей.

Изобретатель немного замялся, потом кивнул головой.

— Думаю, что да, — ответил он. — Почему же нет? Пробудившиеся в нашем народе глубинные чувства стремления к общественном благу найдут своё выражение и в такой форме. Несомненно, что все, подвергшиеся облучению резонаторами, станут негативно относиться к антисоциальным проявлениям.

— Так-таки все? — недоверчиво спросил Перекуров. — Вы полагаете, что ваш прибор подействует на каждого человека?

— Увы, есть некоторые, у кого сердце совсем зачерствело, и они не проявят глубинных чувств даже при максимальном воздействии волн моего аппарата, — грустно ответил изобретатель. — Но таких мало.

— Сколько примерно?

— Я прикидывал, процентов пять-десять.

— А как насчёт социальных групп? Есть ли среди них неподверженные воздействию ваших волн? — продолжал допытываться чекист. — Вы изучали этот вопрос?

— Согласно теоретическим выкладкам — подвержены все, — ответил изобретатель. — Мужчины, женщины, рабочие, крестьяне, служащие, партийные, беспартийные, всех возрастов.

— И дети?

— Расчёты показывают, что к воздействию подобранных мною комбинаций частот колебаний электромагнитного поля дети даже чувствительнее взрослых, — сообщил Заврыкин.

— Ну что же, пока информации достаточно. — Перекуров откинулся в кресле. — Теперь надо будет провести испытания вашего аппарата на практике.

Изобретатель немного замялся.

— Видите ли, у меня был только один экземпляр, и я его едва начал было испытывать, когда меня… — он замялся, — … это самое.

— Но сам прибор-то имеется? — спросил чекист.

— В немного повреждённом состоянии, — признался изобретатель. — Я, когда вернулся, сразу же бросился его восстанавливать, но ещё не довёл дело до конца.

— Напишите список всего, что требуется для доработки, — велел Перекуров. Подумал и добавил. — Делайте его в двух вариантах: один для индивидуального воздействия, а второй — для массового. — Он достал из ящика письменного стола чистый лист бумаги и подтолкнул его к Заврыкину.

— Для массового воздействия потребуется параболический отражатель, — сообщил изобретатель, берясь за авторучку.

— Значит, и его запишите тоже.

Заврыкин, склонившись над бумагой, трудолюбиво заскрипел пером. Закончив писать, он протянул довольно длинный список чекисту.

Перекуров бегло просмотрел листок. Ничего необычного в нём не значилось — радиодетали, линзы, соленоиды, провода, разная техническая мелочь. Он нажал кнопку вызова порученца.

— Сколько времени вам понадобиться для завершения работы? — спросил чекист.

— Пары недель хватит, — заверил изобретатель.

— Годится, — вынес вердикт Перекуров. Он протянул бумагу вошедшему в комнату Кирбазаеву.

— Ахмед, закупи, что здесь написано, — дал распоряжение подчинённому старший сотрудник. — Оплату проведёшь через наш хозяйственный отдел.

Когда за Кирбазаевым закрылась дверь, чекист снова повернулся к изобретателю.

— Итак, через две недели жду результатов. Нам надо будет произвести контрольные проверки работы вашего прибора.

— Конечно.

— На разных общественных группах. Индивидуально и массово. — Подумав, Перекуров решил уточнить: — На какое расстояние действует ваш прибор?

— Если индивидуально, то на три-пять метров. Достаточно держать его включенным пару минут. Для питания в этом случае хватит и батарейки, — сообщил изобретатель.

— Можно ли его будет при этом поместить в чемодан или портфель?

— Вполне. Через простые материалы радиоволны пройдут практически без потерь. Вот если экранировать металлом, алюминиевой фольгой, например, то действия он не окажет. Волны не проникнут через такую преграду.

— Так, а что нужно в массовом случае? На каком расстоянии будет действовать излучение, если вести его через отражатель?

— По расчётам, порядка сотни метров в радиусе. И тут энергии нужно побольше, так что для питания придётся подключаться к сети. Да, и сам излучатель потребуется разместить на чём-то высоком, типа радиовышки.

— Хорошо. Приступаем к работе, — заключил чекист. — Делайте доводку, а я пока набросаю план испытаний. Вашему прибору и всей этой спецоперации мы дадим название «Волшебная флейта».

Глава 3 Глубинные чувства

Заврыкин управился с работой за неделю. Перекуров, получив сообщение от изобретателя, что к испытаниям всё готово, оформил в своём ведомстве командировку в небольшой подмосковный городок — проводить массовый эксперимент в столице он счёл слишком рискованным — затем отправил машину с порученцем за прибором и его автором.

В отделении ГПУ подмосковного городка чекист, пользуясь мандатом от секретариата ЦеКа, вытребовал для себя отдельный кабинет и красноармейца в подмогу. Прибор он решил разместить на вершине водопроводной башни, где имелась небольшая, ограждённая перилами, площадка.

За день Перекуров и Заврыкин смонтировали аппарат, установив его излучатель на шарнирах, чтобы он мог вращаться. На ночь чекист велел изобретателю и красноармейцу остаться в башне, в каморке сторожа на нижнем этаже, чтобы ничего не случилось с ценным оборудованием.

Назавтра местные электрики подвели к башне электропитание и к вечеру подготовка прибора к работе была окончательно завершена. Перекуров отпустил порученца и, пока тот спускался по винтовой лестнице на землю, оба экспериментатора присели покурить.

— Ну всё. — Увидев, что красноармеец вышел из дверей водонапорной башни, чекист швырнул окурок за перила и поднялся. — Запускайте кракена.

Изобретатель недоумевающе глянул на него.

Перекуров досадливо отмахнулся. — Включайте свой прибор, Викентий Авксентьевич, я хочу сказать. Вы — автор, вам и честь первому перерезать красную ленточку.

Заврыкин подошёл к аппарату и потянул на себя рубильник.

Большая диодная лампа перед отражателем засветилась слабым голубоватым сиянием, а сам прибор начал издавать тихий писк.

— Поверните вокруг оси, — велел Перекуров, встав сзади.

Заврыкин кивнул и начал медленно вращать установленную на шарнирах конструкцию, в то же время перемещаясь, вместе с Перекуровым, вслед за ней, чтобы не попасть под излучение.

Проделав эту процедуру три раза, изобретатель остановился, затем выключил рубильник и вытер со лба выступивший у него от волнения пот.

— Достаточно, — слегка охрипшим голосом сказал он. — Две-три минуты воздействия должны дать нужный эффект.

В выделенный для него кабинет чекист пришёл с утра пораньше и занялся предварительной подготовкой отчёта о проведённом эксперименте. Оставалось только дождаться его результатов. Но какими они должны быть? Каким окажется проявление глубинных чувств народа? Объяснения изобретателя на этот счёт были не слишком вразумительными. Время от времени у чекиста мелькала мысль — не является ли всё это дело шарлатанством? Хотя в людях бывший российский полковник спецслужбы разбирался, и интуиция говорила ему, что он находится на правильном пути.

Предаваясь размышлениям, Перекуров встал из-за стола и подошёл к окну. Провинциальный городок выглядел мирным и сонным. На тротуаре лениво клевали зёрна воробьи. На ветке дерева, росшего прямо под окном, неспешно чистила пёрышки синица. По тротуару, огибая лужи недавно прошедшего дождя, шагали редкие прохожие. Время от времени раздавались гудки автомобилей. Со стороны местной школы помчалась наперегонки, размахивая портфелями, стайка пионеров.

— Наверное, перерыв в занятиях, — машинально отметил Перекуров.

Однако школьники, вместо того, чтобы, радуясь долгожданной свободе, разбежаться в разные стороны по своим мальчишечьим-девчоночьим делам, свернули в сторону здания местного ГПУ и столпились перед приёмной.

Удивлённый Перекуров, продолжавший наблюдать за ними в окно, увидел, как к детворе вышел дежурный сотрудник, задал им какой-то вопрос, те вразнобой что-то ответили, он им что-то сказал, после чего толпа детишек перетекла к крылу здания, в котором располагался кабинет Перекурова и, к изумлению столичного чекиста, выстроилась возле его дверей.

Зазвонил телефон. Перекуров снял трубку.

— Пётр Матвеевич, к вам пионеры, хотят о чём-то поговорить, — послышался голос дежурного офицера.

— Да? — озадаченно откликнулся Перекуров. — Хорошо, сейчас открою.

Он пересёк комнату и отворил дверь. Перед ним стояла, держа в руках какие-то бумажки, дюжина детишек, кто с октябрятскими значками, кто в красных галстуках.

— Что у тебя, малышка? — спросил он ближайшую к нему девчушку с косичками.

— Это ведь вы дядя-чекист из столицы? — пропищала кроха.

Ясенев-Перекуров машинально кивнул.

Девочка протянула ему какую-то свёрнутую в трубочку бумагу.

— У меня сигнал об антиобщественном поведении, — сказала она.

Изумляясь ещё больше, чекист повернулся к соседней школьнице, немного постарше:

— А у тебя что?

— У меня тоже сигнал, — важно кивнула та.

— Хм. Что ж, заходите по одному, — сказал Перекуров.

Дети послушно упорядочились в очередь.

Та, которую чекист спрашивал первой, первой и зашла в его кабинет.

— И о чём же ты хочешь рассказать? — спросил старший сотрудник ОГПУ.

— Папа с мамой не читают советских газет, — малышка с золотистыми волосами, подвязанными розовым бантиком, протянула ему довольно-таки обширный меморандум.

— Ухитрилась же столько накалякать, — проворчал Перекуров. — Поди, и писать-то лишь недавно выучилась.

Первоклассница засмущалась и покраснела.

— Родители запрещают таскать варенье? — дочитав бумагу, поинтересовался Перекуров.

— Как вы догадались? — широко раскрыла глаза кроха.

— Работа такая. — Чекист вздохнул, достал из шкафа папку, положил в неё бумагу, затем порылся в столе, нашёл там коробку леденцов и протянул её сознательной октябрятке. — Иди гуляй, — сказал он. — Советская власть разберётся.

Закинув в рот конфету и размахивая портфелем с наклейками котиков, малышка убежала.

— У тебя о чём сигнал? — спросил чекист следующую девочку, школьницу постарше, которая протягивала ему листок, исписанный чётким почерком.

— Моя мама, учительница, на уроке истории критиковала действия командарма Тухачевского в войне с белополяками.

Перекуров вначале досадливо поморщился, но, перевернув лист бумаги и глянув на подпись посетительницы, заинтересованно хмыкнул. Эта фамилия встречалась ему в ГПУ-шном списке местной номенклатуры.

— Кто у тебя папа? — спросил он, просмотрев содержание.

— Секретарь райкома, — гордо вскинул голову, сообщила школьница. — Он меня учит всегда быть бдительной и выявлять скрытых врагов Советской власти.

— Да, да, конечно. — Перекуров понял, что не ошибся. — Папа наш человек, советский, — кивнул он. — А мама, похоже, из бывших?

— Она полна буржуазных предрассудков и я с ней постоянно ссорюсь, — возмущённо фыркнула школьница. — Недавно у нас проходила агитационная компания «Долой стыд!» так она запретила мне идти голой по городу вместе с другими активистками женского движения — сказала, что это «неприлично»!

— Понятно. Спасибо за бдительность и доверие к Советской власти. — Перекуров положил сигнал в другую папку. Учительница его не интересовала, но заполучить материал на секретаря райкома было совсем неплохо. — Следующий! — крикнул он.

Когда Перекуров уже заканчивал сортировать поступившие к нему от школьников сигналы, в кабинет постучали, и, после отклика «Войдите!», в дверях обозначился заспанный изобретатель.

— Ох, тысяча извинений, Пётр Матвеич, я вчера так утомился и переволновался, что всё на свете проспал. Уже были какие-нибудь проявления глубинных чувств?

Чекист кивнул.

— Какие, у кого? — Заврыкин от нетерпения чуть ли не подпрыгивал. — Ну, не томите же!

— Пионеры проявили активность, — неопределённо ответил чекист.

— Я же говорил! — обрадованно воскликнул изобретатель. — Дети к моим резонаторным волнам намного чувствительнее взрослых! Наверное, они принесли рационализаторские предложения в местный клуб юных техников?

Перекуров молча подтолкнул к нему папку с сигналами.

Изобретатель принялся читать донесения бдительных пионеров и октябрят, время от времени изумлённо хмыкая и бормоча про себя:

— Удивительное дело… Ну надо же… Хотя… Молодое поколение всегда занимает активную жизненную позицию…

— Входят строем пионеры, у кого в руках журнал, у кого написанный вручную обстоятельный сигнал, — процитировал Перекуров стишок его времени. — А вот и взрослые подтянулись, — добавил он, наблюдая в окно как у приёмной местного ГПУ понемногу собирается толпа, и уже понимая, куда её перенаправит дежурный офицер. — Викентий Авксентьевич, погуляйте пока, я буду занят, и, похоже, до вечера. — попросил он, глядя, как толпа возле приёмной становится больше и больше.

— Да, да, конечно, — скомканно ответил изобретатель, возвращая папку на стол.

Толпа граждан двинулась в сторону крыла здания, где находился кабинет столичного гостя.

— «Мы сегодня ругаем товарища Сталина. И всё-таки я хочу спросить: кто же написал четыре миллиона доносов?» — пробормотал Перекуров фразу, которую любил приводить их институтский лектор по истории КПСС.

В дверь постучали.

— Что у вас, товарищи? — выйдя на порог, осведомился он у женщины боевого вида, стоявшей впереди всех.

— Это вы столичный чекист? — требовательно спросила та.

— Я, — кивнул Перекуров.

Считаю своим долгом сообщить, что мой сосед по коммунальной квартире Васька Сукин, когда напьётся, выражается матерными словами в адрес Советской власти. Прошу обеззаразить общественную среду от означенного хулигана, поскольку его аморальное поведение оказывает разлагающее влияние.

Женщина протянула бумагу чекисту и добавила:

— А жилплощадь его пусть на нас перепишут. Мы пять лет в очереди на улучшение стоим.

— Хорошо, гражданка, разберёмся, — ответил Перекуров, принимая заявление. — Выстройтесь в очередь и заходите по одному, — велел он остальным.

Толпа послушно преобразовалась.

— Так, кто вы, и что у вас? — спросил он следующую посетительницу.

— Артистка местного театра, — с достоинством ответила высокая дама, чем-то напомнившая бывшему российскому полковнику популярную в его прежнем мире артистку, дочь известного кинорежиссёра. — Считаю своим долгом сообщить об антиобщественном поведении нашего художественного руководителя, который во время героического освобождения Красной армией территории Польши от капиталистов и помещиков вёл примиренческую пацифистскую агитацию. Этот национал-предатель в маске и наймит западных империалистов использовал высокое звание работника советской культуры для внушения нашему народу чуждых ему убеждений. — Она протянула чекисту листок.

— Хорошо, разберёмся. — уже несколько утомлённо сказал чекист. — Следующий!

До позднего вечера Перекуров принимал заявления. Заврыкин ещё разок заглянул в его кабинет, бросил взгляд на громадную кучу бумажек на письменном столе, виновато кашлянул и скрылся обратно.

Сознательные граждане городка, в которых пробудились глубинные чувства, шли в приёмную ГПУ три дня, потом их поток иссяк.

Несколько заявлений пришло из близлежащей деревни — видимо, излучение Заврыкина дошло и туда, превысив теоретически рассчитанный порог дальности его воздействия. Все деревенские сигналы были, впрочем, довольно однотипными. На грубой бумаге школьным почерком было накарябано, как правило, что-то вроде «…единоличник Мишка Косой третью корову завёл… а евойная Верка не пошла на праздник солидарности трудящихся, она смеялась и говорила, что себе скоро шолковой отрез купит…»

Когда поток сигналов окончательно сошёл на нет, Перекуров занялся сортировкой собранных материалов. Он растасовал полученные документы по темам, потом уложил их в папки, и каждую надписал. В одну группу папок пошли донесения на рядовых граждан — таких было большинство. В другой группе были собраны сообщения, компрометирующие местную номенклатуру. Их было мало, но зато они представляли собой определённую ценность, при надобности монетизируемую или конвертируемую в хозяйственные или политические услуги.

Закончив эту работу, старший сотрудник ОГПУ по особым поручениям потянулся в кресле и удовлетворённо усмехнулся. Эксперимент прошёл успешно, хотя и дал несколько неожиданные результаты. Во всяком случае, ему теперь было что доложить секретарю ЦеКа, а отпущенный для выполнения задания месяц ещё далеко не закончился.

Глава 4 Творческая интеллигенция

— Викентий Авксентьевич, разместите ваш аппарат в этом портфеле и выведите от него наружу провод с кнопкой.

Чекист снова беседовал с изобретателем на Лубянке. После успешного завершения массового опыта предстояло проверить, как резонаторное излучение действует в индивидуальном порядке и на представителей разных социальных групп.

Заврыкин взял портфель, осмотрел, кивнул, а Перекуров продолжал:

— Аппарат следует хорошо закрепить, а кнопка должна быть рядом с ручкой портфеля, чтобы её можно было незаметно нажимать. Вопросы есть?

Изобретатель отрицательно покачал головой. — Работа несложная, — ответил он. — Завтра можете забрать.

Первый эксперимент Перекуров решил поставить на творческой интеллигенции. Он позвонил в «Мосфильм» и предложил взявшему трубку заместителю директора собрать группу для съёмок картины о бдительных и сознательных пионерах. Фамилия режиссёра, кандидатуру которого тот назвал, оказалась знакомой Перекурову по его прежнему миру. Она принадлежала целой династии видных деятелей культуры — поэтов, писателей, режиссёров, литературных критиков — в советское время неустанно прославлявших достижения социалистического строительства, а в постсоветское — так же усердно воспевавших капитализм и олигархию.

Старший сотрудник ОГПУ выбрался из служебной машины, нацепил кепку, чтобы не мокнуть под начавшим накрапывать дождём, и, захватив портфель с аппаратом, зашагал ко входу в здание киностудии. В вестибюле его встретил солидный плотный мужчина.

— Пётр Матвеевич Ясенев? — спросил он.

Чекист кивнул, и тот представился. — Корней Филонтьевич Сказинский, заместитель директора. Мы разговаривали с вами два дня назад по поводу нового фильма. Прошу, пройдёмте в кабинет и обсудим сценарий.

Чекист снял намокшую кожанку, кепку, огляделся в поисках вешалки и, не найдя таковой, обратился к высокому человеку, замершему в почтительной позе неподалёку.

— Возьми-ка, любезнейший.

Тот услужливо наклонившись, обеими руками принял от Перекурова кожанку с кепкой.

Сказинский, показывая дорогу, шёл впереди, Перекуров чуть отставал от него.

— Почему вы отдали ему свою одежду? — полуобернувшись, негромко спросил замдиректора у чекиста.

— Так ведь это же был лакей, — удивлённо ответил тот. — Разве нет?

— Что вы, это режиссёр, с которым я хотел вас познакомить!

— Гм, а физиономия и глаза у него точь-в-точь как у лакея, — пробурчал вполголоса Перекуров. — Только усы немного портят типаж. Я раньше где-то слышал его фамилию, — повысив голос, сказал он.

— Знаменитое и талантливое семейство, — кивнул замдиректора. — Бывшие дворяне. Они ещё при царях работали. Его отец писал детские стихи, потом патриотическую литературу. При Николае II стал цензором и тайным советником. Но после революции он перековался. А за ним перековались и остальные родственники, включая нашего режиссёра.

— Точно перековались? — строгим тоном спросил чекист.

— Не сомневайтесь, — заверил замдиректора. — Наш написал стихи с призывом к детям сообщать в ГПУ об антисоветских настроениях родителей. Потом по его стопам пошли и другие писатели. Но основоположником этого жанра был он.

— Отлично. Как раз то, что мне нужно.

Когда замдиректора киностудии и чекист устроились в креслах, в дверь деликатно постучали, и на пороге кабинета обозначилась уже знакомая Перекурову личность.

— Вашу одежду я отдал для просушки, — подобострастно кланяясь, обратился вошедший к чекисту.

— Это Иван Арсеньевич Высоков, режиссёр, — представил вошедшего замдиректора студии, и, со словами «Присаживайся, Ваня», кивнул ему на свободный стул.

Перекуров подтянул к себе портфель, повернул его так, чтобы излучатель оказался направлен на режиссёра, затем незаметно нажал прикреплённую к ручке кнопку.

— Фильм «Дозорные», постановку которого я хочу с вами обсудить, имеет целью воспитание в наших гражданах с самого раннего детства сознательности и бдительности, — заговорил он. — Его сюжет таков. — Перекуров открыл блокнот со сделанными ранее наметками. — В селе, где недавно организовался колхоз, происходят хищения социалистической собственности. Пионер, ученик местной школы, замечает, что по ночам его родители куда-то исчезают. Он решает за ними проследить и обнаруживает, что те мешками таскают колхозное зерно в свои амбары. Сначала он пытается усовестить их, а потом, когда те, вместо прекращения своей деятельности, начинают ему угрожать, обращается за помощью в комсомольский актив. Расхитители разоблачены и осуждены, сознательный пионер получает именные часы, подписку на газету «Пионерская правда», и путёвку в крымский лагерь «Артек». В конце фильма на экране появляются лозунги: «Бдительность — наше оружие» и «Как ни извиваются враги, им не избежать суровой кары пролетарского правосудия». — Перекуров закрыл блокнот, вернул его в кармашек портфеля и незаметным движением отключил излучатель. — Что скажете?

— Очень актуально, — ответил внимательно слушавший чекиста замдиректора. — Берешься, Иван Арсеньевич? Как раз твой профиль.

Режиссёр, наклонившись вперед, быстро конспектировал слова чекиста, высунув от усердия язык. Услышав вопрос, он вскинулся и ответил:

— Конечно, Корней Филонтьевич! До чего глубокая и своевременная концепция. Она произведёт революцию в современном кинематографе!

— Тогда обсудите детали, а я вас оставляю. Нужно срочно оформить выездные документы для поездки в Италию. Иван, через пару дней пришлёшь мне начальный вариант сценария. — С такими словами заместитель директора обменялся прощальным рукопожатием с сотрудником ГПУ, кивнул режиссёру, и покинул помещение.

— Что ж, давайте обсудим детали, — сообщил Перекуров, глянув на часы и решив, что действие излучения уже должно было начать сказываться. — Я дам вам предложения в общей форме, а вы их разработайте профессионально.

— Конечно, товарищ Ясенев, — кинорежиссёр продолжал преданно смотреть на чекиста.

— Итак, во-первых, — Перекуров начал загибать пальцы, — в фильме следует акцентировать тему пролетарского интернационализма. Главные герои, члены комсомольского актива школы — дети разных народов: русские, татары, якуты, происходящие из трудовых семей. Всех их объединяет классовая солидарность и ненависть к эксплуататорам. — Перекурову было очень любопытно как отреагирует на этот пассаж будущий классик, лауреат всех премий советской интернациональной литературы, ставший через некоторое время после перестройки, в соответствии с новым идейно-политическим заказом, горячим пропагандистом патриотизма и почвенничества.

— Ничто не может вызвать у интеллигентного человека большего отвращения, чем пещерный национализм, — прочувствованно ответил кинорежиссёр.

— Партия ставит вопрос так же, — кивнул чекист и продолжил:

— Во-вторых, в фильме нужно будет показать борьбу с религиозным дурманом. Главные злодеи — не просто расхитители колхозного добра, пособники кулачества, но и фанатики, охваченные изуверскими предрассудками, находящиеся под влиянием контрреволюционно настроенного попа. — Он наклонил голову и с интересом всмотрелся в лицо будущего колосса советской, махрово атеистической, литературы, вскоре после перестройки перековавшегося в истового приверженца православия.

— Мракобесие ведёт людей в пропасть, — убеждённо заверил кинорежиссёр. — Этот момент надо действительно хорошо осветить.

— И наконец, в-третьих, в фильме должна быть подчёркнута направляющая роль нашей партии.

— Само собой разумеется, — подхватил Высоков. — Мы вставим в фильм кадры кинохроники из выступлений партийных руководителей, а завершим его показом портретов членов Политбюро крупным планом. На первое место среди них я бы поставил товарища Сталина. А вы как считаете, товарищ Ясенев? — Кинорежиссёр Высоков с каким-то непонятным выражением в глазах уставился на чекиста.

— «Так, стоп», — замелькали в голове у Перекурова мысли. — «До победы Сталина на партсъезде ещё полгода. Надо же, какая блестящая у товарища интуиция. Ну да ведь иначе он бы так высоко не взлетел». — Тут бывший российский спецслужбист вгляделся внимательнее в лицо собеседника и чуть не ахнул, увидев в его глазах очень характерное выражение. — «Да он же меня проверяет! Если я сейчас хоть словом поддержу оппозицию, старых соратников Ленина… Хорош гусь!»

Вслух же сотрудник ОГПУ сказал:

— Полностью с вами согласен, товарищ Высоков. Товарищ Сталин — вождь и учитель мирового пролетариата, и его портрет, конечно же, должен стоять на первом месте.

Произнеся это, он снова пристально вгляделся в лицо режиссёра и уловил в его глазах что-то вроде мелькнувшего тенью разочарования. «Кстати, времени прошло достаточно, надо проверить, сработал ли заврыкинский аппарат», — подумал Перекуров, и спросил:

— А скажите, товарищ Высоков, какая сейчас обстановка в вашем творческом коллективе? Чем дышит, к чему стремится, о чём мечтает передовая советская интеллигенция?

— Всё замечательно, товарищ Ясенев. Руководствуясь указаниями партии, коллектив нашей студии одерживает творческие победы одну за другой. Вот только есть несколько личностей… Знаете, как говорит народная пословица, «ложка дёгтя портит бочку мёда»…

— Ну, ну? О ком речь идёт? — поощряюще поинтересовался Перекуров. — Неужели в ряды бойцов нашего идеологического фронта затесались буржуазные перерожденцы?

— Увы, товарищ Ясенев, — со скорбным выражением лица сообщил режиссёр. — Затесались. Два дня назад в нашей студии состоялось расширенное заседание партийного собрания, посвящённое призыву товарища Сталина ускорить темпы коллективизации. И как же повела себя на нём часть сотрудников? Перекуров вопросительно посмотрел на режиссёра и тот с трагическим надрывом в голосе воскликнул:

— Они молчали! Вы представляете себе, товарищ Ясенев? В момент, когда решаются, по сути, судьбы нашей Родины, когда весь пролетариат, трудовое крестьянство, передовая советская интеллигенция ведут борьбу против кулаков и их пособников — эти люди молчали!

— Я составил списочек, и считаю своим долгом сигнализировать… — режиссёр открыл портфель, достал оттуда тетрадку, озаглавленную «За Правду», и протянул её чекисту. — Надо избавить нашу советскую культуру от чуждых ей перерожденцев, так сказать, выполоть с её плодородной нивы сорную траву.

Перекуров взял тетрадь, принялся её листать, режиссер же, тем временем, продолжал:

— Трудно поверить, товарищ Ясенев, но эти люди, промолчавшие в то время, когда наша страна напрягает все свои силы в борьбе против мирового империализма и его пособников, возглавляют один из самых престижных и денежных литературных фондов. Они присуждают премии своим единомышленникам, а патриотически настроенных писателей держат в чёрном теле. Нам надо раскрыть истинное лицо этих затаившихся врагов. Может быть, даже надо создать комитет по расследованию антисоветской деятельность в области культуры.

Сотрудник ОГПУ задумчиво кивнул и сделал какую-то пометку в тетрадке.

— Но главное, конечно, литературный фонд, про него не забудьте, — заискивающе глядя в глаза начавшему укладывать бумаги в портфель чекисту, сказал режиссёр. — Его должны возглавлять другие, преданные нашей партии и стране люди, а не эти буржуазные перерожденцы и национал-предатели.

Глава 5 Партийная номенклатура

— Общее — значит ничьё, — сообщил окончательно захмелевший секретарь райкома партии, глядя на собеседника осоловелыми глазами. — Ик. Нашу нынешнюю экономическую политику надо — ик-ик — подправить.

Застолье по случаю повышения в должности Артёма Викторовича Колозадова, стартовавшее в ресторане «Метрополь» в компании сослуживцев и друзей, продолжилось на его квартире вдвоём с Ясеневым-Перекуровым, шепнувшим своему приятелю, что у него в портфеле лежит бутылка французского коньяка. Доставая ценный артефакт, чекист незаметно включил аппарат Заврыкина, и уже полчаса слушал излияния глубинных чувств партийца, дополнительно простимулированных качественным алкоголем.

— Вот главная причина, почему у нас неэффективная экономика, — возгласил секретарь райкома, опрокидывая в себя очередную рюмку коньяка. — Потому что общее — это ничьё!

— Когда человек ощущает своё, кровное, — продолжал он, сжав что-то невидимое в кулаке и с силой встряхнув его, — он и распоряжается им эффективно. Мы не решим проблем экономики, пока не передадим предприятия в собственность лучшим людям. Которые будут ими распоряжаться. На пользу общества, и не без выгоды для себя, конечно.

— Передать предприятия лучшим людям — это очень верная мысль, — поддакнул Перекуров. — Он наполнил коньяком ещё одну рюмку и протянул её приятелю. — А кому именно?

Партийный секретарь недоуменно устремил на него пьяный взгляд.

— Нам, конечно, кому же ещё?

Он принял рюмку, благодарно кивнул, и добавил:

— Нефть, газ, рудники, заводы, электростанции. Это же колоссальные богатства. Только нужно, чтобы народишко сначала разведал всё, обкопал, обустроил за государственные деньги. Тогда и можно будет их правильно… ик… ик… — секретарь райкома задумался, подбирая подходящее слово, но алкогольный угар существенно препятствовал ясности мышления.-… их можно будет — как бы это выразиться…

— Приватизировать, — подсказал Перекуров.

— Приватизировать? — партиец покатал новое слово на языке, потом ухмыльнулся. — А что — ёмко, выразительно. Общее — значит ничьё. Приватизированное — значит моё. Передать всё это… ик… достойным людям. Которые сумеют им правильно распорядиться…

… только пусть они сначала нам побольше наработают этого общего — ничейного имущества, — совсем уж косноязычно повторил партийный секретарь. Его голова склонялась всё ниже и ниже к скатерти стола, как вдруг он резко встрепенулся и уставился на собеседника.

— Но очень шустрые ребята в нашем комсомоле. Ох, какие шустрые. Как бы они мне дорогу не перебежали… Мне говорил один, что хочет подняться на нефтянке. Что там громадные бабки и они без толку уходят на всяких голодранцев. А я, говорил он, мог бы торговать со всей Европой. И стать… он сказал, что мог бы стать — как же это… управленцем? нет, не то… бизнесменом? нет, снова не то… Было какое-то слово, он говорил, что могли бы стать… ммм…

— Олигархом? — снова подсказал бывший российский полковник.

— О, точно! Матвеич, ты голова!

Перекуров скромно улыбнулся, про себя, впрочем, подумав, что нетрудно быть «головой», имея, помимо попаданческого послезнания, ещё и отличные оценки в зачётке по курсу истории КПСС.

Голова самого секретаря райкома партии окончательно склонилась к столу, и, клюя носом, он пробормотал, уже почти неразборчиво:

— Построю себе виллу на Канарах… самую длинную в мире яхту… коллекцию автомобилей соберу… Лешеньку в Оксфорд… Машеньку в Кембридж…, — он уткнулся носом в тарелку и захрапел.

Перекуров подтащил приятеля к дивану, уложил его и кликнул домработницу. Затем тяпнул на дорогу полрюмки коньяка и отбыл к себе домой. Аппарат инженера Заврыкина успешно прошёл ещё одну проверку.

Глава 6 «Не верь, не бойся, не проси»

— Вечер в хату. — Старший сотрудник ОГПУ отодвинул кисейную занавеску, открывшую его взгляду богато сервированный стол, за которым сидел его давний знакомый Семён Корнеевич Мальцев в компании с непонятным хмырем, судя по украшавшим его руки многочисленным татуировкам, бывшим зэком. За прошедших семь лет со времени их первой встречи старый вор в законе заметно сдал, но всё ещё выглядел крепким. Его резиденция по-прежнему располагалась на втором этаже трактира «Разносолье».

— С чем пожаловал, начальник? — Корнеич зыркнул на опасного посетителя из-под кустистых бровей. Зэк же взял с дивана гитару и принялся тренькать, бурча себе под нос что-то из блатного фольклора.

— Через два-три месяца отменят нэп, — сообщил чекист, усаживаясь за дальний от Корнеича конец стола и незаметно включая аппарат Заврыкина. — Нашу деятельность нужно свернуть до этого времени.

— Присылай своего человека, я кликну бухгалтера, подобьём бабки, — безразлично отозвался Мальцев. — Выпьешь за компанию?

Перекуров кивнул, подтянул к себе бутылку коньяка, наполнил рюмку, и, дожидаясь, пока подействуют резонаторные волны, принялся травить байки из жизни советского политического бомонда. Рассказал, как смеялись члены Политбюро, когда разгневанный Троцкий, покидая коварных соратников, проголосовавших против его предложений, безуспешно пытался хлопнуть тяжеленной дверью. Живописал, как рабочие забросали гнилой картошкой Зиновьева во время его выступления на ленинградском заводе. Поведал, какой конфуз случился с Каменевым, когда его племянник, хвативший лишку в ресторане, явился в пьяном виде на заседание Московского горкома, которое вёл его дядя, и стал там буянить. Мальцев слушал его с явной скукой, а бывший зэк вообще не обращал внимания на рассказы чекиста, он всё так же бренчал на гитаре. Прошло пять минут, потом ещё пять. Перекуров, поглядывая на часы, пересказал выступление Сталина с критикой оппозиции, сообщил о дискуссии в партии насчёт индустриализации, изложил планы первой пятилетки — а ни Мальцев, ни зэк так и не начинали выражать свои задушевные мечтания, не заводили речей насчёт общественного блага и вообще не выказывали каких-либо признаков воздействия на них излучения аппарата Заврыкина. В поведении слушателей Перекурова ничего не переменилось — словно их и не облучили только что волнами, активизировавшими глубинные чувства. Разве что зэк, в конце концов, отложил в сторону гитару и принялся тасовать засаленную колоду карт.

Перекуров решил подтолкнуть события. Закончив пересказывать партийные решения насчёт первого пятилетнего плана, он принялся расписывать, какие неисчислимые блага ждут страну и народ от выполнения этих решений.

— Сейчас, — пафосно восклицал он, — в бешеном ритме возводятся Магнитка и Днепрогэс! А впереди — освоение богатств Сибири и Севера, уральской нефти и норильских руд, строительство Кузбасского горно-металлургического комбината! И все богатства, что добываются сейчас трудом рабочих, находятся не в частной, а в общей, в народной собственности! Всё принадлежит народу! Никогда такого не было! В какое замечательное время мы с вами живём, Семён Корнеевич!

Мальцев посмотрел на чекиста и презрительно сплюнул, а со стороны бывшего зэка донеслось насмешливое хрюканье.

Перекуров всё же попытался ещё раз навести матёрых уголовников на мысли об общественно-полезной деятельности:

— А впереди у нас куда более грандиозные планы. Добыча нефти, газа, металлов. Драгоценных камней. И всё это будет общее, народное. Какой богатой станет наша страна! Какое светлое будущее открывается перед нами! Как счастливы советские люди, которым партия и комсомол дали сейчас возможность выбрать достойный жизненный ориентир-

— Знаешь, чем это закончится? — прервал, наконец, его излияния Мальцев. — Как только народец обкопает, обустроит, наработает твоё общее — так оно и перейдёт в собственность партейных. А хозяевами заводов, о которых ты толкуешь, что сейчас строят зэки на севере, станут начальники лагерей.

Перекуров озадаченно умолк, дивясь его проницательности, Мальцев же продолжал:

— На это общее-народное они накупят яхт, дворцов, автомобилей, наймут элитных проституток. отправят детишек учиться за рубеж. Так что чем больше заводов понастроят надрывающие сейчас пупок за талоны да за грамоты лохи, тем богаче потом будут партейные.

— А самой прыткой будет нынешняя комса, — помолчав, прибавил старый вор в законе. — Она уже сейчас на ходу подмётки рвёт.

Со стороны зэка послышалось глумливое хеканье.

Чекист повернулся к нему. Тот ухмыльнулся, показав гнилые остатки зубов, достал не глядя из колоды четырёх тузов и бросил их на стол.

— Не там ведёшь агитацию, начальничек. Мы все эти уроки прошли, когда тебя и на свете не было. Так что у нас уже есть, как ты говоришь, «жизненный ориентир». — Зэк достал из рукава ещё четырёх тузов и присоединил их к предыдущим. — Не верь, не бойся, не проси.

Неудачная попытка побудить закоренелых рецидивистов задуматься об общественном благе не подорвала веры Перекурова в аппарат Заврыкина. Собственно, изобретатель и сам говорил, что есть некоторый процент людей, не поддающихся воздействию его излучения. Сотрудник ГПУ по особым поручениям продолжал собирать опытные данные, беседуя с представителями различных социальных групп у себя в кабинете на Лубянке, посещая, с неизменным чемоданчиком в руках, те или иные организации. Примерно пятая часть собеседников никак не реагировала на резонаторные волны, зато остальные давали, как правило, интересный материал. По вечерам чекист просеивал и сортировал результаты, раскладывая их по папкам.

Отпущенный на выполнение задания месяц прошёл, потом прошёл ещё один, и два, и три, и четыре, но от секретаря ЦеКа никаких известий не было. Впрочем, Перекуров знал из газет — и из истории своего прошлого мира — что в партии сейчас развернулась напряжённая борьба, точку в которой должен был поставить очередной съезд. Заранее зная победителей на нём, он выступил на партсобрании с осуждением левого уклона, чем заработал сначала настороженные — а через несколько дней, после оглашения резолюций съезда — уважительно-завистливые взгляды опытных партийцев. Но вот, наконец, в один из декабрьских вечеров, в его кабинете на Лубянке раздался звонок из ЦеКа.

Глава 7 Отчёт

— Ваше задание выполнено, товарищ секретарь, — отрапортовал чекист, встав по стойке смирно перед сидевшем в кресле за письменным столом невысоким человеком в полувоенном кителе. — Инженер Заврыкин построил электромеханический аппарат, излучение которого пробуждает в нашем народе его глубинные чувства. — С такими словами он достал из портфеля продолговатый чёрный цилиндр, заканчивавшийся раструбом с серебристым отражателем.

Секретарь ЦеКа с интересом глянул на прибор.

— Вы его испытали? — спросил он.

Чекист утвердительно кивнул.

— И какие результаты? По знаку Перекурова, его помощник вкатил в кабинет, одну за другой, несколько тележек, доверху наполненные папками.

Секретарь ЦеКа посмотрел на папки, потом перевёл недоумевающий взгляд на сотрудника ГПУ.

— Это отчёты об испытаниях, — пояснил тот.

Человек в полувоенном кителе поднялся с кресла, подошёл к одной из тележек, взял верхнюю папку, наугад достал из неё бумагу и стал читать вслух:

«Настоящим считают своим долгом довести до сведения вышестоящих инстанций, что мои соседи по коммунальной квартире выгуливают свою собаку в праздничные дни Первомая, когда весь трудовой народ»-

— Что это? — секретарь ЦеКа поднял взгляд на чекиста.

— Доносы, — пояснил тот.

— Доносы? — нахмурился партиец.

— Я хотел сказать, сигналы, — торопливо поправился чекист. — От сознательных граждан нашей страны, в которых аппарат инженера Заврыкина пробудил их глубинные чувства.

Секретарь ЦеКа взял другую бумажку:

Секретарь вернул бумагу на место, прикинул папку на вес, отложил в сторону, задумчиво глянул на другие папки и нахмурился. Потом подошёл к другой тележке с папками, на которых были надписи: «Правый уклон», «Левый уклон», «Право-левацкий загиб», достал из них несколько листков, вернулся на своё место и с углубился в их изучение.

— Откуда такой разброд и шатания в мыслях на десятый год победы нашей партии? — удручённо спросил он, дочитав последний документ.

Перекуров припомнил фразу из институтского лекционного курса по истории партии.

— Полагаю, что по мере развития социалистического строительства классовая борьба будет обостряться, товарищ секретарь, — сказал он.

— Да? Теоретически интересная концепция. — Секретарь ЦеКа сделал пометку в блокноте, затем забрал все «уклонистские» папки, перенёс в свой шкаф, после чего вернулся обратно к тележкам. — А здесь что? — он указал на папки, в заголовках которых значилось «Ответственные партийные и советские работники».

— Аппарат Заврыкина был испытан на нескольких руководящих сотрудниках и зафиксировал их глубинные чувства, — пояснил чекист. — Под воздействием электромагнитных волн они откровенно рассказали о своих мечтаниях.

Секретарь открыл одну из папок и достал оттуда лист бумаги.

«Я перепишу на себя предприятия нефтяной промышленности», — зачитал он, — «договорюсь с западными компаниями и буду поставлять им сырьё… Куплю виллу на Канарах… Каждый год буду несколько раз ездить на Мальдивы и в Куршавель…» — Партиец дочитал документ до конца, перевернул бумагу, посмотрел на имя и фамилию, и недоуменно покачал головой. — Этот человек считается в нашей среде партийной совестью, образцом честности и благородства, — сказал он. — Может, ваш электромеханический аппарат дал сбой?

Ясенев-Перекуров деликатно промолчал. Он мог бы добавить, что то же самое говорил ему старый вор в законе Мальцев, и притом безо всякого воздействия электромеханических волн, а лишь исходя из своего жизненного опыта. Но чекист не стал упоминать имя делового компаньона. Вместо этого он сказал:

— Наиболее активно проявляли свои глубинные чувства комсомольские работники. — С такими словами он взял с тележки новую папку и вытащил из неё несколько бумажек. Секретарь ЦеКа принялся их просматривать.

«…я бы занялся приватизацией газового сектора… на этом можно заработать миллионы фунтов и долларов», — прочитал он и, посмотрев на подпись, задумчиво произнёс. — Это же один из организаторов комсомола. У него в партийной характеристике написано: человек исключительной честности и скромности.

Взял другую бумажку, наискосок просмотрел, зацепился за слова: — «… электростанции в моей частной собственности работали бы куда эффективнее». — Перевернул листок, глянул на фамилию и покачал головой.

— Хороший, скромный молодой человек — все о нём так отзываются.

Прочитав ещё несколько признаний и бегло пролистав другие, секретарь ЦеКа бросил их обратно на тележку и стал ходить по комнате Наконец, он остановился и повернулся к чекисту.

— А что ви сами полагаете об этом, товарищ Ясенев? — Хотя лицо секретаря ЦеКа уже снова стало, как обычно, непроницаемым, но усилившийся акцент в его речи выдавал волнение.

— Я полагаю…, — чекист на минуту задумался. — Я полагаю, товарищ секретарь, что воровать миллиардами государственное имущество, а после этого иметь какие-то претензии к расстрельной команде было бы по меньшей мере странно.

Секретарь помолчал. Подошёл к окну, посмотрел на покрытую снегом ёлку. Разжёг потухшую было трубку, снова заходил по комнате. Затем подошёл к креслу и уселся в него, похоже, приняв решение.

— Это хорошо, что они так разговаривают, — сказал он. — Опасен не тот враг, которого мы знаем. Опасен враг скрытый, затаившийся, которого мы не знаем. Так что пускай разговаривают. Пускай разговаривают. Время счетов с ними придёт.

Приложение Документальные материалы; исторический контекст

Н. Хрущёв:

А. Микоян:

И. Гронский:

Статистика.

Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде, в 1936-40 гг. было репрессировано 98 человек, в т. ч. 44 (из 71) члена ЦК и 55 (из 68) кандидатов в члены ЦК. При этом из репрессированных членов и кандидатов в члены ЦК не спасся от расстрела ни один человек. В 1937-38 гг. было арестовано и осуждено 18 из 22 членов Центральной ревизионной комиссии и около половины (29 из 61) членов Комиссии партийного контроля. Из 1996 делегатов XVII съезда ВКП(б) с решающим и совещательным голосом было арестовано 1108 человек, из них 848 были расстреляны.

Из 128 членов и кандидатов в члены ЦК ВЛКСМ, избранных на X съезде комсомола в 1936 г. в 1937-38 г. было арестовано 96.

Из 85 высших военачальников, составлявших в 1935 г. Военный Совет при наркоме обороны, в 1937-38 гг. были репрессированы 76; из них 68 были расстреляны.

За 1934-39 гг. были репрессированы около 22 тысяч сотрудников НКВД.

Из участников I-го съезда Союза советских писателей до начала войны было репрессировано более 40 % (из которых более 65 % состояли в партии).

На протяжении всей кампании смены кадров Сталин принимал прямое участие в определении судеб высокопоставленных функционеров. Донесения об арестах, ходе следствия и намечаемых приговорах направлялись ему Ежовым. На них Сталин делал свои комментарии и пометки. Так, получив показания старого большевика Белобородова, Сталин переслал их Ежову с резолюцией: «Не пора ли нажать на этого господина и заставить его рассказать о своих грязных делах? Где он сидит: в тюрьме или гостинице?» На протоколе допроса Соколовской, бывшей директорши «Мосфильма», жены бывшего наркомзема Яковлева, Сталин написал: «Нам нужно знать, для чего эти два мерзавца почти каждый год ездили за границу». В списках приговоров, составивших 11 томов, значились имена около 40 тыс. партийно-номенклатурных работников, приговорённых к расстрелу, и около 6 тыс., приговорённых к заключению в тюрьмы и лагеря.

Из протоколов допросов подсудимых.

Из заключительной речи прокурора Вышинского на процессе «параллельного центра».

«Мы имеем заговор, мы имеем перед собой группу людей, которая собиралась совершить государственный переворот, которая организовалась и вела в течение ряда лет или осуществляла деятельность, направленную на то, чтобы обеспечить успех этого заговора…

Предатели шли на всё, даже на распродажу родной земли… троцкистские иуды, продававшие родину за 30 серебренников, да и то фальшивых, пытавшиеся отдать в кабалу иностранному капиталу нашу страну…

Они умели маскировать, они умели скрывать свои настоящие чувства и взгляды, двурушничали, обманывали… действовали с наглостью и цинизмом… оказывало некоторое влияние их положение, позволявшее им думать, что они настолько крепко законспирированы и замаскированы, что не будут разоблачены до конца

…

Это — вовсе не политическая партия… это — просто банда уголовных преступников, ничем или, в лучшем для них случае, немногим отличающихся от бандитов, которые оперируют кистенем и финкой в тёмную ночь на большой дороге…

Капиталистический контроль, о котором тогда говорили, мечтали и которого требовали троцкисты и вот эти, сидящие здесь на скамье подсудимых главари троцкистского блока — это право капиталистов распоряжаться нашей родиной, нашими рынками… контроль политический, уничтожение политической самостоятельности нашей страны, приспособление законов страны к интересам и вкусам международного капиталистического хозяйства. Вот что означал этот, так называемый, капиталистический контроль, о котором тосковали Троцкий и некоторая часть сидящих здесь на скамье подсудимых».

Из выступления Сталина, июнь 1937 г.

Процесс правотроцкистского блока (третий московский, 1938 г.)

2 — 13 марта 1938 года в Москве прошёл третий и последний из открытых процессов над представителями высшей партийной элиты. Перед Военной коллегией Верховного Суда предстал двадцать один подсудимый, среди которых были такие видные фигуры как бывшие члены Политбюро Бухарин, Рыков, Крестинский; бывший начальник ОГПУ Ягода; бывший нарком внешней торговли Розенгольц.

Согласно обвинительному заключению, подсудимые:

Согласно показаниям обвиняемых, намечая политический переворот и «восстановление капитализма», они не собирались сообщать народу свои подлинные планы и намерения:

Из заключительной речи прокурора Вышинского на процессе правотроцкистского блока.

«… Они продавали родину, торговали военными тайнами её обороны, они были шпионами, диверсантами, вредителями, убийцами, ворами, — и всё для того, чтобы помочь фашистским правительствам свергнуть Советское правительство, свергнуть власть рабочих и крестьян, восстановить власть капиталистов и помещиков, расчленить страну советского народа, отторгнуть национальные республики и превратить их в колонии империалистов… они старались изо всех сил поджечь наш родной дом с четырёх концов… чтобы вернуть власть помещиков и капиталистов, на которых эти предатели работали, не покладая рук».