Чаша отравы

КНИГА ТРЕТЬЯ. ПРЕОДОЛЕНИЕ

Вечерний банкет в особняке Беляковых был в самом разгаре. Гостей собралось не так много — лишь наиболее близкие британские и американские друзья отца и сына. И, конечно, семейство Саммерфилдов, с которым генералам предстояло породниться.

Присутствующие отмечали посвящение Белякова-младшего в бароны и пожизненные пэры Великобритании, которое состоялось днем. Когда-то, еще в детстве, Владислав читал книгу Виктора Гюго «Человек, который смеется». О том, как главный герой, изуродованный в детстве до неузнаваемости, выросший странствующим фигляром, спустя десятилетия в одночасье стал лордом. А точнее — как сын опального, умершего уже к тому времени на чужбине, пэра — был восстановлен в правах, положенных ему как наследнику, даже не подозревавшему о своем высоком происхождении. Мог ли тогда маленький Владик представить себе, что сам станет лордом? Впрочем, конечно, в отличие от Гуинплена, он с рождения жил в роскоши. Мама ни в чем ему не отказывала — отец, под протекцией Волина стремительно на фоне уничтожения социализма и построения «новой России» взбиравшийся по карьерной лестнице, снабжал семью всем, чем только можно. Да, потом родители разошлись, но папа сына не забывал никогда.

Вот пришло время — и он стал наследственным российским дворянином. Вроде неформальным. Пока еще... Хотя формальный негласный маркер — в виде закрытого реестра «Собственник — Российская Федерация» — уже вроде как имеется...

И начиная с сегодняшнего дня — не просто гражданство одной из самых уважаемых и могущественных стран мира, а дворянское достоинство...

Влад вспоминал торжественную церемонию вступления в палату лордов — да, с начала восемнадцатого века, которое описывалось в книге, прошло немало времени, что-то было точно так же, что-то не совсем так... Но торжественность, сопричастность к тому, что своими корнями уходит в далекую глубь столетий, — всё это как было, так и будет впредь. Пока стоит Соединенное Королевство. И вот он, Влад Старлинг, — неотъемлемая часть этого пышного величия.

Российскому генералу даже не верилось, что всё это происходит с ним. Он не мог до конца привыкнуть к тому, что ему выпало. Новоиспеченный молодой лорд закрывал глаза, думая, что, может быть, он спит, но потом открывал их — и видел вокруг всю ту же пышную роскошь, те же знаки древней власти. К которой теперь сопричастен и он сам.

И вот банкет. Точнее, не просто банкет, а небольшой раут. Роскошно сервированный стол. Вышколенные лакеи в белых перчатках и масках. Статуя Высшего Отца в нише главного зала. Англосаксонские аристократы за столом. Молодые и старые, чопорные и не очень. Теперь это — его семья. И его будущее потомство станет ее неотъемлемой частью.

Потомство... Вот рядом с Владом — графиня Сильвия. В прелестном соблазнительном вечернем платье. Вся в бриллиантах. Весело смеется, обнажая зубы в белоснежной улыбке. Голубые глаза миледи словно светятся изнутри.

Влад ухаживал за своей невестой, ласково к ней прикасался, смотрел в лицо, говорил комплименты...

Да, это судьба. Это теперь его жизнь.

Ему — и таким, как он и его отец, — принадлежит и будет вечно принадлежать вся Россия. И все ее несметные богатства потребляются ими — вот здесь, на цивилизованном Западе. Во имя этого они и живут, и являются вершителями судеб страны.

Влад испытывал искреннее, можно даже сказать, трепетное чувство благодарности к своему отцу-герою. Который, не отступив, не струсив, не замарав чести, прошел осенью восьмидесятого свое «боевое крещение». Вспоминал благодетеля семьи генерала госбезопасности Волина, в честь которого его назвали. Ныне, увы, уже покойного. Какие же они славные и достойные люди. Голубая кровь. Белая кость. Становой хребет России.

И не только России, но и всего цивилизованного мира. Постепенно становятся родственными владетельные семьи разных стран. И он, Влад, — составная часть этого.

Ему всего тридцать три года. Он в самом расцвете сил. Впереди — вся жизнь. Со всеми ее безграничными возможностями и сладостными удовольствиями. Перед ним, перед Сильвией и перед их будущими детьми — весь мир. Как на ладони.

И у них в кулаке — вся Россия. Безраздельно им принадлежащая. Возложенная на алтарь их безбрежного, немыслимого, непредставимого счастья...

— Ну что ж, как мы и планировали, Трамп уходит, — сказал Бутчер-старший. — Он так до конца и не понял, в чем состояла его роль, почему его допустили на четыре года. Он и те, кто его поддерживал, думали, что победили, что сейчас начнется какой-то реванш? Как смешно! Его миссия заключалась в том, чтобы собрать на себя то, что совсем скоро будет показательно прихлопнуто. И навсегда подчинено. В Белый Дом в будущем году придет подлинная, а не клоунская команда профессиональных политических менеджеров, которой предстоит работать от лица Байдена. Ими будет выражаться воля глобальных владетелей. Предлагаю выпить за это.

Все подняли бокалы.

— Ура! — крикнули высокие гости.

— За нашу власть над миром! — провозгласил Бутчер-младший...

«Владетели» ели, пили, обсуждали свои небожительские дела. Постепенно, час за часом, банкет подходил к концу.

— Леди и джентльмены! Прошу вашего внимания! — сказал, поднявшись со своего места, граф Ричард Саммерфилд, грузный мужчина в возрасте. — Милорд Влад Старлинг, еще раз примите мои сердечные поздравления с тем, что вы вошли в наш высокий круг. Досточтимый сэр Эндрю Бельякофф! Верная супруга моя, Маргарет! Дочь моя единственная, Сильвия! Как глава семьи, я еще раз заверяю в своей приверженности стремлению породниться. Пусть же наши владетельные рода соединятся через наших прекрасных детей. Давайте назначим помолвку и позовем на нее высоких гостей из многих стран. Предлагаем дату — восьмое января будущего года. В нашем родовом замке в Чиддингстоне. Всех сидящих за этим столом приглашаем!

— Ура! — провозгласили гости. — Счастья молодым!

Раздались аплодисменты.

Влад и Сильвия встали. Широко улыбаясь, влюбленно посмотрели еще раз друг другу в глаза и поцеловались.

Молодой город, где кипела грандиозная стройка не только республиканского, но и общесоюзного значения, встретил Леонида Ильича теплой солнечной погодой. И так же тепло и радушно встречали руководителя КПСС тысячи жителей Нурека, съехавшихся сюда для строительства ГЭС со всех концов огромной страны.

Местные руководители в штабе доложили Брежневу о ходе работ. Как они заверили, всё идет по графику, и до пуска первого гидроагрегата осталось уже совсем немного...

Леонид Ильич стоял у створа плотины, которая должна стать самой высокой в мире, и внимательно всматривался в величественное сооружение, волей и энергией советского народа возводившееся в этом горном краю.

Тем временем к створу со всех концов стройки шли рабочие, чтобы поприветствовать Брежнева и поговорить с ним. Заметив это, руководитель партии стал спускаться вниз. Там люди обступили его.

— Я, товарищи, побывал на многих крупных стройках нашей страны, объездил немало стран и видел много удивительных сооружений, — начал говорить Леонид Ильич. — Но то, что я увидел в Нуреке, не идет ни в какое сравнение с тем, что мне приходилось видеть! Вы сооружаете ГЭС в невероятно сложных горноклиматических условиях. Поражают воображение турбинные водоводы станции, которые предстоит выполнить с ювелирной точностью. Как инженер могу сказать, насколько сложная и в то же время удачная компоновка составных частей сооружения. Вы, нурекчане, — молодцы, поистине герои, и дело ваших рук замечательно!

А потом с участниками ударной комсомольской стройки начался откровенный разговор — как о достижениях, так и о недостатках.

— Леонид Ильич, жилья не хватает, — сказал кто-то.

— Не хватает? — Брежнев обернулся к первому секретарю ЦК КП Таджикистана Джабару Расулову: — Сколько денег требуется для строительства жилья в этом году?

— Один миллион рублей, — ответил руководитель республики.

— Госплан выделит вам этот миллион, — заверил Брежнев. — Поможем вам и с металлом, и с цементом.

— Да, Леонид Ильич... Мы любим смотреть спортивные передачи, состязания... Международные... Мы хотим болеть за наших, советских спортсменов в прямом эфире, но сигнал сюда не поступает, нет ретранслятора, — сказал бетонщик Вадим Гриднев.

— В самое ближайшее время ретранслятор будет установлен, — пообещал Брежнев.

— Отлично! Молодец, что попросил, — негромко сказал Вадиму стоявший рядом водитель самосвала Шариф Эргашев. — Куплю, значит, телевизор. Кстати, не забыл? В субботу с утра жду к себе во двор — на плов, по случаю рождения первенца.

— Спасибо, обязательно приду. Скоро, надеюсь, и тебя с Фаридой позову по тому же поводу. Нам с Верочкой где-то месяц остался.

— Обязательно!.. Ну, и за жилье Леониду Ильичу сердечное спасибо. Нам это как раз очень будет нужно!

— Ага...

— Мне часто снится Таджикистан. Мой Нурек. Вахш... Водохранилище... Стоит облако от брызг, а в нем горит радуга... — сказал Рахим. — Вы были когда-нибудь у нас?

Трое друзей отрицательно покачали головой. Иван произнес:

— Увы, не довелось. Отец рассказывал, что был там на первом пуске. Еще до моего рождения. Его завод, ЗиЛ, ныне угробленный, выпускал машины, они широко использовались при строительстве ГЭС.

— Мой, кстати, тоже... — добавил Денис. — Он тогда работал на МАЗе.

— Надо же... Всё было общее. И страна одна на всех... — сказал таджик. — Спасибо, Вань, что открыл мне глаза. Дед тоже мне объяснял в свое время, но я, стыдно признаться, не придавал значения, думал, что всё в прошлом. А потом в восемнадцать лет женился, стали мы отдельно жить. Дети пошли, не до политики или истории было... Их у меня четверо. Как там они все... Звонил моей Зухре позавчера, говорит, живут... Без подробностей, но знаю, что тяжело им без меня. Швеей подрабатывает... Мама что-то посылает, она в Москве сиделкой работает, за больными стариками ухаживает.

Рахим тяжело вздохнул.

— Знаю, друзья, что не особо вы нас любите. Дикарями считаете, говорите, что понаехали. С тараканами и крысами сравниваете. Но мы сами не стремимся сюда. Если выбирать место для жизни, то лучше родного края, где ты вырос, нельзя ничего найти. Только нужда нас гонит. У вас хоть что-то можно заработать, хоть как-то пожить. А мы там выживаем. Там для рядовых людей нет сейчас нормальной жизни. Мне как-то ролик из фильма прокрутили, там один другому говорит, что товарищ Ленин очень хочет видеть вас в родном кишлаке. Так ведь я согласен! Я бы всю жизнь прожил в Нуреке, но там не платят столько, сколько в Москве или Питере. В Питере, кстати, отец мой погиб на стройке, так даже никакой компенсации не дали... Всю жизнь прожил бы, рядом с семьей, детей воспитал бы. Как все мои предки. И не нужны мне другие края, мой край теплый и благодатный. Так, поездить по стране в отпуск, как турист, или друзей навестить. А не как раб. Вот дед мой весь Союз объехал...

— Не говори так, Рахим, — произнес Смирнов. — Мы так не считаем. Да, ты прав. Нужно, чтобы в любой точке страны люди жили достойно, чтобы не было такого, что где-то нищета, а где-то избыток средств. Чтобы не было такого, что кто-то вынужден заниматься черной и тяжелой работой за гроши вдалеке от родных краев только потому, что не там вырос. У нас всех, несмотря ни на что, по-прежнему одна страна и одна судьба. Как бы нас ни разделяли. Ты ведь родился в СССР?

— Да, — улыбнулся Эргашев. — 14 ноября 1991-го. На седьмом месяце... Спешил, видимо, а иначе не успел бы застать. Что-то не так пошло, но врачи спасли меня и маму.

— Ой, так у тебя сегодня днюха! Хоть и не юбилейная. Что же молчишь? Поздравляем! — сказал Гена.

— Присоединяюсь, — поддержал Денис.

— Аналогично, — сказал Иван.

Все трое пожали руку Рахиму.

— Так вот, — продолжил Иван. — У нас одна страна. И одна на всех беда. Да, русские националисты... и национально сознательные граждане, которые на этническое происхождение внимательно смотрят... не любят Советскую власть и СССР, говорят, мол, зачем присоединили всех... Но вас, к сведению, не коммунисты присоединили, а еще при Российской империи, а коммунисты по сравнению с дореволюционными временами больше потеряли территорий, нежели приобрели — но ведь и в этом тоже обвиняют, шизофренически... Ну, вот, видно, забыли они, те, кто так вас не любит, что как раз при Советской-то власти российские города были, так сказать, национально однородными... Раз это для них столь уж важно и жить они без этого не могут. Что это капитализм, и только капитализм нарисовал столь неприятную их взору национальную картину на улицах Москвы и других городов. Был бы социализм — не нужно было бы никому никуда мигрировать в поисках лучшей жизни. Ибо она была хорошей везде, во всех республиках. Но не могут этого понять люди. И не хотят... Да, одна на всех беда. Враг захватил нашу страну. Ударил в спину. Изнутри и сверху. Только Белоруссия сумела отбиться и стоит уже четверть века. И нам надо вместе уничтожить этих врагов. Мы вместе должны убрать здешних кровопийц. И мы, коренные, и вы, так называемые мигранты. А потом, как и в ходе наступления Фрунзе, и ваших баев и эмиров завернем в саваны и мы, и вы, и те, кто сейчас там живет и трудится. И будет снова большая цветущая Родина, одна на всех. И каждый, раз уж на то пошло, будет жить там, где ему удобно и хорошо, а не там, куда нужда гонит. И Россия даст Таджикистану что-то свое, чего у него нет, а Таджикистан даст России то, чего нет у нее. Жаль, что часть стока сибирских рек так и не удалось перебросить на юг из-за саботажа — было бы продовольственное изобилие для всех. В общем, только если мы будем вместе, у нас будет сила и достаток... Мы все снова станем хозяевами страны. И ты, и твоя мама, и твоя Зухра, и твои дети. Давай... За тебя, Рахим, и твою семью! За твою республику! За рабочий класс! За дружбу советских народов!

— Спасибо! — улыбнулся таджик.

Все четверо сдвинули кружки с чаем.

— За то, чтобы кровопийцы ответили за свои преступления! — сказал Денис.

— За будущий СССР! — добавил Гена.

Вечером в поселении было тревожно. Ощущалось приближение большой беды.

Лидер «Храма народов» Джим Джонс объявил общий сбор, чтобы обсудить с членами общины визит конгрессмена Лео Райана и его возможные последствия.

Их так и не хотели оставить в покое. Когда каждый из них там, на своей родине, в США, страдал от нищеты, не имея нормального крова над головой, не зная с утра, удастся ли вообще в наступивший день поесть или подработать, то государству было на них наплевать — выживайте как хотите. Однако когда волей, энергией и умом Джонса людям удалось объединиться в равноправную общину, когда разрозненные бедняки и отверженные стали сплоченным коллективом, на них начались яростные гонения.

Спасаясь от преследований, сотни американцев решили эмигрировать сюда, в Гайану, англоязычную страну в Южной Америке, правительство которой провозгласило программу «кооперативного социализма». Инициатива переселенцев отвечала планам властей, и им отвели участок земли в джунглях, чтобы они могли построить поселок и заниматься хозяйством.

И им всё удалось. Все семьи разместились в благоустроенном жилье. У всех была в достатке еда. Каждому в случае необходимости оказывали медицинскую помощь, включая проведение сложных операций. Все они, наконец, познали новую жизнь — жизнь без страха за будущее, без произвола господ и власть имущих, без грызни за место под солнцем. Жизнь в дружбе и солидарности. С общим трудом на благо всех и каждого.

Обычно, как известно из истории, подобные начинания на протяжении веков оканчивались ничем. Но здесь, как исключение из правил, у этих простых американцев всё получилось. Община росла и развивалась.

И именно поэтому «родное» правительство решило достать их и здесь. Устами управляемых властями и спецслужбами «родственников» озвучивались бредовые «озабоченности», готовились и осуществлялись подлые провокации, велась оголтелая информационная война.

И вот члены «Храма народов» решили коллективно эмигрировать в Советский Союз.

После этого правительство США решило уничтожить общину под корень, а всех ее членов, живших в Гайане, истребить. Причем как можно быстрее — чтобы любой ценой предотвратить переезд в СССР многих сотен и тысяч человек. Иначе пропагандистско-идеологический баланс будет катастрофически смещен в пользу красных...

Внедренные в общину агенты ЦРУ пытались сеять панику и раздор среди людей. Обстановка была накалена до предела.

Джонни Джонс, приемный сын Джима Джонса, вернулся из ближайшего городка — Порт-Кайтума, куда он сопровождал Райана, побывавшего в гостях у поселенцев. И сразу же ворвался в дом отца, где собрались руководители коммуны:

— Райан убит! Напали на летном поле и расстреляли! И с ним еще людей!

И тут завыла сирена...

Нападение на Джонстаун планировалось тщательно. Боевики американских спецподразделений стягивались по различным направлениям. Днем из Джорджтауна, столицы Гайаны, вылетел самолет местной авиакомпании, который неизвестные американцы арендовали якобы для туристического осмотра Порт-Кайтума. Туда самолет прилетел спустя час. С него сошли два десятка молодых мужчин и отправились «осматривать окрестности». Часть этой группы как раз участвовала в нападении на конгрессмена и сопровождавших его журналистов.

А вечером с аэродромов военных баз США в Панаме и в штате Делавэр взлетели транспортники С-141 и взяли курс на Гайану. Этот десант должен был высадиться в районе Порт-Кайтума. С территории соседней Венесуэлы без ведома местных властей, из района, где обосновались американские частные миссии «Нуэвос Трибос» и «Ресистенсия», служившие прикрытием баз для тайных операций ЦРУ, в воздух поднялись три вертолета. Эти подразделения должны были вступить во взаимодействие с группой наёмников, ранее прибывших в район Джонстауна для ликвидации «Храма народов». На внутреннюю агентуру возложили задачу разжечь панику в Джонстауне, чтобы обеспечить скрытность приближения головорезов к поселению.

К атаке всё было готово. Кольцо вокруг поселения сомкнулось. Всего боевиков было около ста двадцати человек. Нападавшие были с оружием и в противогазах.

Когда раздался сигнал тревоги, мужчины бросились к складу, где хранились охотничьи ружья и арбалеты. Но на окраинах Джонстауна уже раздавались автоматные очереди — боевики ЦРУ стреляли в беззащитных жителей.

Группа захвата прорвалась к дому Джима Джонса и убила его одним из первых. После этого началось массовое истребление членов общины...

Выстрелы начали смолкать. Всех, кто сопротивлялся, профессионалы убили быстро. Оставались еще около четырехсот женщин, детей и стариков.

Боевики согнали их к центральному зданию.

К руководителям операции, представлявшим начальство ЦРУ, то и дело подходили командиры подразделений и запрашивали указания.

— Разбить на группы по тридцать человек и рассредоточить по территории поселка! — велел Уильям Бутчер.

Спустя некоторое время распоряжение было выполнено.

— Всё готово? — спросил Бутчер командира группы по отравляющим веществам.

— Да, сэр! — ответил Дэвид Грин.

— Слушать сюда! — скомандовал Уильям. — Выстроить всех в очереди. При каждой — сформировать конвойную группу, назначить командира, он отвечает за порядок, чтобы никто не покинул отведенное им место. Грин, вы распределите вещество, и один член каждой из групп — командир решит, кто, — будет разливать его по кружкам и заставлять всех последовательно принимать. Говорить, что это успокоительное. Ясно?

— Да, сэр! — ответили все хором.

Однако при выполнении приказа начались проблемы. «Вещество» оказалось смесью транквилизатора с цианистым калием. Его действие проявлялось мгновенно — принявшие отраву тут же падали в судорогах и умирали.

Некоторые стали отбиваться от кружек с ядом, которые им совали убийцы.

Видя это, Бутчер заорал:

— Кто не хочет пить — вливать насильно! Сопротивляющихся — расстреливать!

Женщин хватали за горло и лезвиями ножей разжимали зубы. Детей брали на руки и зажимали пальцами нос. Когда они начинали задыхаться, им вливали яд прямо в горло.

Применялись и одноразовые шприцы. Людей заставляли ложиться на землю лицом вниз и делали уколы прямо через одежду.

Тех, кто пытался бороться или бежать, расстреливали на месте...

Билл Бутчер, молодой начальник из ЦРУ, отпрыск одного из богатейших родов, торжествовал. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство блаженства, когда видел, как один за другим уходят на тот свет враги государства, посмевшие отвергнуть ту участь, которая была им уготована на родине, и построить тут, на другом континенте, свой мир без властителей. Пусть же это будет четким «месседжем» всем — такое отныне и навеки будет караться только смертью. И неважно, сколько людей придется убить — десятки, сотни или тысячи. Раз им суждено страдать на самом дне общества и одним своим видом устрашать других, заставлять их «крутиться», то они не имеют никакого права дезертировать из социального ада. А бросать вызов, объединяясь в своем кругу помимо господ, а уж тем более брать на вооружение идеи проклятого коммунизма и признаваться в любви к СССР — это гарантированное самоубийство.

Всё внутри у Бутчера пело от удовлетворения. Последний раз он испытывал такое, когда совсем еще желторотым юнцом воевал во Вьетнаме. Когда собственноручно стрелял и резал мирных жителей деревни Сонгми, жег их дома.

Билл ходил по поселку — на каждом шагу лежали трупы проклятых «комми». Пинал их ногами, вытирал обувь о лица. И хохотал во весь голос, торжествующе воздевая руки.

Будут знать эти ничтожества, как строить недозволенное счастье! Ничего у них не получится! Никто никогда не уйдет от воли владетелей! О революции, как у Советов, нет, конечно, и речи. Но даже скрыться от власти тех, кому принадлежат Штаты и весь «мир свободного рынка» — не выйдет! Достанем этих нищих, осмелившихся перестать быть нищими, где угодно, даже на краю света! У нас длинные руки! Ха-ха-ха-ха!..

В конце концов, трупы аккуратно уложили. За двое суток замели следы и подогнали всё под легенду о массовом самоубийстве...

— А ничего, что они тогда убили 918 человек? В том числе стариков, женщин и детей? — спросил Иван оппонента — Леонида Никшича, начальника одного из отделов предприятия, сотрудники которого отмечали профессиональный праздник.

— Ну, тогда это было оправдано, — с апломбом ответил тот. — Они же хотели эмигрировать в СССР, а этого нельзя было допустить.

— То есть свобода эмиграции — это не для всех?

— Ты не понимаешь — это другое! Это коммуняки...

— Значит, на коммунистов не распространяются права человека? Да, они, как ты говоришь, отобрали у твоих дворянских предков особняк в Питере, обида гложет... Но ведь многие дворяне, для кого величие страны выше личной роскоши, стали служить народу после революции... Ты вот ругал красных за расстрелы в подвалах ЧК, за репрессии. А вот это как? Вторглись в чужое государство, убили почти тысячу безоружных сограждан, которые никакого заговора не затевали, просто-напросто хотели мирно переселиться в другую страну. Женщин, детей, в том числе грудных...

— Это было правильно! Не надо было заигрывать с СССР!

— Они не сразу захотели к нам уехать. Сначала их гнобили...

— Значит, было за что. Не надо было коммуняцкие идеи пропагандировать...

— Они просто хотели объединиться и покончить с нищетой для себя.

— Надо было работать нормально, чтобы не быть нищими... А то, что они сделали, это не по правилам. Вот и получили свое.

Сидевшие за столом в кафе люди внимательно вслушивались в дискуссию. Тут было несколько бывших сокурсников Смирнова, которые после окончания вуза пошли работать в космонавтику. И, соответственно, их нынешние коллеги по предприятию.

— Слушай, ты, я вот сама внучка главного парторга королёвской «фирмы». У меня в детстве было всё! — распалилась одна из присутствующих, инженер Светлана Дуповская. — И роскошная квартира с высоченными потолками, и черная «Волга», и вещи импортные. Но я ненавижу коммунизм и коммунистов!

— А за что? Они же дали тебе всё. Гораздо больше, чем другим. А ты ненавидишь... — сказал один из бывших сокурсников Ивана, Коля Чайкин.

Дуповская немного подумала и нехотя ответила:

— Ну... за их лицемерие.

— Какое лицемерие? — спросил инженер Владимир Давыдов.

— Они говорили одно, а делали другое...

Смирнов внимательно всмотрелся в веснушчатое лицо оппонентки и произнес:

— А я знаю истинную причину твоей ненависти. Хочешь, скажу? Ты коммунистов ненавидишь не за лицемерие, а за потолок. Да, за потолок. За то, что при коммунистах он хоть и высокий, как у тебя... при твоем деде-парторге, но он всё же есть. Ты думаешь, что раз твой предок таков, что смог стать высоким начальником, то при капитализме он достиг бы гораздо большего, в десятки раз? Так ведь? Ты думаешь, что при капитализме ты с твоим фамильным потенциалом стала бы госпожой, владелицей виллы, не нужно было бы впахивать на инженерной должности? Вышла бы замуж за какого-нибудь богача под стать твоей семье в том вымышленном мире? Так надо об этом прямо говорить...

Дуповская вспыхнула и заорала — так, что за соседними столиками перестали говорить и с любопытством уставились:

— Да ты... коммуняка... Вы все жалкие, и ты тоже... Сначала я, как только тебя увидела, даже пожалела, как собачку какую-то... Вы неприспособленные для жизни, а обвиняете в своей неустроенности других, норовите общество переделать, заставить людей жить в каком-то равенстве! А теперь скажу — я ненавижу тебя! И всех вас, коммуняк, ненавижу! Ты мразь! И все вы — мрази!

— Всё, всё! Хорош! — поднялся Давыдов.

— Да, действительно, что это вы тут... — сказал его коллега Демьян Паршин. — Праздновать надо, а не ругаться.

— Понимаете, товарищи, то, что произошло сорок два года назад в этот же день, представляет собой серьезный «скелет в шкафу» современного капитализма, — сказал Иван. — С одной стороны, официально утверждается, что это было массовое ритуальное самоубийство. А, с другой стороны, это как бы неофициальный посыл всем — там красная линия, и если пойти в эту запретную зону, и если такое объединение станет успешным, то его без излишних дискуссий уничтожат извне. Вместе с людьми, физически. Даже если они не будут протестовать, устраивать забастовки, готовить заговоры и революции.

— Тут что-то очень важное. И в то же время странное... — произнес Гена. — Ведь Штаты исторически формировались в том числе как множественные поселения приверженцев тех или иных сект, течений в протестантизме, которые на исторической родине, в Британии, не имели должной свободы. А тут — такая реакция...

— Это немного другое, — возразил Смирнов. — Все замкнутые общины, в том числе религиозные, все гетто, диаспоры — они стратифицированы. То есть существует, грубо говоря, элита и быдло. Классовое общество в миниатюре. Есть вожди или владельцы капиталов, которые решают судьбы всех остальных в своих интересах, кардинально отличающихся от интересов сообщества в целом. И есть те, кто пашет на верхушку. А члены «Храма народов» фактически впервые в обозримой из наших дней истории смогли сформировать общину на эгалитарных принципах. Причем, в отличие от тех же иудейских кибуцев, открытую всем желающим, готовым соблюдать общие для всех правила.

— Это были представители низов... — сказал Дашкевич. — Так ведь?

— Да, в основном они. В расовом аспекте много чернокожих. Тогда еще жива была в памяти всех дискриминация и сегрегация. Только-только американское общество начало изживать этот позор.

— Получается, им удалось то, что не удавалось другим, которые хотели того же... — сказал Рахим.

— Да. И в этом уникальность их опыта. Обычно, если мы возьмем какую-нибудь общность, коллектив, причем не просто клуб по интересам, а ту, в рамках которой проходит более-менее полный, завершенный жизненный цикл человека, от производства, добычи средств к существованию, до потребления, — то увидим, что не так-то просто создать такую организацию на принципах равенства и равноценности. Не так-то просто сделать так, чтобы не выделялась эгоистическая верхушка, паразитирующая, жирующая на принудительном аскетизме тех, кто в основании пирамиды. Община Джонса была явным исключением из правил. Он как-то смог подобрать ключ.

— А почему, кстати, сложно этого добиться? — поинтересовался Игнатенко.

— Исторически вопрос согласования общих действий, решений по ним всегда был сложен. Один предлагает одно, другой — другое. И при возникновении непримиримого противоречия один из вариантов его разрешения — раскол. Если для того, кто идет на раскол, он по ресурсным основаниям возможен и если сохранение в составе общности в статусе проигравшего менее приемлемо, чем уйти и прихватить единомышленников. А когда по тем или иным причинам уйти или расколоться невозможно, то неизбежно возникают доминанты, которые уже напрямую, без дискуссий, диктуют свою волю. Те же, кому эту волю диктуют, не имеют возможности уйти или полагают подчинение меньшим злом для себя, нежели уход и раскол, в том числе потому, что тогда потеряют больше. С одной стороны, это решает проблему постоянных споров и разногласий по дальнейшим решениям и действиям. С другой же стороны — возникает угнетение. Как минимум психологическое. Но им не ограничивается — ибо эти доминанты начинают подгребать под себя и потребительские ресурсы, оставляя другим лишь минимум. Они начинают использовать низы как инструмент для удовлетворения своих потребностей, не совпадающих с объективными потребностями общности в целом. Не только решают за других, что им делать, но и вызывающим образом, статусно, выделяются в чисто потребительском аспекте. То есть происходит классообразование в миниатюре. Неистребимо стремление одних к тому, чтобы сделать из других инструменты удовлетворения своих желаний. К тому, чтобы рулить максимально возможным объемом ресурсов единолично, ни с кем не делясь. И в известном смысле, с объективной точки зрения, это естественно. Объективная же основа такого появилась еще тогда, когда на заре цивилизации благодаря прогрессу производительных сил человеку стал доступен прибавочный продукт — то есть излишек сверх того, что нужно для непосредственного удовлетворения минимальных жизненных потребностей. Качественно углубилось разделение труда по сравнению с примитивной первобытной общиной. Мы уже говорили, кстати, и про классы, и про прибавочный продукт.

— Ну, да... — подтвердил Денис. — Получается, устойчивы как раз те структуры, где вот такие лица держат все ресурсы в своих руках и диктуют свою волю. А те, где такого нет, рассыпаются или перерождаются.

— Получается, так. Утверждается, что тот, кто лично заинтересован в результатах деятельности той или иной структуры, как раз и должен иметь реальные рычаги влияния — и это или один человек, или немного, в любом случае не все, не коллектив... В общем, так и выделяется верхушка... А вот сам я много раз в общественной деятельности, и в коммунистическом движении, и через ефремовцев, выдвигал подобные идеи — пусть все недовольные, все, кто не желает быть ни рабом, ни господином, объединятся. В общину, в комьюнити. Как писал сам Ефремов в «Лезвии бритвы»: «Почему бы людям не создавать дружеских союзов взаимопомощи, верных, стойких и добрых? Насколько стало бы легче жить. А дряни, мелким и крупным фашистикам, отравляющим жизнь, пришлось бы плохо». Ну вот, по идее, казалось бы, такое возможно. Объединить людей на договорных принципах и создать своего рода клуб. С обменом информацией, с кооперативным производством, то есть зарабатыванием средств, с кооперативным же потреблением. Вплоть до собственных автономных поселений людей, осознанно отвергающих социальную, господскую иерархию, приверженных социалистическим принципам. Ну да, сейчас очевидно, что такие поселения задавили бы, а людей закрыли. Просто по беспределу, безо всякого обоснования, исходя из политической целесообразности. Но и когда власть в России еще не фашизировалась до такой степени, всё равно люди на призывы не откликались. А если и пытались что-то делать, то всё разваливалось. Как из-за того, что не чувствовалось жизненной необходимости быть вовлеченными во что-то другое по сравнению с обыденной жизнью. Так и из-за того, что у каждого было свое собственное видение, а к общему знаменателю прийти не удавалось. Видимо, те, для кого всеобщее благо на первом месте, в отличие от тех, для кого на первом месте личное благо, не всегда могут договориться. Так как всё намного проще там, где царит конкуренция за ресурсы и господский ранг, благодаря которым можно решать и управлять. Кто выиграл схватку, тот и прав, тот и рулит всем, того и слушаются, тому повинуются. Видимо, устойчивые и эффективные организационные структуры могут в нынешних условиях, как правило, существовать только благодаря диктату тех, кто держит все ресурсы в своем владении и принимает решения, пусть и в своих интересах, в ущерб основной массе.

— А народные предприятия? Ведь они, насколько я знаю, есть... — сказал Гена.

— Их очень мало. И они под «крышей» коммунистов. Не массово, увы, а только как исключение. И подвергаются прессингу. Многие сторонние хищники почему-то считают, что если где-то ресурс производится и распределяется эгалитарным способом, то его можно и нужно сожрать самому. А если этот же ресурс находится под властью такого же хищника, то нет. Многим представляется противоестественной и подлежащей уничтожению любая структура, где нет гедонистической верхушки и угнетенной массы.

— Богачи, кстати, гораздо более охотно объединяются во всякие клубные структуры, — заметил Денис.

— Да, именно, — согласился Смирнов. — Низы не очень-то жаждут объединяться помимо, в обход господ. Порой такие даже открыто говорят, мол, только частнику и государству дозволено организовывать людей, а самим, кооперативно — ни-ни. Не сметь!

— Стереотипность схем, в которые люди уже и так, худо-бедно, вовлечены? Нежелание бросать силы, время и запасы на нечто новое и рискованное? А у богачей и так избыток ресурсов, в том числе свободного времени, — предположил Гена.

— И это тоже... И еще, я уже говорил об этом, у многих представителей низов есть какое-то нездоровое, злокачественное, причем довольно искреннее, не из-под палки, стремление пожертвовать чем-то в пользу господ. Даже в виде отказа голосовать за коммунистов и их выдвиженцев, в виде поддержки откровенного жулья на выборах. Да, если бы массы низов не отключали собственное критическое мышление, не отказывались от собственных интересов, не жертвовали всем ради господ, прикрывающихся интересами веры и нации, то и устойчивых классовых, государственных структур не сложилось бы вовсе. Еще Ленин это подметил, помните? «Раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам».

— Понятное дело, пожертвовать собственным благополучием, своим будущим... даже жизнью, ради всего общества — это оправданно. Но чтобы ради роскошной жизни верхушки, извращение какое-то, тут я согласен с Лениным... Такое действительно часто встречается... — произнес Денис.

— Угу, — сказал Смирнов. — Не все, правда, этот факт замечают с первого раза.

— Но у этих американцев всё же получилось, они ради себя стали жить, а не ради баев... — заметил Рахим.

— Да. Видимо, сошлось много факторов. То, что участникам, по сути, до объединения нечего было терять, они и так были бедны, ничего не имели, ни имущества, ни постоянной работы. То, что в коммуне у них стало всё общее, все стали всем обеспечены для нормальной жизни. То, что у них появилась общая судьба и общие цели. То, что каждый из них сознательно взял обязательство не стремиться к возвышению над другими. То, что их организовал такой уникальный, альтруистичный и в то же время умный человек, как Джонс. И этот уникальный практический опыт показал, что, в принципе, люди вполне способны вот так организовываться — и эта схема может быть очень устойчивой. Возможно, еще и потому, что менталитет у американцев более коллективистский, нежели у русских, которые испокон веков были коллективистами лишь по принуждению, в том числе под влиянием экстремальных климатических факторов, и такая модель всем осточертела. Русские на самом деле крайне индивидуалистичны, вопреки расхожим стереотипам.

— Может быть, может быть... — сказал Рахим. — Мы, таджики, стараемся держаться вместе, когда за границей. И узбеки, и киргизы. У нас, конечно, есть и свои господа. Но есть и организация, которая может хотя бы попытаться помочь в случае чего.

— Вот и я о том же... — сказал Иван. — В общем, удалось им. И власть увидела в этом крайне нежелательный прецедент. И убила всех. Клубные структуры — только для богатых. А бедняки обязаны грызть друг другу глотку за кусок хлеба. И подпирать снизу всю пирамиду угнетения. Чтобы все видели, каково быть там, на самом дне, и оставались послушными. А если всем будет куда смыться от этого инферно, то система рушится.

— А наши колхозы? — поинтересовался Гена.

— Коллективизация происходила в рамках построения социализма и была инициирована Советской властью. Хотя, даже несмотря на всемерную поддержку со стороны государства, вплоть до силового прикрытия, кулаки яростно сопротивлялись. Первоначально никто не планировал их раскулачивать — власть просто предложила всем желающим крестьянам объединиться в схему, выгодную им лично и обществу в целом. Но это означало, что бедняки переставали быть зависимыми от кулаков, которые опутали их кабальной зависимостью и заставляли вкалывать за гроши из года в год. Кулаки — это не те, кто сам лично, силами своей семьи, пахал от зари до зари. Кулаки — это те, кто давал деньги и продукцию в рост под грабительские условия, кто эксплуатировал батраков. И эти кулаки поняли, чем грозит им коллективизация — хотя первоначально их лично она не касалась. Не желая терять зависимых от них крестьян, они организовали кровавое сопротивление. Конечно, заведомо обреченное — раз власть была Советская... Беру примером первую коммуну, созданную питерскими рабочими на Алтае, сразу после революции, еще до того, как там окончательно установилась власть Советов. Про нее даже сняли фильм «Первороссияне», в очень необычном стиле, на полку положили, а, на мой взгляд, напрасно. Так вот, начали они пахать землю, и к ним стали приходить окрестные батраки. И местные землевладельцы, белоказаки, приказали сначала коммунарам закрыть коммуну и разойтись батраками по окрестным деревням, чтобы не больше определенного количества семей на деревню. Но не сломили духа коммунистов — они всё равно продолжали борьбу, агитацию. В условиях колчаковской власти их, конечно, всех вырезали тогда. Но это показательно — если люди сами хотят организоваться на принципах равенства и у них это получается, даже если это не затрагивает непосредственно имущественные интересы других, всё равно им мешают. Всегда. Доходит до убийств. Это, по-видимому, всеобщий социальный закон.

— Значит, этот путь уже бесперспективен? — уточнил Денис.

— По-видимому, да. Разве что такие поселения для желающих жить в равенстве устроить в той же Белоруссии или иной независимой от глобального капитала стране. Причем всем жителям поселений надо предоставить возможность и зарабатывать средства неотчужденным коммунарским трудом, и гарантировать минимально необходимый безусловный пакет благ для более-менее нормальной жизни. Чтобы высвободить значительное количество сил и времени для свободных действий по совершенствованию самих себя и мира вокруг, как индивидуально, так и коллективно, что, конечно, лучше. Дать всем возможность солидарно реализовывать высокое социальное жизненное предназначение, а не проедать и потреблять, соревнуясь, кто в чем преуспел по сравнению с остальными такими же бедолагами, крутящимися в угоду капиталу, словно белка в колесе. Возможно, это как раз и будут те самые зачатки нового коммунистического уклада в недрах старого, которые днем с огнем ищут некоторые левые теоретики.

— Отличная идея... — прокомментировал Рахим. — С удовольствием бы жил и работал там с семьей. Жилье строил бы, отделывал, ремонтировал...

— Еще вариант — с развитием информационных технологий можно было бы делать какие-нибудь удобные приложения, позволяющие гибко в режиме реального времени координировать действия людей, которые, например, открыто провозгласили бы неприятие элитарного принципа построения общества и взяли на себя соответствующие моральные, идеологические и организационные обязательства. Но сейчас я вижу другой вектор — предельное закручивание гаек, фашизация власти во всех капиталистических странах, лишение низов личного имущества, установление того, что сами же буржуазные идеологи, критиковавшие коммунизм, нарекли «тоталитаризмом».

— Видимо, хозяев мира корежит не просто так? — предположил Игнатенко.

— Ага. Всё предельно обострилось. И вопрос, произойдет ли переход общества на более высокую ступень развития, будет решаться не путем формирования альтернативных эгалитарных структур в недрах существующего строя, а весьма жесткими силовыми методами. Сопротивлением открытому рабству и геноциду, пусть поначалу и безнадежным. Столкновением двух систем в пламени мировой войны. Предстоящие кризисные десятилетия будут крайне жестокими. Всё указывает именно на это. Если светлое будущее и родится в итоге, то только лишь из этого пылающего горнила.

Странный и страшный сон снился Жарову.

Видел он землю — черную, мрачную, бесплодную.

И черное, совсем черное, как смоль, небо над ней.

И только вдалеке, на самом горизонте, лучилось, мерцало какое-то слабое, не сразу заметное, но невыразимо красивое сияние.

И видел он мчащегося по той земле коня — крупного, сильного, статного. Огненно-красного, с развевающейся пламенеющей пышной гривой.

И несся этот конь во всю прыть по направлению к тому зареву на горизонте.

И сияние становилось всё ближе и ближе.

А еще по черной земле метались какие-то приземистые существа — то ли волки, то ли мифические упыри — с хищно горящими ядовито-желтыми глазами. Они пытались бросаться наперерез красному коню, норовили атаковать его сбоку. Кое-кому удавалось укусить коня за ноги, за бока. Но это им обходилось дорого — путь позади был устлан изувеченными трупами вурдалаков, растоптанными сильными ударами копыт.

Был ранен и конь — алая кровь окропляла безжизненную черную землю.

Но раны быстро заживали, и конь несся вперед и вперед с новыми силами.

Всё быстрее и быстрее — словно крылья отрастали у него за спиной.

И вдруг что-то произошло. Первоначально не слишком заметно, но огненный ореол вокруг красного коня стал потихоньку меркнуть. Темп тоже стал замедляться — со стремительного галопа конь перешел на рысь.

Но всё же он продвигался и продвигался вперед, дальше. Туда, откуда исходило неземное сияние.

Чувствовалось, что коню что-то мешает. Причем не извне, а изнутри. Что-то его гложет. Что-то отнимает у него силы. Но он, казалось, пока не понимал, в чем же дело.

Почему еще недавно он летел как на крыльях, а сейчас еле плетется? Откуда взялась эта странная, удушающая слабость, нарастающая с каждым мгновением?

Оттого ли иссякли силы, что пришлось отбиваться от различных демонических хищников? Или такова цена страшного сверхнапряжения из-за безостановочного рывка вперед, к тому манящему свету, который лучится на горизонте?

И вот конь остановился. Потускнела и обвисла бессильно его грива. Вздымались бока, но так и не мог он как следует отдышаться. На губах выступила пена.

И всё так же он не мог понять и осознать, что происходит. Почему силы покидают его? Что его гложет, грызет, заражает, травит изнутри? Или кто?

Конь тревожно и болезненно вертел головой, глядел грустными, начавшими уже мутнеть, глазами на переливающееся над горизонтом сияние — оно уже ближе, чем в начале пути, но всё же до него еще очень далеко... Глядел, словно пытаясь воззвать к помощи этого света. Тихо и жалобно ржал.

И вот словно кто-то начал им манипулировать изнутри. Конь из последних сил стал бросаться туда-сюда — без какого-либо направления.

Это продолжалось недолго. Бессмысленные метания были последним проблеском угасающей жизни. Не в силах держаться на ногах, красный конь рухнул на черную землю.

И когда он был во власти мучительной агонии, когда его ломали последние смертные судороги, он всё так же неотрывно смотрел на тот далекий свет. И из глаз его текли крупные слезы.

Наконец, всё было кончено. Тот, кто еще недавно был в самом расцвете сил, кто бесстрашно, отбрасывая со своего пути всяких упырей, неудержимо летел вперед, сейчас лежал недвижимый, с остекленевшими глазами, с предсмертной пеной на губах. Если раньше от коня исходило яркое, слепящее пламя, то сейчас труп его был покрыт лишь тусклой блеклой рыжиной.

Но ничего еще не было кончено в этом драматическом представлении.

Проявилось какое-то шевеление. Сначала еле заметное, потом усиливающееся. Шевеление внутри трупа.

Но это было не движение самого коня. Он был уже мертв. Это были иные сущности, которые расплодились внутри него. Которые жили своей жизнью за счет чужой плоти.

Шевеление становилось всё сильнее и заметнее.

И вот в разных местах рыжеватую шкуру коня прорвали белесые черви.

Ненасытные, они пожирали изнутри павшего коня. Их было много. Мириады. Самых разных — крупных, средних, мелких, совсем микроскопических. И все они жрали и жрали, словно соревнуясь друг с другом, кто быстрее поглотит то, что осталось от трупа. Потому что тот кусок, который не съест один червь, тут же съест другой.

Червей становилось всё больше и больше. Они кишели, они извивались, они исступленно заглатывали добычу. Под их белесыми шевелящимися телами уже не было видно конской шкуры.

И вот остался от коня лишь один дочиста обглоданный скелет. Казалось, пища для червей закончилась.

Но не тут-то было.

Черви принялись пожирать друг друга. Вернее, не друг друга в буквальном смысле, хаотично, а как бы придерживаясь иерархии. Прослеживалась четкая упорядоченность — более крупные особи поглощали тех, кто мельче.

И процесс этот всё шел и шел. Уже не осталось мелюзги. Уменьшились ряды червей среднего размера. Те, кто изначально был крупным, становились еще крупнее, наливаясь соками, получаемыми из тел более мелких сородичей.

Остались только самые массивные черви. Уже даже не черви, а нечто вроде змей.

И вот этот гадюшник сплелся в плотный клубок. И составляющие его особи начали ожесточенно кусать и рвать друг друга.

И не было в этой схватке победителей. Все без исключения змееподобные черви были покусаны и расчленены. Все они из последних сил, даже будучи в неполном, фрагментированном виде, всё равно жрали и жрали то, что оказывалось рядом с их пастями. Было и такое, что червь заглатывал даже те оторванные в схватке куски, которые раньше были частью тела его самого.

Те, кто сожрал изнутри красного коня, сейчас алчно поглощали сами себя.

И вот, наконец, всякое движение прекратилось. Бессильными белесыми веревками висело на костях мертвого коня то, что осталось от последних червей.

Бесстрастная смерть обрела над всем, что здесь происходило, полную, безраздельную, вековечную власть.

Вокруг расстилалась душная темень.

На черной земле всё так же лежал скелет коня, на котором висели останки червей. Червей, которые сожрали его плоть, а потом — и сами себя.

И не было больше никого. Ни звука, ни шевеления, ни малейшего движения воздуха.

Только свет на горизонте всё так же лучился и переливался.

То сияние, к которому со всех ног мчался огненно-красный конь. Но до которого ему так и не суждено было добраться...

Жаров проснулся. На часах было 8:45 утра.

Идти никуда не надо. Хоть и будний день. Его вообще стали редко вызывать.

Правда, иногда он и сам появлялся на рабочем месте. Но мало кому был интересен.

Впрочем, появлялся он не просто так...

Подполковник КОКСа поднялся с кровати. Принял ванну, позавтракал. Посмотрел, что происходит в мире.

И спустился в подвальную лабораторию.

Открыл один из сейфов. Долго смотрел туда.

Внутри стояла маленькая пластиковая емкость, замаскированная под компактный санитайзер. Если надавить, то капля бесцветного гелеобразного вещества, пахнущего спиртом, окажется на ладони. Самый обычный, очень даже актуальный в эту странную «пандемию», карманный предмет. Не вызывающий ни у кого ни малейшего подозрения.

Но, помимо санитайзера, там было и «активное вещество», разработанное лично Жаровым. Талантливым химиком-фармацевтом. Непризнанным гением.

«Активное вещество», генеральное испытание которого подполковник провел двадцатого октября. Не особо, как говорится, «рефлексируя» по этому поводу.

И провел исключительно плодотворно — ведь требуемый результат был достигнут буквально на следующий же день.

Да, это успех.

А что дальше?

Хороший вопрос.

Да, странный сон сегодня ему снился. Вообще, в пару последних месяцев что-то такое начало происходить. То причудливые образы «вплетаются» ему в сознание. То возникают какие-то странные, неочевидные мысли.

Нервы, конечно, совсем расшатаны. Надо что-то попринимать. Хотя внутреннего ослабления психики вроде еще нет. Есть только то, что обусловлено чисто внешними факторами. Той нежданной катастрофой, которая произошла еще зимой, в начале года.

Но в чем смысл его, Жарова, дальнейшей жизни? В чем миссия?

Он — у разбитого корыта. Хоть материально и обеспечен. До конца дней своих.

Но — нет предназначения.

Или пока нет?

Значит, надо искать.

Вокруг — один тлен.

Распад.

Смерть.

Запустение.

Пожирание.

Разрушение.

И — безмолвие во тьме.

Как в этом странном сновидении.

А не в том ли миссия подполковника-неудачника, что суждено ему стать своего рода ангелом смерти? Или санитаром — если угодно.

Поживем — увидим. Надо разобраться в самом себе и в том, что вокруг.

Да... Надо разобраться...

— «Он принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой»... Конечно, это слова не Черчилля, это ему приписали, но ведь по сути-то верно... — сказал Иван.

— Ну, да, я всегда его уважал. Правда, не совсем за то... Ну, ты помнишь, — отозвался Гена. — Я теперь понял, что главное — это социальное устройство, а не державная мощь. Благодаря тебе.

— Ну, да, — согласился Денис. — Великий человек, без преувеличения, который не о себе заботился, а обо всем народе. Я тоже не так о нем думал...

— Мой дед очень уважал его. Говорил, что клоун и ничтожество Хрущев оклеветал его, — добавил Рахим.

— А знаешь, кстати, как он говорил о таджиках? — произнес Смирнов. — Вот, послушай, почитаю... «Таджики — это особый народ. Это не узбеки, не казахи, не киргизы, это — таджики, самый древний народ Средней Азии. Таджик — это значит носитель короны, так их называли иранцы, и таджики оправдали это название... Таджики — это особый народ, с древней большой культурой, и в наших советских условиях им принадлежит большая будущность. И помочь им в этом должен весь Советский Союз».

— Надо же... Светлая ему память... — произнес Эргашев.

— Его обвиняли в диктатуре... — сказал Иван. — Но ведь то, что он требовал, порой довольно жестко, было нужно не ему лично, а всей стране в целом... Величие и трагедия вождя, которого славили только при жизни. Сразу после смерти его соратнички, до него так и не доросшие, начали кучковаться по личным аппаратным интересам, грызться между собой. Обрубили сразу же многие его великие начинания. Поклонились Западу. Всё он сделал при жизни для военных, экономических и технических побед СССР, кроме одного — не обеспечил преемственность. Индивидуально или коллективно. Не создал свое продолжение. Возможно, должен был быть еще один высший орган, блюстительный, носитель смысла и идеи, не чисто директивный. После его смерти блюстительная власть фактически исчезла, осталась только директивная, олицетворяемая номенклатурой, которая уже обрела собственный интерес, пока еще не антагонистичный народу, но собственный. Эта директивная власть до поры до времени формально соблюдала идеологические требования и по инерции, затянувшейся на десятилетия, сохраняла общество в бесклассовом состоянии. Но раковая опухоль зрела. Враги как раз, похоже, сумели создать такой механизм... вижу по косвенным признакам... История так распорядилась, что лишь он, главный архитектор советского государства, был реальным гарантом и блюстителем власти народа. Оставил после себя только стоптанные сапоги и латаную шинель... А из личных средств, из солидных гонораров за работы формировал премиальный фонд и награждал лучших деятелей страны.

— Был я в прошлом году с Викой в Абхазии, на его даче у озера Рица, — вспомнил Денис. — Самый обычный средний по нынешним меркам дом. Скромно обставленный. Нынешние же правители купаются в роскоши, пока народ нищает.

— Закон сообщающихся сосудов — чтобы отдельные лица жили в роскоши, нужно, чтобы массы нищали, — объяснил Иван. — Вне зависимости от того, насколько развиты производительные силы. Просто всё, что сверх необходимого для выживания, изымается в пользу властителей. Экономическими или внеэкономическими мерами.

— А много ли вообще человеку нужно для жизни? — поинтересовался Гена.

— В плане индивидуального потребления — на самом деле не так уж и много. Условия для личной безопасности. Доступ к медицине, если пошатнулось здоровье. Качественная сбалансированная еда, без суррогатов и фальсификатов, без вредных примесей. Надлежащий уход, если возможности организма ограничены. Личное отдельное жилое пространство, отвечающее санитарным нормам по площади, температуре, составу воздуха и конструкционных материалов, влажности, звукоизоляции, освещенности, наличию гигиенического оснащения, возможности размещения вещей для повседневного пользования. Качественная, удобная, чистая одежда, соответствующая климату. Возможность передвигаться быстро и комфортно. Максимальный доступ к любой информации, к знаниям, культуре. Возможность отдохнуть, восстановить силы, получить различные впечатления. И, да, способ непосредственного получения всех этих благ, например, процесс покупки должен быть максимально простым, удобным, не требующим сверхзатрат сил и времени. А что еще?

— Да, а что еще? — сказал Игнатенко.

— Есть такая пирамида Маслоу... — произнес Денис. — Что думаешь об этом?

— Для практического анализа развитости социальной системы я бы конкретизировал и дифференцировал степень удовлетворенности основных необходимых потребностей. А что касается самореализации, самосовершенствования, то это отдельно. И это по-разному решается в обществах разных типов. Поразмышляем?

— Да, это интересно, — сказал Гена.

— Так вот. Есть минимально необходимый уровень удовлетворения объективных потребностей. Это опять же безопасность, базовое медобслуживание, гарантированное место для ежедневного отдыха в условиях, не опасных для жизни. То есть хотя бы там, где тепло, где здоровая воздушная среда, где не покусают вредные животные, когда спишь. Условно говоря, койка в общежитии. Это еда, по калорийности хотя бы на уровне физиологического минимума, хотя бы без явной отравы. Это одежда, которая позволит не умереть от экстремальных климатических условий. Всё перечисленное условно назовем «уровень А». А тот набор, который я упомянул пару минут назад, обозначим «уровень Б». Как видите, разница есть. Если человеку давать меньше, чем предусмотрено «уровнем А», то он с большой долей вероятности заболеет и даже умрет. Если больше «уровня Б», то это будет, скажем так, объективно избыточно. Согласны?

— Допустим, — сказал Денис.

— Так вот. В классовом обществе даже нет речи о том, чтобы гарантировать всем хотя бы «уровень А». Более того — именно принципиальный отказ каждому человеку обеспечить «уровень А», фактически экономическое принуждение всех к отчужденному труду, дает возможность сборки всех в единый социальный организм. О гарантированном для всех «уровне Б» при капитализме нет речи тем более. Но Советская власть сразу же взяла на себя обязательство обеспечить каждого хотя бы базовыми жизненными благами. В первые ее годы, когда многого не хватало, когда решался вопрос о жизни и смерти нового народного государства, она создала систему здравоохранения, охватывающую бесплатной помощью всё население. В многокомнатные квартиры, где жили господа, переселяли трудящихся из рабочих казарм и подвалов. И на протяжении всех советских десятилетий уровень жизни людей неуклонно поднимался. На этом пути было преодоление разрухи после Первой мировой и Гражданской войн, необходимость экстренной индустриализации и подготовки к новой войне. Великая Отечественная. Опять восстановление из руин, создание с нуля ракетно-ядерного щита. Это отнимало колоссальный объем ресурсов. Я уже молчу о миллионных людских потерях. И всё равно с каждым годом росло число людей, которым был доступен «уровень Б». СССР не успел достичь того, чтобы таким бытовым стандартом охватить всех, но был близок к этому. Если бы социализм не убили, то мы все в принципе не знали бы материальных проблем.

— Да, не успел. Надо признать, был и дефицит товаров при формально платежеспособном спросе, и очереди постоянные, и книги хорошие надо было за макулатуру покупать, и не все семьи имели отдельные квартиры, и не каждый человек — отдельную комнату. И транспорт ходил неважно... — произнес Дашкевич.

— Проблемы решались последовательно. Главное — не было, как сейчас, когда ресурсов достаточно, а специально делается так, чтобы подавляющему большинству трудящихся оставалось только на выживание. Излишки же скапливаются у верхушки, которая и так пухнет от богатств, — объяснил Иван.

— Что касается информации и культуры, то с новыми технологиями эта проблема решилась сама собой, — добавил Гена. — Читай в интернете любые книги, смотри какие угодно фильмы, причем дома, в любое время и бесплатно, не подстраиваясь под репертуар кинотеатров. Пытаются, конечно, это зарегулировать, брать деньги из воздуха, блокировать неугодные торренты и библиотеки, но пока бесполезно — кто хочет, тот найдет. Правда, горы мусора всякого...

— Ну да, — согласился Смирнов.

— А вот смотри... — сказал Рахим. — Допустим, «уровень А» доступен. Человек стремится к «уровню Б» — ну, а потом что?

— Опять же, хороший вопрос. Да, конечно, «уровень А» безусловно необходим для выживания, но недостаточен для нормальной жизни. В СССР его гарантировали всем. После войны постепенно начали двигаться к «уровню Б», но многие ударились в какое-то злокачественное мещанство, потребительство. Стремились хапнуть себе всевозможные малополезные вещи. Тут, наверное, можно провести аналогию с тем, кто долго недоедал — и стремится как можно больше отъесться впрок, когда предоставляется возможность. Подсознательно боятся, что внезапно отнимут. Но это преходяще на самом деле. Когда человеку и всем его родным гарантирован «уровень Б», то с объективной точки зрения уже не так важно, какая у него будет должность, какая социальная роль ему достанется, воспримет ли и реализует общество то, что он хочет, предлагает. Да, это важно, конечно, но прежней, присущей классовому обществу, остроты нет — поскольку человек как таковой в основном защищен. Когда у всех есть возможность потреблять то, что нужно для жизни, то рано или поздно все придут к определенному оптимуму, ситуация стабилизируется, вещи перестанут быть самоцелью и фетишем. Когда у всех будет возможность иметь нужные блага, то собственность в нынешнем смысле отомрет. Ведь собственность — это не вещи, а общественные отношения применительно к ним. В статусе собственности важно прежде всего то, что у одних есть какое-то благо или социальная возможность, а у других нет. Собственность — это отчуждение других людей от какого-либо блага. Отчуждение тех, у кого этой собственности нет. То есть конкуренция, в том числе опять же за статус и его маркеры. А зачем людям собственность в обществе, где у каждого есть всё, что он хочет?

— Логично... — прокомментировал Игнатенко.

— Многие люди не довольствуются необходимым и стремятся заполучить себе так называемые статусные вещи. Они могут быть даже объективно дешевыми, но труднодоступными здесь и сейчас. Когда есть проблемы с фактической возможностью приобретения таких вещей — вроде джинсов в советское время. Да и не только вещей, но и продуктов вроде икры — это сейчас она дорогая, а много десятилетий назад была довольно доступной. В местах вылова рыб ее порой выбрасывали или собакам скармливали. Статусные вещи, причем не элитные, не высочайшего качества, а даже и такие, на поверку простые и дешевые, главное, чтобы труднодоступные, нужны, чтобы подчеркнуть исключительное социальное положение того, кто демонстрирует обладание ими. Статусное потребление всегда демонстративно и доминантно. И в СССР развитие культуры статусного потребления перекликалось с формированием теневых узлов в экономике и аппарате, когда отдельные лица и кланы паразитировали на общенародном благе и принимали начальственные решения не в пользу всего народа, а в частную пользу.

— А как будут развиваться потребности после полного удовлетворения базовых, если мотивация у людей всё же здоровая? — уточнил Денис.

— Если человек нормальный, не зациклен на том, чтобы сесть на шею другим людям или обществу в целом, то он ставит задачу совершенствования самого себя и окружающего мира. Образование, повышение культурного уровня, собственное творчество, обретение новых впечатлений, обмен полезной информацией с другими. И участие в жизни страны, а шире — всего человечества, содействие его развитию, умножению его возможностей по преобразованию мироздания, по расширению рубежей цивилизации. Звучит, может, и пафосно, но это так. И по этому пути шли десятки миллионов людей, подлинно советских людей.

— Получается, социализм — это далеко не только обеспечение всех благами... — сказал Рахим.

— Разумеется, не только. Конечно, социализм подразумевает, что достойный уровень жизни должен быть у всех без исключения, по крайней мере, у тех, кто не идет против общества. Капитализм, напротив, стремится к тому, чтобы забрать у низов последнее и сконцентрировать в верхах. Он не гарантирует людям даже «уровня А», более того, он будет стремиться делать всё, чтобы у подавляющего большинства не было никаких доходов помимо зарплаты, — для того, чтобы можно было принудительно вовлекать всех в процесс создания прибавочной стоимости в интересах владельцев капитала. Если человек голоден, то он будет пахать на тяжелой работе за минимум, а если будет обеспечен, то его так просто уже не заставить. При социализме же все без исключения являются хозяевами единого экономического комплекса страны, поэтому поступательно растет общий уровень жизни. И очень важно, чтобы, помимо обеспечения всех людей жизненным бытовым стандартом на «уровне Б», общество имело перед собой такие цели, которые открыли бы двери всем этим людям, уже всем нужным для жизни наделенным, для удовлетворения потребностей более высокого уровня. В плохо устроенном обществе те, кто уже получил достойный жизненный стандарт, будут, скорее всего, прожирать блага, деградировать, стремиться возвыситься над другими, конкурировать за рычаги, которые позволят решать судьбы других.

— Решать судьбы других... — сказал Игнатенко. — Что ты понимаешь под этим?

— Решать судьбу другого человека — это значит не только назначать ему какую-либо социальную роль, поручать те или иные работы, выделять на это ресурсы. Но прежде всего то, предоставлять ему лично, его семье необходимые жизненные блага — или нет. Вот как раз от такой зависимости одних людей от других нужно как можно скорее избавить весь народ без исключения. Общество в любом случае должно гарантировать каждому гражданину «уровень Б». На современном уровне производительных сил этого возможно добиться за считанные годы. Пусть пока и не во всём мире, но в России и остальных четырнадцати республиках точно.

— А если «уровень Б» окажется легкодостижимым, но при этом не будет достойной цели ни у отдельного человека, ни у масс людей, в их понимании, — то начинается гниение, так ведь? — предположил Денис.

— Да, конечно. Возникает ощущение экзистенциального тупика и на уровне личности, и на уровне общества в целом. Достижимость «уровня Б» — это, надо признать, довольно-таки проблемный рубеж сам по себе. Это вызов и для частного работодателя — тогда резко падает эффективность эксплуатации, ибо человек защищен. Это вызов и для социалистического государства — миллионы людей уже могут себе позволить нормальный уровень жизни, а многим больше и не надо, люди начинают откладывать. И, соответственно, хотели бы работать меньше, заняться досугом и самосовершенствованием — а правовая система велит, чтобы трудились все, даже если у них есть сбережения на жизнь. Еще Сталин в последних своих работах выступал за то, чтобы неуклонно уменьшать рабочее время. Но производительность труда тогда еще не выросла до такой степени, как, скажем, сейчас, прогресс средств производства был недостаточным. Нужно было соперничать с миром капитала, прежде всего в военно-стратегической сфере, это вопрос выживания. И тут, именно на этом рубеже, велика опасность того, что и капитализм споткнется, и социализм. Капитал вынужден мобилизоваться и ринуться в контрнаступление, чтобы снизить стоимость рабочей силы, чтобы у трудящихся ничего лишнего не оставалось — вне зависимости от возможностей производства. И также резко повышается риск падения социализма — его, воспользовавшись системными проблемами, серьезными трудностями роста, свернут принудительно на фоне массового кризиса мотивации при достижении гарантий личного благополучия для всех.

— Понятно... — протянул Рахим. — А можно было бы его сохранить?

— Да. Но нужно было всё это знать, просчитывать и загодя, за много лет упреждать фатальные кризисы, чтобы новое общество, первым идущее по неизведанному пути, было уже подготовлено и во всеоружии. На протяжении семи советских десятилетий было несколько таких кризисов. Наиболее очевидный — тот, из которого вышли путем коллективизации и индустриализации. Впрочем, тогда было ясно, что это назрело и что мощный экономический фундамент социализма нужно строить — иначе произойдет реставрация капитализма. А вот когда общество подошло к барьеру семидесятых-восьмидесятых... Надо было, конечно же, форсированно, по сквозному принципу, повсеместно внедрять информатизацию, автоматизацию, строить интегрированные гибкие производственные комплексы. То, что предлагал академик Виктор Глушков — но его не послушали. Надо было соединять преимущества массового производства с максимально возможной индивидуализацией продукции. Надо было так развивать производительные силы, чтобы не увеличивать разделение труда ради дальнейшего повышения эффективности, а, напротив, снижать, стремиться к универсализации. Уже было готово всё для этого — и технологии, и фундаментальная наука, и массы высококвалифицированных кадров. Если бы тогда выполнили эту программу перевооружения промышленности, то социализм экономически одержал бы верх над капитализмом уже необратимо и навсегда — благодаря качественному скачку производительности труда в условиях единого всенародного совладения хозяйством. Но то ли не хватило гигантских средств на вложения именно туда, то ли руководство не сочло нужным это делать в приоритетном порядке. То ли... вообще саботаж на уровне правительства. В любом случае, этого не сделали, по крайней мере, в нужном объеме. И Советскому Союзу не удалось миновать «долину смерти» восьмидесятых.

— А что еще, как ты думаешь, надо было добавить в социализм, какими мерами его усовершенствовать? — поинтересовался Денис.

— Обратная связь... Нет, она, конечно, была, и гораздо более сильная, чем сейчас. Через Советы всех уровней, через огромное количество народных депутатов — в несколько раз больше, чем ныне, не освобожденных, конечно же, а работающих на своих обычных местах. Но можно и нужно было двигаться дальше. Возможно, выделить какой-то сквозной многоуровневый орган. То, что у Ефремова названо «Совет Всеобщих Усовершенствований», куда каждый гражданин мог бы направить свои предложения. Нужна была обратная связь и в экономике, причем гораздо более мощная, чем была в действительности. Чтобы можно было гибко отследить потребности в товарах, в их количестве и качестве. Чтобы желающие, индивидуально или в команде, могли бы сами что-то своё предложить людям — не так, как при буржуазном строе, с помощью частного капитала, а в рамках единой народнохозяйственной системы. Обязательно нужна структура, отслеживающая в режиме реального времени уровень, грубо говоря, счастья и страданий людей по ряду признаков. Не соцопросы, а чтобы все давали обратную связь, каждый индивидуально — проблемы, жалобы, благодарности, предложения... И чтобы всё это сводилось и анализировалось. И чтобы принимались меры. Потому что всё в конечном итоге делается ради людей. У Ефремова это «Академия Горя и Радости». А в реальности первый такой механизм ввели при правительстве Сальвадора Альенде в Чили, в рамках системы «Киберсин» — алгедонический социальный датчик, к которому каждый житель мог подойти и оценить, насколько ему плохо или хорошо.

— Знаю, читал. Когда Пиночет захватил власть, всё это он сразу же уничтожил, — вставил Гена.

— Да, так и было, — подтвердил Иван. — Что еще... Охранительные системы. Которые призваны обеспечить гарантированную преемственность фундаментального курса. Вне зависимости от прогресса производительных сил и изменения социальной обстановки. Эти системы призваны защищать абсолютно неизменные Главные Законы. Вот они. Все люди, не идущие против всеобщих интересов, вправе пользоваться всеми благами для личного потребления, жизни и развития. Все люди вправе быть равными совладельцами единого экономического комплекса... каждый, конечно, может что-то свое еще иметь — но в дополнение к большому всеобщему и не во вред ему. Никто никогда не может быть топливом, почвой для других людей. Знания, информация, культура доступны всем без ограничений. Каждый имеет реальное право голоса наравне со всеми и может напрямую повлиять на любое решение, непосредственно или опосредованно касающееся его самого. Именно напрямую, а не через депутатов каких-то... А если не решил — ну, пусть другие решают, те же депутаты, или те, кого он для того случая персонально уполномочил, по гибкой системе. Но по любому вопросу каждый, именно каждый должен иметь возможность решать, даже если и не захочет воспользоваться ею. Всеобщее голосование по всем вопросам — открытое. Чтобы каждый мог видеть, кто как проголосовал, и как проголосовал он сам... Да, это именно неизменные фундаментальные требования, которые никогда не могут быть пересмотрены. Никогда. Согласны?

Все кивнули.

— Обращаю особое ваше внимание вот на что. Коммунизм провозглашает свободу человека, но при этом запрещает одним людям расширять свою свободу за счет порабощения, то есть лишения свобод других людей. И возводит вот этот принцип в ранг важнейшего закона, лежащего в основе всех остальных законов.

Иван немного помолчал и продолжил:

— То, что непосредственно касается охранительных систем. Очевидно, что, помимо высшего директивного органа, наподобие Центрального комитета, нужен еще совершенно независимый от него орган выработки идейных требований и норм. Как у Ефремова — «Совет Чести и Права». Туда должны отбираться мыслители — наиболее умные и преданные народу, всеобщему благу, наиболее непримиримые к «пожиранию» одних людей другими. Зарекомендовавшие себя, опытные, имеющие определенный научный рейтинг. Этот орган должен иметь полномочия проверить любое нормативное или директивное решение не только на предмет законности, но и на предмет соответствия неизменным ценностям. Думаю, что именно этот орган должен назначать и отзывать высшего руководителя. Сам этот руководитель возглавляет узкую коллегию из представителей высшего директивного органа и органа — хранителя идеи. «Совет Чести и Права» также должен формировать высший охранительный орган — последний независимый рубеж контроля системы власти и тех людей, которые ее олицетворяют. Этот орган должен иметь право проверять справедливость любых кадровых назначений, пресекать кумовство и блат, контролировать квалификацию и надежность любого начальника, чиновника — и, соответственно, полномочия дисквалифицировать его. И, наконец, всенародным голосованием должен формироваться некий надсудебный арбитражный совет, изучающий и разрешающий возможные разногласия между различными центрами управления... Ладно, простите, друзья, я увлекся. Но почему бы и не пофантазировать, как должно быть.

Рахим вдруг сказал:

— Так это же не фантазии. Это есть в Иране. Меня всегда интересовала эта страна. Я читал, как там всё устроено. Язык похож, хоть и алфавит другой, но научился читать в свое время... Совет экспертов, Совет стражей конституции, Совет целесообразности...

— Молодец, — похвалил Смирнов. — Именно так. Иран продвинулся заведомо дальше СССР в том, чтобы оградить идеократическое государство... ну, такое, где главной ценностью является некая возвышенная идея, а не стремление одних обратить в топливо других и самим возвыситься... от проклятия субъективизма верховной власти, когда от одного-единственного человека зависит абсолютно всё. Да, и в Иране есть высший руководитель — рахбар, помимо регулярно сменяемого руководителя по текущим делам — президента. Но за рахбаром стоит независимый орган — Совет экспертов. Там нет такой инстанции, которая одновременно хранит, развивает идею — и в то же время осуществляет директивное управление на высшем уровне. Советский строй погубила в том числе и подобная излишняя централизация. Это надо обязательно разнести по разным институтам власти. Сталин об этом задумывался, кстати. А Иран очень грамотно решил эту проблему — пусть и не коммунизм там в качестве высшей идеи, а ислам, шиизм. Как инженер-системщик, вижу очень компетентный подход. Им гарантируется неизменность курса, сохранение фундаментальных норм и преемственность в случае смены персоналий.

— Да... Всё удачное надо заимствовать, — согласился Денис. — А как, например, насчет прозрачности доходов?

— Думаю, нужно реализовать подобное, чтобы все видели, сколько другой человек, например, коллега по работе, получает. Чтобы не было объективной основы для несправедливости, чтобы соблюсти принцип «за равную работу — равную оплату».

— А налоги... — произнес Рахим. — Как с ними? Надо ли облагать лишний доход?

— Думаю, при социализме налоги не особо нужны. Если у всего народа в солидарной собственности и так гигантские активы, то он в любом случае не останется внакладе. Если основной работодатель — народное государство, то изъятия на общие нужды можно как-то зашить в тарифных регламентах или осуществлять на предшествующих стадиях движения денег. Надо не налогами облагать, а делать так, чтобы не было нетрудовых сверхдоходов. Если же человек что-то честно, не эксплуатируя других и не паразитируя на народном хозяйстве, заработал, то пусть это у него и останется. Даже если программист, дизайнер, допустим, работает на западного работодателя удаленно и получает валютную зарплату — ну и как такое администрировать и даже отследить? Если следить, запрещать, облагать — то многие всё равно будут уклоняться и априори станут врагами государства. И станут его ненавидеть — а зачем такое допускать? Стоит ли овчинка выделки? Главное, чтобы такой активный и креативный человек не замахивался, как сейчас в Белоруссии, на народную власть и на всеобщее достояние — вот тогда надо бить по рукам. Считаю, что любые доходы, если они трудовые, можно разрешить и не облагать налогом. Социалистическое государство не обеднеет, раз у него в руках львиная доля экономики и богатство постоянно увеличивается. А сверхдоходы возникают, как правило, оттого, что человек эксплуатирует других людей, которые не имеют возможности свободного выбора, задавлены экономически. Либо реализует схемы паразитирования на всеобщем благе, как при позднем социализме. При социалистическом строе никто не должен быть задавлен, всем надо дать возможность нормально жить. И иметь необходимый минимум для жизни даже без необходимости работать. Тогда и эксплуатации не станет. А паразитирование пресекать. Пресекать, а не облагать. Не со сверхдоходами надо бороться, а со схемами, благодаря которым они возникают. То есть устранять не следствие, а причины.

— Не человек для экономики, а экономика для человека... — резюмировал Дашкевич.

— Именно так! — согласился Иван. — Социализм — ради людей. Именно на людей необходимо обращать самое пристальное внимание. На людей как ведущую производительную силу и как равноправных хозяев — с их способностями, с их мотивацией, с их мировоззрением. Возвращаясь к вопросу об уровнях потребления — критически важно, чтобы общество, удовлетворив насущные нужды людей, предоставило всем возможность неограниченного совершенствования себя и участия в совершенствовании мира — солидарно, в общих интересах, в интересах будущего для всех. На самом деле нельзя сказать, что в СССР с этим были проблемы. По своей фундаментальной сути это было, если можно так выразиться, общество фронтира, передового рубежа. И люди с высоким сознанием и чувством долга шли по этому пути, даже не будучи обеспеченными в бытовом плане. Если не брать экстремальный период, то нужно всех людей обеспечить благами на «уровне Б», и открыть путь, условно говоря, к звездам. Именно в этом цель коммунистов. Суть социализма не в том, чтобы согнать всех в казарму и заставить пахать за баланду ради отстраненных «высоких целей». И не в том, чтобы превратить всех в кадавров-потребителей. А в том, чтобы дать достойный, объективно приемлемый и достаточный уровень жизни для того, чтобы раскрепостить потенциал каждого человека ради движения вперед сообща. В казарму как раз капитализм всех норовит отправить. То тут, то там запрещает самостоятельно добывать себе пищу. Значит, готовят массовый голод. Кстати, в России под предлогом африканской чумы свиней запретили разводить их простым людям. Запретили разведение птицы под предлогом гриппа. Скоро у нас примут такой закон, о принудительной эвакуации, то бишь депортации. В один конец, без возвращения. С размещением два квадратных метра на человека. Как только что-то пойдет не так, как только грянет кризис, с которым они не будут справляться, всех, до кого дотянутся их руки, построят в колонны и погонят маршами смерти в концлагеря. Предварительно отобрав детей. А там — кого-то утилизируют, пустят на опыты и органы, кого-то чипируют или вколют бодягу, нужную власти, — и заставят пахать за ту же баланду для обеспечения неги небожителей. Боеспособных бросят на убой, на амурские берега.

— Да, убедительно говоришь, — согласился Гена.

— Есть такое понятие — безусловный основной доход, или БОД, — сказал Денис. — Что ты о нем думаешь? Это реально или очередная обманка?

— Я очень сомневаюсь, что его введут при капитализме. Ведь капиталу нужно, чтобы люди пахали на него под страхом голодной смерти, причем пахали с полной отдачей, а получали минимум. Была бы «тень СССР» — скорее всего, ввели бы. А сейчас если и будет какая-то базовая социальная выплата, то ее, скорее всего, обусловят чем-то. Например, необходимостью проявлять лояльность к государству консолидированного капитала, повиноваться, делать какие-нибудь заведомо абсурдные вещи. Быть, конечно, постоянно под колпаком, чипироваться, регулярно колоться препаратами. Возможно, даже пахать на частный капитал заставят по-прежнему, погонят на общественные работы — но только за этот базовый доход, без дополнительного вознаграждения. Как бы «социализация», вовлечение в жизнь общества. То есть тут такие подводные камни могут быть, что мало не покажется. Никакой «безусловности» не ждите. Конечно, если чисто брать, как говорится, «сферически и в вакууме», то лучше получать такой доход, чем не получать. Весь вопрос в нюансах, которые я привел. И само по себе это ущербно. Пролетариату нужны не подачки, а солидарная собственность на всё то, что сделано его руками. На всё, что за долгие века ему было недоплачено и находится в частном владении.

— То есть социализм? — уточнил Гена.

— Конечно. При социализме в БОДе, в том виде, в котором его представляют адепты, особого смысла нет. Людям нужны не деньги, а реальные блага. Да, нужен бесплатный базовый продуктовый набор, сеть столовых с бесплатными блюдами для желающих, какая-то стандартная одежда. Как минимум койка в общежитии, если негде жить, — нельзя, чтобы в стране был хотя бы один недобровольный бомж. Опять же повторяю, не принудительно, для желающих, а кто не хочет, не пользуется этим базовым набором. Просто чтобы ни у кого больше никогда не болела голова насчет элементарного выживания. Бесплатный местный общественный транспорт, разумеется. Бесплатные лекарства по рецепту. Бесплатная цифровая связь, интернет. Бесплатные услуги ЖКХ, по крайней мере, в пределах социального лимита. То, что сверх, — за деньги, за работу.

— Многие будут довольствоваться этим и не трудиться... — произнес Дашкевич.

— Вообще, Денис, так рассуждать, мягко говоря, нехорошо, — возразил Смирнов. — Специально не позволять большинству иметь что-то, с чего можно получать незарплатный доход, чтобы они впахивали из-под палки? Иначе якобы экономика накроется? А если вдруг у всех будут депозиты... ну, понятно, не при этом строе, а при социализме... позволяющие хотя бы выживать на проценты? Что, рухнет экономика? Или тогда запретить такое, если они будут распространены массово? На самом деле это чушь собачья. Сейчас и так десятки миллионов людей не работают, находятся у других на иждивении, получают пенсии, сдают квартиры — и ничего. Экономика как-то без них обходится. Гораздо важнее ликвидировать частную собственность на средства производства. Так рассуждать — это рассматривать большинство людей лишь как средство удовлетворения потребностей кого-то. Ведь кто так считает, тот обязательно, пусть даже и между строк, допускает, что будут и те, кто получит возможность получать много, не работая вообще. По праву собственника. Это как раз мерзость. А то, что я имею в виду, то есть базовый бесплатный социальный пакет при социализме — само по себе свидетельство того, что человек уже не является средством для получения прибыли немногими частными собственниками, как при капитализме. Что он совладелец, хозяин, наследник всего, что создавали и защищали в войнах его предки. Большинству всё же захочется более комфортной жизни, как-то реализоваться, раз общество не отчужденное, не конкурентное, — а, значит, они будут себя реализовывать. Вся общественная система окажет им всемерное содействие в том, чтобы найти себя, научиться... И должен произойти прогресс средств производства, чтобы быстрее уйти от действительно тяжелых, грязных и опасных работ. Это принципиально возможно, была бы политическая воля.

— Прогресс средств производства... — сказал Рахим. — Можно поконкретнее?

— Смотри. Я это вроде уже говорил, но повторю для тебя. Наступит время, когда то же самое, что делает часть людей в рамках вынужденного чернового труда, будут в состоянии делать в автоматическом режиме неодушевлённые средства производства. Тогда люди обретут подлинное человеческое качество, избавятся от необходимости быть простой отчужденной функцией. На всех них будет возложено то, что неодушевленные устройства делать не смогут. То есть ставить цели, выражать волю, передавать опыт и ценности молодым, решать в качестве хозяев, разгадывать тайны мироздания, творить новое. В одиночку, группами, всем человечеством сообща. Когда всем будет гарантирована возможность, даже ничего не делая, закрывать базовые потребности, то необходимость в классовом делении общества исчезнет. И если оно вдруг и останется, то лишь искусственной волей правящего класса. Который теоретически может остановить историю, применив технологии тотального контроля и подавления, в том числе автоматикой, не нуждаясь даже в эксплуатируемых и низших как в рабочей силе. На неопределенный срок заморозить вырожденное состояние, с господами и «почвой».

— Ясно... — сказал Рахим.

— Кстати, ты сам вроде говорил, что не работал, сдавал квартиры. Аналог БОДа... — сказал Гена.

— Да, в каком-то смысле. Я привык довольствоваться малым. Когда была жива мама, мы сдавали квартиру ее покойной мамы, моей бабушки, на юго-западе Москвы. Жили в «зиловской» «трешке» отца, убитого в октябре 93-го. Потом мама умерла, и я решил, что лучше переселиться в небольшую квартирку за городом, съемную, а обе московских — сдавать. И нормально, в общем, жил. Не работал нигде, по крайней мере, на регулярной основе. Разве что подрабатывал из дома написанием статей, аналитикой, выборами, составлением и версткой агитматериалов. Расширял кругозор, вкладывал время и деньги в дополнительное образование. Историк, юрист, экономист — помимо инженера. Защитил кандидатскую по философии. Изучил до уровня свободного владения английский и испанский. Начал учить китайский. Марксизм, конечно же. Путешествовал — правда, в основном по России и ближнему зарубежью. Понятно, что я — не средний обыватель, и моя судьба не показательна, но я не прожирал то, что приходило мне просто так в качестве жизненного обеспечения. Я, будучи избавлен от необходимости пахать, занимался совершенствованием себя и мира. Однажды, правда, ненадолго, сошелся с одной женщиной, родилась дочь. Но не нашли общего языка, мягко говоря, — и ушла она, к нашему общему согласию, к питерцу, близкому ей по духу и мировоззрению. Там девочка и живет. Практически не общаемся, так как ее мать всячески препятствует. Будем надеяться, что дочь хорошим человеком вырастет. Может, даже революционеркой...

— Да... По-разному жизнь складывается... — прокомментировал Гена. — Моего уже год как нет. И у Дениса тоже... Ужас... У Рахима аж четверо, голодных...

— Будем надеяться, что они станут бойцами новой революции, восстановят Советский Таджикистан, — произнес Иван. — Только при новом социализме у людей будет перспектива и отступит голод.

— А можно допустить частный бизнес при социализме? — поинтересовался Денис.

— При социализме у нас он был. И сейчас есть в, скажем так, околосоциалистических странах. Если смотреть историю — то это и остаточный от дореволюционных времен частный капитал, и нэпманский капитал, и сельскохозяйственные артели, и промышленные, и индивидуально-кустарно-семейные предприятия в сфере мелкой торговли и услуг. Люди владели приусадебными хозяйствами, с которых и сами кормились, и сбывали продукцию на рынке. С другой стороны, до коллективизации в деревне доминировали кулаки, а перед падением социализма расползался, паразитировал на общественной собственности теневой капитал. По большому счету, социализм, конечно, должен так организовывать экономику, чтобы нужды в частном предпринимательстве не было вовсе. Но, с другой стороны, на определенном переходном этапе такое, думаю, можно допускать. Главное, чтобы частники не кормились за счет всеобщего достояния, а были встроены в общую народнохозяйственную систему с безусловным доминированием общественного уклада, принадлежащего всем без исключения сообща, на равных. Сам по себе частный капитал социализм не разлагает, если сохраняется неизменным политическое целеполагание и власть не «сливает» строй, основанный на общественной собственности. Но уходить от этого в любом случае рано или поздно надо. С другой стороны, я об этом упоминал, а сейчас изложу подробнее — нужно сделать так, чтобы в гибкой системе управления социалистической экономикой нашлось бы место и низовой инициативе по созданию нового или изменению существующего товара, блага, услуги, по учреждению точки реализации, по разработке венчурного продукта. Чтобы можно было, скажем, коллективно вложить свои личные сбережения и направить их явно, адресно на тот или иной новый проект. Тогда администрирование можно доверить инициатору и инвестору. Но царем и богом, наподобие капиталиста-частника, такой человек быть не вправе — всё это надо встраивать в единую систему, а все, кто там работает, должны получать регламентированную зарплату и премиальные. Под контролем народа. Под содержательным, как при франчайзинге, контролем — со стороны отраслевой и региональной администрации, и плановых органов. С обратной связью со стороны потребителей, которые будут жаловаться и предлагать в режиме реального времени. При таком подходе выиграют именно те обладатели деловой хватки, кто не враждебен народу, не намерен паразитировать, а нацелен на создание нового и конструктивного, — при нынешнем капитализме им ходу не дают, а главенствуют те, кто отжимает у более слабых. Как-то так. Гибридный подход. Вполне реальный на базе современной техники.

— Ну, может быть... — согласился Игнатенко.

— Вообще, советский опыт показал, что если, в принципе, полностью запретить негосударственную торговлю и услуги, ориентированные на широкого потребителя, то это всё равно будет. Но те, кто занимались подобным, оказались на порядки токсичнее, чем те, кто занимался бы этим под контролем государства. Они агрессивно наращивали капитал за счет общенародного хозяйства и тем самым взращивали зерна классового общества, от которого народ избавился благодаря социалистической революции.

— Классовое общество... — произнес Эргашев. — В нем корень зла, так?

— Да, Рахим. Именно оно в основе всего негатива. Знаете, что неприемлемо больше всего в классовом обществе, раз уж мы начали обобщать? Вовсе не то, что ресурсы, жизненные блага распределяются неравномерно. И не то, что силы, кровь и жизни масс людей властители используют как инструмент в конкурентной борьбе друг с другом. Исключительно в своих частных интересах. А то, что управление заведомо неоптимально, иррационально, хаотично. Не в интересах общества в целом, а в интересах отдельных лиц и кланов. Остальные же беззащитны перед их волей...

— Да уж... — протянул Дашкевич.

— Злые языки говорят, что социализм — это прошлое. Но ведь однажды СССР решил, пусть и на менее развитой материальной базе, казавшиеся неразрешимыми проблемы. Избавил общество от той неприемлемости, о которой я только что сказал. Теперь эти проблемы вернулись. И, значит, тот способ их решения опять востребован. Многие предпочитают считать, что это просто исторический эксцесс, что он возник как флюктуация на переходе от одной социальной системы в России к другой. Мол, на фоне войны, при падении монархии в процесс неожиданно вклинилась группка чудаков, кто болел не за собственный интерес, а за всеобщий. Ну и пусть считают. Да, советский социализм в какой-то мере опередил свое время. Но всё равно — это стало началом великой эпохи. Даже эры. Я бы даже сказал, что именно в 1917 году началось то, что Ефремов назвал Эрой Мирового Воссоединения.

— У него она, насколько помню, заняла столетия... — вставил Игнатенко.

— Так и будет, разумеется. Счет идет именно на века. Мы не доживем до полного расцвета цивилизации и начала подлинной истории человечества. В эту эру будут и мирные периоды, и опустошительные войны, и победы, и поражения, и восхождения, и падения в пропасть. Первоначально тем, кто свершил Великий Октябрь, казалось, что еще несколько лет, и мировая революция установит коммунизм на всей планете. Не получилось. Но зато удалось закрепиться в одной стране, отбиться от внешних и внутренних врагов. Потом была Вторая мировая война, родилась мировая социалистическая система, рухнул колониализм. И, казалось, вот еще несколько десятилетий — и коммунизм победит. Не получилось. Социализм в Европе как ядро альтернативной цивилизации погиб. Но не всё так однозначно. Красное знамя держит поднимающийся с каждым годом Китай. Успешно развивается Вьетнам. Не сдается братская Белоруссия. Удерживают социалистические завоевания КНДР и Куба. Недавно в Непале коммунисты свергли монархию и пришли к власти. В Латинской Америке левые берут власть то в одной, то в другой стране, правда, с переменным пока успехом, но прогресс очевиден. В недрах человечества жива потребность в преодолении накопившихся противоречий. Причем исходя из всеобщего интереса, ибо только это — по-настоящему эффективное решение проблем. Если смотреть на то, как зарождался и побеждал капитализм, то можно увидеть некоторые аналогии. Первая волна — Реформация, Тридцатилетняя война, становление независимых Нидерландов, Фронда во Франции, буржуазная революция в Англии. Потом откат на полтора века — но неполный откат. Англия, где хоть и произошла реставрация, сохранилась монархия и власть аристократии, всё же встала на капиталистический путь развития. Славная революция, кстати, завоевания реставрации частично отменила. Те же Нидерланды развивались как буржуазное государство... Потом, спустя более века, — вторая волна, это завоевание Соединенными Штатами независимости, это Великая Французская революция, ее вырождение в наполеоновщину, Реставрация... Частичное отбрасывание реставрации, Июльская революция... Революция 1848 года, причем волна эта прокатилась по всей Европе... Наполеоновский переворот — в смысле, Наполеон Третий... Волны различных размеров, группы волн набегали и откатывались. А там уже зарождалось новое начало, со своими волнами, — социалистическое. Выступление лионских ткачей. Чартистское движение в Британии. Маркс и Энгельс, Манифест Коммунистической партии, Первый, потом Второй Интернационал... Парижская Коммуна. Расстрелянная демонстрация чикагских рабочих, положившая начало Первомаю. А потом — поистине девятый вал, наш семнадцатый год... Мощнейший стремительный натиск, непосредственно почти на полмира, а опосредованно — на весь мир. Правда, ненадолго, сейчас мы переживаем глубокий спад, симметрично первому серьезному накату. Но всё равно — ничего ровным счетом еще не кончено. Так, пульсациями, и вершится история. Так и развивается, восходит разумная цивилизация. Я вижу это — как историк и философ. Я вижу, что будет дальше, пусть и не при нашей жизни, но вижу. По-другому быть не может.

— Хорошо, если так... — сказал Рахим.

— Капитализм уже изживает себя. Как в свое время изжил себя феодализм. Абсолютизм, свергнутый буржуазными революциями, стал вершиной феодализма, его предельной консолидацией и одновременно преддверием капитализма, причем даже вне зависимости от того, хотели ли его наступления дворяне — носители власти, и крестьяне — подавляющее большинство населения. Теперь мы переживаем глобальную консолидацию капитала, фашизацию, которой, в эпоху отката первой волны социализма, пока ничего не препятствует. Всё же крайне удачный термин — фашизация. Исторически возник как обозначение первого такого движения, первой такой общественной модели — в Италии. От слова «связка», «пучок». То есть искусственная, навязанная сплоченность — разумеется, в интересах высших. А обобщенно — предельная концентрация вот этих высших, то есть высшего капитала...

— Кстати, да, — согласился Гена.

— Так вот... Нынешняя, полноценная глобальная фашизация выступает как аналог формирования абсолютистской надстройки над феодализмом, в отличие от «пробных» эпизодов прошлого. Но она же является, также по аналогии, преддверием общемирового социализма и коммунизма. Вне зависимости от того, хотят ли этого элиты и даже народные массы. Фашизм естественным образом олицетворяет неприкрытую деградацию. Налицо заведомое отсутствие перспектив для подавляющего большинства населения и для человечества в целом как сложнейшего социального организма. Да, это характерно не только для России, но и для всего мира. Полное моральное и идейное банкротство капитализма будет усугубляться с каждым годом, мы видим это хотя бы в его нынешних абсурдных проявлениях. И как только начнет зарождаться новая восходящая социалистическая волна, пусть даже и не здесь... мы всё же не одни на этой планете... то фашизм начнет быстренько, хоть и кроваво огрызаясь, таять, как снег под весенним солнцем. СССР, павший и растворившийся в истории, всё равно продолжает светить нам. Светить своим опытом и своим бессмертным примером. Хотя бы на том основании, что если тогда, при меньшем уровне развития производительных сил, люди жили лучше в большинстве своем, то, выходит, это не прошлое, а будущее? Будущее, в котором объединят свои усилия свободные от угнетения люди, чтобы переустроить жизнь общества на рациональных научных основах.

— Как писал Некрасов — «жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»... — сказал Денис.

— Но мы эту пору строим отсюда. Она наступит усилиями не только тех, кто будет жить тогда, в будущую эпоху, но и нашими. Непосредственно нашими усилиями — ради них, потомков. Надо жить, бороться и творить с осознанием этого, — произнес Смирнов.

До Нового года оставалось меньше получаса. Последними из родственников и друзей в квартиру Григория Валентиновича вошли Саня с Ирой. Стол уже был накрыт, и хозяева с гостями разместились на диванах и стульях.

— Ну, вроде все в сборе, кто должен был прийти... — сказала Наташа. — Давайте споем, что ли...

Сидящий рядом Максим передал ей гитару, и девушка начала перебирать струны:

— Да... Хорошо сидим... Хорошо, что мы все здесь снова собрались. Тем же составом... — сказал Саня, когда допели песню. — Несмотря ни на что...

— Да уж... — согласился отец. — Трудный год был. И знаковый. Год, когда мы отстояли свою независимость, когда наш народ показал, чего он стоит. Народ, а не черви без роду и племени, которые безосновательно объявили себя народом... Пока у нас практически без потерь...

— Если не считать моего колена, — сказал Максим, сжав в руке тросточку.

— И фингала под глазом, — вставил профессор.

— И раскуроченной машины, — добавила Надежда Кирилловна.

— Ну, это не потери, — возразил полковник. — К тому же все виновные найдены и получили по заслугам. Ремонт оплатила страховая. Фингал давно зажил. Будем надеяться, восстановится со временем и колено. Не вешай нос, Макс. Это боевое ранение. Не сможешь в ОМОНе — надо получать высшее. Тебе оно в любом случае нужно, не сейчас, так позже. Тебе надо стать офицером.

— Конечно, Максик. Папа дело говорит, — сказала Наташа. — Я помогу, конечно, с гуманитарными предметами, если что...

— Всё! Друзья! Внимание! Батька сейчас говорить будет, — сказал Григорий Валентинович.

— ...Уходящий год был ярким и своеобразным. Он заставил белорусов искать ответы на извечные вопросы: «Кто мы?», «Что будет с нами, нашими детьми?», «Куда мы идем?» и «Чего мы хотим?». Мы особенно остро осознали, что имеем и что можем потерять, притом безвозвратно...

— Но не потеряли, — сказала Алла Михайловна.

— ...Нам нужен был этот год, чтобы понять, кто есть кто, чтобы по-настоящему оценить сделанное и увидеть, что мы нация, способная выжить в этом бурном мире только тогда, когда мы едины, когда мы вместе...

— Запад и его доморощенные холуи поняли, что нашу нацию не поставить на колени, — сказал Егор Иванович.

— Беларусь стала ядерной державой, шагнула в космос, освоила производство легковых автомобилей и электромобилей, создала биотехнологическую корпорацию, освоила ракетное производство, развила информационные технологии. Но самое главное — мы сохранили продовольственную безопасность. И в то время, когда люди в богатых странах выстроились в километровые очереди за куском хлеба, наши крестьяне обеспечили белорусов необходимыми продуктами питания. Люди в погонах предупредили наших недругов: оборона государства, общественная безопасность будут обеспечены решительно и без колебаний!..

— Молодцы! — сказала Наташа, обняла и поцеловала мужа.

— ...Мы обязательно создадим Беларусь будущего, и она будет лучше нынешней. Для этого надо просто отправить 2020-й в историю. Но не забыть его уроки. Нам всем, кто видит мир по-разному, следует осознать, что у нас единая ценность — клочок земли в центре Европы.

— Не получат они нашу землю никогда, — сказала Ира.

— Любимую не отдают, — согласился Саня.

— Пусть наступающий 2021 год станет для всех нас годом воплощения самых добрых, светлых и чистых желаний! Мужества, выдержки и терпения на этом пути вам, патриотам Родины! Мира и благополучия вашим семьям и детям! Будьте здоровы и счастливы, берегите друг друга! С Новым годом вас и ваших гостей!

— Ура! — воскликнули все сидящие за столом.

Григорий Валентинович открыл бутылку и начал разливать по бокалам.

— С Новым годом!..

Все выпили шампанского и стали закусывать.

— На днях мы с сослуживцами подведем итоги нашего неформального конкурса «Лузер года», — сказал полковник, усмехнувшись. — Я лично настаиваю на кандидатуре Сережи Тихановского. А что? Какие надежды лелял — и к чему пришел? Сидит он, посиживает, а его недалекого ума супружница, которая до этого была лишь его тенью и тумаки от него получала, по заграницам разъезжает, вся в дорогом прикиде и макияже, с высокими людьми просвещенной Европы встречается. Спутник жизни смазливый нарисовался... Вот кто настоящий победитель. Президент всея змагарства, внутреннего и внешнего. А Сережа, узнавая про всё это, терзается мыслью: «на ее месте должен быть я». Курочку свою фактически запустил летать в заоблачные выси, пусть и не планируя этого, а сам — в четырех стенах, и небо в клеточку... Обидно, правда? Да, и ее рано или поздно сдуют, как Гуайдо. Может даже, сакральную жертву сделают, свалив, естественно, на нас, кровавую гебню... Но пока что она такую жизнь ведет, о которой даже и не мечтала никогда. Нет, правда, скажите, заслуживает Тихановский почетного звания?

Все весело согласились.

— А если серьезно, то с таким мы еще не сталкивались, — добавил Григорий Валентинович. — Год был труднейшим и напряженным. За нашу республику взялись всерьез. И играть будут вдолгую. Нам объявили войну на уничтожение. Мы, конечно, не сдадимся, но впереди еще очень много чего... Помните — я еще перед этими событиями предупреждал? Всё сбылось, к сожалению.

— Наше общество повзрослело. Оно сдало суровый экзамен, — сказал профессор. — Сразу стало ясно, кто за независимость, а кто за то, чтобы мы стали пищей. Мы пережили момент истины. Произошла кристаллизация и консолидация всех здоровых сил. Раньше, надо признать, всё было как-то размыто, неопределенно. Многовекторность эта пресловутая... Они естественное и искреннее желание нашей страны сохранить мир и добрососедство со всеми восприняли как слабость, готовность прогнуться, принять то, что заведомо чуждо нашим национальным интересам... Но они ошиблись. Сейчас во многом проще. Сейчас есть мы — и есть они. А власть взяла четкий курс на исправление всевозможных недоработок. В том числе и по причине того, что о многих людях, общественных силах думали лучше, чем они есть на самом деле.

— Мы должны осознать себя и свой путь, свою миссию, — сказала Наташа. — Предназначение, предначертание. Дао, как говорят китайцы. Мы не одни в мире. А мир корежит серьезно. И чем дальше, тем жёстче. Закручивается спираль системного кризиса мирового капитализма, из которого владельцы планеты будут стремиться вырулить путем пожирания всего, до чего дотянутся. Материальных ресурсов, неважно, кому они сейчас принадлежат. Людей. Тотальная фашизация, гигантский концлагерь. Неорабовладельческий уклад. И поэтому так важно осознавать, что мы не сами по себе. И что у нас есть миссия более высокого порядка, нежели просто выжить как независимая страна. Поговорим об этом, кстати, через две недели. Соберемся в «Великом Камне». Там сейчас по контракту работает двоюродный брат нашей Чан Чуньлань, инженер-проектировщик производственных систем. А ее отец в середине января прилетит к нам с официальной делегацией, он отвечает за научные связи. Ученый-международник, вхож в серьезные круги в Пекине...

— Да, с интересом пообщался бы, — произнес полковник.

— Отлично, договорились. Ближе к делу сообщу, когда и где встречаемся.

— Ага... — ответил Григорий Валентинович. — Давайте новый тост! За нашу Беларусь и ее лидера!

— Да, давайте, — сказала Вика. — Я хоть и не имею белорусских корней и оказалась здесь волею трагической судьбы, но я полюбила эту страну. Нашу страну. Да, это и моя теперь страна... И я рада, что вы избежали того ужаса, что у нас...

— Да, и это отлично. Страна наша жива и не сдается. И мы все живы и на своем посту. И будем жить! — воскликнул Егор Иванович.

В родовом замке пэра Великобритании графа Ричарда Саммерфилда собрались десятки благородных особ из разных стран. В последние сутки в лондонских аэропортах садились бизнес-джеты из США и Канады, Австралии и Новой Зеландии, Германии и Италии, Дании и Нидерландов, Швеции и Норвегии, Австрии и Швейцарии, Франции и Бельгии, Люксембурга и Лихтенштейна. Аристократического бомонда не касались запреты на перелеты, введенные под предлогом пандемии в отношении простолюдинов.

Отец и сын Беляковы приехали сюда, в пригород Лондона, за два дня до нового года, управившись с делами в КОКСе. В Москве, в случае чего, оставались «рабочие лошадки».

— Леди и джентльмены! — провозгласил хозяин поместья, когда все гости, наконец, расселись за большим, роскошно сервированным столом. — Мы с Маргарет и Сильвией рады приветствовать всех в своем родовом гнезде. Мы собрались здесь по случаю радостного и волнующего события в нашей жизни. Наша единственная дочь выходит замуж за очень благородного человека — лорда Влада Старлинга. Он британец, пэр, барон. Изначально российского происхождения — из высшего круга современного российского дворянства. Его досточтимый отец, сэр Эндрю Бельякофф — один из властителей России, начальник тайной полиции.

Собравшиеся восторженно зааплодировали.

— Сэр Эндрю, — обратился граф к Белякову-старшему. — Сегодня у наших детей помолвка. Давайте же благословим их на семейный союз! Мы породнимся! Мы теперь единая владетельная семья!

Они крепко пожали друг другу руки...

— ...Всё идёт по заранее расписанному плану, — сказал Бутчер, когда все торжественные слова были произнесены и гости, наконец, приступили, поглощая изысканные яства, к свободному общению. — Позавчера был опереточный штурм Капитолия, и теперь наш рыжий клоун и все его шестерки разгромлены и зачищены. В течение последующих месяцев их будут устранять, списывая на инсульты и самоубийства. Ронни с сослуживцами об этом позаботится. А их кумира отключат от всех социальных сетей, ему навсегда заткнут рот. Это четкий сигнал — свобода слова существует только для тех, кому мы даем это слово. Пусть больше ни у кого не будет никаких иллюзий!

— Да, Билл! — откликнулся генерал армии. — Наша власть над миром укрепляется с каждым днем! Да, наша! Я вместе с семьей теперь сопричастен мировым делам! Так ведь?

— Разумеется, дорогой Эндрю. Вот видишь — я человек слова. Пройдет еще время — и достойнейшие из ваших владетельных родов вольются в высшие глобальные владетельные семьи. Это естественный процесс. Мы сообща вершим судьбу планеты!

— Мы очень рады идущим глобальным преобразованиям. Простолюдинам, наконец, указали на их место в стойле, — сказал начальник КОКСа.

— Именно так, Эндрю. Завершается круг преобразований. Всё это время, пока нынешний строй складывался, действовали принципы Просвещения и 1789 года. На новом витке развития владельцы высшего капитала естественным образом возрождают аристократические традиции, черпая силы в опыте древних титулованных родов. А, значит, грядет новая — и уже навечно — правовая система. Все эти права человека, свобода слова, неприкосновенность личности уже безнадежно устарели и не отвечают нашей воле. Есть мы, владетели, и есть принадлежащие нам рабы. И так будет всегда. Мы выстроили этот мир. Остается только вместе прихлопнуть этот чертов Китай, и на всей планете воцарится тысячелетняя гармония. Вечно юные небожители — и те, кто им служит. Наше новое право — абсолютная и ничем не ограниченная власть над мирозданием. А низы — источник нашего вечного блаженства — будут иметь только то, что мы им позволим. И жизнь, и смерть каждого из них — в наших руках. Так уже было, и так будет снова. Всё возвращается на круги своя.

— Да, Билли. Всё возвращается, — удовлетворенно произнес генерал армии...

— ...Ну как, миледи? Тебе, надеюсь, хорошо со мной? — спросил Влад свою невесту.

— Да, милорд, — с улыбкой ответила юная графиня. — Я так счастлива, что мы вместе. И будем вместе... Ты моя судьба. Мой Дракула...

— И я счастлив, любовь моя... — сказал Скворцов и страстно поцеловал Сильвию.

— Надо же... Самого президента забанили, — сказал Дашкевич. — Во дают! Можно подумать, у них свободы больше, чем у нас? У нас такое немыслимо. Хотя я, конечно, предполагаю, что тут подвох. Благодаря тому, что ты нам объясняешь. И здесь, как я понимаю, прослеживается фактор консолидированного глобального капитала?

— Да, Денис, именно так, — подтвердил Смирнов. — Трамп представляет индивидуализированный остаточный капитал, и на него пытались ориентироваться такие же, как он. И соответствующие слои широких масс. Но их время уходит. И это не чья-то злая воля, а объективный естественный процесс. Хотя вряд ли он сам это понимает со своим дремучим антимарксизмом. Пусть лично он и неглупый вроде человек. Но на самом деле неважно, кто является главным угнетателем, кто зажимает свободы — государственный аппарат, как в управляемой рейдерским классом России, или то или иное щупальце консолидированного глобального капитала, как в США и странах-вассалах. В данный момент этим щупальцем выступили социальные сети — империалистические корпорации, включенные в единую структуру. То есть работает чисто фашистская система. Вырожденцы накладывают запрет на неподконтрольные глобальной олигархии соцсети, уничтожают свободу слова, собраний, передвижения. Власть консолидированного капитала сейчас можно удержать только тотальной высокотехнологической слежкой, серийным адресным устранением наиболее пассионарных, авторитетных и умных общественных деятелей, поставленным на научную основу промыванием мозгов, фактической монополией господствующего класса на массовое распространение социально значимой информации.

— О, гляньте, в телеграме пишут, — сказал Гена. — В Ижевске Росгвардия ворвалась в квартиру и убила конспиролога, который с женой разоблачал чипирование. Официально сообщили, что они готовили теракты и поддерживали связь с «Исламским государством».

— Ничего удивительного, — прокомментировал Иван. — Такого будет еще много, и у нас, и у них.

— А как ты, кстати, к игиловцам относишься? — поинтересовался Рахим. — У нас некоторые рабочие сотрудничали с ними, но особо не светились... всё это ограничивалось литературой и просто необходимостью быть на связи.

— Само ИГ, конечно, создано глобальным капиталом, его спецслужбами, американскими и израильскими, как инструмент оперирования в исламских регионах. «Аль-Каида», созданная до этого точно так же, оказалась для новых задач слишком уж травоядной, и ее слили. С заменой. Всё это — чтобы дестабилизировать обстановку, разжигать вооруженные конфликты, давать повод вмешиваться американцам, как в Сирии. И в самом ИГ нет ничего исламского, кроме названия и формального антуража. Ясно, что это искусственное, внешнее образование, разумеется, абсолютно фашистское по форме и сути. С жестким разделением на элиту и быдло, с предельной нетерпимостью к тем, кто не с ними, с роскошью верхушки и посыланием низов на убой. Как и положено специфическому инструменту увековечения классового общества. Что касается радикальных исламских лозунгов резать гяуров и строить халифат, или имарат, или еще что-то там... то такие призывы исходят отнюдь не от трудящихся, а от богатейших шейхов, жрущих виски и свинину, развлекающихся с девочками и мальчиками в роскошных дворцах. И, конечно, от их западных хозяев. Сам же призыв адресован тем, кто горбатится в поте лица за копейки, чтобы у богачей и дальше такая же жизнь была. Ну, ты читал книгу про Фрунзе...

— Да, да, конечно...

— А в исламе как религии ничего плохого нет, помимо того, что коммунисты считают религию устаревшей формой отражения реальности.

— Почему тогда религия переживает сейчас такой расцвет? — произнес Дашкевич.

— После великого отката, после падения общества, где были провозгашены атеизм и братство народов, люди дезориентированы и ударились в религию, в трайбализм, то есть в преданность своему племени, в национализм, традиции предков. Естественная реакция — после краха нового опираться на то, что как бы проверено временем.

— А что ты скажешь про национализм? — поинтересовался Гена.

— Национализм — крайне реакционное мировоззрение. Как говорил Брежнев... ну, или ему это приписывают — «собрать бы всех националистов и утопить»... Так вот, это стремление достичь преимуществ для своей мегаобщности за счет других. То есть конкуренция наций. Драка за место под солнцем. И неважно, что, ратуя за свою нацию, такие люди ратуют за благоденствие своей верхушки. И многие, да, сознательно ставят интересы социальной мегаобщности выше своих личных, даже жизнью готовы жертвовать. И по-собачьи преданы господам. Считают, что иного механизма нет. Ощущают себя частью чего-то более крупного. Но не всего человечества, а только его части, участвующей во всеобщей конкурентной борьбе больших коллективов, то есть наций. Причем коллективов, представляющих собой господскую иерархию. Это очень пакостное мировоззрение — жертвовать своим благополучием и даже жизнью ради господ, которые гребут лично под себя. Типичный пример инфернальной психологии.

— Какой? — не понял Рахим.

— Ну, темной, нерациональной, мотивирующей умножать зло в плохо устроенном обществе. Советский мыслитель, ученый, писатель Иван Ефремов над этим размышлял. Почитай его обязательно. «Туманность Андромеды», «Час Быка», «Лезвие бритвы»...

— Хорошо.

— Так вот... Какие еще примеры можно привести? Вот у нас сплошь и рядом власть рейдеров сгоняет нищих и бесправных бюджетников голосовать за режим, и те прогибаются. Бегут на полусогнутых, несмотря на то, что власть не дает, а отбирает.

— Почему так? — с недоумением произнес Денис.

— Зависит в значительной мере от самого человека, от его изначальных морально-психологических установок. От того, насколько он зрел и независим. Есть люди, желающие жить только среди равных, сообща. А есть те, кто жаждет жить непременно за счет другого. Неважно, ближнего или дальнего. Превратить его в топливо для себя. Забирать, ничего не давая взамен. Такие всегда будут выступать за классовое построение общества, вне зависимости от собственного реального места в этом обществе. Они всегда будут ненавидеть и коммунистов, и социализм, и такие страны, как Белоруссия, Китай. Даже не формулируя явно, какие у них накопились претензии, просто будут органически не переваривать. Это практические наблюдения из жизни. Вот один и тот же человек — в обществе угнетения он, даже если внизу, не будет бороться. Он будет демонстрировать рабскую лояльность режиму, что-то вещать о врагах, которые хотят баламутить народ. Откажется от самоорганизации, утверждая, что только частник и государство вправе организовывать массы. В Белоруссии же именно такие выходят на улицу, организуются в дворовое сопротивление, причем очень охотно, и не говорят почему-то, что их хата с краю. Четкое иерархическое мышление. Антинародная власть, имеющая низы по-черному, для них своя. А та, которая не изгаляется над простыми людьми, а лишь обороняется от явно незаконных атак, — чужая. Ее надо во что бы то ни стало свергнуть.

— Да, я много таких встречал, — согласился Игнатенко.

— Понимаете, друзья, есть люди, которые так и не взрослеют, которые так и остаются на уровне жестокого детства человечества. И еще у них, приземленных, жаждущих роскоши и власти, порой хватает наглости называть взрослых во всех смыслах людей идеалистами, оторванными от реальности, блаженными, — заметил Иван.

— Соглашусь, — сказал Денис. — Рабы и свободные. Так?

— Да, разумеется. На самом деле только тот свободен по-настоящему, кто бескомпромиссно отказывается выполнять волю антинародной власти и влиятельных людей. Даже если за это придется дорого заплатить. Знаете, порой бывают такие обстоятельства, в которых подавляющее большинство готово умереть, но не ослушаться приказа какого-нибудь властного антинародного субъекта. Даже если выполнение его воли тоже влечет реальный риск для жизни. Но на самом деле только тот, кто отбросил этот иерархический страх, является свободным. Увы, многие готовы умереть, лишь бы не поднять руку на того, кто причинил ему непоправимый ущерб.

— Я вот не таким оказался. Перед глазами до сих пор стоит взгляд этого ублюдка, когда я в него всаживал пули... — вспомнил Дашкевич. — У него так и не появилось страха, только изумление — как, мол, низший осмелился решиться на такое. Во мне, простом обывателе, находящемся во власти либеральных иллюзий, это страшное злодейство словно пробудило генетическую память предков-партизан. Дед и бабушка, оба заслуженные учителя Белорусской ССР, в ранней юности в отряде Машерова воевали. Потом поженились, у них два сына родились, Валя и Петя.

— Ты правильно сделал, Денис. Только так и надо поступать, — прокомментировал Смирнов. — На самом деле один из ключевых компонентов яда, отравляющего общественное сознание разделенного, плохо устроенного общества, — это страх. Страх перед «высшими», готовность угодливо склониться перед ними, признать их теми, кто вправе решать твою судьбу в своих интересах. Слепое доверие, готовность рабски повиноваться тем, кто угнетает, грабит, убивает, насилует. Другой компонент яда — это желание каждого быть самому за себя, а еще хуже — попытаться возвыситься за счет остальных, за счет слабого, урвать что-то себе. Еще один компонент — недоверие, неприятие тех, кто бескорыстно готов помочь, протянуть руку, кто предлагает объединиться ради общих интересов. Но есть и противоядие — осознанное отрицание этих компонентов. Сплочение в единый коллектив, свободный от грызни за эгоистическое личное благо, от грызни за ранг, дающий возможность решать судьбы других в своих интересах. Коллектив тех, кто твердо и безоговорочно решил заботиться о всеобщем благе, кто своими считает всё человечество. Да, именно так — даже не только своих ближайших товарищей, уже объединившихся, но и тех, кто еще не с ними. Не семью, не нацию, а всех разумных существ. За исключением, конечно, тех, кто сам идет против разума, добра и человечности. Те, кто за всеобщие интересы, за равенство, и сами исцелятся, и начнут исцелять других. Пойдет обратный процесс очищения ноосферы от яда. Как доказал марксизм, это свойство — когда коллективные интересы совпадают с интересами человечества в целом и социального прогресса — присуще прежде всего рабочему классу, классу людей труда. Это показал и опыт общины Джонса, членов которой истребили власти США. И пролетариат России, впервые в истории создавший государство, которое начало вытаскивать человечество из бездны инферно. Сейчас СССР нет, но жива память о нем, и с нами его бесценный исторический опыт.

— Да... Опыт действительно бесценный. Словно прорыв в какую-то иную реальность, иное измерение... — согласился Гена.

— Это ни с чем не сравнимое чувство, — добавил Иван. — Чувство подлинной безграничной свободы. Чувство абсолютной безопасности. Полная защищенность от хищной воли какого-то частного лица, жаждущего поиметь что-то за твой счет для себя лично. Невозможность стать жертвой чьего-либо произвола. Невозможность быть лишенным элементарных жизненных благ. Ощущение истинного хозяина — когда всё вокруг твое, а не чье-то. Когда ты полноправный владелец, равный со всеми. А кого корежит от такого — тот носитель социального яда, уносящего общество в бездну инферно. Инферно, при котором порядки как вот у нас сейчас. Когда власть тебе открыто заявляет, что ты никто, что у тебя нет и уже никогда не будет никаких прав. Когда тебя в любой момент сильные мира сего могут раздавить одним пальцем.

— Значит, для противостояния этому инферно нужно на каждом уровне, мировоззренчески, ментально отвергать социальный эгоизм и иерархическое сознание, иерархический страх и иерархические искушения, — сказал Денис. — Верно?

— Отлично сказано, абсолютно верно, — похвалил Смирнов. — И в тебе это было изначально. То, что ты захотел предупредить людей, как действуют преступники-вымогатели, то, что для тебя подобное стремление было естественным. Да, ты тогда не знал о реальных последствиях, но тем не менее. Во многих из нас это скрыто, надо только дать этому ход. Надо уметь ненавидеть любые схемы, любые механизмы, которые служат для отъема у одних людей благ и возможностей в частную пользу других людей или групп. Не проходить мимо, бороться против такого, где бы то ни было. Бороться ради любви. То есть полюбить весь мир в целом, всё человечество, его неистребимое стремление к восхождению. Люди, лишенные такой любви, беззащитны перед искушениями, ложью и страхом. А люди, ею наделенные, — рано или поздно, не боясь ничего и никого, уничтожат всё это инферно и обезвредят его носителей. Даже если многие и сами падут в битве с тьмой. Но даже павшие останутся с нами и будут жить вечно в сознании благодарного будущего человечества, очистившегося от зла, преодолевшего классовое разделение, сокрушившего господскую иерархию, устремившегося к звёздам.

— Да, золотые слова, — произнес Рахим.

— Чтобы сокрушить систему, где все, находясь в ней, холуйски служат единому центру, концентрирующему блага и власть наверху, нужно стать внешним по отношению к этой системе. Внешним мировоззренчески и ментально, как правильно сказал Денис. Провозгласить нормы элементарной человечности и следовать им публично, объединяться и кооперироваться с такими же. Как минимум стараться не причинять вред друг другу. Демонстрировать сознательный отказ от стремления возвыситься и презрение к тем, кто так поступает. Без страха объявить преступной и подлежащей уничтожению любую систему, где одни служат топливом для других. Да, будут гонения, людей будут сажать и даже уничтожать, но за ними — будущее.

— Правда, по моим наблюдениям, сейчас в России представители низов норовят жить за счёт другого, потому что нормальная жизнь для большинства, по сути, невозможна только лишь за счет собственного зарплатного дохода, — сказал Гена. — Ведь чтобы обычный человек, не допущенный к кормушке, хоть как-то выживал, он должен в большинстве случаев получить в наследство от близких людей то, что этому близкому человеку дала когда-то Советская власть как долю от всеобщего совладения, от тех времен, когда все были хозяевами. Например, квартиру. Доходит до ужасного — когда человеку объективно становится выгодно, если, например, его родители побыстрее умрут. Мертвые они принесут больше материальной выгоды, чем живые. Такое сплошь и рядом, особенно там, где недвижимость в цене.

— Мне кажется, народ не воспринимает умом надвигающуюся беду, и большинство по-прежнему будет друг друга жрать, — добавил Денис. — Сейчас до масс не достучаться. Низы не умеют рассчитывать отдалённые последствия. А верхи всё чётко просчитывают на много шагов вперёд, они — не класс в себе, они как раз класс для себя. И поэтому реальные массовые подвижки будут, когда конкретно накроет.

— Да, всё так. И всё же есть надежда, — подвел итог Смирнов. — Потому что реальные люди, попав в ситуацию, когда надо сдать жизни суровый экзамен, проявляют лучшие качества. Демонстрируют готовность переосмыслить всё. И начать преодоление, начать самоотверженно бороться за звездное будущее человечества. Поэтому ничего не потеряно. Всё впереди. Мы не одни. Мы все вместе обезвредим эту отраву.

Подполковник КОКСа Харитон Лыба проснулся в каком-то странном состоянии. Наверное, это после вчерашней вечеринки, подумал он.

Чувствовалось похмелье, причем довольно сильное, ломающее, выворачивающее. Такое, какое он давно не ощущал.

Подсунули гнилую бодягу вместо проверенного коньяка и водки? Маловероятно, но, конечно, в нынешнем обществе всё возможно...

День рождения отметили хорошо. Заскочил даже сам генерал-лейтенант Скворцов. Сейчас он в Москве, хотя в последнее время у него постоянно какие-то загранкомандировки. То ли в Британию, то ли в Штаты. Буквально не вылезает оттуда... Приехал и ближайший коллега, который давненько не появлялся в главном здании, — Леша Савельев, он же Жаров, несостоявшийся коммунистический вождь и химик-токсиколог — тоже вроде бы не очень успешный в этом качестве, любитель. Произнес красивый тост, пожал руку, преподнес в качестве презента конверт с деньгами.

Разумеется, помянули, не чокаясь, Стёпу Могильного, безвременно ушедшего от ковида в прошлом октябре. Сгорел мужик меньше чем за сутки. Ураганное течение болезни. А такой крепкий был...

Шли часы, а Лыба так и не поднимался с кровати. Не было сил.

Жена, видимо, поехала по магазинам, как и сказала накануне. На весь день. Потом в кафе с подругами посидит. Сын — на тренировке, а потом тоже тусить будет с друзьями. Может, притащит сюда поздно вечером очередную шалаву — или сам у нее до завтра зависнет. Благо, суббота.

Ох... Что-то совсем-совсем хреново. Видно, траванулся. Хотя...

Лыба ощутил лихорадку. Она появилась не сразу, но нарастала довольно быстро.

И так же быстро стала нарастать одышка.

На подполковника нахлынула волна липкого страха.

Неужели ковид?

А если, как и Могильный, в ящик сыграть придется?

Лыба гнал от себя эти мысли.

Прошло еще полтора часа. Но не было сил даже встать. Пришлось смириться с тем, что посреди кровати стало мокро. Состояние подполковника заметно ухудшалось.

Он еле-еле взял телефон и, задыхаясь, вызвал скорую помощь.

А как им открыть?

Позвонил сыну, заказал ему к фитнес-центру такси...

Врач, весь укутанный в балахон, померил температуру и сатурацию.

Вердикт однозначный — срочно госпитализировать...

Уже когда подполковника спустя несколько часов вводили в медицинскую кому, чтобы подключить к аппарату ИВЛ, он вдруг вспомнил, что Савельев заявился к ним за день до смерти Стёпы. Хотя и до этого, и после долго не появлялся в «конторе». Когда стал уходить, надел куртку, подошел к Лыбе, они обменялись рукопожатиями. Потом Алексей сунул руки в карманы, неспешно дошел до Могильного, достал правую руку, пожал ему на прощание. Пошел к двери — и, чтобы ее открыть, взялся за ручку левой рукой. Когда Савельев ушел, Степан еще понюхал правую ладонь и насмешливо сказал: «Спиртом руку обработал. Боится поймать заразу».

От Лыбы, видимо, не боялся подхватить, а от Могильного боялся? Тогда этому никто из них не придал значения...

А если это не санитайзер, а яд, замаскированный под него? Специально отравил поодиночке, не сразу, чтобы не было «кучно». Поэтому Савельев помазал руку перед рукопожатием со Степаном, а когда с ним, Харитоном, надо было попрощаться — нет.

А вот теперь — и его самого черед настал. Если догадка верна.

Лыбу охватил дикий ужас. Меркнущее от медикаментов сознание отчаянно забилось, словно птица, попавшаяся в силки. Если так, то это — конец. Тюменского крамольника Омельченко и еще многих врагов государства так же убрали... Рукопожатие — и кердык. Правда, симптомы другие. Но что мешает химику несколько модифицировать активное вещество? О, дьявол... Влип... Теперь, значит, всё...

Неужто он и вправду в душе своей коммуняка, а не просто прикидывался в интересах службы?.. Или уязвленное самолюбие? Амбиции какие-то? Зависть? Обида на всех и вся? Хочет почувствовать себя богом, от которого зависят чужие жизни?.. Вот сволочь! Гнида! Попали со Стёпкой под раздачу...

Офицеров, пришедших на службу в понедельник, в холле встречал свежий траурный портрет с кратким некрологом. А под ним — четыре красных гвоздики.

Машина припарковалась у нового здания на Пекинском проспекте. Из нее вышли профессор Огарёв, полковник Дашкевич, Алла Михайловна, Наташа, Максим.

— Как быстро всё строится, — сказала Алла Михайловна, оглядевшись. — Лично была здесь полтора года назад. Репортажи, конечно, даем в эфир регулярно.

— Да, это здание ввели в эксплуатацию два месяца назад, — ответила Наташа. — Там как раз представительство фирмы по производству станков с цифровым управлением и промышленных роботов. Китайские товарищи уже ждут.

Они поднялись на лифте на пятый этаж. У двери стоял двоюродный брат Чан Чуньлань — инженер Чан Лицзянь. Обменялись рукопожатиями и прошли в небольшой зал-переговорную. Там гостей уже встретила их китайская подруга и ее отец — профессор Пекинского университета Чан Шухуа.

— Здравствуйте, здравствуйте... Добро пожаловать... Пожалуйста, располагайтесь.

Все трое китайцев отлично владели русским языком. Профессор стажировался в МГУ с девяностого года, застав еще Советский Союз.

К услугам гостей были удобные диваны вокруг стола. Чан Чуньлань приготовила настоящий, по всем правилам, чай и начала разливать его в чашки.

— Как проходит ваша поездка, уважаемый коллега? — спросил Егор Иванович.

— Отлично. Посетили заводы, институты, государственные ведомства. Пообщались с министрами, учеными, ректорами вузов...

— Мы очень рады, что сотрудничество между нашими странами развивается, — сказал полковник. — Правда, этому рады не все, и мы по роду своей службы прекрасно об этом осведомлены.

— Безусловно, — сказал Чан Шухуа. — Полагаю, для всех очевидно, что наша беседа сугубо дружеская и неформальная. Обсудим много важного, сверим точки зрения на актуальные проблемы — но, понятно, не в официальном ключе, не высказывая тут своего мнения от лица ведомств и структур, где работаем. Хотя, с другой стороны, мы в любом случае, как люди, работающие на государство, на правительство, так или иначе отражаем линию своих властей, по-другому и быть не может. К тому же я член Коммунистической партии Китая, как и молодое поколение, — ученый взглянул на дочь и племянника. — Уважаемый профессор, вы, как мне известно, тоже коммунист, и ваша дочь Наташа тоже?

— Да, именно так, — подтвердил Егор Иванович.

— Я много изучал механизм перерождения и падения социализма в СССР, — сказал китайский ученый. — Я видел это своими глазами. Я наблюдал беснующуюся у здания КГБ в Москве толпу, когда оттуда убирали памятник Дзержинскому. Это произвело на меня сильнейшее и удручающее впечатление. Вы знаете, у нас есть целое научное учреждение, которое занято только одним — изучением механизма произошедшей реставрации. Не только оно одно, конечно, но это его основная задача. Мы не должны пренебрегать этим тяжелым историческим уроком. Мы обязаны сделать всё, чтобы впредь избежать такого развития событий.

— Вы, я имею в виду вашу страну, понимаете, что выпавшее из рук СССР красное знамя теперь предстоит нести вам, причем в эти нынешние крайне неблагоприятные для социализма и коммунизма десятилетия? — спросил Егор Иванович.

— Да, понимаем, — просто ответил Чан Шухуа. — Как бы нас ни оценивали со стороны, я имею в виду нынешнюю специфику нашего строя, именно это знамя мы опускать не собираемся. Мы строим социализм, привлекая различные инструменты, помогающие нам. И от главной цели не отрекаемся.

— Отлично... Именно это я и хотел услышать непосредственно из ваших уст, — сказал профессор Огарёв.

— Но были моменты, когда всё висело на волоске. Вы же знаете — события на Тяньаньмэнь... Империализм вбил в головы миллиардов людей, что это было мирное выступление беззащитных студентов, которых якобы раздавили танками. Но эти студенты были лишь прикрытием. За их спиной действовали хорошо организованные боевики-профессионалы. Шли настоящие уличные бои, мятежники и террористы поджигали военную технику, зверски убивали попавших им в руки солдат и офицеров НОАК. К счастью, ситуацию удалось переломить — и, главное, не только в военном аспекте... в любом случае, против армии мятежники были обречены, это понятно... удалось найти политический выход из кризиса и сохранить свою самостоятельность, субъектность, идейную идентичность — в отличие от того, в чем погрязла та же Россия.

— Да, помним... Мы тщательно изучали все подобные вещи, это наша обязанность, — сказал полковник Дашкевич. — И то, что совсем недавно было в вашем Гонконге... так сказать, «лайт-версия». Вы очень профессионально решили эту проблему.

— А еще по поводу Синьцзяна не успокаиваются, будут постоянно подогревать тему. Вряд ли, конечно, получится — там мощная система безопасности, да и мы всё сделали для того, чтобы по максимуму убрать прежде всего социальные корни сепаратизма, исламизма и терроризма... Ну, и Тибет тоже, конечно... — сказал профессор Чан. — Держат, так сказать, фитили наготове.

— Китай в последние годы стал державой номер один по объему промышленного производства. Физическому объему, — сказал Егор Иванович. — Вы уверенно осваиваете самые передовые технологии, сооружаете инфраструктуру, развиваете фундаментальную и прикладную науку, наращиваете производство и повышаете уровень жизни людей. Это свидетельство того, что социализм работает.

— Но очень многие, кстати, кровно заинтересованы в том, чтобы доказать людям, что никакого социализма у нас нет. Они апеллируют к формальным, буквальным признакам... — сказал китайский ученый.

— Ну, а про нашу страну даже многие коммунисты, как у нас, так и в соседних странах вообще говорят, что тут фашистский режим, — посетовал Огарёв. — Тоже исходя из поверхностных критериев, причем произвольно интерпретируемых. Да, мы не провозглашаем социализм официально... хотя даже и это не помогло бы... Но ни у нас, ни у вас нет тенденции последних лет — радикального понижения уровня жизни трудящихся масс в пользу какого-то выделенного круга высших властителей, владельцев капитала, которым принадлежит государственная власть. И у нас, и у вас есть бизнесмены, причем довольно богатые, есть мощные частные корпорации. Но власть не у них.

— Да, безусловно, — подтвердил Чан Шухуа.

— Я думаю, всем очевидно, что в мире тучи сгущаются, — сказал полковник. — То, что происходило в Беларуси во второй половине прошлого года, иначе, как гибридной агрессией, назвать нельзя. Это атака, инициаторами которой стали внешние силы, с видимой опорой на здешних недовольных и под их формальным прикрытием. Мой сын, Максим, боец ОМОНа, как видите, до сих пор не оправился от ранения, ходит с тростью, ему украинские боевики-нацисты рубанули топором по ноге в первый день беспорядков. И эти внешние силы не отстают. Со сменой власти в Белом доме нажим усилится.

— Да. Штаты пытаются нас учить, как нам жить у себя дома, как вести себя на международной арене, — произнес Чан Шухуа. — Они вредят всё сильнее и сильнее. Вне зависимости от того, кто в Белом доме — Трамп или демократы. Вредят экономически, политически. Раздувают информационную войну. Это всё складывается в систему.

— У вас ведь в разное время были различные взгляды на то, как интегрироваться в мир, как взаимодействовать с партнерами, — сказал Егор Иванович.

— Да. Со времен Дэн Сяопина мы пользовались преимуществом тесного сотрудничества с США, прежде всего экономического. Условившись не вмешиваться во внутренние дела друг друга. Мы получили поток инвестиций, доступ к новым технологиям, нам открылся необъятный рынок сбыта. Китай в этот период воздерживался от сближений с кем бы то ни было, не шел на обострение конфликтов, не претендовал на чужие сферы влияния. Кое-кто из наших элит пытался даже углубить отношения с США в рамках этой колеи, но полноту власти они не получили, при необходимости их даже поправляли. В начале 2010-х мы зафиксировали ряд угрожающих тенденций, в связи с чем возникла настоятельная необходимость сильнее опираться на внутренние ресурсы, развивать национальную экономику как самодостаточную базу, в как можно меньшей степени зависящую от нежелательных внешних факторов. Разногласия между нами и Штатами тем временем накапливались, и при уходящей администрации обострились до уровня, который уже очевиден всем. Более того — нам ясно, что и со сменой хозяев в Белом доме принципиально конфликт не сгладится — разве что станет иной форма предъявления претензий. Безосновательных, конечно же. Нарастают фундаментальные противоречия, а то, что озвучивается, всего лишь внешнее их проявление. Со своей стороны, наша совесть чиста — мы делали всё, чтобы не обострять, чтобы соблюдать договоренности, не нарушать их с нашей стороны. Но ситуация меняется. Мир меняется. И поэтому в перспективе придется инициировать ответные меры вплоть до сплочения тех стран, которые выступают за международную справедливость.

— Вот как... — сказал профессор Огарёв. — Значит, вы готовитесь...

— Безусловно, мы всё понимаем и готовимся. Наша экономика развивается, пройдет не так много времени по историческим меркам, и она, опираясь преимущественно на внутренний рынок, станет самодостаточным ядром альтернативной экосистемы. Мы предлагаем миру свой путь — то, что наш председатель Си Цзиньпин назвал «сообществом единой судьбы человечества». А возглавляемая США система экономически, технологически и интеллектуально будет проигрывать с каждым годом, и их властители это прекрасно понимают...

— Значит, война? — уточнил полковник.

— Да, это более чем вероятно уже даже к середине наступившего десятилетия. Мы иллюзий не строим. Никто на Западе не станет спокойно смотреть, как мы развиваемся и становимся ядром мировой альтернативы. Для нас и в этом случае самое главное — опять же, оттянуть момент обострения. Чем дальше, тем лучше. Обострять будем не мы, мы будем только вынужденно отвечать на вызовы. США, как я уже упомянул, много десятилетий давали нам большие преференции, содействовали нашему развитию — первоначально они исходили из нашего противостояния Советскому Союзу. Потом отвели нам подчиненное место мировой фабрики. Но мы уже выходим за эти рамки, и именно в этом фундаментальная причина происходящего. Наше правительство четко расставило нужные приоритеты. Мы делаем у себя и вне наших границ многое из того, что американцы считают непредусмотренным изначально и нежелательным. Разумеется, мы сами, без посторонних менторских указаний, определим, что для нас желательно, а что нет. И в политике, и в экономике, и в технике.

— Кстати, о технике. США отчаянно упираются, чтобы мы не получили ряд критичных технологий, — сказал Чан Лицзянь. — Если, к примеру, микропроцессоры и операционные системы мы научились делать, вышли в космос, то вот с авиадвигателями с достаточным временным ресурсом у нас пока не очень гладко. Конечно, проблемы постепенно решаются, но Штаты всячески блокируют доступ к технологиям, которые сильно помогли бы нам. Мы хотели купить за хорошую цену «Мотор Сич», но США приказали Киеву заблокировать сделку по соображениям национальной безопасности. Сейчас счет идет на годы, а это стратегическая технология, имеющая прежде всего военное значение. Поэтому так намертво они встали.

— Да, это понятно, — ответил Григорий Валентинович. — И Россия, как я понимаю, тоже не помогает...

— Россия двулика, — пояснил китайский профессор. — Это не моя оценка, сама Россия этого фактически не скрывает. Что касается технологий, то характерный пример — российские суды присуждают по максимуму срок заключения тем ученым, которые нам что-то передают. Но не замечают их работы на США, того, что они туда массово эмигрируют. Сами американцы убили десятки крупных российских ученых, отказавшихся от переезда в Штаты. А российские органы безопасности такие дела принципиально не расследуют. Еще с советских времен, кстати, с убийства Бережного. А то, что Россия не хочет реально сотрудничать с нами в сфере освоения космоса... Это ее очень характеризует. Да, формально мы почти союзники. Но, но, но...

— В том-то и дело, что «почти», — сказала Чан Чуньлань. — Мы-то готовы быть союзниками, дружить. Китай поддерживает настолько теплые отношения с Россией, насколько этого хочет сама Россия. А вот насколько она хочет....

— Владельцы России мечтают вписаться в высшие глобальные правящие круги, — объяснил Огарёв. — Это их цель номер один. И ей подчинено всё. Даже — я не побоюсь этого слова — заигрывание с вами. Российский режим фактически завоевал страну и рассматривает ее богатства и ее народ как ресурс для питания, как топливо. У них — принципиально антиправовое государство. Правоприменение там демонстративно избирательное — там само право безоговорочно приносится в жертву обязательному удовлетворению частных интересов господ, а также политической целесообразности. Соответственно, там любой человек в любой момент может быть в интересах правящего класса практически немотивированно оказаться ограбленным, лишенным жилья, посаженным за решетку по надуманным обвинениям, похищенным и увезенным в неизвестном направлении, убитым, найденным самоубившимся в тюрьме. И гайки по отношению к самым обычным людям, даже не оппозиционерам, не инакомыслящим, закручиваются всё туже и туже. Немотивированная агрессия власти против народа становится всё более остервенелой. Это делается, чтобы отнять у подавляющего большинства людей абсолютно всё и свирепым тотальным террором привести к абсолютному повиновению, на уровне животных инстинктов. Там правят лица, совершающие преступления против человечности. Фашисты. Я призываю китайские круги понимать и учитывать в своей политике этот факт.

Чан Шухуа грустно вздохнул:

— Они открыто заявляют, что наш опыт борьбы с коррупцией для них абсолютно неприемлем. Так что... Мнение сложилось... А у вас тоже есть ощущение, что однажды, в решающий момент, российская власть обернется против нас в интересах Запада? Мы не раз предлагали России настоящий союз, но она... виляет... Понятно, почему. Но пока — что есть, то есть. Не ругаться же... До решающих событий еще годы... А как народ?

— К сожалению, когда надо будет, то россиян легко убедят, что Китай враг и от него надо обороняться, — ответила Наташа. — Промоют мозги как полагается. В массовом сознании это уже прописано в значительной мере. Не сейчас, конечно. Потом. От лица другой власти. После якобы народной революции, наподобие украинской.

— Ну, вы понимаете, что пока Россия соблюдает основополагающие условия глобальной финансово-экономической системы в виде постоянного выкачивания ресурсов на высшие рубежи, все разногласия с Западом играют роль не более чем аппаратных интриг внутри одной системы за увеличение пирога и укрепление позиций, — сказал Егор Иванович. — В рамках этой системы Россию в любом случае принудят выполнить то или иное принципиально необходимое для глобальной элиты действие. Например, провести мобилизацию против Китая или предоставить территорию и инфраструктуру для атаки.

— Только мы, белорусы, ваши надежные союзники в Европе, — сказал полковник Дашкевич. — Я всё больше склоняюсь к мысли... это моё личное мнение... что миссия Беларуси в том, чтобы в нужный момент помочь России сделать правильный выбор. Именно России — как стране, как народу. Если и когда дело дойдет до проявлений, чреватых крайне негативными последствиями для вас и для нас. Понятно, что ваше поражение будет означать чудовищную катастрофу для всего человечества...

— Гриша, ты абсолютно прав, — согласился Егор Иванович. — Рано или поздно это нам предстоит. Если живы будем, конечно...

— Будем... В общем, КНР объективно заинтересована в том, чтобы мы держались. В случае чего мы обязаны сделать всё, чтобы партнера по Союзному государству спасти от полной потери субъектности и от участия в истребительной войне в качестве боевого зомби. Получится или нет — не знаю, но союзником в этом будет простой российский народ, по крайней мере, его значительная часть. Другого выхода просто нет. Иначе — гарантированная гибель и для вас, и для нас... Понятно, это не сейчас. И хорошо, что не сейчас... — сказал полковник.

— Да, Гриш, если в определенный критический момент не отреагировать, хотя бы не попытаться, то Китай гарантированно погибнет под внешним давлением, в крайнем случае, в войне. Не говоря уже о нас. Если только в ходе этой войны сама Россия не станет рыхлым пространством, где зародится точка сборки новой народной власти, но именно этого многие игроки будут всячески стараться не допустить.

— В общем, впереди очень напряженные события, — сказал Григорий Валентинович. — Понятно, что чем позже они наступят, тем лучше. Но мы должны быть готовы к ним всегда. Мои дети — воины, я их с детства так воспитывал. Жена старшего сына — офицер сил специальных операций, сам он танкист. Мы прекрасно понимаем, что живем в предвоенную пору. И что у грядущих событий будет не только национальное и даже европейское, а глобальное измерение. Эх, если бы можно было избежать пожара... В молодости я сам воевал в Афганистане, рядом со мной гибли друзья — это страшно, поверьте... Больше всего на свете мы, белорусы, хотим мира. Наша республика в прошлую войну потеряла каждого третьего человека. В каждой семье есть жертвы. Моего прадеда и прабабушку сожгли заживо каратели. Китай же потерял больше всех убитыми в абсолютном выражении. Ничто нам не нужно так, как мир.

— Да, вы правы, — согласился Чан Шухуа. — И среди моих предков — погибшие от рук японских захватчиков. Помня всё это, мы выступаем за мир и процветание для всех.

— Но мы понимаем, что покоя нам не дадут, иллюзий у нас нет. Фашизм открыто поднимает голову по всему миру, — сказал Егор Иванович. — Пусть уже и не под теми символами. Хотя и под теми тоже... А по сути. Мы, одна из немногих независимых стран, берем на себя бремя очищения человечества от нового фашизма. Вместе с нашими настоящими союзниками, вместе со всеми людьми доброй воли во всем мире, со всеми народами планеты. Наша миссия — антифашизм, защита прав наций на свободу от внешнего диктата. Мы на этом стоим и стоять будем. Мы, как никто другой, знаем цену миру. А война, к сожалению, уже началась, она вовсю идет, пусть пока и не в столь привычных нам формах. Вот эта пандемия пресловутая... Уже понятно, что это фактически биологическая война владельцев глобального капитала против всего человечества. Очевидно, действительно готовятся к тотальной мировой всепожирающей бойне, переводят экономику стран Запада и зависимых стран на военные рельсы — к середине двадцатых. И вашу страну норовят подставить...

— Да, будут всё больше и больше звучать обвинения в том, что это мы выпустили вирус в Ухане, будут заставлять заплатить триллионы долларов, — ответил Чан Шухуа. — Сфабрикуют доказательства. В Ухане действительно есть лаборатория, и там в том числе по контракту с западными партнерами занимались коронавирусами. Но это обычная практика, в рамках научного взаимодействия, ничего экстраординарного в таких исследованиях нет. Этот вирус, конечно, явно искусственный. Есть много признаков, указывающих на это. Мы подозреваем, что США сами создали этот вирус и выпустили его в мир. Чтобы прежде всего принять насильственные меры по перекраиванию экономики, классовой структуры, межнациональных связей.

— В общем, ясно, что рано или поздно придётся отбиваться. Причем вместе, нам и вам, нашим подлинным союзникам. Надеюсь, попутно мы поднимем красное знамя над всем миром, ради всех людей труда, — сказала Наташа.

— В принципе, да, мы, как и сказали уже, красный флаг не опускаем и от социализма не отрекаемся, — ответил китайский профессор. — Если до этого дойдет, то... как бы это выразиться... великую идею мы в состоянии, как это уже было в истории, доносить... скажем так, убежденно и напористо. Если до этого дойдет... Мы помним о том, кто мы и какова наша миссия. Помним и готовимся.

Ночной бой продолжался много часов — со вчерашнего дня. Высоту, где закрепились четыре десятка воинов-интернационалистов, отчаянно пытались захватить несколько сотен моджахедов и пакистанских спецназовцев.

Но советские бойцы стояли насмерть и успешно отражали атаку за атакой...

В этих краях шла операция «Магистраль». Была поставлена задача: прорвать продолжающуюся почти два года блокаду города Хост близ границы с Пакистаном. Ситуация там была крайне напряженной — проамериканские мятежники и их хозяева намеревались отторгнуть этот регион от Демократической Республики Афганистан и провозгласить там марионеточное «государство». Когда после разгрома крупной душманской базы оттуда ушли советские войска, враги воспользовались этим и заблокировали в Хосте гарнизон правительственных сил. Контроль над дорогой, которая связывала административный центр провинции с Гардезом, оказался потерян.

И вот командование решило с этим покончить. Накануне Нового года на дорогу в Хост, по которой должны были пройти автоколонны с боеприпасами и продовольствием, направили инженерные подразделения для разминирования. А десантникам предстояло взять под контроль прилегающие к трассе высоты и там закрепиться.

...Враг усиливал натиск, прорываясь всё ближе к позициям советских бойцов.

То и дело слышались возбужденные вопли:

— Алла-а-аху акба-а-ар!

— Москва-а-а, сдава-а-айся!

Об отступлении речи не шло в любом случае.

В критический момент, в середине ночи, на высоту 3234 пробился разведывательный взвод. Десантники доставили осажденным боеприпасы, пройдя несколько километров по горам в темноте. Это было более чем кстати, поскольку многие бойцы к тому моменту уже были ранены или убиты.

С новыми силами бойцы продолжали отстреливаться от душманов.

Ближе к исходу ночи противник, поняв, что ничего здесь не добьется, отступил.

Десантники ждали новых атак, но до утра так ничего и не произошло.

С рассветом прибыли командир батальона и полковая разведрота. Забрали раненых, поднесли еще боеприпасы.

...Гвардии младшему сержанту Григорию Дашкевичу повезло — его не убило и не ранило, хотя пули и осколки порой свистели совсем рядом, буквально в нескольких сантиметрах. Но состояние в любом случае было не самое лучшее — что и неудивительно после пережитого. За всё время срочной службы в такую переделку он угодил впервые. Хотя и раньше, конечно, были боевые операции — но с этим не сравнить...

Из тридцати девяти военнослужащих Девятой парашютно-десантной роты, которые закрепились на этой высоте, погибли шестеро, двадцать восемь получили ранения.

Особенно больно резанула по сердцу гибель пулеметчика Андрея Мельникова. Тракториста из Могилева, ровесника, земляка-белоруса. Его призвали осенью 86-го, а спустя полгода направили в Афганистан. Женился он в семнадцать лет, родилась уже дочка. Мог бы и не идти пока в армию, но пошел, не смог иначе.

Гриша присел на камень, закурил. Достал комсомольский билет, куда была вложена фотокарточка невесты. Надя — его ровесница, одноклассница. Сейчас учится на юрфаке, уже на втором курсе. Нужно будет поскорее очередное письмо написать — что любит и ждет встречи, что всё с ним в порядке. Что он жив и будет жить — назло врагам и ненавистникам Советской Родины. Что будет и дальше их всех бить. Всегда и всюду — и здесь, в Афгане, и там, где доведется служить потом.

Насчет именно службы, а не работы в гражданском секторе он решил твердо. Безусловно, в прославленных ВДВ служить более чем почетно. Но Григорию в душу еще несколько лет назад запал сериал «ТАСС уполномочен заявить» — про тех, кто отстаивает интересы страны, в том числе и на далеких континентах. Кто помогает другим народам завоевывать и защищать свободу. Вот бы стать таким, как герой Вячеслава Тихонова...

Жизнь только начинается. Впереди — семья, дети. Если выживет, конечно... Хотя — должен выжить. Дедушка с бабушкой были моложе на четыре года, когда взяли в руки оружие и плечом к плечу со взрослыми партизанами били гитлеровцев, захвативших родную землю. Мстили за сожженных заживо родителей — и за миллионы соотечественников. Они его и воспитали, по сути. Оба — заслуженные учителя республики. Дружили все эти десятилетия с самим Машеровым, в отряде которого сражались с сорок второго — там же и Петр Миронович свою супругу встретил. Дружили семьями, пока трагическая и странная авария не оборвала его жизнь семь с лишним лет назад... Все они тогда горько плакали — как и вся осиротевшая республика...

Двоих сыновей вырастили Макар Николаевич и Нина Федотовна. Петр, Гришин дядя, — инженер-разработчик грузовиков, работает на КАМАЗе, недавно у них с женой родился сын Денис. А Валентин, отец, стал военным врачом, хирургом. И мать — тоже хирург. Оба с начала восьмидесятых преимущественно в Ташкенте, в госпитале. И здесь, «за речкой», в Кабуле, были несколько раз. Если кого из раненых эвакуируют в Союз — вполне возможно, попадут на операционный стол как раз к папе или маме.

В общем, всем им надо написать — и в Минск, и в Ташкент...

Григорий докурил папиросу, поднялся и взял свой автомат.

Черный спецлимузин с мигалкой мчался по шоссе в направлении аэропорта.

— Меньше часа осталось до вылета. Зайдем в самолет в самый последний момент, — сказал Скворцов сидевшему рядом с ним Увалову.

— Самолет, значит, посадят в Шереметьево... — произнес тот.

— Да. Чтобы без лишних телодвижений. Для отвода глаз еще парочку бортов туда перенаправим. Там вас и задержат...

Они немного помолчали, глядя на проносящиеся мимо окрестности.

— Итак, начинается новый этап вашей жизни. Перед решающими событиями. Если, конечно, не решим задействовать максимально жесткий вариант, по линии пандемии, с массовым сгоном населения в спеццентры. Некоторое время отдохнете, поправите здоровье. Будет время и для обучения, и для введения в курс дела в качестве нового президента. Иногда, максимум пару раз в неделю, да и то на первых порах, вас будут выдергивать и размещать среди зеков. Все зеки наши, охрана тоже по спецконтракту. Живи — не хочу, курорт, — усмехнулся генерал-лейтенант.

— Ясно... — протянул «преемник».

— Ваша посадка будет отмашкой, чтобы расправиться со всей оппозицией, а вас — временно вывести из игры и законсервировать на определенный срок. Периодически вы, конечно, будете генерировать информационные поводы — что вам якобы плохо, что вам не дают спать, постоянно проверяют, что у вас ухудшается самочувствие, что к вам не пускают врачей. Это нужно, чтобы подогревать интерес к вам. Чтобы сохранять вас в статусе единого лидера оппозиции, которому нет альтернативы. Вас будут раскручивать многие СМИ, даже официозные. Под видом «разоблачения», но заведомо неуклюжего.

— Будете закрывать всех? И либералов? — спросил Увалов.

— Да, разумеется. Мы и так оппозицию радикально ослабили, теперь вообще прихлопнем. Мы зачистим не ориентирующуюся на вас среду, чтобы в потенциале остались только вы и ваши структуры, чтобы никто им не мешал, чтобы, когда начнутся события, они в повестке доминировали абсолютно. Мы формально и ваши штабы, и ваш фонд через несколько месяцев запретим, но они останутся в спящем состоянии, готовые воспрянуть в любой удобный момент. Наступление его зависит от внешней конъюнктуры и хода наших политических торгов. Вам об этом расскажут — настолько подробно, насколько это будет нужно для выполнения роли президента в будущем. Вообще, наша задача — запретить любую неугодную государству общественную деятельность, обрубить все горизонтальные связи, неважно, какого спектра. А что касается либералов, сама же власть, модифицируясь и эволюционируя, будет добиваться того же. Как перед перестройкой гнобили независимых диссидентов, но лишь для того, чтобы самим в перестройку перехватить их повестку. На какой-то период их разблокировали, но в статусе бессильных и ведомых подпевал. А потом опять задвинули. Все эти годы как бы патриотическая и как бы либеральная идеологии выходят в публичном государственном дискурсе то на первый, то на второй план, но никогда не доминируют по отношению друг к другу. На самом же деле реальной практике не соответствует ни та, ни другая идеология. Наша идеология только одна — власть, власть и еще раз власть. Чистая власть! Власть над биомассой, доведенная до абсолюта! В общем, исходя из этих принципов, вас все эти годы раскручивали и будут дальше раскручивать. Чтобы никто другой не прорвался на место единого безальтернативного диктатора оппозиции. Мы постоянно вбрасываем посыл, что другого такого уже не будет, что на сто миллионов взрослых граждан России вы — единственный и неповторимый.

— А не устанет ли народ от меня? Многие уже плюются...

— Ну и что с того? Даже если и устанет — не простейшие определяют политику власти и оппозиции. Мы, и только мы, власть, делаем картинку. Мы сами вас выставим, раскрутим и навяжем низам силой государства. Порой даже под формальной маской обличения, заведомо, как я уже говорил, топорного. Будем вас пропагандировать и раскручивать. Неважно, как широкие массы к вам в конечном итоге отнесутся — главное, чтобы было в нужный момент в наличии достаточное количество тех, кто послужит массовкой-декорацией. Включая и сценарий «небесной сотни». И неважно, как к вам относятся искренне верующие демократы со своими благодушными сценариями — вы не им присягнули, а нам, и сценарий будет наш. Сценарий еще большего ужесточения власти. А с ними новая оболочка власти, олицетворяемая вами, будет обращаться так же, как и Борис Николаевич в годы своего правления. Вы же, Александр Борисович, в публичном поле заведомо выше и могущественнее их даже сейчас, не говоря о том времени, когда получите всю полноту государственной власти.

— Хорошо, — сказал «лидер оппозиции».

Скворцов резко вскинул белокурую голову.

— Власть — не слабая и рыхлая! Власть — сильная! Власть — поджарая! — отрезал он. — Мы четко всё отслеживаем и активно вмешиваемся во все общественные процессы, наши ресурсы безграничны... Фактически и те же либералы — за нас. Пусть и не за Путина... Хотя они и за него на самом деле... Но — за нас в широком смысле. За вас, преемника дряхлеющего «ВэВэ».

— А левакам вы что подсовываете? Понятно, что они жалкие, практически полный ноль, но что-то ведь вещают и для кого-то являются авторитетом.

— Их лидерам мнений даны четкие инструкции. Никаких самостоятельных протестов. Сидеть на диване и изучать марксизм. Или, в крайнем случае, идти в охвостье ваших структур. Рабочий класс не созрел, и когда созреет, неизвестно. Штудируем труды классиков и пропагандируем их. Своя повестка — только информационная и теоретическая. Нет, тут всё шито-крыто. Леваки в России больше никогда не поднимутся выше плинтуса... Не беспокойтесь, у нас всё под полным и жестким контролем.

— Я, признаюсь, сам диву даюсь, как эти хомячки мне преданы. До исступления. Я фактически их бог. Даже страшновато в какой-то мере. Как это вам удалось?

— Очень просто. Таких людей полно. И среди сторонников Путина, и среди сторонников Жирика. Ими очень удобно управлять. Не мы их такими сделали, они изначально такие, чуть ли не с рождения. Для них важно найти того, за кем они слепо побегут, — вот предел их мечтаний. Вот мы им подбросили вас, и они ваши рабы. — Скворцов рассмеялся. — Эти ваши зомби, будучи жертвами агрессивной пропагандистской обработки, способны лишь реагировать на уровне первой сигнальной системы. Им выданы только определенные маркеры — харизма, альфасамцовость. А также то, что за вами мощные и профессиональные силы. И дело в шляпе — они в вас уверовали. Уверовали истово и преданно.

Александр усмехнулся тоже. Нахлынули воспоминания, правда, не очень приятные. Не так уж много времени прошло с тех пор, как в своем родном Люблино он настойчиво пытался влезать в местные неформальные группировки различного толка, но тогда стать для людей авторитетом, вожаком так и не получалось. И с легким сердцем Увалов сдавал «органам» прежних товарищей, отвергнувших его амбиции...

— И мы, как вы помните, пошли на определенный гамбит. Взять того же Заходько. Он, один из Вершителей, будучи смертельно больным, добровольно вызвался набить цену вам лично. Хорошо получилось у нас всех... С этой бобруйской ... — «Нюрой-Воблой». Это чтобы вы обрели репутацию, будто не боитесь даже самых высоких небожителей. А тем временем мы, если это было необходимо, потихоньку сажали, маргинализировали и устраняли неподконтрольных нам оппозиционеров и лидеров мнений. Сразу, как только вас посадят, в пиар-жертву принесут аж целый неудачный дворец-долгострой... тот самый, разумеется, который вы недавно озвучивали. И всё ради вас, ради вашей ныне уже непревзойденной репутации, взращенной нами с таким трудом и с такой тщательностью.

— Ага... — сказал «преемник».

— Понимаете, Александр Борисович, определенная крикливая общественная прослойка оппозиции жаждет нового сильного молодого вожака. Фюрера. Да, фюрера. Эта прослойка устала от постоянных неудач с попытками изменить видимые принципы существующего режима. Она готова некритично, до истерики, поддерживать того, кто, по её мнению, способен потенциально что-то изменить. И она до исступления ненавидит не только противников, но и тех, кто сомневается, пытается что-то рационально объяснить.

Скворцов снова захохотал.

— Но на самом деле этим бедолагам ровным счетом не о чем беспокоиться. Не надо дергать за ботву, чтобы репка выросла быстрее. Всему свое время. И однажды самым естественным образом прежний аватар уйдет, как слетает отжившая свое листва. И придет новый. Непременно альфа-самец по внешнему виду — в России по-другому нельзя, люди типа жалкого Димона годятся только на конституционные прокладки. И вот эта массовка, наконец, дождется своего звездного часа — и станет живой декорацией, сакральной жертвой, небесной сотней. И с радостью сложит голову за то, чтобы всего-навсего обновился аватар нашей абсолютной власти. Всё уже расписано. Никаких проблем не предвидится. Всё общество — послушная глина в наших руках. Так есть — и так будет всегда, во веки веков... О, уже подъезжаем к Бранденбургу...

— ...Ну, господин преемник, вперед, — сказал Скворцов. — Все уже уселись, ждут.

Увалов с женой Лилией, а также помощники «лидера российской оппозиции» вошли в самолет, предъявив посадочные талоны.

Когда «оппозиционер», в зеленой куртке и в медицинской маске, прошел в салон, раздались аплодисменты. В качестве пассажиров там было очень много журналистов.

— Здравствуйте, Александр!

— Привет всем! — уверенно ответил Увалов. — Я хочу сказать большое спасибо. Я надеюсь, что мы с вами долетим. Я уверен, что всё будет абсолютно прекрасно. Я сегодня очень, очень счастлив!

— Скажите, вы не боитесь ареста по прилету? — спросили Александра.

— Меня арестуют? Меня арестуют? Это невозможно!

Увалов дошел до тринадцатого ряда и уселся у окна. Рядом разместилась его жена...

Самолет вскоре взлетел и взял курс на Россию.

— Ну что, Саш? — сказала Лилия мужу. — Водочки бы сейчас, да? Домой летим...

Профессор Огарёв сидел с дочерью в рабочем кабинете.

— Значит, у Максима всё хорошо? — спросил отец.

— Да, более-менее. Ходит уже без палочки, хоть и хромает пока. Вернется ли в ОМОН — пятьдесят на пятьдесят. Но, в любом случае, без службы не останется. Может, действительно пора ему задуматься о высшем образовании.

— Да, годы идут, надо бы...

— А я на защиту скоро выхожу... — сказала Наташа.

— Отлично...

Они помолчали.

— А твои открытия — как с этим? — спросила девушка. — Что-то новое понял? Будешь публиковать?

— Пока нет. Как раз сейчас занимаюсь визуализацией приходящих образов. Чтобы это отображалось на экране и записывалось в мультимедиа-файл. На основе самых передовых технологий. А что касается того, понял ли... Наверное, начинаю понимать.

— И что же конкретно?

Профессор немного подумал.

— Ну, смотри... Мы с тобой еще тогда, год назад, говорили об этом, и получилось, что последующая практика нисколько не противоречит первоначальным гипотетическим посылам. Уже очевидно, что существует некая связь между биологическими организмами, выходящая за рамки известных сигнальных систем. И даже, как это ни крамольно звучит, за рамки известных фундаментальных взаимодействий. Причем чем более развит этот организм, его система чувств и обработки информации, тем более выраженно и, если можно так сказать, квалифицированно эта связь проявляется. Она проявляется, как правило, неосознанно, далеко не всегда. Как правило, при экстремальных воздействиях, при использовании действительно эффективных методик, в некоторых случаях во сне, при аппаратно-техническом волновом стимулировании мозга, как у меня. Как правило, эту особую связь в обыденном существовании «забивают», подавляют «обычные» каналы получения информации, через привычные органы чувств. Не говоря уже о том вторичном, что является исключительно внутренним продуктом мыслительной деятельности, переработки уже воспринятой информации, даже если человеку на полном серьезе кажется, что это какое-то «сверхзнание». Та же интуиция. Но есть и иное, которое еще строго не изучено. Физическая природа, вещественная платформа которого пока еще на фундаментальном уровне неясна. Можно выдвигать только гипотезы.

— Квантовая природа сознания? — уточнила девушка.

— По-видимому, да. Квантовое поле, естественным образом сформированное путем работы квантовых микроструктур биологического организма. Не только внутри отдельно взятого организма, но и, пусть и в значительно меньшей степени, в коммуникации с иными организмами. Сеть. Грибница. Квантовая связь, не зависящая от расстояния, действующая мгновенно, для которой нет преград в виде толщи земли, воды. Пусть и «поймать» эту связь чисто аппаратными методами крайне сложно, практически невозможно на нынешней базе. Но ее, как мы с тобой за эти месяцы убедились, при должной настройке использует самый обычный человеческий мозг.

— Нечто вроде «природного интернета»?

Егор Иванович подумал.

— Нечто вроде, да... Разлитое хранилище информации, вещественные узлы которого — это все мы, люди. Плюс практически вся биосфера. По аналогии с многопроцессорными компьютерами, распределенная связная единая структура, с голографической топологией, элементами которой являются мыслительные мощности отдельных лиц. Как правило, этот процесс ими сознательно не контролируется, да и вообще, как известно, личность сознательно контролирует весьма малую долю как процессов мозга, так и входящих потоков информации. Определенная доля мощности мозга идет на обеспечение индивида, а какая-то доля, по-видимому, — на обработку процессов, имеющих отношение к этой распределенной структуре. Связь между отдельными узлами, ведущая к формированию единого пространства, осуществляется как самым обычным образом, через повседневное взаимодействие индивидов посредством привычных органов чувств, так и через искусственные средства коммуникации. А еще, как можно убедиться, прямым мгновенным взаимодействием сознания и подсознания, через какие-то неизученные еще квантовые дальнодействующие эффекты, раз сознание может иметь квантовую природу. Так что, скорее всего, эта распределенная структура, собранная из сознаваемых и неосознаваемых мыслительных и околомыслительных процессов отдельных индивидов, имеет в каком-то смысле субъектность, осознает себя, активно воздействует на мир и каждого из представителей цивилизации. Выделенные подсущности как часть всеобщей могут формироваться и среди устойчивых коллективов, обществ, в том числе религиозных, политических. Да, да... Жутко крамольные вещи говорю. Да, до сих пор нет строго научных доказательств, нечего представить в рецензируемые журналы... Но мы же с тобой знаем... Практика — критерий истины.

— Я-то знаю, я видела это. И реальные достижения... Эту тему испокон веков эксплуатировали религиозные иерархи, мистики, приплетали магию... Но ведь это же наука? Если наука не будет этим заниматься, то примутся заниматься все перечисленные?

— Именно так. Наука тем и отличается от магии, что магия пытается брать нечто, и воздействовать на него совокупностью ритуальных приемов, не вникая в физическую суть, не разрабатывая на ее основе обоснованный объективными выявленными законами и воспроизводимый механизм воздействия. Словно примитивный «черный ящик». Научно ко всему этому было не подступиться. Только мне удалось подобрать ключ...

— Да, пап, ты велик... Без всякого ехидства говорю... Это ведь своего рода неискусственная сеть? Аналог i2p и блокчейна?

— Хм... Ну, и это тоже. Да, хорошая аналогия насчет i2p и блокчейна. Сеть, скорее всего, не цифровая, аналоговая. А вот насчет неискусственности... Ведь очевидно, хотя бы с точки зрения эволюции адаптирующихся сложных систем, что при таком подходе неизбежна самоорганизация, самоусложнение. И можно предположить наличие своего рода распределенного сознания, разума, возможно, непривычного нам, живущего по своим законам... Но при таком подходе и он сам является производным от нашего разума, и в то же время наш разум есть производное от него. Более того, он, этот распределенный сверхразум, естественным образом может даже генерировать, направлять эволюцию как усложнение собственных естественных узлов, то есть видимых нами биологических организмов, в том числе и нас. Не отбрасывая, конечно же, традиционный механизм эволюции, борьбу за существование, отбор естественный и половой. То есть, думаю, он может инициировать появление принципиально новых биологических видов на базе предыдущих, причем с некоей предварительной «проработкой», «проектированием»...

— Очень интересно... И необычно.

— Это пока гипотезы. Но, изучая теорию эволюции, я не увидел ничего, что жестко опровергало бы их. Скорее напротив... Но, повторяю, пока еще рано об этом говорить.

— Но ведь биологией это не ограничивается...

— Разумеется. Биосфера на определенном этапе развития пополнилась ключевым биологическим видом — человеком разумным. А популяция этих хомо сапиенсов ныне представляет собой цивилизацию с наукой, культурой, производственной сферой. То есть с тем, что коллективными усилиями познаёт и преобразует мироздание на проектной основе. И эта распределенная сеть, на первый взгляд совсем невидимая, неосознаваемая, присутствует и здесь, на этом уровне. И индивиды могут с ней взаимодействовать, как правило, конечно, неосознанно. В мыслях и делах. Более того — эта сущность способна не только помогать или мешать тем или иным конкретным делам, но и в ключевых, узловых точках развития направлять те или иные события, выдвигать выдающихся деятелей, пусть субъективно они могут и не догадываться о своей миссии. Думаю, есть даже несколько контуров, вложенных друг в друга. Соответствующих, я уже об этом упомянул, тем или иным коллективам, организациям, ассоциациям единомышленников, нациям, государствам, религиозным сообществам. И каждый из этих контуров в какой-то степени является подразделом этой общей среды разума с той или иной автономией. Не исключено и соперничество, и борьба, и попытки доминирования одной части над другой — как отражение, преломление процессов, происходящих и в биосфере, и в цивилизации.

— Светлые и темные эгрегоры? Светлые — помогают развитию, темные — мешают?

Профессор поморщился.

— Ох, не люблю я эти эзотерические термины. Предпочел бы какие-нибудь другие. Но, по сути, есть аналогии. Коллективное сознание. К этому пытались как-то подступиться те же Юнг, Фромм...

— Но всё равно — добро и зло, белое и черное... Как в мой самый первый «сеанс». Такой яркий визуальный образ — Белая Русь. В самом прямом смысле. Окруженная со всех сторон серостью и чернотой. Какими критериями обусловлено это деление?

Профессор помолчал, собираясь с мыслями.

— Я так думаю... Действительно, светлое и темное перемежается, и каждое из этих начал взаимообусловлено, каждое имеет свою силу. Если брать биосферу, то в ней объективный универсальный вектор добра — это, очевидно, стремление к усложнению, к повышению каждым элементом уровня осведомленности об окружающей действительности и влияния на нее, к расширению рубежей такого влияния. И столь же очевидно, что ему диалектически противостоит вектор, побуждающий сильных в рамках, внутри сложной системы пожирать слабых, лишать их свободы, порабощать — с целью обретения сверхсвободы для себя, в рамках создания могущественных макроструктур. Издержки эволюции, подавление и пожирание одних другими, грызня вплоть до убийств, острейшая нехватка ресурсов и возможностей избежать страданий — то, что Иван Ефремов назвал словом «инферно». Которое объективно является платой за развитие, за восхождение. Но платой лишь до определенного момента, а именно до момента начала подлинной истории человечества. Когда разум, который вооружен всей мощью науки и техники, в распоряжении которого находится изобилие всевозможных ресурсов, не подстраивается под реальность, а проектным образом кардинально преобразует ее в соответствии с общими нуждами в ту реальность, где страданиям места уже не будет.

— Коммунизм?

— Он самый. Как бы это слово не оплевывали и не объявляли «устаревшим». Смешно даже... То, чего еще не было, то, что еще не достигнуто, то, в направлении чего сделан только самый первый рывок, — объявить всего лишь древним хламом, который уже никогда не будет актуальным. Ну-ну... Те, кто лично заинтересован в консервации нынешних порядков, выдают желаемое за действительное. Как же их, убогих, сейчас, кстати, корежит... Эта режиссируемая псевдопандемия как новый комплекс высокотехнологичных мер обуздания пролетариата глобальным консолидированным капиталом... Рассвет близок.

— Но последние битвы будут страшными... — вздохнула Наташа.

— Разумеется. Чернота так просто не сдаст свои позиции, но она обречена!

— Согласна...

Отец и дочь немного помолчали.

— В общем, так, — сказал профессор. — Цель человечества в этом аспекте — совершить переосмысление и трансформацию, осуществить воссоединение на принципах, исключающих обращение одних в топливо для могущества других. Тем более могущества ради гедонизма. Силами высшей техники провести воссоединение разумов индивидов в единую систему при сохранении индивидуальной воли и сознания. А после... А после — познать то, что параллельно с биосферой сформировалось как распределенная, в той или иной степени разумная, система, и коллективно воссоединиться с нею. Уверен, что это стремление взаимно. Потому что обе ипостаси, как видимая нами совокупность биосферы и цивилизации, так и этого распределенного интеллекта — стороны, по сути, одного и того же, и обусловлены друг другом. Да-да. Перспективная миссия — стать единой ноосферой. Скорее всего, даже, как писал Николай Федоров, тогда можно будет вернуть в этот новый мир, так сказать, «бэкапы» индивидуальных сознаний уже ушедших от нас индивидов, если они там, в этой распределенной среде, — а я в этом уже в достаточной степени уверен — где-то заложены, может, в «спящем», «свернутом», «архивированном» состоянии. И начать в этой уже ипостаси расширение на космические рубежи. Как мечтал Циолковский. Малоизвестный факт — он разрабатывал принципы космонавтики именно под эту сверхзадачу — расселения во Вселенной тех, кто вернется к нам. И это будет коммунистическая сверхцивилизация, принципиально новое состояние мыслящей материи. То есть все люди станут другими, новыми, бессмертными и неуничтожимыми постлюдьми. Перед этим эпохальным рубежом, со всей очевидностью, можно ожидать широкого наступления сил реакции. Но переход неизбежен, он подготовлен всем тем, что ему предшествует, всем развитием производительных сил и общества в целом, всеми накопленными знаниями и технологиями. Впереди — осознанное переосмысление. Ради восхождения. Ради вступления в Эру Общего Труда. А потом — Эра Великого Кольца и Эра Встретившихся Рук. Установление связей с такими же разумными сверхцивилизациями и слияние в единую разумную семью Вселенной.

— Напоминает религию...

— Скорее философию космизма, его развитие. То, что «что-то такое» есть, очевидно. И то, как с этим взаимодействовать, человек пытался понять с незапамятных времен. В соответствии с тем уровнем, который был у него на той или иной стадии развития. Понятно, что получалось ненаучно, наивно, по-шарлатански, идеалистически. Конечно же, в форме религии, магии, эзотерики, спиритизма. И только сейчас удалось нащупать научный путь познания всего этого. Кстати, на заре Советской власти кое-кто из большевистских и околобольшевистских мыслителей реально озадачивался вещами, выходящими за рамки идеологического «мейнстрима». Богданов, Красин, Луначарский... Богостроительство то же... Но тогда это было явно неактуально, не надо было нагромождать кучу всего, надо было решить жизненно важные проблемы завоевания власти пролетариатом и первичного становления нового строя. И Ленин был во многом прав, когда осаживал таких мыслителей. К этому нужно подходить лишь на определенном этапе развития, и именно научно. Когда к решению такой задачи готова наука и техника.

— А какая наша задача сейчас, на этом этапе? — спросила Наташа. — Тем более что у нас есть инструмент.

— Использовать его в полную силу. Изучать, смотреть, что в мире происходит. Насыщать ноосферу светлыми образами. Вдохновлять борцов, поддерживать гонимых за народное дело. Давить черноту, не позволять ей жить и отравлять всё вокруг. Давать понять ее носителям, что они обречены. Помни, Наташа, ноосфера — настолько светлая, насколько ее делают, формируют мыслящие существа. Конечно же, в ней есть и собственные компенсаторные механизмы, точно так же, как и экосистема рано или поздно очищается от деструктивного воздействия. Ноосфера — это прежде всего отражение. Это и совокупность культурных достижений, мыслей, чаяний. И, как мы убедились, реальная платформа, на которой всё это происходит. Есть там и светлое, и темное, и между ними идет непрекращающаяся борьба.

— Товарищи, на самом деле то, что первым в космос вышел именно Советский Союз, глубоко символично и исторически абсолютно оправданно, — произнес Иван. — Это было ровно шестьдесят лет назад. За считанные десятилетия государство, олицетворяющее новый мир, совершило фантастический рывок ввысь. Начиная с тотальной разрухи, пройдя через опустошительные войны, создав с нуля передовую промышленность, наша Родина впервые в истории человечества достигла космических высот. Жертвами тех, кто проливал свою кровь на многочисленных фронтах. Усилиями тех, кто, отказывая себе во всем, возводил заводы, учился, осваивал новую технику. Они все были хозяевами страны. И поэтому у них всё получилось за такой короткий срок.

— Да, была великая эпоха... — сказал Гена.

— Чего уж там, — вздохнул Денис. — Мы всё умудрились слить. Прости нас, Юра...

— Грустно, друзья, — добавил Рахим.

— Нашей страны больше нет, она выпустила из рук красное знамя и отреклась от великой миссии. Космической и социальной. Которая заключалась в том, чтобы вырваться и из гравитационного колодца Земли, и из гравитационного колодца классового общества, — сказал Смирнов. — Но, к счастью, есть Китай. Он создал луноход, марсианский зонд, орбитальную станцию. Этой весной и этим летом у него будет много впечатляющих побед. В том числе в честь той, общей для всего человечества, победы, которая была достигнута шесть десятилетий назад. История продолжается, но, увы, уже не в нашей стране. А мы... Мы — на пепелище.

Заходящее солнце бросало последние лучи сквозь искусно сделанные витражи. Отец и сын Беляковы развалились в креслах в главном зале и пили столетнее французское вино.

— Скорей бы все эти дела закончить — и в Лондон, на свадьбу... — протянул Влад.

— Угу...

— А хорошо съездили сегодня, пап...

— Хорошо... — согласился отец.

...Днем генералы посетили полигон Росгвардии в Балашихе, где им продемонстрировали работу новой модификации бронемашины «Каратель» и технику разгона протестующих с применением водометов и огнестрельного оружия.

— ...Впрочем... Зачем всё это? Давно уже нет никаких массовых протестов, разве что после выборов, — произнес начальник КОКСа. — Хотя, не скрою, это зрелище доставляет подлинное наслаждение.

— И не будет, — весело засмеялся Скворцов. — Уже никогда не будет. Это просто так, на всякий случай, крайняя мера. Биомасса приведена к полнейшему повиновению. Простейшие теперь даже помыслить не смеют о том, что власть делает что-то не то. И это только начало. Когда мы их массово потащим под иглу, когда будем выковыривать из домов и гнать пешком на десятки километров в лагеря, то уровень повиновения достигнет полного абсолюта. Бузят, как известно, избалованные, прикормленные, разнузданные. Как на Украине до победы Евромайдана. Как в Белоруссии в прошлом году. А те, кого заворачивают в колючую проволоку, кого освежевывают и разделывают... Те послушны и смирны как никто другой. Да, пап?

— Да, милорд! — весело ответил начальник КОКСа. — И всё же здорово! Какая мощь! Какая сила! Власть!

— Власть! Власть! Власть! — произнес, смакуя это слово, генерал-лейтенант. — И она — в наших с тобою руках...

Отец и сын расслабленно сидели и смотрели, как на шесте немного поодаль извивается под негромкую музыку нагая Катя-лоли.

Беляков-старший, заглушая тихую мелодию, вдруг затянул:

Сын начал подпевать:

— Нет! Нет! — вдруг вскричал Влад. — Это мы, это мы сидим в кабинетах! Это к нам ведут девочек! Их девочек! И мы их имеем! Мы! Ха-ха-ха! Благодаря Ордену! Благодаря тебе, отец! За тебя, папа! С днем рождения, товарищ генерал армии!

— Спасибо! — сказал начальник КОКСа. — Ты прав, сынок! Это наша власть, мы потомки красных чекистов, взявшие себе ценности дворян и белых. Но мы потомки победителей — и потому, хоть мы и новые дворяне, мы непобедимы в принципе. Наша власть над этой страной вечна! Это наша Россия, такая же, как во времена Николая Второго! Сильная власть, с могущественными владетелями! Против нас вякают, будто мы опускаем мощь страны. А зачем мощь, если высшим людям с нее ничего не перепадает, если им не достается роскошь и власть над биомассой? Но с этой Россией — полный порядок! Мы — ее хозяева! И у нас есть всё! Так было — и так будет во веки веков!

— Да! Да! Да! — допив бокал элитного вина и вскочив, воскликнул лорд Старлинг.

— Мы железной рукой установили в России такой строй, при котором ни у кого не возникнет даже мысли о том, чтобы ослушаться власть. И даже не власть, а вообще представителя владетельной силы, если он что-то потребует от простейшего. У нас такой строй, при котором каждый бесправный бедняк скорее сдохнет с голоду, покончит с собой — но у него даже мысли не возникнет поднять свою грязную руку на господина! Даже если тот, скажем, убьет его ребенка. Каждый простейший безоговорочно признаёт и принимает власть высших людей над собой, их право решать судьбу его детей. Это и есть власть, и это залог стабильности государства! Нашего с тобой государства!

— Отлично сказано, отец!.. Кстати, у меня для тебя как раз подарок.

Отошел в свою спальню, принес два тюка и один из них положил к ногам отца.

— Раскрывай! — с улыбкой сказал Влад.

В тюке оказалось полное облачение рейхсфюрера СС.

— Вот как? — сказал отец.

— Да! Наши свадебные наряды! Этот мундир будет тебе к лицу.

Начальник КОКСа переоделся прямо там же. Мундир сидел на нем идеально.

Беляков-старший прошелся, приосанившись и чеканя шаг, перед большим зеркалом.

— А что? Неплохо, — сказал он.

— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул Влад. — Как раз для тебя!

Развернул второй тюк — там был упакован его собственный мундир группенфюрера. Быстро переоделся сам.

— Хайль Гитлер! — щелкнув каблуками, вскинул руку Влад.

Отец в ответ кинул «малую зигу» — на это имели право только высшие бонзы рейха.

После этого Беляковы вновь уселись в кресла, продолжив пить вино.

— Слушай, пап... Это же прекрасно. Фашизм победил. Мы должны это провозгласить открыто.

— Согласен. Фашистская диктатура — единственно верное средство осуществления власти. И мы будем действовать именно так.

— Да! Да! — возбужденно воскликнул Влад. — Возродился глобальный Рейх! И мы, Россия, его часть! Выпьем за это!

Они чокнулись бокалами.

— Скоро двадцатое апреля. То есть очередная вечеринка «Детей Молний». Мы ждем тебя, мой рейхсфюрер!

— Хорошо, приду. Я принимаю эту идеологию, только так и надо!

Беляковы весело рассмеялись.

— Не нравится мне Белоруссия... — протянул генерал армии, переменив тему.

— А кому она нравится? Только простейшим. Но нас не заботят их предпочтения...

— Я в том смысле, что подозрительно мало настоящих разведданных идет оттуда. После событий, когда Лукашенко многих почистил, практически нет «кротов», а те, что есть, могут вести двойную игру. У меня всё больше и больше складывается ощущение, что тамошний строй — не просто продукт проявления воли отдельно взятого идеалиста.

— А что?

— Грибница, что ли... Как наш Орден, только наоборот. Понимаешь, дело, скорее всего, не столько лично в Лукашенко, сколько в том, что там — некое продолжение «машеровской номенклатуры». Которую он ткал в последние годы жизни. Перед Устранением этот конспиратор, подпольщик, партизан кое-что всё же успел, как я вижу.

— Он это ткал с прицелом на весь Союз... Чтобы «очистить» его. Брежнев же лично предложил ему пост предсовмина... С прицелом на... Страшно даже представить...

— Ну да... Это наверняка было в его записях в портфеле. Который изъяли с места ДТП. В записях, к слову, не расшифрованных и по сей день: он же еще и математиком был, помимо всего прочего... Да, очевидно, не зря именно там они начали резво плыть против течения уже через три года после всеобщего падения неестественного строя. Даже в Молдавии коммуняки, ненадолго придя к власти, так и не повернули назад. А вот Лукашенко, черт бы его побрал...

— Хм... Ему на президентских выборах в качестве демократического оппонента противостоял Кебич...

— Вот-вот... Друг и соратник Машерова, между прочим, — сказал Беляков.

— Вызвался и слился специально?

Отец ничего не ответил.

— Ну, а что толку? — сказал Скворцов. — Всё равно по сравнению с Россией она слаба и немощна. К тому же мы ждем удобного случая, чтобы ее продать партнерам. По приемлемой цене. Так что — максимум несколько лет. И впереди — война против Китая, одной из первых жертв которой станет именно режим Лукашенко. Может, он скопытится даже до ее начала. Партнеры сметут и не заметят. Или еще раньше нарвется. Ты же помнишь — в ходе этих событий мы всерьез прорабатывали сценарий его Устранения. Он вывернулся пока — ибо в этом случае контроль над страной, причем без всяких договоренностей с партнерами, падает в руки этой курицы... Так что пока приходится терпеть, преодолевая омерзение.

— Как бы то ни было, это фактор неопределенности. В Пекине ведь тоже не дураки сидят. Они уже фактически превратили Белоруссию в свой плацдарм в центре Европы. Они открыто давили на нас, чтобы мы поддержали режим, когда его шатали в прошлом году. И еще... Знаешь ведь, в последнее время мы начали, пока эпизодически, накрывать подозрительные ячейки армейцев. Которые, как это удалось кое-где зафиксировать оперативно, связаны конфиденциальными, хоть и недоказуемыми, конечно, нитями... явно ведущими вовне — и отнюдь не к нашим партнерам... Задача этих предполагаемых «кротов» — не высовываясь, не привлекая внимания, ждать «часа икс», чтобы... Чтобы... Чтобы... Точных данных нет. И пока решили не форсировать с тем, чтобы копать... А если это обратка? Ведь многие ихние силовики у нас на содержании, при выходе на пенсию им гарантируются высокооплачиваемые синекуры тут, в России. Пока они просто попадаются на крючок, даже на компромат, доверительно взаимодействуют с нами, даже кое-что сливают, обещают в случае чего действовать по нашему сценарию. А если это... по согласованию? По принципу — бери, раз дают? Ведь до решающего момента так и не дошло — даже прошлым летом. Так мы и не дали команду на окончательные действия. И поэтому сохраняется проклятая неопределенность. По большому счету, в сухом остатке, его практически никто так и не предал из высшего круга. И этот факт крайне тревожит. Вот в чем дело. А если это система? А если это игра с очень глубокими корнями? Если не только мы под них копаем, но и они под нас? Выступая заодно и в качестве пекинских прокси? На всякий случай... Вот это уже очень серьезно. Это реальная и, пожалуй, на данный момент единственная потенциальная угроза нам. Китай, безусловно, надо будет давить вместе с партнерами, когда придет срок. И, главное, чтобы на этом фоне никаких эксцессов не происходило. Они будут шатать ситуацию — хотя бы потому, что иначе им гарантированная смерть. Мы, конечно, всё удержим, но такие поползновения в совокупности, хоть и предсказуемы, всё равно вызывают тревогу.

— Сметем! Раздавим, как Рохлина! — крикнул Влад, ударив кулаком по столу. — Ведь мы при любом кризисе будем всегда контролировать ситуацию. Если и начнутся вдруг какие-нибудь низовые эксцессы, то и тогда при любом развитии событий в бой будет введено ровно столько резервов, сколько нужно. Посмевшим поднять голову низам поначалу даже будет казаться, что они побеждают, и на несколько часов мы им позволим упиваться кажущейся победой. Но потом грянет резкий гарантированный контрудар, сминающий всё — так как наши резервы бездонны! И любое такое выступление будет подавлено со свирепой жестокостью! Развернутся такие расправы, что даже следующие поколения будут дрожать от ужаса! И, конечно, мы должны сделать так, чтобы внешние силы в принципе не смогли организовать и обеспечить подобные выступления!

— Разумеется, сынок. Бутчер меня не раз заверял: если вдруг начнется какое-нибудь неконтролируемое выступление левого толка в России, то его в любом случае удастся подавить. При необходимости задействуют все средства. В случае чего, ключевые пункты России будут даже заняты войсками НАТО.

— Ну и отлично! — сказал лорд в мундире группенфюрера, подняв бокал с вином. — Выпьем за это!

— Выпьем! — ответил «рейхсфюрер».

Зона, будучи естественным срезом общества, являла собой наглядную картину изломанных человеческих судеб, ожесточившихся душ, всего того, что стало продуктом ненависти и розни, беззакония и произвола. Вся эта мрачная картина открывалась Ивану во всех красках по мере того, как он общался с самыми разными осужденными.

Таял снег, и с ним уходила первая полная зима в неволе — не считая той, когда Смирнова арестовали, а потом били, пытали, душили. И «осудили».

Зная, что Иван является «политзеком», яростным ненавистником установившегося в России режима, юристом по одному из образований, многие соотрядники сами подходили к нему, просили совета, содействия в написании бумаг, просто говорили «за жизнь».

Типичные дела, типичные судьбы.

Вот один зек. Устроился главным инженером одной из небольших фирм, выполнявших подряды для железной дороги. Начальник, как само собой разумеющееся, дал указание оформлять явно незаконные схемы «распилов» и «откатов». Отказался. Подставили. Осудили. Раз «особо крупный размер», то сразу на строгий режим.

Еще один зек — лифтер-ремонтник в элитном жилом комплексе в Москве. Лифты поставили бракованные — даже туда. Он не раз указывал на это начальству, убеждал, что нельзя их использовать, что может произойти трагедия. Так и случилось — провалился пол, с высоты пятнадцатого этажа в шахту упала и разбилась насмерть женщина. Дочь видного телеведущего, начальника. Крайним оказался рабочий, несмотря на то, что у него не было ни технических возможностей исправить недостатки лифта, ни полномочий остановить его использование. Начальство в таких делах априори неподсудно. Потом, в колонии общего режима, лифтер попал в какую-то нехорошую историю, как понял Иван, стал жертвой подставы или «разводки» по наркоте. И закрыли его уже сюда.

От еще одного зека Иван узнал историю злоключений своего коллеги — юриста-москвича. Движимый, как когда-то и Денис Дашкевич, обостренным чувством справедливости и порывом исполнить гражданский долг, тот открыл сайт, где выложил советы, с образцами заявлений и жалоб, по оспариванию штрафов, автоматически вынесенных ЦАКом. То есть приложением, обязывающим «самоизолирующихся» людей регулярно делать фото лица в домашней обстановке. Юриста похитили, избили, привезли в какое-то подземное помещение, продемонстрировали страшные орудия пыток и пригрозили, что для общества он «пропадет без вести», а свою смерть встретит вот здесь. После чего приказали закрыть сайт и никому ничего не рассказывать. Когда его отпустили, юрист послушно всё исполнил. Лишь потом, по пьяни, он проговорился об этом своему собутыльнику, который вскоре сел — опять же за те же самые наркотики.

А сейчас к Ивану подошел еще один соотрядник. Ранее особо не примелькавшийся.

— Раб Божий Родион, — представился тот, пожав руку. — Родион Мезенцев. И перекрестился.

— Иван Смирнов, политзаключенный-коммунист.

— Я по первому образованию политолог, сочувствовал вам, левым. Потом, увидев всю окружающую мерзость, пришел к Богу. Бросил работу политтехнолога, поступил в семинарию, окончил ее, стал иереем. Но это в прошлом. Ныне я гонимый исповедник. Сначала меня запретили в служении, потом извергли из сана. А потом даже отлучили от Церкви. И, наконец, я попал вот сюда.

— Вот как?

— Я обличал сатанизм власти и поклонившихся диаволу иерархов. Запрет на посещение людьми храмов под прикрытием этой так называемой пандемии, даже на светлое Христово Воскресение. Введение сатанинских куар-кодов. Предупреждал о надвигающемся всеобщем клеймении под видом принудительной вакцинации. Всё, как написано в Откровении Иоанна Богослова: «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их. И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его». Совсем скоро только клейменным иглой власть Сатаны оставит привилегию трудиться, принимать пищу, заходить в трапезные, передвигаться. Привилегию в образе того же сатанинского куар-кода. А остальные, не покорившиеся, будут гонимы, травимы, ненавидимы. Заключаемы в лагеря, моримы гладом, пытаемы, убиваемы.

— Понимаю... — сказал Иван. — Я, хоть и атеист, но с уважением отношусь к вере и к верующим. Я так расцениваю всё это — что подобный террористический механизм служит цели тотальной консолидации капитала, трансформирования правящего класса и обращения людей труда в коллективную собственность владык. Фашизм наступает, это не видит только слепой. Уже сейчас власть в своей пропаганде насчет ковида открыто выкидывает на помойку здравый смысл и логику. И навязывает эмоции, навешивает ярлыки, разжигает ненависть, сеет страх. Да, я согласен, что скоро начнется насильственная вакцинация. Как базовый повод для дальнейшей фашизации. Будут отказники, не желающие рисковать своим здоровьем ради хотелок власти — и власть их начнет бешено поливать грязью. Начнет организовывать, якобы снизу, яростную травлю. Проще говоря, по фашистским лекалам будет создавать образ врага, в противостоянии которому остальных покорных и нерассуждающих нужно принудить сомкнуться под дланью всесильной элиты. Чтобы фашистское общество было сплоченным и послушным своим угнетателям, надо выделить врага и яростно давить его, причем врага заведомо слабого и не претендующего на изменение строя. Исторически фашизм всегда таким образом провоцирует рознь, причем отнюдь не по признаку неприятия угнетения, произвола и неравенства. Я как историк отчетливо вижу все эти признаки. А что касается конкретного антуража... Ну, допускаю, что это может быть выполнено и в виде такого... самосбывающегося пророчества — для изощренного глумления и демонстрации власти.

— На самом деле не суть, спорить не буду с тобой. Одно другому не мешает. Одно и то же действие может иметь и земное, и неземное выражение. От мира сего и не от мира сего... За исповедание Христа я и несу здесь свой крест. За то, что не отступил, не стал молчать, когда молчали все. Ибо мне пред Богом отвечать, я в Него одного верую, и если власть идет против Бога, то я — против власти. И если Церковь против Всевышнего, за Антихриста — то я против нее. Конец пути моего на этом свете близок. Господь меня к себе призывает, так что не испытаю в земном своем обличии самых страшных лет последних времен. У меня рак поджелудочной, уже метастазы пошли.

— Сочувствую, держись... Что еще могу сказать... — произнес Смирнов.

— Я не только для этого к тебе подошел, — помолчав некоторое время, продолжил Родион. — Полтора года назад усоп мой дядя по матери. Очень высокий пост занимал. Хоть и неизвестен был широкой общественности. В администрации президента начальником большим работал. Уходил долго и страшно. Тяжкие испытания послал ему Господь — и покаялся он. И исповедался мне перед кончиной. А я тебе это расскажу. Потому что очень важно. Перед Церковью мне уже не отвечать, ибо нет уже ее, лишь отдельные служители, диаволу не поклонившиеся, пусть и не возвысившие свой голос громко, как я. Только пред Творцом отвечу скоро. Но люди должны это знать. Хоть и грех совершаю, но помыслы мои чисты. Слушай же, коммунист Иван. И запоминай. И потом расскажи всем то, что узнаешь сейчас — откуда нынешняя власть взялась и как устроена. А я уже всё. Уже завтра повезут меня в больничку, тут, недалеко... Пути Всевышнего неисповедимы... В город, который одно время, в восьмидесятых годах, именовался даже, прости, Господи... — не досказав, бывший священник, тяжело вздохнув, перекрестился. — Там и отойду по воле Божией.

И Смирнову открылись новые леденящие душу подробности, в дополнение к тому, что он понял еще два года назад из тех тайных аудиозаписей. Подробности того, как устроена власть в уничтоженном СССР.

Со слов дяди отлученного иерея, контрреволюционная структура, или так называемый Орден, своими корнями уходил еще в годы правления Сталина. Предтечей его были не до конца разгромленные сети, фракции и группировки различных оппозиционеров, троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев — в общем, революционеров, не нашедших себя в условиях созидательного строительства социализма. Они с самого начала понимали, что если не получается победить, навязать свою повестку, что называется, с «открытым забралом», то нужно будет мимикрировать под лоялистов, под верных партийцев. И, подтягивая друг друга «наверх», всячески подставляя, подводя под чистки и репрессии искренних сторонников партийного курса, исподтишка вредить, саботировать, гадить. Не забывая, разумеется, как можно громче славить вождей.

— Будущая верхушка так называемого Экселенц-Ордена в его современном обличии фактически зародилась в Карело-Финской ССР, — рассказывал Мезенцев. — Учителем и вдохновителем его основателя, впоследствии председателя «конторы», был как бы коммунист, а на самом деле финский масон...

Иван слушал и запоминал. Многое, конечно, ему было уже известно, но он не подал виду — мало ли что...

— Именно потому, что он возглавлял долгое время КГБ, удалось так беспроблемно свить это гнездо...

Как следовало из повествования, Экселенц-Орден фактически стал естественным продуктом эволюции всех тех, кто в ходе развития партийной линии оказался по той или иной причине выброшенным из «мейнстрима», или, как тогда говорилось, «генеральной линии». Те, кто был отторгнут, в конце концов решили — раз уж они остались не при делах, то пусть в конечном итоге будет «обычное», «естественное» общество, нежели то, на что они когда-то подписались. Именно такой выход они видели из ситуации, когда оказались отстранены от явной власти. Именно на этой платформе сошлись самые разношерстные «осколки» — переродившиеся носители великого революционного порыва. В основном это были выходцы из органов госбезопасности, как действующие «оборотни», так и оказывающие на «конторских» идейное и организационное влияние со стороны. Подтянулись и «тайно инакомыслящие» партаппаратчики, и идеологи, и деятели науки и культуры. И те, кто отвечал за международные связи — политические, экономические. Всё это происходило на фоне внутрипартийной борьбы, конкуренции различных группировок, которая никогда не ослабевала и лишь меняла свою форму и своих лидеров. Пресловутый тридцать седьмой несколько потрепал эти «протоорденские» структуры, но не до конца — так что понятно, чем объясняется такое болезненное отношение нынешних элит именно к тому году.

— Правой рукой «отца-основателя», а в решающие годы развала Союза и его, по сути, преемником стал генерал КГБ Владислав Волин, уроженец Петрозаводска, фактический сын расстрелянного в тридцать восьмом году видного начальника-НКВДшника, из троцкистов, из обоймы Ягоды, — рассказывал бывший священник. — Волину, однако, удалось скрыть то родство, он пробрался в «органы» и сделал карьеру, не без помощи старших покровителей-сообщников, соратников папаши. А нынешний начальник «охранки» Андрей Беляков, непосредственно убивший Петра Машерова в восьмидесятом, его приемный сын. Фактического своего сына Беляков вызвал из США, оформил ему генеральское звание, сделал заместителем и начал готовить в преемники.

Таким образом, Орден стал своего рода реваншем за 1937 год — когда те, кого оттерли от власти, — бывшие революционеры, сплоченные общим делом, — пытались устроить госпереворот, но более кустарно. Да, тогда заговор сорвался. Но время шло, умер Сталин, явно не без посторонней помощи. Что же касается Хрущева, то он, конечно, сильно навредил делу строительства социализма, но, как ни странно, не сознательно. Просто его слепым дуболомством, амбициями и самолюбием умело управляли, его энергию направляли структуры, являвшиеся предтечей Ордена.

— То есть именно тогда они решили — раз они проиграли схватку за власть, вернее, даже не за власть, а за свой идейный проект, — то пусть вообще СССР рухнет и снова везде воцарится капитализм? А они хотя бы лично получат высший господский статус. Ну, если не они лично, то их дети и внуки. Правильно я понимаю? — уточнил Смирнов.

— Да, абсолютно правильно, — подтвердил Мезенцев. — Эти заговорщики смыкались со всеми открытыми противниками СССР. Как политическими, вроде бандеровцев, прибалтийских националистов, сионистов, эмигрантских кругов и диаспор. Так и экономическими — которые представляли формирующуюся теневую паразитическую часть. Орден всемерно поощрял коррупцию партийного и государственного аппарата. Разумеется, наладились теневые контакты с Западом — через Институт системного анализа, через Онассисов, даже через семью Косыгина...

Ивану было очевидно, что деструктивные поползновения тех, кто возомнил себя носителями истин в последней инстанции, сверхчеловеками, естественным образом эволюционировали в фашизм. Его цель — чтобы высшая сплоченная буржуазия после всех пертурбаций утвердилась в виде нового господствующего класса в его завершенной фазе и даже перешла в иное качество, по сути, даже учредила следующую классовую формацию. Если, конечно, такой проект можно отнести именно к формации — зависит от критериев. Так что настоящий, практический, имеющий реальные властные ресурсы троцкизм и настоящий фашизм фактически смыкаются. Вырожденная линия революционного коммунизма, по сути, пошла в услужение глобальному капиталу.

Задача Ордена как целостной структуры влияния на принятие властных решений заключалась в том, чтобы беспроблемно и управляемо, без эксцессов и грызни, перевести огромную, напичканную ядерным оружием страну в новую, более естественную, по его мнению, реальность. И дать всем сопричастным, даже самым низшим, неоспоримые имущественные и статусные гарантии. В том числе гарантию от утраты личных средств в ходе экспроприаций низов. Гарантию хороших мест. Гарантию защиты от антинародных и преступных действий представителей власти, если таковые будут по отношению ко всем. То есть защита «в случае чего» в индивидуальном порядке — в том числе это касается справедливого и беспристрастного следствия и суда, если вдруг что-то случится между своими, и спуска дел на тормозах в случае правонарушений по отношению к представителям низов. Для отдельно взятого человека и семьи такое очень и очень многого стоит в том обществе, где никому никаких гарантий не дается и каждый может быть в любой момент раздавлен. Орден, по сути, является аналогом потомственного дворянства, единой централизованной структурой, которая административно распределяет среди бенефициаров изъятые у масс блага, а также наделяет полномочиями и регулирует доступ к «кормушке». Именно Орден стал фактическим оператором фашизируемой консолидации капитала в России. Аналогичные, хоть и несколько вырожденные по сравнению с российским Орденом структуры сформировались и в некоторых других странах бывшего СССР.

— И как практически устроен этот Орден? — поинтересовался Смирнов.

— Орден — это закрытая сеть ключевых кадров федерального уровня. В самом низу — своего рода «подмастерья», несколько десятков тысяч человек. Как ни странно, подробностей об Ордене они могут и не знать, хотя фактически являются его резервом. Им гарантируется определенный уровень жизни. Довольно высокий, просто так, в виде ренты. Плюс возможность привилегированного эксклюзивного доступа к активам, если есть желание самим или в команде осваивать и пилить. Со своей стороны, они обязаны в любое время выполнить любой приказ Ордена, понятное дело, за вознаграждение.

— Как туда попадают? — задал вопрос Иван.

— Это те, на кого вышли и предложили эксклюзивное сотрудничество. Разумеется, дети, близкие родственники, спутники жизни членов этой когорты, плюс по рекомендации. Именно им, а не прочим, высокая квалификация открывает двери в социальный лифт. Потому что у них есть еще один, решающий пропуск туда — заранее гарантированная протекция, которой нет у остальной огромной массы умных и работящих россиян. Сами они мало что решают, но их мнение по значимым темам запрашивают кураторы — после эти мнения анализируются для принятия дальнейших решений.

— Ясно... А выше что?

— Второй уровень — так называемые владетельные семьи. Они уже в полном объеме допущены к распределению приватизированной собственности. В основном занимают руководящие посты в государственных и формально частных структурах. Их доход на порядок, а то и на порядки выше, чем на первом уровне. Зависит от рангового коэффициента, от одного до ста, своего рода тарифная сетка. Плюс, конечно, что-то свое удается урвать на схемах распила и получения коммерческой прибыли за счет владения частными активами. Это — носители реальных и нескрываемых привилегий. Ради удобства максимально быстрого карьерного продвижения, легкости перебрасывания с позиции на позицию многим из них массово фабрикуют липовые личности, рисуют липовые биографии. Например, проводят по всем документам, будто они где-то учились, работали, даже имели тех или иных родственников — хотя в реальности было по-другому. С тех, кого назначили их якобы бывшими одноклассниками, сокурсниками, сослуживцами, власть берет подписку о неразглашении. Реальное их происхождение и послужной список порой таковы, что более целесообразно как раз что-то нарисовать, нежели открыть публике то, что было в действительности. В общем, всё делается ради того, чтобы убрать все барьеры на их пути. И чтобы никто не посмел копать, кто они, откуда и по какому такому праву, каким трудом и заслугами так высоко взлетели...

— Коррупционеры высшей лиги, прикормленные...

— Ну, для тебя, думаю, очевидно, что так называемая коррупция, или кормление, — это неотъемлемая, стержневая составляющая существующей системы. Система в принципе не может существовать без того, что называется коррупцией.

— Разумеется.

— Владетели обязаны согласовывать свои интересы и интересы своих команд, кланов с вышестоящими, не доводить конфликты до критического уровня. Что касается влияния, то желающие из них участвуют в конференц-обсуждениях по важнейшим вопросам федерального уровня, имея право совещательного голоса. Фактически являются фокус-группой при определении стратегических целей в экономике и политике.

— А пресловутые олигархи — кто это?

— Те же владетели, одни из прочих. Того или иного ранга. Ряд из них просто играет роль, не соответствующую реальному статусу. Это публичные, выраженные документально, говорящие узлы владения и управления экономикой. Но ни в коей мере не полновластные хозяева отведенных им делянок. В любом случае — высокооплачиваемые приказчики истинного владельца. Коллективного. То бишь — Ордена.

— Так, ясно... А на самом верху кто?

— А высший круг — так называемые Вершители, их всего несколько десятков человек. Это истинные небожители, они могут принять абсолютно любое решение, и оно будет неукоснительно выполнено. Судьба, жизнь и смерть каждого россиянина, даже «орденца», в их руках. Что характерно, они в принципе лично не владеют какими-либо экономическими активами, то есть капиталом. У них — только богатейшие потребительские блага. В практически неограниченном объеме, для этого выделен специальный фонд личного потребления. Так сделано, во-первых, по той причине, что они и так неограниченно всем владеют и всем рулят, а, во-вторых, затем, что им надлежит выдавать беспристрастные решения, свободные от каких-либо бизнес-интересов. Вдобавок у них есть гигантский денежный фонд, вроде как маневренный, резервный, и этими активами они, ни перед кем не отчитываясь, управляют напрямую при решении судеб страны и народа. Именно эти Вершители коллегиально принимают все ключевые решения — определяют направление, проводят высшие кадровые назначения, распределяют потоки, ведают международной политикой, обеспечивают безопасность государства. Они блюдут интересы всех владетельных семей и гарантируют неизменность курса, взятого еще в середине восьмидесятых.

— То есть они делают то же, что и президент? А сам президент?

— Может и не принадлежать к их кругу. А просто выполнять их волю. Быть говорящей головой и рукой для простановки подписи. Есть даже актеры, дублирующие в случае необходимости высших публичных лиц — как действующих, так и тех, кто готовится им на замену. При этом сакрализация президента, как мы все видим, абсолютна. Это следует из необходимости безусловного выполнения указаний власти. Ордену нужно как можно более жестоко и беспощадно подавлять простой народ — следовательно, востребована именно предельно жесткая и персонифицированная власть... Впрочем, если говорить о персоналиях, то деятели ельцинской Семьи к высшей страте всё же, конечно, относятся... Вершители могут, в принципе, занимать не самые высшие должности, могут вообще никаких формальных должностей не занимать — но они, именно они, определяют всё, и их волю выполняют все без исключения. Есть определенная номенклатура должностей, в администрации президента, в органах госбезопасности, в органах охраны первых лиц, — куда назначаются только волей Вершителей. И эти люди слушаются только приказов Вершителей. Президент фактически является только той отправной точкой легитимности, от лица которой, используя неограниченные конституционные полномочия данной институции, вершится политика в России. Ну, и, конечно, просто посыльным от лица российской элиты на публичных международных саммитах. И в международной политике, конечно, всё решается кулуарно. На саммитах только озвучиваются ранее принятые и выверенные решения.

— А если среди Вершителей возникнут разногласия?

— Как правило, принципиальных разногласий нет. Но для особых случаев есть люди, так называемые Глашатаи, они входят в транс и пытаются черпать информацию из «поля знаний». Разумеется, нашептывает ее лукавый, враг рода человеческого...

То есть, как, в общем, Иван понял еще тогда, когда слушал аудиозаписи, воля Вершителей оглашается, сертифицируется и документируется именно через формально ничем не ограниченную власть президента и его администрации. Силовой рычаг — в спецслужбах. А интеллектуальное обеспечение — силами закрытых и полузакрытых мозговых центров. С привлечением, если нужно, зарубежных ресурсов — включая гигантские базы знаний, системы динамического моделирования, суперкомпьютеры.

И еще он понял — именно эта надвластная сила решает, когда и как один президентский режим, то есть «аватар», сменится другим. Под другую фазу, но в рамках единого курса и на одной и той же фундаментальной социальной основе. И данная сила всё это определяет в интересах класса консолидированных владетелей, верхушкой которой является. И когда решают Вершители — но не раньше — то казавшийся сильнейшим и незыблемым конкретный президентский режим вдруг рассыпается, тает, уступает, играет в поддавки, как снег под вот этим апрельским солнцем. Если сценарий предусматривает, то и ключевые фигуры бегут без оглядки. То есть делают вид, что бегут. Сливают «на публику» всё, что только можно. Чтобы уступить место режиму «преемника», где гайки в отношении простого народа будут закручены еще сильнее, чем раньше. Скорее всего, именно это ждет Россию в будущем...

— То есть именно такое построение эффективно обеспечило преемственность от Горбачева к Ельцину и от Ельцина к Путину? — уточнил Иван.

— Именно так. Это означает, что за всеми этими действиями стояли силы, которые жестко реализовывали сценарий. Публично значимые события явились лишь имитацией. Соответствующую технологию, кстати, разработали еще в секретных институтах СССР. Согласно ей, нужно целенаправленно давить, растравливать, а в определенный момент, когда надо, провоцировать прорыв народной ненависти по полной программе. Но в ходе этого подсунуть контролируемых лидеров, как бы олицетворяющих обновление. Задействуется управляемая оппозиция с подставными вождями, лидеры мнений, группировки. Неуправляемых нет в принципе. Орден четко усвоил уроки царского времени. Когда оппозиционеров охранка сажала и даже казнила, но власть при этом не пыталась — по крайней мере, тотально, если не считать зубатовские эксперименты, — мелочно управлять внутренней структурой всех значимых организаций. У царя и «временных», извиняюсь за грубость, не было яиц, а у нынешней власти они есть. И она четко следит, чтобы у оппозиции яиц не было, а если у кого появляются, то смельчаки сразу же подвергаются Устранению. Ну, термин у Ордена такой специальный, рабочий, с пиететом произносимый. Убийство то есть...

— Это понятно... При таком подходе режим в целом обеспечит себе еще многие годы или даже десятилетия беспроблемного развития.

— Да. Именно такое, «орденское», построение власти объясняет, почему по итогам всех кажущихся кризисов и катаклизмов она только укрепляется. Ибо это никакие не кризисы, а проектные переходы под видом кризисов и борьбы. Именно благодаря такому принципу во власти практически нет и не будет каких-либо расколов. Какое бы то ни было соперничество, конкуренция жестко модерируется и не переходит известные границы. После принятия окончательного решения по любым разногласиям жестко же обеспечивается его реализация. А это значит, что такая структура может как угодно и дальше давить простых людей, вплоть до массовых убийств, и никакой смены власти под давлением снизу не произойдет, а будет свирепое подавление любого недовольства.

— А что является источником легитимности Вершителей?

— То, что глобальный капитал и его органы принятия решений признают высшей властью и высшим оператором собственности в России именно их круг. Причем вне зависимости от того, допущены ли сами Вершители и верхушка владетелей к принятию глобальных решений, — это, кстати, российская элита воспринимает крайне болезненно. Негласный договор между глобалистами и элитами России заключается в том, что доморощенные хозяева вывозят ресурсы и получают ренту, а Запад на деле поддерживает людоедский характер режима, расправы и убийства оппозиционеров.

— То есть, получается, пресловутое «золото партии» стало фондом для того, чтобы Вершители могли вкусно жрать?

— Можно и так сказать... Чтобы самим стать гедонистами, надо было сначала обвинить аскетов в гедонизме... Как ленинградского Романова — помнишь, конечно, историю с эрмитажным сервизом?

— Разумеется. КГБ, насколько я знаю, распространил эти слухи, чтобы предотвратить его избрание генсеком.

— Да. Через сеть сексотов по всей стране. Так всегда делалось в последние десятилетия, чтобы влиять на общественное мнение. Сексоты ведь не только стукачеством занимались, но и транслировали централизованно то, что нужно. Впрочем, и сейчас тоже — но уже не только вербально, по кухням и курилкам, но и через соцсети... В общем, этот Экселенц-Орден стал раковой опухолью России. Коллективным рабовладельцем, поработившим даже своих членов. Пожирающим людей, страну, ее будущее.

— Это очевидно, — согласился Иван. — Но ведь Орден — он же не тождественен органам госбезопасности, раз мы об этом вспомнили?

— Нет, конечно. Скорее паразитирует на них. И на многих других структурах. Исторически, конечно, ядро формировалось в верхушке КГБ. И по этой же линии Орден обрастал финансовой силой. Председатель — «отец-основатель» лично крышевал махинации во внешнеэкономической деятельности, а ОБХСС не имела права их проверять. Не говоря уже о собственных внутриведомственных схемах. «Джамблик» пресловутый... Экселенц и Ко, то есть «контора», использовали сформировавшуюся из-за бесконтрольности и слабости механизмов управления коррупцию — как резерв для подбора новых кадров и разворота административной политики. А также, изображая борьбу с ней, точечно, — как средство подрыва кланов, которые на прямую инициативную измену Родине не пошли бы. Рассматривали тех, кто олицетворяет этот теневой сегмент, как потенциальный протокласс, на который можно опереться — но предварительно подав сигнал, что они обязаны отныне ходить под Орденом.

— Хлопковое дело, дело Медунова, дело Елисеевского гастронома...

— В первом деле есть и фактор провоцирования межреспубликанского разлома. А два последних — да, классика, конечно же...

— Но верхушка нынешних силовых структур — это «орденцы»? — уточнил Иван.

— Разумеется, «орденцы». Высокопоставленные, вплоть до Вершителей. Но основная масса силовиков, если не вовлечены в структуры Ордена, просто служит, как им представляется, стране. Великой России. По убеждению — стихийные патриоты-державники. Если что-то удастся присвоить, присосаться к активам и схемам, то, понятно, не брезгуют этим. Хотя могут и не быть включены непосредственно в Орден. По отношению к начальству большинство служивых бесправны, они никто и звать их никак. Если вдруг пойдут против самого верха, их ломают беспощадно и показательно.

— Ну да... Сидит в соседнем бараке человек, пытавшийся создать структуру «Правозащита полицейского» — чтобы помогать рядовым сотрудникам противостоять произволу начальства. Разумеется, обвинили в вымогательстве и еще многих преступлениях, на пустом месте сфабриковали доказательства и закрыли сюда...

— Да, знаю его... Власть будет яростно давить любые инициативы, направленные на то, чтобы вбить клин между рядовыми и начальниками в силовых структурах, на то, чтобы наладить дружеские связи между простыми гражданскими людьми и простыми людьми в погонах.

— Ясно дело... То есть Орден — это некий демпфирующий механизм, позволяющий избегать явной и деструктивной борьбы за власть и собственность? Путем ручного администрирования?

— Именно так. Глубинное государство есть не только в США, но и в России, просто по-другому устроенное. У нас это — Орден. Задуманный с самого начала именно как негласный механизм предварительной выработки решений, которым жестко должны следовать все. Вершители — это, по сути, коллективный абсолютный монарх. С передачей прав по наследству — детям, внукам. Или тем, кого Вершитель назначил перед своим уходом, в виде так называемого «Завета».

— А как отбирают в этот Орден?

— Я ранее говорил — по рекомендации уже состоящих в нем. По протекции. Или если человек уникальный и позарез нужный, то за ним сначала наблюдают, а потом подходят и делают предложение, от которого невозможно отказаться. В общем, туда только отбор, а не набор. Причем негласный. Если даже кто-то каким-то чудом прознает про этот механизм и навяжется, клятвенно заверяя, что готов преданно, по-собачьи, служить, то таких, разумеется, убивают, ибо если они нужны, то к ним бы подошли сами. И так на протяжении десятилетий, и доперестроечных, и постперестроечных. Как правило, это потомки влиятельных при СССР людей, которые вовремя стали работать на развал социализма. И они передают уже свои привилегии детям и внукам по наследству. В общем, сформировано новое дворянство.

— Ясно... Коллективный владелец отнятого у народа достояния.

— Можно и так сказать. Создано сословное общество. Высшая каста имеет даже собственную сатанинскую религию. Поклоняется диаволу в образе этого их «основателя», или, как они величают, «Высшего Отца». Предаются ритуальному разврату у его идолов с рогами, даже людей приносят в жертву. Говорят, и детей тоже... Ну и, конечно, пользуют детей содомитски...

— А сейчас какие задачи у этого Ордена? Какие механизмы господства и угнетения? — поинтересовался Смирнов.

— Теперь он в общемировом мейнстриме. Под предлогом распространившегося нового вируса, в общем-то, не столь уж и опасного... по-настоящему опасный ведет к хаотизации общества, потере контроля, полной катастрофе... системно закручиваются гайки по отношению к низам. Цель пандемии — лишить людей собственности, обложить их на каждом шагу ограничениями, администрируемыми автоматически, в цифровом режиме... По сути, печать Антихриста... Следующие фазы — регулярная принудительная вакцинация. Наиболее жесткий вариант — сгон значительной части населения на человечьи фермы. Которые будут названы чистыми, то есть безвирусными, эвакуационными зонами. Там с людьми будут делать вообще всё, что угодно.

— Надо же... Каких целей хотят достигнуть, введя принудительную вакцинацию?

— Если зайти с самого общего, то сейчас формируется правовая и техническая база, позволяющая властям всех стран иметь полный и неограниченный доступ к организму каждого человека. В виде проведения обследований и получения начальством всех мастей их результатов, наплевав на защиту персональных данных и врачебную тайну. В виде участия в медицинских экспериментах. В виде безусловного права государства регулярно впрыскивать в организм каждого человека любое вещество. Власть примется требовать от всех, даже переболевших, имеющих иммунитет с антителами, регулярно колоться до конца жизни. Якобы вакцина не успевает за новыми штаммами. Хотя будет, по крайней мере, на первых порах, заявляться как неизменная по своему составу. Спрашивается, а тогда какой смысл? А нет смысла — власть велит, и бегом под иглу, не рассуждая. Естественный же иммунитет, гибкий и динамический, способный реально сдерживать постоянно мутирующую заразу, предсказуемо объявят непригодным. Практически никаких медотводов по сравнению с остальными прививками. Ибо все вакцины от ковида самые безопасные, даже если от них будут умирать. Процесс строго доброволен — подопытный, сдавшийся перед шантажом государства, заверяет своей подписью, что это его и только его выбор. То есть ответственность за последствия несешь только ты, и никто больше. И так — каждые несколько месяцев. И уже навсегда.

— А разве не раз в год?

— Нет, в том-то и дело, что гораздо чаще. Сначала власть прикажет колоться раз в год. А потом, раз зараза не уходит, — раз в шесть-семь месяцев. Или даже раз в квартал. В виде послабления — не сдвоенными уколами, а одним. Но строго без пропуска срока. Куар-код, то есть онлайн-клеймо привитого, будет автоматически обнуляться по истечении установленного периода. И пока клеймо не обновишь, не сможешь ни работать, ни заходить в общественные места, ни ездить. Даже личные банковские счета будут автоматически блокироваться, с изъятием штрафных сборов, а на имущество накладываться арест. Непокорным станут отключать связь, приостанавливать действие электронных паспортов — в том числе для этого они вводятся вместо бумажных. Вот такой жесткий будет режим — а штрафовать и блокировать жизнь гражданам будут даже не люди, не чиновники, не полицейские, а боты, цифровые средства, «уполномоченные» государством. Не имеет никакого значения, что заболеваемость на уровне гриппа, а смертность немногим выше. Для государства во всем мире, для тех, кто за этой сатанинской властью стоит, исключительно важно, чтобы отныне и навсегда все поголовно и регулярно кололись. Кололись до конца жизни.

— Этот укол, получается, ключевой фактор?

— Да. Именно эта строго обязательная прививка, якобы от ковида, в совокупности со средствами онлайнового отслеживания ее, станет биологическо-цифровым тавром, инвентаризационной меткой. И механизм этот будет служить средством обеспечения принципиально нового гигантского массива оборотных активов. Это позволит всех людей фактически вовлечь в финансово-биржевое обращение. Своего рода дериватив. Принцип, чем-то напоминающий «Мертвые души» Гоголя, но уже под новую эпоху. Всеобщая инъекционная повинность, укольно-цифровое крепостное право — качественно новые, немыслимые ранее возможности в отношении людей.

— Так, ясно. Это системная платформа. Правовая... вернее, антиправовая... Технологическая, информационная, управленческая. А содержание ее какое, в чем суть?

— Ординарная базовая программа — чисто коммерческая. Массовые испытания разрабатываемых препаратов. Огромного множества, в самых различных вариациях. Знаешь ведь, как прививку от ковида делают? На каждой ампуле — штрих-код. Сразу заносится в базу данных, кому из какой ампулы сделали укол. А в ряде ампул может быть и не вакцина, а вместо нее — активное вещество, которое «биг-фарме» нужно испытать. Ну вот, оно вводится в организм конкретного человека, а потом по электронной медкарте, по дневнику наблюдений на «Госуслугах» отслеживаются, даже за океаном, жалобы и симптомы. Если пациент сделал какой-нибудь анализ — эти данные тоже «подшиваются» куда надо. Возьмут посты испытуемого в соцсетях по поводу самочувствия после укола, перехватят телефонные разговоры, сообщения в мессенджерах, даже реплики при включенном микрофоне телефона. В итоге составится нужная картина — с применением бигдата-технологий и нейросетей. Ну и если пациент вскоре умер, этот факт, конечно, тоже благодаря всеобщей цифровизации заносится в базу, вместе с причиной смерти. То есть массив испытателей, подневольных и даже ни о чем не подозревающих, увеличивается на порядки! Это дает хозяевам мира сего десятки триллионов долларов — именно столько ориентировочно будет стоить возможность принудительно использовать организмы миллиардов людей. Быть может, расчет на то, что такая новая схема призвана прикрыть безнадежные долговые пузыри. И, значит, этим обязательством должно быть охвачено как можно больше людей. Как в фильме, помнишь? Ты думаешь, это твое тело? Нет. И даже не мое, в смысле, не власти национального государства. Это теперь их тело — в смысле, владельцев всех земных богатств.

— Согласен, — произнес Смирнов. — Очень даже логично. Я, в принципе, и сам догадывался о чем-то подобном, но благодарю, что так подробно всё изложил. Значит, эти тайные принудительные, под видом вакцинации, испытания препаратов нужны для накачки био-фармы? Это и будет новым драйвером вытаскивания экономики? Как доткомы в конце девяностых?

— Именно так, — подтвердил Родион. — Биомедицинские технологии на пороге качественного рывка, и именно ради него нужна такая массовая платформа для испытаний множества веществ, в том числе воздействующих на гены. Платформа, которая должна охватить миллиарды людей — всех рас и наций, возрастов, сословий. Как здоровых, так и больных самыми разными болезнями. Огромный простор для «биг-даты». Которая тоже к этому моменту совершила качественный рывок. Стала способна всё это переваривать... Но этот рывок — лишь в интересах хозяев мира сего. Они жаждут вечной юности и новых способностей бренного тела. Мечтают, чтобы оно уже перестало быть бренным, алчут вечной жизни здесь. А для остальных, рядовых — отнюдь не вечная молодость, а технологии тотального подчинения их организмов владыкам. Генная модификация, приводящая в рабское состояние.

— Так... Это ординарный режим использования этой платформы. А неординарный?

— Очень просто. Предусматривается возможность применять в вакцине нужные присадки. Не для испытаний, а для непосредственного воздействия. Персонального.

— И как это будет? Каждому своё, по заветам нацистов? В смысле — своя ампула?

— Разумеется, — сказал Мезенцев. — Вскоре после введения мер принуждения и поражения непривитых в правах планируется установить максимально жесткий контроль над вакцинацией, под предлогом того, что якобы пойдет много поддельных справок. Так что в конце концов введут государственную монополию на прививки от ковида, персональную предварительную запись для каждого. С надзирателями, с фиксацией процедуры биометрической камерой. В номерной ампуле каждый получит то, что должен получить. Вещества уже не только испытательные, адресно, для конкретного человека с известными системе биологическими параметрами, но и, так сказать, исполнительные. Провоцирующие синтез неспецифических белков, изменяющие геном, укорачивающие теломеры, заставляющие различные ткани организма фатально деградировать, развивающие тромбоз и онкологию, убивающие иммунитет, вызывающие бесплодие. Могут быть и новые спящие вирусы, и яды — долгосрочного действия... и не очень. И это, повторяю, подготовлено для конкретного человека — ведь образцы генов каждого будут в единой базе, их соберут принудительно, внедрят генетические паспорта.

— И это всё планировалось еще тогда? В таких подробностях? Даже не верится...

— Да, именно в таких подробностях и тогда. Правда, речь шла не о конкретно этом вирусе, не о ковиде. А об общей схеме, общих принципах. И всё это уже воплощается в деталях. В высшей элите это было известно еще осенью девятнадцатого, когда дядя мне исповедовался. Если не раньше.

— Понятно... И это будут вводить всем? Даже начальникам и силовикам?

— Для них, насколько я знаю, вакцинация... негласно... не будет жестко обязательна. Если что, по ведомственной линии оприходуют вакциной без посторонних веществ.

— Значит, вакцина всё же есть?

— В принципе, есть. Но она — лишь повод для того, чтобы заставить ей... точнее, якобы ей... колоться ради совершенно других целей. Во многих случаях, как я сказал, в шприце окажется не вакцина, а самые различные весьма далекие от вакцины препараты. Объективно в прививке смысла нет, поскольку она от этого изменчивого вируса, аналогичного гриппу, практически не защищает. И никого не будет смущать ни индивидуальная неэффективность вакцины — привитые будут болеть чуть ли не чаще, чем непривитые. Ни то, что коллективного иммунитета так и не добьются. А, значит — колоться, колоться и колоться, как вещает великий Гейтс. Чем меньше эффективность вакцинации — тем чаще прививаться, тем жестче контроль, чтобы уклонистов не было.

— А эти измышления про патент Гейтса с тремя шестерками и «криптой», «жидкие чипы», самоструктурирование графена в организме, «пять-джи», магнитные средства?

— Патент — заведомый бред, не лишенный своеобразного остроумия и цинизма. Кощунственный троллинг. Ничего реального за ним не стоит: бумага всё стерпит. Но это важный элемент психологической войны — чтобы все на такое повелись, чтобы противники антиковидных мер и принудительной вакцинации выставили бы себя идиотами. Всё остальное — то же самое. Вбрасывается теми же, кто организовал это, чтобы без разбору, скопом, обнулить авторитет всех, кто выступает против сатанизма. «Пять джи» — это просто канал связи, более продвинутый. Да, он даст возможность более быстро и тщательно всем этим хозяйством управлять, этими электронными устройствами, в том числе и вживляемыми в тело чипами. Но это лишь инструмент. Как топор — важно, в чьих он руках и какой цели служит: дом построить или человека убить.

— Что за устройства? Это, как я понимаю, дальнейший этап глобального проекта?

— Да. Планируется обязать всех представителей низов носить неснимаемые электронные браслеты или бирки на шее. А потом — и вживляемые чипы. С помощью которых можно дистанционно контролировать даже мысли и убивать на расстоянии одним кликом. К полному контролю элиты над организмом каждого человека приучают поэтапно, как ты верно заметил. Сначала вакцина, а потом и обязательные микроустройства внутри, без которых гражданин будет с подачи власти считаться врагом общества, террористом, бунтующим против установленного порядка.

— А для чего еще этот маркер всеобщего контроля может применяться?

— Гибко настраиваемая и реализуемая мгновенно, по принципу «здесь и сейчас», матрица индивидуального, применительно к каждому гражданину, набора допусков, пропусков, предписаний, запретов. На основании индивидуальных текущих значений контрольных параметров человека будет автоматически, по алгоритму, каждому выставляться тот или иной «флажок». Куда он имеет право пойти, а куда не имеет. Что он может сделать, а что ему не велено. Что он по истечении определенного срока обязан по воле власти совершить над собой. При ведении обычной жизни таких цифровых точек контроля в режиме реального времени может быть довольно-таки много, десятки раз в день. Онлайн и оффлайн. То есть от тотального наблюдения власть переходит еще и к жестким ограничениям, к обременительным и даже рискованным приказам для каждого.

— А что за контрольные параметры? Речь идет о лояльности государству, так?

— Ну, хотя бы. Причем лояльности не на словах, а на деле. Предпишет власть всем колоться неизвестно чем — каждый обязан уколоться, не испытывая сомнений или хотя бы невзирая на них, преодолевая опасения по поводу того, что можешь отправиться в мир иной, а никто никакой ответственности за это нести не будет и компенсаций не выплатит. Соответственно, тот, кто уколется, лоялен, а кто уклонился — биотеррорист. В общем, вся, так сказать, социальная предыстория человека.

— Ясно...

— В перспективе создадут всеохватную систему контроля за каждым гражданином. Программу учета кодов якобы вакцинации соединят с уже имеющимися иными заготовками. И у нас, и у них. Например, слышал ли ты про такой проект — «Призма»?

— Нет.

— Это опять же «биг-дата». Многофакторное рейтингование людей по критерию сопротивляемости власти. В частности, сквозная аттестация рабочих мест. В том числе на частных предприятиях. Допуск-недопуск к работе лиц с теми или иными параметрами лояльности. Эта система постепенно разрастается уже сейчас. Развивается специальный центр — оператор данных под управлением КОКСа. В отделы безопасности спускаются команды не брать таких на работу, даже указания начальству придираться по ходу дела, чтобы уволить или перевести на иную должность. Вплоть до проскрипционных списков — это те, которых надо изолировать либо убить при обострении обстановки. Или же немедленно — в том числе под прикрытием несчастного случая, криминала, погромов.

— Многие такие убийства на слуху... Лев Рохлин, Виктор Илюхин, Никита Исаев, Всеволод Чаплин. А сколько тысяч или десятков тысяч тех, кто не столь заметен...

— Скорее десятки тысяч, — сказал Мезенцев. — Есть такая «Палата Мертвых», которая утверждает представление об «Устранении». И человек обречен.

Смирнов про Палату Мертвых уже знал, но опять сделал вид, что для него эта информация стала откровением.

— Ясно... Эта власть преступна, ибо ломает и убивает самых лучших и честных...

— Именно так, Иван, — согласился Родион.

— Кстати, когда такая технология тайного подрывного ордена вскрыта, уже известна, то повторно использовать ее в странах, где власть понимает эту опасность, крайне затруднительно. Свежий пример — Белоруссия.

— Согласен. Видимо, Машеров кое-что успел подготовить. Знаешь, как его убили?

— Ты упоминал, что его убил нынешний начальник КОКСа Андрей Беляков. А дочь Машерова в интервью говорила, что водитель грузовика, которого осудили как виновника ДТП, на самом деле сидел не с той стороны кабины, где руль. Так что всё логично...

— Да. Сейчас я расскажу, как именно это происходило...

На Тверской шла утренняя правительственная «летучка».

— Поступления по этой линии в последнее время сокращаются. Это недопустимо, — строго произнес градоначальник, пристально глядя раскосыми глазами на Мячикова.

— Да-да, Сергей Семенович... — угодливо заюлил чиновник. — Конечно. Учтем. Штрафы будут, сейчас же отдам все распоряжения, рейды по транспорту усилим.

...На «Новогиреево» вошли несколько контролеров в темно-синей форме, с видеорегистраторами. И пара полицейских. Хищно стали приглядываться к пассажирам.

В масках были все. А в перчатках — лишь пара-тройка человек.

Ну, как и всегда — делянка, с которой можно свободно, в нужном объеме, собирать урожай. В виде штрафов. Плохо только, что всех подряд не «оприходуешь».

А как сладостно ощущать свою власть над обычными гражданами! Пожалуй, ради этого можно и самим приплачивать. А тут еще и проценты идут со сборов...

Подходящую жертву увидели сразу. Это была неподвижно сидевшая женщина, уставшая, тихая. «Предпенсионного», как принято сейчас говорить, возраста.

— Здрасте, — пренебрежительной скороговоркой «поздоровался» дюжий, «кровь с молоком», контролер. — Почему вы без перчаток?

— Но я в маске... — робко попыталась оправдаться женщина.

— Маски недостаточно, — привычно с садистским торжеством произнес контролер. — Согласно распоряжению мэра, в транспорте все обязаны носить не только маски, но и перчатки. Об этом предупреждают везде, чуть ли не каждую минуту.

— У меня нет. Зимой носила. А сейчас тепло.

— Мы сами носим, как видите. Вы нарушаете распоряжение. Сейчас мы должны оформить протокол. Вам придется уплатить штраф. Прошу выйти из вагона.

Поезд уже подъезжал к «Перово».

— Какой штраф? Я всю жизнь проработала санитаркой в больнице. Даже на пенсию еще не заработала. У меня нет столько денег. Пожалуйста, пожалейте...

— Все обязаны платить, — ощерился контролер. Впрочем, под маской его гримасы не было видно. — Давайте на выход, живее.

У женщины закружилась голова, и она покачнулась.

— Не надо симулировать, гражданка, — сказала еще один контролер, более чем упитанного телосложения. — Сейчас оформим, и можете ехать дальше. Давайте, давайте на выход, не задерживайте.

«Нарушительница» упала на пол и потеряла сознание.

«Проверяющие» уже вошли в раж. Контролер-мужчина грубо схватил женщину за воротник, полицейский взялся за плечо, а толстая женщина ухватила бок куртки.

И все трое, как только дверь открылась, потащили «добычу» к выходу из вагона — ботинок слетел, но субъекты в форме на это не обратили никакого внимания. Необутая нога стала волочиться прямо по грязному полу.

Принесли ее в полицейский закуток на станции и бесцеремонно бросили у стола.

Один из стражей порядка обыскал жертву и нашел паспорт.

— Давайте оформлять, — сказал контролер, доставая бланк протокола. — Гриднева Зинаида Ивановна...

Всё время, пока заполнялся протокол, женщина лежала на полу без сознания. Ее попытались растормошить, когда потребовалась подпись. Но этого сделать не удалось.

Тогда двое контролеров и полицейский «засвидетельствовали» отказ от подписи.

— И что теперь с ней прикажете делать? — раздраженно спросил дежурный.

— Нас не интересует. Мы пойдем дальше шерстить. Аврал сегодня, всех наших поголовно вызвали, даже тех, у кого сегодня нет смены, — ответил контролер.

Дежурный подошел к лежащей Зинаиде Ивановне, подергал ее, легко похлопал по щекам. Взялся за веко, посмотрел зрачок. Вроде нормально.

Но всё равно — в обмороке. И, пожалуй, не симулирует.

Только после этого вызвал скорую помощь.

Солнце уже зашло, и участники фашистской оргии-«мистерии» в честь дня рождения Гитлера зажгли факелы.

— А теперь, после того как мы отдали дань почтения нашему фюреру, — внимание! Смир-рно!

Заинтригованные мажоры, облаченные в эсэсовскую униформу, вытянулись.

На возвышение перед плацем, чеканя шаг, взошел человек в форме рейхсфюрера СС.

Присутствующие пригляделись и узнали его. Это был начальник Комитета охраны конституционного строя Андрей Беляков.

Генерал армии встал перед трибуной, щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

И десятки глоток восторженно ответили ему, также вскинув руки:

— Хайль Гитлер!

— Господа! — начал говорить Беляков-старший. — То, что мы готовим населению, всецело соответствует историческим традициям! Царство халявы подходит к концу! Россия принадлежит нам! Мы ее колонизируем! Мы ежовыми рукавицами возьмем этих простейших и будем давить, выжимая из них кровь! Всех без исключения! Нам предстоит быть в первых рядах в грандиозном проекте — обращению всех жителей этой страны в наших рабов! Пусть вы все будете свободны от химеры, именуемой совестью! Свободны от жалости! Пусть вы будете жестки и непреклонны! Вы — сверхчеловеки! А все эти рабы, недочеловеки, вся эта биомасса — под нами! Они будут навеки безмолвны и покорны нам! Как только мы захотим, они послушно побегут под инъекции веществ, которые обратят их организмы в нашу общую собственность! Как только мы пожелаем, они выйдут на улицы, славя поставленного нами нового человечка в Кремле. Если будет нам угодно, то они, склонившись перед нашей неистовой волей, побросают всё свое имущество, свои дома и квартиры! И пойдут, отдельно от своих детей, пешком в один конец — в лагеря, где их всех пронумеруют, заклеймят, после чего кого-то направят на работы, кого-то — на усладу высшим людям, кого-то — на медицинские опыты, а кого-то — на корм остальным рабам! И не будет никакого сопротивления! Биомасса нам абсолютно покорна! Мы этого сумели добиться! Это наша общая заслуга! Мы с помощью ужаса вытравили из сознания десятков миллионов ничтожеств саму мысль о том, что можно ослушаться власть! Власть — это мы! Сила — это мы! И мы правим Россией железной рукой! По отношению к простейшим нужна абсолютная, ничем не ограниченная жестокость! Только фашизм дает реальные инструменты воплощения планов, которые мы вырабатываем с глобальными партнерами! И потому настала пора сбросить маски и открыто провозгласить наши идеи! Фашизм будет править миром! Мы построим тысячелетний рейх! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — восторженно ответила толпа, в едином порыве вскинув руки.

— Да, отец! Как здорово, что ты теперь с нами! Наш рейхсфюрер! — сказал Влад.

Члены ЦК Единой рабочей коммунистической партии, которые провели короткое организационное заседание сразу после объединительного съезда, пропели гимн и зааплодировали.

— Уважаемые товарищи! — сказал первый секретарь Олег Винтер. — Еще раз поздравляю вас всех и благодарю! Впереди — борьба! Впереди — победа! Да здравствует социалистическая революция! Ура!

В едином порыве коммунисты ответили «Ура!» и начали выходить из зала. В ресторане их ждал банкет.

— Как твоя мама? — спросила Олю, которую избрали секретарем по информационной работе, лидер иркутских коммунистов Вероника Лисицына.

— В реанимации, — вздохнула ее подруга. — Тяжелый инсульт. И к тому же долгое время не оказывали помощь. Протокол составляли вместо того, чтобы скорую вызвать.

— Фашисты... Это за гранью добра и зла, — сказала Вероника. — Послали запрос?

— Да, и из Госдумы, и из Мосгордумы. А что толку? — ответила Оля. — Это приказ мэра, так зверствовать. Вот они и куражатся.

— А чего она вообще в метро поехала?

— Попытаться оформить инвалидность по месту прописки. Хотя, конечно, надежды изначально было мало. Мы «однушку» в Москве купили, сдаем. И перепрописались туда же — думали, социалка в столице чуть лучше, чем в области. А оказалось вот как...

— Мишу с кем сейчас оставила?

— С соседкой по подъезду. У нее самой девочка полутора лет. Договорились помогать друг другу, если что...

— Жаль, что про эту ковидоаферу съезд высказался столь обтекаемо, — сказала гость съезда, лидер Фронта коммунистической молодежи Маргарита Марченко.

— Рит, слушай, мы и так с трудом сшили это, — ответил Галкин. — Практически чудом. Даже не верится. Тут надо не дышать... Не провоцировать раскола...

— Мы в это воскресенье ездили навещать Смирнова в Углич, — сказала Марченко. — Кстати, Федь, а ты сколько раз у него был?

Галкин замялся.

— Ну... один раз. Осенью. С Винтером. Часто не наездишься. Строгий режим...

— Ну, хоть так... Вот, он говорит, что именно ковидный террор во всех странах и есть направление главного удара консолидированной буржуазии по пролетариату. Грядет кардинальное переустройство всей экономической, политической и социальной системы. Нынешней уже кердык настал. Теперь будут напрямую приватизировать людей в интересах единого капитала, оцифровывать их и делать товаром...

— Бред!

— А мне после того, что с мамой случилось, уже не кажется, что бред, — вставила Оля. — Что-то в этом есть.

— Вот-вот — хорошо, что мы, наконец, начинаем это понимать и ощущать. Правда, на своей собственной шкуре, на своих близких, — сказала Маргарита. — Иван всё четко разложил. Он говорил, что разделение на новых большевиков и меньшевиков произойдёт именно по этому критерию — отношение к ковидобесию власти, к принуждению соблюдать абсурдные ограничения, к цифровому террору, к насильственной вакцинации, наконец. А многие при этом явят фашистское мурло, даже под красной личиной. Жаль, что у Смирнова репутация лишь пострадавшего от режима, пожертвовавшего своей свободой фактически ради этого объединения партий. А не марксиста, не теоретика. Я убеждена, что он дело говорит. А мы не можем и не хотим этого принять. Боимся, что ли?

Галкин шумно вздохнул:

— Многие левые, наоборот, критикуют власти за слишком некомпетентную, нерешительную борьбу с коронавирусом. И у нас, и в Европе, и в Латинской Америке. Россия в этом смысле уникальная страна — весомая часть представителей левого спектра являются ковид-диссидентами. Тогда как в других странах это удел правых радикалов. И мы что, будем прямо сейчас проводить еще одну линию раскола?

— А разве интуиция не подсказывала тебе с самого начала, что тут многое нечисто? Буржуазия резко озаботилась здоровьем народа, в том числе и бедняков? Я тебя умоляю!

— Рита! Для вируса нет социальных границ. Видно же, что правящий класс хочет себя обезопасить и сохранить поголовье эксплуатируемых. В истории, и российской тоже, много раз бывало, что имущие классы при эпидемиях порой вели себя неадекватно, пытались спихнуть тяготы на низы. Это вызывало бунты. Такое уже не первый раз, просто сейчас это повторяется в современных условиях, на фоне обострения фундаментального противоречия капитализма. Мы должны это понимать. Мы обязаны придерживаться научного, марксистского подхода, а не конспирологических измышлений!

— Да причем тут конспирология? Смирнов верно говорит — мы живем в другую эпоху. Сейчас угнетение пролетариата буржуазией происходит не только на рабочем месте, но главным образом — непосредственно силой государственной власти консолидированного капитала. Вот мы талдычим, что сейчас миром правят транснациональные корпорации. Проехали уже, ау-у! Сейчас нет отдельных корпораций, они через взаимное владение стали огромным слипшимся клубком. Сформировался единый коллективный бенефициар, верхушка из нескольких сот семей, а корпорации — всего лишь содержимое карманов этого мегавладельца. Фашизм в чистом и завершенном виде. И на этом фоне неважно, какой предлог придумает власть в угоду этому мегавладельцу, чтобы сделать трудящихся ещё беднее, чтобы лишить всех прав, заставить передвигаться только по куар-коду. Важно, что она это делает и будет делать. И это уже навсегда. Ослабления удавки не будет. Не было бы барановируса — было бы что-то еще.

— Мы углубляемся в какие-то непонятные дебри. Буржуазия и рабочий класс никуда не делись... — махнул рукой Галкин.

— Мне поступают данные, что очень многих, в том числе в левой среде, подряжают за хорошие деньги вещать в соцсетях, будто они тяжело болеют ковидом — даже если не болеют. Будто куча их знакомых в лежку лежит в реанимациях, что десятки людей из записных книжек умерли. И, конечно, чтобы все бежали вакцинироваться. В темниках дозволяется крыть последними словами «антинародный неолиберальный режим», даже лично Путина. Дозволяется обвинять власть в развале медицины, в убийстве стариков, но только с условием: по максимуму нагнетать ужасы про ковид, чтобы соблюдались ограничения, чтобы кололись все-все-все. Даже уже переболевшие, даже с двадцатикратным запасом антител. Даже привитые — если больше полугода назад! За такую агитацию людям обещают большие суммы и даже подтверждение того, что они вакцинировались, справку, сертификат, даже если сами они не собираются колоться. Выделены огромные деньги на тех, кто имеет связи с государством, с администрацией президента, кто является стукачом. Кто благодаря близости к власти осваивает бюджет на самых различных подрядах. Кураторы обяжут их чуть ли не каждый день бешено травить в Сети непривитых и призывать к стопроцентной вакцинации. А еще лучше — чтобы в недрах оппозиционных организаций пролоббировали, что это позиция организации в целом. За это отвалят вообще гигантские суммы. Такая вот у меня инсайдерская инфа.

— Ну, надо освоить вложения... Святое дело...

— Смирнов говорит, что скоро в России и по всему миру начнется насильственная вакцинация, причем регулярная, сначала каждый год, потом каждые полгода, и, в конце концов, каждые три месяца. Демонстративно отброшен принцип неприемлемости вакцинации в разгар эпидемии. Людей поделят на сорта. Непривитых станут с подачи власти травить, оскорблять, расчеловечивать, отстранять от работы, лишать права на передвижение. Как евреев при нацистах. Обвинять в том, что они разносят заразу. Даже тех, кто переболел и имеет иммунитет. А привитым дадут куар-код на привилегии — вернее, всего лишь на сохранение обычного образа жизни. Притом, что они вполне могут быть носителями заразы, но проверять их уже не станут. Власти будет важно, чтобы укололись все представители низов. И еще большой вопрос, что именно в этой вакцине — а если посмеешь высказать предположения, отличные от официальной информации, то попадешь на уголовную статью о фейках. Вот тебе, Федь, вопрос такой на засыпку — будем ли мы, коммунисты, защищать тех, кого станут лишать зарплаты за отказ впрыскивать в себя непонятно что?

— По этому основанию — скорее всего, нет. В партии разногласия. Многие наши выступают за научный подход, за меры по здравоохранению, следовательно, за всеобщие прививки. А антиваксеров считают мракобесами. Что касается давления на работе, то, видимо, в этом случае каждый должен будет выкручиваться сам, как может. К тому же сейчас этого нет, чего ради нагнетать...

— Иван уверен, что в ближайшие недели начнется. Поголовно. И не один раз колоться надо будет, а раз в шесть месяцев, потом раз в три. И уже навсегда, пожизненно.

— Фармацевтическая отрасль хочет прибылей...

— Хочет, хочет — и поэтому в ампуле, как объяснил Смирнов, в тех или иных случаях может быть и не вакцина. То есть речь идет о массовом упорядоченном испытании множества различных веществ, разрабатываемых фармой, в том числе в рамках поиска средств омоложения для богачей. Одному человеку впрыснут одно, другому — другое, учет цифровой, по штрих-коду ампулы. Потом по электронной медкарте дистанционно посмотрят и оценят реакцию, обеспечат доступ к анализам. Бигдата-боты будут подсматривать посты в сетях и подслушивать разговоры о самочувствии человека после укола. Сведут все данные воедино, проанализируют. То есть всех скопом превратят в подопытных мышей без их ведома, принудительно. От этого террористического режима и глобальный капитал, и хозяева России получат на порядки больше, чем просто гешефт на освоении госзаказов только лишь на вакцины... И вообще, изменив принципы всего строя и правила игры, они попытаются разрешить все накопившиеся противоречия, выйти из системного кризиса, обнулить астрономические долги. И рвануть дальше — в возвращение рабовладельческой античности на новом витке развития. За наш счет. Мы полностью обнищаем, лишимся личного имущества, на нас наденут цифровой ошейник и, словно наркоманов, приучат к обязанности постоянно колоться. И для испытаний веществ, и для непосредственного персонального воздействия на организмы — чтобы изменить геном, покалечить или вообще убить...

— Ну, ты загнула! — захохотал Галкин. — Тебе бы в писатели пойти, фантастику сочинять... Бестселлер получится!

— Федь, а для тебя самого разве не дика такая постановка вопроса — раньше ведь никогда никого не заставляли колоться в таких масштабах, по всей стране и по всему миру, поголовно, все возрастные и социальные группы, причем регулярно, каждые несколько месяцев. В СССР такого точно не было! А теперь вдруг с какого ... это должно быть отныне и навсегда? Из-за ОРВИ с летальностью один процент? Нет, этот барановирус — повод заставить всех перейти в новый формат. А многие примутся рвать глотку за новые правила игры. И левые тоже. Судя по тому, как всё складывается, будет полно таких, кто станет восхвалять советский строй, ругать буржуев — и в то же время яростно выступать за прививочные куар-коды, за сегрегацию. За новую нормальность. Хотя эта новая нормальность заранее открыто была прописана и в книгах Аттали и Шваба, и в документах фондов Рокфеллера и семейки Гейтс — не иначе как классовых союзников этих левых. В тоталитарных поползновениях сплелись в экстазе и российские «скрепные», и западные толерасты-либерасты. Новый фашизм пришел к нам не под сенью свастики, а под флагом тотальной заботы власти о здоровье. Насильственной, принудительной заботы, в том числе о полностью здоровых людях. А те, кто против такой заботы, кто всего лишь хочет, чтобы было как раньше, объявляются людоедами и ковидо-пособниками, биотеррористами. Альтернативной позиции нет, все дискуссии навсегда запрещены. Официальная позиция — единственно верная, а кто с ней не согласен, тот враг государства и общества. Вот так! Докатились! Получите и распишитесь!

— Рит, это просто вбросы и грызня за освоение огромных средств, пока есть такая возможность. Не обращай внимания, — отмахнулся Федор.

— А закон об обязательной эвакуации и новые МЧСовские ГОСТы? Ну, там, где два квадратных метра на человека, отделение детей от родителей, пешие марши по пятьдесят километров в день? Тоже вбросы? Это же официально...

— Просто формальность, обновление документации, которое решили использовать как инструмент психологической войны и нагнетания напряженности в обществе...

— Думаешь? Ну-ну... Поживем — увидим... Только, боюсь, ... придет внезапно для нас. Раз не внемлем предупреждениям...

У Оли зазвонил телефон.

Представитель больницы, где лежала в реанимации Зинаида Ивановна, сообщила, что сегодня она скончалась.

— Нет больше мамы... — сказала Омельченко и заплакала. — Нет. Они убили ее. Убили. Сволочи. Будь проклят этот режим. Это маньяки! Садисты! Фашисты!

Закрыла лицо руками.

— Мои глубокие соболезнования, — печально сказал Галкин.

Маргарита, сидевшая рядом, положила ладонь ей на плечо.

— Держись, Оль. Рано или поздно они ответят. За всё ответят. Надо максимально широко про это разнести... Будут, конечно, пытаться замять, замолчать — но надо...

— А потом, через полтора века, потомки наши, все такие в белом, будут жалостливо вздыхать — а за что, мол, их на фонарях вешали, на баржах топили, в подвалах и на стадионах стреляли? Может, как-то помягче надо было бы, погуманнее? — с горьким сарказмом произнесла Вероника.

Предсвадебный банкет офицеров КОКСа был в самом разгаре.

Отец и сын Беляковы расположились во главе стола.

— Выпьем за Владислава! — сказал генерал армии. — Он сделал замечательную карьеру благодаря своему уму и профессионализму! Он стал моей правой рукой! И вот теперь в его жизни волнующее событие — он, наконец, женится, создает семью! Будет серьезным человеком! Поздравляю! И желаю продолжения рода!

Все засмеялись.

— Спасибо, товарищ генерал армии! — весело откликнулся Скворцов. — Буду стараться!

Офицеры наполняли и наполняли стопки. Подходили к Белякову-младшему, дарили подарки и, чокаясь, выпивали.

Жаров подошел к виновнику торжества и вручил ему дорогую японскую статуэтку, изображающую семейную пару.

Крепко пожал Владу руку и вернулся на свое место.

Бизнес-джет разбежался по шереметьевской полосе и взмыл в воздух. Внизу, удаляясь, мириадами огней сверкала вечерняя столица с окрестностями.

Совсем скоро — Лондон... Ночь с миледи Сильвией... А завтра — заключение законного брака. И Влад, наконец, становится полноправным членом одной из тех семей, которые вершат судьбы всей планеты.

Настроение у отца и сына было превосходное. После банкета есть и пить практически не хотелось. От алкоголя обоих немного развезло.

— Значит, будем, наконец, готовиться к открытой переориентации, — сказал генерал армии. — Брат Воротов всё же прав, когда говорит, что надо присоединяться к глобальным партнерам и совместно давить Китай, не выставляя ценник. Раньше я, признаться, пытался лавировать, а теперь твердо стою на его позициях... Или, может, это на меня так повлияла твоя предстоящая свадьба... — хитро улыбнулся Беляков-старший.

— Будем прорабатывать информационное обоснование? — спросил Старлинг.

— Да, пора бросить первый камешек. У меня несколько тезисов. Ты в состоянии?

— Угу.

Взял ноутбук, раскрыл его.

— Тогда записывай. Есть инсайдерская информация, что Китай наводняет Россию наркотой. Люди массово садятся на иглу. И дети... Так... И кремлевские решили пекинских наказать. В Новосибирске разработали ковид, со смертностью у азиатов в несколько раз выше, чем у европейцев, — чтобы вызвать там экономический кризис. Через иранцев слили его на изучение китайцам в Ухань. Тем временем напрямую заразили несколько сотрудников уханьской лаборатории — и вирус пошел гулять по миру... А, вот еще что... Один иранский сотрудник пытался тайно вывезти образец вируса на украинском пассажирском самолете — в последний момент об этом узнали, и лайнер пришлось сбить над Тегераном... Китайцы про всё это раскопали и задумали жестоко отомстить России... Поэтому наш-то в бункере частенько сидит... В общем, ждем атаки с востока... Китайские хакеры, это уже установлено, в последнее время стали массово взламывать ресурсы российских госорганов и объекты критической инфраструктуры — прощупывают, видимо, готовятся ударить.

— Не слишком ли бредово, пап?

— Нормально, Владик, пипл схавает, — махнул рукой отец. — Причем это же только самое начало. Тут главное тенденцию обозначить — Китай становится врагом, и точка. Предварительно унавоживаем почву, фабрикуя их мотив атаки против нас. Ждем саму атаку, возможно, она даже будет уже в этом году — если решим идти на внутреннее и внешнее обострение. В массовых отключениях и диверсиях обвиняем Пекин... И — переориентация готова. По бессмертному американскому шаблону «одиннадцатое сентября». На атаку ответим жестко! Ибо Россия — великая держава и никогда не позволит, чтобы ее били!

— Всё, понял. Пока будем лететь, сделаю.

Молодой лорд отхлебнул вина из бокала, закусил тарталеткой с белужьей икрой и принялся быстро набирать текст начисто — чтобы сразу же, еще до приземления в Гэтвике, выложить его в «сливной» телеграм-канал «Генерал КОКСа», который администрировали отец и сын Беляковы.

В родовом гнезде Саммерфилдов собрался высший свет «цивилизованного мира». Гостей было раза в два больше, чем в начале года, на помолвке. Ломящиеся от изысканных угощений столы установили на лужайке перед замком — благо, весенняя погода позволяла организовать трапезу на свежем воздухе.

И молодожены, и их родители чувствовали себя по-настоящему счастливыми. Отец и мать Сильвии были искренне удовлетворены тем, что их единственная дочь выходит замуж за сына одного из фактических правителей огромной и мощной России. Беляков-старший торжествовал: если и не по отношению ко всем Вершителям, то по отношению лично к нему и его единственному сыну и наследнику сбылась заветная мечта всех «орденцев» о полноправном вхождении в глобальный «высший круг».

А о Скворцове, ныне носящем титул лорда Старлинга, и его драгоценной миледи и говорить нечего — они нашли друг друга. И по-настоящему друг к другу привязались. Брак по расчету одновременно стал браком по любви.

Торжественное бракосочетание состоялось утром без лишних свидетелей в одном из англиканских соборов Лондона. Влад и Сильвия теперь законные муж и жена.

На столах — элитные вина. Вкуснейшие эксклюзивные блюда.

Тосты, произносимые гостями с разных континентов, — простые и витиеватые, строгие и остроумные, с напутствием-назиданием и с искрометным юмором...

И счастье. Счастье господ, всесильных владык планеты. Счастье тех, кто принимает новых людей в свой круг. И счастье тех, кого принимают. Счастье, неотделимое от сказочного богатства и безграничной власти...

— ...Итак, дорогой Эндрю, уже менее чем через два месяца, 22 июня, вам надлежит объявить своему народу от имени нас, глобальных владетелей, войну. Вы поставите его перед фактом, что отныне он переводится в новое состояние. Граждан, наделенных так называемыми неотъемлемыми правами, уже больше никогда не будет. Вместо них будут говорящие оцифрованные организмы. Рабы и подопытные. Именно с России мы начнем отработку модели нового режима эксплуатации населения, — сказал Уильям Бутчер. — Вы к этому готовы? Надеюсь, эксцессов не будет?

— Нет, конечно, Билли, — ответил начальник КОКСа в мундире рейхсфюрера СС. — Биомасса нам абсолютно покорна!

— Это новая реальность и новая нормальность, Эндрю. Хозяйство уже не справляется, не развивается. Оно встало — значит, надо учреждать новое. Планета устала от избыточного потребления, перенаселения, перепроизводства, выбросов парниковых газов. Нам, высшим, всё это некомфортно. Миллиарды людей обслуживают примитивные запросы друг друга — и если их выключить из процесса, будет только лучше. Наша воля — сократить производство и выбросы! А значит, корпорации больше не обязаны ублажать массовый спрос! Весь абсурдно раздутый потребительский сектор — к черту! Останется только лакшери-сегмент — для нас! Близок час, когда все народы приведут в состояние полной мобилизации. Тех, кто способен работать, будут содержать на казарменном положении, с минимумом средств жизнеобеспечения. Тех, кто способен воевать, бросят в бой. Тех, кто ни на что не годен, — утилизируют! Наша власть настолько окрепла, что можно в любой момент вводить мобилизационный режим, отключать электричество и связь, начинать эвакуацию и распределять людей в соответствии с нашими нуждами, разделять семьи. Никаких волнений и сопротивления уже не будет никогда — что бы мы с людьми ни делали, даже если мы будем посылать мужчин на убой и наслаждаться их женами и детьми. После этого уже каждому можно будет вводить в тело любые вещества, хоть каждый день! А потом мы всем всадим биочип — скажем, что для детектирования опасных вирусов в организме и выдачи сигнала тревоги. Но, конечно, не только для этого, а для прямой связи каждого организма с сервером. Для цифрового биоконтроля — вплоть до остановки жизни. Мы каждого приучим к тому, что его тело отныне принадлежит нам! Да, настает пора именно таких мер! Мобилизация, мировая война... И после нашей победы режим тотального биоконтроля станет вечным! Он будет модифицироваться, развиваться, но основы его закладываются сейчас! И мы, властелины этой планеты, над всем этим воспарим, вкушая нежнейшую амброзию и жестко решая вопросы жизни и смерти миллиардов людей! Мы — боги Земли! Всемирная прививочная структура — церковь! Маска — амулет! А вакцина, регулярно вводимая простолюдинам, — причастие!

— Отлично сказал, Билли! Причастие послушания и полного повиновения! — удовлетворенно произнес начальник КОКСа.

— Да, Эндрю, та абсолютно прав! Вакцина, тотально обязательная для всех, станет универсальным ферментом послушания. Мы введем ее в каждую клетку общественного организма, в каждого простейшего! Пусть она бесполезна, пусть она будет лишь вызывать новые вспышки! Пусть от нее будет умирать больше, чем от самого вируса! Пусть она вызывает бесплодие и смертельные болезни сейчас или потом! Это как раз и нужно! И она станет маркером покорности, маркером отсева: мы сразу будем видеть повинующихся нашей власти — и тех, кто так не склоняет голову! Мы разделим население на тех, у кого чувство послушания превалирует над пониманием рисков вакцинирования, и тех, кто уклоняется от выполнения нашей воли! Лишь первые смогут рассчитывать на какое-то подобие выживания. А для вторых жизни не будет вообще! Об этом позаботится новая система власти и тотального электронного контроля над каждым простолюдином!

— Да, Билли! — воскликнул генерал армии. — Мы окончательно завоевываем планету и ее население! Прежней свободы для низов не будет уже никогда! Горе тем стихийным консерваторам, кто лично хотел бы просто отсидеться тихонько в своей норе, судорожно цепляясь за привычные нормы безвозвратно ушедшей эпохи — мол, пусть будет, как раньше. Наивная надежда! Не будет! В печь, в печь, в печь всех непокорных! Мы пройдемся по биомассе свирепым и показательным террором! Мы всех приведем к повиновению! Мы всех загоним под шприц! Над всеми нависнет беспощадный кнут! Тех, кто нас посмеет ослушаться, ждут ужасающие мучения!

— Да, Эндрю, да! — удовлетворенно согласился Бутчер. — А вот и главное блюдо!

Слуги в перчатках и масках вынесли к столам огромный торт. Он представлял собой два смежных полушария, изображающих Землю с ее океанами и континентами. Причем в форме, явно напоминающей человеческие ягодицы. А в качестве аксессуаров — несколько больших шприцов. На каждом из них было написано название вакцины — тут ее роль выполнял сладкий сироп.

Торт со шприцами поднесли к главному столу, где сидели молодожены, их родители и наиболее почетные гости — те же Бутчеры.

Беляков-старший взял в руки шприц с надписью «Sputnik V», Билл Бутчер — шприц «Pfizer», его сын Рональд — «Janssen». Влад Старлинг забрал себе «AstraZeneca», а его жена — «Moderna».

По команде Бутчера «Война!» все они одновременно воткнули шприцы в полушария «Земли» и ввели внутрь разноцветные жидкости.

Все восторженно зааплодировали.

Вдруг Влад почувствовал себя дурно и сел на стул. Расстегнул верхнюю пуговицу эсэсовского мундира: быстро стала ощущаться нехватка воздуха. Поначалу лорд подумал, что это от алкоголя и переедания, но вроде никогда раньше он такого не испытывал.

Неприятное ощущение не только не проходило, а усугублялось с каждой минутой.

Более того — добавилась слабость во всём теле. Не хотелось ничем шевелить.

Провозгласили очередной тост. Но не было сил поднять бокал.

Сильвия пристально посмотрела на супруга.

— Влад, что с тобой? У тебя всё в порядке? Как чувствуешь себя? — заботливо спросила юная графиня.

— Не знаю... — неопределенно ответил Скворцов.

Сильвия дотронулась до руки мужа. И почувствовала исходящий от нее жар.

— Господи... — прошептала она. — Ты заболел?

Генерал-лейтенант вяло взглянул на жену. Хотел что-то сказать — но внезапно накатила такая волна слабости, что он буквально сполз со стула.

Сильвия испуганно закричала:

— Помогите! Помогите! Владу плохо!

Веселое жужжание гостей разом оборвалось. Перестал играть и оркестр.

К Старлингу бросились сразу три гостя, имеющие врачебную степень.

Сам лорд к тому времени был уже без сознания.

Жаров неподвижно сидел в кресле в подвальной лаборатории. Был поздний вечер.

Он внимательно наблюдал за объединительным съездом «несистемных» коммунистов, который прошел три дня назад. Несостоявшийся «вождь» прекрасно понимал, что только его разоблачение, только самопожертвование Смирнова предоставило шанс новому поколению левых хотя бы на время забыть о противоречиях и учредить новую партию. Какие у нее будут дальнейшие перспективы — не знает никто. Но начало положено.

Долгие десятилетия Жаров на публике выставлял себя пламенным коммунистом-революционером, но в глубине души оставался абсолютно равнодушным к политическим пристрастиям, воспринимая это как работу, как государственную службу. Он был всего лишь честолюбцем — и не более того.

Но переломный двадцатый год побудил какие-то пласты в его сознании к серьезным подвижкам. Или не двадцатый? Может, всё началось еще раньше, летом восемнадцатого? Когда Жарову сначала жестко указали на место, а потом он тайком добыл ошеломляющие секреты? Но и тогда Алексей, хоть и был в значительной мере напуган и шокирован, глубоко о политике как таковой не задумывался, не сделал надлежащих выводов, не примеривал на себя роль, которую играл.

Шли месяцы, годы... Стремительный водоворот событий захватил незадачливого подполковника КОКСа. Неожиданное разоблачение и изгнание. Непреклонная, даже в какой-то степени отчаянная до безрассудства позиция Ивана Смирнова. Который не побоялся бросить тяжкие обвинения властителям России прямо в лицо. Которого не сломили зверские пытки в Лефортово. Да, и сейчас есть такие люди, о которых можно прочесть лишь в советских книжках про революцию и войну...

Значит, что-то за ними стоит? Какая-никакая, но правда? За которую они готовы даже жизнь положить? По сути-то, Смирнов всё верно тогда сказал, этого не отнять. И время, между прочим, показало истинность его умозаключений...

Насмерть травить сослуживцев собственноручно сделанным ядом Жаров стал первоначально «просто так», без какой-либо высокой идеи. Будучи уязвлен обидой за «бесцельно прожитые годы», если можно так выразиться. Из-за мучительного ощущения никчемности собственного бытия. Познав поистине страшные тайны, связанные с происхождением и нынешним существованием высшей власти в стране, Алексей жаждал побыть теперь в роли «карающего меча».

Подполковник никогда не имел формальной власти над кем-либо, если не считать общественной деятельности. Он долгие годы был и остается поныне в личном подчинении у Белякова... А затем суждено ему находиться в подчинении у сыночка его драгоценного...

А... нет-нет, вот этого уже не будет. Точно не будет.

Они так планировали, но он, Жаров, решил иначе.

Уже, в принципе, должно было подействовать...

Хотя новостей пока нет.

А ради чего?

В последние недели Жаров уже понимал, ради чего.

Словно у него в голове всё встало на свои места.

С самого начала, конечно, он обладал превосходным знанием марксизма-ленинизма, истории революционного движения. Хоть сам этого и не разделял.

После — десятилетия практической работы в этом направлении. Под прикрытием.

Потом, в январе двадцатого, — катастрофа.

И — переосмысление.

Ощущение бесперспективности личного роста.

Открывшиеся ему чудовищные тайны.

Отчаянная храбрость, мужество и идейная стойкость пленника Смирнова.

И еще что-то, что начало посещать его где-то с прошлой осени.

Какие-то непонятные, но яркие образы, идеи, мысли.

Пожалуй, их все объединяло одно странное, на первый взгляд, понятие.

Восхождение.

Да, Восхождение.

Причем — прерванное.

Или даже не так. Пресеченное. То есть остановленное. И, что важно, не добровольно, а чужой, злой, враждебной силой.

Восхождение. Порыв ввысь. Из мира страданий и мрака — к переливающемуся неземному сиянию, в светлый мир, живущий по совершенно другим законам.

И по этому пути однажды пошли многие. Многие поколения. Многие народы. Многие страны. А, по большому счету, практически вся земная цивилизация.

И, казалось, этот лучистый свет, эта заветная цель труднейшего восхождения, цель прорыва в иное измерение так близка, что вот еще буквально несколько шагов — и долгожданная, выстраданная победа окажется в руках...

Но нет. Померк свет. И непонятно — сам ли он померк, или же просто те, кто пытался совершить этот дерзновенный взлет, перестали его видеть, ослепли...

Ослепли — и отброшены назад.

И отданы во власть тем, кто раздирает и пожирает плоть. И никак не насытится.

Будет ли еще шанс? Или он предоставляется каждой цивилизации только лишь однажды? Может, впереди у планеты Земля — долгая эпоха безнадежного угасания, жалкого прозябания? И дети ее никогда не отправятся на покорение далеких звезд, не смогут разорвать рабские цепи?..

Выстрел «Авроры» в революционном Петрограде дал старт этому Восхождению. Этому Прорыву.

А финиш — спуск Красного Флага с главного флагштока Московского Кремля.

И массы ныне воспринимают коммунизм лишь как наивную добрую сказку, как безнадежно устаревшую фантазию. Это касается как конкретно-исторической формы, так и фундаментальной сути. Для слишком многих смешна и нелепа идея бескомпромиссного отрицания социальных порядков, когда одни являются топливом для других.

Миллионы ностальгируют по СССР, благодарят дорогого Леонида Ильича за счастливое детство, но и мысли не допускают, что такое когда-нибудь вернется...

Значит, обществу, всей земной цивилизации грозит деградация и вырождение? Значит, человечество в двадцатом веке прошло наивысшую точку своего развития? Революция, Победа, Гагарин — а потом всё? По наклонной?

Чужой волей оказалось захлопнутым отворившееся в двадцатом веке окно возможностей для перехода земного мироздания в совершенно новое социальное качество — и всё? Ведь и биологическая жизнь, со всей очевидностью, способна зародиться только в определенный, достаточно короткий период развития молодой планеты — пока химическая, тектоническая и электрическая активность на максимуме. А потом, если потенциал так и не реализовался, — время проходит безвозвратно. Тогда, миллиарды лет назад, тут, на Земле, окно всё же не захлопнулось, тогда всё получилось. А ныне, в наше время, в этой точке траектории всеобщего развития, возможность, напротив, оказалась упущенной. Применима ли и здесь такая аналогия? Хорошо, если нет... А если — да?

Получается, страшный скрежет столкновения груженного картошкой самосвала с правительственным лимузином в пригороде белорусской столицы стал отправной точкой неудержимого уже Падения обратно — в бездну, в небытие, в тлен? Раз всё то, что миллиардами лет создавалось и совершенствовалось как сила, всё выше и выше вытягивающая усложняющееся мироздание, нашедшая свое последнее воплощение в невиданном доселе государстве под красным знаменем с серпом и молотом, оказалось повержено безвозвратно и безнадежно?

Более чем вероятно, что на сей раз мировая реакция, наученная негативным для себя революционным опытом, своего уже не упустит. Будет играть на опережение.

Раньше низы могли то и дело восставать. Просто по той причине, что в распоряжении власти было не особо много ресурсов и технологий контроля. Но сейчас уже всё не так. Чем больше технических достижений, чем больше уровень производства — тем выше... нет, отнюдь не уровень жизни масс. А возможности «высших» подавлять «низших», грабить и эксплуатировать их.

И отныне, раз этот уникальный Переход не удался, раз владыки консолидировались и обрели недоступные ранее возможности, на планете будут вечно — пока не грянет какой-нибудь космический катаклизм — горстка небожителей и море обслуживающих их «оцифрованных» рабов. У коих, в отличие от предков, уже не будет шанса сбросить ярмо.

Да что шанса — желания даже такого не появится.

Вот он — закат Земли. Вот он — конец.

Но тогда тем более надо подвести черту и сделать надлежащие финальные выводы...

Похоже, ловил себя Жаров на мысли, что он всё же пришел к коммунизму. Странным, тернистым путем, но пришел.

Конечно, шансов уже нет и не будет. Но хотя бы здесь и сейчас стать орудием Суда Истории — миссия почетная. И, главное, исполнимая.

Последний Судия...

Именно этим Жаров в последние месяцы и занимался.

Да, индивидуальный террор большевики никогда не считали приемлемым орудием политической борьбы. Хотя, конечно, не рыдали от скорби, когда кто-то другой — те же эсеры — широко применял его против особо одиозных деятелей царского режима.

Но сейчас вся история, вся политика фактически «обнулились». Какие, к черту, законы общественного развития, какие традиции революционной борьбы? Что доступно — к тому и нужно прибегать, считал Алексей. Всё равно всё уже кончено...

Интересно, как долго будут помнить это знамя, думал он, глядя на висящий с недавних пор на стене подвала советский красный флаг. Через сколько поколений угаснет красивая легенда о стране, где полноправными счастливыми хозяевами были все ее жители, где с каждым годом жизнь каждого человека становилась всё лучше и лучше, где власть, словно родная мать, искренне заботилась о каждом рядовом гражданине, давая ему всё необходимое просто по праву рождения?

Поистине — немыслимая фантастика... Поколение, заставшее СССР, еще может в нее поверить. А те, кто придет после?..

...Жаров подошел к «иконостасу» фотографий под флагом. Их было семь. Первые две — Могильный и Лыба. Потом еще четверо. Все были перечеркнуты крест-накрест.

А в конце этого ряда смерти — фото генерал-лейтенанта Владислава Скворцова.

Сначала он «исполнял» сослуживцев поодиночке, словно опасаясь чего-то. Но недавно решился совершить свой суд сразу над двумя. И ничего — никаких подозрений. Ковид, что с него взять. Бывает, что и молодые умирают. Диагноз поставлен официально. Шито-крыто. Как и они сами со смутьянами зачастую поступают...

Жаров стоял, переводил взгляд с одного снимка на другой — и вспоминал...

Наконец, подполковник взял черный фломастер и не спеша перечеркнул изображение баловня судьбы, вся «заслуга» которого — в семейном происхождении.

Неторопливо подошел к компьютеру, распечатал фото Белякова-старшего.

И повесил рядом — справа от сына.

Потом еще долго смотрел, погруженный в свои мысли.

Значит, так... Для своих бывших товарищей он уже изгой. Для военной службы он никто — без пяти минут пенсионер. Ну и ладно...

Открыл сейф, достал два паспорта — внутренний и заграничный. Стал их задумчиво перелистывать — в очередной раз.

Оба документа были выписаны на имя Константина Петровича Павлова. И не просто отпечатаны на подлинных номерных бланках, а проведены по всем базам, как и полагается. Фото модифицировано. Под предстоящую пластическую операцию, о которой он заранее договорился со знакомым хирургом, надежным и проверенным человеком. Отпечатки пальцев, конечно же, не поменяешь, но обычный человек, живущий неприметной жизнью, как правило, с подобными проверками не сталкивается. А большего уже и не надо — просто дожить свой век спокойно. Наблюдая за тем, что происходит, со стороны. И неважно, где, в какой стране. Главное — что всё это уже останется позади.

— Сэр Эндрю, нам очень жаль, мы сделали всё, что могли, — печально сказал доктор Стивен Макензи, ведущий инфекционист-пульмонолог элитной частной клиники.

Беляков не верил своим ушам.

— Но как? — только и смог выдавить он из себя.

— Иногда такое бывает. Хоть и нечасто. Не всегда течение зависит от возраста и общего состояния здоровья. Бывает, молодых и сильных этот ковид убивает за считанные дни... Мы вводили самые эксклюзивные препараты. Не помог даже регенерон, который поставил Трампа на ноги за пару дней... Перелили плазму крови от тяжело переболевших — никакого эффекта. Пытались хотя бы поддержать организм, дать эффективное симптоматическое лечение... Применили и высокопоточную оксигенацию, и искусственную вентиляцию легких. Даже экстракорпоральную мембранную оксигенацию. Но всё безрезультатно. Ткани дыхательной системы, системы кровообращения отказывали буквально на глазах. Честно говоря, с такой резистентностью к лечению и стремительностью течения я столкнулся впервые за всё время пандемии. Но никто не может быть от этого застрахован. Еще раз заверяю — мы применили все самые лучшие методики и препараты, не считаясь, как вы сказали, со средствами. Но... — врач развел руками и виновато опустил голову.

У Белякова перед глазами всё на пару секунд померкло, он пошатнулся, и Макензи сделал быстрое движение, чтобы его поддержать. Но генералу армии удалось сохранить равновесие без посторонней помощи.

Сильвии было плохо — ей где-то там оказывали помощь другие врачи. Как только начальник КОКСа и графиня приехали днем в клинику, они узнали печальную новость — Влад менее часа назад скончался в реанимации специального инфекционного отделения.

— Знаете, что меня всё же смущает... — немного помолчав, сказал доктор. — У вашего сына был довольно высокий титр антител. Да, теоретически это может быть и другой штамм... Индийский тот же...

— Он говорил, что пару месяцев назад почувствовал недомогание... это продолжалось несколько дней, на двое суток пропало обоняние, потом восстановилось. Фактически перенес ковид на ногах, получается. Это рецидив, что ли?

— Не исключено... ПЦР-тест показал отрицательный результат. Да, он малоинформативен, но всё же... Будем проводить аутопсию. Да-да, мозг, как вы и распорядились, мы сразу же извлекли, закачали криопротекторы и поместили в контейнер.

— Да... Думал, формальность, не понадобится... — мрачно сказал Беляков.

— Нет, клиническая картина формально всецело соответствует ковиду, — осторожно продолжал, немного подумав, врач. — Но эти нюансы... Каждый из них в отдельности — еще ладно, а в совокупности...

Белякова передернуло, как от удара током. Он вспомнил, как быстро ушли Могильный, Лыба, еще несколько сотрудников. Генерал армии полагал, что так по ним прошлась эта чертова эпидемия. Тем более что примерно в эти же недели и Влад хворал, практически не заметив «модной болезни». А что, если... Но это невозможно...

И, тем не менее, на коже генерала армии выступил пот.

А почему, собственно, невозможно?

Они же сами этим занимаются!

Правда, по отношению к врагам государства.

Нет...

Только не это...

Взглядом, в котором было и ошеломление, и недоумение, и растерянность от внезапно навалившегося горя, а также от этих пришедших новых мыслей, Беляков посмотрел на Макензи. Тот опустил глаза.

— Благодарю вас, доктор. Позже еще поговорим...

И, ссутулившийся, обмякший, побрел к выходу.

— Здравствуйте. Меня вызвали, вот повестка... — сказала женщина дежурному.

— Здравствуйте, проходите на второй этаж, в 215-й. По этой лестнице, и направо.

— Спасибо...

— ...Так. Значит, вы врач, имеете звание офицера запаса, — сказал военкоматский подполковник, изучая военный билет гражданки.

— Да, так.

— Мы вас вызвали для ознакомления с инструкцией. В условленное время, мы вас предупредим об этом за сутки, вам надлежит прибыть на точку сбора. Она здесь указана, это недалеко от вашего места постоянной регистрации. Вы будете встречать выходящих из своих жилищ граждан. У вас в подчинении — фельдшер, медсестры и санитары для медицинских процедур. Будет вооруженная охрана из мобилизованных бойцов. Также из части эвакуируемых сформируют добровольные отряды охраны порядка, их участников наделят распорядительными полномочиями и снабдят спецсредствами. Приданным транспортом — или без транспорта, пешим порядком, как получится, вы сопровождаете эвакуируемых в пункты временного размещения. Дети следуют отдельно от взрослых. Для вас это вот здесь, — подполковник показал на карте.

— А, знаю... Там недавно построили огромный мусоросжигательный завод.

— Да, правильно, рядом с этим заводом и находится ваш пункт размещения. В нем эвакуированные снимают всю одежду, включая нательное белье, сдают все свои вещи, включая средства связи, украшения, кресты и цепочки, обручальные кольца. Им выдается униформа по сезону. За вами — организация первичного медицинского осмотра и заполнение карт регистрации по приложенной форме. Лица, вакцинированные от новой коронавирусной инфекции, отделяются от невакцинированных. Выявляются лица с повышенной температурой, симптомами острых респираторных заболеваний и препровождаются в обсерваторы. При осмотре полости рта изымаются золотые зубы и коронки. Все вещи и ценности отдаются государству по акту, который подписываете в том числе и вы. Мужчины и женщины разделяются, контакты и общение между блоками не допускается. Каждому эвакуированному на униформу прикрепляется метка с регистрационным номером. Информация с этим же номером, с добавлением фамилии, имени и отчества, даты рождения, пола и иных служебных данных, дублируется куар-кодом. Этот куар-код наносится на руку каждому в виде временной татуировки. Дальнейшие инструкции и распоряжения надлежит выполнять в рабочем порядке, по мере поступления, на место выбывших лиц будут поступать новые... Вам ясно?

— Да.

— Вопросы есть?

— Известно, когда это будет?

— Точно неизвестно, но, очевидно, скоро. В отпуск в ближайшие восемнадцать месяцев не выезжайте. Только в пределах столичного региона, чтобы можно было за несколько часов вернуться в Москву.

— Понятно.

— Какой у вас номер мобильного телефона? И электронная почта? Напишите здесь, на этом бланке.

Женщина исполнила распоряжение.

— Номер телефона внесут в базу. Когда начнется эвакуация, то у всех граждан, кроме тех, кто в специальном списке, кто принадлежит к задействованным ведомствам, телефоны будут отключены. У вас этот номер работать будет, берегите его и не меняйте, не проинформировав нас. А на почту сразу после ограниченного оповещения придет мобилизационное предписание, заверенное электронной подписью и проверочным куар-кодом. Вы его должны сразу же распечатать и носить при себе. В том же письме будет информация, с кем связываться в случае чего и от кого получать распоряжения... Сколько у вас близких родственников?

— Пять.

— Назовите. Будьте внимательны, никого не упустите.

Она перечислила. Офицер внес озвученные данные в журнал.

— Хорошо. Вот вам пять охранных жетонов. Они гарантируют личную безопасность и свободу владельцам — насколько, конечно, это возможно в условиях военного времени. Пока храните их у себя. В те сутки, которые пройдут с момента ограниченного оповещения и до начала эвакуации, постарайтесь развезти и раздать их. Если проверки, закрытые дороги — просто покажете свой, служебный, вот он, и вас пропустят. До этого ничего никому не говорите, но предупредите своих на всякий случай, что лучше пока из Москвы далеко не выбираться... Это очень важно. То, о чем вас здесь уведомили, является государственной тайной. Об уголовной ответственности за ее разглашение вы предупреждены. Распишитесь здесь... И здесь. Также распишитесь за инструктаж и за шесть жетонов... Благодарю вас, можете пока быть свободны.

Самолет генерала армии был на подлете к Шереметьево. Уже стемнело. Начальник КОКСа был во власти горя. Причем горя внезапного, нежданного.

Неделю назад они, радостные и счастливые, отсюда улетали вместе с Владом в Лондон — на свадьбу. А в итоге — похороны и поминки.

Чудовищная гримаса судьбы!

Еле живая, постоянно рыдающая графиня Сильвия, облаченная в траур... Похоже, она искренне любила своего «Дракулу».

До глубины души потрясены внезапным трагическим исходом родители Сильвии — почтенная чета Саммерфилдов.

Влада решили похоронить на британской земле, на его второй родине, которую молодой лорд успел полюбить. В семейном склепе древнего и знатного графского рода.

Это было утром. Днем — поминальная трапеза. Там же, где обмороком Старлинга прервалось веселое свадебное торжество.

Причем в том же составе гостей, что были приглашены на бракосочетание.

Произносили скорбные тосты. Зачитывали соболезнования от представителей королевского дома, от руководителей кабинета министров, от высших лиц Палаты лордов и Палаты общин...

Графиня Сильвия приняла решение прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению — от семенных клеток безвременно усопшего любимого супруга. Мозг же его, надлежащим образом законсервированный, вызвался отвезти в Штаты, в элитное криохранилище, лично Уильям Бутчер с сыном.

И вот, наконец, все гости свадьбы-похорон разъехались, разлетелись на своих джетах по разным континентам, впечатленные неожиданным поворотом...

В Шереметьево к трапу подали лимузин с мигалкой. Беляков приказал ехать сразу в КОКС. По дороге встретивший его второй заместитель — генерал-лейтенант Захар Лосев докладывал ситуацию.

Когда уже подъезжали к центру Москвы, у Лосева зазвонил смартфон. Он принял вызов и выслушал краткий рапорт. Видно было, как у него взметнулись вверх брови.

— Ясно. Сейчас будем. Продолжайте работать!

— Звонили эксперты. В вашем кабинете нашли «жучок». Встроенный во фломастер. Лежал на столе между письменным прибором и настольными часами.

— ... ! Это как? — изумленно произнес генерал армии.

Как только начальник КОКСа вышел из клиники, он на всякий случай приказал провести тотальный обыск во всех кабинетах, включая собственный, на наличие любых подозрительных вещей. Просвечивали каждый предмет. И вот — первый результат.

Второй разговор с Макензи и ознакомление с медицинской документацией укрепили генерала армии в подозрениях. Никакими, даже самые дорогими методами, ни в каких тканях трупа Владислава не удалось найти ничего похожего на вирус SARS-CoV-2.

Значит — не ковид? Значит — отравление?

Впрочем, токсикологическая экспертиза — с привлечением специалистов из военной лаборатории в Портон-Дауне — тоже ничего не дала. Но отрицательный результат сам по себе ни о чем и не говорил — современные по-настоящему эффективные, а не «пиаровские», не «террористические» яды «научились» вообще не оставлять следов. Лишь «естественный» биохимический фон организма — нарушаемый, понятное дело, тем патологическим процессом, который и запустила отрава. Но первоисточник при этом обнаружить нельзя никакими средствами — его уже фактически и нет как такового...

Вот и служебное помещение... Стоящие по стойке «смирно» офицеры со скорбными лицами. Заместители подходят и участливо выражают соболезнования. В холле уже размещен траурный портрет с некрологом и четырьмя гвоздиками под ним...

Впрочем, уже не время предаваться скорби. Настала пора жестокой мести...

— ...В номенклатуре спецсредств это значится продукцией научно-технического центра в Шэньчжэне, подведомственного Министерству государственной безопасности КНР. Работает на изотопном элементе, — докладывал эксперт. — Накапливает информацию и выдает на приемное устройство в пакетно-импульсном режиме, в зашифрованном формате, сигнал маскируется под шум, рабочая частота передачи постоянно меняется. Элементы, по которым можно засечь устройство, надежно экранированы. Всё это сильно затрудняет его выявление при рутинном контроле. По сути, чтобы такое обнаружить, надо вручную перебирать все предметы в помещении. Но тут как раз легко — в обычном фломастере металлических элементов, как правило, нет, один пластик. Такие «жучки», замаскированные под канцтовары, удобны для лиц, имеющих доступ в нужное помещение на правах посетителя, приглашенного, коллеги.

— В Шэньчжэне, кстати, неоднократно бывал подполковник Савельев, — сказал полковник Тарас Костюк.

Тут вошел еще один эксперт и показал глюкометр.

— Найден в столе Савельева. Конкретно этот прибор — самый обычный, без дополнительных функций, продается в аптеке. Но точно такой же, модифицированный и замаскированный, может работать в паре с «жучком»-фломастером. Сменным флеш-носителем выступает одноразовая тест-полоска, которая вставляется в разъем... Есть, конечно, и другие варианты исполнения приемника, но этот также предусмотрен...

— Та-а-ак... — негромко сказал начальник КОКСа. — Съемки с камер общей комнаты номер три! За 23 апреля!

— ...Вот! — Беляков нажал на паузу.

На видео был запечатлен момент, когда Савельев подходит к Скворцову, со стопкой в левой руке, достает из правого кармана пиджака маленькую статуэтку из слоновой кости — «нэцкэ». Отдает ее генерал-лейтенанту. И жмет руку.

— Стандартная технология... Так? — спросил Беляков Турчина.

— Допустим... Но, с другой стороны, он достал статуэтку оттуда же.

— Савельев часто стал перед рукопожатиями пользоваться санитайзером, — сказал Костюк. — Это все заметили.

— Он болел? — спросил генерал армии.

— Нет.

— Привился?

— Нет. По его просьбе выдан сертификат без фактической вакцинации. Впрочем, антитела у него в норме, — пояснил Турчин.

— Та-ак... Когда Лыба умер? — спросил начальник КОКСа.

— Семнадцатого января... Через двое суток после дня рождения, — сказал Лосев.

— Тут же и отмечали?

— Да, — ответил Костюк. — Пятнадцатого.

— Записи! За 15 января! Там же! — приказал Беляков...

— ...Та-ак... То же самое. Рукопожатие сразу после опускания руки в карман... Когда умер Могильный?

— Двадцать первого октября, — сказал Турчин.

— Так... Данные по входам сотрудников... — Беляков смотрел в компьютер. — Савельев был здесь двадцатого октября. А до этого — только второго. А после — тридцатого. Смотрим записи. Его комната... Время... Перед уходом, он ушел в 15:40.

На кадрах было видно, как сначала подполковник прощается за руку с Лыбой, потом опускает руку в карман, сразу вынимает и прощается с Могильным. Тот, как только за Савельевым закрылась дверь, понюхал руку и что-то произнес. А что — непонятно. Звуки не писались — в силу режимных требований. И по губам не прочтешь — ладонью заслонил рот, когда говорил. Потом сразу ухмыльнулся.

— Сыронизировал о паранойе насчет заразы? — предположил Турчин.

— Согласен, — откликнулся Лосев. — А совпадения, однако... Он бывает редко, но получается, что уже три человека умерли от «ковида» сразу же после посещения Савельевым нашей конторы...

Аналогичное совпадение удалось обнаружить еще по двум офицерам, также вскоре умершим в инфекционной реанимации.

Что касается двух оставшихся «жертв ковида», то, согласно биллингу сотовой связи, оказалось, что Савельев встречался с ними в городе вне здания КОКСа. Все трое одновременно посидели в ресторане на Кузнецком мосту, что подтверждалось и банковской выпиской — каждый из сослуживцев платил за себя. И спустя день и два дня произошли еще две смерти.

— Ну, что? — спросил генерал армии.

Турчин сказал:

— Такого яда... Именно такого, под ковид... у нас нет. Хотя идея красивая. Очень красивая... Простите, если что...

— Продолжайте, ничего...

— Но платформа, механизм нанесения — применяется широко. Хотя бы как наш «Старичок-Аритмия» — для остановки сердца. В принципе, талантливый химик, который в теме, вполне способен и модифицировать под эти симптомы... Нужна хорошо организованная лаборатория... Кстати, кстати... Вспомнил! Прошлой зимой Савельев интересовался этим ядом. И даже знакомился со служебной документацией по нему.

— Всё ясно, — ощерился Беляков. — Где он обитает? В Мытищах, кажется, дача?

— Так точно, — ответил Костюк.

— Там кто-то из наших бывал в гостях?

— Нет, он никого и никогда туда не приглашал, — сказал Турчин.

— Он там сейчас? — спросил Беляков.

Не дожидаясь ответа, сам открыл систему, выводящую телефонный биллинг.

— Да... В Мытищах.

Помолчал некоторое время.

И поднялся из-за стола.

— Утром вызову его сюда. А прямо сейчас — установить наблюдение за дачей. Незаметно, конечно... И группу захвата — на всякий случай. Готовность — восемь утра.

— Есть! — ответил Лосев.

— Вот ... ! — в сердцах выругался Беляков и снова опустился в кресло.

— Пока все свободны, — негромко сказал он через несколько секунд. — Завтра всем быть здесь в восемь.

Когда подчиненные вышли, генерал армии еще немного посидел и прошел в спальные апартаменты при кабинете. Настенные и настольные часы с «обратным» циферблатом показывали без пяти полночь.

Ровно в восемь утра позвонил Беляков.

— Приезжай сейчас ко мне в кабинет.

Вызов был ожидаемым — по итогам активности левых в их международный праздник, пусть акции в прежнем формате и были всё еще запрещены под предлогом «пандемии», предстояло провести оперативный анализ — по горячим следам.

Но что-то насторожило подполковника в интонации начальника.

Жаров уже знал, что Скворцов умер в Лондоне и похоронен там же, в предместье.

Чуть подумав, он ответил:

— Прошу прощения, не могу. Плохо себя чувствую, нет сил подняться. Температура. Наверное, ковид.

Беляков несколько секунд молчал.

— Ясно... Сейчас пришлю врачебную бригаду. Ты в Мытищах у себя?

— Да...

Через час с небольшим двое оперативников, изображающие врачей, в противоинфекционных балахонах, стояли у ворот дачи Жарова и звонили в домофон.

Никто не отвечал.

Так прошло около десяти минут.

Беляков тем временем находился в минивэне, превращенном в полевой штаб спецоперации. При нем были ближайшие заместители и помощники.

— Никто не отвечает и не впускает, — выслушал он краткий доклад по телефону.

— Ясно. Тогда на исходную позицию. Маскарад кончаем...

Спустя пятнадцать минут Жаров увидел на мониторах, как на подступах к домовладению собираются вооруженные люди в камуфляже. Группа захвата. Дом окружен. Проникли и на соседние участки. Хозяева одного из них, которые были дома, впустили бойцов через ворота. В двух других домах не было сейчас никого — пришлось задействовать штурмовые лестницы, чтобы перелезть через забор.

Ограждения у соседей были стандартные, легко преодолеваемые. В отличие от забора вокруг участка Жарова. Он был выложен из кирпича, оборудован камерами наблюдения и спиралью Бруно, а также еще одним внутренним периметром, из торчащих вверх острых пик и колючей проволоки.

Бойцы всё прибывали. Практически весь поселок уже оцепили. Очевидно, имелись и более дальние кордоны. Чтобы удостовериться в этом, Жаров подключил скрытую камеру в месте тайного выхода подземного лаза.

Да... И там пасутся люди в камуфляже.

Жаров выругался.

Значит, конец. Они догадались.

Жаль, цель номер один так и осталась не поражена. То есть сам Беляков-старший...

Ну что ж...

Минивэн с руководителями выдвинулся ближе, на расстояние прямой видимости.

Вдруг Лосев сказал:

— Что за ... ?!

Над домом Жарова взметнулось вверх алое полотнище.

— ... ! — ответил Беляков.

Офицеры и бойцы изумленно таращили глаза, глядя, как на ветру развевается Государственный флаг СССР.

— Огонь! — вдруг заорал начальник КОКСа, с перекошенным от ярости лицом. — Стрелять прямо по этой тряпке!

Более двадцати бойцов начали поливать верхушку флагштока автоматными очередями. Через некоторое время она оказалась срезанной, и стяг упал вниз.

Вскоре подорвали ворота — и на участок проникла группа захвата.

Бойцов встретил автоматный огонь. Пули вылетали из специально оборудованной бойницы в стене дома. Очевидно, что стрелял — по крайней мере, сейчас, в данный момент — один человек.

Беляков приказал не применять тяжелых средств поражения — он хотел заполучить мятежного подполковника живьем.

Сам Жаров это прекрасно понимал. И осознавал, что его ждет в том случае, если всё же попадется в руки начальника. Об этом лучше даже не думать: в сравнении с этим даже участь краснодонских молодогвардейцев покажется легкой.

Подполковник дышал уже посредством автономного аппарата — чтобы усыпляющий газ, когда будут его пускать, не подействовал. Запаса воздуха должно было хватить где-то на час. Всего таких аппаратов три. А потом — всё. Но хотя бы сейчас оттянуть время.

В любом случае, пока он на боевом посту, к бойнице никого близко не подпустит. Уже поражены — ранены или даже убиты — четверо бойцов. Они лежат тут, и никто пока не может их эвакуировать.

Все вроде затихли и попрятались. Жаров метнулся к другой скрытой бойнице — там сгрудились еще люди в камуфляже. Несколько секунд — и они тоже лежат в крови...

Позиционный бой продолжался уже три часа. Жаров дышал запасом воздуха из последнего аппарата. Газовой атаки не было. Может, и не надо пока ему использовать это средство — ради экономии? Но газ может пойти внезапно — проломят отверстие где-то, где он не сможет уследить, и сразу же пустят. Тогда есть риск свалиться, не успев ничего сделать... Вот уже и три «Карателя» здесь, в паре метров от стены дома — ждут сигнала.

Всё. Воздух закончился. Последний парад, как говорится, наступает.

Жаров взял гранатомет и подбил одну из бронемашин.

Остальные две спешно ретировались.

Прошло еще около часа.

И вот наступил миг решающего штурма. С обеих сторон одновременно к дому подползли две стенобитные машины. Одну из них подполковник успел обезвредить из РПГ, но другая буквально вынесла один из оконных проемов с бронированными рольставнями — все они были уже, конечно, закрыты.

В образовавшуюся брешь хлынула струя жидкости, под сильным напором выходящая из раструба одного из «Карателей». Это и было усыпляющее средство.

— А вот ... ! — злобно сказал Жаров и нажал кнопку. — Это вам, гнидам, за Советский Союз!

Загорелся индикатор — подтверждение того, что «механизм судного дня» заработал штатно, что начался обратный отсчет.

На всякий случай подполковник выстрелил себе в голову из пистолета. Он успел это сделать буквально за несколько секунд до того, как дошел газ.

В дом, уже не встречая сопротивления, начали проникать бойцы, каждый из них был оснащен аппаратом дыхания. Через некоторое время они нашли хозяина, лежащего на втором этаже в окружении автоматов, пистолетов, гранатометов и ручных гранат.

И в этот миг всё взлетело на воздух.

В пламени взрыва оказались уничтожены и дом, и подвал, и значительная часть участка. Серьезно пострадали и соседние строения, и находящиеся поблизости машины.

На месте, не считая хозяина дачи, погибли восемнадцать человек. Еще пять раненых успели эвакуировать до взрыва. Двое из них умерли уже в госпитале.

Начальству всё же удалось уцелеть — внутрь высшие офицеры войти не успели.

Столь крупных одномоментных потерь в регионе, где не велись боевые действия, КОКС доселе не знал.

В кабинете Белякова беспрерывно шли оперативные совещания. Заслушивались доклады, изучались поступавшие материалы. Для публики было представлено, что в Мытищах окопалась террористическая ячейка, и их логово пришлось брать штурмом.

Генерал армии был вне себя от бешенства: у него убили сына, а убийце удалось улизнуть на тот свет безнаказанным. Причем потери личного состава беспрецедентны.

Теперь, задним числом, он прекрасно понимал мотивы поступка своего уже мертвого подчиненного. Вспомнил тот разговор с ним в Барвихе в июне восемнадцатого. Нет, именно такой реакции Беляков не ожидал. Но, по крайней мере, она была объяснимой.

К вечеру накал работы несколько затих.

Начальнику КОКСа вдруг вспомнились слова того коммунистического фанатика, который разоблачил неудачника-подполковника. И который за свою дерзость поплатился многочасовой пыткой током.

Ведь этот Иван Смирнов говорил так, как будто знал, какие слова тут, в этом кабинете, произносились в предыдущие месяцы. Раньше генерал армии на содержание его крамольных речей особого внимания не обратил, списав всё на проницательность арестованного. Но теперь это предстало перед ним в совсем ином свете...

Беляков запросил в базе ФСИН данные о том, где содержится Смирнов. Оказалось — в колонии строгого режима в Угличе. Просмотрел список тех, кто там еще сидит. И профессиональная память генерала армии выхватила из длинного ряда фамилий те, которые ему были знакомы.

При запросе подробных сведений высвечивались статьи, даты ареста, тексты приговоров, даты окончания срока заключения. Действительно, и это поистине вызывает изумление — в одной и той же колонии, и, более того, в одном и том же отряде был не только Смирнов, но и тот инженер, который слил в сеть фашистские «вечеринки». И тот журналист, который замочил боевика эскорт-структуры, подчиненной Владу. И даже тот гастарбайтер, который украл документы Савельева, заодно, очевидно, прихватив и аудиозаписи, которые подполковник успел сделать. А потом они достались Смирнову.

Так, получается, они сообщники?

Нет, совпадение поистине невероятное... Хотя, с другой стороны, вся жизнь состоит из совпадений и случайностей. Вот кем бы он сам был, если бы генерал Волин для своей миссии тогда, в восьмидесятом, выбрал не его, Белякова, а другого такого же молодого офицера, такого же храброго и способного автогонщика?

Правда, за ту немыслимую удачу более чем сорокалетней давности пришлось в конечном итоге заплатить. Вот сейчас... Заплатить тем, что дороже всего, — собственным единственным сыном...

Ну что ж... Раз главный виновник гибели Владика сумел удрать туда, откуда нет выдачи, — значит, ответят вот эти... Тем более что причинно-следственная связь между разглашением Смирновым секретной информации о личности сотрудника КОКСа и последующими чудовищными действиями Савельева более чем очевидна...

Он лично, собственноручно будет их допрашивать — в своей собственной тюрьме, прямо под дворцом. А перед смертью пусть расколются — как, когда, по чьему наущению... И потом их там же и сожгут, в специально сконструированной печи...

Беляков начал готовить четыре представления для Палаты Мертвых.

Смирнов проснулся оттого, что кто-то толкал его в плечо. Открыв глаза, он увидел дежурного инспектора Кирилла Рокотова.

— Надо поговорить, — еле слышно сказал «вертухай». — В толчке буду ждать.

И ушел.

Иван обратил внимание, что индикатор записи на носимом видеорегистраторе не горел. Странно.

Смирнов тихо встал и вышел в туалет. Рокотов уже ждал его там.

— Такое дело... В любом случае, не надо никому говорить, откуда ты узнаешь то, что узнаешь... — начал Рокотов. Иван кивнул в знак согласия.

Инспектор немного помолчал.

— Вечером я бухал с братом, ну, ты знаешь, «кум» здешний. Он говорит, что сверху поступила разнарядка на вас четверых — тебя, Дашкевича, Игнатенко и Эргашева. Чтобы подготовить вас к спецэтапу. Завтра утром, то есть, получается, чуть больше, чем через сутки, вас должны отсюда забрать. Вроде как в Москву. Но тот из КОКСа, кто приехал за вами, оказался однокашником Сереги и сказал чуть больше, чем следовало. Опять же они днем побухали, перед тем, как брат со мной стал бухать... — рассказывал «вертухай», несколько невпопад — видимо, в том числе из-за последствий того, о чем и говорил.

— Забрать? На следствие? — поинтересовался Иван.

— Не совсем на следствие. Я так понял, в спецтюрьму, откуда не возвращаются. В Москве или под Москвой, неизвестно. Говорят, есть такие. Где крепят совсем по-черному, а потом кончают. И шито-крыто. Как оформляют, не знаю. Но, видимо, это ваш случай.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Потому что ты коммунист, а я стал эту власть ненавидеть. Мои предки СССР защищали, трудились, их награждали. Хотя я сам в политику не лез. Но история с женой...

— Да, знаю, сочувствую... Власть имущие, начальники поступили по-скотски...

— Вот потому и говорю. Просто захотел предупредить. Что-то там нечисто. По ходу, билет в один конец для вас. Такие вот дела...

Они помолчали.

— Значит, скорее всего, если всё будет улажено, то поедете завтра утром, через сутки, — повторил Рокотов. — За вами вроде бы должны пригнать небольшой автозак... Только уговор — я тебе ничего не говорил.

— Обещаю.

— Возьми вот это, — «вертухай» дал Ивану смартфон, обернутый в салфетку, чтобы не оставлять своих отпечатков. — Вся техника, которой вас снабжают, заранее ставится на прослушку. А это — лично от меня. Так что можешь, если получится, предупредить близких, поднять шум, подключить влиятельных людей... Но еще раз повторяю — я тебе ничего не говорил.

— Понял, благодарю.

— Заберу смартфон завтра ночью. У тебя есть сутки.

...Иван лежал, не сомкнув глаз, и долго думал.

Провокация? Но зачем? Историю про самоубийство жены «вертухая» знала вся зона. Даже в СМИ просочилось, но быстро замяли тему. Нет, видимо, всё так и есть...

Значит, вспомнил про него Беляков — скорее всего, это был именно он.

Причем, что вызывало наибольшую тревогу, это совпало с новостями из различных телеграм-каналов, «сливающих» новости из спецслужб. Накануне — правда, без подробностей — там появилась информация, будто заместитель начальника КОКСа Владислав Скворцов... очевидно, тот самый Владик, сынок, с которым главарь делился секретами в своем кабинете... скоропостижно умер в служебной командировке в Лондоне от ковида. А через несколько дней в Мытищах, как раз в том самом поселке, у которого Иван нашел борсетку Жарова, штурмовали какую-то дачу — сильно укрепленную, и, по слухам, принадлежащую офицеру Комитета... Хоть официально и объявили, что гнездо террористов... Какие-то странные внутриведомственные разборки...

А что, если...

Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Ну, а вдруг? Можно ведь предположить, что Жаров — неважно, под влиянием каких мотивов, да хотя бы и из-за мести по поводу карьеры — отравил Белякова-младшего. А подполковника раскрыли и попытались взять. Но он, конечно, живым не дался, потому что прекрасно знал, что это для него означает.

Чем не версия? Почему бы и нет?

В любом случае, то, что их вывозят на «следствие», косвенно может подтверждать это предположение.

А что это за «следствие»?

Понятно, что — жесточайшие пытки и мучительная смерть.

Смирнова передернуло. Он вспомнил, как корчился от невыносимой боли, когда через него пропускали ток...

Нет, надо попытаться что-то сделать...

Но что?

Ладно бы его самого отправили на казнь — так он, надо полагать, косвенно втянул в это дело еще троих друзей... Хотя — так уж получилось — и они имеют отношение к тем событиям и людям.

Приближался рассвет...

— ...Денис, вставай, — сказал Иван. — Экстренная ситуация.

— Ты чего? Что случилось? — пробормотал Дашкевич спросонья.

— Иди на толчок, расскажу... Сейчас Гену и Рахима разбужу.

— ...Ты думаешь, что это серьезно? — произнес Игнатенко, когда все собрались через пару минут. — А если ловушка?

— Не думаю. Да и зачем? И по другим независимым данным всё сходится...

— Ш-ш-шакалы, — с ненавистью протянул Рахим.

Все несколько минут стояли молча.

— Вот сволочи... — наконец, сказал Денис. — Паскуды... Ладно. Придется звонить в Минск. Может, там что-нибудь придумают. Дай смартфон.

— Держи.

— Ага... Так, до подъема еще два часа с лишним. Надеюсь, успеем объясниться.

Запустил программу и начал звонить Вике.

Пришлось немного подождать. Наконец, жена спросонья ответила:

— Алло.

— Привет, синичка.

— Привет, Дениска... Сейчас... — Вика взяла паузу, чтобы вычислить правильность кодового слова, предваряющего разговор. — Да, я готова, слушаю тебя...

Рано утром в квартире Григория Валентиновича собрались все — сам хозяин квартиры с Аллой Михайловной, Саня с Ирой, которые как раз одновременно ушли в очередной отпуск, Наташа с отцом и мужем. И Вика.

— Да... Сложная задача, — произнес полковник, выслушав ее взволнованный рассказ. — И очень деликатная, прямо скажем.

— Гриша, как ты думаешь, это может быть правдой? — спросил профессор. — У меня есть свои данные, но хотелось бы поинтересоваться твоим мнением.

— Разумеется, может. Вопрос в том, имеем ли мы право...

— Юридическое, ведомственное — безусловно, нет, — сказал Егор Иванович. — А вот моральное, чисто человеческое, родственное, если угодно...

— Я так понимаю, поднять максимальный шум, подключить официальные каналы, в том числе межгосударственные — это не вариант? — спросил полковник.

— Нет, не поможет, разве что оттянет в лучшем случае, — ответила Вика. — Там принципиальное решение самых могущественных людей России.

В своем рассказе она уже упомянула, со слов Дениса, что за всем этим стоит начальник КОКСа Андрей Беляков, который на днях потерял сына, предположительно отравленного ядом. А сын как раз являлся организатором той самой сети педофилов и убийц, от руки которых погибла их Настюша...

— Да уж... Ясно... Но, сами понимаете — если что пойдет не так — это такая подстава будет... — сказал Григорий Валентинович.

— Полагаю, мы в состоянии наличными силами повлиять на исход, — сказал Саня. — Правда, Ир?

— Да, вероятность успеха, учитывая фактор внезапности, значительно больше половины, — ответила она. — Есть только одно уязвимое место...

— Разведка, наводка... — сказал полковник. — Это понятно. Что известно сейчас? Что из Москвы пригонят автозак небольших размеров, туда их погрузят и повезут в столичный регион. Очевидно... — он открыл карту, — по Новоугличскому шоссе, на юг. Это кратчайший маршрут. Известно время — завтра рано утром. Известно место отправления. Но неизвестен облик этого автозака — по крайней мере, абсолютно точно, неизвестен номер машины. Так... Говорилось, что якобы в Углич приехал уполномоченный КОКСа, чтобы забрать заключенных, когда решатся формальности в Москве и на месте. Очевидно, он на легковой машине — и, конечно, явно не задрипанной. Видимо, будет сопровождать автозак, двигаясь параллельно. Но опять же — точные детали неизвестны, инспектор их не сообщил, спасибо и на этом.

Егор Иванович переглянулся с Наташей и сказал:

— Гриша, знаешь, я, пожалуй, постараюсь помочь.

Полковник удивленно взглянул на профессора:

— Не понял. Это как?

— Ну, вот так. Дам наводку. О движении машины. Или двух машин. Когда они будут к вам приближаться и как выглядят.

— Каким же образом, позволь полюбопытствовать?

— Подробности как-нибудь потом. Но, поверь, способ есть. Уже проверен на практике. Кстати, и лично в твоей работе.

Егор Иванович передал смартфон, на котором был снимок экрана — готовое к отправке письмо якобы из Днепропетровска, где рассказывалось о конспиративной квартире в Минске, облюбованной фашистскими погромщиками с Украины.

Полковник прочитал и изумленно спросил:

— Что это?

— Узнаёшь?

— Да, конечно. По этому письму проведена отработка. Всё подтвердилось. Террористы изъяты... и...

— Ну, это понятно, — перебил профессор. — А теперь самое главное — это письмо отправил тебе я.

— А откуда ты сам узнал?

— Я же говорю — позже. Ты всё равно сейчас не поверишь.

— Ничего не понимаю... Ну, ладно... Раз ты ручаешься и это уже не первый раз, то допустим... Тебе я доверяю, хотя, конечно, и не ожидал... Хорошо, включим твою помощь в схему. Продолжаем прорабатывать...

Беляков привычно вошел в подземные покои, где заседала Палата Мертвых. Встал на трибуну, достал флешку, вставил в USB-гнездо.

На большом экране высветились четыре фотографии...

Рассмотрев «дело», безмолвные «судьи» вынесли свой вердикт и встали.

После нескольких секунд ожидания все четыре фотографии окрасились кроваво-красным оттенком.

Начальник КОКСа вынул флешку, развернулся и покинул помещение.

Две черные легковые машины с белорусскими номерами, двигавшиеся в направлении Москвы, остановились на светофоре, ожидая разрешения на левый поворот. Прошло секунд двадцать, и они свернули с магистрали в направлении Рузы...

Из Минска Григорий Валентинович, Максим, Саня с Ирой и Вика выехали вскоре после полудня. До этого в экстренном порядке были изготовлены белорусские паспорта на другие имена и фамилии. Чтобы их пропустили российские пограничники, пришлось сделать все положенные дубликаты свидетельств о рождении и смерти. Якобы умер старший брат полковника, и он вместе с четырьмя детьми «покойного» едет на похороны. Наконец, запаслись нужными шевронами и знаками различия. Уже после пересечения границы, в Смоленске, купили пять комплектов камуфляжной формы.

До полузаброшенного дачного домика, где было спрятано оружие, Дашкевичи добрались без особых приключений, если не считать ужасной раздолбанной дороги.

Вика вышла из автомобиля, достала ключи и отворила калитку. За ней проследовали остальные.

Открыла дом, залезла в погреб и вытащила свертки:

— Всё в порядке.

Белорусы деловито перебрали «стволы», боеприпасы и гранаты.

— Нормально, — коротко сказала Ира.

Без лишних слов арсенал распределили по машинам. Вика привела всё в надлежащий порядок, закрыла погреб, дом и калитку.

Машины тронулись в путь. Через десять минут они вернулись на Минское шоссе и двинулись дальше на восток.

Заметно стемнело.

По обе стороны шоссе на многие сотни метров простирались заросли борщевика Сосновского. Прошлогодние высохшие «монстры» выше человеческого роста и уже начавшие пробиваться молодые побеги: видно было, что это неприхотливое растение обосновалось тут всерьез и надолго.

Молодые белорусы с некоторым недоумением, чуть ли не вытаращив глаза, глядели на эту картину.

— Основная сельскохозяйственная культура Российской Федерации... — наконец, в шутку произнес Саня.

— К чему такое ерничанье, — недовольно сказал отец. — Всё же наши братья...

— Ладно, понятное дело, это я так... Действительно, очень грустно, когда видишь, что богатейшую страну превратили в «фэйлед стэйт».

— Не представляю, как так можно запустить... — добавил Максим.

— Не вешаем нос, товарищи отпускники! — сказала Ира. — Хоть и погода так себе, и картина вокруг мрачноватая. Но пусть свежий западный ветер развеет тучи!

Действительно, было холодно и промозгло. Тяжелое свинцовое небо над головой, постепенно темнеющее, ощутимо давило психологически. Особенно если учесть, что совсем скоро предстоит сделать. Или не сделать...

Прямо сейчас было решено найти проселочную дорогу, свернуть на нее, отъехать на некоторое расстояние — и там разместиться на ночь. У белорусских гостей было в запасе несколько часов, чтобы более-менее вздремнуть в машинах...

— А там что вдалеке? — спросил Максим. — Тарелка какая огромная. Радиолокатор?

— Радиотелескоп, судя по карте, — ответил полковник.

— На территории России всё чаще встречаются следы древней более развитой цивилизации, — прокомментировал Саня.

— Готова? — спросил профессор.

— Да, — ответила Наташа.

— Тогда начинаем...

Несколько дней назад Егору Ивановичу удалось, наконец, наладить консоль отображения видео. Теперь всё то, о чем удалось «узнать» по этому необычному каналу, можно было визуализировать и фиксировать техническими средствами, хранить, копировать, передавать. Это было поистине эпохальным прорывом. Хотя, как правило, образы получались нечеткими, размытыми. Но это лучше, чем ничего.

Через несколько минут, похоже, получилось. На экране возникла картина, как заключенных сажают в автозак, он трогается, а следом за ним едет черный BMW.

На другом компьютере у профессора была карта с панорамой, чтобы сверять маршрут и видеть, где находятся «объекты».

Пока обе машины удавалось «вести». Хотя на какое-то время и наблюдение срывалось, и картинка смазывалась до совершенно неразборчивого состояния.

Тем не менее, в конце концов удалось выяснить даже номера машин. Все эти данные Егор Иванович оперативно отослал полковнику.

Машины ехали со скоростью около восьмидесяти километров в час. Скоро уже должны быть окрестности Калязина. Где-то там ждут «отпускники» — чтобы попытаться перехватить их и вызволить товарищей, которым уготованы пытки и казнь.

Вдруг оба автомобиля замедлили ход, съехали на боковую проселочную дорогу и остановились. Водитель BMW вышел и приблизился к автозаку. Конвоиры вылезли из кабины. Офицер КОКСа что-то им сказал, и они начали ждать.

Это было всего в пяти километрах от того места, где разместились Дашкевичи. Профессор незамедлительно дал наводку, и белорусы сорвались с места.

— Ну как, не укачало? — издевательски-участливо спросил офицер, отворив отделение для перевозки заключенных.

Те промолчали.

— Пока тут постоим. Через полчасика за вами приедет другая машина. Она-то и отвезет вас в нужное место.

— А почему так? — произнес Иван.

— Потому что этот официальный конвой вас сейчас как бы отпустит, и вы убежите, с концами, — пояснил сопровождающий. — А на самом деле вас увезут в Барвихинский централ. Это частная тюрьма под домом нашего начальника, откуда вы уже не выйдете. Вы проживете еще несколько дней — или несколько недель. Как решит генерал армии. Можно ли эти дни или недели назвать жизнью — сложный вопрос. Каждую секунду вы будете призывать смерть, но она к вам придет только тогда, когда это посчитают нужным. Вас всех ждет такой адище, о каком вы даже не догадываетесь. В конце вас в буквальном смысле на куски порежут, освежуют, выпотрошат... А потом, даже если еще живы будете, засунут в крематорий, прямо там же, при этой тюрьме...

Офицер захохотал. Четверо заключенных слушали его со смесью страха и отчаяния.

Смирнов посмотрел своим товарищам в глаза. И, изловчившись, прыгнул прямо на уполномоченного. Несмотря на то, что руки скованы. Но терять уже нечего — лучше уж погибнуть так, чем под пытками.

Ивану удалось сбить офицера с ног. За ним высыпали Денис, Гена и Рахим. Они бросились на куривших неподалеку двух конвоиров.

Всё это продолжалось не больше пяти секунд.

Но схватка была неравной — хоть соотношение было четыре на три, заключенные всё же оставались в наручниках. Теоретически можно было одержать верх в том случае, если всех конвоиров повалить на землю и начать прицельно бить ногами по их головам.

Этого сделать так и не удалось. Хотя офицер оказался сбит с ног, двое конвоиров не растерялись и дали отпор. Больше всех пострадал Рахим — в ходе потасовки он сильно ударился головой и упал без сознания.

Остальных трех заключенных разъяренные конвоиры повалили на землю и начали ожесточенно пинать.

И вдруг избиение прекратилось.

На месте появились еще несколько человек, в медицинских масках и перчатках, в камуфляже с надписью «Росгвардия».

Со всех пленников сняли наручники. Помогли подняться.

Офицер КОКСа и двое конвоиров неподвижно лежали на земле.

— Здравствуйте. Мы ваши друзья, — вежливо сказал один из «росгвардейцев», мужчина лет пятидесяти. С ним было двое молодых людей и девушка.

— Они просто оглушены, — добавил он, показав на валяющихся конвоиров.

И тут появилась еще одна женщина. Тоже в камуфляже.

Денис сразу же узнал ее. И не поверил своим глазам.

— Вика!

— Дениска!

Они бросились друг другу в объятия.

— Друзья, — сказал полковник. — У нас мало времени. Мы пока отойдем к машинам... Сожалею, но ваш товарищ погиб. Похоже, у него перелом основания черепа.

Белорусы удалились. И деликатно отвернулись.

Смирнов приблизился к лежащему на земле Рахиму. Подошли и Денис с Геной. Иван присел на корточки, осмотрел погибшего друга. С горечью глянул на товарищей. Закрыл рукой глаза убитого.

Потом взял пистолет валяющегося здесь же офицера КОКСа.

— Затаскивайте всех этих вовнутрь! — сказал он.

Через пару минут все трое были в отсеке автозака.

Офицер уже начал приходить в себя. Но Смирнов ударил его рукояткой пистолета по голове, и тот снова затих.

Снял оружие с предохранителя.

— Залезайте сюда.

Навел пистолет на голову лежащего офицера и нажал на спусковой крючок.

Передал пистолет Денису. Тот не стал ждать и застрелил одного из конвоиров.

Гена некоторое время медлил, но ему всё же удалось справиться с собой. Еще один выстрел оборвал жизнь второго конвоира.

Трупы оттащили подальше от двери.

Осторожно поместили вовнутрь тело Рахима.

— Прощай, товарищ, — сказал Иван, коснувшись руки рабочего.

То же сделали и Денис с Геной.

Постояли полминуты, сняв шапки и склонив головы.

Обернулись — и увидели «росгвардейцев», которые стояли, разделяя их скорбь.

— Пора, друзья, пора, — тихо поторопил полковник.

Освобожденные быстро переоделись в припасенную для них обычную гражданскую одежду и кинули свои зековские робы в отсек автозака. Взяли автоматы конвоиров и пистолет офицера. Закрыли дверь на ключ. Забрали свои личные дела, видерегистраторы из легковушки и водительской кабины автозака.

Обе захваченные машины свели в заросли борщевика и отогнали вглубь метров на сто — чтобы их нельзя было обнаружить сразу.

Тем временем с одного из своих автомобилей белорусы содрали полоску «Росгвардия». Убрали «российские» накладки на госномера. И тоже переоделись.

Наконец, две белорусские машины, забрав Ивана, Дениса и Гену, выехали на шоссе и помчались в направлении Калязина.

Пятидесятилетие образования СССР строители электростанции отметили досрочным пуском первого гидроагрегата.

На торжественный митинг приехали руководители партии и правительства Советского Таджикистана. Приветственное письмо по случаю знаменательного события прислал Леонид Ильич Брежнев. Он отметил огромное значение Нурекской ГЭС: новый энергогигант будет снабжать электричеством все республики Средней Азии, а водохранилище напоит пустынные и засушливые земли.

Два миллиона семьсот тысяч киловатт — такова проектная мощность грандиозного сооружения, в которое вложен труд представителей всех братских республик.

Вечером в квартире Шарифа Эргашева праздник продолжился. На эти дни у него остановились два гостя, два друга из России и Белоруссии — рабочий-передовик с ЗиЛа Виктор Смирнов и инженер МАЗа Петр Дашкевич.

У Шарифа с Фаридой было уже двое детей — Рашиду скоро должно исполниться два года и три месяца. А полгода назад родилась Зульфия. По этому случаю они недавно переселились в «трешку». Пока она была еще не до конца обжитая, не хватало мебели, но она была наполнена самым главным: счастьем и семейным уютом.

Через некоторое время пришел Вадим Гриднев с женой Верой и сыном Антоном, практически ровесником Рашида. Оба малыша расположились на ковре в одной из комнат и играли вдвоем, в то время как хозяева и гости готовились отмечать.

Телевизор показывал новости. Нурек стал героем дня — люди с гордостью смотрели репортаж о торжествах, участниками которых они только что были.

— У меня тост за всех нас, — сказал Шариф. — За свободный труд советских людей. За рабочие руки, которые создают богатство, принадлежащее всем нам. Богатство, которое со временем унаследуют они, — он показал на смежную комнату, где играли дети. — За нашу рабочую эстафету!

Комсомольцы Шариф и Вадим были активистами этой инициативы — когда коллективы ряда заводов-смежников, «по цепочке», своими силами сверх плана выпускают материалы и оборудование — в конечном итоге это было сделано ради ускорения процесса строительства объекта и ввода его в эксплуатацию. Именно Нурек стал родиной рабочей эстафеты.

— Выпьем за наш советский народ, — предложил Виктор. — За партию и правительство. За Леонида Ильича Брежнева — сил ему, здоровья и долгих лет жизни. За Ленинский Комсомол. Страна наша с каждым годом хорошеет и крепнет, наливается молодой силой. Везде — от Заполярья до южных пустынь, от западных рубежей до тихоокеанского побережья — поднимаются новые промышленные гиганты, прокладываются магистрали, осваиваются месторождения. И, как правильно сказал Шариф, всё это — наше! Наше! И никогда уже не будет такого, чтобы отдельные люди имели всё, а остальные, бедняки, на них пахали. Благодаря гению великого Ленина наш народ навсегда избавлен от угнетения! И он указывает путь всему человечеству!

— За дружбу народов, товарищи! — сказал Петр. — Я здесь уже в третий раз. Два раза в рабочей командировке, а сейчас — как почетный гость, представитель завода. Это замечательно, что Нурек строит весь Союз. Здесь труженики со всех концов страны. Так же, как и техника, оборудование. Всё это — наше, как здесь сказано. За братский союз советских республик! Мы единая семья, один за всех и все за одного!

— Золотые слова! — воскликнул Шариф. — Помнишь, Вадим, шесть лет назад? Нам по двадцать, мы оба отслужили, я вернулся в родной кишлак, а теперь город, где вовсю кипит стройка. И ты сюда же завербовался. Тогда и подружились. И вот — Ташкент...

— Такое не забывается, — подтвердил его товарищ. — Вся страна помогала восстанавливать. Мы туда — на весь законный отпуск. Я, как и здесь, лил бетон, а Шариф крутил баранку. Обратно — с морем впечатлений и контактами десятков новых друзей. А как нас, строителей, угощали узбекские колхозники!.. Ну и вот — за считанные годы на месте руин там вырос город-сад.

— Да, ради этого стоит жить! — произнес Шариф.

— И вот мой тост — за будущее, — сказал Вадим. — За детей. У нас с Верочкой есть Антон. У Шарифа с Фаридой — Рашид и Зульфия. Витя и Петя, насколько знаю, пока бессемейные. Но придет время, и они найдут каждый свою судьбу. И у них родятся дети. Следующее поколение нашего советского народа. Кем они будут? Строителями? Инженерами? Врачами? Учеными? А, может, капитанами звездолетов? Кто знает? Впереди у них — все пути! Потому что мы все — полноправные хозяева великой страны! Это так прекрасно — иметь твердую уверенность в завтрашнем дне, знать, что следующий год точно будет лучше предыдущего! Поэтому — за светлое безоблачное будущее! За мир во всем мире! За коммунизм, в котором будут жить наши сыновья и дочери!

...Никто из сидящих за столом не знал тогда, в 1972 году, и не мог знать, что Советский Союз менее чем через двадцать лет будет развален, что Таджикистан станет нищей и раздираемой вооруженным конфликтом страной. Что социализм уничтожат. Что их детище — Нурекская ГЭС — хоть и будет работать, но фактически вхолостую, не реализуя свой огромный потенциал из-за распада единой страны.

Не знали и не могли знать Шариф и Фарида, что их соотечественники будут вынуждены ездить в Россию и работать на капиталистов в качестве бесправных гастарбайтеров. Что их первенец Рашид найдет свою смерть на одной из таких строек — в городе Ленина, которому те, кому социализм стал поперек горла, сразу же после обретения власти вернут старое имперское имя. Что их внук, такой же бесправный гастарбайтер и зек, погибнет на далекой Волге в попытке бежать со смертельного этапа.

Не знали и не могли знать Вадим и Вера, что когда в разгар гражданской войны они попытаются выехать из Таджикистана, их расстреляют фашиствующие молодчики. Что Антона, которому после армии удастся осесть в Подмосковье, убьют грабители в Белоруссии. Впрочем, спустя несколько дней с этими отморозками рассчитается племянник Петра Дашкевича — Гриша, которому тогда, в семьдесят втором, исполнилось всего четыре года.

Не знал и не мог знать Виктор, что в октябре девяносто третьего его самого зверски убьют в Москве те, кто до этого убил Советский Союз. Что его сына Ивана, который тогда еще не родился, арестуют за правду, будут пытать и закроют в тюрьму по глумливому обвинению в «государственной измене».

И Петр не знал и не мог знать, что его маленькую внучку намеренно собьет машиной насмерть бандит, боевик педофильской сети. А его сына Дениса, который рассчитается с убийцей, посадят на долгий срок.

До начала перестройки оставалось двенадцать с лишним лет.

Две машины доехали до дальнего пригорода Калязина — одного из дачных поселков на притоке Волги.

— Вот здесь, — сказал Иван, показывая на зеленый забор из профнастила напротив искусственного пруда. — Хозяин дачу еще не открывал после зимы. Сейчас, я отслеживал его посты в соцсетях, проводит майские праздники с женой и сыном в Севастополе. По крайней мере, до Дня Победы они будут там.

— Больше никто не имеет сюда доступ? — спросил полковник.

— Нет, никто.

Запасные ключи нашлись в тайнике. Открыли калитку, потом ворота, после чего загнали оба автомобиля на участок.

— Как-то тут... не очень обустроено, — сказал Саня. — Одна лишь бытовка покосившаяся. А вокруг везде дома — какие-никакие, но полноценные.

— Жена из хозяина все деньги высасывает на текущие расходы по принципу «здесь и сейчас», а сама, естественно, не работает и не собирается. Куда уж... В долгах они как в шелках, — объяснил Иван.

Белорусы тем временем размотали висящий на заборе электрокабель, протянули его к столбу и воткнули штепсель в розетку на щитке.

— Есть ток, — сказал Максим.

— Времени на самом деле у нас мало, — предупредил полковник. — Полагаю, что в любом случае нельзя было пытаться ехать дальше. Как бы быстро мы ни ехали, максимум через полчаса вас бы хватились. Начались бы тотальные проверки на дорогах по всей области, и в соседних областях тоже. Хорошо хотя бы это временное убежище есть.

— Конечно, — согласился Смирнов. — Тут к тому же я, втайне от хозяина, припас одну важную вещь. Сейчас...

Он достал из кладовки лопату, подошел к нужному месту и через пару минут выкопал емкость. В ней оказалась карта памяти.

— Там файлы, — объяснил Иван собравшимся вокруг него людям. — Сведения особой важности...

И рассказал кратко — откуда он это получил и что там записано.

Саня присвистнул.

— Значит, СССР развалили целенаправленно? — спросил он.

— Разумеется. И у меня неопровержимое доказательство этого, — ответил Смирнов.

— Очень интересно, — сказал полковник. — Опубликуете?

— Да. И рассчитываю на вашу помощь. То есть опубликую в любом случае. Но лучше, если и вы это возьмете на себя.

Григорий Валентинович немного подумал.

— Ну, хорошо. Понятное дело, неофициально, не от лица моего ведомства, а в частном порядке. Раз уж и вы в любом случае...

— На самом деле я был в Минске в июле девятнадцатого. Проходил мимо здания КГБ, хотел даже зайти. Но не имел никакого представления, куда и к кому... Никого из ваших я не знал... И не имел представления, оцените ли это, нужно ли это вам...

— Почему бы и нет? Нужно, конечно, — задумчиво сказал полковник. — Не отказались бы... Безусловно, многое об этих мрачных страницах недавней истории известно и нам по долгу службы, но чем больше сведений, тем лучше.

— Там не только история, вот в чем дело. Ну, ближе к делу подробнее...

Иван вдруг внимательно посмотрел на одного из молодых белорусов.

— А вы случайно тогда, на День Республики, два года назад, не в патрульной милиции служили?

— Ага, — подтвердил Максим. — Мы виделись, что ли?

— Да, я спешил, не там дорогу перешел, у нас в России с этим проще... А вы меня остановили, отчитали, предупредили...

— А, да-да... Надо же... Мир тесен. Да, теперь припоминаю.

— Друзья, так что делать будем всё же? — спросил полковник. — Полагаю, у нас в запасе максимум несколько дней. Я думаю, вас будут искать внутри зоны диаметром несколько десятков километров — пока не найдут... Впрочем, пока не будем это обсуждать. Я только задал направление обдумывания. Еще обсудим. Пока предлагаю просто пожарить шашлык и отметить ваше освобождение.

И белорусские гости принялись готовить продукты, купленные по пути на дачу в одном из окраинных магазинчиков.

Иван тем временем достал старый ноутбук, хранящийся здесь, вставил туда флешку, убедился, что с ней всё в порядке, скопировал на жесткий диск все файлы с носителя, после чего начал набирать текст...

— Друзья, прошу, угощайтесь, — сказал Григорий Валентинович.

Только что пожаренный шашлык и всё остальное, что предстояло съесть и выпить, поставили на небольшой пластиковый стол. Пододвинули четыре стула и табуретку.

— Остальным придется постоять, — сказал Саня. — Больше посадочных мест нет...

Последними из вагончика вышли уединившиеся там на пару часов Денис с Викой.

— Вы, трое, как только услышим шум вертолета, или беспилотника, сразу, в ту же секунду, туда — в бытовку, — предупредил полковник бывших заключенных.

— Ясное дело, — сказал Смирнов.

Белорусы приладили планшет и запустили защищенный видеозвонок. На связи была лаборатория профессора. За столом там сидели Егор Иванович с Наташей, а также впервые приглашенные туда Надежда Кирилловна и Алла Михайловна.

— Ну... За свободу, — сказал полковник. — У нас всё получилось. — Хотя я еще до сих пор так и не разобрался, как именно Егору с Наташей удалось вас вычислить.

— Это мое научное открытие, — сказал профессор. — Никакой мистики.

И вкратце рассказал основные принципы.

— Потрясающе... — произнес Григорий Валентинович. — Это произведет переворот и в нашем деле. Не отбрасывая, конечно, традиционные методики, а дополняя их...

Иван внимательно всматривался в лицо Наташи. Ему определенно казалось, что он узнал девушку. Когда его пытали током в Лефортово, ему вдруг привиделся этот образ. Она пожелала ему, чтобы он держался и не сдавался...

— А мы случайно не виделись по этому необычному каналу третьего февраля прошлого года? — спросил Смирнов Наташу.

Она кивнула.

— Да, я всё это видела. Сначала, правда, подумала, что это нечто вроде сна. Но потом быстро разобралась, что так можно видеть реальность, находясь далеко...

— Подумать только... Даже не верится, что такое вообще возможно... — протянул Иван. — Лишь бы врагам не досталась эта технология.

— Не достанется. И маловероятно, что сами дойдут до нее, — заверил профессор.

— Спасибо вам огромное, товарищи! — сказал Смирнов. — Если бы не вы... Страшно подумать, что с нами было бы уже в эти самые минуты. Тот офицер, которого я пристрелил потом, сказал нам, что нас везут на жуткие пытки и казнь. В «Барвихинский централ». То есть тайную частную тюрьму начальника КОКСа, откуда нет возврата.

— Что и говорить — фашисты, — прокомментировал Григорий Валентинович. — Хоть и «союзники», но мы всё знаем и понимаем. То и дело норовят нож в спину всадить. Эта история с «вагнеровцами», к примеру... И это еще не всё — наиболее безумные представители их правящих кругов всерьез даже рассматривали вариант организации убийства нашего президента. Так что иллюзий у нас нет.

Иван немного помолчал.

— Задам вам деликатный и непростой вопрос. А если вдруг... российская власть устроит тут массовую резню мирного населения, сгон людей в концлагеря, геноцид... ну, на фоне всей этой якобы пандемии. То есть пойдет на тотальную перезагрузку самых основ режима, в общемировом ключе. Сейчас от хозяев России можно всего ожидать, они одержимы бешенством. Ну, а если не так жестко — то хотя бы в форме слива власти Увалову через якобы майдан. Вы будете просто издалека наблюдать? Или как?

— Ну, вы же понимаете, что я не могу говорить за решения, которые не я принимать буду, — осторожно ответил полковник. — Это прерогатива Совета Безопасности республики во главе с президентом. Мы-то, конечно, выполним любой приказ... Правда, ребята? — обратился к Сане, Ире и Максиму.

Те с готовностью подтвердили.

— Все эти десятилетия бытовала поговорка — если Батька двумя дивизиями перейдет границу, к Москве подойдут уже двенадцать, — с усмешкой сказал Иван.

— Ну, во всяком случае, видите, вас мы сегодня утром спасли. В практически безнадежной ситуации. Приятный, так сказать, сюрприз... — многозначительно произнес Григорий Валентинович.

— Да, спасибо еще раз... — поблагодарил Смирнов. — И, вот ещё что... давайте поможем семье Рахима. У него остались мать, жена и четверо детей. Я вам дам логин и пароль от интернет-банка моей соратницы и компаньона, хранительницы фактически моего счета... Облако, где фото карточки с сеансовыми ключами. Реквизиты и контакты... Переведите... если вдруг чего... два миллиона... Это карточка его мамы.

— Да, разумеется... Сделаем, — пообещал полковник. — Может, даже в Беларуси поселим, если, конечно, захотят... Но это значит...

Иван вздохнул:

— Всё может случиться.

Ира сказала:

— Если что, есть шанс пройти лесами. Мы готовы составить вам компанию.

— Да, пробирайтесь потихоньку к нам, — добавил профессор. — Будем страховать, предупреждать о засадах и облавах.

— Мы посоветуемся, — ответил Смирнов. — Но — как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему. Мы в любом случае не имеем права вас подставлять под удар. Вы пока еще чисты, вас никто не ищет. Самое главное вы уже сделали — если мы погибнем, то в честном бою, а не корчась от мук на пыточном ложе. Живыми им в руки не дадимся. И содержимое флешки станет достоянием общественности. Надо было мне сразу это сделать. Но ждал подходящего момента... Вот и дождался, видимо...

Обед продвигался не спеша.

— Я всегда присматриваюсь к вашей стране. Правда, побывал там, увы, только один раз. Думал даже поселиться, — рассказывал Иван. — Ваша республика — единственная, которая сохранила курс на развитие после падения советского социализма. Пусть и без слов «советский» и «социализм». Все остальные, включая Россию, деградируют. Пожирают себя. То, что Украина стала фашистским государством, то, что Россия вплотную подошла к превращению в цифровой лагерь смерти, — это закономерно. И неизбежно при разделении общества на кучку небожителей и море обслуживающих их рабов. Вы развиваетесь, потому что не превратили народ в навоз ради блаженства избранных, небожителей, носителей частных интересов, как у остальных. Да, у вас мало ресурсов. Если бы у вас были хотя бы ресурсы Украины, не говоря о российских, то всё постсоветское пространство жило бы сейчас по-другому. Да и весь мир. Вы задаете путь вперед. А остальные режимы ничего, кроме падения в пропасть, не предлагают. Только у вас есть реальный потенциал. И неважно, как вы называетесь.

— Согласен, Иван Викторович, — сказал профессор. — Поэтому мы, белорусские коммунисты, единственные на постсоветском пространстве, кто целиком поддерживает действующую в стране власть. В прошлом году нашу республику пытались сломать. Но мы выстояли. А те так называемые «невероятные», БЧБ, змагары, покушавшиеся на народную свободу, явили истинное нутро и сгинули, как персонажи «Вия» на рассвете.

— Угу, — подтвердил полковник. — «Невероятных» больше нет. Есть только кучка ворюг, предателей, алкашей и шлюх. И ты правильно сказал, что они покушались на свободу народа. Хотя они, конечно, провозгласили себя носителями этой свободы, а нас, соответственно, ее душителями. На самом деле, используя риторику свободы, змагары хотели сделать так, чтобы у каждого из представителей большинства свободы стало несравнимо меньше, чем сейчас. Только у нас в Беларуси сотруднику силовых структур можно кинуть упрек, что, мол, вы не служите народу. В России если спросишь, ты народу служишь или кому, то многие сразу же ответят — да, служу власти, а народ подавляю, и чего такого?.. Нет, такое возможно только в действительно свободном государстве.

— Отлично сказано, — продолжил Егор Иванович. — Наша Беларусь — страна для тех, кто хочет просто спокойно жить и работать, растить детей, не наживаться за счет других, не пытаться эгоистически возвыситься над остальными. И нет для нормальных людей страны свободнее, чем наша. А в представлении паразитов и мечтающих стать таковыми Беларусь — тюрьма. Потому что власть, подумать только, не ублажает их дегенеративные интересы. Вот те же змагары — на протяжении десятилетий им всё неймется — спят и видят, чтоб наша республика стала таким же концлагерем, как у всех соседей. Там, у них... ну, где вы сейчас хотя бы находитесь... государство яростно подавляет простых граждан, которые даже и не претендуют на власть. В Беларуси же ограничивается свобода только тех, кто покушается на свободу обычных, законопослушных людей. Ограничивается свобода тех, кто планирует в случае прихода к власти согнать миллионы людей в цифровой концлагерь, присвоить им номера, пустить на насильственные медицинские эксперименты, запрещенные Нюрнбергом...

— Змагары называют себя революционерами, но это была никакая не революция, а контрреволюция, мятеж, попытка фашистского переворота, — сказала Алла Михайловна. — Сейчас, как тут верно сказано, противодействие власти направлено только против них. Они действительно жаждут, дорвавшись до власти, ввести гораздо более жесткие запреты, причем затрагивающие не меньшинство, а большинство.

— Мы просто хотим нормально жить и работать, и для нас действительно в прошлом году было крайне неприятным открытием то, что столько людей жаждут возвыситься за счет других, даже рискуя собственным благополучием, — произнес профессор.

— И давление будет нарастать, — добавила Надежда Кирилловна. — Они примутся вводить санкции, вплоть до секторальных. Пока только персональные. Но тут смешно даже... У наших руководителей блокируют несуществующие на Западе активы именно за то, что их не существует.

— В общем, наша республика стала точкой, где сошлись многие линии напряжения, — сказала Наташа. — Сейчас в Беларуси решается судьба не только одной Беларуси.

— Именно так, — согласился Смирнов. — Белоруссия выстояла против поработителей. Руководство и народ вашей республики уверенно, четко и, я бы даже сказал, красиво обломали машину, которая до этого с легкостью рвала и сминала других. И вынудили всех этих респектабельных на Западе сорвать маску и явить всему миру свое истинное нутро. Да, Белоруссию часто называют наиболее правильным, что ли, осколком СССР. Но на самом деле она не осколок, а молодой побег у мощного срубленного дерева. Белоруссия для нас, россиян, такая же родина, как и Россия для вас, белорусов. Просто вся наша огромная страна, кроме вас, захвачена фашистами. Да, понятно, приходится соблюдать пока политес, признавать друг друга как суверенные страны, даже делать вид, что союзники... Но... Вообще, в последнее время я склоняюсь к мысли, что миссия Белоруссии — рано или поздно, когда подоспеет время, помочь братскому российскому народу, чтобы вот это единое древо возродилось и восстановило свою мощь. Стать новой точкой сборки. По аналогии с тем, что исторически уже было не раз в истории русской цивилизации. Но уже с классовым, актуальным сейчас, подходом. Ваша республика стоит в окружении врага, как Брестская крепость, как Братский партизанский край. И Белоруссия, если хочет остаться Белоруссией, рано или поздно должна стать чем-то большим, нежели Белоруссия, выйти за свои границы, осознать свою миссию как форпост и зачаток чего-то масштабного, что способно преобразовать мир и вывести его на новые рубежи, когда придет время. Пусть и не прямо сейчас. А в нужный момент, не раньше и не позже. Я уверен, что именно ради этой миссии она все эти десятилетия жила и развивалась, сумела себя защитить в грозовом двадцатом году. Так ведь?

— Исторические переплетения, безусловно, сложны, — ответил профессор. — Но по сути возразить мне здесь нечего. Я вижу точку ближайшего разлома в ситуации с Россией, которую планомерно готовят к войне против Китая в интересах Запада и правящей российской верхушки.

— Да уж... — прокомментировал Гена. — Эти выродки, как правильно втолковывал нам все эти месяцы Иван, отняли у нас всё. Отнимут и жизнь, погнав на убой на Амур.

— Для тех, кто выступает за социальный прогресс, очень важно, чтобы сохранился нынешний курс в таких странах, как Китай и Белоруссия, — произнес Смирнов. — Их миссию сейчас, в пору кромешной социальной ночи над планетой, нельзя переоценить. Ведь если вдруг коммунисты поставят цель победить снова в какой-то стране, например, в России, то им придется, преодолевая яростное сопротивление беспощадного и сильного врага, создавать партию, делать революцию. С весьма призрачными шансами на успех. А потом, даже если удача семнадцатого года повторится, — восстанавливать народное хозяйство, сшивать заново экономику. И в итоге они окажутся на том же уровне, какой уже достигнут в Китае и Белоруссии. Хотя, конечно, я прекрасно понимаю, что с опорой только на внутренние силы российским коммунистам уже не победить.

— Неудивительно — ведь они бледная тень тех, кто был век назад, — сказал Денис.

— Разумеется, — согласился Иван. — У тогдашних революционеров абсолютным приоритетом было уничтожение строя угнетения. А у нынешних красной чертой является сохранение собственной жизни, здоровья и свободы. Настоящая же борьба начнется, когда борцы будут наносить удары, необязательно даже физические, прекрасно понимая последствия. Понимая, что могут попасть в тюрьму, даже на эшафот.

— Угу, — произнес Игнатенко. — Как в «Чиполлино» — если у власти преступники, то место честным людям в тюрьме.

— Но мы свободны, — сказал Смирнов. — Мы все родились в свободной стране. И никому не отнять у нас эту свободу, мы будем свободными до последнего вздоха. Только тот свободен, кто ощущает себя полноправным, еще с советских времен, хозяином страны, а ее нынешних властителей рассматривает как нелегитимно захвативших власть оккупантов. И не надо страшиться смерти. Тот, кто умирает просто так, без цели, без великой миссии, тот умирает навсегда. А кто уходит, жертвуя собою ради свободы и справедливости, ради счастья и прогресса человечества, тот живет бесконечно.

— Абсолютно верно, — согласился профессор...

Иван под запись рассказывал о том, что собой, со слов бывшего священника Мезенцева, представляет так называемый Экселенц-Орден, — с опорой на те данные, которые узнал до «исповеди», из этих секретных аудиофайлов. О проекте тайного «рейтингования» граждан под названием «Призма». О планах тотальной регулярной насильственной вакцинации. Это заняло около получаса.

И еще «откровение» — об автокатастрофе 4 октября 1980 года:

— Один из основателей преступного Ордена, генерал-полковник КГБ Владислав Волин, от имени и по поручению председателя, на фоне подготовки к возможному назначению Машерова на должность руководителя союзного правительства выманил его на якобы конфиденциальную встречу. Чтобы со своей стороны предоставить кое-какие сведения деликатного характера и обменяться важными мыслями, сверить, так сказать, часы. Петр Миронович согласился. Договорились на четвертое октября, нерабочий день, после обеда... Место встречи — Жодино, дальний пригород Минска в направлении Москвы. Накануне бронированный автомобиль Машерова привели в негодность, разбив фары — якобы в гараже один из шоферов допустил неудачный маневр. Пришлось ехать на «чайке», которая не могла выдержать столкновения с грузовиком. До этого распустили слух, будто первый секретарь ЦК погиб в автокатастрофе. На самом деле это был психологический отвлекающий маневр — чтобы сам Петр Миронович ничего не заподозрил, чтобы пребывал в уверенности, что раз такие слухи ходят, то никакого подвоха точно ждать не нужно, что, наконец, по фронтовому поверью, бомба дважды в одну и ту же воронку не попадает. Как только Машеров выехал из Минска, в штаб Волина в том же Жодино поступил первый условный сигнал. Сразу же оттуда выехал самосвал ЗиЛ с картошкой, которым управлял истинный убийца — ныне начальник КОКСа генерал армии Андрей Беляков, а тогда старший лейтенант госбезопасности, спортсмен-автогонщик, тренировавшийся и участвовавший в соревнованиях с подростковых лет. Прошедший к тому же водительские спецкурсы при Девятом управлении. На пассажирском сиденье сидел тот, кому предстояло пойти под суд, — местный водитель, сексот. По пути они встретили участвующий в схеме МАЗ. После прохождения кортежем Машерова второй контрольной точки раздался еще один сигнал, и МАЗ, также с водителем-сексотом за рулем, поехал, держа ЗиЛ у себя на хвосте. То есть он якобы ехал со «странной» скоростью, то замедляясь, то разгоняясь, не позволяя ЗиЛу обогнать себя — хотя формально правил не нарушал. Передовая машина сопровождения, «волга», за рулем которой был сексот КГБ в рядах милиции, выехала на короткое время на встречку, дав тем самым сигнал МАЗу, что всё в порядке и нужно действовать по плану. Увидев кортеж, в котором был правительственный лимузин, водитель МАЗ, соблюдая правила, начал прижиматься вправо. Стал сбрасывать скорость — но, выполняя еще и тайный план, не нажимал при этом на тормоз, а уменьшил обороты двигателя. Как потом объяснил, потому, что был тяжело нагруженным. Соответственно, задние габаритные огни не загорелись — и подставной водитель ЗиЛа, в свою очередь, мог утверждать, что по этой причине не успел должным образом среагировать и вынужден был уйти на встречку, чтобы не врезаться в зад МАЗу. Беляков начал выворачивать влево. Тем временем «волга» форсированно проскочила мимо на высокой скорости, фактически отказавшись принять на себя возможное столкновение и освобождая дистанцию как раз для этого столкновения. Задачу облегчало то, что она не была оснащена спецсигналами — это давало подставному водителю ЗиЛа возможность изложить еще одно оправдание смертельного маневра: мол, не слышал сирены, из-за МАЗа не видел, что творится впереди — и думал, что встречка пустая. Правительственный лимузин оказался под ударом. Он и последовал незамедлительно — Беляков подставил ЗиЛ под «чайку». Машеров погиб через несколько минут. Обоих лиц, ехавших в кабине ЗиЛа, госпитализировали. Беляков был в коме две недели, лежал в реанимации, перенес операции. Подставной водитель отделался легче, хотя тоже получил травмы и ожоги. С места изъяли именной портфель Машерова, там были его личные бумаги. Они хранятся в России в распоряжении... ее нынешних владельцев. Которые всё и устроили. Но это заговорщикам не помогло — записи зашифрованы, и прочитать их не удалось до сих пор. Для отвода глаз в портфель подкинули рутинные малозначащие документы.

— Да-а... Ясно, — сказал полковник, как только запись прекратилась. — Картина очевидна... И про подставного, про сексотов, в общем, тоже не откровение. Их привлекать сейчас нет смысла — один из них уже свое отсидел, хоть и не совсем за то. Решили не ворошить прошлое, пусть доживают свой век. Но рано или поздно тайное становится явным. В таких подробностях это, признаюсь, нам известно еще не было. Что ж, пусть люди будут знать. Пусть это идет не от нас, а от вас — вы, как я понимаю, вне зависимости от участия моего ведомства намерены это обнародовать?

— Да, именно так, — подтвердил Иван. — Опубликуем непременно. Пусть россияне поймут, наконец, кто на самом деле ими правит...

Первый вертолет пролетел, когда солнце начало клониться к закату. Трое бывших зеков успели спрятаться в бытовке.

— Наши люди, выдвинувшиеся в эти края, подтверждают, что тут какой-то адский шмон начался, — рассказал полковник. — На дорогах заслоны, все машины проверяют, смотрят багажники. Объявлен режим контртеррористической операции по Калязинскому району и всем прилегающим. Из Москвы, Твери и Ярославля нагнали силовиков. И они прибывают и прибывают. Скоро тут будет жарко... Вас троих объявили во всероссийский розыск как особо опасных террористов, ориентировки чуть ли не из каждого утюга...

— Нам надо посовещаться, — сказал Смирнов.

Иван, Гена, Денис и Вика ушли в бытовку и сели в ближней комнатке.

— Ну, что делать будем? Прорываться в Белоруссию? — спросил Смирнов.

— По лесам и болотам? — отозвался Денис.

— Да, по крайней мере, в ближайшие несколько десятков километров. И сразу же, кстати, препятствие — Волга. В западном направлении тут рядом ее русло. Мосты, конечно, контролируются, а форсировать незаметно — ну, не знаю...

— Есть гарантии? — спросил Гена.

— Саня с Ирой уверяют, что помогут. Но, честно говоря... Сотни километров...

— Прятаться тут долго нельзя, это ясно, — сказала Вика. — Найдут в любом случае.

— Угу, — подтвердил Смирнов.

Все помолчали.

— А стоит ли? — вдруг произнес Гена. — У меня лично будущего уже нет. Всё позади. Жена умерла, потом умер сын. А я здесь, как крыса, загнанная в угол.

— Если уж на то пошло, то и у нас похожая судьба, — сказала Вика. — Дочку убили эти твари. Больше детей у нас не будет. И тоже в загоне. Нет, я в любом случае мужа не брошу. Разделю судьбу, какая бы ни была.

Дашкевич обнял и поцеловал жену:

— Даже не знаю тогда... Значит, в открытую?

— Оружие-то есть, — ответила она. — Достаточно, чтобы устроить шухер. Да, нас прикончат, но, по крайней мере, в схватке, а не в подвале, куда везли вас эти сволочи. Отомстим им. Отомстим.

— Ну, раз ты так говоришь... — произнес Денис. — Я тоже склонялся к этому. Да, все там будем. Но важно, как уйти. Может, действительно пришла пора.

— Я со всеми, — просто сказал Игнатенко. — Мы одна команда.

— Да, — согласился Иван. — Одна команда. Один отряд. Боевой отряд... имени Петра Мироновича Машерова. Прославленного партизанского командира, между прочим. Его соединение с опорой на местных жителей за два года до полного освобождения Белоруссии Красной Армией собственными силами очистило от фашистов Россоны с окрестностями — и советские люди уже не отдали этот район оккупантам.

— Отряд имени Машерова... — повторил Денис. — А что? Для меня это честь. Дед с бабушкой воевали, как я говорил. Россоны освобождали, им тогда и шестнадцати не было.

— Надо же... Мой прадед там как раз погиб, — добавил Гена. — Он был офицером, родом из Одессы, служил в Даугавпилсе. Его беременную жену — агронома, командированную в Латвию в начале сорок первого, — спасло то, что в середине июня она уехала в Смоленск к маме, которую свалил инсульт. Скоро та умерла, уже после начала войны, и прабабушке удалось эвакуироваться на восток, а после освобождения Одессы родители прадеда, партизаны-катакомбники, пригласили ее с маленьким сыном пожить у них. Сам же прадед при отступлении оказался на Витебщине с однополчанами в окружении — обосновались в лесах, даже удалось напасть на лагерь военнопленных, освободить их. К ним приходили новые люди — и так за месяцы сформировался полноценный партизанский отряд. В конце концов, он перешел в подчинение к Машерову. Создали мощный кулак, и объединенными силами там удалось поднять всенародное восстание против оккупантов... Вот такие у меня были предки. Так что же, мы хуже них? Мы тоже не сдадимся новым фашистам. У нас есть оружие. Умрем, но не сдадимся.

— Да, дадим бой, — подтвердила Виктория. — Покажем людям, что надо драться, даже в безнадежной ситуации, а не сопли жевать.

— Ну, вот и порешили, — подвел итог Иван. — Кто командиром будет?

— Вика, — предложил Денис. — Как тренер-инструктор по страйкболу. Служивших среди нас нет.

— Меня за эти месяцы они научили немного, потренировали... — сказала Виктория.

— Ну, тогда тем более, — ответил Смирнов. — Возражений нет? Принято.

— А комиссаром, замполитом будет Иван, — предложила Вика. — Я вижу, вы хорошо сдружились за эти месяцы, он имеет авторитет. Правильно я поняла?

— Да, — произнес Гена. — Он нам многое объяснил...

— Конечно, согласен, — откликнулся Денис...

Уже наступил вечер. Содержимое флешки вместе с записью речи Смирнова про тайны Экселенц-Ордена и про убийство Машерова было зашифровано, переписано на ноутбук белорусов, а также залито на сервер, фактически контролируемый работниками КГБ, сослуживцами Григория Валентиновича.

— Ну, вот и всё... Точно не хотите попытаться? — спросил полковник.

— Не видим смысла, — ответил Иван. — Нам бежать некуда. Не говорю, что это наша Родина, потому что и Белоруссия тоже наша Родина в такой же степени. Но просто... Хватит бегать, прогибаться, молчать — в наивной надежде на то, что не тронут, позволят и дальше заниматься примитивным реконструкторством, отправлять карго-культ. Пора бы коммунистам и запал поднести. Если они, конечно, есть. Чтобы хотя бы все задумались.

— Склоняем голову перед вашим решением, — сказал по видеосвязи профессор. — Мы будем наблюдать это. И, возможно, даже запишем картинку.

— Даже так? До чего дошел прогресс... — произнес Иван. — Жаль только, что не доживу до нового великого технического и социального прорыва...

— Если хотите, можете попытаться. Есть шанс, — предложила еще раз Ира.

— Нет, спасибо, — возразил Смирнов. — Мы остаемся. Будем отбиваться. Надеюсь, положим тут фашистских псов... Хотя бы кого-нибудь. Будет им еще одна битва на Волге!

Белорусы и россияне постояли друг напротив друга.

— Ну, всё, пора, — произнес полковник. — Славного боя вам! Прощайте!

И все обнялись — каждый уезжающий с каждым остающимся.

— Как только будем в Беларуси, отзвонимся, — добавил Григорий Валентинович. — Вот планшет, держите. Постарайтесь, чтобы он не попал в руки врага. Если всё пройдет без приключений, то свяжемся ориентировочно под утро.

— Хорошо. Счастливого пути, друзья!.. — громко сказал Иван.

— ...И возвращайтесь обязательно, — уже тише добавил он. — Чтобы окончился Час Быка...

— Счастливо! — в один голос произнесли Гена, Денис и Вика.

Белорусы сели в две машины и выехали с участка.

Бойцы отряда имени Машерова, каждый с автоматом, вышли вслед за ними на дорогу, ведущую к главному въезду.

Автомобили вырулили на покрытое щебенкой полотно. Дали прощальные гудки и тронулись в путь.

Четверо некоторое время прощально махали им вслед. Постояли, пока машины не скрылись за поворотом в полукилометре от участка...

Дашкевичей остановили дважды — в пригороде Калязина, а также ближе к Сергиеву Посаду, на границе областей. Придирчиво осмотрели их самих, их документы и машины. Но ничего подозрительного не нашли — и пропустили дальше.

Российский пограничный контроль Дашкевичи прошли без проблем. Уже начало светать, когда обе машины въехали на территорию Белоруссии.

Остановились на обочине. Вышли — отдохнуть, размяться и отдышаться. Всех заметно клонило в сон.

— Вот и Родина... Свободная наша земля, — тихо произнес Саня.

— Какой кошмар там у них творится... — добавила его жена, вглядываясь в предрассветный туман, светлеющее небо на северо-востоке и развевающийся на ветру красно-зеленый флаг республики.

Глаза у Иры блестели.

— Доброе утро, моя Синеокая. Доброе утро...

Сообщение о благополучном возвращении сбросили в семейный чат.

Егор Иванович и Наташа сразу же ответили. Поздравили и написали, что готовы к «погружению», то есть начнут прямо сейчас отслеживать, что происходит там, на Волге, — с применением этой странной и необычной технологии.

Началась расшифровка залитых на сервер файлов. Это заняло несколько минут.

В этот час, пока остальные спали, дежурил Иван. Он и принял звонок.

— Доброе утро. Как вы там? — спросил полковник. — Мы доехали благополучно. Архив расшифрован и открыт для скачивания. Ссылка в мессенджере, проверьте. Егор с Наташей обещают, что будут наблюдать.

— Отлично, спасибо!.. Есть ссылка, — подтвердил Смирнов.

Тем временем все проснулись и поприветствовали Дашкевичей.

Секунд десять длилось молчание.

— Удачи вам, друзья! — произнес, наконец, Григорий Валентинович. — Думаю, не последний раз мы в России, доведется и еще побывать...

— Всегда добро пожаловать, — ответил Иван. — Спасибо вам за всё! И за то, что сделали, и за то, что сделаете еще... Прощайте! Земной от нас всех поклон Беларуси!..

— ...Ну что, готовы? — спросил Смирнов друзей, когда разговор завершился.

Все трое молча кивнули.

— Тогда — вперед...

И за несколько минут на самых разных ресурсах и платформах в Сети появилось воззвание от имени ранее неизвестного «боевого отряда имени П.М. Машерова». С фотографией бойцов — в камуфляже, оставшемся от белорусов, и с автоматами в руках. На заднем плане — поднятый над бытовкой красный флаг.

В обращении «к советскому народу и всему прогрессивному человечеству» говорилось, что власть в СССР захватили заговорщики и предатели с целью уничтожения социализма и коллективного, в кругу «своих», присвоения всех народных богатств. Вплоть до личного имущества и даже тела каждого жителя. Рассказывалось про Экселенц-Орден, про то, как на самом деле устроена власть, про многие тысячи бессудных убийств тех, кто стоял на пути рейдеров, начиная еще с советских времен. О том, как погиб руководитель Белорусской ССР в далеком восьмидесятом.

Подчеркивалось всемирно-историческое значение Советского Союза как государства, наделившего весь народ правом равного совладения единой собственностью, даровавшего каждому гражданину невиданную ранее свободу.

Не забыты были и всемирные планы по тотальной консолидации капитала, по надеванию на всех трудящихся цифровых и биологических ошейников. Вплоть до совершенно безумных планов сгона населения, под предлогом обострения «пандемии», на «человечьи фермы». То бишь концлагеря — с «утилизацией» тех, кого государство признает «опасными» и «лишними».

В воззвании упоминалось о намерении владельцев России в не столь отдаленной перспективе, изобразив «переобувание», начать давить на Китай в интересах глобального капитала. Вплоть до готовности положить на амурских берегах огромное количество пушечного мяса лишь ради того, чтобы владыки и их отпрыски продолжали жить в неописуемой роскоши на Западе. Чтобы в итоге над всей Землей навсегда захлопнулась крышка гроба в виде установления единой планетарной изуверской диктатуры.

Одним из пунктов было предупреждение, что власть в лице Ордена готовит режиссируемую замену Путина на Увалова. Людей призвали проявлять бдительность и не вестись на это политическое мошенничество.

Всех российских силовиков авторы обращения призвали перестать служить преступникам и перейти на сторону народа.

А в конце — призыв смести власть орденских упырей, предать их всех суду за измену Родине, массовые убийства, геноцид и другие преступления против человечности.

И после всего этого — ссылка на скачивание файла-архива со сведениями особой важности — аудиозаписями с секретными разговорами и их текстовой расшифровкой.

В качестве подписи — упоминание о каждом из бойцов. С краткой биографией. Касательно трех сидевших — за что в действительности оказались в заточении. И что власть имущие хотели сделать с ними в эти дни.

— Не вижу смысла включать в обращении отдельное напутствие коммунистам, — сказал Иван. — Если мои товарищи не совсем уж глупые, то поймут и так. В крайнем случае, пусть обратятся к опыту истории. Мы же отныне послужим камертоном, нас будут чтить, на нас будут равняться.

Было уже совсем светло — до восхода оставалось меньше часа...

Белякова разбудил срочный звонок. Это был Лосев.

По мере того как начальник КОКСа выслушивал доклад, лицо его искажалось гримасой бешенства.

— Что-о-о?! Как слили? И это невозможно удалить? — заорал он, уставившись зачем-то на подлинную античную скульптуру Венеры возле камина.

Катя-лоли испуганно спряталась под одеяло. Таким разъяренным она своего хозяина никогда не видела.

— Невозможно. Заграничный сервер. По предварительным данным, белорусский. Началась вирусная рассылка. Видно, что работают не только первоначальные инициаторы. Остановить не представляется возможным.

— Суки! ... ! ... ! — заметался по спальне генерал армии.

— Туда направлена группа захвата, — говорил Лосев. — С минуты на минуту начнется операция.

— Брать живыми! Только живыми! Отвечаете за это головой! — проорал Беляков.

— С полигона в Удомле как раз в это время перебрасывали «Каратели». Три машины. Их тоже послали на место.

— Хорошо. Я скоро буду. Вылетаю на вертолете.

Около четырех утра, перед восходом, внезапно пропал интернет. Отключилось и электричество — похоже, во всем поселке, а, может, и в части района. 4G-роутер, через который выходил в Сеть ноутбук, уже не работал на прием и передачу, несмотря на то, что продолжал получать энергию от компактного источника бесперебойного питания. Перестал работать и планшет, который оставили белорусы. Его сразу же пришлось бросить в таз с водой — чтобы враги дистанционно не извлекли данные.

В общем, теперь отряд оказался лишенным какой-либо связи с «большой землей».

— Ну, вот и всё... Довольно-таки быстро. Счет пошел на минуты, — сказал Иван. — Мы сделали, что могли. Дальнейшее распространение возьмут на себя белорусы. И все, кто сочувствует, кто неравнодушен.

— Да, — согласился Денис. — А мы встретим врагов здесь. Отомстим им за наши исковерканные судьбы.

— Они за всё ответят, — добавил Гена.

— Друзья, вместе мы сила, — произнесла Вика и протянула перед собой правую руку, приглашая мужчин встать в круг. Денис положил свою руку на руку жены. К ним присоединился Иван, последним ладонь положил Гена.

Солнце уже бросало на землю первые лучи: в отличие от вчерашнего дня, сейчас было малооблачно.

Ветер время от времени вздымал полотнище советского флага, водруженного над домиком. Хозяин участка сочувствовал коммунистам — хоть и нигде не состоял, поскольку работал на государство. Его ждет неприятный сюрприз, но что делать...

Бой начался неожиданно. «Каратель» взломал запертые ворота и ворвался на территорию. Вике практически сразу же удалось подбить его из гранатомета.

— Если увидите, как недалеко упадет газовая граната или что-то такое с усыпляющим газом — кончайте нас сразу, — скомандовала она. — Задерживайте дыхание, хватайте «лимонку», выдергивайте чеку и бросайте тут же. Через три-четыре секунды всё будет кончено.

«Машеровцы» укрылись за бытовкой, которая стояла в дальнем по отношению к воротам углу участка. Дашкевичи вели огонь по пытавшимся прорваться к ним представителям власти, а Иван с Геной контролировали тыл, чтобы к ним не зашли сзади, через двухметровый забор.

Видно было, что их хотят взять живыми. Взять измором. Стала очевидной тактика — ждать, пока у осажденных не кончатся боеприпасы. Пока их, правда, хватало. Тем более что нападающие не стремились особо лезть на рожон.

Так, в вялой перестрелке, прошло около двадцати минут.

Вика взяла ручную гранату, выдернула чеку и бросила за забор, туда, где, по ее расчетам, могли быть осаждающие. Раздался взрыв — и сразу за ним крики боли и проклятия. Посыпались автоматные очереди — не прицельные, а скорее устрашающие. Значит, попала.

Прошло еще минут двадцать. Обмена выстрелами практически не было.

Вика бросила еще гранату. И, видимо, тоже не впустую.

— Осталось две, — сказала она. — И пара тротиловых шашек.

— Сдавайтесь! — заорала где-то за забором звуковая установка «Карателя». — Сдавайтесь! Гарантируем, что не расстреляем.

— Естественно, не расстреляют, — усмехнулся Смирнов. — Разрежут заживо на куски где-нибудь в подземной тюрьме. Нет, спасибо...

Вика бросила предпоследнюю гранату. И, видимо, взрывом опять кого-то задело.

— Жаль, выстрел из РПГ только один... — сказал Иван.

— Что было, то было, — откликнулся Денис. — Спасибо и на этом. И, на наше счастье, они не знают, что он и был один. Поэтому пока больше не врываются.

Прошло еще несколько минут.

В небе показался вертолет. Он не стремился подлететь близко, а, казалось, наблюдал, что тут происходит. Все четверо бойцов начали стрелять в его направлении.

Вертолет отлетел дальше. Похоже, его не зацепило, но хотя бы удалось отпугнуть.

— Нам больше не удастся нанести урон противнику, — подвела итог Виктория. — Граната одна, и мы должны приберечь ее для себя. И, похоже, этот момент настаёт.

— Да, тут уже всё. Этот миг должны выбрать мы, — сказал Иван. — Согласны?

Все ответили «да».

— Ну что ж... Давайте прощаться, — предложила Вика.

Обнялась и поцеловалась с мужем.

— Спасибо, Дениска, за всё. Мне было хорошо с тобой. Я тебя люблю.

— И тебе спасибо, Викуся. Мне тоже хорошо было. И я тоже люблю тебя.

Все бойцы отложили в сторону автоматы, встали в тесный кружок и обнялись.

Подняли головы, посмотрели на небо, на облака, на поднимающееся солнце. Где-то там продолжал стрекотать вертолет, не решаясь подлететь ближе.

Стяг цвета утренней зари над ними всё так же развевался на ветру.

— Мы все дети той страны... — сказал Иван. — Которая не осталась в прошлом, а растворилась в будущем. Ночь рано или поздно уйдет, и это будущее наступит, как наступает рассвет. Рассвет для всего человечества. И флаг этот над нашей планетой никогда уже не опустится. И будет поднят над многими другими планетами.

Взял в правую руку гранату, прижал рычаг, отогнул усики чеки и вынул кольцо.

— Из-за колючей проволоки я к тебе взываю, Родина моя. Под сенью двухголового урода мне снится наша красная свобода... — произнес Смирнов, вспомнив увиденное где-то в интернете четверостишие.

Все посмотрели друг другу в глаза.

— Сдавайтесь! Ваше положение безнадежно! — прокричали откуда-то.

— Советские не сдаются никогда, — сказал Иван. — Умрем, но не сдадимся.

Достал из таза и положил на землю планшет — в центр круга, который они вчетвером образовали. Потом поместил туда две тротиловые шашки. И, наконец, туда же быстро, но аккуратно положил гранату.

Поспешно занял снова свое место и обнял друзей.

Взрыв прогремел через три секунды.

Джет с Бутчерами на борту получил разрешение на посадку и шел по глиссаде.

За штурвалом сидел Крис Мейджор — опытный пилот с тридцатилетним стажем.

Пару недель назад в Лондоне, пока там происходила эта безумная эпопея со свадьбой, плавно перетекающей в похороны, Мейджор обследовался в частном клинико-диагностическом центре: его беспокоили появившиеся в последнее время ощутимые головные боли и расстройства сна.

Какое-то смутное предчувствие заставило его обратиться не в ту клинику в Вашингтоне, где он по линии страховой медицины проходил рутинные обследования или лечился от незначительных недугов, а куда-нибудь за границей. Причем по водительским правам, выписанным на другое имя, — об этом позаботился двоюродный брат, промышлявший какими-то не очень законными делишками.

— МРТ показала, что у вас, мистер Смит, опухоль головного мозга. Вероятно, глиобластома, — сказал врач.

— И что это означает? Говорите прямо, мне надо завершить дела, если всё серьезно.

Доктор помолчал, подбирая слова и глядя в документацию.

— От нескольких месяцев до двух лет... Возможно, если бы вы обратились раньше... Но сейчас вашу жизнь может продлить только довольно серьезное и агрессивное вмешательство. Сложная операция. Причем без каких-либо гарантий... Если вы пожелаете пройти углубленное обследование, то можно будет составить более подробную картину по возможному лечению и прогнозам.

— Благодарю вас, — ответил Мейджор...

О том, что босс приложил руку к смерти его отца, пилот узнал осенью. Мать, уже покойная, рассказывала, что ее приятель Тони Эванс, от которого она дважды забеременела и родила, улетел летом 1978-го в Южную Америку, в общину «Храм народов» Джима Джонса. Писал письма, приглашал пожить вместе, вчетвером. Утверждал, что там — настоящее счастье...

Отношения у родителей были сложные — то сходились, то расходились. Официально брак так и не оформили. Помимо Криса, была еще Джейн, но она умерла в пятилетнем возрасте. Уже после трагедии.

Поэтому хорошо, что не поехали. Собирались уже было — но, как гром среди ясного неба, власти объявили, что все общинники ритуально покончили с собой.

Слухи, конечно, содержали иные сведения. Но они были неточные и непроверенные.

Так эта тайна и оставалась неразгаданной для Криса, пока в сентябре в Сети на различных конспирологических платформах не стали циркулировать утверждения, что тот, на кого он работает, кого он возит по миру, руководил убийством многих сотен человек. И его отца в том числе.

Да, Билл Бутчер не отрицал, что был в Джонстауне, но говорил, что прибыл туда вместе со спасателями и сотрудниками спецслужб, когда было уже поздно, когда все совершили самоубийство.

Заинтересовавшись, Крис стал тщательно и вдумчиво собирать материалы по теме. И наткнулся на расследование советских журналистов-международников «Гибель Джонстауна — преступление ЦРУ». Книга была в интернете в электронном виде, и Крис с помощью гугл-переводчика прочитал ее. Общий смысл был понятен. И всё выглядело достаточно логично.

Мейджор убедился в том, что на самом деле события в Джонстауне были массовым убийством, совершенным с целью пресечь объединение бедняков, коим уготована участь страдать и служить основанием социальной пирамиды. Ситуацию усугубило желание членов «Храма народов» получить убежище в СССР.

— ...Вечером встречаемся с чинами польской разведки, — сказал Билл Бутчер сыну, глядя на приближающуюся землю в иллюминаторе. — И с кураторами силового направления. Надо браться за дело решительно, раз всё остальное было впустую. Только посмешищами стали. В особенности эта дура набитая — как ее там? Циха... Циха... Черт бы побрал их фамилии.

— Цихановска, — подсказал Рональд.

— Да какая разница? Уже ясно, что это не вариант. Всё! Когда будет нужно, утилизируем ее. Сейчас только полному идиоту неясно, что саботаж и вооруженное насилие — это единственный путь, чтобы убрать этот проклятый режим.

— Согласен...

Крис похвалил себя за то, что прошел обследование далеко от Штатов, причем инкогнито. С таким диагнозом летать уже нельзя. И если всё вскроется, то профессиональной страховки его жене и двум пятнадцатилетним дочкам-близнецам не видать. А, может, даже и общегражданскую не выплатят. «Комплаенс» явный... Вплоть до косвенного указания на самоубийство и убийство. Судись потом, пока не побелеешь...

К счастью, когда пилот раскапывал информацию про «Храм народов», то сразу же догадался принять меры предосторожности — читал с «левого» смартфона, никоим образом не засвеченного рядом с его повседневным. Выходил в интернет по «левой» сим-карте, заклеив камеры. А то АНБ легко добыло бы доказательства наличия мотива...

Ладно... Остается надеяться, что пронесет, что семья получит положенные выплаты.

Крис понимал, что этот полет, скорее всего, последний шанс поквитаться. Поэтому выходные дни, которые отвел босс пилоту перед европейским турне, Мейджоры провели в Калифорнии. Снова, спустя семь лет, посетили Диснейленд. И ни Рейчел, ни Мэри, ни Ребекка еще не знали и не могли знать тогда, что это их прощальная поездка.

Решение созрело твердое — лучше уж умереть так, чем мучиться и угасать на протяжении долгих месяцев. И забрать с собой убийцу отца. А в качестве дополнительного полезного «бонуса» — ублюдка Ронни, который, судя по тому загадочному «месседжу», весь в папашу пошел...

Да, это в сложившейся ситуации — единственно верный выход. И, думается, не он один воспользовался бы им, а многие...

— Получено, наконец, одобрение на Джона Макафи, — сказал Рональд. — Берем в работу. Скоро он, так сказать, «покончит с собой» в испанской тюрьме.

— Отлично... Поистине, великолепное универсальное средство — казнить арестованного и выдать за самоубийство. Так будет всегда — когда то, что содеял враг против нас, формально ненаказуемо или наказуемо не смертью, но смерти он заслуживает.

— Угу, — согласился сын, глядя в иллюминатор...

Земля была всё ближе.

Вдруг Крис в кабине обеспокоенно воскликнул — для записи, на всякий случай:

— Черт! Голова! Голова кружится! Не могу... Не могу...

И резко направил джет вниз.

Весть о гибели двух американских друзей в окрестностях варшавского аэропорта застала Белякова врасплох, оглушила, выбила из колеи.

Поистине, черная полоса!

Сначала внезапная смерть Владика — подло, предательски отравленного. Убийца сбежал в могилу, прихватив с собой два десятка бойцов.

Потом — разглашение в Сети всех страшных тайн Ордена. И, что самое кошмарное, оказались слиты его собственные, Белякова, аудиозаписи. Те, где говорит он сам и его Братья и Сестры — Вершители. И, главное, записи, в которых генерал армии признаётся в том, что собственноручно убил Машерова. Белорусам ничего не останется, как возбудить уголовное дело о терроризме и потребовать выдачи Белякова — конечно же, им откажут, но это фатальный публичный подрыв реноме высшего государственного деятеля, руководителя-силовика. При поездках на Запад придется даже облетать эту проклятую непокорную страну. И здесь виновные сумели улизнуть от жестокой кары — попросту подорвали себя. Итог боя — семь убитых бойцов, одиннадцать раненых.

В Сети поднимается волна ропота, словно удобренное дрожжами содержимое выгребной ямы. Эти четверо, черт бы их побрал, стали героями, посмертными кумирами толпы, биомассы. Не всех, конечно, но значительной ее части. Пока соответствующие высказывания, если исходят от россиян, очень осторожные, с оглядкой. Ведь никому не хочется за оправдание терроризма сесть на долгий срок. Вовсю циркулирует в соцсетях слоган-хештег СлаваБойцамМашерова. Вот здесь уже не подкопаешься, ведь Петр Миронович был выдающимся партизанским командиром, Героем Советского Союза. Но нелояльных, конечно, берут на карандаш.

А теперь, как гром среди ясного неба — неожиданная гибель Уильяма и Рональда Бутчеров в авиакатастрофе.

Билл, Билл... Как же так? Это ведь он устроил свадьбу, благодаря которой генерал армии породнился с представителями древней британской фамилии. Но счастье оказалось таким недолгим, таким мимолетным...

Что за рок преследует высших людей?..

...Беляков забылся в тяжелом сне.

И явилась ему та давнишняя красивая девушка с большими синими глазами — в обрамлении невыразимого сияния.

— Ну что, Вершитель? Как ты? Извлек уроки?

— Какие уроки? Кто ты?

— Я — Суд Истории. Суд Прекрасного Далёка. Вы думаете, что вы победили?

— Мы никогда не проигрываем. Мы не можем проиграть. Потому что у нас — Сила.

— Сила? Основанная на том, что вы отняли у всех людей в пользу господ всё необходимое для жизни? Основанная на порабощении большинства меньшинством?

— А как иначе может быть собрана в единый кулак Сила, если не так? Мы не знаем иного пути. На все вызовы один универсальный ответ — еще сильнее обезжиривать биомассу, еще свирепее ужесточать порядки в отношении низов. Да, мы прибегаем к насилию и террору — и иного пути нет, мы дальше будем только усиливать этот натиск.

— Это воронка. Воронка деградации. Она засасывает неотвратимо. Ваше представление о том, что, столкнувшись с вызовами, нужно как можно сильнее ограбить и связать по рукам и ногам население, глубоко порочно. Потому что для развития нужна свобода личности, свобода мышления. И свобода каждого человека от угнетения. Гарантия того, что он будет обеспечен всем необходимым для достойной жизни.

— А нам и не нужно развитие. Если развитие угрожает нашей Власти и нашей Неге, то его не будет. Мы его остановим нашей волей — и все покорно и безропотно склонятся.

— Развитие заложено в саму суть Вселенной. Оно неизбежно. Вы слишком многое на себя берете, утверждая такое.

— Мы укрепили нашу власть над Россией до полной абсолютности. Наша государственная система ныне в зените могущества. У низов нет и не будет ничего. Их собственные тела им не будут принадлежать. Мы намерены попирать всех. Прежде всего тех, кто хотел бы просто жить, никого не трогая и чтобы его не трогали. Но мы тронем всех, всех, всех! Мы достанем всех, всех, всех! Мы будем постоянно требовать повиновения у простейших. Мы обрели над всеми безраздельную власть! Придет время — и они поселятся в лагерях — покорные, безмолвные, дарующие нам наслаждение! И никто даже не пикнет! Явных смутьянов и крамольников больше нет! И никогда уже не будет!

— Ваше стремление столкнуть цивилизацию с пути развития настолько чудовищно и противоестественно, что сама природа будет против вас восставать. И люди тоже. Тебя, Вершитель, ничему не научило то, что произошло в эти недели?

— Мы — сама власть! Мы решаем, чему быть, а чему не быть! Мы решаем, кому жить, а кому не жить!

— То, что вы задумали с самого начала, это ваша заветная мечта встроиться в мировую элиту ценой отказа цивилизации от развития, — это песочный замок. Предательски, ударом в спину убив СССР, отняв у бесчисленного числа людей свободу, ваш преступный Орден остановил естественный ход развития человечества. Вам это не раз говорили, но вы не желаете никого слушать. Вы с каждым годом, с каждым месяцем, с каждым днем в этом убеждаетесь. Цивилизация жаждет развития. Но вам оно не нужно — и, чтобы его остановить, вы надеваете на всех удавку и затягиваете ее всё сильнее и сильнее. Это порождает новые проблемы и вызовы, однако вы не находите ничего лучшего, чем снова, еще более беспощадно и свирепо, затягивать петлю. Это самоусугубляющийся процесс, порочный круг. Да, у вас нет иного выхода. Потому что у вас нет будущего. Ваше время истекает. Вы пока еще можете грабить, пожирать, насиловать, убивать. Но рассвет близится. Ложь, ненависть, предательство закономерно привели вас к разбитому корыту, в полный тупик. Вы отреклись от первородства, от великой миссии — и потому обречены и мертвы. Даже если кажетесь живыми. Даже если у вас вся полнота власти. Даже если ради сохранения господства вы решитесь на крайние меры — развяжете геноцид, приметесь сгонять всех в концлагеря. Вы мните себя элитой, но на самом деле вы все вырожденцы. Вы стали трупным ядом для разума Вселенной. Вы хотите ее смерти, но в итоге сгинете сами. Свет нового мира неотвратимо воссияет над этой страной и над всей планетой. Несмотря на все ваши потуги. Те, кого вы с такой маниакальной злобой убиваете, олицетворяют жизнь. И они будут жить.

— Где жить?

— В дерзаниях и порывах людей. В их стремлениях к новым рубежам. В их победах. В благодарной памяти народа. В памяти потомков. Будущее переплетено с прошлым, они неразрывны и составляют единое целое. Кто вырвет свое сердце, чтобы осветить народу путь к Восхождению, тот воссияет навечно. Вечно живут Данко и Прометеи. А ты, Вершитель, темен и слеп. Более того, ты — навсегда мертв. Ты — мертв. Ты — мертв...

И Беляков проснулся.

Долго лежал на спине, глядя на часы с циферблатом, идущим в обратную сторону.

Рядом посапывала Катя-лоли.

Стояла предрассветная тишина.

Наконец, начальник КОКСа неспешно встал и облачился в мундир рейхсфюрера СС. Достал из сейфа какой-то пузырек и сунул в карман.

Взял нож и направился к кровати...

Умирающую израненную Катю генерал армии принес к статуе Высшего Отца перед своим дворцом. Отключив перед этим фонтан, в центре которого стояла скульптура.

Помазал кровью девочки острия рогов и стрелы, а также глаза и губы. Поднял на сильных руках нагое тело и подержал одну из кровоточащих ран прямо над чашей.

И вот кровь литься перестала, конвульсии прекратились.

Беляков аккуратно положил Катю, уже бездыханную, к ногам Экселенца.

Постоял некоторое время, вглядываясь в светлеющее небо.

Достал из кармана пузырек.

Влил его содержимое себе в рот.

И свалился в предсмертных судорогах к ногам статуи — рядом со своей лоли.

Вечером, после народных гуляний, все собрались в квартире полковника Дашкевича.

Радость празднования омрачало то, что произошло несколько дней назад в России, на просторах Верхневолжья.

Стояли молча, склонив головы, Григорий Валентинович, Егор Иванович, Алла Михайловна, Надежда Кирилловна, Наташа, Максим, Саня и Ира.

На экране воспроизводилось видео, которое удалось тогда записать.

Трое мужчин и женщина, подняв знамя Родины, до последнего держали оборону от карателей.

И, предпочтя смерть мукам плена, они ушли в бессмертие.

Ушли непобежденными.

Изображение было нечетким и прерывающимся, но всё, в общем, было понятно.

— Они все мертвы, — сказал Максим. — Грустно, очень грустно. Руки опускаются...

— Они не мертвы, — возразил полковник. — Они будут жить в памяти народа. Они сумели разбудить спящих. Люди задумались. Пошла волна, и она всё сильнее и сильнее. Мы должны быть готовы к любому повороту событий.

— Ты прав, — добавил профессор. — На этом драматическом пути восхождения цивилизации они — с нами. Они живы. Они возродятся и вернутся к нам в грядущем коммунистическом человечестве. Ничего не кончено. Всё только начинается. Всё впереди.

— Да, — согласилась Наташа. — Всё только начинается. Новые борцы не только учтут опыт революционеров прошлого. Теперь у них есть знание — как убили Союз. А, значит, и понимание того, что на самом деле социализм вполне жизнеспособен и сам по себе не гибнет. В их распоряжении окажутся новейшие наработки, в том числе и наши. Так что да, всё ещё впереди! Впереди — новые сражения. И победа!