Чаша отравы

КНИГА ВТОРАЯ. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ

У противоположной от камина стены гостевого зала возвышался застеленный персидским ковром помост с высоким шестом. На этой сцене под негромкую томную музыку, время от времени взбираясь вверх, неспешно танцевали, исполняли чувственные гимнастические и акробатические элементы, поодиночке и сплетаясь в пару, две лоли, Катюша и Ксюша. Их тренированные, прекрасно сложенные полностью нагие юные тела, гибкие, пластичные, густо, несмотря на зиму, загорелые, служили спокойной вечерней усладой двум отдыхающим представителям российской элиты.

В помещении царил приятный полумрак. Отец и сын Беляковы сидели в мягких креслах возле камина на первом этаже принадлежащего Владиславу особняка, потягивали разлитое по хрустальным фужерам столетнее французское вино, слушали музыку и смотрели на своих лоли. Время от времени хозяин кидал в пламя дровообразные брикеты.

Генерал армии только что вернулся из двухдневной поездки в Женеву, где на своей вилле в очередной раз встречался с Бутчером.

— Билл уверяет, что всё идет по графику, — рассказывал Беляков. — Скоро население по всему миру примутся закрывать по домам, можно будет выходить только в магазин или к врачу по острой необходимости. Остановят промышленность и вообще экономику на несколько месяцев. Особенно сферу услуг, потребительский рынок для низших слоев. Объяснят чрезвычайные меры как раз этой эпидемией коронавируса. Само по себе такое обоснование заткнет рты тем, кто осмелится возражать и протестовать, выставит их убийцами, ратующими за массовый мор и геноцид.

— Ха-ха-ха... Геноцид! Остроумно! Неплохо придумано. Так решили бороться с кризисом? По принципу «если не можешь предотвратить — возглавь»?

— И да, и нет, Владик. Дело вот в чем. С течением времени становится очевиднее, что мировой рынок приближается к некоему пределу, к исчерпанию потенциала, заложенного еще на закате средневековья. А с другой стороны, на эти вызовы для нас, высших, может быть только один ответ, и тут ты абсолютно прав — самим возглавить процесс преодоления этого фундаментального кризиса путем выхода всего человечества на новый уровень. Чтобы нынешняя система, буксующая всё заметнее, послужила куколкой, из которой вылезет нужная нам бабочка. И мы все начинаем процесс трансформации, рассчитанный на десятилетия.

— Отлично, — произнес сын.

— Под предлогом борьбы с вирусом будет внедряться механизм сквозного осуществления власти единого планетарного центра над всеми странами и народами — жестко централизованный, трансграничный и внеправовой. В масштабах всей Земли начнут вводиться качественно новые ограничения и требования для низов. Концентрация капитала, тотальная и окончательная зачистка малого и среднего бизнеса с консолидацией оставшегося крупного бизнеса в единый конгломерат. Обеднение потребительского сектора для масс, к тому же их платежеспособный спрос резко упадет и уже никогда не поднимется. Ограничение перемещения людей через границы, многократное сжатие массового международного туризма. Ограничение на передвижения вообще, даже на внутренние. Рост безработицы, снижение стоимости рабочей силы. Неуклонное изъятие у масс даже личной собственности. Внедрение инструментов тотального электронного контроля над каждым простейшим. Постоянная дрессировка биомассы! Только государство будет решать, давать или нет конкретному простейшему средства для жизни, — исходя из его лояльности. Любую общественную, политическую, протестную активность низов подавят. Запретят им любые сборища. И, наконец, будет внедрён прямой контроль над биологическим телом каждого простейшего. Организм уже не будет неприкосновенным для государства. Таким образом, станет возможным в любой момент считывать параметры тела, принудить каждого пройти обследование, а также претерпеть модификацию — принять препарат, вакцину, фактор изменения генома, вживить имплантат... Даже пойти на обязательную эвтаназию, если на то будет воля власти.

— Правильно. А то слишком много людишек на Земле расплодилось, — сказал Влад.

— Согласен. В общем, оператором такого системного тотального контроля и принуждения будет реформированное государство, принадлежащее слоям высших владетелей, контролируемое ими и действующее в их интересах. Так что для начала фазового перехода всё готово. И он уже начинается.

— У нас это тоже будет?

— Да, разумеется, как и в других странах. Ну, плюс-минус, конечно, с поправкой на специфику и на способность экономики выдержать эту насильственную ломку. Но в любом случае это обязательно для всех. Начинается процесс изменения Конституции, текущий наш аватар пока что оформляется пожизненным президентом, сроки его обнуляются. На подходе — пакет законов, в очередной раз урезающий права населения, в том числе на высказывания, и радикально расширяющий полномочия власти и карательных структур.

— Отлично! — воскликнул Влад. — А другие страны?

— То же самое, — уверенно ответил отец. — Эпидемия всего лишь повод. Для нас главное именно насильственные меры, предписанные нашей властью. Абсолютно везде по одним и тем же лекалам права у биомассы будут отнимать жестко и беспощадно. Будет задействован один из основных методов приучения к покорности глобальным владетелям. Это принуждение к выполнению ранее немыслимых действий. В целях подавления внутреннего стержня человека, его воли и разума. И у этого человека отныне не должно быть никаких прав. Право в привычном понимании подлежит полной ликвидации. В том числе право на добровольность медицинских процедур. Наша ключевая задача на этот период — отмена Нюрнбергского кодекса о недопущении принудительного экспериментального медицинского вмешательства.

— Наконец-то. Значит, всё это единый мировой механизм... И он пришел в движение с этой как бы эпидемией...

— Да, шестеренки завертелись... Впрочем, кстати, Китай, с которого всё это официально началось, ведет какую-то сугубо свою игру, даже если формально находится в общем потоке и принимает те же или похожие решения по усилению средств контроля. Но от него в любом случае будет бессмысленно ожидать полного и стопроцентного следования глобальным установкам. До Пекина руки дойдут на следующих стадиях.

— И тут наша роль, роль России, станет важной, так? — спросил Владислав.

— Да, — подтвердил Беляков-старший. — Мы, когда придет срок, нависнем над Китаем. Пустим НАТО и Японию на нашу территорию. Но не бесплатно. Должна произойти дальнейшая консолидация элит на глобальном уровне. В обмен на то, что активы, которыми сейчас на национальном уровне владеем мы, будут интегрированы в общемировую структуру коллективной частной собственности высших людей. Да, сами по себе активы по сравнению с глобальными небогатые... хотя как сказать... нетронутые природные кладовые. Это скорее у них рыночная стоимость всего чрезмерно раздутая... Но в любом случае они прилагаются к эксклюзивному и критическому активу — территории и вооруженным силам, которые позволят глобальному центру, когда настанет срок, полностью сломить, подчинить и переварить Китай. Желательно вообще без войны. Или второе издание опиумных войн. В любом случае, всё будет именно в порядке обмена, просто так мы не позволим себя обдурить. Жаль, конечно, что сейчас, на этой стадии, процесс стопорится, хотя они могли бы на самом деле, если бы захотели. Давят, той же Украиной. Пытаясь тем самым как можно больше сбить ценник с нашей стороны. Так что у России целых два глобальных плана. Правильное встраивание самим в глобальную систему. И участие в переходе глобального человечества в новую формацию, тоже владетельную, с коллективным конгломератом-неорабовладельцем и массой неорабов, принадлежащих этому единому конгломерату. А потом как раз подоспеют совсем новые технологии производства, и всё, наконец, устаканится на тысячелетия.

— Грядет тысячелетний рейх! — пафосно провозгласил Владислав.

— Можно и так сказать, — усмехнувшись, ответил отец, посмотрев на бюст Гитлера справа от камина. — В чем-то их даже одобряю. Но, как говорит Билл, о том, что делаем мы, наивный австрийский художник даже мечтать не смел, даже представить не мог такие возможности и такую мощь.

— Мо-о-ощь... — смакуя, повторил за отцом Влад.

— Да, мощь, — подтвердил Беляков. — Наша мощь, в том, что касается подавления низов, решения их судеб в наших интересах, велика как никогда в истории. И глобальная структура, и наше российское государство невероятно сильны и укрепляются даже не по дням, а по часам. И это делаем мы. Своей волей. Неистовой и непреклонной волей сверхчеловеков. Под влиянием которой послушные массы, словно пластилин, приобретают нужную нам форму. Отдают нам всё, что у них есть, — свое имущество, свои силы, своих детей. Идут на смерть без малейшего ропота, даже с радостью. Не об этом ли мечтал он? — спросил начальник КОКСа, указав на фюрера.

— Да, пап! Давай за это! — Влад поднял фужер.

Отец и сын чокнулись.

— Кстати, как там этот? Ну, инженеришка, который слил эти ваши мистерии, ваши молодые оргии в сеть?

— Всё так же, в Лефортово. Дело держу на контроле. В его личный компьютер внедрены улики об участии в сети финансирования терроризма в особо крупном размере под видом сбора средств на больных детей. Подобраны секретные свидетели. Осталось за малым — царица доказательств. И можно по-быстрому передавать в суд.

— И что же с этой царицей?

— Вплотную начали работать с ним на днях. Поначалу отказывался сотрудничать, пришлось тогда показать, кто тут хозяин. Был допрос с пристрастием, прямо в кабинете, не в спецблоке, достаточно щадяще. Мы особо и не форсируем. При этом приходится сдерживать многих работников, которые засветились на его видео, — рвутся в камеру или на допрос его лично проучить.

— Да, пока не надо калечить, он всё же потом по этапу пойдет, а не в крематорий. Тут Устранение явно не требуется, мы ж не звери какие-то, в конце концов.

— Согласен. Это просто обычный дурак-обыватель, крыша у него поехала после смерти единственного сына. Который, с его слов, завещал слить видео в сеть после похорон. Ну, не понял, на кого тявкнул, бывает и такое. Будет, значится, время усвоить урок. Впереди много лет плодотворных размышлений.

— А само видео?

— Из мейнстрима поудаляли, сейчас болтается где-то на задворках. Как обычно. Стопроцентно ничего удалить нельзя, но из трендов выкинуть получается.

— Ну и ладно. А этот... по кровной мести, что «Лоли-клаб» слил? — спросил отец.

— Тоже крыша поехавшая, — ответил Скворцов. — Опять же, влез куда не надо, слил, на что не имел права, хотя никто его об этом не просил, и мотива-то никакого не было. Был наказан отобранием ребенка навсегда. Ни его самого, ни жену не тронули, пожалели. И вот решил действовать по принципу «око за око» — завалил бойца, который наказывал. Нет, тут вопрос стоит четко, и как раз хотел с тобой посоветоваться — Устранение, чтобы кореша убитого его запытали без ограничений... или всё же суд, официально? Статья тяжкая, мало не будет, мотив кровной мести.

— Палата Мертвых в такие дела не вмешивается, это не политика. Разбирайтесь сами, вне этого механизма.

— Да, понятно, я и не это имел в виду. Просто слово «Устранение» по привычке вырвалось. Ну, прикончить под пытками? Или всё же осудить?

— Черт с ним, осудите. Врагов государства мы устраняем по процедуре, без проволочек. А простых обывателей надо учить, чтобы они, в свою очередь, на своем примере годами учили массы, чтобы низы были покорными вовек. Так что — судить, в данном случае есть все основания, чтобы строго по закону.

— И будем давить, что лучше не ерепениться, пусть со всем соглашается и признает вину — быстрее в зону поедет.

— Крепили его?

— Для следствия этого не требуется. И так всё ясно, он и не отрицает, всё подписал, что надо. Только недавно с ним следаки начали работать. Первым делом запустили к нему корешей убитого. Пришлось даже сдерживать, а то бы кончили прямо там, без особых процедур даже, без техники. Отметелили так, что полтора месяца с переломами и отбитой требухой провалялся в больничке. Оформили как конфликт с сокамерниками.

— Где он?

— В Матроске.

— Где пистолет взял?

— Говорит, друг из Горловки прихватил в одну из поездок в Россию, перебирался через границу нелегально с парой стволов, один ему продал по дешевке на всякий случай, мол, глянь, война в любое время в любое место может прийти. Ну, и повелся, заныкал. Проверить невозможно, грохнули его там на передовой при обстреле год назад.

— Как белорусы? Вписываются наши коллеги?

— Вообще, нет оснований, совсем нет. Если только что-то его супружнице будут подсказывать в частном порядке. Свалила она в Минск, похоже, с концами. Устроилась там на средства от проданной тут квартиры.

— Бросила его, что ли?

— Пока не поймешь. Если и так, то на ее месте любая бы воспользовалась ситуацией. Парой писем, правда, обменялись, довольно теплые, формально они по-прежнему в браке. Адвокат вступил в дело, летал на три дня в Минск. Там кое-кто из телеканалов в числе прочих упомянули инцидент, даже у нее самой комментарии брали. Да, конечно, без одобрения, лишь в стиле «их нравы», с посылом, вот до чего простых людей доводит подобный бардак, а у нас такого нет и в помине, мол. Кто за этим стоит — полковник ихний, двоюродный брат его, или просто тема жареная попалась, хрен знает. А больше особо ничего не всплывает там, живут вроде своей жизнью.

— Ну, и хорошо... — произнес начальник КОКСа. — А вообще, что-то косяком пошли одни сливщики... вот и этого неудачника Жарова фанатик-коммуняка запалил... Да, фанатик, у меня есть все основания так утверждать. Представь — это сынок того самого рабочего, которого я лично 4 октября 93-го прикончил!

— Серьезно? — привстал Влад.

— Да! Ну так яблоко от яблони недалеко падает. Я как прочитал установочные данные на задержанного, так прямо как током дернуло! Помнишь тот значок с Лениным?

Владислав кивнул.

— Надо же, тихоней-рантье прикидывался, вольным ученым, исследователем, мыслителем, от любых радикальных акций дистанцировался, даже ни в какие организации не вступал... мы его лишь периферийно отмечали... вот змея... ну, с ним будет особый разговор, я лично займусь... — сказал начальник КОКСа. — Не-е-т, надо всё-таки закон об ужесточении интернета принимать. Как раз в общем пакете мер по коронавирусу. Чтобы простейшие лишнего не смели вякать. Пора кончать официально с этими химерами, с этими чертовыми правами человека. Наступают новые реалии. У одних, сверхчеловеков, — неограниченные права, у других, недочеловеков, — неограниченные обязанности. Так было все прошлые тысячелетия, и так будет все грядущие тысячелетия.

— Да! Мировой тысячелетний рейх! — вскочил Беляков-младший. — Хайль Гитлер!

Отец посмотрел на сына и вдруг рассмеялся:

— Ну ладно, хайль, хайль! Зиг хайль!

И оба вскинули руки.

— Ну что, пап? Попаримся теперь?

— Да, сынок! Забираем вино и идем!

— Эй, девчонки! — хлопнул в ладоши Влад. — Айда в баньку с нами!

Обе лоли мгновенно, одна за другой, сползли с шеста и, шустро шлепая босыми ножками по паркету, подбежали к Беляковым — после чего все четверо направились на подземный этаж, где располагался спа-комплекс. Шест, на котором Катя с Ксюшей давали свое «представление», начал опускаться вниз.

Представительская легковая машина с пронзительно воющей синей мигалкой пересекла МКАД и помчалась прямо в центр.

На заднем сиденье из мягкой натуральной кожи вальяжно развалились оба Белякова. Настроение у них было превосходное. Испытав каждый в своей отдельной спальне Сладкое Пробуждение благодаря умелым манипуляциям своих лоли — на сей раз отец и сын ими поменялись, — начальник КОКСа и его заместитель взбодрились в джакузи, вкусно и изысканно позавтракали, с наслаждением еще раз посмаковали старое вино.

И решили побеседовать с одним из узников.

Перед выездом Беляков-старший коротко приказал по телефону:

— Арестованного Смирнова Ивана — ко мне в кабинет, в центральное здание.

И заодно вызвали Жарова, уже бесполезного на своей работе. Но пусть тоже побудет, послушает, раз его касается.

Зашли в кабинет Белякова-старшего, сели. Смирнова доставили из Лефортово минут за десять до их приезда — он под конвоем ждал в специально отведенном помещении. В то же самое время примчался на машине и Жаров. Тот сегодня ночевал на московской квартире — из Мытищ пришлось бы добираться дольше. Хорошо, что воскресенье, пробок нет. Но почему его вызвали?

...Последние дни, после того как «крота» так неожиданно запалили, так резко, по сути, обрубили всю карьеру, он пребывал в крайне мрачном и подавленном настроении. Личное будущее подполковника заволокло сплошной темной пеленой. Он, по сути, стал ненужным, его место — на помойке.

И как молниеносно это произошло! Еще с утра Жаров был уже фактически руководителем одной из компартий, членом высшей лиги политиков федерального уровня, пусть и оппозиционных. Срывал аплодисменты, раздавал интервью. Буквально светился, как начищенный самовар. Ходил везде гоголем, с особенно высоко поднятой головой и с особенно расправленными плечами, если можно так выразиться.

И вдруг — за одну минуту такой оглушительный и необратимый провал!

Чувства, которые овладели Жаровым, можно было охарактеризовать как смесь ярости и горечи. Он готов был разорвать на части этого невесть откуда взявшегося Смирнова, который стал ангелом смерти для его социальной роли. Когда того подняли с пола и отдельно ото всех приволокли в заранее приготовленный на задворках гостиницы — на всякий случай, всё же коммунистическая сходка, как-никак — автозак, подполковник дал волю своим чувствам. Начал остервенело бить его, лежащего, ногами. Как того гастарбайтера-таджика, который у него украл это самое удостоверение. Вот кто, получается, его подобрал! Совпадение? Или что?

А самое ужасное, что это — двойная катастрофа! За те несколько месяцев, что прошли с момента кражи документов и флешки, всё как-то, если не забылось, то, по крайней мере, стерлось. Жаров надеялся, что та майская пропажа никогда не всплывет. Но вот — документы возникли на публике самым неожиданным и страшным образом. А флешка? Получается, она у того же Смирнова? Но это же ужасно! Правда, он ее не предъявил. Почему, кстати? Жарову оставалось лишь надеяться, что носитель всё-таки зашифрован, поэтому содержимое и не всплыло. А где же сама флешка, в конце концов?

Жаров обладал недостаточно высоким рангом, чтобы ему позволили плотно заниматься задержанным. Он не был ни следователем, ни штатным оперативником, хоть и числился в составе КОКСа, но, так сказать, «по особым поручениям». Доложить начальству о возможном наличии у Смирнова флешки было, конечно, немыслимо. Ведь для самого Жарова это означает неминуемый арест, пытки и «Устранение». Что же делать? И задать вопрос самому Смирнову, конечно же, нельзя!

Поэтому избиение, хоть и достаточно сильное, продолжалось меньше минуты. Запал вдруг как-то утих. А вскоре поступила команда везти Смирнова в Лефортово. Жарову же приказали покинуть автозак и удалиться, пока не позовут. Дело отныне будет держать на постоянном контроле непосредственно руководство Комитета...

Ивана ввели в кабинет. После побоев двигаться было нелегко, но он старался не подавать виду...

Здесь находились трое. На главном месте, за большим столом в большом кресле, величественно восседал начальник КОКСа Андрей Валерьевич Беляков собственной персоной. Молодой человек, чем-то на него явно похожий, — очевидно, тот самый Владик, сын и заместитель, — в кресле поменьше, за боковым столом. И Жаров — на приставном стуле, где-то рядом со столом, но не полноценно, не за столешницей. Как и полагается по рангу, подумал Смирнов... Павианы, стая павианов...

Ему, Ивану, сидячего места, конечно, не нашлось. Он должен был стоять почтительно посреди кабинета, внимать Начальству и отвечать смиренно.

Ну, уж нет. Смирнов знал, как в таких случаях поступали герои «Часа Быка» Ивана Ефремова и «Вторжения в Персей» Сергея Снегова. Люди коммунистической эры, сильные и свободные, обладающие разумом и неотчуждаемым достоинством — они несли слово правды и справедливости в логово противника, смело глядя в глаза владыкам.

Иван еще раз оценивающе, взглядом ученого, пробежался по трем сотрудникам «охранки». Обернулся, осматривая кабинет. Тот самый кабинет, где, судя по всему, и были сделаны все эти записи. Забавные часы, кстати, висят над головой главаря — с обратным циферблатом... А начальство, конечно, не знает, что тут где-то спрятан жучок. Интересно, он по-прежнему здесь, или после того как Жаров посеял документы и флешку, операция прекратилась? Ответа на этот вопрос нет и быть не может. В любом случае, это следует пока держать в тайне. Ни одного экземпляра флешек у Смирнова, к счастью, дома уже не было, несколько копий он тайком спрятал в разных местах: вблизи могил близких родственников на двух кладбищах, а также на двух дачных участках — у товарищей, которые приглашали этим летом погостить на выходные. А старый ноутбук, с помощью которого он слушал записи и переводил в текст, выбросил тогда же на помойку, предварительно пройдясь молотком по жесткому диску и микросхемам памяти. Так что при обыске ничего подозрительного не нашли. Ни в мытищинской квартире-студии, ни в обеих московских квартирах. Но изъяли всю электронику, в том числе и не имеющую никакого отношения к Ивану. Спугнули квартирантов.

С одной стороны, Смирнов, конечно, понимал, что от этих субъектов можно ожидать всего. Он сам, слушая записи, убедился, что они собой представляют. В сетевой прессе постоянно появлялись пугающие публикации. О жестоких расправах с неугодными политиками. И хорошо, если расправы эти — только посредством юстиции. О беспощадном разгроме мешающих власти оппозиционных организаций, даже заведомо безобидных. О незаконных методах следствия, вплоть до пыток. Но, с другой стороны, Иван всё же не ожидал, что демаскировка «крота» вызовет столь бешеную, жестокую реакцию. Он не давал обязательств по сохранению тайны, ему не платили надбавки за допуск, он причислял себя к левому движению — а значит, считал себя вправе публично объявить о своей находке. Предупредить товарищей, что Жаров — «крот», агент КОКСа. Что его ни в коем случае нельзя выбирать лидером партии, это уже перебор, «красная черта». Ладно бы еще просто секретарем, но не первым же!

Нет, оказалось, что ответные меры на это слово правды обрушились на Смирнова со всей жестокостью и беспощадностью. И, похоже, это лишь цветочки. Скидок никто делать не будет, закатают по полной. Что ж, надо надеяться хотя бы на то, что товарищи поднимут шум, подключат мировую левую общественность. Но поддадутся ли этому давлению, такому, прямо скажем, чрезвычайно слабому, вот эти? Сильные, властные, абсолютно уверенные в своем превосходстве?

Значит, надо вести себя как солдат, попавший в плен... Нет, не так — как передовой отряд сил прогресса в штабе врага. Да, отряд из одного человека — но и один в поле воин.

Не отводя взгляда, спокойно смотря прямо в глаза начальнику КОКСа, врагу номер один, убийце его отца, Иван опустился на ковер и сел — с достоинством, распрямившись. Изо всех сил стараясь ничем не выдать физической боли после избиения.

Наступила немая сцена. Глаза Белякова-старшего, Белякова-младшего... да и Жарова расширились. Оба подчиненных стали коситься на начальника — что он решит, как отреагирует на дерзость?

Беляков же счел нужным не обращать внимания на этот демарш. Начальник КОКСа ожидал чего-то похожего. Ему просто было интересно поговорить с сыном рабочего, которого много лет назад собственноручно замучил до смерти. Поэтому содержание должно превалировать над формой. Пусть сидит на полу, раз ему так нравится.

— Вы понимаете, в чем вас обвиняют? — наконец, спросил генерал армии.

— В том, что я сказал товарищам правду, — спокойно, без вызова, но и без страха, ответил Иван.

— Вы юрист по... хм... одному из ваших высших образований. Вас что, не учили, что есть такая статья — государственная измена?

— Кому я изменил? И в чем это выразилось?

— Вы изменили государству.

— Вашему государству? Но я ему не присягал. Значит, и не изменял.

— У вас гражданство Российской Федерации. Вот ваш паспорт! — Беляков достал из папки документ и помахал им.

— Это государство проживания, мне было оформлено гражданство автоматически и так же автоматом выдан паспорт. Свой настоящий паспорт, паспорт гражданина СССР, который мне дали в шестнадцать лет, хоть и после развала, я сохранил. Спрятал. Пока наши не вернутся.

— Какие ваши?

— Красная Армия.

— Не юродствуйте.

— Я серьезно. Никаких обязательств перед ЭрЭф я не давал. Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Первого в мире государства рабочих и крестьян. Первого в мире государства для всех без исключения граждан, а не для одной лишь элиты.

— Этого государства больше нет. И никогда не будет.

— Потому что вы его убили?

Беляков замялся. Так... один-ноль в мою пользу, подумал Иван. Только бы не сболтнуть лишнего. Не время говорить об этом, а то прикончат. Только бы вырваться... Надо было эту флешку отдать. Хоть кому — белорусам, китайцам. Или просто в Сеть слить. Зачем было тянуть, если дело так обернулось? Ладно, еще будет бой...

— Потому что он сам развалился. Люди не хотели жить, как в муравейнике, им нужна была свобода — и, значит, режим был обречен, приговор ему вынесла история. Вы ведь еще и историк, не так ли?..

— Свобода, говорите? Какая именно? Сверхсвобода для немногих за счет фактического лишения свободы огромного количества всех остальных?

— Это вульгарное понимание. Перед теми, кто хочет чего-то достичь, открыты все пути, — фальшиво произнес генерал армии.

Иван помолчал немного, внимательно посмотрел на Белякова-младшего, потом на Жарова. Ни тот, ни другой за это время не произнесли ни слова. Говорили только начальник КОКСа и его пленник.

— Это только слова. Причем произносимые на публику. На деле вы всё прекрасно понимаете. И, уверен, в своем кругу приводите совсем иные аргументы. Которые, однако, вытекают из вашего понимания так называемой свободы, — возразил Иван. — Ведь если всем дать в исходной точке полную, хаотичную, идеальную свободу пожирать или порабощать себе подобных, то с течением времени система всё равно неизбежно перейдет в стабильное состояние, состояние иерархии. Более сильные, умелые, нахрапистые сущности будут пожирать и подчинять своей воле других, укрепляя собственные способности, бросаемые на борьбу за то, чтобы пожрать и подчинить своей воле еще кого-то. Концентрация могущества одних таких условных узлов за счет пожирания ресурсов других, их порабощения будет всё возрастать и возрастать. И в конечном итоге наверху останутся абсолютные небожители, властители, пользующиеся свободой, ограниченной разве что достигнутым уровнем технологий. А внизу будут те, кто обеспечивает свободу «высших» своей кровью, своим трудом, не имея вообще никаких свобод. Не получая взамен ничего сверх того, что дает возможность физически выживать и воспроизводиться. И никто уже не будет иметь возможности подняться наверх, потому что все пути будут закрыты. Успех человека будет зависеть не от вложенных усилий, а только от того, что этот человек уже имеет. То есть от стартовых условий, от происхождения. Отцы будут передавать детям капитал, посты, связи, место в системе. И однажды те, кто принимает решения, захотят увековечить свое преимущество и преимущество своего потомства законодательно, запретив остальным даже пытаться соревноваться с ними и их детьми. Намертво закрепив положение вещей. Это элементарная схема самоорганизации из хаоса. Я и такое изучал, между прочим, вы это, думаю, тоже знаете... А за полтора века до нас, пусть и используя другой аппарат обоснования, то же самое сказали Маркс и Энгельс.

Все промолчали.

— А вы умны, вам действительно не скормишь эту похлебку. Хотите начистоту? Давайте. Снимем маски — и заодно уж белые перчатки. Да, у нас вся власть. Да, мы считаем, что это хорошо. И у нас есть все силы для того, чтобы защитить такое положение вещей. И мы его защитим. Вот вы, лично вы, кстати, почему пошли против нас? Почему поломали критически важные для нас расклады, незаконно разгласив совершенно секретные сведения? У вас было всё пусть и не для барской, но для такой жизни, при которой не нужно за еду работать. Вы сдавали две квартиры, никто у вас их не отбирал.

— Мои главные претензии к вам я еще озвучу, сейчас же — только насчет квартир. Насчет того, что не отбирали. Сейчас, может, и не отбирали, а потом могли бы. Вы так и норовите отнять у людей оставшуюся у них от Советской власти собственность. Вся эта реновация, потом еще хотите узаконить принудительное изъятие жилья ради застройки.

— С компенсацией в форме обмена...

— Заведомо неравноценного, и принудительно в определенном месте, заведомо менее привлекательном. Вы вообще превращаете собственность масс в ничто, в профанацию. Ради абсолютного укрепления собственности владельцев капитала в его высшей фазе концентрации. Что вы предлагаете людям? Кроме гарантированного ухудшения уровня жизни подавляющего большинства — тех, кто не относится к господам, имеющим право и возможность повелевать другими и отнимать у них ресурсы?

— А нам и не нужно что-либо предлагать. Мы не предлагаем, а навязываем. Мы сконцентрировали у себя достаточное количество ресурсов, чтобы наступать всё дальше и дальше. И мы всё концентрируем и концентрируем блага в своей собственности, а низы всё больше и больше их теряют. Это закон жизни. Пусть успех решается не усилиями, а происхождением, ну и что с того? Кому-то повезло, а кому-то нет. Но те, кому повезло, уже изначально имеют силу и власть — чтобы те, кому не повезло, не могли ничего с этим поделать. Да, силу и власть за счет них, низших. И так будет всегда. Так будет вечно. Не стройте иллюзий. Мы вас раздавим...

— «Своею железной пятой»... Да-да... Проходили. Да, понимаю, что вы, уничтожив социализм, мечтаете, чтобы исчезла память о нем, память об СССР, об Октябрьской революции, о советских вождях-бессребрениках, об обществе подлинной свободы для честных трудящихся. Но она не исчезнет. Даже через две тысячи лет мы будем помнить о Советском Союзе и будем сражаться. Вы захватили власть над свободными людьми, обратили их в рабов, обобрали их — и рассчитываете, что мы это проглотим, будем вам служить? Нет, мы будем наносить вам удары, порой неожиданные, порой с пониманием того, что они будут стоить жизни, но подавая друг другу пример. Пока не вернем того, что вы отняли у нас в 1985 году, — власть и собственность. Не исчезнет память об этом, как бы вы ни старались. Этот опыт останется навсегда в истории. И навсегда в истории останутся революционеры и герои сражений, которые отдали самое дорогое, что у них было, свою жизнь, за то, чтобы общество взошло на следующую ступень развития. Да, когда это новое общество, еще совсем небогатое, истерзанное войнами, попыталось хоть как-то отдышаться и наладить нормальную жизнь всех людей, вы собрались, поднатужились, воткнули ему нож в спину и спихнули вниз. Думаете теперь, что вы победили? Нет, вы не победили. Вы заведомо проиграли. Потому что то, что вы хотите построить, эта иерархия абсолютного господства, в любом случае несет в себе залог неизбежного разрушения. На этом пути рано или поздно вас ждет крах. Вы надорветесь. Да, этот процесс может затянуться на десятилетия и даже на столетия. Да, вашей власти на ваш век, наверное, хватит. И на век ваших детей и ваших внуков тоже ее может хватить. Но всё равно — рано или поздно повторится Октябрь 1917 года, и история человечества вновь пойдет вперед по своему магистральному пути.

— Октябрь не повторится. Мы об этом позаботимся, уж будьте уверены.

— От ваших забот истории ни жарко, ни холодно. Тут действуют тектонические силы, по сравнению с которыми вся мощь ваших вооружений — ничто. Вы не понимаете элементарных вещей. Вас будут пожирать изнутри. Хотя бы те, кто оказался обделен, кто понял, что ему в иерархической тюрьме, выстроенной вами, ничего не светит. Кто увидел, что своим — зеленая улица, а чужим — стеклянный потолок. Вас будут уничтожать разными способами — стрелять, резать, травить, хотя бы исподтишка, свои же. Свои же!

— Вы выдаете желаемое за действительное, мы крепко держим всё в кулаке.

— В кулаке, говорите? В пределах России — возможно. Но Россией мир не ограничивается. Вот известно, например, что вы, несмотря на этот идиотский спектакль с якобы противостоянием Западу, жаждете стать частью мировой элиты. Вы что, действительно считаете, что вас туда пустят? Вот вы развалили СССР — и что, открылись перед вами двери планетарного Олимпа? Вас точно так же будут водить за нос и впредь — давайте, развалите свою страну, пойдите войной на Китай, и ужо тогда-а-а мы вас возьмем... Вам самим-то не смешно? Как же вы наивны, владыки России!

Беляков вздрогнул.

— Что это вы такое несете? Отк... С чего вы это взяли?

— Да это очевидно любому думающему человеку, умеющему анализировать и делать выводы. Ваша убогая ура-патриотическая пропаганда — не для таких, как я. Я и те, кто мыслит так же, назло вам видим всё воедино, во взаимосвязи. Вы вяло и обиженно потявкиваете и поскуливаете на Запад, тужась изобразить праведное негодование, но слюнки-то — текут и текут... Всё вокруг залито вашими слюнями, плавать скоро будем.

Начальник КОКСа злобно скривился, но не нашел, что сказать.

— В общем, ваши стремления не имеют под собой основы, — показал Иван пальцем на Белякова. — Они бесперспективны. Весь ваш грандиозный проект по сливу СССР и вхождению узким кругом в мировую элиту — фантом. Мираж. Дым. Вы убили социализм, а взамен получили только то, что можно тут пожрать — куски мертвого тела, дабы ублажить вашу приземленную плоть. И ничего, кроме этого. Вы уничтожили былую государственную мощь, которая, как-никак, служила неоспоримым аргументом в глобальном противостоянии, убили критические технологии, слили союзников. Теперь ничего этого нет, и баланс сместился необратимо — а, значит, оказанная услуга ничего не стоит. Так что, как бы вы ни мечтали, долю в глобальном пироге не получите уже никогда. Запомните — ни-ко-гда. Если только очень и очень отдельные лица. Но не весь ваш рейдерский класс. И даже не его верхушка. Конкретные персоны, в виде исключения. Как сказал ваш умнейший украинский коллега — «не только лишь все». Даже не мечтайте! Вы, правящая каста России, — в тупике, из которого нет выхода. Нет его для вас. Для истории вы — отработанный материал! На мировом уровне вы — никто. Пока сюда не придут истинные хозяева и не спустят вас непосредственно в унитаз. Или до этого народ не призовет вас к ответу и наша страна не возродится на новых, заложенных еще в советскую эпоху, принципах. Вы же конкретно, ваш господствующий над Россией искусственный класс-голем — всего лишь выкидыш истории. Отрекшийся под влиянием своей безбрежной алчности — и еще более безбрежного идиотизма — от прошлого и будущего. Лишенный смысла существования, охолощенный, гнилой и жалкий уродец.

— И что же? — играя желваками и сжимая кулачищи, спросил Беляков.

— А то, что раз тупик очевиден, тупик именно для вас, то история всё равно пойдет своим путем. Пойдет уже не ради вас, а ради других. Рано или поздно эффект от этого страшного оглушения и пресечения, от этого временного поражения социализма, минует, и возникнет запрос на жизнеспособный проект, проект развития и восхождения. Заря нового мира больше века назад уже воссияла над планетой — воссияет и опять. Придут новые большевики и разгонят эту тьму.

— Так мы и есть, если вам угодно, в известном смысле новые большевики, — парировал Беляков. — Мы, именно мы, — прямые продолжатели их дела. Мы — наследники всего, что они совершили. В наших руках всё, что они оставили. Мы обеспечили себе всю полноту преемственности от них. Мы применяем наработанные ими методы управления, пусть и в наших интересах. И именно потому у нас всё получается — мы, не зная неудач, по праву наследования властвуем над этой страной и ее народом.

— Да, действительно, большевики, коммунисты непобедимы в принципе. Но и у них есть ахиллесова пята — это они сами, вернее, их же лжесоратники-оборотни и их недооценка такой опасности. Да, настоящих большевиков могут победить лишь те, кто до поры до времени таковыми прикидывается. Сначала такие действуют под маской, под ложным флагом коммунистов, отодвинув в сторону коммунистов истинных, активно подрывают народную власть, не забывая приписывать свои подлости именно настоящим большевикам. А потом, когда всё готово, демонстративно от коммунизма отрекаются и присваивают общенародное достояние. А тех коммунистов, которые не изменили идее, лишают даже формального статуса, до поры до времени нужного как прикрытие, — или вообще уничтожают. Но именно поэтому вы не смеете называть себя большевиками. Вы никогда ими не были. Вы вероломные оборотни, изначально отрекшиеся от большевизма, от служения народу, напялившие на себя лживые маски. А такие, как мы, — истинные большевики, пусть даже у нас сейчас нет силы и авторитета.

— Во-от, — удовлетворенно протянул Беляков. — Нет силы, сами же и признались, никто за язык не тянул. Вы — бессильны и жалки, какие бы прекрасные идеи ни изрекали, как бы ни желали честно и бескорыстно служить, как вы выражаетесь, народу. А власть-то — у нас! И только у нас, пусть даже мы убийцы, грабители, насильники и вообще людоеды. И это — определяющий критерий. Власть! И этим всё сказано!

— Ваша власть — падёт, а вы — умрёте, — спокойно, не повышая голоса и глядя в глаза Белякову, сказал Смирнов и улыбнулся.

— И это говорите вы? Мне? Я всесилен, я могу любого человека лишить жизни, и мне ничего за это не будет. В моих руках такие богатства, какие вам и не снились никогда. А ты? — начальник КОКСа, распаляясь, перешел на фамильярный тон. — Ты жалкий бесправный узник, избитый, запертый в клетке, жрущий баланду! Я в любой момент могу приказать подвергнуть тебя пыткам, искалечить, убить! За мной — сила! Сила! И власть! Понятно?! Власть! Власть!

— Заключенные, узники, рабы — это вы. Вы — рабы своего грязного скотства, своей необратимой деградации, своего беспрецедентного предательства. А я — свободен от рождения. Потому что я родился в свободной стране, и ее никому у меня не отнять, она со мной будет всегда, до самой смерти. Вы можете сделать с моим телом всё, что угодно, но свободными навсегда останется мой ум, мои мысли и моя воля. За вами, как вы утверждаете, сила и власть, но это — сила и власть заведомых преступников, злодеев, маньяков. За мной же — правда и справедливость, добро и человечность, любовь к людям и вера в разумное будущее цивилизации, — произнес Иван.

— Нет, вы видели? — захохотал Беляков. — Честно говоря, я первый раз с таким сталкиваюсь. Словно персонаж из «Молодой гвардии» какой-то, даже забавно...

— Первый? Правда? — спросил пленник.

Беляков как-то странно на него посмотрел и промолчал. Начальник КОКСа вспомнил отца Смирнова — как тот плюнул ему прямо в глаза. Конечно, признаться в той расправе сейчас было нецелесообразно. Иван, со своей стороны, тоже не стал выдавать себя.

— Вы будете на нас работать? — вдруг без какого-либо перехода спросил Беляков.

— В каком смысле?

— Осведомлять, что происходит в левом движении, в радикальных, протестных организациях. Влиять, насколько это возможно, на их позицию, на их решения.

— Нет.

— Что?

— Вы не расслышали? Нет.

— Если вы откажетесь, мы вас упрячем за решетку на полную катушку. На много лет. Вы состаритесь, когда выйдете. Если выйдете, конечно. Подумайте хорошо.

— Вы действительно всех по себе меряете? Вы лишили меня — да что меня, вы весь народ лишили будущего, всё человечество — и вы хотите, чтобы я стал вашим холуем? Вы серьезно?

Беляков вздрогнул. Похожие слова сказал перед казнью отец этого фанатика...

— Вы очень пожалеете о своем отказе. Очень.

— Я и не жду пощады. Умирать рано или поздно придется всем. Вопрос только, когда и как. И какая память останется потомкам. Вы говорите, что намереваетесь меня судить за «государственную измену»? А не вы ли сами изменили Родине? Нет, это я буду вас судить. Я вас обвиняю в том, что вы, убив нашу страну и социальный строй, отняли у людей сам смысл жизни. В том, что вы вновь, спустя семь свободных десятилетий, сделали девяносто девять процентов субстратом, обеспечением для шкурных прихотей одного процента. В том, что вы мыслящих, от природы наделенных даром разума людей превращаете в скот. Практически это выразилось в том, что вы лишили собственности целый народ. Собственности, которая обеспечивала каждому безбедное существование, позволяла нормально жить и растить детей. Вы эту собственность разделили узким кругом между собой, поставили себе на службу и тупо прожираете. Вы большинство людей превратили в нищих, в рабов, обязанных вас обслуживать, удовлетворять ваши низменные вырожденческие похоти. Это всё привело к вымиранию народа. Народа, по закону наделенного правом собственности на то, что создано его руками. Вы знаете, что это такое? Как юрист я заявляю, что это — геноцид.

— Можете не распинаться, уважаемый. Я внимательно прослушал ваши сентенции за несколько недель перед арестом в офисе ЕКП. Даже если и есть какие-то юридические признаки, то сила — за нами. Право сильного — знаете о таком?

— Найдется и другая сила на вас. Сила правды. И сила справедливости. Ваша выродившаяся античеловеческая система несет людям лишь прозябание, бесправие и смерть. Поэтому с вами можно говорить только языком войны. Я объявляю её вам от лица всех свободных советских людей, всех тех, кто жил раньше, и всех тех, кто будет жить после нас. В этой праведной войне вы все умрете. Смерть ждет всех вас. Позорная, грязная и страшная. После ночи засияет рассвет, подавит исходящую от вас тьму и спалит вас всех в очищающем пламени. А то, что вы построили, это ваше так называемое государство, государство-предатель и государство-концлагерь, в какой-то измене которому вы меня обвиняете, рухнет. И на его обломках возродится и воссияет новый СССР, моя Родина. И над ней вновь взовьется красный флаг, и все ее граждане вновь обретут власть, собственность и свободу. И вновь все они станут полноправными хозяевами своей земли и всего того, что на ней находится, станут открывателями тайн мироздания и покорителями звездных просторов. А не топливом для вас, мнящих себя небожителями и благоухающей элитой, а в действительности являющихся подонками, вонючей и склизкой помойной грязью.

Иван поднялся с ковра и встал прямо, высоко подняв голову.

— От имени бесчисленных миллионов людей, которых вы загубили и замучили, которым сломали жизнь и не позволили реализовать свой потенциал на благо всего народа, я выношу вам приговор. Я признаю вас виновными в измене Родине, в заговоре с целью захвата государственной власти и ликвидации социалистических завоеваний, в незаконном присвоении, то есть хищении, общественной собственности в особо крупном размере, в совершении массовых убийств, в терроризме и в геноциде. Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики я приговариваю вас к смертной казни. Этот приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Около минуты трое сотрудников КОКСа молчали, застыв в изумлении.

— Ну что ж... Я предупреждал, — совсем тихо, со зловещей интонацией, произнес генерал армии.

— Да, проходите... — грустно сказала Зинаида Ивановна, впуская в свою скромную квартиру соратников Миши и Оли. — Обувь здесь поставьте... Олечка сейчас выйдет. Соберетесь в большой комнате.

— Да, спасибо вам... Можно попросить чай поставить? Что поесть, мы принесли, — сказал Никита Кузнецов.

— Хорошо, ребята. Сейчас... Располагайтесь.

Вышла Оля, с заплаканными глазами.

— Привет всем, — тихо сказала она.

— Привет... привет... — послышались слова соратников. — Как ты?..

— ...Вот, что, Оля, — сказал от имени всех собравшихся Кузнецов, когда они сели за стол и стали пить чай. — У нас к тебе необычное предложение. Ты же знаешь, что произошло неделю назад? Да, тебя там не было, но ты ведь в курсе?

— Да, мне сказали. Скандал с этим Жаровым.

— Да. Ужас. А что потом было... — сказала лидер иркутской организации Вероника Лисицына. — Всех, как скот, загнали в автозаки, отобрали телефоны, стали заставлять разблокировать и удалять посты... никто из наших не согласился... некоторых избили, даже пакеты на голову надевали и душили... но потом поняли, что это не имеет смысла, так как информация быстро распространилась, в том числе за границей, — и отстали...

— Мне никогда Жаров, к слову, не нравился, скользкий тип. И Миша тоже его терпеть не мог. Говорил про него — агитирует, излагает всё абсолютно правильно, чтобы правильных людей вокруг себя собрать, а как только до реальных дел дойдет, то сливает всё, всячески сдерживает активистов, разваливает проекты, душит инициативы. Давит авторитетом, чтобы ни в коем случае не сотрудничали с другими организациями, не проводили совместных акций, а лучше всего чтобы просто сидели по своим домам. Ну, теперь понятно, почему так он себя вел, — заключила Оля.

— Да, благодаря подвигу Ивана Смирнова. Его одного держат всё еще в заключении, в Лефортово, возбудили дело по 275-й, госизмена. Он пожертвовал собой ради дела. Мы все должны за него бороться, — уверенно произнесла Вероника. — И мы, и ЕКП сейчас делаем всё, чтобы об этом узнало как можно больше. Думские коммунисты держат на контроле. Но сегодня речь пойдет не об этом, а о судьбе партии. Ты же тоже ее член?

— Да. С 18-го года. Вступила перед тем, как расписались... — всхлипнула Оля.

— Да, мы понимаем, что тебе сейчас тяжело, что у тебя будет маленький. Но мы все должны сделать так, чтобы дело, за которое боролся Миша, продолжало жить, — сказала Лисицына. — Мы очень на тебя рассчитываем.

— Чем я могу помочь? Раз это ради его дела, то, в принципе, готова... если в состоянии справиться, конечно. Ради его памяти...

— Оля, это очень хорошо, — сказал Кузнецов. — В общем, расклад такой. Жаров до разоблачения должен был стать персеком. Уже всё было решено. Сформировался, максимально высветился круг его сторонников... проще говоря, холуев. На тот момент весомый круг, который с «болотом» давал ему гарантированное большинство в ЦК. Старшее поколение с уходом Мельдина на власть в партии уже не претендует и фактически готово плыть по течению. И по сей день готово, но вот расклады неожиданно поменялись. Мы, наиболее активное ядро, те, кого успел собрать и привести в партию Миша, пусть пока и не столь сильны, но должны дать бой. Нам предоставили шанс. Сторонники Жарова разгромлены, зашуганы, они боятся, лишь бы их тоже не обвинили в работе на КОКС. Надо воспользоваться ситуацией. Нам нужен первый секретарь, который даст зеленый свет нашим инициативам, нашему плану очищения и развития партии.

— У вас что, нет такого человека? — спросила Оля.

— Не всё так просто. Конечно, есть — хотя бы вот Никита, — сказала Вероника. — Но нужно еще получить поддержку большинства, «болота». К сожалению, того же Никиту мало кто пока знает, хотя он замечательный активист... Мало времени прошло, мы пока недостаточно сильны и авторитетны. Если еще хотя бы год, и наша команда окрепла бы...

— И что конкретно вы предлагаете?

— Будет съезд. Он ведь официально не закрыт. Делегаты соберутся снова, тем же составом. Изберут ЦК. И первого секретаря. За Мишу проголосовали бы без вопросов, он обошел бы Жарова легко. Но Миши уже нет. Жарова, к счастью, тоже уже нет. В этих условиях первым может снова стать кто-нибудь из старичков, по принципу «на безрыбье и рак рыба». Миша был приемлемой фигурой и для них тоже, если бы был жив. В общем, мы посчитали — из видных деятелей, кто мог бы войти в ЦК, никого из нас не поддержат в той же мере, в какой поддержат Омельченко.

— Но его ведь нет, — сказала Оля.

— Есть. Это ты, — сказала Вероника.

— Я?

— Да. Ты ни у кого не вызываешь отторжения, ты ничем не запятнана. Тебе многие сопереживают. Тебя всерьез рассматривают как продолжение Миши. Как его ближайшую соратницу. Ты сама по себе очень боевой человек, честный и неравнодушный, а что касается профессионализма, ты знаешь несколько языков, ты журналистка. Ты вполне сможешь стать тем человеком, который объединит всех. Огромный авторитет Миши Омельченко фактически переходит и на тебя. Ты, наконец, носишь ту же фамилию.

— Но я никогда не задумывалась о лидерстве в партии. Справлюсь ли я? В моем-то положении?

— Главное — ты будешь на соответствующем посту. Мы всецело подстрахуем и возьмем на себя всё, что необходимо, — сказал Кузнецов. — Нужно только, чтобы по озвученной тобою рекомендации на организационном пленуме ЦК наши люди заняли ключевые должности в президиуме, в секретариате. И мы будем вести работу по усилению рядов уже в рамках нашей стратегии, имея соответствующие полномочия.

— Оля, так надо, — сказал свердловский лидер Георгий Стасов. — Ради дела Миши.

— Ну, хорошо... Предварительно, я готова, хотя, конечно, не обещаю большой реальной вовлеченности. Хотя со временем, кто знает, может, и втянусь.

Все заметно оживились, послышались вздохи облегчения.

— Да, Оль, такой вопрос, — сказал Кузнецов. — Как ты относишься к объединению с ЕКП? Миша был всецело за это.

— Я тоже за, — ответила Оля. — Считаю, что нужно собирать все силы в кулак. Там в основном очень порядочные коммунисты, мы должны быть вместе. В регионах и так мы фактически в одном строю, как правило.

— Отлично! Ну, давайте тогда еще детали обговорим... — сказал Никита. — А, Оля, кстати, как у тебя с достатком? С работой? Не нуждаешься?

— Денег всегда мало, особенно когда ждешь ребенка, — ответила вдова. — Но благодаря Мишеньке крайняя нищета мне уже не грозит, даже если я вообще не буду работать. Он, оказывается, в последний год застраховал свою жизнь на шесть миллионов. Словно знал, предчувствовал, от зарплаты отрывал... Недавно выплатили, сейчас квартиру в Москве покупаю, буду сдавать. И маме больше не придется надрываться, разве что необременительно будем подрабатывать. Я, например, дома за компьютером что-то могу делать. Конечно, пособие по потере кормильца, детское пособие... Ничего, и она меня в таких же условиях растила, даже худших. И я тоже буду. Нам ведь много не надо.

— Ну, и партия тоже поможет... Будем работать! — весело сказал Никита. — Объединению настоящих коммунистов — быть!

Рано утром, когда за окном было еще темно, Максим и Наташа проснулись, почти одновременно.

— Доброе утро.

— Доброе...

Не включая свет, приобнялись, поцеловались.

Надо было уже вставать. Максиму — на дежурство, а Наташу пригласил к себе в институт папа. Сказал, что довел, наконец, до ума свой аппарат и хотел бы его показать — и заодно попробовать на ней...

— Какой сегодня день? — спросила она мужа за завтраком.

— Понедельник, — машинально ответил тот.

— А если еще подумать? — улыбаясь и глядя на него, сказала Наташа.

— А... точно... Ну конечно! Год как мы познакомились.

— Надо будет отметить вечером.

— Обязательно. Как? Ресторан или у нас романтический ужин при свечах?

— Одно другому не мешает. Сначала первое, потом второе.

— Ну, хорошо, давай.

Проснулись и стали, мяукая, крутиться у ног сидящих за столом Дашкевичей два пушистых питомца — Алиса и Марсик.

Наташа подняла кота на руки — черного с белым, крупного, мохнатого.

— Вот он, Марсик... Познакомил нас...

Отслужив срочную службу во внутренних войсках, Максим демобилизовался в звании сержанта. Сразу устроился в милицию, прошел обучение и аттестацию, после чего работал, патрулируя столичные улицы. Подумывал о том, чтобы устроиться в минский ОМОН. Чтобы точно подойти под их требования, да и просто для собственного здоровья, держал себя в надлежащей физической форме — помимо обязательных по нынешней службе нормативов, тренировался по единоборствам, посещал «качалку» и бассейн.

Воскресным вечером Максим с напарником неспешно ехали в патрульной машине. Вдруг дорогу им перегородила девушка. В руке у нее какая-то коробка, явно наспех подобранная. Рядом еще человека три.

— Что тут случилось? — Максим поспешно вышел из машины и направился к девушке.

— Помогите, пожалуйста! Довезите до ветклиники! Тут недалеко. Его машина сбила.

Милиционер заглянул в коробку — там неподвижно лежал большой пушистый кот. Из него шла кровь.

Потом Максим посмотрел девушке в лицо. Широкие голубые глаза. Лицо очень симпатичное, красивое даже... Она, впрочем, тоже смотрела на него пристально, с нетерпением...

— Да, давайте, садитесь, — сказал Максим.

И напарнику:

— Поможем ведь? Надо быстро.

— Ой, спасибо вам! — сказала девушка, сев на заднее сиденье и осторожно поместив коробку с котом себе не колени. Максим закрыл за ней дверь и сел спереди.

Машина рванула и через несколько минут была на месте.

— Спасибо вам, ребята, огромное! Надеюсь, еще не поздно! — девушка, держа в обеих руках коробку, выскочила из машины и помчалась к двери ветклиники. Максим, увидев, что она прикрыта, побежал следом, чтобы помочь.

Быстро зашли внутрь. На ресепшене вызвали хирурга, она с ассистентом сразу же пришла и забрала кота в операционную.

Девушка обернулась к Максиму и сказала:

— Спасибо вам еще раз. Не знаю, что бы без вас делала. Только бы спасли его...

— Не стоит. Рад, что помогли. Надеюсь, не напрасно. Это ваш кот?

— Нет. Но явно не уличный. Крупный такой, упитанный, шерсть хорошая. Или погулять выпускали, или жил у какой-нибудь бабули, а потом она умерла, и наследнички его опять же «выпустили», насовсем. У меня самой кошечка. Алиса. Бабушка оставила — ее не стало три года назад. Переехала в ее квартиру, и теперь мы с Алиской там вдвоем.

— А далеко отсюда живете?

— Нет, на Карбышева. Ну, там же, где это и случилось.

— Так мы соседи? Я — на Седых.

— Ой, отлично! Вас как, кстати, зовут?

— Максим.

— Я Наташа.

— Очень приятно... Ладно, мне пора... Дальше поедем патрулировать.

— Да, конечно... Вот... Возьмите визитку. Тут телефон мой, почта и всё остальное... Звоните, пишите, если что... До свидания. — И тепло улыбнулась на прощание.

Дашкевич, сев в машину, внимательно осмотрел визитку. На ней было написано «Наталья Егоровна Огарёва. Республиканский институт китаеведения имени Конфуция Белорусского государственного университета. Старший преподаватель кафедры китайского языка».

С девушками Максим сходился... и расходился довольно легко. Та, с которой он встречался до срочной службы, его, конечно, не дождалась, да таких обязательств и не озвучивалось, и вообще не особо серьезно всё складывалось... а после армии то он «впишется» у очередной девушки, то она — у него. Родители ничего не говорили, но, конечно, в полном восторге не были. Последнее расставание произошло почти месяц назад — та девчонка, актриса театра Янки Купалы, ударилась в явное змагарство, и с этим помешательством справиться не удалось... Так что сейчас он один... Хотя нет, уже, похоже, не один... Надо обязательно позвонить, раз эта симпатичная большеглазая девушка сама дала координаты и сказала «до свидания».

Так они и познакомились — и очень успешно, очень прочно сошлись. Нашли друг в друге родственные души, несмотря на кажущееся различие в образе жизни, образовании, профессиональной принадлежности, семейном происхождении. Она — профессорская дочка, преподаватель, аспирантка, а он сам милиционер, сын полковника КГБ. И старший брат служит в армии после училища, и жена его там же, по контракту...

— ...Здравствуйте, на меня пропуск заказан.

— Доброе утро... Паспорт... Так... Дашкевич Наталья Егоровна... Да, есть. Возьмите.

— Спасибо.

Наташа поднялась на четвертый этаж, дошла до знакомой двери в лабораторию и постучалась. Отец почти сразу открыл.

— А, дочка, привет... Заходи... Садись... Как дела? Как жизнь семейная?

— Отлично.

— Максим как? На дежурстве?

— Ага.

— Чай будешь?

— Да.

— Как каникулы-отпуск? Как впечатления? Хотел как раз подробно расспросить.

— Отлично, новых впечатлений — масса. С одной стороны, нам обоим очень понравилось. Рим, Венеция, Пиза, Флоренция, Генуя... Древняя цивилизация, самые разные эпохи. Но, с другой стороны, разве можно вот это всё за десять дней?..

— Машину брали?

— Да, напрокат. Как только в Рим прилетели. По очереди водили. Очень удобно. А то бы еще меньше удалось охватить.

— С языком, как я понимаю, без проблем? Последний раз был там четыре года назад, на конгрессе нейрофизиологов. Английский у них ведь как второй разговорный — не только у ученых, но и среди молодежи.

— Ну да, всё так. И Максу это полезно. Я его постоянно натаскиваю, как только познакомились. Раньше ведь только базовый школьный уровень... Надо бы ему вообще в вуз уже поступать, хотя бы и в ведомственный. И дядя Гриша такого же мнения. А он всё — потом, потом, успею еще...

— Китайцев много? — спросил отец.

— Да, толпы буквально... С некоторыми удалось пообщаться. Самые обычные люди — рабочие, служащие, инженеры, учителя, даже пенсионеры. И все могут себе такое позволить.

— Да, кстати, что там у них? Ну, вирус этот?

— Какая-то непонятная вспышка, — подумав, ответила Наташа. — С одной стороны — вроде бы повторение того, что уже было несколько лет назад. Этих атипичных пневмоний. А с другой... Хозяева мира зашли в такое болото, что в любом случае нуждаются в какой-то чрезвычайщине. Уверена, они что-то очень страшное и подлое намечают — для всего человечества.

— Будем надеяться, что наша Беларусь в любом случае не прогнется.

— Не прогнется, — уверенно произнесла Наташа. — Мы никогда не станем на колени перед ними. Другие падут ниц, распластаются, а мы будем стоять!

— А как вообще? Если сравнивать Беларусь и Италию, твои впечатления?

Наташа подумала.

— Ну, как? Знаешь, пап, у нас лучше. По всем параметрам лучше. Либо не хуже. Правда! У них там постоянно проходят какие-то демонстрации и забастовки, но что толку? К каким-то заметным результатам всё это не приводит. Что касается сферы обслуживания. В Беларуси больше внимания к клиентам, покупателям... чем в этих самых «европах». У нас всё быстро и четко. А в Италии тот же бариста будет болтать с коллегой вместо того, чтобы готовить кофе. А продавец сначала обсудит последние новости, прежде чем обслужит покупателя. Это раздражает. Нет, у нас лучше, однозначно...

Отец и дочь некоторое время помолчали. Наконец, профессор сказал:

— Да, я уверен, что могу перед тобой похвастаться. Мне удалось отладить устройство и подобрать оптимальные режимы.

— Поздравляю... Правда, до сих пор не понимаю, в чем суть. Да, я ученый, как и ты, но не технарь, а гуманитарий.

— Объясню, конечно. Но наиболее полное представление даст практический опыт... Если в общих чертах, то это своего рода стимулятор взаимодействия сознания человека с неким... я даже не могу подобрать понятие... это нужно самому прочувствовать на себе. С этим мало кто сталкивался, но это есть. Да, вижу, объясняю сумбурно, извини, но ты поймешь, что по-другому очень сложно. В общем, когда происходит стимуляция, то срабатывает нечто, что переводит восприятие мира в какое-то иное измерение. У тебя открывается как бы совсем новое чувство, внепространственное. Стираются все границы, в обе стороны идет плотный поток мыслей, образов, как правило, неструктурированно и хаотично... Возникают картины реального мира — где угодно, хоть здесь, хоть на другом континенте. Да, очень нестабильно, размыто, то и дело обрывается... И причем во многих измерениях, как бы в развертке... Ну, например, как если бы кто-то живущий на двумерной плоскости вдруг над ней поднялся и обозрел бы всё, что до этого скрывалось от него, сразу, одновременно... Возникают и исчезают какие-то иные образы, аналогов которым в нашем мире нет.

Наташа смотрела на отца со всё возрастающим по мере того, как он говорил, недоумением. Хотя всегда знала его как серьезного, увлеченного своим делом ученого.

— Прости, конечно... Я твоя дочь и ничего такого, конечно, не скажу. Но у любого другого возникнет ассоциация с этим... психонавтика, Кастанеда, ЛСД... Еще раз прости, если это сравнение тебя задело... Но до меня действительно не доходит пока, в чем соль...

— Нет, я всё понимаю. Я досконально проштудировал, исследовал всё по этой теме. Скажу сразу — не то. Никакими химическими веществами этого состояния не достичь. Идти таким путем — пустая кустарщина, и если что-то и проявляется в сознании, то лишь кажущееся, галлюцинации. Мозг берет только то, что и так в нем уже к этому моменту есть, не извне, не вовне... А тут, у меня, — именно внешний поток, хотя, конечно, и не без образов сугубо внутренней генерации.

— И твой прибор это всё транслирует?

— Да нет же, не транслирует он ничего. Сам по себе он ни к чему не подключается, он лишь помогает человеческому мозгу войти в нужный режим. А вот в чем именно помогает — пока сказать сложно. Что это собой представляет, точно неизвестно. Даже понятия не подобрано. Тут нужны дополнительные исследования, я приоткрыл только маленькую щелочку в двери, за которой — терра инкогнита. Этот эффект может восходить и к реликтовым чувствам, которые у многих животных явно есть — у рыб, у птиц, у насекомых, у млекопитающих. То, что позволяет им точно ориентироваться в пространстве, применять непонятные нам до конца навыки навигации, избегать хищников, находить пищу, взаимодействовать в коллективе... да-да, коллеги пытаются это впихивать в прокрустово ложе, я читал работы зоологов, общался лично... но что-то не то. Тут какие-то совсем иные принципы, и известными сейчас физическими законами это не объяснишь... Или, напротив, это проявление чувства, которое находится у человека только в зачаточном состоянии и которое ему только предстоит развить — уже не на животной, биологической базе, конечно, а на высокотехнологической, с применением сетевых компьютерных технологий, искусственного интеллекта, интегрированных постоянно пополняемых баз знаний, цифровых нейроинтерфейсов. Я специально освоил и эту область знаний несколько лет назад, как ты помнишь, защитил диссертацию по новым подходам к нейросетям, исходя, конечно, из моих предшествующих знаний в биологии. На самом деле я уже тогда подбирался вот к этому самому...

Когда отец говорил про животных, Наташе вспомнилось труднообъяснимое поведение Марсика и Алисы. Муж приходил домой в самое разное время — специфика службы такая. Но очень часто или кот, или кошка, или они оба сразу словно чувствовали заранее, что он... нет, не за дверью, это было бы совсем просто... а, как оказывается, только где-то на первом этаже и сейчас будет подниматься. Подходят к двери и многозначительно усаживаются, мяукают. И именно в этот момент. Аналогично и когда Максим дома, а она возвращается. Да, далеко не всегда, обычно просто спят, но — тем не менее... Эти смешные пушистики — вообще загадочные создания. И кто мы для них? Кто-то говорит, что домашние кошки воспринимают человека просто как существо, обслуживающее их комфортную жизнь, кормящее, убирающее за ними, развлекающее их, почесывающее. А кто-то говорит, что люди для них словно боги. Пойди разбери...

— Хотя бы этот Илон Маск пресловутый со своим нейронным кружевом... — продолжал профессор. Если уж перейти на личности, такое ощущение, что не он, а им кто-то говорит. Не ученый и даже не бизнесмен, а просто популяризатор, пиарщик, ну, и инструмент для «освоения» денег кем надо, разумеется.

— Да, полностью согласна... Говорящая кукла господствующего класса по этой конкретной специфике...

— Вообще, что такое сознание? — рассуждал профессор. — Ленин, как мне и тебе известно, писал, что это то, что присуще именно высокоорганизованной материи. Высшее, раз речь о человеке, проявление отражения — свойственного всей материи взаимодействия... Если принять гипотезу, что сознание имеет, условно говоря, квантовую природу, то логично предположить, что могут существовать и некие квантовые эффекты дальнодействующей трансляции... куда-то, на какую-то платформу, возможно, не далеко находящуюся, а разлитую прямо среди нас. И эти все «файлы мыслей», если можно так выразиться, теоретически могут «там» копироваться, дублироваться, собираться вместе от всех источников, а также компоноваться, структурироваться. Возможно, даже эволюционировать и самоорганизовываться в сложные структуры, обретающие собственные субъектность и самосознание. Я сейчас ничего не утверждаю насчет фундаментальной природы всего этого, я всего-навсего отладил чисто технический способ. И не считывания этого напрямую, а лишь инициирования управляемого и осознанного подсоединения уже имеющегося у каждого индивидуального человеческого сознания... головного мозга, если угодно... ко всему этому, на ограниченное время. В общем, пока это только чистый опыт, эмпирика. Предстоят годы наработки экспериментально-наблюдательной базы, ее интерпретации, построения адекватных моделей, гипотез, теорий... нет, до этого еще далеко. Это только первый шаг. Но, как там твои коллеги говорят — дорога в тысячу ли начинается с первого шага. Вообще, жаль, что ты специалист только по Китаю. Индийские йоги, если отбросить всю рассчитанную на публику шелуху, если отсечь заведомых мошенников, явно, как говорится, «в теме», хотя бы в какой-то степени. Хотя нет, и в Китае тоже много интересного. Тибет, например. Непознанного много, Наташ, очень много. Жаль только, что это непознанное, страх перед ним... страх перед той же смертью, прекращением существования сознания по крайней мере в привычной ипостаси... является предметом спекуляций в лучшем случае невежд, дилетантов, желтушников. А в худшем — монетизируется, становится инструментом построения паразитических социальных иерархий, где внизу — намеренно содержащиеся во тьме и суеверии обычные люди, эксплуатируемые материально и духовно...

— Разве ученые этим не занимаются?

— Работающие открыто и публично — нет. Я и сам над этим экспериментирую в частном порядке, как видишь. Чуть ли не подпольно. Это ведь расценивается как лженаука. Так провозглашено априори. Хотя вот в России ту же теологию провозгласили полноценной наукой, но это уход в сторону. Тут нужен материалистический подход, с привлечением экспериментальной базы, а не пережевывание средневековых умозрительных выкладок, иначе эту нишу будут занимать все, кому не лень, кроме настоящих ученых.

Они помолчали.

— Проблема в том, что у меня формально пока еще нет главного критерия научности исследования — объективной регистрируемости, повторяемости. Нет никаких гарантий, что это, если можно так сказать, стимулированное расширенное сознание воспримет именно то, что оно своей волей хочет воспринять. Там и воля как таковая, индивидуальная воля как бы... нет, не ущемляется, не ограничивается, скорее, наоборот... но она вовлечена в какой-то на порядки более мощный поток, вихрь. Ну, не могу я это адекватными словами рассказать, хотя, как видишь, и пытаюсь честно. Если это только словами объяснять, то и впечатления никакого нет, и вообще у собеседника в лучшем случае вряд ли возникнет интерес, а в худшем, разумеется, придет на ум ассоциация с тем самым... Но это — научно, я в этом уверен. Это всего лишь первые робкие шаги. Надо научиться управлять этим потоком образов, находить нужное. Но даже если и удастся — как я объясню это теоретически, какие законы выведу, какие физические эффекты открою? Поэтому подобное как наука, даже если и есть еще где-то, не развивается. Есть только образы, под воздействием специальной стимуляции возникающие в мозгу «подопытного», и только в нем. Новых физических эффектов это не выявляет. Вот если понять, что такое сознание, и научиться делать нечто вроде искусственного мозга, наделенного сознанием, — тогда да, тогда произойдет прорыв. Но до этого еще очень далеко, технологии не достигли таких рубежей. Только конкретный человек своим мозгом что-то там обозревает.

— А в других странах это есть? В России хотя бы?

— Есть сведения, что в рамках закрытых проектов под эгидой спецслужб искали и отбирали людей, у которых так или иначе подобные способности проявлялись от природы. Известно, что можно, в принципе, приобрести определенные возможности после особых тренировок, включающих в себя настройку мозга на нужный режим с применением специальных мыслительных и дыхательных приемов. Разумеется, это не для широкой публики, этому нельзя научиться ни за какие деньги. Но это, насколько знаю, точно есть. В России. И, вполне вероятно, в других развитых странах.

— И что, это можно применять вот так произвольно, массово?

— Не массово, существует предел. Сколько людей можно отобрать или подготовить — такова и «пропускная способность». Это же не камеры видеонаблюдения понатыкать, тут ничего не автоматизируешь, не оцифруешь.

— И твое достижение...

— В том, что мне, похоже, впервые удалось этот процесс, если можно так выразиться, механизировать. Применил своё ноу-хау на стыке разных наук — физиологии головного мозга, кибернетики и искусственных нейросетей. В итоге получилось, что с помощью технического устройства можно теперь вызывать так называемое экстра-сознание... мой рабочий термин... у самого обычного, неподготовленного человека. Сразу.

— Так что же это такое — экстра-сознание? — спросила Наташа. — Если немногими словами.

Профессор подумал и начал говорить тезисно, на ходу облекая свой опыт в максимально понятные собеседнице слова, время от времени делая паузы.

— На какой-то неизученной еще нами, но объективно существующей и, возможно, даже осознающей себя в какой-то мере материальной платформе происходит отражение отражения... то есть уже переотражение... окружающей нас высокоорганизованной материи, в частности и главным образом, людей. И это соединяется, сливается, компонуется, самоорганизуется... и всё это можно... принципиально можно, как я практически убедился... как-то считать себе, скачать в свое сознание, осознанно, целенаправленно... хотя порой и неточно, неконкретно, размыто. И не только скачать, но и сознательно загрузить туда что-то свое. Скорее всего, тут действует принцип — что загрузишь, то и скачаешь... то есть зависит от человека, насколько у него светлая или темная личная мотивация... В общем, первоисточником того, что можно там воспринять, выступает именно высокоорганизованная материя, то, что люди видели и слышали, то, к чему они пришли, то, о чем они догадались, то, что они выстрадали.

— И это активизируется именно твоим прибором?

— Это не просто прибор. Это комплекс, который позволяет запустить на некоторое время «внешнее» состояние индивидуального сознания, то есть, если проводить аналогию с интернетом, подключиться к глобальной сети. Подобное, как я уже упомянул, может активизироваться и у специально тренированного человека — допускаю, что у йогов есть такие продвинутые методики. Такое же состояние может временно и непроизвольно проявиться даже у самого обычного человека в какой-либо экстремальный момент. Например, если он попал в беду, при сильнейшем физическом или душевном страдании, волнении. В общем, разные пути есть.

— И как технически это реализуется у тебя? Каков принцип?

— В каждый момент идет считывание параметров работы мозга. И одновременно нейропроцессор, мною лично разработанный, вырабатывает на их основе, придерживаясь определенного алгоритма, управляющие воздействия. Электроды не вживляются, хотя, скорее всего, эффект был бы заметнее, возможно, во много раз... но пока не буду этого делать. Задействуется метод транскраниальной, то есть сквозь черепную коробку, электростимуляции. С подстройкой под соответствующие колебания мозговой активности — с помощью нейропроцессора идет вычленение, интеллектуальное распознавание нужных составляющих, ритмов — достигается более или менее продолжительный режим резонанса... Эх... Непонятно, вижу... Ну и не обязательно. Потом более подробно объясню на пальцах, а пока — хотя бы чтобы отложилось у тебя в памяти.

— Хорошо, хорошо, в любом случае, это интересно... Честно говоря, ты меня заинтриговал, самой не терпится попробовать.

— Сейчас как раз и попробуем. Всё это дополняется введением в кровь определенного ненаркотического вещества... совершенно безвредного, не беспокойся... а также импульсными, колебательными воздействиями на зрение и слух, тоже подстраиваемыми исходя из текущих параметров активности. Знаешь, наверное, как однажды в Японии множество детей пострадало от мультика, где нечто похожее было, ну, эти быстрые вспышки? Что со стробоскопами, которые порой на дискотеках применяют, надо обращаться очень и очень осторожно? Тот же принцип... Но ты не бойся, еще раз говорю, тут другой режим, всё просчитано и отлажено, испытал на себе самом, техника безопасности для меня не пустой звук.

— Эх... Ну ладно... — сказала Наташа.

— Готова?

— Да, готова. Доверяю тебе свою душу, — сказала она, улыбнувшись.

— Ну, тогда давай, минут через пятнадцать-двадцать. Сейчас я кое-что сделаю для подготовки. Ты можешь посидеть пока тут или погулять...

— У меня последний вопрос, — подумав, сказала Наташа. — Это то, что Вернадский назвал ноосферой?

— Почему бы и нет? — многозначительно ответил Егор Иванович. — Вообще, вопрос сложный. Ведь каждый под ноосферой понимает именно то, что сам хочет понимать... Это понятие до сих пор не строго научное, а философское. Пока просто считается, что это некая условность, социологически характеризующая цивилизацию, уровень ее развития и возможность влияния на процессы планетарного масштаба. Вопрос, существует ли нечто похожее на строго объективной, материальной основе, вне зависимости от того, что подразумевается под этим разными учеными, — остается пока открытым. Пока тут очень много субъективизма и просто мусора, высосанного из пальца. А я подошел к этому предельно научно, технологично, экспериментально, по принципу бритвы Оккама. Только так и надо.

Егор Иванович подошел к шкафу, достал книгу Натальи Бехтеревой, раскрыл ее, нашел нужную страницу и процитировал:

— «Я не хочу делать вид, что этого нет. Потому что я надеюсь, придет время – и "странные" явления будут более понятными, что, кстати, отсечет дорогу и шарлатанам всех мастей. Потому что лишь приняв их в расчет — и, конечно, не только то, о чем я пишу, а и многое, о чем я не пишу, — можно будет себе представить более полную картину того, как же мыслит человек. И, может быть, более полно, — что такое человек».

— Да, помню, конечно, — сказала Наташа.

— Вот. И я утверждаю, что это есть объективно, в чем ты скоро убедишься сама. После этого у нас обоих будут основания размышлять вместе уже более предметно... Ладно, я пока буду готовиться, жду тебя через двадцать минут.

В камеру Ивана вошел конвоир:

— Смирнов, на выход, без вещей.

Его вывели в коридор, предварительно надев на глаза черную повязку.

И повели. Куда-то направо повернули. Потом еще направо.

Потом спустились вниз.

Наконец, зашли в какое-то помещение. Сняли с глаз повязку.

Это было похоже на кабинет врача. И сам врач — или тот, кто его изображал, — сидел там же. И еще стояли два ассистента. Все трое в белых халатах, в обширных хирургических масках, из-под которых на лицах виднелись только глаза.

— Это специальное карантинное отделение. Вы тут побудете некоторое время, — сказал он. — Вашу одежду обработают. Складывайте ее сюда, всю. Я вас осмотрю.

С некоторым недоумением Смирнов выполнил это приказание.

Последовал стандартный медосмотр, а также обыск. Уложили на кушетку и сняли электрокардиограмму. Взяли из пальца кровь.

Потом «врач» приказал Ивану снова открыть рот и аккуратно вставил туда нечто эластичное, сложной трубчатой формы. Предмет, похожий на кляп, плотно охватывал ряды зубов и, видимо, еще страховал язык от прикусывания. Дыханию он не мешал.

После этого Смирнова схватили под руки и подняли с кушетки.

— Противопоказаний нет, допускаю, — сказал человек в какой-то переговорный аппарат, предварительно нажав кнопку.

— Введите, — послышался ответ.

Ассистенты, всё так же держа Ивана под руки, провели его по направлению к двери в смежное помещение. Следом за ними вошел и тот, который его осматривал.

Там на стульях уже сидели Беляков-младший и еще трое сотрудников КОКСа: Жаров, Могильный и Лыба.

Это было нечто вроде операционной.

Посреди нее возвышалось покрытое одноразовой пленкой хитроумное кресло-кушетка. Этот плод высокой инженерной мысли был способен произвольно трансформироваться. Сочленения могли менять свое положение друг относительно друга — в зависимости от того, в какой позе требовалось зафиксировать «пациента» и какую часть тела открыть для «работы».

Сверху нависала стандартная лампа, вроде тех, под которыми хирурги или стоматологи проводят свои манипуляции.

А сбоку, по другую сторону от «гостевых» стульев, было размещено «оборудование». Какие-то аппараты с проводами. Хирургические инструменты. Гибкие зонды для проникновения в полости тела. Шокеры. Укладки со шприцами, пузырьками и ампулами. Дефибриллятор. Дыхательные маски с длинными шлангами, которые можно подсоединять на выбор к стоящим там же баллонам и емкостям с жидкостями...

— Иван Викторович Смирнов, — начал Скворцов. — Начальник Комитета охраны конституционного строя остался вами крайне недоволен. Перед тем, как с вами начнут следственные действия, вы должны по его указанию усвоить урок того, как следует вести себя в дальнейшем. У нас, как вы видите, имеется много средств, но сейчас мы не будем проявлять разнообразия. Сейчас вы узнаете, что ощущает организм, когда сквозь него проходит электрический ток. Для этого служит вот этот аппарат, — показал на коробку с регуляторами и кнопками, от которой отходили провода, заканчивающиеся электродами.

Смирнов резко дернулся, но дюжие ассистенты держали его крепко.

— Не надо, берегите силы. Они вам понадобятся, — сказал Скворцов. — Сеанс будет продолжаться несколько часов. Но если вы всё же решите, что готовы на нас работать, или у вас есть полезные и важные для нас сведения, то дайте нам знать — и процедура немедленно прекратится. Калечить вас не будут, не бойтесь. Андрей Валерьевич, проявляя бесконечное терпение, доброту и великодушие, распорядился вас сейчас пощадить — то есть провести процедуру в такой форме и на таких режимах, которые исключают необратимые повреждения тканей... и даже не будем воздействовать... на это самое. Это мы тоже делаем, мы не стеснительны, но на следующих стадиях. Мы не желаем вам зла, мы просто хотим донести необходимость нам повиноваться. Вы, похоже, витали и продолжаете витать в облаках, а сейчас спуститесь на землю.

Ивана поместили на установку, отрегулировали держатели для конечностей, после чего туго примотали к ним руки и ноги — в нескольких местах, вплоть до ладоней и ступней. Так, что он оказался фактически распятым, с раскинутыми руками, в полулежащем положении. Надели на глаза нечто вроде подушечек, закрепленных на ремешке, — опоясали, заклеив на липучку. Наконец, прочно зафиксировали голову.

— Мы здесь, даже если вы нас не видите, — послышался голос Скворцова. — Еще раз повторяю — если захотите дать понять, что отказываетесь от своего упрямства, просто начните что-то говорить.

Влад помолчал, видимо, ожидая, что Иван с перепугу начнет «что-то говорить» уже прямо сейчас. Однако не дождался.

— Мощность будет меняться с каждым разом, — продолжил он секунд через десять. — Поначалу несильно, так сказать, для предварительного ознакомления, а потом, если вы будете упорствовать, начнется форсирование. Затем решения об интенсивности, о продолжительности активной фазы и паузы будут приниматься в зависимости от переносимости вами этой процедуры. Потерять сознание вам в любом случае не дадут.

Еще пауза.

И — молчание.

— Хорошо, — сказал замначальника КОКСа. — Приготовьтесь — сейчас вы испытаете то, что и представить за всю свою жизнь не могли... Ну, са-а-авок, добро пожаловать в ад, — фамильярно добавил он и весело, заливисто засмеялся.

Смирнов почувствовал, как к его коже в разных местах начали прикладывать электроды.

Сначала Наташа не почувствовала ничего. Но вскоре появилось и начало стремительно нарастать какое-то непонятное, необъяснимое чувство. Которое можно отдаленно сравнить с провалом из бодрствования в сон — только если это и был сон, то такой, где человек полностью осознает себя и прекрасно понимает, что находится в необычной реальности. Так называемое осознанное сновидение.

Девушка вдруг поняла, что индивидуальное сознание уже не является полностью ей подвластным, что разум начинает быстро и мощно «дополняться» чем-то внешним по отношению к ее личности. Почувствовала, что в ее мозг напрямую, минуя традиционные органы чувств, начинает мощным потоком откуда-то стекаться информация самого различного рода, порой весьма причудливо структурированная.

И это явно не было галлюцинацией. И не было опьянением. Это было что-то похожее на мир, который распахнулся перед ней во всю свою ширь и во всех измерениях сразу.

Она подумала о муже. И вдруг перед ней возник образ. Максим с напарником, старшим сержантом Петровым, на служебной машине едут по улице Славинского — это практически их же район, всё там родное и знакомое. Остановились на автостанции. Максим зашел туда, вышел спустя какое-то время, с чебуреками и двумя упаковками с соком. Сели в машину, поехали дальше. Да, вроде обеденное время уже.

Каким-то усилием воли Наташа заставила себя «подняться» вверх — и перед ней внизу распахнулся весь Минск, с высоты даже не птичьего полета, а с многокилометровой высоты. Еще какая-то мысль промелькнула — скорее даже связанная не с текущими картинами, а с аспирантским рефератом по философии. В последние дни она работала над поистине необъятной и универсальной темой — представлением двух начал, условно говоря, светлого и темного, в различных учениях Запада и Востока. Начал разных, противоположных, но в то же время сосуществующих вместе, сплетающихся, проникающих друг в друга. Она как раз собирала и упорядочивала информацию о том, как они обозначаются, какие свойства им приписываются, что под ними в тех или иных философских системах понимается.

И вдруг, словно как отклик на это, внизу, в обозреваемом пространстве, возник наложенный на город какой-то иной «слой» — светящийся, сотканный из хаотичных переплетений областей самых различных тонов, от ярко-белого до абсолютно черного.

Впрочем, какая-то упорядоченность тут всё же была. Над ее городом преобладал, лучился белый свет. Где-то он усиливался, в большинстве мест был обычной средней интенсивности. Как исключение, были на «карте» и небольшие темные пятна, темные точки. Особенно сильное и красивое сияние шло от места в центре города, где проводятся парады в честь дней Независимости и Победы, где находится мемориал и музей войны.

Картина не была статичной, она колыхалась, пульсировала, переливалась.

Потом Наташа «решила» узнать... или ей «решили» показать... непонятно, кто кого «ведет»... что находится за пределами столицы. Высота «полета» увеличилась, и сверху стала видна вся республика. Тоже в таких же световых оттенках.

А то, что было за пределами Белоруссии, с этим резко контрастировало.

Там была сплошная серость и чернота.

И то, что давало эту черноту, не было тьмой в привычном смысле этого слова. Это был тоже своего рода свет. Черный свет, который как бы нападал на белый, давил, теснил, гасил его. Такого в реальной жизни не встретишь... Хотя, конечно, встретишь, причем чаще, чем хотелось бы, — только, конечно, не так буквально и наглядно.

Воронками, кратерами этого черного света была испещрена вдоль и поперек вся Украина. Только отдельные очаги и точки белого света пытались как-то сопротивляться, но, похоже, безнадежно. И другие страны, окружающие ее родину, были в крайне мрачных темных тонах. Государственная граница была выражена более чем отчетливо.

На востоке было всё противоречиво. В среднем там была серость, но хватало и белого, и черного. К западу от Москвы, в ближнем пригороде, было какое-то дикое скопище этих черных дыр, источников мертвящего излучения, выжигающего и травящего всё вокруг. То же самое было и в самой российской столице. Особенно в ее центре. Кремль, Лубянка и область между ними представляли собой нечто инфернальное — черный свет какой-то запредельной, безумной интенсивности исходил от них, заливая всё вокруг. Ядовитый антисвет от центра Москвы был настолько «ярким», что у Наташи даже появилось ощущение, напоминающее боль.

Нет, над столицей россиян были, конечно, и светлые источники, да и вообще пространство это было не агрессивно-черным, а скорее просто мрачно-серым, безнадежно, по-кладбищенски унылым.

Внимание девушки привлекла картина немного к востоку от центра Москвы. Там, в одном и том же месте, словно сражались ярчайший свет с запредельным антисветом. Воронка инферно яростно пыталась подчинить, пожрать, задавить точку, которая трепетала, билась в ее центре — и не сдавалась.

Что же там происходит? Там тюрьма, подсказало ей что-то. Тюрьма... Преступники, что ли? Но почему именно это там наблюдается?

Наташа очутилась в подземном помещении. Похоже на медкабинет. Трое человек в белых халатах стояли и делали свое дело. У стены на стульях сидели четверо в штатском. Посреди было ложе со спинкой, где находился мужчина — нагой, с запечатанными глазами. К человеку были подведены несколько проводов. Он не мог двигать ни руками, ни ногами, ни головой — только судорожно напрягались мускулы по всему телу.

Люди в белом время от времени включали и выключали ток, чередуя периоды «активного воздействия» и короткого «отдыха». Устанавливали переключателем нужные диапазоны. Крутили туда-сюда ручку плавной настройки — усиливая мощность то постепенно, то стремительным безжалостным рывком. Иногда снимали заглушки с глаз, проверяли состояние жертвы, при необходимости приводили в чувство, давая что-то подышать под нос или ставя укол. А потом снова закрывали глаза и, не теряя времени, возобновляли свое дело.

Наташа была в смятении.

Что тут происходит? Кого здесь распяли и жгут током?

И в ее сознание извне вторглась как бы новая догадка: это Иван, коммунист, он принимает муку за правду, за народ, за будущее человечества.

Конечно, кому-то эти слова показались бы пафосными и старомодными, даже наивными и смешными, но они «прозвучали» именно в такой форме. И к тому же для Наташи это было серьезным само по себе, потому что она и ее отец — коммунисты. В Белоруссии в свое время компартия, ставшая правопреемницей советской КПБ, раскололась. Одни встали в жесткую оппозицию, ударившись в европоклонство. Другие же поддерживают действующую власть, полагая, что в нынешних реальных условиях то, что есть здесь и сейчас, хоть и не является социализмом в чистом виде, всё же наиболее правильно и приемлемо. У власти и этих коммунистов один и тот же враг — предатели с бело-красно-белыми фашистскими тряпками. Которые — пока, к счастью, тщетно — мечтают все эти десятилетия захватить власть и превратить страну в точно такую же черную дыру, как, например, Украина.

А Россия... По оценке Наташи, в ней тоже, как и у южных соседей, господствует беспощадная по отношению к простым людям диктатура тех, кто присвоил всё народное достояние, а сам народ выжимает досуха, целенаправленно вгоняя в нищету, остервенело закручивая гайки в отношении рядовых граждан.

Вот и наглядное подтверждение.

Наташино сердце переполнилось жалостью, ей хотелось хоть чем-то помочь далекому российскому товарищу, терзаемому палачами, но она не знала, как.

И вновь откуда-то молнией проявилось у нее «сверхзнание»: в руках у борца важная тайна. Но пока он не может открыться, не может сейчас признаться в том, что ею владеет. Если признается, то мучения прекратятся. Но тогда события не пойдут по тому пути, по которому должны пойти. Сейчас всё зависит от его мужества. Продержится — всё будет так, как и должно быть. Как он сам и предполагает, и предполагает правильно. А сломается, сдастся, уступит — будет провал.

Наташа не понимала, что это означает и с чем связано. Мысли набегали сумбурно.

И лишь одно она могла — собрав все силы, до боли сопереживая этому незнакомому отважному соратнику по имени Иван, она как бы крикнула ему: держись, товарищ! Продержишься — победишь, ты прав в своих догадках, не сдавайся!

И вдруг всё разом исчезло. Наташа очнулась в отцовской лаборатории.

— Я выключил, для первого раза хватит, — сказал профессор, помогая дочери освободиться от накладок на голове. — Ну, как? Увидела что-нибудь интересное?

— Да... такое ощущение, которого никогда не было... странный сон, или нечто, похожее на сон. В чем-то даже наивный, как многие сны. — И кошмарный к тому же. И, не теряя времени, опасаясь, что забудет, как это обычно бывает после пробуждения, Наташа вкратце рассказала о том, что видела и ощущала.

Отец задумался.

— Интересно, очень интересно... Сон, значит?.. Хм... Ладно, с почином! Будем нарабатывать массив, так сказать, наблюдений и опыта.

Поговорив еще о том, о сем и допив чай, попрощались. Наташа поехала к себе в институт. Сегодня не было ни занятий и в аспирантуре, ни преподавательской работы. Но предстояло уточнить кое-какие вопросы по научному исследованию.

Вечером созвонилась с мужем, уже завершавшим дежурство. Решили, где отметить годовщину знакомства.

Припарковав у ресторана машину, недавно, в конце года, купленную, Наташа вошла вовнутрь. Нашла сидящего за столиком Максима. Поцеловались. Стали изучать меню.

— Проголодался, как не знаю кто, — сказал Максим. — После обеда ничего не ел. Да и на обед только чебуреки и сок.

Наташа вздрогнула.

— А где вообще обедаешь?

— Когда как. Сегодня на Славинского, в буфете автостанции паек купили... Что с тобой? Всё в порядке? — испугался Максим, глядя на резко изменившуюся в лице жену.

— Ничего особенного... В туалет только отойду. Ты пока заказ сделай...

Она достала смартфон и быстро набрала номер отца...

— ...Ты уверена? — спросил профессор.

— Только факты.

— Может, ты знала эти подробности?

— В том-то и дело, что нет. Никогда не интересовалась. Может, это мне как жене и в минус. Готовлю ему, конечно, когда дома, но где он обедает на службе — не спрашивала. Кроме того, он же сам говорит, что каждый день по-разному, где придется...

Отец некоторое время молчал в трубку.

— Ладно, пробью сейчас по интернету, кого и когда там... Наверняка есть информация... Если подтвердится, придумаю, как максимально аккуратно предупредить. Не беспокойся, время не потеряем... Ну надо же... Ладно, давай...

Наташа спрятала телефон в карман пиджака и подошла к раковине. Умылась, посмотрела зачем-то на себя в зеркало, не мигая, широко раскрыв и без того большие красивые глаза — словно не веря, что всё это происходит на самом деле.

Пора к Максику, а то он уже там наверняка разволновался, подумала она.

Сознание всё время куда-то «уплывало», рациональные мысли смешивались с явно бредовыми, сон и явь причудливо переплетались.

К вечеру того проклятого вчерашнего дня, когда Иван, вконец вымотанный после истязаний, лежал на кровати в какой-то отдельной небольшой палате, его стремительно настигли симптомы сильного гриппа.

Страшно болела голова и горло, пропал голос, ломило и выворачивало всё тело. Впрочем, это и само по себе неудивительно после перенесенного кошмара, но тут со всей очевидностью добавлялась и инфекционная составляющая. Поднялась температура, явно уже под сорок. Безумно хотелось пить.

«Ковид» этот пресловутый? Вроде нет, в Россию он еще не пришел, по крайней мере, массово. На протяжении этих показавшихся ему вечностью часов, помнится, несколько раз делали уколы — когда он куда-то «отходил», — возвращая его назад, в их лапы. В самом конце сделали последний, оказавшийся усыпляющим, укол — и он упал в блаженное небытие. Проснулся на этой койке, уже терзаемый болезнью.

Странно... Обычно Иван не болел инфекционными недугами настолько сильно, чтобы так свалиться. На иммунитет он не жаловался — если какая зараза и нападала, то всё проходило малосимптомно, смазанно, продолжалось недолго. Разве только сбой в его работе именно от этой пытки. Но вот чтобы так сразу?

Наверняка что-то ввели, сознательно и целенаправленно — какой-то вирусный агент. Например, это нужно, чтобы изолировать Смирнова на некоторое время, неделю-две-три, от непрошеных гостей — адвокатов или членов ОНК. Кроме того, чтобы выставить как бред при сильной лихорадке всё то, что будет рассказано про пытки. Наверняка болезнь зафиксируют должным образом, в документации, в анализах.

Увечий и повреждений не было. Осталась только память о страдании, от которого невозможно никуда скрыться. Об отчаянном желании провалиться в небытие, прекратить чувствовать что-либо, вообще осознавать себя, мыслить, понимать. Такого он действительно еще не ощущал никогда в своей жизни, и даже вообразить себе не мог, что вообще возможны такие физические мучения, такая чудовищная терзающая боль, к которой в принципе невозможно привыкнуть.

Каждую секунду на протяжении этих часов Смирнов, распятый и недвижный, яростно боролся с кем-то другим — то есть на самом деле с самим собой, отчаянно желающим крикнуть палачам то, что они так хотят услышать. Чтобы, наконец, прекратить этот ад... Пообещать прислуживать им, но как? Или выдать Жарова с его флешкой, но тогда бы его, хоть и перестали мучить, но уже точно не оставили бы в живых. Такого простым смертным знать просто не положено. Прикончили бы вместе с «предателем». Жарова пытали бы максимально жестоко, а Смирнову из милости и благодарности «даровали» бы «нежную смерть».

Нет, всё же он так и не сдался, не пошел к ним на поклон. Пафосно, конечно, звучит, но он может собой гордиться. Не каждый так сумел бы.

И еще у него возникло и усиливалось смутное предположение, весьма интересное и перспективное. Хоть и маловероятное, но всё же. Связанное с несостоявшимся партийным вожаком и его секретами. Иван выделил несколько опорных моментов. Очевидно, что Жаров жаждал карьерного роста, но ему, скорее всего, хода не давали даже тогда, когда он был «на коне». Подполковник в сорок лет, а сынок Белякова, намного моложе выглядящий, уже замначальника, генерал. То, как с Жаровым обращались, как посадили на приставной стульчик... Нет, неспроста он устроил прослушку. Хотел что-то важное получить. Вот и получил... А теперь его вообще задвинут за шкаф, с его-то амбициями. Теперь всё для него абсолютно безнадежно. То, для чего подполковника все эти десятилетия «растили», обратилось в прах. А сынок главаря КОКСа бойко и неудержимо идет в гору, на глазах у Жарова. «Принцу» доступны все богатства и вся власть...

В ходе разговора в беляковском кабинете Смирнов, уже выстроивший в общих чертах эту схему, постарался дать как можно больше установок-напоминаний, в том числе рассчитанных и на разоблаченного «крота»... То, например, что карьерный рост в России светит только «своим». Да и Белякова не забыл — его больное место, как видно, то, что когда-то «отцы-основатели» договорились с западными партнерами о «сливе» социализма в обмен на приобщение к глобальной элите. А по прошествии времени выясняется, что не выходит каменный цветок, как ни тужься. Получается, всё пропало. У разбитого корыта оказались. Нет, конечно, не у разбитого, они все в шоколаде за счет народа, но не то, не то... Хотелось изначально качественно большего...

Ах, да, Жаров же — химик, высококлассный специалист по ядам... Это известная информация в левой среде. Чем черт не шутит... Если он однажды, рискуя жизнью, подкинул начальнику жучок, то... Нет, вероятность этого, конечно, мала... Но — явно ненулевая. Всё логично и непротиворечиво.

В общем, остается только, закинув нужные семена в обе вспаханные борозды, ждать всходов. Во всяком случае, в его положении больше ничего сделать нельзя.

Можно, конечно, объявить голодовку в знак протеста. Можно и нужно — растрезвонить всем о том, как тут пытают! Впрочем, это, увы, для России не новость...

И еще что-то смутно помнил Иван, изнывая от лихорадки. То, как в разгар истязаний он вдруг внутренним взором ощутил какой-то непонятный белый свет, завораживающее лучистое сияние. И в этом сиянии смутно, как сон или бред, виделся образ красивой девушки с большими широкими глазами. И она его ободрила, и даже дала понять, что он прав... Не сказала, конечно, но он это почувствовал. Бред, конечно... под пыткой, когда сознание то и дело норовит «потонуть», и не такое можно ощутить. Но, тем не менее...

— С этим надо что-то делать, — сказал Винтер. — Не теряя ни дня. Если это правда?

— А если провокация? — спросил Галкин. — Хотя они на такое вполне способны...

— Факт остается фактом — сегодня никого к нему не пустили. Ни адвоката, ни из ОНК. Говорят, в инфекционном изоляторе, но мы же всё понимаем... — сказал Кузнецов.

Несколько человек из ЕКП и РКП, ядро вероятной будущей объединенной организации, сидели вечером в подвальном офисе и обсуждали ситуацию со Смирновым.

Накануне вечером четырем известным активистам на их адреса пришло очень странное письмо одинакового содержания. С явно одноразового аккаунта, без подписи:

«Хочу довести до вашего сведения, что подследственный Иван Смирнов, задержанный 26 января сего года и содержащийся в СИЗО в Лефортово, днем 3 февраля был подвергнут пытке электрическим током в секретном помещении, которое специально оборудовано для подобных целей. Я являюсь одним из тех, кто причастен к этим тяжким должностным преступлениям, и по этой причине назвать себя не могу. В то же время я решил, что больше не имею права быть молчаливым соучастником происходящего. Доказательств сообщенного у меня нет, я только сигнализирую. С уважением».

В конечном счете, коммунисты решили через депутатов Госдумы от имени редакции газеты «Красный рубеж», где Иван публиковался, направить запросы руководству КОКСа и ФСИНа с просьбой прояснить ситуацию с недопуском к заключенному, а также в Генпрокуратуру и ОНК с просьбой взять дело под контроль. Анонимное послание аргументом быть не могло, и поэтому заявители выражали обеспокоенность тем, что к Смирнову никого, ссылаясь на карантин, не пускают, и просили дать согласие направить к нему независимых гражданских врачей. Также было решено усилить шум в Сети и направить информацию на Запад, в том числе левой общественности...

За несколько часов до этого разъяренный Скворцов собрал прямо в «операционной» персонал «специзолятора» — тех самых трех человек, непосредственно участвовавших в пытке, а также сменных санитаров, которые присматривали за лежащим сейчас в боксе-палате Смирновым. Чтобы пока «приглушить» и «изолировать» заключенного, ему после «процедуры» ввели специальный гриппоподобный штамм — передающийся только через кровь и в повседневности не заразный.

— Произошла утечка. Утечка! Источник мы ищем. Я вынужден повторить, что любое разглашение того, что тут происходит, строжайше запрещено, — шипел замначальника КОКСа. — Даже сослуживцам нельзя говорить, кого... тут... когда и как. Вам надбавки платят не только за работу, но и за сохранение государственной тайны.

Все молчали.

— Того, кто слил, будем иметь по полной, он будет молить о смерти, но она к нему придет очень нескоро! — зловещим тоном сказал Скворцов.

Он взял со столика гибкий зонд диаметром около полусантиметра и длиной несколько десятков сантиметров. По всей своей поверхности он был утыкан маленькими пупырышками. Генерал-майор нажал кнопку, и между всеми парами пупырышков заискрились разряды, как у шокера. Медленно, потряхивая, пронес адскую гирлянду перед лицами каждого из младших подчиненных, с удовольствием наблюдая, как они бледнеют.

— Предупреждаю... Пощады не будет... — шипел Беляков-младший.

Помолчал, пристально глядя каждому в глаза. Кинул зонд-шокер на стол.

— Всё! Свободны! — гаркнул он и добавил уже тише: — Пока свободны...

И, повернувшись, стремительно вышел из «операционной».

Под подозрение попал и Жаров. Но непосредственно ему ничего не «предъявили», по крайней мере, не в такой форме, как «медперсоналу». Скворцов лишь в разговоре с ним небрежно уточнил, не проболтался ли он кому-нибудь о произошедшем. Искренним удивлением подполковника он был, казалось, удовлетворен.

Исходную точку отправки письма установить не удалось. Формально оно пришло из-за границы. Очевидно, тут использовались прокси, VPNы, TORы и тому подобное...

Шел третий и последний день съезда Рабочей коммунистической партии. Делегаты избрали новый состав ЦК, а также приняли резолюции о курсе на объединение с ЕКП и об осуждении преследования Ивана Смирнова — с требованием немедленно освободить политзаключенного и предать суду всех тех, кто его пытал.

После закрытия съезда начался организационный пленум Центрального комитета.

— Товарищи, какие будут предложения по кандидатуре первого секретаря? — спросил старейший по возрасту член новоизбранного ЦК Матвей Грабаров, единственный, кто, согласно процедуре, в этот момент сидел за столом президиума.

Встал Никита Кузнецов:

— Ольга Омельченко.

— Еще будут предложения? — спросил Грабаров.

Никто не ответил.

— Кто за то, чтобы избрать первым секретарем Центрального комитета Рабочей коммунистической партии Омельченко Ольгу Антоновну?.. Счетная комиссия, прошу работать... Восемнадцать... Спасибо, прошу опустить... Кто против? Ни одного. Кто воздержался?.. Шесть... Спасибо... Решение принято. Ольга Антоновна, я вас поздравляю, это высокое доверие и высокая ответственность. Уступаю вам место как представитель старшего поколения представителю нового поколения.

Под аплодисменты членов ЦК Оля, немного неуклюжей из-за своего положения походкой, но при этом демонстрируя уверенность, с высоко поднятой головой, зашла за стол президиума и встала по центру.

— Спасибо, товарищи, за доверие. Клянусь вам, что я продолжу дело Михаила, — грустно взглянула на один из двух траурных портретов, висящих на стене за столом. — Мы все вместе продолжим его дело. Это будет ему лучшей памятью... Есть предложение сформировать президиум ЦК...

В президиум, как и планировалось, вошли наиболее активные члены команды покойного Омельченко.

Пленум продолжался недолго. В фойе членов ЦК ждали остальные делегаты съезда, активисты РКП, гости, в том числе из ЕКП, отныне союзной во всех смыслах, можно даже сказать, братской партии. Последовали рукопожатия и радостные поздравления...

В просторной трехкомнатной квартире полковника КГБ Григория Дашкевича и его жены Надежды Кирилловны собралась вся большая семья — сыновья Саня и Максим, со своими женами, Ирой и Наташей. Еще жена Дениса — Вика, переехавшая недавно из Москвы, после той страшной трагедии. И, наконец, отец Наташи, профессор Егор Огарёв, и мама Алла Михайловна, начальник отдела в БелТВ. У Иры родителей не было — погибли в автокатастрофе в конце двухтысячных, и она выросла в детдоме.

Сели обедать за стол.

— Как Денис? — первым делом спросил у Вики Григорий Валентинович.

— Утвердили обвинительное заключение, передали в суд.

— Будете ходатайствовать о суде присяжных и вообще по максимуму бороться? — спросила Надежда Кирилловна, судья одного из минских райсудов.

— Нам дали понять, что его осудят так или иначе, состав преступления в любом случае налицо. На присяжных решили не настаивать, вину признаёт частично. По УК особого порядка тут не положено, но всё равно это должно смягчить участь. Задача защиты, конечно, — переквалифицировать, чтобы кровную месть хотя бы убрали.

— Ясно... — протянул полковник. — Жуткая история. У нас такое давно вообразить невозможно. Как вы там жили, просто не представляю.

— Я тоже, если честно. Как переехала сюда, такое ощущение, словно из ада сбежала. Чувствую, конечно, вину перед Денисом. Что он там в тюрьме, а я тут. Однажды спустили на него этих бандитов, чуть не убили. Сволочи. Переживаю, скучаю страшно, реву по ночам... Но он сам сказал, чтобы я пока тут пожила и в Россию не совалась. Пока он будет искупать... Это его выбор. Наверное, я говорю страшное, но в чем-то он прав. Если закон на стороне преступников, если преступники силой закона отказывают невинным в защите, а то и репрессируют, что еще остается?

— А давайте еще сюжет сделаем? — спросила Алла Михайловна.

— Ох, спасибо вам большое, — сказала Вика. — Надо бы... Не поможет, конечно, но хотя бы людей предупредить...

Все помолчали. Для белорусов всё это было чем-то совсем далеким и незнакомым.

— Нравится у нас? — спросила Надежда Кирилловна.

— Не то слово. Тут вообще как-то по-другому, тут... тут светло, вот. Просто светло и спокойно. Если бы мы с самого начала здесь поселились...

— Некоторым очень не нравится спокойствие. В этом году может быть очень жарко, — немного помолчав, сказал полковник.

— В смысле? — спросила Вика.

— Змагары. БЧБ. Будут на волне президентских выборов в очередной раз пытаться Батьку сковырнуть. Есть опасения, что серьезно и с размахом — хотя некоторые коллеги и смежники уверены... или надеются... что обойдется, как и раньше. Но в любом случае хрен у них что получится. Правда, ребята?

— Не выйдет! — сказал Саня, офицер-танкист.

— Защитим! — подтвердила его жена Ира, офицер сил специальных операций.

— Ну а на тебя, Макс, очевидно, придется первый удар при любых сценариях, — сказал отец. — Не подведешь?

— Ты что, пап? Нет, конечно, — сказал он. Посмотрел на Наташу, она ему ободряюще улыбнулась. — Будет, как на Майдане?

— Да, могут попытаться по схожему варианту, хотя бы для пиара, — подтвердил полковник. — Только никто им не позволит встать лагерем и гадить, сразу прогонят. Поэтому, думается, скорее карусель летучих уличных протестов, с той или иной степенью ожесточенности... Да, главное отличие от Украины в том, что наш — не сольется.

— Значит, и мы будем стоять, — уверенно сказал Максим.

На днях его, наконец, приняли в минский ОМОН. Сейчас шли рутинные хлопоты по переводу и адаптации на новом месте. Собственно, по этому значимому для биографии случаю все и собрались за столом в воскресный день.

— И тебе, Надюш, видимо, поработать придется. Применить закон в отношении тех, кто попрет... А их будет много... — добавил Григорий Валентинович.

Жена вздохнула.

— А чего хотят эти... как их... змагары? — спросила Вика.

Полковник немного подумал и ответил:

— Чтобы у нас в Беларуси появились «хозяева жизни», и они могли бы вот точно так с обычными, простыми людьми расправляться, как с вами... те... Вот этого и хотят. Если коротко. Я их в свое время собственноручно отстреливал, как бешеных собак, и не жалею об этом, и не скрываю... Так-то они незаметны у нас, но есть в любом, даже самом благополучном обществе. В нашей республике у них руки коротки, поотрывали давно. Но — мечтают, мечтают... Как людей давить будут, гнобить, грабить, насиловать.

— Согласен, Гриш, — сказал профессор. — Редкостные мрази. Фашисты.

— Угу, — подтвердил полковник. — Но они не пройдут. Как говорится, но пасаран.

— Значит, глухо? — спросил Иван адвоката.

— Да. Тут прямая директива, это очевидно, — подтвердила Кристина Владимировна. — Я, конечно, буду доказывать суду всю абсурдность обвинений, но ничего не гарантирую. Процесс, разумеется, закрытый, засекреченный.

— Да, знаю. Я сам с недавних пор юрист, правда, только по диплому, непрактикующий. Я в шоке, коллега. Не знал, что так обернется, если честно.

Следствие близилось к концу. Смирнова обвинили в государственной измене в форме выдачи гостайны иностранцам. Государственная тайна — это тот факт, что Жаров — законспирированный агент КОКСа. А иностранцы — это гости съезда РКП из-за рубежа, которые тоже смотрели удостоверение «крота» наравне с остальными.

Да, Иван не был допущен к секретам. Но, по утверждению следствия, он был обязан понимать, что на раскрытие личности сотрудника спецслужб у него нет права. Это, мол, и так должно быть ясно. Найденное удостоверение он, очевидно, должен был послушно сдать в «контору», да еще и подписку о неразглашении дать?

Как всё же обернулось... Ведь эти злодеи уничтожали СССР под лозунгом борьбы против какого-то там «тоталитарного наследия», обличали репрессии. А как их власть утвердилась, так везде и всюду... эти самые прослушки, обыски, запреты, доносы, заведомо абсурдные обвинения, выбивание признаний из подследственных, нулевой процент оправдательных приговоров. Но нынешние массовые политические репрессии — уже в интересах антисоветчиков. Как говорится, эти репрессии — тех, кого надо, репрессии. Карательная система — инструмент в руках господствующего класса. Инструмент подавления. А господствующий класс — это те, кто отнял у народа его имущество и присвоил себе, кто делит между собой доходы от него.

Нынешняя Россия в правовом аспекте — это мир, придуманный Кафкой, думал Иван. Ему вспомнилось весьма характерное дело. Когда простую обывательницу осудили за отправку одной СМС грузинскому абоненту об открытом прохождении где-то рядом военной техники, причем осудили спустя много лет после завершения осетинского конфликта... Поистине, приписывают социализму то, что присуще им самим!

И пытки, конечно. Как там Светоч-то, Солженицын, совесть нации, писал? «Если бы чеховским интеллигентам, всё гадавшим, что будет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие... ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом». Ну, так вот, тот жуткий день... Когда эти выродки его беспощадно жгли током на протяжении многих часов... И ничего им не было. На все его жалобы, на ходатайства о возбуждении уголовного дела, на все запросы товарищей и депутатов один ответ — «подтверждений не нашло». Ну, приходили к нему из различных ведомств в камеру, брали объяснения, во всех подробностях, а что толку? Его слово против слова здешних хозяев. Медэкспертиза, когда его выписали из изолятора, ничего не нашла. И врачи в составе ОНК тоже ничего уже не могли увидеть. Умеют работать, не то, что фашисты когда-то. Следов вообще не оставляют. То, что седых волос на висках стало заметно больше именно после этого, конечно, не след... Ну, и полились, как рассказала адвокат, глумливые комментарии в привластных телеграм-каналах — мол, горячечный бред, что взять-то с больного...

А тут еще на днях вот этот новый искусственный вирус настиг Россию. Говорят, грядут совершенно дикие, беспрецедентные карантинные меры. Впрочем, для Ивана это не новость. Пришел не вирус сам по себе. Не отрицая его существования как такового и его реальной опасности для многих людей, можно со всей уверенностью сказать, что «пандемия» послужит поводом для начала реализации глобального проекта наступления капитала на народы планеты. Крупнейшего капитала в его максимально консолидированной форме. То есть, согласно определению, — фашизма. Глобального фашизма. И его доморощенного ответвления. Жаль только, думал Смирнов, многие левые, марксисты, приверженцы строгого классового подхода, в упор не замечают этих новых социальных раскладов. Или не хотят замечать, предпочитая прятать голову в песок?

Беляков-старший не желал признаваться себе в глубинном страхе, гнал от себя мрачные мысли — но хлесткие слова Смирнова о том, что западные партнеры их кинули, запали генералу армии в душу.

Еще и еще раз начальник КОКСа анализировал имеющиеся у него сведения, вспоминал и прослушивал разговоры с «куратором по России» Биллом Бутчером, но однозначного вывода сделать было невозможно.

Поэтому он решил посоветоваться с одним из Глашатаев, то есть представителем той когорты, которую придали ему и его «Братьям и Сестрам» по рангу, для того, чтобы быть их своего рода «советниками», «глазами и ушами». Дело в том, что Вершители — те несколько десятков человек, кто облечен высшим правом принимать любые принципиальные решения по России, могли изначально придерживаться на те или иные возникающие проблемы самых различных взглядов. И именно для выработки консолидированной позиции они прибегали к услугам Глашатаев. Исходя из актуальных вызовов и разногласий, заранее составлялся список вопросов. Глашатаи, используя специальные методики и препараты, вводили себя в транс, и во время «сеанса» эти вопросы им задавали, а они отвечали. В официальной «орденской» мифологии считалось, что информацию в ходе таких процедур они якобы получают напрямую от «Духа Внутренней Земли» Аримана, пророком и воплощением которого в здешнем мире считался «Высший Отец». Так это было или не так, но, как правило, различные Глашатаи независимо друг от друга «получали» схожую информацию. Это позволяло решать вопросы беспроблемно, эффективно и оперативно, избегая пробуксовок и расколов. Глашатаи имели право совещательного голоса, но к их вердиктам прислушивались все Вершители. Система за эти десятилетия отлично себя зарекомендовала и не давала сбоев.

Глашатай Яков Царев, дальний родственник Белякова, приехал на виллу начальника КОКСа на целый день. Они изысканно пообедали, поговорили о текущих делах. Расслабились в спа-комплексе. Оба, на пару, воспользовались «услугами» Кати-лоли. И потом Царев наедине начал обучать Белякова правильно входить в особое состояние...

— ...Не знаю, что у тебя получится, это не всем дается, и надо много тренироваться, — сказал Яков, когда они шли от дворца к площадке, где был припаркован автомобиль гостя. — Странно, что ты решил попробовать. Но, с другой стороны, не ты первый, кто меня просит. И раньше, кстати, высшие люди косяком шли в эти сферы. У нас в России, накануне революции. Смотрел ведь фильм «Агония»? Бадмаев там и прочие?

— Типун тебе на язык, — мрачно сказал Беляков. — У нас всё под контролем. У меня, у тебя, у наших Братьев и Сестер.

Царев ничего не ответил.

— Ладно, в общем, пробуй... Если что, зови для следующего раза, будем продолжать. Спасибо за гостеприимство, очень понравилось. Лоли твоя просто супер!..

— Давай, пока.

— Пока.

Попрощались, пожали руки.

Беляков повернулся и направился обратно во дворец.

После ужина прошел в спальню. Девочка уже ждала там.

— Катюш, я небольшой психоэксперимент проведу. Пригляди пока... — начальник КОКСа разделся донага, уселся на широкую двуспальную кровать. Достал одну из ампул, которые оставил Яков, наполнил шприц. Перетянул руку под локтем, поработал кулаком.

— Ширнуться, что ли, захотелось? — спросила лоли.

— Не-е-т, — брезгливо ответил Беляков. — Это другое совсем. Вход в астрал.

Юное создание не поняло, похлопало густыми ресницами и спросило:

— И... что мне делать?

— Просто смотри. По ситуации. Если вдруг перестану подавать признаки жизни... ну мало ли... возраст всё же... нажимай тревожную кнопку с красным крестом.

— Ага, — кивнула Катя.

Сделав укол, Беляков приглушил свет, лег навзничь, сосредоточился и начал дышать так, как его научили. Параллельно упорядочивая мысли, настраиваясь на нужную «волну». Царев уверял, что передал ему базовые навыки, остается только их развивать, время от времени прибегая к персональным тренингам.

Через некоторое время «накатило». Нет, совсем не как от «веществ». Да и не дурман это был, а просто вспомогательное средство.

Пошло необычное мельтешение. Хаос. Какой-то бурный бессвязный поток мыслей и образов, порой явно бредовых.

И — то ли сон, то ли еще что-то — Беляков увидел себя в каком-то помещении.

Это, как он понял, была подвальная подсобка крематория.

Но причем тут крематорий?

На стене висел телевизор. Шла воскресная итоговая передача.

— ...В России на этой неделе вступил в силу закон о декоммунизации. В суды уже направлены представления о внесении в список экстремистских организаций всех структур левого толка. Напомню, закон подразумевает запрет всех объединений, выступающих за возврат преступного социализма и за пересмотр итогов приватизации. Вводится уголовная ответственность за приверженность социалистической, коммунистической и вообще марксистской идеологии, за восхваление исторических режимов преступных коммунистических партий в различных государствах, в том числе в преступном СССР. Большевистская партия, КПСС, а также все относящиеся к истории и современные партии такого же толка в иных странах признаются преступными организациями. В средствах массовой информации и в публичных выступлениях отныне предписывается упоминать слово «советский» применительно к соответствующему историческому режиму или государству, слово «коммунистическая» применительно к организации только с указанием того, что они преступны или запрещены на территории России. Запрещаются все коммунистические и советские символы, их публичная демонстрация, в том числе и на одежде. При публикации исторических фото- и видеоматериалов, если они, конечно, сами не запрещены, обязательна ретушь на месте соответствующих символов. В суды направлены подкрепленные экспертными заключениями прокурорские представления на сотни тысяч книг, фильмов, песен и иных художественных произведений, подлежащих запрету. Их, если суд удовлетворит запрос прокуратуры, нельзя будет даже хранить дома для собственных нужд. Караться будут и попытки обойти блокировки, чтобы просмотреть запрещенные материалы онлайн. Запрещается частное хранение всех периодических изданий преступной большевистской партии, всех официальных периодических изданий за преступный советский период, за исключением отдельно отобранных и разрешенных фрагментов, имеющих значение для истории. Все эти материалы изымаются из библиотек и архивов, они будут храниться в специальных закрытых фондах. Не дожидаясь вступления закона в силу, местные власти по всей стране уже убрали с карт все названия, связанные с преступным советским прошлым, снесли все памятники, откорректировали или уничтожили все монументальные изображения, напоминающие о преступном СССР. Закон, напомню, был в этом году принят Государственной думой и одобрен Советом Федерации. Ровно месяц назад его подписал президент Александр Увалов...

Ведущая программы Марина Бояринова, новый главред гостелеканала и давняя соратница главы государства, сказала:

— А сейчас на связи со студией эксперт по вопросам декоммунизации кандидат теологических наук Дмитрий Эндевил. Дмитрий Сергеевич, здравствуйте, скажите, пожалуйста, как вы оцениваете происходящее, довольны ли вы?

— Здравствуйте. Спаси вас Бог. Да, благодарение Господу, Россия, наконец, окончательно и навсегда отвергла, выкинула на помойку преступную идеологию коммунизма. То, за что я, мои братья и сестры во Христе молились и ратовали долгие годы, стало явью. Уже больше никто не будет поклоняться убийцам прямо в сердце нашего священного стольного града. Больше никто не будет кощунственно заваливать гвоздиками то место, где до недавнего времени лежал труп чудовища, тирана и душителя Сталина. Те, кто попирал естественный для человека институт частной собственности, кто по прихоти своей лишал людей жизни, уже больше никогда не вернутся. У меня на душе поют ангелы, когда я вижу, как там, где на протяжении целого века кинжалом в сердце Москвы было воткнуто сатанинское капище — мавзолей Ленина, главаря-основателя преступного режима, и захоронений его преступных сподручных, — возводится прекрасный и величественный Храм Всех Новомучеников и Исповедников Российских. Мы все вымолили это. Преступному коммунизму — конец! Конец — и Богу слава!..

Послышались отчаянные крики. Люди в камуфляже и балаклавах волокли в помещение людей. Мужчин и женщин разных возрастов.

Первый из них, увидев Белякова, закричал:

— Пощадите, пощадите!

Начальник КОКСа сделал знак бойцам, чтобы подтащили его поближе. Это был молодой парень, лет двадцати пяти. С побелевшим, искаженным от ужаса лицом.

— Я ничего не делал! Я не виноват! За что меня? За что? Я же нигде не состою! Я не член организаций! Я не участвовал ни в одной акции! Я сидел дома! Я даже ничего особо и не писал в интернете! Я только был подписан на видеоблог Стёпина, пока он не удалился. Я всего лишь изучал марксизм... ой... то есть преступный марксизм... Вот мои конспекты... — трясущимися руками стал вытаскивать из-за пазухи исписанные листочки и показывать Белякову. Многие, впрочем, сразу упали на пол. — Я не виноват! Не виноват! Пощадите! Простите!

Хотел рухнуть на колени, но двое бойцов, держащих его под руки, не позволили.

— Не сметь хранить и разбрасывать тут эту писанину! Она преступна и запрещена на территории России! Значит, в печь ее! — отчеканил генерал армии, вскинув голову.

И добавил, указывая пальцем на оппонента и вперив в него хищный взгляд:

— Ты — тоже преступен и запрещен на территории России! Значит, и тебя — в печь!

Махнул рукой. Бойцы потащили его дальше. Сотрудники крематория открыли заслонку, и отчаянно визжащего парня запихнули вовнутрь...

— ...На западе Смоленской и Брянской областей, на юго-западе Тверской области совместно с белорусскими силами, в отдельных случаях и при участии украинских спецподразделений, продолжаются операции по выявлению и ликвидации остатков орудующих в приграничной зоне и прячущихся в лесах бандформирований сторонников свергнутого режима Лукашенко. Бандитам иногда удается захватывать отдельные населенные пункты, они склоняют на свою сторону местное население, в их ряды вливаются экстремисты и террористы, которым удается прорваться через заслоны из других российских регионов, а также из Крымско-Татарской Автономной Республики и бывших отдельных районов Донецкой и Луганской областей Украины. Вместе с тем, руководство всех силовых структур заверяет, что ситуация находится под контролем, и после массового поступления на вооружение беспилотников из стран НАТО полное восстановление законности в этих районах займет не больше месяца...

Людей приволакивали еще и еще...

— ...Семь дней остается до фактической передачи Украине Крымского полуострова. Вывод российских военных идет четко по графику, прописанному в договоре о деоккупации. Освобождаемую территорию торжественно, с развернутыми знаменами, парадным строем, под звуки марша, покидают последние подразделения. Благодаря тому, что при эвакуации Черноморского флота из Севастополя остается вся инфраструктура, благодаря тому, что не нужно тратиться на ее демонтаж, вывоз и размещение на новом месте, российскому бюджету удалось сохранить значительные суммы. Высвободившиеся и сэкономленные средства перенаправят на выполнение федеральной целевой программы «Декоммунизация». Процесс проходит под контролем ПАСЕ, ОБСЕ и НАТО. Официальный Киев, а также меджлис крымско-татарского народа как временный местный административный орган дали твердые гарантии, что при возвращении контроля над Крымом все права населения будут соблюдаться в полном объеме, а какие-либо уголовные преследования будут проводиться строго в индивидуальном порядке — как и в ходе ранее отработанной схемы реинтеграции в Донбассе...

Кто-то пребывал в ступоре. Кто-то, как этот первый, слезно молил о пощаде. А кто-то, напротив, разражался проклятиями.

— Сволочи! Фашисты!

— Пощадите! Смилуйтесь!

— Коммунизм победит!

— Не надо! Умоляю!

— Слава Ленину и Сталину! Да здравствует СССР!

— Простите, простите! Не надо, у меня маленькие дети! Пожалуйста!

— Смерть капитализму! Да здравствует Советская власть!

— Не надо, ради всего святого!

— Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..

Ненасытная печь крематория жадно, не разбирая, пожирала левых активистов всех оттенков. «Авторитарных» и «неавторитарных». Коммунистов и анархистов. Антифашистов и социалистов. И просто «сочувствующих».

Пожирала живьем.

Хороший крематорий. Производительный. Не такой, как при подземной тюрьме в барвихинском поместье Белякова.

Генерал армии торжествующе захохотал.

Телевизор на стене тем временем вещал устами сенатора Пуцкого:

— ...И вот мы все видим, как напряженность на российско-китайской границе только нарастает. И отнюдь не мы виноваты в ее эскалации. Все утверждения китайской стороны о том, что источником провокаций является Россия, — наглая ложь и неуклюжая попытка спихнуть с больной головы на здоровую. В Пекине, похоже, не могут или не хотят понять, что с нашей страной на таком языке разговаривать бесполезно. Москва уже обратилась в Совет НАТО с просьбой дать оценку складывающейся ситуации и направить экспертов. На следующую неделю назначены консультации министров обороны России и стран альянса. Всё это демонстрирует важность срочного укрепления оборонной инфраструктуры на Алтае, в Забайкалье и Приамурье, в Хабаровском и Приморском краях, а также распространения сферы сотрудничества России с НАТО на дальневосточные рубежи. Именно такие задачи поставил президент Увалов...

Беляков продолжал хохотать. Он пребывал в состоянии радостного возбуждения. Похоже, всё складывается по плану...

Заглушая вопли обреченных, генерал армии на «орденском» ритуальном языке запел Гимн Радости и Благодарения. И направился к выходу. Уже пора. Было поздно, во дворце его ждала Катя-лоли.

Как только начальник КОКСа вспомнил про нее, тело охватила сладкая истома.

Продолжая пение, он вышел на улицу и направился к «Аурусу» с синей мигалкой.

Вокруг было темно. Да, такие дела делаются ночью...

Темень была, правда, какая-то странная. Позади мрачной громадой возвышалось здание крематория. Вроде бы освещенное, но непонятно, чем. Рядом с генералом армии — его машина. А вокруг не было видно ничего, ни единого огонька — ни фонарей, ни окон зданий. Сплошная, густая, непроглядная чернота.

Из трубы валил жирный дым. Дым, в который превращались коммунисты. Волей новой власти, нового «аватара» — Увалова. А, вернее, конечно же, волей Ордена.

Под крики сжигаемых заживо сторонников социального равенства переворачивалась новая страница в истории страны. В пылающей печи крематория выплавлялась декоммунизированная «прекрасная Россия будущего».

А дым из трубы всё валил и валил. Прямо в небо. В черное-черное небо.

Странное небо. Ни единой звезды на нем. Но и облаков тоже нет. Полная, абсолютная темнота.

И только сейчас, приглядевшись, Беляков увидел, что ненавистные ему коммунисты, став дымом, уходят в какой-то странный свет, который лучится на небольшом участке неба, прямо над головой, над трубой. Неяркий, не сразу заметный. Нездешний, неземной.

Его пугал этот свет. Генерал армии чувствовал, что необычное сияние олицетворяет чуждую ему силу, которая не входит в его планы, в планы тех, кто владеет Россией.

Начальник КОКСа, раздраженный тем, что перед ним внезапно возникло нечто неподвластное ему, понизил тональность пения, а через несколько секунд вообще прекратил его. Превосходное настроение вмиг куда-то улетучилось.

С другой стороны, как бы в диссонанс с этим упавшим настроением, по телу всё еще растекалась сладкая плотская нега. И даже усиливалась. И вдруг достигла высшей точки.

И Беляков очнулся. Вышел из этого странного состояния.

Наступило пробуждение. Сладкое Пробуждение...

Генерал армии открыл глаза и увидел склонившуюся над ним лоли.

— Умница моя. Девочка... — благодарно шепнул он ей, привлек к себе и поцеловал.

Начальник столичного ИТ-департамента Ефим Мячиков торжествовал. Всё то, что поручили ему и его структурам отработать и внедрить в Москве, сейчас успешно разворачивалось и применялось на практике. Применялось массово и неотвратимо.

Уже везде были понатыканы сотни тысяч камер с функцией распознавания лиц. Внедрялось приложение «Цифровой антивирусный контроль», или сокращенно ЦАК, которое обязаны были ставить у себя все заболевшие ковидом и даже обычным ОРВИ, чтобы по сигналу сразу же отсылать селфи на фоне домашней обстановки.

Проиграл его оппонент по тогдашнему пари депутат Гавриил Вакарчук. Скоро день расплаты. Надо будет явиться к нему не сразу, а перед отпуском, в конце июля. На выигранные деньги всей семьей слетают на бизнес-джете на Кипр. Все эти ограничения — для биомассы, а не для уважаемых людей. Везде сейчас свободно и благодатно, а то в последние годы не протолкнуться в цивилизованных странах от шумных и наглых туристов. В том числе соотечественников, до неприличия обросших жирком...

То, что еще год назад представлялось абсолютно немыслимым, становилось повседневной реальностью.

А сколько удалось на этой цифре освоить и распилить — разумеется, поделившись с кем надо! Обильным потоком шли откатные от партнерской эстонской фирмы, которая обрабатывала нейросетями образы лиц, получаемые через ЦАК и камеры наблюдения. Мячиков с супругой и детьми зависали на сайтах по продаже элитной недвижимости в США, выбирая виллу во Флориде, где уже обосновались многие его знакомые — «серьезные люди» из самых разных российских структур, со своими семьями.

Сейчас чиновник находился в ситуационном центре электронного контроля, где осуществлялся оперативный мониторинг ситуации с коронавирусом применительно к управлению населением. Там были уполномоченные представители МВД, МЧС, Минздрава, Роспотребнадзора и других ведомств.

— Вот так работает система отслеживания текущего местоположения. С ее помощью, например, можно контролировать соблюдение социальной дистанции, — рассказывал Мячикову Артем Ткачев, шеф-разработчик бигдата-инструментов.

Он вывел на большой экран карту Москвы с окрестностями. Начал поворотом колесика мышки приближать её.

По достижении определенного масштаба на изображении показались мириады точек.

— Это смартфоны людей, — пояснил Ткачев.

Было достигнуто максимально возможное масштабирование.

Судя по карте, по дворовой дорожке на окраине квартала неспешно прогуливались два человека, рядом друг с другом.

— Сейчас посмотрим, — сказал Ткачев, кликнул мышкой на один из маркеров смартфона. — Подгружаются в том числе данные, взятые из МВДшного ЦАБа.

Высветился оператор сотовой связи, телефонный номер, фамилия, имя и отчество абонента, номер паспорта, дата рождения, адрес регистрации по месту жительства, адрес преимущественного пребывания телефона и еще много различных сведений. Еще нажатие — и возникло отдельное окно с наложенной на карту траекторией перемещений владельца за сегодняшний день. Можно, конечно, вызывать данные и за любой из предыдущих дней. Кое-где на этой линии, словно редкие бусинки на нитке, выделялись другим цветом жирные точки. Ткачев кликнул сначала на одну, потом на вторую — возникли цифровые фотографии с камер наблюдения, лицо одной и той же женщины в разных местах, с указанием, где именно и когда произведена автоматическая съемка.

То же самое Ткачев следом проделал и с другим маркером смартфона, «прогуливающимся» рядом с первым.

Исходя из всех высветившихся данных, это были женщины, примерно одного возраста. Живут там же, в этом квартале, но в разных домах.

— Тут явное нарушение дистанцирования. Да еще и без масок. Отреагируем.

Скинул информацию представителям МВД, сидящим здесь же.

Сотрудница в погонах набрала номер одной из тех, чьи телефоны оказались рядом:

— Здравствуйте. Вас из полиции беспокоят. Вы знаете, что действует распоряжение об обязательном соблюдении социальной дистанции?.. Вы его нарушаете. Пожалуйста, отойдите от человека, рядом с которым находитесь, на полтора метра... Спасибо...

— Уважаемый суд, в рамках последнего слова я хочу сказать многое. К сожалению, широкая публика этого не услышит, так как процесс закрытый и засекреченный. Но я всё равно скажу то, что считаю нужным, по поводу всего этого, — начал говорить Смирнов.

Зал был практически пуст. На возвышении сидели судьи Мосгорсуда. Сбоку — государственный обвинитель. Рядом с «аквариумом» — адвокат. На креслах для публики — Скворцов с немногочисленной свитой, из трех человек. Включая Жарова. Который, кстати, не проходил по делу даже свидетелем. Суд отказался его вызвать в таком качестве, отклонив ходатайство стороны защиты.

Еще секретарь суда.

И конвойные.

А больше никого.

Все были в масках. Выдали маску и подсудимому. По всей России, в том числе в Москве, власть вводила какие-то совершенно дикие меры, объясняя их необходимостью противодействия новой коронавирусной инфекции. Ивану, да и многим людям, они казались попросту абсурдными. Ведь если зараза везде, если ее прошляпили, если уже нет границы между зоной, где она присутствует, и зоной, где ее заведомо нет, то какой смысл в подобном безумии? Не проще ли бросить все средства на медицину, мобилизовать все ресурсы? Но он знал, что стоит за такими беспрецедентными решениями. Всё это — самоизоляция, принудительная остановка экономики, закрытие границ, пропускной режим... да даже и маски — со всей очевидностью, не ради борьбы с вирусом. Именно эти меры, в комплексе, в совокупности, и нужны сильным мира сего сами по себе, а вирус служит только предлогом. Это — не что иное, как инструменты дальнейшего наступления консолидированного капитала на простой народ, причем согласованно, по всему миру. Чтобы перезагрузить в выгодном для высшей буржуазии ключе экономику, ввергнуть людей в нищету и надеть на них узду, сделать их полностью зависимыми от буржуазного государства. Государства, находящегося в руках консолидированного капитала. То есть фашистского государства. Для Ивана всё это было очевидным.

Кощунственно назначенный на 150-летний юбилей Ленина плебисцит, на котором население должно было послушно проголосовать за пожизненное правление Путина, был по причине распространения коронавируса всё же отменен. Как отметил Смирнов, в России даже конституция по одному щелчку меняется только ради того, чтобы одно-единственное оставить неизменным — личность конкретного, на сегодняшний день правящего президента. Поглотить Белоруссию ради пресловутого «обнуления», к величайшему счастью, не удалось. Пришлось мухлевать с основным законом.

И вот на фоне торжества внеправовых норм и шел процесс над Смирновым — по обвинению в «госизмене». Суд прошел как-то очень уж быстро. Обычно такие процессы растягиваются на месяцы и даже годы, а тут — всего несколько недель. Осталось лишь скопировать в приговор текст обвинительного заключения и завершить его требованием прокурора, запросившего для подсудимого шестнадцать лет колонии.

— Всё следствие надо мной, все доводы обвинения, прозвучавшие тут, в судебном заседании, я характеризую как извращенное издевательство над юстицией, и не только над юстицией, но и вообще над здравым смыслом. Меня обвинили в государственной измене, как будто я шпион. Что я сделал? Я нашел удостоверение сотрудника КОКСа — вот его, — Иван показал на Жарова. — И, выждав несколько месяцев, показал этот документ его как бы соратникам по партии. Я не отрицаю этого, я этого никогда не отрицал, я сделал это открыто и публично. Да и то не сразу, а только тогда, когда, на мой взгляд, он и те, кто за ним стоит, кому он служит, решили перейти все границы приличия и сделать так, чтобы агент охранки возглавил бы целую партию, стал её первым секретарём. Только тогда я решился на это.

Смирнов немного помолчал.

— Но я никогда, подчеркиваю, никогда не соглашался с квалификацией этого деяния. Я снова повторяю, что не признаю себя виновным. Мои действия нельзя квалифицировать как государственную измену. Я не был допущен к секретам, которые, как обвинение утверждает, я разгласил перед иностранцами. Да, я понимаю, что российская карательная система вовсю обвиняет в подобных преступлениях именно тех простых жителей, кто и не помышлял об измене, не имел умысла, не получал от каких-либо иностранных спецслужб ни копейки. Например, дело об отправленной грузинам СМСке — это позор в высшей степени, это глумление над правом. Это пробитое днище...

— Подсудимый, вы нарушаете порядок, суд делает вам замечание. В случае, если это будет повторяться, вы будете лишены слова, — сказал председательствующий. — Вы вправе говорить о своем деле, а не о других, и к тому же обязаны воздерживаться от экспрессивных выражений. Вы в суде.

— Я утверждаю, что в фабуле моего дела есть признаки объективного вменения. Сейчас объясню. Если бы я давал подписку о неразглашении, работал на спецслужбы, то, конечно, я был бы официально ознакомлен с тем, что конкретно есть гостайна, а что нет. И если бы я ее разгласил, выдал иностранцам, то, безусловно, имелись бы все основания судить меня. С другой стороны, допустим такой вариант, что этот Савельев-Жаров не был бы на самом деле агентом КОКСа, а удостоверение этот самый КОКС просто сфабриковал бы и подкинул мне, чтобы я клюнул на удочку и скомпрометировал бы его перед товарищами. Он в этом случае не был бы агентом — значит, гостайны тут нет, и в моих действиях состава преступления нет. Или всё же есть и в этом случае — раз я, как утверждается, обязан был бы воздержаться от раскрытия этого факта? Но тогда это было бы еще более абсурдным — меня бы тогда судили за обнародование фальшивого удостоверения, так, получается? Без какой-либо объективной стороны? Всё это указывает на абсурдность и заведомую беззаконность распространившейся в последние годы чудовищной практики обвинения обычных рядовых людей в разглашении гостайн, к которым они не были допущены, сведений, о секретности которых их официально, достоверно не проинформировали. Это что касается содержания дела...

Смирнов подумал и продолжил:

— А что касается всего того, что является фоном для этого дела, классовой подоплекой для него, а также того, что считать или не считать государством, перед которым есть обязательства и которому кто-то изменил или нет... Я всё рассказал вот этим субъектам, — указал на сидящих Скворцова и Жарова, — и их руководству в лице Андрея Валерьевича Белякова, начальника КОКСа. Добавить мне к тем словам нечего, я от них не отказываюсь. Хотя мне они дорого обошлись. По личному приказу Белякова третьего февраля в лефортовском СИЗО его сотрудники подвергли меня многочасовой пытке электрическим током в присутствии и под руководством вот этих двоих...

— Подсудимый! Вы опять нарушаете порядок! Вы не имеете права говорить об этом в рамках последнего слова! По вашим утверждениям, что вас якобы пытали, проведена проверка, подтверждений ваши заявления не нашли, в возбуждении уголовного дела отказано. Прокуратура также не нашла никаких оснований для реагирования. Суд делает вам второе замечание, после третьего вы прекратите последнее слово.

— Касаясь мотивов совершенного, я заявляю, что сделал это из любви к своей Родине — СССР. Которой я никогда не изменял. Которой останусь верным до последнего вздоха. Я сделал это, потому что считал своим долгом, даже пожертвовав собой, помочь товарищам избавиться от субъекта, который ставил им палки в колеса, выполняя приказы КОКСа. К счастью, это уже в прошлом. Я знаю, что в нужный момент внес решающий вклад в очищение Рабочей коммунистической партии от предателей и вредителей, и горжусь этим... Я говорю по делу, это именно мои мотивы... Да, я горжусь этим, я внес свой скромный вклад в общее дело. Свой жертвенный вклад. И я не жалею об этом, и если бы я заранее знал, чем всё это обернется, я бы с радостью повторил то же самое и прошел тот же путь без страха. На одной стороне — тюремное заключение, перспектива длительного срока, физические и моральные муки. Но на другой стороне — усиление коммунистического движения, именно благодаря моему разоблачению. Да, это стоит того. Это нормальная цена. Пусть я пленник, пусть даже я никогда не выйду из-за решетки живым и стану павшим бойцом. Но я — именно боец, а не жалкий раб. Я сражаюсь под Красным флагом моей Советской Родины. За то, чтобы на мою землю вернулся социализм, вернулась власть трудящихся, вернулось их право собственности на все богатства. Нет миссии выше и почетней, чем эта. Ради нее можно вынести всё. И я всё это вынесу, я не сломаюсь, не сдамся, не буду молить о пощаде, как бы они, — Иван указал снова на Скворцова и Жарова, — ни давили и ни пытали. Не бывать этому! Я — свободный советский человек, и я — на своей земле! И, умирая, я всё равно буду гордиться тем, что приблизил, как смог, неизбежное возрождение Советского Союза!

Смирнов подумал еще и добавил:

— Я не прошу о снисхождении. Я подтверждаю факт своего деяния, но не признаю себя виновным. Я утверждаю, что в моих действиях нет и не может быть состава преступления, — согласно аргументам, как приведенным в этой моей речи, так и ранее представленным в ходе процесса. Я считаю, что сторона защиты в лице адвоката Кристины Владимировны Лебедевой, которой я выражаю искреннюю благодарность, четко и профессионально показала всю абсурдность и несостоятельность доводов обвинения. Я утверждаю, что любой другой приговор, кроме оправдательного, был бы надругательством над правосудием. Хотя, конечно, иллюзий не испытываю.

Иван подождал еще немного и произнес торжественно, с расстановкой:

— Я знаю, что тюрьма будет для меня тяжким испытанием. Она полна для меня угроз, низменной и трусливой жестокости. Но я не боюсь тюрьмы, так же как не боюсь ярости правящих Россией изменников, грабителей и убийц!

— Подсудимый, суд лишает вас слова! — провозгласил судья.

— Приговорите меня! — выкрикнул Смирнов и рывком поднял над собой сжатую в кулаке руку. — Это не имеет значения! История меня оправдает!..

— ...Именем Российской Федерации...

Иван, стоя в «аквариуме», вслушивался в судейскую скороговорку.

— ...признать виновным Смирнова Ивана Викторовича, 1978 года рождения, уроженца города Москвы, обозревателя периодического издания «Красный рубеж», в совершении преступления, предусмотренного статьей 275 Уголовного кодекса Российской Федерации...

Так... Всё же признали виновным... Несмотря на явный абсурд, ничего иного от них нельзя ожидать. Даже когда всё очевидно, они прикрываются законом, как им выгодно. Право — возведенная в закон воля господствующего класса. Тут именно вот эта классовая целесообразность, как она есть, ничего больше...

— ...назначить наказание в виде лишения свободы сроком на шестнадцать лет с отбыванием в исправительной колонии строгого режима с последующим ограничением свободы сроком на два года, а также взыскать штраф в размере ста тысяч рублей...

Ну, вот и всё. Шестнадцать лет... Шестнадцать лет... Как раз столько, сколько просило государственное обвинение, ни годом меньше... Нет... Всё равно жалеть нельзя. Главное — задуманное удалось блестяще... Теперь надо решать, что делать с записями, с флешками. Плевать, какова будет дальнейшая личная судьба, главное, чтобы тайна не умерла вместе с бренным телом... Идет война, а война — пора подвигов. И жертв...

— Подсудимый, вам понятен приговор? — спросил в конце судья.

— Да, понятен, — спокойно ответил Иван.

— Мы, Дети Молний, с радостью видим, как по всему миру, в том числе и у нас в России, претворяются в жизнь заветы фюрера! Фюрер жив! — орал Скворцов, стоя за трибуной на плацу перед своим дворцом.

Ему внимали застывшие в стойке «смирно» молодые мужчины и женщины в эсэсовской форме. Такой же, как и у оратора.

— Недочеловеки загоняются туда, где и должны находиться! В стойло! Они будут выходить на улицу только по пропуску! Все будут обезжирены! Среднего класса больше не будет! Только господа и рабы! Все будут зависеть от воли государства! Кто посмеет противопоставить свою волю нашей воле, умрет! Наступает глобальный тысячелетний рейх! И его главой будет бессмертный фюрер! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — синхронно ответили главарю десятки глоток. Взметнулись в нацистском приветствии десятки рук.

— Дети Молний! Сегодня вместо факельного шествия на плацу будет факельный автопробег! По Москве и области! По машинам!

Нацистские «реконструкторы» разбежались по десяти «гелендвагенам». Десять человек сели за руль, остальные разместились на других сиденьях. Зажгли факелы, предварительно выставив их в окна.

Колонна тронулась. Впереди ехала машина, в которой сидел Скворцов.

Смирнов лежал неподвижно на нарах в одиночной камере. Уже объявили отбой.

Сон не шел. Вновь и вновь Иван возвращался к тому, что произошло в его жизни. Скоро уже год, как он нашел то удостоверение «крота», за которое беспощадное российское «правосудие» сегодня отмеряло ему шестнадцать лет «зоны».

Предстоит, разумеется, апелляция. Потом — надзорная жалоба. А потом — Европейский суд по правам человека. Кристина Владимировна обещает, что сделает всё, как полагается. В ее профессионализме и опыте он не сомневается. Но что может сделать адвокат в том случае, когда решают истинные хозяева страны персонально? Разве что от ЕСПЧ что-то перепадет.

Нет, побед без жертв не бывает. Много революционеров — народовольцев, эсеров, социал-демократов — сгинули в тюрьмах и на каторгах, были повешены и расстреляны, прежде чем удалось свергнуть царя. А потом — Великий Октябрь.

А потом — Гражданская война, то есть отражение атаки со стороны империалистов и борьба с белогвардейцами, ставшими, по сути, марионетками внешних противников. А потом — коллективизация и подавление сопротивления кулачества. Разгром басмаческого движения на южных рубежах, за которым стояли британцы.

А потом — Великая Отечественная война. А следом за ней, без передышки, — холодная война, то и дело проявляющаяся уже полноценным вооруженным противостоянием двух лагерей на территориях иных стран.

Каждый день жизни СССР шла пусть и не всегда видимая, но, тем не менее, страшная, жестокая битва между теми, кто хотел просто нормально жить, работать, растить детей, не быть ни холопом, ни господином, и, наконец, обрел свое родное государство, — и теми, кто жаждал возвыситься над другими, решать их судьбы, отнимать у них всё, давить и душить. Новый мир, олицетворяемый Советским Союзом и странами, которые выбрали тот же путь, вынужден был постоянно преодолевать сопротивление реальных и потенциальных рабовладельцев, отражать их звериные атаки.

Предупреждали же советских людей: «По мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться». Вот и дообострялась.

Да, в этих условиях удивительным представляется даже не то, что СССР, разгромив казавшихся непобедимыми внешних врагов, пал жертвой тех, кто вонзил ему нож в спину, — тщательно замаскировавшихся червей, которые возомнили себя орденом новых дворян. На самом деле удивительно то, что страна, где впервые в истории полноправными хозяевами стали все ее граждане, продержалась столь долго. Да, долго — семьдесят с лишним лет, средняя продолжительность жизни человека.

Парижскую Коммуну, продержавшуюся 72 дня, нельзя назвать полноценным государством. Она себя защитить не смогла. Но всё же — какой прогресс...

Третья попытка — это уже, очевидно, навсегда. Будет всемирная цивилизация. Даже больше — космическая. Сверхцивилизация.

Смирнов, конечно, до этого не доживет. Он принес себя в жертву ради звездного будущего человечества. Он спокоен. Он свою жизненную миссию выполнил. Своим примером он показал всем, как надо бороться. Осудив его, подвергнув пыткам, враги совершили ошибку. Они показали, что только такой пример действенен и зажигателен.

Побед без осознанных жертв не бывает. По обозначенному им пути пойдут другие. Или те, которые уже состоят в левом движении. Или те, которые еще в него не вступили и станут революционерами позже. Те, которым предстоит всё это переосмыслить. Переоткрыть истины столетней давности: великое освобождение народа достигается лишь в такой борьбе, где обыденной нормой является потеря свободы, здоровья и жизни. Иван как историк и юрист, как марксист был убежден, что борьба, ограниченная буржуазным законом, этот закон никогда не сможет изменить, не сможет поменять один строй на другой. Более того — как только правящий класс почувствует угрозу своему положению, он эти законы ужесточит в свою пользу, в ущерб массам трудящихся.

Исключения лишь подтверждают правила — Латинская Америка, конечно, достойный пример, но до конца там, где левые пришли к власти относительно мирно и законно, социальный строй всё же не поменялся. Есть там и «качели» — череда смен правительств с левых на правые и обратно, и попытки путчей, и социальное неравенство, и постоянный экономический саботаж со стороны недодавленных имущих классов.

Молдавия, где на несколько лет после контрреволюции к власти вернулись коммунисты? Но это — то же самое, как если бы в какой-нибудь волости на оккупированной фашистами территории коммунисты стали бургомистрами и старостами. На время, разумеется. Не меняя фундаментального основания.

Лишь в Белоруссии силы реакции были обезврежены относительно быстро. Она стала первой республикой, которая спустя считанные годы, уже в девяносто четвертом, не косметически, а в основе своей освободилась от нового фашизма, и, насколько позволяют внешние и внутренние условия, в общем-то, и поныне продолжает советскую традицию.

Иван лежал на нарах и вспоминал Государственный флаг СССР, развевающийся над свободным Минском. И от этого было ему немного легче...

Снаружи вдруг послышались дикие вопли, и сразу же — лязг открываемого засова.

В какой-то камере на этом же этаже раздался приглушенный крик. И сразу же затих.

Так прошло еще несколько минут.

Наконец, шум в коридоре возобновился и приблизился к двери камеры Ивана.

Послышался лязг — уже у него.

Дверь распахнулась.

За ней был не «вертухай».

Смирнов отказывался верить своим глазам.

Да, он понимал уже, что здесь возможно всё... Но это...

А, хотя да... Сегодня же двадцатое апреля. День рождения Гитлера.

На пороге камеры стоял Скворцов. В полном облачении группенфюрера СС.

— Встать! — заорал заместитель начальника КОКСа. — Коммунистическая свинья!

Уже явно навеселе, шатается из стороны в сторону. И язык заплетается.

Ивану пришлось выполнить это приказание.

— Вот! Он! — говорил Скворцов своим «геноссе», в таком же эсэсовском облачении, столпившимся за дверью. — Он посмел утверждать, что все мы умрем! Он нас приговорил к смерти! Прямо так и сказал!

Послышался хохот.

— Ты сам сдохнешь! У тебя будет сердечный приступ, и ты сдохнешь! Держите его!

В камеру протиснулись четыре «реконструктора», повалили Смирнова на пол и крепко схватили за руки и ноги. Скворцов взял пакет и накинул пленнику на голову...

...Иван, уже потерявший сознание, не слышал, как у Скворцова зазвонил телефон. Тот, осоловелый, с неохотой взял аппарат, увидел, что звонит отец, принял соединение.

Несколько секунд стоял молча, выслушивая то, что Беляков-старший, которому уже успели доложить по иерархической цепочке служащие СИЗО, считает нужным сказать.

Сделал отбой. Подошел к лежащему на полу Ивану, пнул его по лицу и дал команду помощникам уйти из камеры.

Группа из примерно десяти шатающихся «эсэсовцев» удалилась прочь.

В камеру вошел фельдшер, снял пакет с головы Смирнова, похлопал его по щекам. Вколол что-то. Попытался сделать искусственное дыхание. Прощупал пульс. Отдал распоряжение санитарам нести заключенного в лазарет.

Там же, в медсанчасти, в соседнем боксе, лежал жестоко избитый Игнатенко.

Сегодня приговор ему без изменений утвердили в апелляции. В ходе процесса Геннадий отказался от выбитых на следствии признаний, однако суд не стал это заявление принимать во внимание. Раз есть улики, заключения экспертов, показания свидетелей и письменное признание подследственного — значит, виновен.

Впереди — тринадцать лет колонии строгого режима. По «205.1, часть четыре» — «организация финансирования терроризма».

И сегодня же «Дети Молний» жестоко отомстили заключенному инженеру за то, что он вместе с уже покойным сыном снял на видео их сборище ровно год назад.

Сегодня был десятый «сеанс». Круглая цифра.

Наташа уже практически освоилась в этом необычном, неизученном еще состоянии «дополненного сознания». Не везде, конечно, удавалось «побывать», несмотря на явные старания и усилия, не везде «подглядеть» то, что хотелось бы, — но многое. И многое подтверждалось практически. Это казалось невероятным, но это было так.

Однако строгой закономерности в функционировании всего этого всё же пока нельзя было уловить. Предстояло очень много работы, масса наблюдений — прежде чем факты начнут укладываться в какую-либо приемлемую канву.

С самого начала профессор Огарёв поставил задачу подойти к этому не чисто утилитарно, не приземлено-практически, как это, по слухам, делали и продолжают с теми или иными перерывами делать зарубежные «коллеги», а строго научно. Тем более что у него в распоряжении уже есть то, чего еще нет, по-видимому, ни у кого, — аппарата, позволявшего любого неподготовленного человека гарантированно вводить в «пространство всеобщей мысли», если можно так выразиться. До того, чтобы узнать, что это за пространство, какова его природа, как оно сформировалось и каким законам подчиняется, пока было еще очень далеко. Но такая цель была обозначена сразу.

Наташа сейчас, как и в предыдущие разы, обозревала столичный регион братской России. Страны, которую она любила и которую искренне, до слез, жалела.

Посмотрела, каково состояние ее далекого товарища — Ивана Смирнова, томящегося в застенках диктатуры. Из открытых публикаций было уже известно, что 20 апреля ему дали шестнадцать лет колонии строгого режима.

Она сама «видела», как его пытали током. И вечером того же дня с ужасом поняла, что это вполне могло быть страшной правдой, а не чем-то вроде сна. Отец по интернету выяснил — в Москве действительно был на днях арестован и содержался в лефортовском СИЗО коммунист Иван Смирнов. На всякий случай профессор тогда же послал соратникам Ивана предупреждающее письмо, якобы от «кающегося» анонимного сотрудника. Остроумный и правильный ход. И это всё, увы, оказалось истиной. Официально, конечно, «ничего не подтвердилось». Но хотя бы шум поднялся.

А сейчас новый скандал — замначальника КОКСа Владислав Скворцов, тот, который пытал Смирнова, заявился к нему в камеру в мундире группенфюрера СС в сопровождении десятка таких же «реконструкторов», отмечавших день рождения Гитлера, и чуть не задушил до смерти пакетом. В тот момент Наташа не проводила «сеанс», лишь через четыре дня — как раз тогда Ивана, отлежавшегося в изоляторе после попытки убийства, выписали и водворили обратно в «одиночку». Именно тогда впервые удалось увидеть — или ей «показали» — не поймешь... «ретроспективу». То, что было раньше. Предысторию того, что связано с состоянием, которое она видит перед собой.

Про это тоже профессор оперативно «слил» россиянам, всё так же «от имени» сотрудника, «желающего остаться неизвестным». И тоже это вскоре подтвердилось, согласно последующим жалобам Смирнова. И тоже было отвергнуто на «официальном» уровне. Камеры наблюдения и видеозаписи в коридорах СИЗО в тот поздний вечер, накануне полуночи, оказались, разумеется, «отключены» из-за «программного сбоя».

При этом неонацистские молодчики зверски избили еще одного заключенного. Сломали ему два ребра и руку. Тот сейчас по-прежнему находился в лазарете, в гипсе. Жалоб не подавал, видимо, сильно напуган. Это тот, кто записал год назад их фашистскую оргию и слил в сеть. С ним за это и расправились. Подтасовав улики, что он якобы организует финансирование терроризма, и выбив признание.

«Посетила» Наташа и логово этого гитлеровца, Скворцова-Белякова, в подмосковных Соснах. Узнала, что «живет» тот с тринадцатилетней Ксенией Самойловой. В том самом смысле «живет». А для «повышения качества продукта» к Ксюше регулярно приходят тренерши, и она под их руководством прямо там же, в спортзале и бассейне, часами занимается спортивной и художественной гимнастикой, акробатикой, плаванием, танцами на полу и на шесте... Развивают ей гибкость, делают массаж. Визажисты, конечно, красоту наводят... по всему телу. И еще кое-какие «тренировки» она проходит... очевидно, чтобы доставлять максимальное удовольствие... Жуткая мерзость — особенно если учесть, в каком она возрасте... Какой ужас... И это — Россия. И это — её властители, держащие страну мёртвой хваткой и высасывающие из неё всю кровь...

А отец этого Скворцова, начальник КОКСа Андрей Беляков, живет там же, к западу от Москвы, в Барвихе. И тоже с «лоли». Екатериной Булкиной, четырнадцати лет. И ее так же «готовят», «тренируют». Существует, как Наташа поняла, единый стандарт.

И промелькнула тогда же перед взором девушки та роковая для всей Беларуси, и, похоже, для всего Союза, автокатастрофа под Жодино 4 октября 1980 года... И этот субъект за рулем грузовика — совсем молодой еще... И ей стало страшно...

Что интересно, этот Беляков с недавних пор тоже начал пытаться «выходить»... туда же. Под присмотром одного из «астральных советников» этой когорты небожителей, правящей Россией. Наследственной касты «Вершителей», верхушки «Ордена». Кустарно, конечно, «выходить», просто настраиваясь на определенный биологический ритм, в частности, дыхательный и мыслительный, без всяких приборов. Тут папа, конечно, совершил фундаментальный прорыв, этого у него не отнять... Жаль, пока об этом нельзя говорить — не поверит и не признает никто.

Вообще, достаточно много любопытных и страшных тайн за это время всплыло... Но как доказать, что это — истина, а не бредовые фантазии коммуняк-ненавистников из другой страны? На этот вопрос она пока не получила ответа. Далеко не все «двери» открывались. Если бы всё было так просто...

Впрочем, сейчас Беляков никуда не «выходил». По крайней мере, столь явно. Сейчас, поздно вечером, он просто спал... или дремал при неярком свете ночника. Вместе со своей лоли в одной постели. Та тоже лежала спокойно, на боку, с закрытыми глазами. Птичка-красавица в золотой клетке...

Наташа «глядела» на них, и в сознании у нее рождались образы, мысли о том, что собой представляют вот эти все... О том, что они наделали со страной и со всем миром...

— ...Ну, как? — спросил профессор, когда режим стимуляции мозга отключился и дочь «вернулась» в привычный мир.

Девушка вздохнула.

— Многие знания — многие печали...

Рассказала всё.

Отец закрыл глаза.

— Нет слов... Чудо, что мы еще стоим. Со всех сторон окруженные вот этим. Как Брестская крепость...

— А, может, так надо? Может, предназначение? Для определенного момента, который решит всё на века наперед?

— Хорошо, если так... Значит, надо готовиться...

Электронные часы показали 00:00.

— С праздником!

— С Днем Победы!

Рано утром у Максима, как и у всех его сослуживцев-омоновцев, режим усиления, и с вечера он был в ведомственном общежитии. Сегодня можно тут задержаться допоздна...

Включили телевизор. Там шел репортаж о подготовке к параду, который должен состояться утром. Единственный парад — в Беларуси, среди многих стран.

— Такое ощущение, что весь мир, кроме нас, спятил с этой самоизоляцией и закрытием границ, — сказала Наташа. — Фуфлодемия барановируса.

— Ну, мы-то с тобой должны понимать классовую подоплеку, — усмехнувшись, ответил профессор.

— Да, конечно... «Передача активов» малого и среднего бизнеса корпорациям, удушение производства, цифровизация и тоталитаризация контроля над населением, радикальное понижение уровня жизни низов, ограничение свободы передвижения, ликвидация личной собственности... Всё, что заблаговременно прописано в докладах их «мозговых танков». И кое-что из этого изречено устами святой блаженной Греты Стокгольмской, надо только между строк уметь читать...

Отец поставил на стол два стакана, налил яблочного сока:

— Ну, за Победу!

Они чокнулись и выпили.

— За Беларусь! И за Батьку! Чтобы мы все выстояли перед лицом этого кошмара, — сказала девушка.

— Завтра... уже сегодня... покажем всему человечеству этим Парадом всю абсурдность аргументов за неадекватные псевдокарантинные меры. Которые на самом деле не ради здоровья людей... плевать им на людей... а ради перекройки общества, — сказал профессор.

— Покажем, пап. Это будет наш Парад... А вот их парад, змагарский, видел, кстати? — усмехнулась Наташа.

Достала смартфон, нашла что-то на «ютубе».

Двое юношей и две девушки несли черную коробку, обозначающую гроб. Несли куда-то по улице, пританцовывая и кривляясь. Глумливо при этом размахивая государственными, красно-зелеными, флажками. Все четверо — в масках и темных очках.

— Какие воины — таков и «парад». Какие же все они жалкие и ущербные, — вздохнул профессор. — И еще гавкают, что в Беларуси нет свободы и демократии. Да в той же России они бы и десяти шагов не сделали... И у других наших соседей тоже.

Сон был тревожным. Беляков словно провалился в какую-то абсолютно черную мглу, в бездну, где нет ни верха, ни низа, нет ничего, никакого источника света. И он не мог пошевелиться, как будто бы у него не было уже ни рук, ни ног. Это и есть смерть? Но тогда почему он ощущает это странное пространство, почему мыслит?

Всесильному начальнику КОКСа стало страшно. Он попытался, отринув гордость, позвать на помощь — но оказалось, что звать нечем. Осталось только бесполезное зрение... если только это не слепота... но он знал, что это не слепота, а абсолютная чернота пространства. И мыслящий разум, заключенный непонятно в чём и непонятно где.

Так продолжалось некоторое время. Леденящий душу ужас не покидал Белякова, мучительно пульсировал, терзал, выворачивал всё его существо.

И вдруг он увидел свет. Слабый, но всё же на фоне абсолютной черноты заметный.

Беляков вспомнил его. Это был тот самый свет, что лучился тогда, в его первом видении, над крематорием, где заживо сжигали коммунистов и прочих левых. Обратившись дымом, они уходили в небо, туда, в это странное сияние. Неземное, завораживающее. Такое явно родное для них, принимающее в свои объятия мучеников за народ, словно их небесная коммунистическая отчизна. Тот СССР, который никакими законами, даже самыми жесткими, нельзя «запретить на территории России». Ибо над той территорией Орден не властен.

И этот неземной, непонятный свет с самого начала сильно озадачил, смутил и напугал Белякова. Он и тогда понял, и сейчас повторно почувствовал, что не ему светит это сияние. Оно ему — чуждо, оно — никогда не примет генерала армии.

Свет постепенно разгорался, как утренняя заря. Но это была не заря.

Беляков со страхом ждал.

Вдруг в лучах этого сияния возник образ совсем молодой красивой женщины. С широкими синими глазами. Она смотрела прямо на него. Смотрела, не мигая. Смотрела строго. Но было в этом взгляде еще и недоумение, и интерес исследователя, и даже какая-то уничижающая жалость. И это последнее было, пожалуй, страшнее всего.

— Ты кто? — наконец, «спросил» Беляков.

— Я Отражение.

— Отражение чего?

— Многого. Надежд и волнений. Мечтаний и дерзаний. Стремлений и озарений. Переосмыслений и преодолений. Всего того, с чем связано Восхождение человечества.

— А я тогда кто? — непроизвольно вырвался у Белякова мысленный, в чем-то явно глупый, вопрос.

И он был услышан.

— Ты раб.

— Раб кого?

— Раб низменных страстей и падений. Служитель Черного Света, пытающегося погасить и поглотить всё живое, разумное и любящее.

— Почему? Я служу Порядку и Власти.

— Ты служишь Тьме.

Беляков ничего не ответил. На некоторое время затянулось молчание.

— Зачем, зачем убил ты товарища своего? — вдруг «послышался» новый вопрос, исходящий от этой девушки в обрамлении неземного сияния.

Генерала армии пронзила новая волна ужаса.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой самый первый раз. Когда ты начал служить Тьме.

И вновь, как и тогда, Беляков пережил тот удар. То страшное столкновение его самосвала с летящей по шоссе «чайкой».

За месяц до этого, в начале сентября восьмидесятого, его приняли в КПСС. Одним из рекомендующих был его благодетель, генерал-полковник КГБ Владислав Волин.

«Товарища своего»... В этом смысле, получается...

— Зачем ты это сделал? Зачем вы все это сделали? Зачем вы отреклись от Первородства? Зачем вы погасили Пламя Очищения и Освобождения? Зачем вы ввергли Восходящих обратно в Пропасть Инферно?

— Так было нужно, — машинально ответил Беляков.

— Кому нужно?

— Нам.

— Зачем?

— Чтобы Силой навязать всем людям нашу Власть. Чтобы совершать Устранения, предавать Смерти тех, кто дерзнет нам перечить. Чтобы самим наслаждаться Жизнью, пребывать в Неге. Всегда. Без конца. Во веки веков.

Мысли нельзя было скрыть. Нельзя было обмануть. Нельзя было что-то утаить от этого света.

— Ваша Нега — это Отрава для всех остальных. Этот яд обильно исторгается из вас. Вы разрушаете само мироздание своей ложью и ненавистью. Своим смертоносным Черным Светом вы отравляете Свет жизни, разума и любви. Вы отвергли Сияние Восхождения. То, что вы совершили, не имеет даже названия, потому что такого еще никогда не было в человеческой истории. Вам нет прощения — и никогда не будет. Ту Отраву, которую вы приготовили, вы отведаете сами. Та Тьма, которой вы служите, поглотит вас самих. И вы будете пребывать в ней недвижимые, объятые ужасом, не видя ни малейшего проблеска. Всегда. Без конца. Во веки веков.

— Нет! За что? За что? Не надо! — «закричал» Беляков.

И вдруг промелькнула в этот «судный час» отчаянная мысль-воспоминание... о песне из тех самых годов. О песне-мольбе, песне-обращении — очевидно, к тому, что олицетворяет вот это самое сияние. Тем более что лицом эта странная девушка очень напоминала ту, в которую были влюблены мальчишки второй половины восьмидесятых...

— «Прекрасное Далёко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь...»

Жалость во взоре собеседницы стала уже явной и преобладающей.

— Жестокость исходит от вас же. Она же вас и сразит.

Девушка взглянула на генерала армии в последний раз и исчезла.

Сияние погасло.

И начальник КОКСа остался во тьме.

Неистовый, нечеловеческий ужас начал прожигать его насквозь.

Но не было возможности даже закричать. Только мысленно взывать. И никто его, конечно, не слышал. Полное, абсолютное, безнадежное одиночество. Одиночество отвергнутого и падшего.

И так продолжалось, как казалось Белякову, невыразимо долго. Уже должны были выгореть все звезды во Вселенной — а его всё так же терзал мучительный ужас. Ужас без конца. Время словно остановилось...

— ...Андрей, Андрей! Ответь! — послышался откуда-то голос девочки-подростка.

Жуткое наваждение как будто стало уходить. Вновь вернулось нормальное ощущение собственного тела, ощущение идущего, как ему и полагается, времени.

Уже, очевидно, позднее утро. Рядом в постели встревоженная Катя — трясла его за плечо.

— Я несколько раз пыталась тебя разбудить. Сначала... Но... не получалось, вообще никак не получалось... — смущенно и даже виновато сказала лоли. — И, вот, наконец, удалось растолкать. Тебе плохо? Может, врача вызвать?

— Нет-нет, спасибо, Катюша, не надо. Просто кошмар приснился. Нервы совсем ни к черту... Сколько времени? — он перевел взгляд на часы. — Что, уже двенадцать?

— Да.

— Ох... Дай-ка пульт от телека.

Переключая каналы, Беляков смотрел, что произошло в мире.

Сегодня — День Победы.

Вот Путин на территории Кремля проводит смотр президентского полка. Еще будет воздушный парад. А вечером — салют.

А всё остальное, что уже вошло в традицию, — отменено. И в России, и в других странах. Как и должно быть. Раз на планету напал ужасный коронавирус — значит, самоизоляция и социальная дистанция. А значит — волей государства принудительное закрытие всего и вся. И запрет даже на улицу выходить лишний раз. В общем, всё то, что служит перекройке экономики и общества в целом — в ущерб низам, в пользу верхам.

Еще переключение.

А там — репортаж о полноценном, масштабном параде. Красный советский флаг над городом-героем. Военнослужащие без каких бы то ни было «намордников» стоят по стойке «смирно».

И обычные люди, совершенно свободно, без куар-кодов, передвигающиеся, куда им заблагорассудится. Хочешь — носи маску, не хочешь — не носи. Подавляющее большинство, как видно, не хочет — и никто никому ничего не навязывает.

Это — вызов, промелькнуло в голове у Белякова. Этим публичным прецедентом рушится миф. Подрывается вся система. Черт... Будь проклят этот идеалист, этот реликт вытравляемого со всей тщательностью прошлого. Ну, ничего, он еще свое получит, глобальные силы готовы касательно него смириться — да и приходилось мириться все эти десятилетия — со многим... Но только не с этим — тут ставки слишком высоки. Этого уже не простят, вцепятся и не отстанут, пока не добьются своего... Просто из принципа. Выдернут эту занозу, наконец, рано или поздно — и, в общем, и тут по нему плакать никто, конечно, не станет... Хоть и «союзником» числится... Надо, кстати, будет под это дело самим подготовить какие-нибудь комбинации — чтобы не быть потом, когда всё начнется, посторонними наблюдателями...

Вспомнил сон. Вспомнил то, в чем обвиняла его та странная молодая женщина. В том, что он совершил когда-то на земле, откуда ведется репортаж.

Беляков внимательно всматривался в лица построившихся военных.

Они бросили вызов силе, перед которой безропотно и единодушно склонился, распластался, пал ниц весь мир.

А если... а если этой силе не удастся сломить их? Чего от них ждать в этом случае?

Ведь это же — наследники того, кто подвергся его самому первому личному Устранению... Устранению, которое генерал Волин и сам Экселенц считали ключевым...

«Зачем, зачем убил ты товарища своего?»

«Зачем?..»

«Зачем?..»

И в животе у генерала армии вдруг возник и начал расти тот самый страх. Тот мучительный ужас, от которого не было ему спасения.

Беляков, стремясь заглушить, убить это чувство, протянул руку в поисках чего-нибудь тяжелого. Под ней оказался золотой бюстик Гитлера, когда-то подаренный ему сыном. Совсем небольшой по размеру, а несколько килограммов весит.

И запустил его изо всех сил — прямо в телеэкран.

Из института отец и дочь разъехались по своим квартирам за полночь. Чтобы уже через несколько часов, утром, встретиться на традиционном для праздника Победы месте — у пересечения проспектов Победителей и Машерова.

Вместе с отцом пришла и мама. Пусть и не сразу, но все трое нашли друг друга, уже за линией проверки.

Присоединилась к ним и Вика, жена Дениса, томящегося в российской тюрьме.

Максим, как и всегда по праздникам, в числе сослуживцев, обеспечивал общественный порядок. Сейчас впервые — в рядах столичного ОМОНа.

И его отец, полковник КГБ, тоже, скорее всего, работает сейчас над обеспечением безопасности. В центральном здании — или же где-нибудь здесь, «в поле». Служба его не столь приметна, но очень важна. Учитывая то, что творится вокруг.

Последней подошла его супруга, Надежда Кирилловна.

Они стояли и смотрели на построившиеся пешие колонны, на советский флаг над куполом музея.

— Девочки, это исторический день, — сказал профессор. — Мы спасли в этом году День Победы для всего СССР. Мы единственная страна, которая не побоялась пойти против всех этих нелепых запретов самозванных властителей мира.

— Нет, еще Туркмения планирует парад, — уточнила Алла Михайловна. — Там официально ковида нет, но все эти ограничения, конечно же, введены.

— А, может, попросили оттуда, с Запада, — просто хотя бы для того, чтобы именно мы, белорусы, не были единственными? — предположила Наташа. — Ведь там так же, как и везде, кроме нас, узкий круг присвоил общенародную собственность, значит, они для глобального капитала свои. Там олигархический госкапитализм, причем до крайности, патологически репрессивный. Такое ощущение даже, что в этом самом закрытом в мире государстве — лабораторная диктатура, опытная отработка, эксперимент над целым народом, и всё это тщательно изучается западными учеными, в том числе и на месте. Так что у меня большие сомнения в их искренности.

— Может быть, может быть... — сказала мама.

— Как здорово, что мы живем в Беларуси, — сказала Надежда Кирилловна.

— Согласна, — ответила Алла Михайловна. — Мы тут гарантированно защищены от произвола и издевательств сильных мира сего. И не просто защищены, а и других своим примером в какой-то мере защищаем. Хотя бы морально, идейно.

— Да, дышится тут совсем по-другому, гораздо свободнее, — согласилась Вика...

— ...Трагедия белорусского народа, который вынес на своих плечах титанический груз потерь и разрушений самой жестокой войны двадцатого века, несоизмерима ни с какими трудностями нынешнего дня, — говорил Александр Лукашенко, выступая с трибуны. — Даже мысль изменить традициям, которые вот уже семьдесят пять лет прославляют историю великого подвига победителей, для нас недопустима. Но в этом обезумевшем, потерявшем ориентиры мире найдутся люди, осуждающие нас за место и время проведения этого священного действа. Хочу им сказать по-человечески: не торопитесь делать выводы, а тем более осуждать нас, наследников Победы, белорусов. Мы просто не могли иначе...

— Горжусь своей страной, своим народом, своим президентом. Мы не прогнулись и не продались этой нечисти, — произнес профессор, слушая речь главы государства.

— ...У нас не было другого выбора. А если и был бы — мы поступили бы так же! Потому что на нас смотрят глаза погибших за нашу свободу советских солдат. Глаза замученных в застенках гестапо партизан и подпольщиков. Глаза стариков, женщин и детей Хатыни. Они очень хотели жить, но умерли, чтобы жили мы. И современная Беларусь — это памятник той страшной войне, погибшим, замученным и сожженным. Живая память и живой памятник. И пусть в этом году военный парад в Минске станет единственным на постсоветском пространстве — он пройдет в честь всех советских воинов, освободивших мир от нацизма!..

...Широко и радостно праздновала юбилей Победы свободная страна — бастион отваги и разума в мире страха и безумия. В парадном строю прошли и родственники из семьи Дашкевичей: Александр вел головной Т-34, а Ирина — в пешей колонне.

Вечером будет концерт, салют, народные гуляния, а после все соберутся у Григория Валентиновича и отметят, как полагается.

К вечеру в резиденцию Владислава Скворцова начали стекаться его друзья по нацистскому «историческому» клубу «Дети Молний». Это были в основном его ровесники — «золотая молодежь», отпрыски генералов из силовых структур, которые в массе своей пошли по стопам отцов. Они учились в элитных ведомственных вузах — или уже окончили их, сразу же получив, пусть для начала и невысокие, но всё же «ответственные» должности.

Предстояло многодневное мероприятие-слет под названием «Руссланд-пати», посвященное «Дню России». По этому случаю приехали гости из других регионов.

Погода стояла великолепная — синее небо, яркое солнце, жара. Первым номером «культурной программы» должна была стать аквадискотека. Как только начало темнеть, около шестидесяти гостей, полностью нагих — на них были только форменные эсэсовские фуражки и повязки со свастиками на левом плече — начали размещаться в бассейне.

Девушки — участницы «клуба» были окружены своими же соратниками мужского пола. Одиноких молодых мужчин сопровождали лоли — девочки двенадцати-пятнадцати лет. Как «персональные», так и специально «мобилизованные» Скворцовым на вечеринку — чтобы соблюдался «гендерный баланс». Все они тоже были полностью наги.

Провозгласили «свинг-режим» — то есть каждый из мужчин мог быть с каждой приглянувшейся ему соратницей или лоли. Как говорится, «всё общее».

Загремела музыка — «Полет валькирий» Вагнера. Запустились феерические световые эффекты. Десятки глоток издали дружный удовлетворенный рев.

У борта бассейна по всему периметру были расставлены столики с коротенькими ножками, наполненные разнообразным изысканным угощением, элитной выпивкой и пакетиками с волшебным порошком. Сам бассейн был обширен — тридцать на двадцать, с «островками», покрытыми газонной травой. Так что на каждого участника или участницу приходилось по несколько квадратных метров поверхности воды.

Кто-то уже начал «оприходовать» содержимое столиков, кто-то плавал — в гордом одиночестве или в сопровождении друзей, подруг или лоли. А кое-кто из особо нетерпеливых мужчин сидел, раздвинув ноги, на бортике в том секторе бассейна, где было мелко, а перед ним в воде стояла девушка-соратница или лоли и делала свое дело.

Музыку приглушили, послышалась барабанная дробь.

— Через десять минут — общее построение! — провозгласил Скворцов.

Присутствующие начали «закругляться» и готовиться к «торжественной части».

Наконец, время настало. Соратники и соратницы подплыли и построились на мелководье в четыре шеренги. Все лоли продолжали плавать в воде где-то на заднем плане и употреблять то, что было расставлено по краю.

— Смир-рно!.. Дети Молний! — провозгласил Скворцов, стоя перед бассейном, в таком же «облачении», как и у всех остальных. — Приветствую вас на «Руссланд-пати»! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — послышался рев. Взметнулись руки.

— Мы празднуем годовщину разделения совка на много государств, включенных, как и мечтал фюрер, в глобальную систему. Нам принадлежит страна! Мы ее хозяева! Мы ее молодые наследники! Ее богатства в наших крепких и сильных руках! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

— Хочу предоставить слово соратникам — гостям из других краев! Пусть они честно расскажут о своих успехах и провалах! Пусть поделятся опытом!

Скворцов жестом пригласил одного из мужчин, стоявших в общей шеренге. Тот поспешно вылез, отряхнулся и подошел к группенфюреру, взял микрофон.

— Дети Молний! Санкт-Петербург приветствует вас!

Ответом был восторженный рев.

— Наша команда взяла в оборот одного яйцеголового. Он что-то там придумал, какую-то виртуальную модель для ремонта подводных лодок. Рассчитывал поиметь с этого миллионы долларов. Возомнил себя русским Илоном Маском. Ха-ха-ха!

Присутствующие, как один, загоготали.

Оратор поднял руку, показывая, что готов продолжать.

— Когда клиент созрел, мы сделали ему предложение, от которого невозможно отказаться...

Гость подождал немного, выдерживая паузу.

— Но он от-ка-зал-ся! Он думал, что такой крутой, раз такой умный! Ха-ха-ха!

Соратники и соратницы снова посмеялись.

— Такой умный, но так и не понял, что в нашей стране важны не ум и не деньги! А сила и власть! А кто сила и власть в нашей стране?

— Мы-ы-ы! — вырвалось из десятков глоток.

— Не слышу! — провозгласил оратор.

— Мы-ы-ы-ы-ы! — еще громче проорали присутствующие.

— Да-а-а-а! — прокричал гость из города на Неве. — И поэтому мы пригласили его погостить в пятизвездочном отеле «Кресты»!

— «Кресты-ы-ы»! — начала эхом «подпевать» толпа, уловив требуемый стиль.

— Там мы его просили!

— Проси-и-и-ли!

— Умоляли!

— Умоля-я-яли!

— Поделиться!

— Подели-и-и-ться!

— Но он сказал «нет»!

— Не-е-е-ет?! — с недоуменной интонацией произнесла толпа мажоров-нацистов.

— И тогда мы стали просить его еще сильнее!

— Еще-е-е сильнее! — эхом отозвались обитатели бассейна.

— Мы засунули ему кипятильник!

— Кипяти-и-ильник!

— В ... !

— В ... ! — повторила толпа, с особым смаком пропев первый ударный слог.

— И тогда, осознав, наконец, свою ошибку, он от огорчения и раскаяния умер!

— У-у-умер, — изображая горестный плач, протянули «Дети Молний».

— А не надо быть жадным! Не надо!

— Не на-а-адо!

— Мы всей стране преподали урок!

— Уро-о-ок!

— А какой урок мы преподали? Ну-ка?!

— Надо делиться!

— Не слышу!

— Надо делиться! — проорала толпа.

— Правильно! А почему? А потому что мы здесь власть! Мы здесь власть!

— Мы здесь власть! — принялась хором вопить толпа.

— Хайль Гитлер! — сказал оратор и вскинул руку вверх.

— Хайль Гитлер! — проорала толпа и ответила тем же жестом.

Питерец отдал Скворцову микрофон, плюхнулся в бассейн и занял место в строю.

— Спасибо! — сказал Скворцов. — А теперь слово нашему гостю из Кенигсберга!

— Дети Молний! Привет всем из Восточной Пруссии! — начал говорить оратор. — Мы наладили сбыт через литовцев всего, что нужно партнерам. Коллега мой был вхож в Вильнюсе к уважаемым людям, инкогнито, с другим паспортом. И тут его запалили!

— Запалили! — сочувственно ахнула толпа.

— И кто запалил? Муж и жена. Чинуши местные. Тоже свои гешефтики имели. Но разве мы им мешали? Раз они были в теме, пусть бы и осваивали себе дальше. У них своя свадьба, у нас своя. Так вот, насчет свадьбы. Он у них был приглашенным. Язык развязался, то, сё, сболтнул на камеру, кто он и откуда. А они взяли, да и выкинули, не глядя, всё это в сеть. Литовцы выловили — и подняли ненужный шум. Палево!

— Па-а-алево! — откликнулась толпа.

— А значит, надо отвечать! Цап-царап — и в Первопрестольную, в Лефортово!

— В Лефо-о-ортово!

— Обвинение!

— Обвине-е-ение!

— В госизмене!

— В госизме-е-ене!

— Ибо нефиг! Серьезным людям палить канал! Нефиг!

— Не-е-ефиг!

— Мы здесь власть! — крикнул гость из эксклава.

— Мы здесь власть! Мы здесь власть! — подхватили соратники и соратницы.

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

Гость отдал микрофон Скворцову. После этого он точно так же прыгнул в воду.

— Дети Молний! Екатеринбург приветствует вас! Хайль Гитлер! — начал говорить новый оратор.

— Хайль Гитлер! — отозвалась толпа.

— В нашей скромной уральской кормушке есть сеть фитнес-клубов. Но был у нас недобитый конкурент!

— Конкуре-е-ент! — с негодованием откликнулись соратники и соратницы.

— А значит, надо его поглотить!

— Поглоти-и-ить!

— Но он не захотел!

— Не захоте-е-ел?! — удивленно протянула толпа.

— Хозяин был в определенных раскладах, и его лично трогать не стали. Но взяли в оборот тренера, который был рекламным лицом клуба. Малолетняя дочь одного из наших директоров зашла туда, присела на диванчик, когда тренер заполнял журнал, посидела полчасика и ушла. И потом сразу обвинение!

— Обвине-е-ение!

— В педофилии!

— В педофилии-и-и!

— Что он к ней приставал!

— Пристава-а-ал! — возмущенно ахнула толпа.

— Но, оказалось, камера всё писала — что он до нее даже не дотрагивался! Облом!

— Обло-о-ом! — разочарованно протянули присутствующие.

— Но раз надо — значит, надо! И обвинение переделали! Что он при ней под столом ... ! — оратор проиллюстрировал это на самом себе, уделив процессу пару секунд.

— ... ! — повторила нараспев толпа, налегая на последний слог.

— Несмотря на то, что и этого не было на записи, но хоть что-то! Не отпускать же! И не признавать, что наши следаки дела на пустом месте шьют! И наш бизнес-интерес неоспорим! Поэтому, несмотря на всероссийский скандал и огласку, обратного хода делу не дали! И, несмотря ни на что, осудили!

— Осуди-и-или! — просмаковала толпа.

— Потому что надо стране преподать урок — если нам, ее владельцам, нужно, то мы раздавим любого, на глазах у всех, силой власти, силой закона, нашего закона! Даже если никаких улик нет! И никакая огласка не спасет! Надо будет — сотрем! В порошок!

— В порошо-о-ок! — повторили «Дети Молний».

— Мы — сила! — заорал Скворцов, снова завладев микрофоном. — Это наша земля! Мы никому ее не отдадим! Это наша корова, и мы ее доим! Правильно?!

— Да-а-а-а-а! — протяжно заорала толпа.

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

— Перетерли — а теперь расслабляемся! А-ква-ди-ско-те-ка! — с расстановкой произнес Скворцов и слегка поприседал, дрыгая обеими руками. — Разойтись!

Загремела музыка, засверкало светосопровождение. Четкий строй мгновенно распался. Все лоли поспешно подплыли к мужчинам — и начались танцы в воде.

На недавно освободившееся место пришел новый «сиделец».

— Геннадий. Можно просто Гена, — представился новенький.

— Иван. Можно просто Ваня, — сказал Смирнов, пожимая руку.

Сразу видно, что человек приличный, интеллигентный. И, скорее всего, как и многих, его просто «подставили».

— Денис, — сказал Дашкевич.

— За что осудили?

— Организация финансирования терроризма. Тринадцать лет.

Иван с недоумением посмотрел на Игнатенко, но ничего не стал уточнять. Первое правило тут — захочет человек, расскажет сам. Нет — значит, нет.

— Я за убийство, грохнул бандита, убившего мою дочь, — объяснил Дашкевич. — Тоже тринадцать дали.

— А я политзаключенный, осудили за госизмену. То есть за то, что запалил агента спецслужб в одной коммунистической организации, — сказал Смирнов. — Пятнадцать лет. Сначала шестнадцать дали, апелляция год скинула. Потом надзор и в ЕСПЧ.

— В коммунистической? — недоверчиво хмыкнул Геннадий. — Ты коммунист?

— Да. Хоть и не состоял нигде, только дружил с разными организациями.

— Коммунизм же — это прошлое, — произнес Игнатенко.

— Нет, его никогда и не было, — возразил Иван. — Его только предстоит достичь.

— Ну, не знаю... Это утопия, — сказал Игнатенко. — Я сам за то, чтобы был союз — Россия, Украина, Белоруссия. Русские — триединый искусственно разделенный народ. Мои покойные родители выросли в Одессе. Двоюродного брата укропы убили второго мая в Доме Профсоюзов. Русских гнобят везде. Надо, чтобы империя возродилась, и чтобы все с ней считались. СССР 2.0, если угодно, только без чуждого России марксизма. Сталина я уважаю, передвинул наши рубежи на запад, построил сверхдержаву.

Ну и каша в голове, подумал Иван. Впрочем, достаточно стандартная. Такое распространено широко. Хорошо, что хотя бы ищущий. Однозначно приличный человек, повезло на сей раз с соседом. Тот, который вчера откинулся, совсем приземленный и малоприятный субъект был — по пьяни зарезал жену еще в двухтысячных. Причем уже вторую по счету. Первую точно так же — в девяностых. Видимо, скоро вернется.

— Кто ты по профессии? — поинтересовался Дашкевич.

— Инженер-испытатель. Окончил МАИ, в оборонке работал до ареста.

— Я тоже инженер, — сказал Иван. — По первой специальности. Системотехник. То есть по системам автоматического управления. Ну и еще — кандидат философских наук, историк, юрист, экономист.

— Ничего себе... Энциклопедист. Как удалось-то?

— Не знаю, как отнесешься к этому, но я по жизни постоянно не работал нигде, разве что статьи писал. Две квартиры в Москве сдавал, от покойных родителей остались, сам жил то тут, то там, в пригороде. Средства вкладывал в самосовершенствование. За почти двадцать лет все эти дипломы потихоньку и приобрёл. Как говорил один мой вузовский преподаватель, всё можно отнять у человека, но только не его знания.

— Не, что, нормально, — оценил Игнатенко. — Если есть возможность, то это правильный выбор. По любому лучше, чем просто прожигать жизнь. Семья есть?

— Жена была, но мы однажды поняли, что совершенно чужие друг другу. Развелись, посватался к ней инженер-коммунальщик из Питера. Туда они с дочкой и переехали. Иногда удается общаться, созваниваться. Правда, очень редко — бывшая жена всячески препятствует. Она терпеть не могла мое увлечение общественной деятельностью, была зациклена исключительно на семье, а о том, что вокруг происходит, знать не желала... Так что, можно сказать, я один живу.

— Моя после всего этого... после того, как нашу Настю подло убили... в Минск уехала, сейчас там... Подробности как-нибудь позже, — сказал Денис.

Вечером в дверь позвонили. Вакарчук пошел открывать.

Это заявился Ефим Мячиков, начальник из мэрии, его оппонент по тому злосчастному пари двухлетней давности. Пришел подводить итоги спора.

И черт же его дернул... Но он был уверен тогда, что чиновник несет пьяный бред.

Поистине, сбывается то, что раньше казалось абсурдом. Как говорила его жена, настают последние времена. До этого она не дожила...

— Привет, Гаврик! — Мячиков пожал руку Вакарчуку.

— Проходи, садись, — депутат махнул в сторону гостиной.

— Я, конечно, не с пустыми руками. Утешительный приз. Премиум-коньяк из Франции. И закусь. Поможешь расположить?

— Угу.

Они сели друг напротив друга. Сбоку беззвучно работал телевизор. В углу перед иконами горела лампада.

— Хорошо устроился. Тихий район, Мосгордума напротив...

— Да, мне нравится, — ответил Вакарчук.

— Сколько комнат?

— Пять.

— Норм! Давай — за то, чтобы у нас всё было, и нам за это ничего не было!

Они чокнулись.

— Ну, ты понял — ты проиграл, да? Показать все выкладки?

— Нет, не надо. Признаю. Гораздо больше, чем десяток тысяч.

— Угу! Скачали, как миленькие, теперь должны фоткаться и отсылать селфи на сервер. Эсто-о-онский, — засмеялся чиновник. — Раньше и ночью тоже, но поднялся шум, скорректировали функцию.

— У тебя что, два года назад была инсайдерская информация?

— Причем тут инсайдерская? Задание на разработку. И я тебе всё рассказал тогда честно. Но ты не поверил.

— Да, такому не поверишь. Поэтому подумал, что ты что-то там напутал.

— В таких делах я ничего не путаю, даже когда бухой в ...

— А перспективы... Ну, этого ЦАКа?

— Его можно будет для чего угодно присобачить. Ну, ФСИН, может, подберет для контроля запрета на совершение определенных действий, проще говоря, ограничений по времени и месту. Или если политически обусловленный режим ЧП. Да мало ли. Кого угодно так можно будет пасти.

Они помолчали.

— Ну, в общем, с тебя, судя по твоей же декларации...

Он назвал сумму.

Вакарчук вздохнул и пошел к сейфу. Открыл, достал заранее подготовленный конверт, убедился, что названная сумма совпала с подсчитанной. И отдал Мячикову.

— Благодарствую. Угощайся, не стесняйся.

За неспешным разговором прошли три часа. Оба уже захмелели.

Мячиков взял пульт и начал лениво переключать. Наконец, наткнулся на какой-то не очень популярный канал — то ли «желтушный», то ли попросту «для мужчин».

— О! Это я люблю! — сказал чиновник и добавил звук.

Там шло обсуждение казуса из соцсетей — о медсестре какой-то больницы в Ярославской области, работающей в ковидном отделении. Один из пациентов снял на телефон, что под полупрозрачным противоинфекционным облачением на ней надето только бикини. Это было видно отчетливо.

— А фигура классная. Очень симпатично. Я бы вдул, — отпустил Мячиков похабный комментарий. — Помнишь, кстати, ту стриптизершу?

— Стыд и срам! — вспылил Вакарчук. — Куда мир катится? Нужно в больнице нормальную рабочую одежду носить, а не всякое...

— Так жара же стоит. А в этом скафандре задохнешься и сопреешь. Работа адова, — сказал Мячиков.

— Всё равно! Моральные нормы! — Вакарчук назидательно покачал пальцем перед лицом собутыльника.

— Эх... Ладно, не буду спорить. У каждого свои вкусы, — сказал Мячиков. — Я лично завтра в отпуск. Летим семьей на Кипр. Проматывать твое бабло... Ладно, ладно, не злись... Это честный спор. И у тебя были реальные возможности выиграть. Вдруг отменили бы, перенесли... Но, видно, приперло... Приперло...

— Так, значит, вся эта пандемия действительно... специально?

— Я этого прямо не говорил — ты сам... Ты же бывший главный эпидемиолог — ты помнишь, чтобы когда-нибудь было именно так или хотя бы похоже?

— Разумеется, такого не было. Разве что при пике гриппа в отдельных регионах заставляли маски носить неделю-другую в общественных местах, в транспорте, пока волна эпидемии не схлынет... А вообще, все эти новые меры практически не принесут ничего, раз вирус везде, раз он не отграничен, то и карантин как таковой уже не имеет смысла. Кто-то подцепит заразу — ну, переболеет, вылечат... или нет, если организм уж очень ослаблен. В любом случае, всем, кто предрасположен, придется переболеть в той или иной форме, неважно, есть самоизоляция или нет. Тут всё дело именно в этих средствах, которые служат совершенно для другого, а вирус только предлог, аргумент, против которого не попрешь. На публике я, конечно, этого не скажу никогда, я человек системы. Если нужно, я буду с пеной у рта выступать и за самоизоляцию, и за масочный режим навсегда, и за насильственную вакцинацию низов. Значит, высшим так надо. И мы с тобой тоже не последние по сравнению с теми, кто прижат этими массовыми ограничениями. Мы в любом случае не под ними. Мы и встречаемся в своем кругу, и маски не носим, и вечеринки устраиваем, и за границу летаем на джетах без ограничений. Вот как ты сейчас. И, стало быть, все эти меры прежде всего в наших интересах.

— Золотые слова, Гаврик! Накатим за это!

— Накатим, Фима, накатим!

В загородном доме Григория Валентиновича и Надежды Кирилловны собрались молодые члены большой семьи Дашкевичей. Те, кто служил в силовых структурах, подгадали, чтобы такая возможность представилась в один и тот же день. На сей раз увольнение получилось в эту среду.

Часть обширной территории дачи отвели под полигон со снарядами для физической и боевой подготовки. Тренировки, как правило, проходили под руководством Иры, офицера сил спецопераций. Сначала общая «разминка», а потом отработка приемов борьбы, рукопашного и ножевого боя, стрельбы на поражение из различных позиций, снятию часовых. Собирали и разбирали охолощенное боевое оружие, изучали тактику выживания в зоне средней полосы, отрабатывали какой-нибудь сценарий боевой задачи, разбиваясь на группы. Из боевого оружия тоже стреляли — отдельно собираясь в тире.

И непонятно, чего больше было в этих тренировках — просто компанейского развлечения, проявления здорового образа жизни, выплеска молодой энергии. Или же подготовки к чему-то такому, чего никому не хотелось бы, но к чему должен быть готов любой, кто искренне любит свою республику, со всех сторон окруженную не слишком доброжелательными режимами.

Постоянным ядром «боевого клуба» были представители молодого поколения Дашкевичей, также в нем участвовали друзья и сослуживцы. В прошлом году к компании присоединилась Наташа, а в этом — Вика. Наташа и до того не была чужда здоровому образу жизни — ходила и в тренажерный зал, и в бассейн. А Вика была тренером-инструктором по страйкболу. В чем-то ей это, конечно, помогло — в качестве имитационного оружия тут использовалась лазертаг-система. Но помогло далеко не во всем: Ира как профессионал сразу дала ей понять, что серьезная боевая тактика — это совсем другое, этому можно научиться далеко не везде. Только у своих.

Сегодня, помимо Дашкевичей, на дачу приехали еще два человека: сослуживец Сани — лейтенант Юра Ковалев и коллега Наташи китаянка Чан Чуньлань, выпускница Пекинского университета.

На сей раз отработали «штурм» дачи и, соответственно, отражение. Причем дважды — команды нападающих и обороняющихся после первого раунда поменялись ролями.

После «субботника» по приведению в порядок всего того, что наворотили в горячке «боя», сходили на водохранилище, отдохнули на воде, поплавали.

Вернувшись, стали готовиться к пикнику. Солнце уже клонилось к западу.

— А вот и первые ласточки. Точнее, дикие гуси... — сказал Максим.

— Что там? — спросила Наташа.

— Гости из братской России. Взяли рано утром в санатории «Белорусочка». Десятки «вагнеровцев».

— Ого! — сказала Ира. — Чего им тут надо?

— Папа с сослуживцами, как я понимаю, это сейчас выясняют, — ответил Максим, глядя в смартфон. — Судя по тому, что сообщается официально, задержаны 32 человека, а еще один на юге страны... Есть информация, что боевиков может быть больше двухсот... Вот... Эта группа в ночь на 25-е заселилась в одну из гостиниц Минска, 27-го переехала в санаторий... А теперь зачитываю дословно, это реальный трэш: «Приезжие обратили на себя внимание нехарактерным для российских туристов поведением и однообразной одеждой в стиле милитари. Спиртного не употребляли, увеселительных заведений не посещали, держались обособленно, стараясь не привлекать к себе внимания. Они небольшими группами внимательно изучили территорию и окружение санатория».

— Упс... — сказал Саня. — Не пили и не развлекались, ходили в милитари... Кто бы мог подумать... А если серьезно, то да, действительно, началось...

— Президент, кстати, на днях предупреждал нас о подобном, — сказала Ира. — Он сказал, что войны начинаются с уличных протестов, с майданов, и если своих майданутых мало, как в Беларуси, — то подтянут со стороны профессиональных военных, бандитов, которые шастают по всему миру и устраивают кровавые провокации.

— Нас попытаются взять на излом, — сказал Юра. — Готовятся. Со всех сторон.

— Россияне? — сказала Вика. — И они, выходит, тоже? Но ведь союзники же...

И только потом поймала себя на мысли, что по отношению к своим «соотечественникам» по паспорту употребила уже местоимение «они», а не «мы».

— Будут стараться в мутной воде не упустить рыбку. Это очевидно. Слишком многое на кону, — пояснила Наташа. — А насчет союзников... Похоже, у Беларуси только один настоящий союзник, который в трудную минуту подставит плечо и не кинет.

Посмотрела на Чан. Коллега смущенно, и в то же время выражая согласие, улыбнулась.

— Да, моя страна выступает за мир, за благополучие народов. И против того, чтобы одни навязывали другим свою волю и учили, как надо жить. Те, кто поддерживает подобный принцип, наши друзья, — сказала она на практически чистом русском языке.

— Я так рассчитывала, что хотя бы здесь мир и спокойствие... — вздохнула Вика. — А тут готовятся уличные протесты, майданы...

— Да, уличные протесты и майданы, — ответила Наташа. — Но мы выстоим. Мы не отдадим им страну. Не отдадим!

Подошла к Максиму, обняла, уткнулась лицом в его грудь...

Издалека легко можно было видеть, что парк Дружбы народов забит людьми. В самую гущу Наташа и ее отец, конечно, лезть не намеревались, предпочитая наблюдать за происходящим со стороны.

Мимо них проходили — по одному, по двое-трое, небольшими группами — участники митинга в поддержку Тихановской. Как те, кто решил прийти только сейчас, спустя несколько часов после его начала, так и те, кто решил уйти до окончания.

Постепенно темнело.

— Я не думала, что их так много, — озабоченно сказала Наташа.

— На самом деле не так уж и много — пара-тройка десятков тысяч на весь Минск, — ответил профессор.

— Что же им надо? Все они сытые, ухоженные, прекрасно одетые, уверенные в себе... Нет, понятно, мой вопрос риторический...

— Угу. Возомнили себя высшим классом. Мечтают о господстве над теми, кто, по их мнению, «ниже». Паны уже есть, все они тут как на ладони. Дело осталось за малым — подогнать им хлопов.

— Смешно даже. Не могут понять, что их собственное благополучие обеспечивается нынешним же строем. Что если вдруг их БЧБ-мечты сбудутся, то девяносто процентов их же самих станет жить в несколько раз хуже. А кто-то вообще погибнет. Неужели пример Украины их ничему не учит?

— Они хотят этого. Хотят, Наташ. Это самое страшное. Они все люди умные. Они всё прекрасно понимают. Хотя не все в этом вслух признаются. Они готовы пожертвовать собственным благополучием и даже своей жизнью ради того, чтобы общество было разделено на этажи. На господ и простолюдинов. Даже если лично они проиграют.

— Это ужасно. А классовое сознание?..

— Классовое сознание, как показала история, в том числе новейшая, — вещь, отнюдь не жестко определяемая социальным положением человека. Во-первых, представители трудящихся классов далеко не всегда видят вперед на несколько шагов. Каждый из них формально хочет получать как можно больше, в том числе за счет того, что его наниматель будет забирать себе в карман меньше. Это объективная основа для классового противостояния, классовой борьбы. Но рабочие сами не доходят до того, чтобы подняться над экономическими интересами и осознать, что наилучшим выходом для них будет не перетягивание одеяла, а полная экспроприация капиталиста, сколотившего частный капитал за счет систематических недоплат эксплуатируемым, обращение всех таких богатств в общенародную собственность. Для этого нужна подлинно большевистская, марксистско-ленинская партия. Враги легко могут внушить трудящемуся, что он будет жить лучше, если, например, пойти войной на другое государство, ограбить его, поработить народ. Или, если социализм уже построен, внушить мысль, что выгоднее устранить власть компартии или поддержать ее антисоциалистическое перерождение, после чего приватизировать шахты, и тогда шахтеры смогут продавать уголь за валюту. Или убедить трудящегося в том, что выгоднее поддержать переориентацию его страны на более богатый Запад. Понятно, что первый случай приводит к массовым смертям и увечьям. Второй — к присвоению тех же шахт узким кругом собственников. Третий — к тому, что страна станет пищей для развитых стран, а ее граждане попадут на Запад только как исполнители тяжелых и черных работ. Причем «не только лишь все».

— Многие думают, что в социальной лотерее именно они обойдут всех. Я достаточно таких людей успела встретить в своей жизни, хоть не очень долгой, — которые, рассматривая какой-нибудь исторический или литературный сюжет, где есть господа и рабы, высшие и низшие, всегда примеривают на себя роль первых, смотрят на мир исключительно их глазами, нисколько не сочувствуют угнетенным. Это явно оттого, что люди зачастую переоценивают собственные способности, и прежде всего способности работать локтями, чтобы пробиться к заветному местечку под солнцем. Каждый думает, что именно у него всё получится, а все, кто вокруг, — недотепы и лохи.

— Совершенно верно, — сказал Егор Иванович. — Но есть, и огромное количество, тех, кто сознательно или подсознательно понимает, что смена строя грозит им нищетой и гибелью, но всё равно они идут на это. Как я уже сказал, они готовы пожертвовать своим благополучием — вот таким, какое гарантирует наша республика хотя бы всем добросовестным труженикам. Пожертвовать ради того, чтобы общество стало разделенным на тех, кто владеет всем и решает за всех, — и тех, кто, не владея ничем, повинуется «высшим». Потому что такая модель привычна, впиталась в общественное сознание масс за тысячелетия классового общества. Ведь те общества, где такой модели не было, с легкостью побеждались и поглощались. Вот почему у многих людей существует подспудная неприязнь к социальному равенству, к всеобщему социальному благополучию. Утверждаю это даже не как марксист, а как врач, как специалист по функционированию мозга, как доктор наук. Подобное предстоит вытравлять веками. Социализм делает только первые шаги. Только век с небольшим назад свершился Великий Октябрь. Первая попытка не закрепилась. Социализм в Европе пал, лишь мы пока удерживаем его основные завоевания, хоть формально уже и не под этим названием.

— Да, так, — сказала Наташа.

— Но их, — профессор указал на толпу, над которой торчали БЧБ-флаги и белые воздушные шарики, — не обманешь формальным отсутствием слова «социализм». Они всё прекрасно видят и понимают. Если не разумом, то подсознательной чуйкой. Они жаждут полной и всеобщей декоммунизации — приватизации и разгрома рентабельных предприятий, выпускающих востребованную во всём мире продукцию, запрета упоминания обо всем советском, резкого падения уровня жизни подавляющего большинства. Ради того, чтобы пришли те, кто сгребает под себя богатства, созданные трудом всех людей, и при этом решает судьбы тех, кто эти богатства создает. Решает в своих интересах, а не в интересах всех. Полагая, что именно реализация этих интересов и есть залог того, что государство стоит и развивается, а не поглощается другими.

— Пап, слушай, а нет ли тут противоречия? Ведь они явно выступают против того, чтобы Беларусь была сильной и способной навязать свою волю другим.

— Наташ, так ведь дело в том, что мир уже фактически сейчас переходит границы национальных государств. Очень многие страны, хоть и считаются суверенными и сохраняют членство в ООН, фактически являются периферией мирового надгосударства — единой империи глобального капитала с ядром в США. Так исторически сложилось, что в США. Возьмем наших соседей. Все три прибалтийские страны, Польша, Украина — полностью и безоговорочно, даже гордясь этим, утратили свою национальную субъектность. И вот эти, — профессор снова показал рукой на толпу, — сторонники укрепления как раз этого глобального мегагосударства. Именно патриотами этой мировой мегаимперии они являются. В этом конгломерате Беларуси будет, разумеется, отведена роль не ядра, а периферии, проще говоря, пищи. И боевого холопа наподобие Украины, который на пару с ней припирает Россию к стене. Чтобы та, в свою очередь, стала более послушной перед этим глобальным центром и принялась активно припирать к стене Китай. Вот за какую государственность они выступают, на словах славя Беларусь. Именно эта государственность, представленная империей с ядром в США, в максимально эффективной степени реализует механизм изъятия средств у низов и концентрации в распоряжении верхов, максимального ограничения прав и свобод трудящихся в пользу владельцев капитала, уже в масштабах не одной страны, а целой планеты. И именно эту схему, и только эту многие люди, о которых идет речь, которых мы перед собой сейчас видим, считают естественной и единственно верной.

— Даже вопреки своим объективным классовым интересам?

— Да! Порой не отдавая себе в этом отчет. Именно такие социальные установки, уходящие корнями в тысячелетнюю историю классового общества, заставляют их с той или иной степенью сознательности жертвовать своим социальным положением, своим материальным благополучием ради благополучия владык. Причем не таких руководителей, которые гарантируют нормальную жизнь всем людям, как Лукашенко, а именно шкурников, гедонистов, обдирающих низы и заковывающих их в цепи. И даже удара по самим себе они не боятся, не боятся, что сами окажутся ободранными и закованными. Когда им кто-то вроде нас об этом напоминает, они шипят, плюются и, не находя рациональных аргументов, обзывают нас «совками», «ватниками», «быдлом», «хамами», «ябатьками», апеллируют к грубой силе. Они сознательно готовы не то что нас угробить, это-то как раз понятно, но и понести личные жертвы. Готовы фактически скормить глобальному капиталу и себя самих, и свои семьи. Лишь бы наше общество, избавившись от «реликтов», стало, по их мнению, «естественным». То есть разделенным на господ и простолюдинов. Потому что любая иная система социальных координат для них чужда, она им не нужна, она их пугает, они в ней чувствуют себя, как выброшенная на берег рыба. Так-то вот. Если бы люди действовали строго исходя из своих объективных классовых интересов, то социализм победил бы еще в позапрошлом веке.

— Понятно. В эпоху расцвета классового общества их мировоззрение еще можно как-то понять. Тогда народных государств не было. Только лишь те, где владыки паразитировали на массах. Все попытки восстаний низов подавлялись гарантированно, эффективно и со звериной жестокостью. Советскому Союзу удалось закрепиться уже на целых семь десятилетий — беспрецедентный для истории срок. Это означает, что даже несмотря на падение СССР, Октябрь семнадцатого для старого принципа построения общества стал похоронным колоколом. Залп «Авроры» возвестил, что человечество разорвало цепи классового общества и начало восходить на новую ступень развития.

— Да, да! Именно так! А вот теперь проведем небольшое исследование...

Профессор достал напечатанную на цветном принтере поддельную пресс-карту, повесил себе на шею и включил диктофон. Нацепил маску на рот и нос.

— Здравствуйте. Я корреспондент радио «Свобода». Можно вам задать несколько вопросов? У нас тема сюжета — портрет представителя молодого поколения, занимающего активную гражданскую позицию, — Егор Иванович обратился по-белорусски к двум девушкам, которые шли с митинга мимо них. На каждой — по БЧБ-ленточке, каждая держит по паре флагов соответствующих цветов. Обе — в масках.

— Да, — радостно, в один голос, откликнулись они.

— Скажите, что сподвигло вас прийти сюда, поддержать Светлану Тихановскую?

— Мы хотим перемен, — сказала первая девушка.

— Да, перемен, — подтвердила вторая.

— Каких именно перемен вы хотите?

— Ну... — они переглянулись. — Вообще, неправильно, когда один человек столько находится у власти. Надоел, если честно...

— Вы студентки?

— Да, — одновременно ответили обе.

— Вы платно учитесь или бесплатно?

— Бесплатно, — с некоторым недоумением ответили девушки.

— Стипендию получаете?

— Да.

— А на кого учитесь, если не секрет?

— На врача.

— В БГМУ?

— Да.

— Какой курс?

— На второй перешли.

— Есть ли у выпускников вашего вуза проблемы с трудоустройством в дальнейшем?

Девушки еще раз переглянулись и с еще большим недоумением ответили хором:

— Не-ет.

— А у вас в семье тоже поддерживают перемены?

— Ну-у... В принципе, да, за перемены, конечно...

— А кем работают ваши родители?

— Мой папа на МЗКТ фрезеровщиком, мама медсестрой.

— Папа оператор проходческого комбайна, мама воспитательница детсада. Я сама из Солигорска, тут в съемной квартире живу.

— Бабушки, дедушки есть?

— Да.

— Пенсионеры?

— Да.

— На жизнь хватает?

— Ну-у... хватает, конечно.

— Вы обе такие загорелые. Отдыхали в этом году на море?

— Да... В Турцию мы вдвоем слетали. Раньше я с родителями в Гоа, в Таиланде, на Хайнане была, — сказала жительница Солигорска.

— Мы с мамой и папой в Греции, на Кипре последние годы летом отдыхали, — добавила ее подруга. — А сейчас, конечно, тяжело с этим из-за ограничений.

— Вам на отдых в Турции родители денег дали?

— Э-э-э... ну-у, да-а...

— Ясно. Теперь поговорим о том, какой бы вы хотели видеть нашу Беларусь?

— Ну... э-э... свободной... цивилизованной...

— А что вы под этим понимаете?

— Ну-у... чтобы как в Европе... э-э...

— Хорошо, спасибо... Всего доброго!

Девушки пошли прочь, с недоумением и даже каким-то раздражением оглядываясь на профессора. Подождав, когда они скрылись, он убрал пресс-карту и снял маску.

— Всё поняла? Мы еще увидим, как рабочие Минска и Солигорска будут, как в Гданьске в начале восьмидесятых и в Кубзассе в конце восьмидесятых, выступать против власти. Увидим, как пенсионеры будут выходить на кастрюльные шествия под одним-единственным лозунгом — «На-до-ел». Увидим, как врачи будут демонстративно отказывать в медицинской помощи тем, кто не разделяет БЧБ-идеи. Не все, конечно. Меньшинство. Но очень активное и вонючее меньшинство, претендующее на то, чтобы выражать мнение пассивного большинства.

— Кошмар. Оператор проходческого комбайна... Они получают больше, чем в России на «Уралкалии»... Не считая соцпакета...

— Угу. Это человеческое сознание. Я не говорю, что все такие. И даже не говорю, что большинство. Просто здесь и сейчас скопились именно эти, как видишь. Мы еще не раз увидим наглядно, что люди с иерархическим мышлением, сторонники социальной пирамиды — не производственной, а именно социальной, с панами и хлопами, — на порядок более активны, напористы и агрессивны, чем сторонники солидарности и равенства, приверженцы принципа единой собственности и гарантий для всех. Те, кто за разделенное общество, прекрасно умеют выстраиваться в стаю. Они легко и быстро самоорганизуются. Они понимают: кто силен, кто нахрапист, кто умеет под себя подгребать, — тот и наверху, того и надо слушаться. Слушаться слепо. Это, конечно, не исключает постоянной грызни между ними, но она нивелируется тем, что система именно как единое целое таким образом стабилизируется и даже развивается. Если ей позволить.

— Их лозунг — свобода... — сказала девушка.

— Ага. Самая главная свобода — свобода одним добиваться власти, то есть ограничивать свободу других, в своих шкурных интересах.

— И за частный бизнес...

— В Беларуси частный бизнес разрешен и поддерживается, во всяком случае, не уничтожается властью целенаправленно, как сейчас в России и на Западе. Но им не бизнес нужен. Им нужно, чтобы появилась возможность расхищать то, что создано общим трудом, то есть приватизировать, осваивать, распиливать. Они за конкуренцию, но не только среди таких же, как они сами, а чтобы в нее были принудительно вовлечены все без исключения, чтобы наиболее ушлые имели возможность урвать себе за счет тех, кому не повезет. Именно урвать, а не заработать. И чтобы те, кому повезло, могли изгаляться над покорными обитателями «дна». Как это у всех наших соседей. Их хотелки принципиально несовместимы с интересами значительной части народа — тех, кто не хочет быть ни паном, ни хлопом.

— Это раскол общества? Неужели до гражданской войны дойдет, как на Украине? — спросила Наташа.

— Нас в любом случае большинство. Мы, к счастью, на нашей земле. Мы организованы в наше государство. Во главе с нашим президентом. Задача каждого из нас — стоять и не отступать ни на шаг. Держаться. Президент будет стоять. И мы — тоже!

Позади послышались громкие мужские голоса. Мимо шли несколько парней крепкого телосложения в масках, у всех на плечах накинуты БЧБ-флаги.

— Ну, чё! Усатому кердык! — выкрикнул один из них.

— Жыве Беларусь!

— Мы — сила! Скоро батек резать будем!

Кто-то из сторонников оппозиции радостно зааплодировал.

И, судя по звукам, — не один человек. И не два. И не три.

Наташа похолодела. Вспомнила о муже.

— Сволочи... Максим...

Профессор сочувственно посмотрел в лицо дочери.

— Да, Наташенька. На него придется первый удар. Это уже очевидно.

Она закрыла глаза.

— А у этого Поварова совсем башка не варит, — с досадой произнес Беляков. — Кого он подсунул? Ну ладно рядовой контингент. Но ведь могли бы толкового советника с группой послать. А то уже ржут и в Минске, и в Москве. Как в анекдоте: ничто не выдавало «вагнеровца» — ни камуфляж, ни воздержание от алкоголя, баб и развлечений.

— Подстава? — спросил Кнут. — Кто-то ведет свою игру?

— Разумеется, ведут. Но при таком подходе они были обречены на задержание. Это была, как помните, моя идея — незаметно подослать туда несколько сот профессионалов и по мере развития ситуации направлять. Чтобы, когда полыхнет, мы не остались бы без рук, не довольствовались бы ролью стороннего наблюдателя, а если нужно, предъявили бы аргумент для торга. Как Минску, так и Европе со Штатами. Прорабатывалась возможность захвата ключевых зданий и объектов под прикрытием толпы по киевскому сценарию, но уже под нашим контролем... А что такого? Западные партнеры там уже вовсю землю роют, мобилизация ресурсов максимальная, реально хотят свергнуть, уже не понарошку... И на этом решении многие, конечно, захотели погреть руки, и у нас, и у них, и в других странах. Когда всплыло, заверещали кто во что горазд, согласно своим интересам. Хорошо, хоть арестованные знают минимум, они должны были просто до дня «икс» ждать и отдыхать, конкретные инструкции поступили бы по ходу дела.

— Вообще, обстановка там всё более и более тухлая. Бабарико наш выведен из игры, оппозицию представляют какие-то три клоунши, — сказал Израйтель. — Просто позор.

— ЧВКшникам уже предъявили подготовку массовых беспорядков и терактов, — произнес Беляков. — И причем официально, публично. Они в статусе заложников. Лукашенко взвинчивает ставки до предела. Как бы, болезный, не надорвался.

— Мы в любом случае не должны допустить превращения Белоруссии во вторую Украину, — сказал Александров. — Это катастрофически, ниже плинтуса, снизит нашу позицию в главном торге с партнерами.

— Да, Евгений Александрович, это вилка, — согласился Чубайс. — Картофельный, с одной стороны, устроил там такой строй, который для нас, другого слова нет, омерзителен. Он, прямо скажу, до сих пор мешает нам опустить средний уровень жизни российских масс. Его демонстративное игнорирование ограничительных мер привело к тому, что мы закрыли границу на выезд туда и фактически ввели выездные визы. Его защита свободы низов нам претит до глубины души. Но мы понимаем, что если не он, то придут национал-радикалы, которые позволят Западу прижать нас по максимуму. Нет, мы сами — за Запад, и мы сами, по сути, и есть Запад. Но тут всё сложно. Россия как страна со своими богатствами и военной силой — актив и предмет торга. Мы как отдельный субъект не можем вот прямо так... Это наш актив, наш, наш... И, получается, мы объективно не заинтересованы в смене власти там — как это ни мерзко.

— Да уж... Несмотря на то, что та власть нам абсолютно чужда, — вставил Галошин.

— Именно так, — подтвердил Беляков. — Она — лишь константа в нашем уравнении торга, причем одна из критических. Было бы, никто не спорит, прекрасно провести там своего, что мы формально и пытались, — но, взглянем правде в глаза, он в долгосрочной перспективе не будет иметь опоры, а станет лишь калифом на час, новым Януковичем. Частный капитал в конечном итоге присягнет Западу — Запад его заставит. И повторится четырнадцатый год. Поэтому — или то, что там сейчас, или новая Украина. Промежуточные варианты окажутся заведомо неустойчивыми и будут означать дрейф к украинскому исходу. Сдать Белоруссию для выигрыша главного приза — мы-то за, только это, конечно же, не та цена, за которую глобальные партнеры нам, наконец, уступят.

— Всё правильно, рад, что есть понимание, — сказал Александров. — Им нужен Китай, а мы — как таран перед ним. Украина же, а еще лучше вместе с Белоруссией — как нож у нашего горла, чтобы мы этим антикитайским тараном стали безо всяких условий с нашей стороны.

— А я считаю, что надо в любом случае идти в ногу с глобальными партнерами, — сказал Воротов. — Мы, именно мы должны внести решающий вклад в подавление Китая, и даже не особо важно, какой бонус получим за это. Мы выиграем в любом случае. А если будем тянуть — всё потеряем рано или поздно. И режим Лукашенко нам нужно убрать. Если не могут партнеры, то должны мы. В конце концов, Устранение...

— Стратегически вы правы, Брат, но тактически нельзя продешевить, — резюмировал Беляков. — Это будет необратимо, фарш обратно в мясорубку не запихнешь. Да, мы прорабатываем и вопрос Устранения применительно к Лукашенко, если до этого дойдет. Но столь серьезные вопросы должны решаться с учетом всех факторов и последствий, в том числе отдаленных. Пока видится, что на данном этапе наше вмешательство лишь ухудшит ситуацию. Провести нашего не получилось и не получится, содействовать свержению, прибегать к Устранению — мы бы и рады, да партнеры не оценят, только нож к горлу приставят, как правильно сказано. А просто так, в угоду им, — мы ведь тогда свою собственную цену сами же в их глазах обнулим. Раскачать, возглавить процесс самим, чтобы довести дело до оккупации, предельно рискованно и несет риск катастрофы. Это рассматривалось изначально на самый крайний случай, и тех же «вагнеровцов» послали для этого, как неосновной вариант, в зависимости от развития протестов, от их массовости и ожесточенности. Поэтому, видимо, придется как-то разруливать ситуацию. По нашим оценкам, с предстоящими акциями они способны справиться сами. Сливаться, как режим Януковича, не станут. Хотя трепать их и стараться ослаблять после выборов примутся на постоянной основе. Именно на этом можно и нужно будет сыграть, чтобы сделать Лукашенко как можно более зависимым от нас. Формально, думаю, надо его поддержать, но не сразу. Пока на волне ареста «вагнеровцев» решили через администрацию президента спустить темники в СМИ и лидерам общественного мнения — поливать Лукашенко грязью, выставлять предателем русских интересов, формировать максимально негативный фон. Пусть ситуация проварится еще несколько дней, пусть он всё это время будет чувствовать уколы. А перед самыми выборами формально помиримся и морально солидаризируемся.

Присутствующие в знак одобрения размеренно похлопали ладонями по столешнице.

— Но понятно, что заложников он отпустит после выборов — и то лишь тогда, когда первая волна протестов схлынет, — прокомментировал Кудрин.

— Разумеется, на иное никто и не рассчитывает, — подтвердил Беляков. — А, кстати, как представим ситуацию публично?

— Предлагаю аккуратно скормить всё это киевским, — сказал Дудаев. — Подкинуть идею кому-нибудь из СБУшников, что это на самом деле был их хитрый план выманить «вагнеровцев» в Турцию, а при пролете над Украиной посадить самолет и задержать. Там ведь полно в Донбассе воевало против украинской армии, вот и объяснение. Кто-то в Киеве свое реноме повысит таким замыслом, пусть и нереализованным. А Минск, уверен, согласится с версией — ради публичного замирения и сохранения статус-кво. Как план?

— Неплохая идея, спасибо, Брат, — ответил генерал армии.

Осужденным показали положенные по распорядку дня телепередачи — и теперь у них перед вечерним туалетом и сном был целый час личного времени.

— Твое мнение по ситуации на родине предков? — поинтересовался Иван у Дениса.

— Да не поймешь толком. Раньше я Лукашенко поддерживал, как и подавляющее большинство россиян, белорусов — да даже и украинцев. Но уж явно засиделся, надоел. Надо другим дать дорогу. Нужна сменяемость власти.

— Сменяемость на кого? На жулика Бабарико — марионетку российских элит? Или на безмозглую курицу Тихановскую — марионетку Запада? Ну, первый уже сидит, кстати, вечер ему в хату, как и нам.

— Я тоже Лукашенко поддерживал, — вставил Игнатенко. — Все эти десятилетия. Но он стал заметно на Запад кренить в последние годы. Постоянно кидает Россию. Не хочет с нами объединяться.

— С кем «с нами»? — задал вопрос Смирнов. — С тобой? С ним? С вертухаями нашими?

— С Россией, — сказал Гена.

Иван вздохнул.

— Вы оба неправы. Сменяемость или несменяемость власти — лишь инструмент. И объединяться или не объединяться — тут тоже надо внимательно смотреть. Кому от этого будет лучше. Я утверждаю, что для простых, обычных, рядовых людей, для большинства населения, в Белоруссии строй самый гуманный и выгодный, насколько может быть в нынешних сложнейших условиях. Там нет олигархов, как везде в постсоветских странах. Нет нищеты и бомжей. Нет разрухи в глубинке. Там немыслимо даже представить себе такого, с чем столкнулся каждый из нас троих. Я сам это видел, своими глазами. В прошлом году. Всегда смотрите, выгодна ли вам лично, вашему... по сути, нашему общему социальному классу... та или иная политическая, международная инициатива. А пропагандистскую трескотню пропускайте мимо ушей.

— Не, ну это понятно... — согласился Игнатенко. — У нас общие враги. Я раньше к этой власти нейтрально относился, теперь ненавижу. Как и Денис. Ну ты, Вань, всегда ее ненавидел, это понятно...

— Да, мы тоже с Викой, когда обустраивались в Минске, обратили внимание на то, как там тихо и спокойно, — вспомнил Дашкевич. — Она даже говорила мне — Россия убила нашу Настю, может, Белоруссия исцелит наши души, оставайся. Но я не мог...

— Ну вот... Это ведь заслуга власти, не так разве?..

...Через несколько дней после того, как Геннадий «заехал» в барак, между соседями сам собой установился режим полного доверия и взаимопонимания. Все рассказали друг другу обстоятельства своих дел. Оказалось, что в Лефортово Смирнов и Игнатенко сидели на одном этаже. И даже оба подверглись нападению неонациста Белякова-младшего в день рождения Гитлера. И лежали в лазарете в одно и то же время. Иван оклемался через пару-тройку дней, а у Гены переломы заживали полтора месяца.

Такому же избиению подвергся и Денис — еще до нового года, в «Матросской тишине». Первоначально он и не предполагал, что за его бедой, по сути, стоит всё тот же замначальника КОКСа. Но Иван из тех же аудиозаписей, из разговоров отца и сына Беляковых, знал, что Скворцов с соратниками еще несколько лет назад организовал эту педофильскую сеть для ублажения представителей так называемой элиты, а заодно и для выкачивания денег из «лохов» через подставы. Не называя истинного источника, сославшись на анонимные каналы, специализирующиеся на сливах компромата, Смирнов всё же осторожно поделился этим фактом с Дашкевичем и Игнатенко.

Поистине, словно сама судьба по странному совпадению свела их троих в этой зоне строгого режима в Верхневолжье.

О флешке Иван продолжал молчать. Ближайший географически экземпляр, кстати, закопан недалеко отсюда — под Калязином, на даче у товарища. Эх, вырваться бы отсюда, да поскорее... Может, шум и скандал приведут к тому, что Верховный суд признает приговор незаконным и отменит... И ЕСПЧ пусть подключится... Хотя нет — очевидно же, что сгноят за решеткой, к чему питать иллюзии...

Вечером на город начала наползать тьма.

Когда закрылись избирательные участки и телевидение огласило неутешительные для оппозиции итоги экзит-полов, на центральных улицах Минска стали скапливаться агрессивно настроенные радикалы.

С каждой минутой их становилось всё больше. Они собирались в группы, перекрывали движение, старались закрепиться на перекрестках и площадях, в узловых точках дорожной сети.

В основном это были молодые мужчины. Многие демонстративно носили бело-красно-белую символику. Поднимали вверх руки, делая пальцами знак «V». Держали зажженные фонарики смартфонов. Хлопали в ладоши. Орали «Жыве Беларусь». Кое-где уже начали сооружать нечто вроде баррикад — подтаскивать и устанавливать мобильные секции ограждения, урны, другие подобные предметы. Водители автомобилей оживленно подбадривали их гудками.

Максиму и его сослуживцам по ОМОНу, равно как и бойцам внутренних войск, поставили задачу — эти сборища разгонять, а их участников задерживать...

Накануне их на всякий случай предупредили о том, чего можно ожидать. Вспомнили и обсудили события более чем шестилетней давности — Киев, роковая зима тринадцатого-четырнадцатого годов.

— Нас, «беркутовцев», выставили против майдаунов, — рассказывал, комментируя видео, один из тех украинцев, кто обрел в Белоруссии вторую родину, капитан МВД Василий Дорошенко. — Но по-настоящему противостоять нам запретили, категорически... Вот наши ребята из внутренних войск, стоят плечом к плечу, без щитов, без всего. А их бьют тяжелыми цепями наотмашь. А им запрещено отвечать, понимаете, запрещено... А вот коктейли Молотова кидают в нас... В последующие недели они совсем озверели от безнаказанности, было даже и такое, что захваченных в плен наших бойцов калечили и убивали, проявляя патологическую жестокость — вырезали глаза, например. Устроили в одном из захваченных зданий тюрьму с камерами пыток... А вот 18 февраля — мы к вечеру очистили от них правительственный квартал, начали уже зачищать Майдан. Но в конечном итоге на полномасштабное наступление нам пойти не позволили, всё заглохло, бойцов остановили приказом сверху. Результат вы знаете. Помните — не майдауны победили нас — мы легко разогнали бы эту шушеру, если бы нам хотя бы не мешали.

— Да, — сказал майор Богдан Черняк. — Это была никакая не победа майданутых, а мутация самой власти. Уходили одни, приходили другие. Как Запад решил и украинская верхушка. А всё, что на улицах, было декорацией, фоном. Обоснованием на публику того, что прежняя власть обязана уйти. Но то были живые декорации. С кровью и жертвами. С этой «небесной сотней»... Нужно понимать — если сверху нам не будут мешать делать свою работу, то всех этих можно разогнать легко и быстро. Даже вот такую массу, уже закрепившуюся в течение многих дней на площади. И даже речи нет о том, что они могут нас опрокинуть и захватить власть. Это не они победили тогда Васиных сослуживцев. Это власть слилась по сценарию. Игра в поддавки. У нас такого не будет! Если это повылазит у нас на улицы, а это непременно повылазит, то надо восстановить порядок в кратчайшие сроки. У нас и близко нет такого гнилья, как было у них в четырнадцатом. Наш президент — не Янукович и никогда им не будет! Так что ни шагу назад!

...Микроавтобус с омоновцами прибыл в район метро «Немига». Там стопились сторонники оппозиции, выкрикивающие хором «Уходи!» Им поддакивали некоторые водители. Один из них даже снял туфлю и, выпучив глаза, в раже молотил подошвой по своей же машине.

Максим и несколько его сослуживцев, открыв дверь, выбежали и направились к одной из групп молодежи. Те пустились наутек. Один споткнулся и упал. Его аккуратно взяли за руки и ноги, подняли и отнесли в автозак.

Сюда же подъехали еще машины с бойцами. Когда радикалы увидели это, то в основной массе своей сочли за благо ретироваться.

Но это был не конец. Скрывшись с одного места, сторонники оппозиции быстро появлялись в другом. А значит, бойцам предстояло тоже оперативно перемещаться по улицам и наводить порядок.

В этой карусели прошло уже больше часа. Максим с сослуживцами колесил в автобусе по центру столицы. Увидев скопления оппозиционеров, омоновцы останавливались, выходили на улицу, после чего разгоняли и задерживали нарушителей...

На парапете над тротуаром проспекта стояли около тридцати агрессивных молодых мужчин и орали «Уходи».

Автобус остановился, омоновцы вышли из него и направились к радикалам, держа наготове резиновые дубинки.

Отряд выстроился у парапета, в нескольких метрах от орущей толпы. Бойцов было явно меньше, чем экстремистов.

С парапета спрыгнули двое мужчин. Дашкевич и еще пара его сослуживцев выступили им навстречу.

И тут вслед за этими двумя с возвышения спрыгнула большая часть столпившихся там радикалов. И бросилась в первую очередь на Максима и находившихся рядом с ним бойцов. А потом — и на остальных омоновцев.

Дашкевич, оказавшись в самом центре озверелой толпы, пытался бороться, отмахиваться. Но силы были неравны. Его повалили и стали остервенело избивать ногами.

В это время один из оппозиционеров достал из-за пазухи небольшой туристский топорик, размахнулся и ударил Максима по ноге.

Первый удар пришелся на бедро. Второй удар раскромсал колено.

Преступник подобрался ближе к голове Дашкевича, с которого уже сорвали шлем, размахнулся для третьего удара — но тут, как оказалось, к омоновцам прибыло подкрепление, и толпа практически мгновенно схлынула.

Несколько бойцов, которых пыталась растерзать обезумевшие оппозиционеры, остались лежать на тротуаре. Без сознания и в крови.

Наступила полночь. Спали не все осужденные. Как обычно бывало в первой половине ночи, кто-то вполголоса, чтобы не разбудить других, разговаривал с соотрядниками. А кто-то говорил по телефону — с друзьями на воле, с семьей...

Телефонная связь, формально запрещенная в колонии, обеспечивалась за счет «общака». В него зеки вносили деньги — и можно было звонить по мобильному. Конечно, не в открытую, но каких-либо жестких шмонов не было, а если и были, то об этом становилось известно заранее. Деньги шли и инспекторам, и их начальству, поэтому они все не были заинтересованы в лишении «контингента» незаконного канала общения. Так что можно было пользоваться, пусть и с ограничениями по времени, даже интернетом.

Никто из троих друзей особой нужды не испытывал. Деньги регулярно переводили с воли либо на официальный счет, с которого можно было что-то купить прямо в колонии, либо неофициально — на «общак».

У Смирнова снова наладилась сдача в аренду его двух московских квартир — об этом позаботились товарищи, на которых он оформил доверенность. Штраф в сто тысяч списали со счета автоматически, но оставалось еще семьдесят. Правда, это еще не всё — благодаря тому, что удалось в нужный момент закупить оптом, а потом сбыть защитные маски, Иван с напарницей заработали каждый по два с лишним миллиона рублей. Формально эти деньги хранились у нее, но и у него был доступ к отдельному счету через интернет-банк. Тогда же, по совету Смирнова, шестьсот тысяч «чистыми» заработал и Галкин. Помогал иногда и он.

Денису деньги присылала Вика — из пока имеющихся запасов, а также от сдачи одной из минских квартир. Сдавал квартиру, оформив доверенность на двоюродного брата, и Геннадий.

— ...Привет, ласточка, — сказал Денис.

— Привет, привет, — ответила Вика.

Ласковое обращение было своего рода паролем. Оно означало, что, во-первых, это звонит действительно Денис, а не кто-то с похожим голосом, кто выдает себя за него, а, во-вторых, то, что разговор проходит свободно, и все просьбы высказываются не под контролем, не под давлением других людей. На это были другие условные слова. Еще в Минске в последний вечер они составили список из десяти возможных обращений, а также формулу, компонентами которой были дата звонка, месяц, день недели и порядковый номер сеанса связи за текущие сутки. В конце несложного алгоритма получалась цифра от 0 до 9 — ей и соответствовало кодовое слово.

— Как ты? — спросил Денис.

— Нормально. Живу потихоньку. Скучаю.

— И я...

— Собрались мы все тут ненадолго, кроме Максима, он из-за выборов в усилении, в ОМОНе теперь служит... помянули Настюшу. Год пролетел...

— Мы тоже помянули... Что у вас вообще творится? Тут телевизор вечером смотрели, видим, какой-то кипиш начинается. Сейчас интернет глянул, продолжается.

— Угу. Поднялись змагары, пытаются улицы захватить. Протестуют против итогов выборов, утверждают, что сфальсифицированы.

— А что, нет?

— По моим наблюдениям, в Белоруссии, грубо говоря, три четверти за Лукашенко, четверть против. В Минске соотношение, конечно, другое, но всё равно и тут за него большинство. Просто эти змагары считают, что именно они носители легитимности, а все остальные, кто с ними не согласен, — это навоз колхозный, и права голоса не имеют...

— Ты прямо начинаешь говорить, как тамошние ватники...

— Не надо так. Я раньше была аполитичной, и тем более не интересовалась ситуацией в Белоруссии. Но я тут живу, и я вижу, что и как. И минские родственники мне всё объясняют. Они люди честные, я им верю.

— Ну, ладно, ладно, это я в шутку. Я тоже пытаюсь разобраться. И тут есть друзья, которые стараются объяснить. Мои соседи люди хорошие, мы сдружились.

— Ну, отлично... Здоровье как? Ковидом никто не болеет?

— Вроде нет пока. Весной, говорят, прошла небольшая волна, зеки болели, но тяжелых случаев не было. Сейчас нет. В городе, да, есть заболевшие. У одного из наших вертухаев жена медсестрой в больнице работает.

— Ну, хорошо... Деньги нужны?

— Да. Пополни этот номер, с которого звоню, на пятьсот.

— Ладно... Ой, погоди... Господи...

— Что такое? — встревожился Денис.

— Да посмотрела смартфон. В нашем чате Наташа, ну, жена Максима...

— Да-да, помню... Что с ней?

— С ней ничего. С Максимом беда. Вот что она пишет: «Макса змагарье покалечило. Едем в госпиталь»... Больше ничего, подробностей нет.

— Ничего себе... Там столкновения, как я понимаю, еще идут?

— Да, идут. Сообщалось уже о пострадавших.

— Черт... Что ж такое... Ладно, пора закругляться, тут время... Завтра наберу, узнай тогда, что и как с ним...

— Да, конечно.

— Ну, всё. Целую, обнимаю.

— И я целую и обнимаю. Пока...

— Пока...

За Наташей заехал на машине отец, и они помчались в направлении центра по проспекту Независимости. То тут, то там попадались группы радикалов, но, похоже, по мере того как утро приближалось, их становилось всё меньше. Милиция успешно очищала от протестующих столичные улицы.

На КПП Наташа предъявила паспорт и брачное свидетельство. Созвонилась с Григорием Валентиновичем — он приехать пока не мог, и это понятно: слишком горячая пора. Так или иначе, вопрос с пропуском решился относительно быстро.

В отделении, куда поступил Максим, им сказали ждать — его сейчас оперировали.

Прошло несколько часов. Наташа, вся вымотанная от переживаний, сидела, уткнувшись отцу в плечо. Слезы капали у нее из глаз.

Наконец, к ним подошел уставший хирург.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы родные Максима Дашкевича? Мне сказали, что вы ждете.

— Да, да... Здравствуйте, — Наташа и Егор Иванович поднялись. — Как он?

— Состояние тяжелое. Пока больше ничего сказать нельзя. Операция прошла успешно. Сейчас он в реанимации.

— Что с ним?

— Сочетанная травма. Сломаны конечности, ребра. Ушибы внутренних органов. Сильное сотрясение мозга. Две рубленых раны на левой ноге. Видимо, кто-то топором... ну, по крайней мере, небольшим, вроде туристического... ударил. Чудо, что бедренная артерия не задета, еще несколько миллиметров — и всё. И позвоночник, к счастью, цел. Ногу удалось сохранить, но восстановится ли в полной мере ее работоспособность, функция коленного сустава, пока говорить рано. Очевидно, нужны будут месяцы реабилитации. А, может, и еще операции.

У Наташи замерло сердце. Но, по крайней мере, Максим жив... Это самое главное.

Сволочи змагары. Выродки проклятые. В первый же день... подумала она.

Доктор вздохнул и сказал:

— Я ведь знаю Максима Григорьевича, правда, заочно. Мой учитель, Валентин Макарович, говорил, что у него два внука — Александр и Максим... Фото, помню, показывал — Максим на присяге, в начале срочной службы. А потом внезапно ушел, через полгода, супругу всего на год пережил. Светлая память им обоим, работали до последнего. Такая потеря... Прекрасные люди были. Врачи с большой буквы. Множество людей спасли... раненых «афганцев» в свое время...

— К сожалению, не довелось быть с ними знакомыми, я встретила Максима полтора года назад, когда их уже не было... — грустно произнесла девушка. — Спасибо... спасибо вам... — Когда можно с ним увидеться?

— Днем, очевидно... Сейчас в любом случае нельзя, он еще не пришел в себя.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила Наташа.

Повернулась к отцу, обняла его и расплакалась.

— Вань, а что вообще в Белоруссии происходит? — поинтересовался Дашкевич у Смирнова. — Ты историк, философ, политолог, экономист, юрист... правильно? Твое мнение? Я уже запутался. Одни одно говорят, другие другое...

— Отвечу без лакировок: фашистский мятеж, — уверенно произнес Иван.

— Именно фашистский? — возразил Денис. — Есть и те, кто нынешний режим в Белоруссии называет фашистским. Я это не утверждаю, но такое мнение есть. Там довольно жестко подавляют оппозицию, вообще, говорят, слова лишнего нельзя сказать.

— Ну, так понятно, что и такие ярлыки будут вешать. В оппозиционных каналах, особенно сейчас, когда всё бурлит, иного и нельзя встретить. Но надо смотреть, кому что выгоднее. Важно, кого подавляют. А подавляют только противников власти, по сути, выступающих за то, чтобы общество разделилось на тех, кто грабит, и тех, кто отдает грабителям последнее. Как говорил Ленин, за каждым политическим действием нужно уметь видеть интересы того или иного класса. Есть только два класса — собственников и трудящихся. Первые распоряжаются личными судьбами, трудом других, созданными ими богатствами, направляют своей волей развитие общества по тому пути, который лично, в шкурном понимании, считают нужным.

— Но они, со своей стороны, управляют, сплачивают всё общество в одно целое, действующее как единый механизм, — сказал Игнатенко.

— Да, есть такое, это объективная функция господствующего класса, вытекающая из общественного характера производства и разделения труда. Да и просто с обыденной точки зрения, представители правящего класса на всех уровнях вырабатывают решения по производству и распределению, проводят их в жизнь, не допуская разброда, разруливая конфликты интересов, в основном по принципу «кто победил, кто оказался сильнее или договорился, тот и добивается своего». Проблема заключается в том, что, как я уже сказал, они делают это не в интересах всех совокупно, а исключительно в интересах себя лично, узкой прослойки. То есть общество трудится, а плоды труда пожинают только господа. В марксизме это называется противоречием между общественным характером производства и частным характером присвоения. При классовом обществе одни люди фактически должны становиться почвой, удобрением для удовлетворения прихотей и похотей других. И не лучших объективно, не победителей некоего соревнования, а просто тех, кому отведена такая роль исходя из уже имеющегося капитала, связей, родственного положения. И это происходит несмотря на то, что те, кому выпало стать топливом, фактически обладают тем же потенциалом творить новое, что и те, кого они вынуждены подпитывать. Это недопустимо. Так было на многие тысячелетия, но пламя Октябрьской революции растопило лед, и весь мир увидел, что можно и нужно жить по-другому.

— Хм... — произнес Денис. — То есть при советском строе не так было?

— Да, впервые в истории... Хотя, строго говоря, не впервые, были в разных частях света в разные эпохи прототипы, но полноценный социализм построили только у нас... В нашей стране сделали так, чтобы все люди служили на благо всех и каждого в равной мере. Этого удалось добиться тем, что все богатства страны обратили на пользу всего народа. Фактически все граждане стали равноправными собственниками всех средств производства — как единого целого. Благодаря этому голод и нищета больше никому уже не грозили. Я не беру период экстремальной перенастройки экономики и сельского производства, а также войны, послевоенной разрухи, форсированного создания ядерного и ракетного оружия — а именно обычное, «итоговое» состояние, которое мы получили уже при Брежневе. Последние десятилетия социализма. У людей всё было — и уровень жизни всех только рос, а не падал. У всех было жилье, гарантированная работа, все могли учиться и повышать квалификацию. Медицина — насколько это позволял технологический уровень — была доступна всем, то есть не было такого, чтобы одному было что-то доступно, а другому нет, потому что первый богат, а второй беден. Росли стандарты потребления, интеллектуальный уровень. Наука вырвалась на самые передовые рубежи. Это и означало, что равное совладение работало на весь народ, а не каких-то немногочисленных «баловней судьбы». Вы вообще как относитесь к такой модели?

— Положительно, — сказал Денис.

— Тоже, — добавил Гена. — Вопрос только в практике.

— На практике получилось очень многое. А с учетом того, из какой дыры пришлось стартовать в 1917-м — удивительно много удалось. Напомню, что в Первую мировую войну не большевики Россию втянули, они ее вытащили оттуда. А Великая Отечественная, погубившая десятки миллионов и полстраны превратившая в руины. А необходимость выделять значительную долю бюджета на оборону. СССР не грабил остальные страны, как Западная Европа и США. И, тем не менее, он всё догонял и догонял американцев. По многим показателям успел догнать или почти догнал. Это что — разве не практическое доказательство правильности того пути? Неправильным он видится только тем, кто имеет реальную возможность возвыситься над другими, стать господами, чтобы у него было в тысячу раз больше, чем у обычного человека. Но ведь мы к ним не относимся, так ведь? Наша классовая принадлежность — трудящиеся, угнетенные? Правильно?

Денис и Геннадий согласились.

— Ладно, вернемся к Белоруссии, — сказал Дашкевич. — Почему ты за Лукашенко?

— Потому что он, его правительство уже несколько десятилетий своей волей делают так, чтобы отступление от социализма было минимальным. Там не было обвальной приватизации, там экономика в целом работает на народ, на его нужды. Там ожидаемая продолжительность жизни выше, чем в той же России или на Украине. Там нет олигархов. Нет замаскированного под государственный консолидированного частного сектора, как у нас, как в среднеазиатских деспотиях типа Туркмении или Узбекистана.

— Это что значит? — поинтересовался Дашкевич.

— Это когда ядро экономики формально принадлежит государству, но фактически хозяйские бонусы с него имеют частные лица, кланы, а не весь народ. Через неадекватные зарплаты от сотен тысяч до сотен миллионов в месяц. Через выведение денег лично себе посредством контрактов, заведомо невыгодных для управляемой организации в целом. Распилы, откаты, освоения. Верхушку можно представить себе как коллективного капиталиста, и в рамках этой схемы допуск конкретного лица к кормушке определяется далеко не всегда формальным наличием акций в собственности. А просто постом, местом в системе, в клановой расстановке. А активы — даже если формально частные, переплетены тысячами нитей всевозможных интересов. И уже непонятно, какую роль играют собственники таких частных активов, если они встроены в систему. Скорее, просто заведующие над активами.

— Слушай, а ведь верно. Насчет переплетения, — вспомнил Денис. — Когда я еще работал в СМИ, мне попалось исследование, кажется, швейцарских ученых. Не знаю, имеет ли это отношение к тому, о чем мы говорим, но они проанализировали, кому что принадлежит в западном бизнесе, ну, все эти крупнейшие ТНК, банки, холдинги. И показали, что фактически это тот же самый клубок взаимных инвестиций и участия.

— Молодец, что вспомнил, — сказал Иван. — Это имеет как раз прямое отношение. У них капитал консолидируется, то есть становится единым, вот таким способом, как бы естественным. Зачатки этого разглядел еще Ленин. Он указывал, что стадия империализма характеризуется слиянием промышленного и банковского капитала. Таким образом формируется финансовый капитал и выделяется субъект управления — финансовая олигархия. А это было больше века назад. Теперь, особенно после того, как ядро мирового империализма после Второй мировой войны обрело единство, с доминирующей страной-центром в лице США, процесс стал трансграничным. И получился консолидированный транснациональный клубок. Где отдельные ТНК — не суверенные субъекты, а всего лишь активы, пусть и имеющие собственные интересы, конечно, на уровне отдельных пулов акционеров, менеджмента... но их интересы подчинены уже этому клубку в целом, транснациональному конгломерату. Все конкретные корпорации — это в конечном итоге лишь щупальца уже консолидированного капитала. Процесс всё идет и идет, он ни на день не прекращался на протяжении этих десятилетий, и будет идти еще десятилетия, если какой-нибудь катаклизм его не остановит. Этот клубок глобального консолидированного империализма осваивает, а проще говоря, пожирает другие страны, в том числе постсоветские, а также страны развивающиеся. С той или иной степенью успешности. Коллективно. Через взятие безвозвратных займов, через печатание единой мировой валюты — долларов, через монополию на ряд высоких технологий, через присвоение полезных ископаемых за заведомо малую цену. Согласны?

— Да, — откликнулись оба.

— А теперь возвращаемся к термину «фашизм». Вспомним, что сказал Георгий Димитров, лидер болгарских коммунистов, которого нацисты ложно обвинили в поджоге рейхстага. Помните такое определение — фашизм это диктатура финансового капитала?

— Кажется, да, — произнес Игнатенко. — Помню, в интернете читал.

— Да, тоже смутно помню, — сказал Дашкевич.

— Так вот... В общем-то, это правильное определение. Но я бы его уточнил, исходя из исторического опыта последующих десятилетий. Фашизм — это диктатура консолидированного капитала. Капитала, развитого до высшей стадии. Консолидация и монополизация капитала — объективный и естественный процесс. Каким путем это происходит — вторичный вопрос. Или это «мейнстримный» путь, присущий ядру мировой системы капитализма. Через образование финансового капитала и выделение олигархии, через транснациональное переплетение владением активами ТНК и инвестфондов. Или же субъектом фашизма, ведущим звеном, локомотивом в процессе консолидации становится некая идейно-политическая структура — как в муссолиниевской Италии, гитлеровской Германии. В иных странах, причем независимо от их размера... скорее на тот момент не слишком развитых по сравнению с такими, как Британия и США... тоже выделялось консолидирующее капитал ядро. В виде монархии, национал-идеократических диктатур, боярского олигархата, военной аристократии — или сочетания перечисленного. Именно наличием такого ядра и объясняется, что Польша, Финляндия, Венгрия, Болгария, Румыния, Эстония, Латвия и Литва стали фашистскими. Чехословакия же, где такого ядра не было, где развитая буржуазия полностью взяла власть в свои руки, оставалась формальной демократией до гитлеровского поглощения. Испания после победы мятежа Франко встала, разумеется, в тот же фашистский ряд. Похожую систему мы видим в Латинской Америке. Классический пример — семейство Сомосы. Режим Пиночета. Да, на тот момент, в двадцатом веке, этот процесс имел национальное измерение, если не считать, конечно, прямых поглощений одних стран другими в ходе войн. Ныне, как мы видим, система стала уже транснациональной.

— Глобальный фашизм? — уточнил Игнатенко.

— Да, — подтвердил Иван. — И это не пропагандистский ярлык от антиглобалистов всех оттенков. А соответствие строгому базовому определению фашизма.

— А такие его признаки, как террористические рычаги власти, ксенофобия, антисемитизм, диктатура, зажимание прав и свобод, травля инакомыслящих, разделение населения на полноценных и неполноценных, стравливание отдельных частей общества между собой? — поинтересовался Гена.

— Это не признаки, а инструменты, которые могут проявляться с той или иной степенью открытости, заметности, — объяснил Смирнов. — Хотя с течением времени система неизбежно тяготеет к всё более открытому их внедрению. Даже в самых развитых, традиционно демократических, странах.

— Даже в них? — удивился Денис.

— Да. Диктатура в том смысле, что базовые принципы не подлежат сомнению, и политические силы, представляющие интересы иных классов, никуда не пускают.

— Ну, не знаю... — сказал Игнатенко. — А как же Трамп?

— Трампа неизбежно скинут, причем демонстративно пойдя на фальсификации, чтобы показать силу. Его допустили на один срок только с целью концентрации на нем огня, чтобы спровоцировать симпатизирующие ему силы на неосторожные действия и в конечном итоге одним махом подавить всю остаточную субъектность национального капитала США. Сделать его навсегда подчиненным глобальному конгломерату.

— Вот как? Хм... — сказал Дашкевич. — Значит, все надежды на олицетворяемый Трампом реванш сил, противостоящих глобализму, бессмысленны?

— Разумеется. Смешно уповать на такое. То, что называют «глобализмом», а, по сути, глобальным фашизмом, — лишь продукт закономерного объективного развития, абсолютно естественного... Идем дальше. Зажимание прав и свобод простых граждан происходит уже на наших глазах везде. Ну, антисемитизм никому уже не нужен, это дело прошлого. А вот деление общества на полноценных и неполноценных, разжигание розни между его частями происходит постоянно. Провозглашается, например, какой-нибудь абсурдный манифест — неважно, какой, в пользу сексуальных меньшинств, в пользу рас. Причем только на словах — о том, чтобы добиться действительного экономического равноправия, и речи нет. А тот, кто не согласен с абсурдными идеологическими установками, тот становится изгоем, того начинают травить. И травят даже не только тех, кто выступает против, а уже и тех, кто недостаточно громко выступает за...

— То есть любая буржуазная диктатура это фашизм? — уточнил Гена.

— В эпоху укрепления глобального консолидированного империализма, я считаю, это утверждение справедливо. Такая диктатура — неотъемлемая часть всемирного фашизма и потому сама по себе является фашистской. Хотя многие со мной не согласятся.

— А террористические методы управления... — сказал Дашкевич.

— Диктатура к ним тяготеет естественным образом. Пусть такие методы до поры до времени и не слишком афишируемы, слегка скрытые в бархатной перчатке. Но в последнее время перчатки снимаются и маски срываются. Возьмем как знаковый момент преследование Ассанжа. Оно указывает именно на терроризм глобальной власти, на ее склонность демонстративно, фабрикуя на пустом месте улики, преследовать, по сути, за свободу слова. Публично и открыто используются двойные стандарты. Полным ходом идет отказ от демократии и прав человека, узаконено упразднение тайны переписки, разрешены пытки и, как мы видим по делу Ассанжа, максимально свирепое наказание за разглашение информации о нарушении прав. Британия и Швеция фактически преследовали и преследуют его за то, что он якобы нанес вред интересам США. Мы видим, что границы и национальные интересы тут уже не в счет. Имеет значение лишь интерес глобальной фашистской системы как единого целого.

— Получается, по-твоему, отдельные страны фактически стали этим фашистским единым целым, — сказал Гена. — Правильно я понимаю?

— В известном смысле да. Есть англосаксонская империя с ядром в США, в нее де-факто входят Канада, Британия, Австралия, Новая Зеландия. И вдобавок к этой империи — практически вся Европа. Это уже единая структура. Политически и экономически. Произошла беспрецедентная транснациональная консолидация. Отдельные механизмы могут различаться применительно к различным странам и их статусу. Кто-то в ядре, кто-то на периферии. Британия то в Евросоюзе, то вышла из него. Это не суть важно. Важно то, что если и остались где-то остатки национальных интересов, национальной субъектности, то она уже заведомо уступает глобальной, транснациональной, является по сравнению с ней вторичной, тенью. Это уже арьергард. А в иных странах и этого нет. Есть только статус пищи. Сейчас стали пожирать бывший СССР. Прибалтику поглотили сразу же. На Украине в 2014-м, когда нужно было сделать из нее антироссийского зомби, взломали остаточную олигархическую семибоярщину и ввели прямое управление глобального центра. И, соответственно, буржуазная демократия, которая сохранялась из-за отсутствия одного доминирующего ядра в течение долгих десятилетий, уступила место чистому, незамутненному фашизму. Сначала роль приказчика глобального фашизма, подсуетившись, взял на себя один из олигархов — Порошенко. Его сменил чисто наемный менеджер Зеленский. Аналогично взломали и Молдавию, там было проще, там был только один олигарх Плахотнюк. В его неприятии, кстати, вполне предсказуемо, совпали интересы глобального центра и владельцев России. Но совпали, понятное дело, лишь в одной точке. Глобальный центр заведомо оказался сильнее и пожинает плоды.

— А другие страны бывшего СССР? — поинтересовался Дашкевич.

— Везде, где есть доминирующее ядро, сформировался, по сути, фашизм. В основе своей, с той или иной степенью полноты и завершенности. Это Азербайджан, Узбекистан, Казахстан, Таджикистан, Туркмения. Это ядро монопольно присвоило социалистическое достояние. Там, где изначально немонопольно, как в Киргизии, Армении, Молдавии, сохранялся режим относительной буржуазной демократии, основанной на конкуренции. Но и эти режимы закономерно тяготеют к фашизму. Про Молдавию я уже сказал. Армению фашизирует Пашинян, подрядчик глобального фашизма. Он скоро сольет Нагорный Карабах азербайджанцам и туркам. В Турции, кстати, роль консолидирующего ядра выполняет партия Эрдогана. Дело там идет к открытому отказу от кемалистского наследия с переносом столицы в Стамбул, а, возможно, даже и восстановлением султаната. По сути, турки стали региональным подрядчиком глобального фашизма, с известной национальной автономией.

— А Индия? — уточнил Гена.

— Встала на путь фашизации при Моди. Она уже больше не является «крупнейшей демократией мира». Та же бессменная, нацистская по идеологии правящая партия, и методы госуправления соответствующие. Идет дефрагментация национального капитала с одновременным угодническим встраиванием экономической системы в глобальный капитал. Кстати, как мне представляется... может, я и ошибаюсь, но хотелось бы надеяться... индийский народ имеет большие шансы, когда рванет суперкризис или война, совершить масштабную социалистическую революцию новой эпохи. Есть многообещающая совокупность внешних и внутренних факторов в пользу этого.

— Нефтяные монархии Персидского Залива тоже, конечно, фашистские, по этой логике? — предположил Игнатенко.

— Естественно. Из трайбализма сразу же прыгнули в фашизм, минуя все промежуточные стадии классового общества, но, в отличие от Ливии при Каддафи, сохранили элитарные принципы построения государства. Произошло форсированное взращивание местных производительных сил, пусть и узкоспециализированных, силами иностранного капитала. Местная монархическая знать — доминирующее компрадорское ядро, коллективный совладелец богатств, полностью открытых глобальному капиталу. И неважно, в какой мере она делится со своими подданными, даже если они подданными в буквальном смысле уже не являются, скорее наоборот. Просто так им повезло, исходя из соотношения природных запасов и демографии. Всё равно это национал-фашизм, встроенный в мировой фашизм.

— А как насчет России? — поинтересовался Денис.

— У нас всё аналогично. Да, до поры до времени слишком уж сильно власть не доставала население излишним закручиванием гаек, в двухтысячные народ даже вполне неплохо жил. В обмен на явное отстранение от участия в управлении государством, даже на косметическом уровне. Но сейчас всё иначе: государство стало остервенело грабить население, превращая его во «вторую нефть». И одновременно запрещать абсолютно всё и сажать за любой косой взгляд. Уровень свобод резко сократился даже по сравнению с еще недавним временем, и это на фоне тотального обнищания большинства.

— Я встречал такие термины применительно к нынешнему российскому режиму, как бонапартизм, неофеодализм, — сказал Игнатенко. — Это корректно, на твой взгляд?

— Нет, конечно. Бонапартизм был характерен для доимпериалистической эпохи, когда буржуазная государственная система только переживала становление, и власть лавировала между классами. А неофеодализм вообще не научный, а пропагандистский термин. У нас чисто буржуазный строй, со своими, конечно, национальными особенностями, но живущий строго по канонам буржуазного классового деления, с имущим классом капиталистической формации, с эксплуатируемым пролетариатом, который, в силу исторической специфики, является и экспроприированным классом — бывшим совладельцем единой социалистической собственности. А эту собственность коллективно рейдерским путем присвоил новый господствующий класс и эксплуатирует ее по-буржуазному. Каждый из допущенных к кормушке получает долю в прибавочной стоимости исходя из своего места в системе, по рангу. Пусть это право и не прописано ни в каких реестрах собственников, акционеров, но оно фактически есть и применяется. Пусть время от времени кое-кто даже отлетает от этой кормушки. Но никакого феодализма нет и в помине. Тут коллективное совладение, консолидированный капитал, в характерных проявлениях функционирования которого порой и усматривают какие-то притянутые за уши аналогии с феодализмом и абсолютизмом. Но это всё не то.

— Ясно... — протянул Денис. — Значит, так вот фашизм и развивается, и будет развиваться. И в мире, и у нас в России.

— Разумеется. Ибо фашизм — это естественный путь развития капитализма. По сути, на Западе уже вовсю идет трансформация государственно-монополистического капитализма двадцатого века в олигархический государственный капитализм, когда государство непосредственно становится высшим менеджерским ядром, напрямую, силой закона, угнетающим низы, отбирающим у них блага в пользу единого капитала. Напомню, госкапитализм утверждается не тогда, когда средства производства принадлежат государству, а тогда, когда само государство принадлежит капиталу. В России, где капитал рейдерского происхождения, а также в тех же странах Персидского Залива, олигархический госкапитализм представлен в своей чистоте и завершенности. В общем, именно на таком фоне повсеместно происходит необратимое обескровливание низов в пользу верхов. Именно этими инструментами глобальный капитал будет проламываться через неизбежные кризисные явления, парировать вызовы.

— Получается, наличие или отсутствие фашизма не зависит от степени развития страны? — уточнил Дашкевич.

— Это только один из факторов, не вносящий решающий вклад. Относительная демократия может быть и в отсталой и бедной стране, как в современной Киргизии. Возник же фашизм в промышленно развитой Германии. Тут главное — наличие или отсутствие доминирующего ядра, которое всё под себя подминает, олицетворяя в экономическом смысле консолидирующее начало капитала. В прошлые десятилетия в ряде стран, на национальном уровне, на излете перехода от феодальной социальной системы к буржуазной, фашизм возникал тогда, когда, с одной стороны, классическая фрагментированная буржуазия оказывалась достаточно сильна, чтобы противостоять попыткам пролетариата взять власть, а, с другой стороны, оказывалась зависимой от некоего внешнего по отношению к ней консолидирующего ядра. Которое представляло собой либо осколки правящих добуржуазных подсистем, решившие возглавить процесс буржуазной модернизации в эпоху империализма, либо мощно навязывающую свою идеологическую повестку политическую силу. Примеры я уже приводил. И если в каких-то странах фашизация в свое время не прошла на национальном уровне, то в нынешнюю эпоху она успешно осуществляется в глобальном масштабе. А на национальном уровне, уже и в самых развитых странах, — как вторичный по отношению к этому процесс.

— Ничего себе... Похоже на правду, кстати... — сказал Ингатенко. — А вот хотелось бы узнать — всякие тайные структуры, масоны, Бильдербергский клуб, Трехстороння комиссия, Совет по международным отношениям — это миф или правда?

— Ты имеешь в виду — есть ли тайная власть, тайные структуры управления? Истинные владельцы консолидированного капитала, стоящие на самой верхушке этого переплетения активов, безусловно, есть. В какие структуры они объединены — это их дело, в какие им удобно, в те и объединены. Правят не бильдербергские клубы, а лица, использующие подобные объединения в качестве удобных площадок для взаимодействия как друг с другом, так и с высшими экспертами, «яйцеголовыми», политическими менеджерами. Это элитные площадки, узлы управления системой. В этом смысле да, такое есть. Причем это достаточно публичные площадки, тобою перечисленные, ибо взаимодействие идет с широким кругом внешней общественности. Есть и сугубо кулуарные, внутренние объединения, о которых вообще никакой информации может не просачиваться вовне. Подобные структуры — инструмент консолидации капитала в максимальной степени. Это высшая буржуазия, приобретшая уже не индивидуальный, а коллективный профиль. И они олицетворяют фашизм, и не кустарный, в каком-то смысле преждевременный, недоношенный, гитлеровско-муссолиниевского образца, а фашизм последнего поколения, полный, завершенный. Высшую стадию буржуазного строя.

— А тогда какая альтернатива этому фашизму может быть? — произнес Дашкевич.

— Только социализм. Да, именно социализм. Сейчас мелкобуржуазные силы уже ничто. Парадокс, но они лучше всего защищены в таких странах, как Китай и Белоруссия. В последней они же, стреляя себе в ногу, массово выступают против государства, служащего им защитой от пожирания крупной консолидированной буржуазией, которая там попросту отсутствует. Наивно надеются хоть тушкой, хоть чучелком войти в единую трансграничную элиту. Ладно, это так, к слову. Белоруссия просто сейчас на слуху... Так что или крупный консолидированный транснациональный капитал — или социализм. Причем «твердый», подлинный, с полной экспроприацией крупной буржуазии и наделением народа правом собственности на все активы. Без подачек, как в скандинавском псевдосоциализме. Хозяину подачки не нужны, у него и так всё есть. А если по большому счету, то по социалистическому пути шел в двадцатом веке фактически весь мир, и это был достаточно гуманный и развивающийся мир. Даже те страны, где у власти находились капиталисты, вынуждены были действовать в повестке, задаваемой существованием и развитием мировой системы социализма. В так называемой тени СССР. Не позволявшей никому беспредельно зверствовать — ни внутри своих стран, ни на мировой арене. Именно благодаря существованию реального советского социализма, без буржуазии, и возникали упомянутые скандинавские как бы «социализмы». Другое дело, что когда Союз пошел к закату, когда внутри него активизировались силы измены, то и мировая реакция подняла голову, осмелела.

— Ты упомянул Китай, — сказал Игнатенко. — А сам он что собой представляет, на твой взгляд?

— Фактическую сверхдержаву, альтернативную, встроенную в глобальную систему на договорных принципах. Но глобальный центр не влияет на внутренние процессы в Китае. Не жрет, грубо говоря, его потроха, как в той же Европе или странах «третьего мира». В Китае есть свой национальный частный капитал, выходящий на глобальный уровень. Есть свои миллиардеры. Но есть и социалистический императив развития национальных средств производства в интересах всего народа. Показательно, что там даже рядовые трудящиеся с каждым годом живут всё лучше и лучше. Тогда как в странах империалистического ядра — всё хуже и хуже. Капитал вообще стремится давать рабочему ровно столько, чтобы он не подох с голоду и в лучшем случае смог элементарно продолжить род. Но не больше. Пока был жив СССР, уровень жизни западных трудящихся рос, это служило аргументом в пользу того, что капитализм лучше социализма. Естественно, раз Запад всех остальных грабил, мог и поделиться с рабочими. Сейчас в этом нужды уже нет. А вот в Китае есть тенденции к тому, чтобы экономика работала на благо всех. Там, конечно, сейчас гибридная система, но с явной социалистической стратегической линией. Сейчас их задача номер один — развиться до такой степени количественно и качественно, в плане технологий, чтобы встать вровень с США. А значит, в перспективе, это говорит о том, что потенциально именно Китай послужит точкой кристаллизации альтернативных социально-экономических подходов в глобальном масштабе. Особенно — если и когда нынешний, по сути, фашистский подход неизбежно начнет пробуксовывать, показывать несостоятельность, неоптимальность, деградацию. Запад, со своей стороны, будет стремиться не допустить этого, а еще лучше взломать Китай, выжрать все его богатства, высосать мозги — и установить тем самым безраздельную диктатуру над планетой. Вот такие расклады.

— А Белоруссия? — уточнил Денис.

— Там, хотя и экономика в основной своей массе принадлежит государству, как в России и азиатских постсоветских деспотиях, в принципе нет того слоя, того класса — консолидированного частного собственника, которому принадлежало бы это государство. Который присваивал бы всё частным порядком и решал в своих частных интересах, как должны работать экономические активы. Нет там такого. Да, там нет и классического, в советском понимании, социализма. Но нацеленность на общее благо там явно имеется. Именно это отличает Белоруссию от всех остальных союзных республик. Именно поэтому ее пытаются взломать. Российская знать, кстати, если заметили, вынуждена, насколько может, препятствовать этому. Зажав нос. Не пылая любовью к Лукашенко. Потому что его свержение обнулит все ее позиции в попытках что-то выторговать у Запада.

— Ясно... Буду думать, — сказал Дашкевич. — Я вообще раньше считал, что вот накопим денег, вложим в дело. Теперь-то, конечно, в моем положении мечтать об этом бессмысленно. Как я понял из твоих слов, обычным людям, без начального старта, нечего ловить в капиталистической системе? Если, как ты говоришь, капитал теперь консолидированный... даже фашистский... то самому уже не подняться?

— Именно так. Не подняться, — подтвердил Иван.

— И свободное предпринимательство — уже не значимый фактор? — уточнил Гена.

— Его нет. Если бизнесмен не встроен в крупную систему переплетенных кланов, по сути, фашистскую, не является для нее своим, допущенным к кормушке, — то он неизбежно или разоряется, или просто работает сам на себя, как если бы работал «на дядю», получая доход, сравнимый с зарплатой. Если же ему чудом удается сделать так, чтобы на него пахали другие, и он преуспевает, то представители консолидированного капитала с той или иной степенью гуманности его поглощают. Без иллюзий.

— Ясно... — протянул Денис.

— Короче — если человек что-то хочет получать сверх обычной зарплаты, а тем более существенно больше зарплаты, то он должен, во-первых, или иметь в собственности недешевый актив, с которого можно кормиться, получать ренту. Или, во-вторых, так исхитриться, чтобы подчинить других людей своей воле. Сам подчинить — или же в команде, которая будет делиться с ним наваром. И чем больше других людей будет подчинено, тем этот навар больше. Первое второму, конечно, не мешает и, как правило, взаимообусловлено — это и есть частная собственность... Как-то так. А по-другому никак. В конкурентно-иерархическом обществе хорошо живет не тот, кто вкалывает или что-то полезное людям делает, а тот, кто доминирует над другими и концентрирует ресурсы, не его трудом созданные, в своих собственных руках, исходя из своего частного интереса.

— И, значит, развитие новых технологий тоже не катит? — уточнил Игнатенко.

— Естественно. На рынке только то, что выгодно корпорациям. Вернее, их консолидированному клубку. Инновации, которые могут серьезно облегчить жизнь людей, просто не выпускают на рынок. И именно по этой причине. На кого рассчитаны все эти байки про изобретателей? Например, мать Билла Гейтса в свое время состояла в топ-менеджменте IBM и пробила соответствующий контракт. И общая деградация научной и образовательной инфраструктуры становится всё более и более очевидной. На такой почве ничего произрастать не будет. Только обсасывание и вылизывание технологических принципов, разработанных еще в эпоху противостояния двух систем. И микроэлектроника, и интернет, и мобильная, цифровая связь идут оттуда.

— Так, значит, если делать выводы, то есть только две альтернативы, — сказал Дашкевич. — Или постоянно усугубляющийся фашизм, ведущий к деградации, обнищанию, рабскому состоянию подавляющего большинства и в конечном итоге гибели цивилизации. Или ниспровержение формирующегося фашизма и возвращение на социалистический путь, ведущий к коммунизму. Правильно я понял?

— Абсолютно правильно! Только эти две альтернативы. Или — или. Третьего не дано. Всё, что третье, четвертое, пятое, осталось в прошлом, это уже пройденный этап. Это уже история. Хорошая или плохая, но история.

— Вроде всё логично, — оценил Денис. — Хорошо, что так разложил. В вузе так не объясняли, там достаточно формально было.

— ...Ну, вот и отбой. Ладно, арестанты, спокойной ночи! — сказал Игнатенко.

— Спокойной ночи, — произнесли товарищи.

Наташа заезжала в госпиталь к Максиму каждый день. Благо, сейчас отпуск в институте и каникулы в аспирантуре. Навещали раненого и другие родственники — его и ее родители, брат, Ира и Вика.

Сегодня компанию девушке составили Егор Иванович и Григорий Валентинович.

Она осторожно поцеловала мужа — лицо было всё в ссадинах и гематомах, переносица сломана, шесть зубов выбито. Оппозиционеры били его с садистским остервенением, пока их не спугнули.

При Максиме, сплошь закованном в гипс, Наташа старалась держаться бодро, хотя ее душили одновременно и жалость, и гнев. В то же время она, конечно, им гордилась.

— Привет, Максик, любимый... Как ты?

— Хорошо, Наташенька. Поправляюсь потихоньку. Как обстановка?

— Держимся.

На днях в палату поместили еще нескольких покалеченных бойцов ОМОНа и внутренних войск. Они противостояли озверевшим змагарам на Пушкинской площади.

— На самом деле первая волна схлынула. Противнику не удалось захватить улицу блицкригом, — начал объяснять полковник. — Сейчас он начинает активизировать заранее подготовленные ячейки на ключевых предприятиях, мутить якобы рабочее движение, устраивать политические стачки. Ну, точно так же, как в Польше в начале восьмидесятых. Вбрасывает мысль, что вы якобы слишком жестоко разогнали мирных протестующих, кучу народа избили и покалечили, по СИЗО всех распихали и пытали. Ага, на дыбу повесили и огнем жгли. И многие начали на это вестись. Сетки, работающие на западные подрывные центры и выдающие себя за защитников прав трудящихся, всё это время потихоньку готовились, находясь в спящем состоянии, и вот сейчас одновременно проснулись. И максимально агрессивно включились в события.

— Забастовки? — удивленно спросил Максим.

— Угу, — ответила Наташа. — Представь — в какой еще стране рабочие массово выходят на митинги и стачки, причем не с экономическими требованиями, а чисто с политическими, и власть с ними реально настроена говорить?

— Такое только у нас возможно, — сказал Егор Иванович. — Простые рабочие в Беларуси защищены экономически лучше, чем у любого из наших соседей, это факт. Ну, разве что в Польше зарплаты выше. Так в них после присоединения к ЕС вбухано 150 миллиардов евро просто так, тем и живут. В любой другой стране с ними даже говорить не стали бы. Это очень показательно, что они не выдвигают никаких экономических требований, как Наташа правильно сказала. Потому что выдвигать в нынешних реалиях абсолютно нечего, да и просто глупо. Поэтому незатейливо — «У-хо-ди», и всё... Я предвидел, кстати, что такое будет.

— Их устами говорят западные центры, — сказал Григорий Валентинович. — Это не их интересы. Они повторяют мантры местных вышедших из спячки организаторов якобы радетелей за рабочих, а также всяких экстремистских телеграм-каналов, прозападных и просто западных СМИ, которые, понятное дело, развязали дикую информационную войну против республики.

— Мы выстоим? — спросил Максим.

— Выстоим, — уверенно сказал его отец. — Президент на посту, организует оборону. — Мы тоже каждый на своем посту. Сейчас только на часок вырвался, а так, понятно, дикая запарка. Но мы справляемся. Хотя и нелегко. И будет нелегко. Впереди много волн, самых разнообразных. Противник очень изобретателен и применит еще массу любопытных заготовок. Хотя всё это уже применялось в разных странах.

— Хорошо, — улыбнулся Максим. — Жаль, что я надолго выбыл из строя. Прокручиваю в памяти, как это произошло, и понимаю, что тактически неверно поступил. Мы недооценили их готовность прыгнуть на нас и так расправиться. С другой стороны — всё же первый раз.

— Всё равно ты молодец. Тем, кто пострадал, защищая республику и народ, — особая благодарность нашего президента. А значит, и тебе персонально.

— Я рад...

— Эх, найти бы того, кто тебя рубанул... Он же многих еще может. Явный маньяк. Если до сих пор не обезврежен... — сказал полковник. — Сел бы очень надолго.

— Там практически все в масках были. Или платками лица обмотаны. Так что если только по орудиям преступления...

— Пока с подобным топориком никого еще не задержали. Ножи, пики, кистени, прочая арматура — это да... Но, думаю, рано или поздно попадется...

Егор Иванович пристально глянул на дочь и, как только их взгляды пересеклись, многозначительно, ободряюще моргнул ей. Сначала она не поняла, но потом, когда догадалась, то с некоторым удивлением, но всё же дала понять, что, в принципе, не отбрасывает предложенную возможность...

— Вообще, знаешь, кто в столкновениях с той стороны участвует? — продолжал Григорий Валентинович. — Белорусских граждан только четверть. Три четверти задержанных за активное сопротивление — это иностранцы. Российские, украинские и прибалтийские нацисты примерно в равных долях. Представляешь?

— Даже так?

— Да, именно так.

— Получается, это внешнее вторжение. Попытка госпереворота с подачи Запада, только замаскированная под внутренний гражданский протест, — сказал Максим.

— Разумеется, — подтвердил полковник. — Но мы отобьемся. Мы на своей земле.

Жаров грязно выругался и закрыл вкладку с роликом — там был круглый стол, в котором участвовали представители руководства РКП и ЕКП. Омельченко и Кузнецов от первой партии, Галкин и Винтер от второй. Беседа, как говорится, состоялась в дружественном и конструктивном ключе. Дело шло к объединительному съезду.

Помянули недобрым словом и его, Жарова. Призвали к усилению бдительности в рядах левых. Потребовали в очередной раз освобождения Ивана Смирнова, осужденного за разоблачение «крота».

Ольга Омельченко после рождения сына, разумеется, названного в честь отца, с головой втянулась в политическую борьбу и делала явные успехи. Даже если первоначально рассматривалась как временный номинальный лидер. Дело подвергшегося «Устранению» Михаила Омельченко продолжалось общими усилиями.

А он, Жаров, остался никому не нужным и выброшенным на свалку. Ровно через год, раз он стал «комитетчиком» в августе 2001-го, ему начнут выплачивать ведомственную пенсию. В принципе, он и без нее неплохо обеспечен. Зарплату, несмотря на то, что интенсивность работы резко снизилась по сравнению с тем, что было до разоблачения, ему стабильно платят. Вызывают время от времени на «штабную» работу в качестве эксперта. «Полевая» работа для него, естественно, закрыта уже навсегда. Будь проклят этот Смирнов... Хоть бы он сдох там, за решеткой, превратился в лагерную пыль...

Вот так и бывает в жизни... Сегодня ты, казалось, победил, взошел на очередную ступень, а через минуту летишь в пропасть...

А кто-то в пропасть не летит. А только ввысь подымается. Беляков-младший, он же Скворцов, получил уже вторую генеральскую звездочку на погоны. Всё у него в шоколаде. Живет во дворце, на джете гоняет по всему миру, на океанской яхте рассекает...

Этот фанатик Смирнов в чем-то прав. Кому-то изначально дано всё, а кто-то носит клеймо отверженного, и перед ним глухой стеклянный потолок. Каким же он, Жаров, был наивным в свое время, еще два с небольшим года назад! Он всерьез думал, что Беляков рано или поздно обратит на него внимание и как-то продвинет. Как глупо...

Прослушивание кабинета начальника подполковник прекратил в мае девятнадцатого года, когда у него украли сумку с флешкой и теми злосчастными документами. Решил, что хватит уже рисковать. Глюкометр-приемник в рабочем столе он заменил на такой же, стандартный, купленный в обычной аптеке. В ходе совещаний по несистемному левому движению пытался изъять и фломастер-передатчик. Сразу идентифицировать тот самый маркер среди четырех черных было невозможно, приходилось действовать наугад. Но найти нужный так и не удалось. В общем стаканчике для фломастеров перед доской подполковник в итоге незаметно выбрал все черные — но безуспешно. И его точно не выкинули — Жаров несколько раз приносил глюкометр на рабочее место, не доставая его из кармана пиджака, и потом, дома, снимая с него показания, с тревогой убеждался, что фломастер по-прежнему передает радиосигналы из кабинета Белякова. Это означало, что однажды сам начальник взял его, что-то написал на доске, а потом, возможно, положил не обратно в общий стаканчик, а к себе на стол, в стол или задвинул куда-нибудь еще. Это плохо, очень плохо... Первые два выкинули точно, а этот — нет.

Жаров откинулся на спинку кресла и долго думал.

Его жизнь пошла наперекосяк. Перспектив по службе нет. Ни господских — что было ему напрямую объявлено Беляковым летом восемнадцатого. Ни профессиональных — это обрубил Смирнов в начале этого года.

Смирнов... Конечно, он действовал исходя из своего понимания права, чести и справедливости. У него — своя правда. Он, по крайней мере, знает, чего хочет от жизни. Даже если это влечет необходимость этой жизнью пожертвовать.

Жаров склонялся к тому, что Иван всё же завладел флешкой и прослушал то, что там записано. Это было очевидно при том разговоре, когда он в открытую приговорил Беляковых к смерти. Слишком уж явные намёки.

А то, что он посоветовал Галкину купить защитные маски?.. Он точно знал про планируемые особенности пандемии коронавируса. Сам Жаров, кстати, тоже оперативно купил маски. И наварил шесть миллионов рублей. Причем догадался об этом независимо от Смирнова — владея такой же инсайдерской информацией. С записью разговора Ивана с Федором в офисе ЕКП подполковника ознакомили через несколько дней после того, как он произошел. Помнится, Жаров был немало удивлен, но списал тогда это на особую проницательность красного интеллектуала.

Нет, Смирнов точно прослушал всё, что ранее прослушал несостоявшийся «вождь».

И то, что при нем Ивана пытали током, а тот так ничего и не сказал, произвело на подполковника сильное впечатление. Ведь Смирнов знал, что Жаров — «крыса», он мог сразу сказать об этом, и тогда его прекратили бы мучить. Но он не сказал. Да, наверное, его самого тоже убрали бы, но хотя бы пытка прекратилась. Нет, надо отдать ему должное. Это говорит о том, что Иван настоящий коммунист, готовый реально страдать за свою идею и даже сложить за нее голову.

А у Жарова — никакой идеи нет. Только долгие годы притворства. Он сжился с этой ролью, но это была всего лишь роль. Конечно, он прекрасно знаком с коммунистическим учением, но нельзя сказать, что разделяет его. Подполковник в интересах службы играл на публику, и не более того.

А оказывается, есть, есть еще люди, которые вот так фанатично преданы этой идее.

Смирнов, ныне сидящий. За «государственную измену».

Омельченко, подвергшийся «Устранению»... В памяти Жарова всплыли подробности той операции. Один из оперативников, представившийся учеником — будущим помощником машиниста, вызвонил Михаила и попросился на консультацию по вопросу защиты трудовых прав. Встретились днем, перед тем, как жертве предстояло отправиться в рейс до Омска. Поздоровались и попрощались за руку. А на руке у агента — яд, вызывающий через час-полтора фибрилляцию желудочков сердца. Перед прощанием в кармане куртки он незаметно нажал на клапан емкости с отравой, и нужный объем оказался на ладони — капля бесцветного геля. Сам агент защитился антидотом, сделав себе укол перед встречей. Через пять минут после рукопожатия часть яда поступает в кровь приговоренного, а та часть, что на руке, полностью нейтрализуется от воздуха. Так что если жертва с кем-то еще поздоровается за руку, как с тем же помощником по последнему рейсу, Хафизовым, то ничего страшного для второго человека не произойдет. Хороший яд — «Старичок-Аритмия». Недавняя разработка спецлаборатории. Жаров, как специалист соответствующего профиля по диплому, был в курсе этого, с интересом ознакомился с секретной документацией, работу биохимиков оценил очень высоко.

А весной у подполковника родились мысли по поводу того, как модифицировать яд. Чтобы он вызывал другие симптомы. Тотальный микротромбоз альвеолярных капилляров в легких. На фоне повышения температуры — это было легко сделать другим, добавочным, агентом. И чтобы всё подействовало не через час-два, а спустя сутки.

Жаров дал своему будущему творению рабочее название — «Старичок-Ковид»...

Подполковник встал из-за стола и направился в лабораторный отсек.

На площади Независимости собрались десятки тысяч человек. Люди всё прибывали.

На митинг сторонников президента пришли и профессор Огарёв с женой и дочерью, и Надежда Кирилловна, и Вика. Григорий Валентинович был, как всегда, на посту.

— Как нас много! Это здорово! — весело, с каким-то облегчением, сказала Наташа.

— Это и есть белорусская нация, — прокомментировал Егор Иванович. — Именно здесь собрался народ — честные труженики, не желающие становиться ни панами над другими, ни хлопами под панами. Народ — это население за исключением антинародных элементов, паразитов или мечтающих стать таковыми. А БЧБ — это не народ, а грязь.

— Да, они хотят разрушить страну, сделать, как на Украине. Но у них ничего не выйдет. На их пути встанет закон, — сказала Надежда Кирилловна.

— Мы донесем до людей, кто прав, а кто нет. Были некоторые проблемы, но мы их преодолели. Отдельные сотрудники СМИ оказались саботажниками. Но остались талантливые, смелые журналисты, которым все карты в руки теперь, и новые придут, — сказала Алла Михайловна. — Это рождение нового, подлинного гражданского общества.

— Значит, раскола нет? — спросила Вика.

— Нет, — ответил профессор. — Те, которые там собираются под БЧБ-тряпками, не представляют общество, поскольку они олицетворяют деструктивную, паразитическую часть. Там не общество, а раковая опухоль его.

С трибуны выступали люди самых разных возрастов и профессий — жители столицы и сельской провинции, гражданские и в погонах. Все хотели одного — сохранить республику и мирный труд ее граждан.

Глава государства появился неожиданно. Люди встретили его приветственными криками и аплодисментами...

— ...Дорогие друзья, я позвал вас сюда не для того, чтобы вы меня защитили, хотя не без этого. Вы приехали сюда, чтобы впервые за четверть века вы смогли защитить свою страну, независимость, свои семьи, своих жен, сестер и детей! Я не хотел вас звать на эту площадь. Во-первых, я знаю, у вас очень много дел дома. Вы убираете хлеб. Я знаю, что завтра в школу. И у вас много забот, чтобы подготовить детишек и внуков к этой работе. А самое главное, я помню те 90-е — здесь стояли люди, рабочие с кастрюлями и чайниками, и просили кушать, просили накормить детей. И я это всё видел вон из того окна. И тогда я поклялся помочь вам...

— Помню, когда я, студент, потом аспирант, перебивался с хлеба на картошку. И это тут, в Минске, а что было в провинции... — сказал профессор. — Как только он пришел, жизнь стала налаживаться. И мы тогда встретились как раз, потом Наташенька родилась...

— И я помню... Эти бесчисленные командировки, телерепортажи... как из руин страна поднималась. Всё через себя пропустила... Как такое забудешь...

— ...За окно посмотрите! Танки и самолеты на взлете в пятнадцати минутах от наших границ! И это не зря. Натовские войска лязгают гусеницами у наших ворот. Идет наращивание военной мощи на западных границах нашей страны. Литва, Латвия, Польша и, к сожалению, наша родная Украина, ее руководство приказывают провести нам новые выборы...

— Не-е-т! — послышались возмущенные голоса собравшихся.

— Саню и Иру, их части, перебрасывают к западным границам. Боевая готовность... — с тревогой сказала Надежда Кирилловна.

— ...Нам предлагают солдат НАТО — чернокожих, желторотых и белобрысых. Нас хотят одеть в лапти и погонять плеткой. Неужели вы этого не видите? Если кто-то это хочет — без меня. Я никогда не пойду на слом нашего государства! Я никогда не пойду... то, что создано нашими с вами руками... на его уничтожение! Этому не бывать!

— Да, этому не бывать! — сказал Егор Иванович. — Если на Украине им удалось, то тут найдет коса на камень. Только через наши трупы. Я лично возьму, если надо, автомат.

— Мы все возьмем, — сказала Наташа. — Мы тренировались, мы умеем...

— Вы тогда просили навести порядок. Я вам его навел. Вы просили — без коррупции и олигархов. Где они — эти олигархи? Вы просили очистить улицы этого Минска и дороги от бандитов. Я вам сделал это!

— Спа-си-бо, спа-си-бо! — стали кричать люди.

— Силой, железной волей, пацанами, которых сегодня шельмуют, их родителями, мы брали оружие, нас были единицы, и мы их квасили на дорогах! Тридцать две банды в Минске! Огромное количество на брестской трассе! Ворюг и бандитов, которые убивали наших людей! Мы их за полгода всех убрали!..

— ...Дядя Гриша вспоминал, как лично, сам, с ребятами... — сказала Наташа.

— ...Учителя, врачи, творческая интеллигенция, пойдите, возьмите голову в руки и посмотрите на данные: мы пошли своим путем в этой пандемии, мы не остановили страну, ни один завод, ни одно село не закрыли. И люди сегодня благодарят за это нас!..

— А глобальный капитал ненавидит. Сломали ему всю малину, показали всему миру, что для борьбы с вирусом это совсем необязательно, что вирус — да, реально существующий, не отрицаю, скорее всего, синтетический — всего лишь спланированный повод для принудительной остановки экономики и перекройки общества, — сказал профессор. — Такое не прощается. Но, чтобы наказать нас за эту вольность, им придется заплатить огромную цену.

— ...Мы построили с вами, при всех сложностях, при всех недостатках, красавицу-страну! Кому вы ее решили отдать? Если кто-то хочет отдать страну, то даже когда буду мертвым, я этого вам не позволю!

— Да! Правильно. Слезы на глаза наворачиваются, — сказала Алла Михайловна.

— ...Послушайте меня: спокойной жизни они нам не дадут. Даже если они утихомирятся сейчас, они выползут, как крысы из своих нор, через некоторое время. Ими управляют уже чужие люди — кукловоды. Они видят, они видят западные границы нашей Беларуси здесь, под Минском, как в тридцать девятом, а не под Брестом. Этому не бывать! Мы станем все Брестской крепостью! Страну не отдадим!

— Не отдадим! — сказала Надежда Кирилловна. — Не станем на колени!

— ...Дорогие друзья, ценность этого действа еще и в том, что меня вдохновляет, что этим вы показали, кто в доме хозяин! Мы слышим их голоса, мы понимаем, что это меньшинство. Но и они должны считаться с мнением подавляющего большинства, с нашим мнением!

— Придется считаться, — сказал Егор Иванович. — Потому что мы олицетворяем жизнь и созидание, а они — смерть и ненависть. Они хотят изъять и перераспределить наши блага туда, на Запад, скормить их ненасытному молоху глобального капитала. И установить режим жесточайшего тоталитарного подавления простых людей, обычных рядовых граждан, вогнать их в кромешную нищету...

— ...Они долго будут помнить, что мы собрались здесь. Большое вам спасибо! Я стою перед вами на коленях впервые в своей жизни! Вы это заслужили!..

— Они не получат нашу страну, — сказала Наташа. — Никогда.

Прапорщик внутренней службы Кирилл Рокотов поступил во ФСИН недавно, меньше года назад. Исправительная колония — одно из немногих мест в городе, где можно как-то заработать. К счастью, его двоюродный брат Сергей Ермилов был «кумом» учреждения, и поэтому через некоторое время после демобилизации Кирилла без особых проблем устроили на «зону». И это оказалось весьма кстати — поскольку как раз тогда создалась новая «ячейка общества».

С той, которая стала его спутницей жизни, Кирилл познакомился сразу после возвращения, в июне девятнадцатого. Прогуливаясь в воскресенье по берегу Волги, он забрел на городской пляж и увидел загоравшую на покрывале одинокую девушку в стильном бикини, которая ему сразу очень понравилась — симпатичное лицо, отлично сложенная фигура... Слово за слово — и стали встречаться. А потом поженились.

Работала девушка в местной больнице медсестрой. На двоих получали они, конечно, немного. Маша вообще жалкие гроши, а Кириллу, хоть и регулярно перепадали, так сказать, «коррупционные» от зеков, но он обязан был львиную долю полученного «заносить наверх». Брат сразу же объяснил ему правила игры и дал понять, что любой «вертухай» — часть большой отлаженной системы. В любом случае, жили от зарплаты до зарплаты, без излишеств.

Позавчера Маша сказала Кириллу, что ждет ребенка. С одной стороны это, безусловно, позитивная новость. Продолжение рода, как-никак. Но, с другой, понятно, что рождение детей в подавляющем большинстве случаев, если речь идет о российской провинции, — не что иное, как билет в нищету в один конец.

Жили молодые люди вместе с родителями Кирилла, в одной из двух комнат квартиры в старой кирпичной двухэтажке. Сами «предки» вскоре после частичного открытия границы улетели в Турцию — таксист и учительница откладывали целый год, чтобы более-менее отдохнуть десять дней. Вернуться должны в среду.

А недавно у Маши начались неприятности на работе. Неожиданно для себя она «прославилась» на всю страну. Только известность эта оказалась не очень-то приятной.

В ковидном отделении всех облачали в непроницаемый противоинфекционный костюм-скафандр. В жару — кондиционеров в этой захолустной больнице, конечно, не было и в помине — работать было просто невыносимо. И Маша решилась на небольшой «лайфхак» — надела под «скафандр» то самое бикини. Правда, не учла, что костюм просвечивает — да и вообще не придавала таким мелочам особого значения. Кто-то из пациентов снял ее, выложил в социальные сети — и пошла волна. Подхватили СМИ.

А потом стали раздаваться ханжеские голоса «статусных» комментаторов. Особенно активен был депутат Госдумы, бывший главный эпидемиолог Вакарчук. Мол, это недопустимо, надо соблюдать дресс-код. Сам он такие комментарии предпочитал давать по телефону, сидя в комфортабельной пятикомнатной квартире в центре Москвы или нежась у бассейна на своей загородной вилле в подмосковной Николиной Горе.

Болезненно отреагировало и руководство. Как в лице облминздрава, так и в лице местных властей и больничного начальства. На моральные принципы чиновным фигурам было, конечно, наплевать, но они усмотрели в этом некий искусный с пиаровской точки зрения демарш — публичный намек на то, что сотрудники «на переднем крае», борясь с ковидом, вынуждены трудиться в совершенно невыносимых условиях. А сами чиновники, выходит, не обеспечивают людей должными средствами защиты, не прилагают усилий к тому, чтобы поддерживать в помещениях нормальный температурный режим.

И началась травля «сверху». Изощренная и ожесточенная. Травля начальства в отношении рядового беззащитного человека. И это в городе, где новую работу найти очень и очень сложно.

Подробностей мужу Маша, по жизни, в общем-то, небоевой, тихий и скромный человек, не говорила — лишь в общих словах обмолвилась, что ею «недовольны». Кирилл особого значения этому не придал — своих забот по службе хватало...

Прапорщик вернулся домой после смены, открыл ключом дверь.

В квартире было тихо. Только полосатый кот Васька как-то испуганно кинулся Кириллу прямо в ноги, странно, возбужденно мяукая.

Молодой человек скинул ботинки и поспешно прошел в комнату.

На двуспальной кровати неподвижно лежала его Маша. В том самом бикини, которое было на ней, когда они познакомились уже больше года назад.

Рука жены прикрывала номер одной из «желтушных» газетенок, повернутый статьей, которая рассказывала про этот «забавный» казус с «нарушением дресс-кода». Статью иллюстрировало, разумеется, то самое изображение. И там же был небольшой портретик депутата Вакарчука с его брюзгливым комментарием.

А на столике у кровати были разбросаны пустые упаковки из-под таблеток.

Аудитория была настроена в целом настороженно, а многие — откровенно враждебно. Не как вчера. Чтобы убедить людей, нужно время.

Президент говорил не по бумажке, стараясь находить нужные слова.

— Самое страшное в жизни — это предательство. Я не хочу вас упрекнуть, что вы кого-то предали. Потому что я хорошо знаю, что происходит...

Он попросил поставить перехваченную запись разговора организаторов «общественного мнения» — собеседники обсуждали, как нужно сразу же «заряжать» толпу, чтобы люди начали кричать «пошел вон». «Главное, чтобы народ поддержал, не морозился, не боялся. Всех не уволят» — говорил один из кукловодов.

— Никогда вы от меня не дождетесь, чтобы я под давлением что-то сделал...

Робости перед толпой не было. Глава государства заранее знал, как его встретят, — о чем и свидетельствовала эта припасенная запись.

Уже можно обобщать наблюдения. Он был в курсе, сколько в сопоставимых ценах получают вот такие же рабочие в соседних странах. Там, где сохранилась промышленность, разумеется. И с учетом всех факторов, в том числе сырьевых и дотационных подпиток — на востоке и западе соответственно — можно было, оглядываясь на пройденный путь, сказать, что правительство сохранило экономику и ее суверенитет, не превратило ее в бессильный придаток глобального капитала, обеспечило достойный уровень жизни всего народа. Без деления на «господ» и «простолюдинов». Насколько это возможно. В любом случае, в Беларуси нет такого, чтобы рабочие вкалывают за гроши, а владелец завода покупает элитные яхты. Основные предприятия не приватизированы и работают на нужды всего общества.

И, получается, эти рабочие, пусть не все, но многие, хотят пойти по пути Польши сорокалетней давности. На Гданьской судоверфи они тогда выступили — разумеется, под влиянием Запада, с его организационной, информационной, морально-религиозной и методической поддержкой — против коммунистов. В конечном итоге, уже на общей волне отказа от социалистических завоеваний, социализм в Польше к концу восьмидесятых пал. А вместе с ним ушла в небытие и судостроительная отрасль.

Как политик, как специалист по истории, Лукашенко всё это прекрасно помнил. Он видел ролик, как того же Николае Чаушеску, когда он пытался выступить перед народом, «облаяли» из толпы. И митинг, первоначально организованный в его поддержку, стал элементом спецоперации по шельмованию и свержению президента. Тут тоже, очевидно, применяются элементы и польского, и румынского, и чешского, и югославского, и украинского сценариев. Бархатных и не очень. Комбинация всего того, что вошло в арсенал западных спецслужб за все эти десятилетия. Змагары его уже успели глумливо окрестить «Лукашеску» — со всей очевидностью, намекая на тот самый неизбежный исход. Как известно, румынского лидера и его жену расстреляли сразу же после «суда» с заранее вынесенным приговором.

Но здесь всё же не Румыния. Опыт противодействия враждебным атакам накоплен — главное, чтобы у самой власти была воля сопротивляться агрессии. И очень многие люди знают уже, к чему привели эти разрушительные «преобразования». И могут сравнивать. Хотя, конечно, наиболее нахрапистые и крикливые всегда будут делать видимую «картинку». Большинство всё же за нынешний курс — и за него персонально. Просто оно молчит. Оно само по себе не организовано — зачем, если есть их государство? Главное, чтобы госструктуры продолжали бесперебойно выполнять функции, не поддались давлению, не оказались заражены предательством...

— ...Вы говорите о несправедливых выборах и хотите провести справедливые.

— Да-а-а! — заорала часть толпы.

— Отвечаю вам на этот вопрос. Мы провели выборы. Пока вы меня не убьете, других выборов не будет...

В последние дни силовики сумели профессионально защитить правопорядок на улицах белорусских городов. Много бойцов пострадало. Число жертв со стороны протестующих, что поистине чудо в этих обстоятельствах, исчисляется единицами — да и то, если посмотреть внимательно каждый отдельный случай...

Но законное, легитимное насилие со стороны правоохранителей становится сейчас в глазах непримиримой оппозиции поводом для того, чтобы осудить власть и облить ее грязью, деморализовать тех, кто ее защищает и поддерживает. Так, как предписано западными центрами управления событиями.

Миф о якобы имевших место бесчинствах в отношении задержанных протестующих прочно вбили в головы людей, в том числе и работающих здесь, на Минском заводе колесных тягачей. Под влиянием тех, кто неустанно прилагал соответствующие усилия, как извне, так и изнутри, у коллектива сформировалось соответствующее представление. Стали возмущаться — как же так, мол, с людьми поступать.

Они еще не видели и не чувствовали, как поступают во всех соседних странах с их братьями по классу. Их там вообще за людей не считают. И такого в принципе представить себе нельзя, чтобы глава государства выступал перед рабочими, а те его фактически хаяли и оскорбляли. И где, спрашивается, демократия, а где диктатура?

— ...Третий вопрос. Я понимаю, многие напряжены якобы той ситуацией, которая сложилась на улицах, — что там было насилие, и так далее, и тому подобное. Непопулярный вопрос, но он звучит. Отвечаю вам и на этот вопрос. Первое. По-крупняку. Нужен был повод для того, чтобы вы кричали «уходи». Хороший повод.

— А зачем было создавать этот повод? — заорали из толпы.

— Вы знаете, что я поручил разобраться с каждым фактом. Не без того, как говорил министр, что кто-то попал под эту раздачу. Но, что удивительно, из тех двух с половиной или трех тысяч все прогуливались. Нет-нет, там не было ни одного, кто выходил против омоновцев и милиции. Ни одного не было. Все просто прогуливались. Теперь про то, что кто-то кого-то избил. Совершенно верно. Но большинство, после того, как разобрались, их было на Окрестина две с половиной или две тысячи. Чтоб вы знали. И на Окрестина — непопулярно, но скажу — получили те, кто там же, на Окрестина, бросался на ментов.

Часть толпы возмущенно завыла.

— Спасибо. Вы знаете...

Крикливое меньшинство начало выкрикивать «позор».

Прямо тут невооруженным взглядом видно, как выделяются отлично организованные «ядра», клакеры — они заряжают толпу, а та послушно повторяет.

— Спасибо, спасибо. Я вижу, вот группа тут эта вот левая, немножко... Я вижу вас, не волнуйтесь.

— И что?

— Я услышал и ответил на ваш вопрос, так чего вы его поднимаете снова? Если вы рабочие? Но вы же не запятнаете честь рабочего человека? Я вас услышал. Я ответил на него. Если вы хотите, чтобы я еще раз ответил и вы покричали, я могу это сделать. Поэтому успокойтесь. Если у кого-то есть дети, возьмите голову в руки и поймите, что никогда военный человек вам не простит, когда вы его бьете в спину на автомобиле. Я просил до этих событий: не провоцируйте их. Потому что если они разойдутся, очень жарко будет не только вам, но и мне. Я не смогу удержать обстановку. Не смогу! Они будут защищать свои семьи, на которых сегодня идет давление через социальные сети. Они не смогут удержать. Поэтому успокойтесь...

Нет, тут нельзя показать слабость, нельзя оправдываться. Да и не в чем. Все эти десятилетия он работал на своем высоком посту, искренне стремясь к благу для всех людей. И вот для этих тоже, для тех, кого никогда тут, в Беларуси, не рассматривали как топливо для «лучших», для «избранных», для вельмож и олигархов. Даже если сами люди этого и не ценят. Ну, свергнут его — и что вскоре останется от этих заводов? Что будет с этими рабочими? Станут в Польшу ездить на подсобные работы? Но там украинцев много, конкуренция. Ведь не думают о последствиях, мечтая стать хлопами у панов западных и доморощенных. Главное сейчас — «уходи».

Конечно, не обо всех можно сказать так. Но факт налицо — есть профессиональные организаторы и есть те, кто попал под их влияние.

— ...И последнее. Потом покричите. Первое. Что касается этого завода. Что не хватает? Что не хватает? Вы — субъекты экономической деятельности. Экономики. Вы — или часть вас — в политическую плоскость перешли. Но запомните — там, в политике, куда вы ринулись, не понимая, — другие законы. Другие законы — чтобы потом не было больно. Ни мне, ни вам, ни народу, когда мы потеряем государство... Второе в этой части. Если кто-то не хочет работать и хочет уйти — никто никого не будет гнобить, никто не будет никого давить. Пожалуйста — с завтрашнего дня или с сегодняшнего ворота открыты. Извините за мою непопулярную эту фразу. Но время такое, когда надо говорить честно. Спасибо, я сказал всё, можете кричать «уходи».

— Ваня, а что ты думаешь о том, что происходит у нас? Всё это ужесточение — ну, понятно, ты объяснил на днях. Фашизм. Правящий класс по-другому не может. А что ждет Россию? Ну, кто после Путина будет? Ясно же, что он не вечен. Хотя обеспечил себе пожизненное президентство, — поинтересовался Дашкевич. — А кто потом?

— Как говорится, после Путина будет Путин, — сказал Смирнов. — Будет такой же образ сильного диктатора, олицетворяющего единый центр публичной власти. Не такой, как Медведев, конечно же. Тем более его уже отодвинули. Будет... — Иван немного помедлил. — Будет Увалов.

— Не понял, — сказал Игнатенко. — Как Увалов? Это же враг Путина и всей системы. Получается, будет революция?

— То, что он против системы, — это спектакль. И да. Будет революция. Но это тоже будет спектакль. Псевдореволюция. Инсценировка. Пусть и с кровью.

— Ничего не понятно. Я ему верю, ну, не безоговорочно, конечно, но вижу, что он делает то, на что другие не решаются, — произнес Денис.

— Что, например? — уточнил Смирнов.

— Разоблачение коррупции, роскоши высших чиновников... — начал Дашкевич.

— А ничего, что большую часть того, про что Увалов вещает, за несколько лет до этого озвучивали и коммунисты, и гражданские активисты, но без толку? — сказал Иван.

— Ну, значит, Увалов может это продвинуть, а они нет, и пусть хотя бы так, это же эффективно, — неуверенно произнес Денис.

— Так в том-то и дело, что сама власть фактически дала ему режим наибольшего благоприятствования. Он, например, в том же Йельском университете учился по рекомендации администрации президента России. Это известный факт. Он присягнул на верность владельцам страны. Высшим владельцам.

— Ты так уверенно это заявляешь... — сказал Гена. — Есть доказательства?

Смирнов немного помолчал. Да, доказательства у него есть. Ближайшее — в нескольких десятках километрах отсюда. Но пока не время делиться этой тайной. Хотя, понятно, рано или поздно это надо будет сделать. И прежде всего с этими двумя друзьями. Но не сейчас. Пока надо подождать...

— Если смотреть незашоренными глазами, то легко увидеть, что Увалов фактически принадлежит власти с потрохами. В этом спектакле он занимает доминирующую позицию, он всегда на коне. Он эксклюзивно раскручен. А остальные, исповедующие даже сходные идеи, вроде искренних демократов и правозащитников, как были в маргинальном положении, так и продолжают в нем находиться, их влияние ничтожно.

— Ты хочешь сказать, что то, какой вес должен иметь тот или иной лидер общественного мнения, определяет государство? — уточнил Денис.

— Да. В России это так. И наиболее умные представители этого слоя, кстати, всегда повинуются государству, — сказал Иван. — Даже если фрондируют, то не переходя красных линий. И, наконец, в главном они абсолютно едины с режимом — в недопущении восстановления трудящихся в правах собственности на то, что сделано их же руками на протяжении жизни нескольких поколений. Иногда государство забирает у таких, с позволения сказать, демократов и либералов мнения и транслирует, когда надо, но не более того. И они это прекрасно понимают и государству руки целуют, как американская гражданка Алексеева к путинской ручке прикладывалась.

— Да уж... — протянул Дашкевич. — А что вообще сейчас происходит?

— Трансфер. Рассчитанный на годы. Есть два главных плана транзита, один как бы путинский, публичный, видимый, а другой неочевидный, но истинный. Плюс запасные планы и кандидаты. В любом случае, Путину не так долго осталось, несмотря на «обнуление». Будет не просто его смена на другого, похожего. Сейчас рабочий вариант —Увалов. Это смена фазы врастания владельцев России в высший глобальный круг.

— В смысле? — уточнил Гена.

— Эти рейдеры по итогам перестройки отобрали у народа созданную его руками коллективную собственность, с которой все граждане получали доход помимо зарплаты и могли по праву хозяев не беспокоиться о завтрашнем дне. Отобрали и поделили между собой, пользуясь ею коллективно. Разные ранги, конечно, разные уровни дохода. Тоже гарантированного. Но раз делится между немногими, то каждому достается на порядки больше, чем если бы между всеми и поровну. Остальное население стало «новой нефтью». Под это дело и слили социализм, и отказались от мировой пролетарской революции, от уничтожения империализма. Но вышло не очень хорошо... — Иван усмехнулся.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Дашкевич.

— Те, кто уничтожал социализм в СССР, договорились в свое время с глобальным центром, что получат не только признаваемое им право коллективной собственности на присвоенное социалистическое хозяйство, но и возможность на равных участвовать в выработке и принятии глобальных решений. А также стать вассальным доминирующим центром на постсоветском пространстве, наподобие Турции в своем регионе. И глобальный центр действительно признал за ними право на владение народным достоянием, допускает к гражданству своих стран, позволяет иметь у них недвижимость и капитал. Бизнес там, понятно, лишь для статуса, ибо тут всё достается на халяву. Но нет главного — полного включения на равных в круг принятия высших глобальных решений.

— Кинули... — сказал Гена. — А почему?

— Мне представляется, тут такие расклады. Глобальный центр требует, чтобы Россия стала давить на китайцев. Чтобы, в том случае, если их силой придется усмирять и приводить к общему знаменателю, встала бы на его сторону. Кремлевские упираются, требуя предоставления институционального права участия в глобальных делах, делают вид, что заигрывают с Китаем, давая понять, что у них так называемая «золотая акция» в главном торге. Хотелки Москвы насчет регионального центра жестко блокируются, потому что, в отличие от Турции, Россия тогда станет слишком сильной. И ей даже малую часть Европы никогда не отдадут, ибо это не Ближний Восток и не Северная Африка. К тому же, видимо, глобальному центру не нравится, что Россия не так ему открыта, как та же Европа, что сохраняется национальный аспект. Это тоже объективный тормоз для дальнейшей интеграции. Очевидно, при Увалове попытаются как-то доторговаться. Даже ценой распада России и допущения ее переваривания глобальным центром в той или иной степени — лишь бы нынешние владельцы ее в основной массе стали глобальными вершителями в полной мере. Удастся ли это — другой вопрос, но они постараются. Им ничего другого не остается. Они должны двигаться вперед, чтобы не упасть. Это не что иное как объективное требование дальнейшего развития глобальной системы и России как ее части. То, что эта страна будет превращена в пушечное мясо, брошенное на Китай, что русские будут истекать кровью на Амуре ради окончательной победы глобального фашистского капитала и глобального статуса российской элиты, это вполне приемлемые издержки, с точки зрения и владельцев России, и глобальных небожителей.

— А сейчас что происходит по этому направлению? — поинтересовался Денис.

— Китай неудержимо развивается за счет естественных преимуществ в виде трудолюбивой, многочисленной и квалифицированной рабочей силы, а также в виде ряда социалистических элементов. Со своей стороны, мировой капитализм, избавившись от тех же элементов, которые был вынужден в себя интегрировать, вступил в эпоху стагнации и деградации. А значит, время поджимает, и проблема может быть решена только прямым захватом Китая, принудительной остановкой его развития, лишением суверенитета, присвоением материальных ценностей и мозгов — в общем, перевариванием. А значит, торг ожесточился. Глобальному центру не нужны российские богатства — они и так ему в этой схеме предоставляются на выгодных всем, кроме населения, условиях. От нашего народа нужна исключительно кровь в войне с Китаем — только это Россия может дать глобальному фашизму в эксклюзивном порядке. И вот владельцы страны думают, как ответить на окрики хозяев мира, ставшие уже категоричными. Уступить или нет? Может, даже сбросить некоторые регионы? Но чтобы уж на сей раз их в массе своей всё же включили в глобальные правящие институты, даже такой ценой.

— Серьезно? Хотя... Хотя... Логично, похоже на правду. Но ты так уверенно об этом говоришь... — произнес Гена.

— Потому что это очевидно. Ну, так вот. Под каждую эпоху встраивания антисоветского рейдерского режима в глобальный мир формируется свой авторитарный вождь. Горбачев под перестройку. Ельцин под зачистку советских рудиментов и приватизацию, пусть формально она даже и частичная, и многое всё еще в собственности у государства — я уже говорил, что это ничего не значит. Путин под консолидацию и упорядочивание работы получившейся системы, выстраивание максимально жесткой системы управления. Увалов — уже под окончательное выставление на продажу. Каждый раз делается так, чтобы ненависть народа выплескивается на уходящего диктатора, олицетворяющего уходящую фазу, и одновременно надежда народа фокусируется на новом лидере, который олицетворяет следующую фазу рейдерского освоения владельцами страны того, что отнято у населения. В конце концов, управляемо отбрасывается старая кожа с безусловным сохранением тела, на котором нарастает новая, молодая кожа. Фундаментальные основы и главный вектор остаются абсолютно неизменны, обновляется только витрина и лицо. Технология сбоев не дает. Новый вождь выращивается как отрицание, как критика, как противостояние старому. Как противодействие ему с той или иной степенью жесткости и в то же время как диалектическое развитие, продвижение дальше всего того, что сделано в предыдущей фазе. Основа режима, его коллективный бенефициар остаются неизменными. Всегда делается так, чтобы действующий режим обладал полной, подавляющей гегемонией во всем — неважно, есть у него для этого формальные полномочия или нет. И чтобы, в свою очередь, оппозиция была бессильной и ни на что не влияла.

— То есть готовится новая Февральская революция? Как отрицание диктатора Путина? — предположил Денис.

— Грубейшая ошибка! — возразил Смирнов. — С каждым разом режим всё больше и больше ужесточается, гайки в отношении простого народа закручиваются всё сильнее и сильнее. При Увалове будет такая свирепая диктатура, что Путин покажется светочем свободы и демократии. Под другими лозунгами, понятное дело. Сейчас преобладают формально патриотические мотивы, потом будут преобладать формально либеральные. Но на самом деле всё это время, и при Ельцине, и при Путине, нет ни патриотизма, ни либерализма. Это только риторика, не более того. И в риторике никогда не отбрасывалось полностью ни одно из этих двух крыльев. Когда-то на первый план выдвигали одно, когда-то другое. Процесс волнообразный. Пипл схавает.

— Ну, возможно... — сказал Игнатенко. — И что конкретно будет?

— Уже сейчас можно легко увидеть, как идет подготовка идеологического крена вправо. Чем беднее делаются массы, тем больше вбрасывается антикоммунизма. А чем больше антикоммунизма, тем больше возможностей грабить массы. Эти процессы взаимообусловлены. Снос путинского режима будет отнюдь не как Февраль, а как еще большее ужесточение режима. Грядет мгновенное обращение репрессий против левых. Даже если внешне и произойдет какая-то буза, то силы государства быстро, как на Украине, присягнут новому фюреру, Увалову, и во главе с ним сделают всё, чтобы как можно быстрее остановить эту как бы революцию. Которой на самом деле не будет, а разыграют лишь ее имитацию. Увалов свернет режиссируемые протесты, которые вознесут его на вершину власти, и когда переход произойдет, объявит «революцию» свершившейся. Силовые структуры сразу же получат приказ поддерживать Увалова и гасить неконтролируемый протест. Так что кукловоды, владельцы страны, спихнут на уходящего Путина всё негативное, что связано со строем как таковым. Однако не только не избавят народ от этого, но еще и усугубят прессинг, просто под другим соусом. Вместо скрепного — либеральный, как я уже сказал, а по сути еще хуже. Так что Увалов и Путин — это единая система. Увалов — новое молодое лицо вместо Путина. Его новая версия.

— А это правда, что вместо Путина там двойники? — поинтересовался Денис.

— Горбачев, Ельцин, Путин, я считаю, — просто куклы, которых поставили именно под определенную какой-либо фазой роль. Они публично отправляют власть, а их реальная власть серьезно ограничена. Ими просто озвучивают консолидированную волю высших владельцев России. И неважно, являются они персонально двойниками или нет.

— То есть трансфер — это не пожизненное правление Путина, не переход власти к назначенному им преемнику, какому-нибудь Дюмину, или к Госсовету — а именно вот так, с Уваловым? — уточнил Гена.

— Я в этом убежден. На фоне бодания национал-компрадорской элиты России с Западом путинская фаза идет к естественному завершению. Плюс продолжается подготовка к истинному трансферу. Но он произойдет тогда, когда верховная блюстительная власть решит, что время пришло. Именно тогда Увалова достанут из-за решетки и поставят на нужное место под выход массовки на улицу.

— В смысле из-за решетки? — не понял Денис. — Из спецприемника? Из-под очередного административного ареста?

Иван немного помолчал. Да, пока не нужно говорить лишнего. Про сценарий покушения на Увалова ради раскрутки, про посадку его в тюрьму он слышал на записях.

— Можно спрогнозировать сценарий Манделы. Когда будет нужно, его посадят. Например, обвинят в нарушении режима условного отбывания наказания. А перед этим для усиления эффекта, я опять же не утверждаю, а предполагаю... я бы сам на их месте так поступил, если бы нужно было раскручивать... организуют громкое покушение на его жизнь. Пока не знаю, в какой форме. Обстрел, взрыв, отравление... Но в любом случае он останется жив, это даже не обсуждается. Его охраняют силами государства так же тщательно, как и президента, и патриарха. Только негласно.

— Ни хрена себе! — воскликнул Игнатенко. — Но, может, ты просто в этом убежден? Ты же коммунист — вот и лезут тебе в голову всякие тревожные сценарии. Да, в общественном мнении тех, кто не любит власть, Увалов отодвинул левых. Да они и сами не очень-то активны. Замшелые какие-то. Хотя я ничего против них фундаментально не имею, отдаю должное, что многое для страны сделали. Но сейчас они никто.

— Да, это, увы, так, — согласился Иван. — Хотя коммунисты многое, как я уже сказал, озвучивали из той повестки, которую позже транслировал Увалов. Но что толку? Авторитет-то у него, важно ведь, не что озвучивают, а кто озвучивает.

Друзья помолчали, осмысливая сказанное.

— Трансфер, значит... — сказал Гена.

— Да. Он рассчитан так, что при смене высшего лица вся сила, все наработанные к этому моменту технологии власти достаются новому исполнителю роли, а прежний становится никем, пустой оболочкой, возможно, объектом мемориального значения. Как при переходе власти от Горбачева к Ельцину, как от Ельцина к Путину, так и от Путина к Увалову — но при этом прежнее лицо останется в любом случае неприкосновенным.

— А кто ведет трансфер? Администрация президента? — уточнил Дашкевич.

— Она лишь организационный властный инструмент. За всем этим стоят верховные выразители интереса касты владельцев страны.

— Вот как... — сказал Игнатенко — И какова тогда миссия Увалова?

— Канализировать протест и ненависть исключительно против конкретных персоналий, но не против системы в целом. А когда трансфер состоится, то те же избиркомы, правоохранители и суды, которых он сейчас поливает грязью, станут послушно работать на него. Уже в качестве президента. Левых же спровоцируют на что-нибудь и начнут давить и убивать. Не во время перехода, а после. Сразу. Развернутся свирепые расправы над активистами и даже над сочувствующими. Все антидемократические законы и механизмы, готовящиеся сейчас, будут вручены Увалову в готовом виде. Его мишенью будут не путинисты, не единороссы, даже не коррупционеры и авторы антиуваловских политических репрессий, а исключительно коммунисты. Всех остальных мною упомянутых, кто во власти, объявят «коммунистами-сталинистами», но персонально ни одного из них не тронут. Тронут тех, кто не имеет власти, кто не ворует, не репрессирует и не фальсифицирует, но кто исповедует левые идеи. Вот по этому основанию. Гнилому и абсурдному — но уж какое есть. В точности как на Украине. Начнется дичайшая декоммунизация на государственном уровне. Запретят всё советское, даже культуру. Левых активистов примутся сажать и убивать, а Запад будет рукоплескать.

— Да ты что! — сказал Дашкевич. — Ты уверен в этом или просто нагнетаешь?

— Увы, да. Вы ведь заметили, наверное, что Увалов принципиально отказывается от провозглашения популистской программы, чтобы его никто потом не обвинил в обмане. Только общие слова и личные оценочные суждения.

— А как же «Голосование умных»? Оно же и за левых, за коммунистов. Почти половина Мосгордумы теперь оппозиционна, — сказал Гена.

— В том-то и дело, что почти. Если бы Увалов захотел, то и больше половины устроил. В том округе, где я помогал коммунистам, Увалов наотрез отказался помочь авторитетному оппозиционеру, известному, уважаемому, поддержанному гражданским активом. Вместо этого поддержал открытого гебиста, который даже не скрывал, где работает, а в итоге победил единоросс. Настоящий оппозиционер набрал столько же, сколько гебист, даже без поддержки внешних сил — власти или Увалова. Это означает, что даже если бы Увалов ему не то что помог, а просто не сделал бы подлость, не помешал, то на одного оппозиционного депутата в Москве было бы больше.

— Не знал... — протянул Дашкевич.

— Он потом сам признал свою ошибку, извинялся, но это белыми нитками шито. Это не ошибка — с учетом того, что в расследованиях Увалова каждая цифра выверена. В общем, это просто один из примеров, кому он на самом деле служит. И свидетельство того, что он не вправе переходить красные линии, например, реально обеспечить оппозиционное большинство в Мосгордуме.

— Так что же, Увалов — это поп Гапон, что ли? — уточнил Игнатенко.

— У него задача сложнее и ответственнее. С прицелом на преемственность Путину. Сейчас его миссия — противодействие консолидации оппозиционной деятельности, низового протеста путем замыкания его исключительно на себя. В свое время даже устранили самого Немцова, исключительно для того, чтобы расчистить дорогу Увалову, чтобы не путался под ногами, не создавал конкуренцию, не делил авторитет... А в период активных событий — имитация демократической революции. После этого переворота намордник на массы натянут еще сильнее. Вы посмотрите — ради Увалова, по сути, обескровливается вся оппозиция. Власть достигает абсолютной гегемонии, а всё несистемное недовольство собирает именно он. Чтобы в определенной точке сбросить старое и вручить бразды правления новому — но на самом деле старому в новой маске. Что же касается тактического сотрудничества с коммунистами, посредством того же «Голосования умных», — то оно служит лишь тому, чтобы сами левые до поры до времени не выступали против Увалова единым фронтом. И власть к этим тактическим договоренностям достаточно благосклонно относится. Потому что в противном случае, если все левые будут против него, это угрожает стратегическому плану, делает роль Увалова слишком уж неестественной для российских реалий — тут всё же есть какие-то отличия от Украины. Хотя его структуры и не скрывают, и не обманывают, что коммунистов будут резать, как и там, и даже еще хлеще.

— Да Увалов своих же сторонников считает расходным материалом. Он валялся на океанских пляжах, а рядовые хомячки платили штрафы из своего кармана, — сказал Гена.

— А это на самом деле неважно. Чем больше Увалов и его штаб будут вытирать ноги о сторонников, чем больше «вожди оппозиции» будут использовать свою паству как пушечное мясо и подставлять под репрессии, тем более исступленно эти хомячки будут поддерживать «безальтернативного лидера». Они сознательно на это идут. Им самим не нужно личное благополучие. Им нужна жесткая власть. Ибо это не демократы, а массовка фашистов, пусть и не все субъективно считают себя таковыми. Массовка, выгоняемая на улицу под псевдолиберальными лозунгами, под прикрытием антикоррупционной риторики. Вообще, все те, кто за Увалова, принципиально не за демократизацию, а лишь за то, чтобы он пришел к власти. При этом они допускают, что Увалов может править еще более диктаторски. Истинный же кукловод, бенецифиар всего этого — фашистская верхушка. А фашизм, напоминаю, это консолидированный капитал в высшей стадии своего развития, концентрации капитала и могущества, доминирования над населением. У этой верхушки безусловная власть. Рейдерские кланы в России переплетены, сейчас стоит задача максимальной адаптации их капиталов за рубежом, в рамках глобальной системы. Вот новая фаза — вероятно, как раз под Увалова.

— Вот как? — произнес Денис.

— Угу. Задача его, среди прочего, и такая — выводить антивластных людей на протесты, засвечивать их, подводить под репрессии. Так что всё, что сейчас под его светлейшим ликом происходит, и в дальнейшем будет происходить, — это не за демократию и либерализм. В данном случае речь идет именно о дальнейшем закреплении власти, в принципе не предусматривающей сопротивление со стороны подавляемых.

— То есть, ты хочешь сказать, что власть — ну, власть в широком смысле — планирует, что Увалов в тот момент, когда система начнет рушиться под давлением низов, возглавит процесс и на самом деле не увеличит свободу, а напротив, закрутит гайки по максимуму? Для этого его и делают единственным оппозиционером? — уточнил Денис.

— Да, именно так. Увалов никогда не будет против диктаторских, я бы даже сказал, монархических принципов, потому что сам в рамках оппозиции ультрамонархист. Да, планируется еще сильнее ужесточить власть после его вступления на пост президента. И то, что он абсолютно доминирует в оппозиции, тоже часть плана, чтобы в случае перезагрузки никаких проблем с преемственностью не было. Негласная организационная поддержка Увалова и его структур властью и консолидация оппозиции под него объясняется необходимостью усиления контроля над ней посредством контролируемых сегментов противников власти. Хотя доминировать в процессе будет штаб Увалова, и государство будет на это закрывать глаза. Посредством Увалова кукловоды осуществляют увод и блокирование реальной оппозиции — которая и так сама не может ничего контролировать и нашпигована агентами влияния, но речь идет именно о внешней народной ее поддержке. Очевидно же, что его готовят как лицо, обеспечивающее, по крайней мере, в медийном мейнстриме, безусловное единство оппозиции, отвергающей устаревшую надстройку. А тех, кто не в общей струе, сразу же маргинализируют и отбросят. Со многими, как я сказал, расправятся физически.

— Но у значительной части людей Увалов вызывает отторжение, — возразил Гена.

— Неважно, что на самом деле большинство равнодушно к Увалову или даже им раздражено. Важно то, что планируется, в том числе непрямыми методами, маскирующимися под топорные, силами государства, его раскрутить и вообще сформировать нужный для сценария бэкграунд с ним в медиасреде. Чтобы это выступило подходящей декорацией сценария якобы революционного прихода к власти и перезагрузки системы. Повторяю еще раз — именно для этого.

— А ничего, что основная масса силовиков против него? — сказал Денис.

— Украинские силовики тоже были против нациков и майдаунов. Но мало ли какие личные предпочтения. Есть система. Есть аппарат. Характерный пример — прошла пара месяцев после фашистского переворота, как даже в Одессе — в Одессе! — те же силовики прикрывали расправу нацистов над антимайданом, сожжение людей заживо.

— Одного из моих двоюродных братьев, кстати, там, на Куликовом поле, и убили, я упоминал об этом, — сказал Игнатенко. — Он со своей девушкой решил выйти и противостоять захвату власти майданутыми. Те начали наступать. Пришлось укрыться в Доме профсоюзов. В итоге обоих зарубили. Именно зарубили — топором.

— Ужас... И, конечно, безнаказанно. Ведь они теперь власть там, — прокомментировал Смирнов. — Кое-кто из них наверняка сейчас в Белоруссию полезет, но, будем надеяться, там они навсегда и останутся. Что касается России, то я уверен, что и у нас так будет... В любом случае, Увалова продвигает элитная верхушка, в том числе и силовых структур. И, кстати, новое поколение чиновничьего аппарата к нему весьма благосклонно относится. Это те же дети реформ, которые больше всего на свете хотят, на своем уровне, быть интегрированы в западный мир. Они-то и будут, когда всё начнется, обеспечивать массовый саботаж в пользу Увалова.

— Интересная версия... — протянул Дашкевич. — Выходит, верить никому нельзя?

— Адекватных и влиятельных альтернативных сил нет, в этом трагедия момента, — сказал Иван. — Есть множество честных, самоотверженных политиков, тех же коммунистов, пусть и не в верхушке «официальных», а в иных, более мелких компартиях. Но они неизвестны. А те, кто известен и раскручен, никогда не пойдут на то, на что пошел Ленин с соратниками. Поэтому, исходя из тех факторов, которые действуют сейчас, можно сказать одно: Увалов — последний гвоздь в крышку гроба российского коммунистического движения а, значит, надежды простых людей на улучшение жизни.

— Так что же, будет дальнейшее гниение? Невеселая перспектива, — произнес Гена.

— Да — пока не грянет гром уваловской псевдореволюции с последующей кровавой декоммунизацией. Наше общество принципиально не желает исцеления, не желает осознавать, что происходит. Оно будет яростно отвергать тех, кто готов его спасти, тех же коммунистов, — и слепо, исступлённо верить Увалову. Его будет корежить, мутить от трупного яда — а Увалов станет тем острием шприца, с помощью которого синклит владельцев России будет эту отраву впрыскивать.

— Да, всё правильно, так и делайте, — сказал начальник спецлаборатории КОКСа Глеб Турчин, по специальности биохимик и врач-токсиколог.

В руке у того, к кому он обращался, была ручка-шприц для диабетиков, которая до этого была наполнена соответствующей дозой физраствора.

— Ну, что ж, повторим всё еще раз... господин преемник, — усмехнулся Скворцов.

— В аэропорту выпиваю чай. На борту от напитков и еды отказываюсь. Примерно через сорок минут после взлета иду в туалет. Там жду. Колю себя в любом случае ровно через час после взлета. Использованный шприц помещаю в конверт и выкидываю в мусор. Сразу выхожу. Говорю людям «меня отравили, я умираю», ложусь на пол. Через несколько минут сознание начинает плыть. Кричу как можно громче.

— Да. Не бойтесь. Очнетесь уже в спецпалате омской клиники. Там с вами будут работать наши врачи и медсестры. Начальство вплоть до областного министра здравоохранения и губернатора проинструктировано.

— Понял... — с готовностью кивнул «преемник», хотя на лице был небольшой испуг.

— Еще раз: не волнуйтесь. Президентское кресло требует жертв... Ладно, ладно, жертв не будет... — добродушно оскалился Скворцов.

— Главное — чтобы руки у вас не тряслись, — наставительно произнес Турчин. — Чтобы укол был точным. Чтобы нужная доза вошла в организм. Коктейль, в целом, повторяю, безвреден. Хотя, конечно, условно безвреден — ибо всё же вводит в кому на несколько часов и провоцирует определенные обратимые нарушения. Но, в любом случае, тест на аллергию вы прошли нормально, почки и печень работают без проблем, все показатели в норме. Дозы тщательно рассчитаны. Это, собственно, усыпляющее, а также препараты, которые на несколько дней вызовут дозированный сбой метаболизма и дадут присутствие в организме ряда косвенных признаков отравления ядом, доступных для выявления и формального документирования. Так что когда при разборках за бугром примутся вопить об отравлении «Новичком», а наше государство будет напрочь это отрицать и указывать на нарушение обмена веществ, то правы будут обе стороны.

— Да-да, я понял. Всё сделаю, как надо.

— Отлично. Ваш рейс через... — Скворцов посмотрел на часы, — три с половиной часа. А мы с Глебом Михайловичем с вами пока прощаемся. Полетим до Омска заранее на джете, там в больнице вас встретим. Все эти дни будем держать ситуацию под контролем. В Берлине также разместим, как полагается, и в первые дни будем отслеживать. Удачи! Это самолет вашей судьбы — он вознесет вас на новую высоту!

Они обменялись рукопожатиями, и Скворцов с Турчиным вышли из гостиничного номера в холл, где дежурили прикрепленные к «преемнику» сотрудники ФСО в штатском. Не удостоив вытянувшихся по стойке «смирно» бойцов даже взгляда, высшие офицеры КОКСа направились к выходу.

Поминки по Маше проходили на летней веранде одного из городских кафе на берегу.

— Серег, и что, ничего нельзя сделать? Ведь есть же статья о доведении до самоубийства! — сказал Рокотов сидевшему рядом с ним двоюродному брату — «куму» колонии, где они оба служили.

— Даже если речь идет об обычных людях, эта статья работает очень редко, да и наказания по ней, если дело доходит до обвинительного приговора, символические, — возразил Сергей. — А тут... Ну, кого ты обвинишь?

— Главврач ее травила, старшая сестра постоянно при пациентах и коллегах унижала и стыдила... Это мне уже потом рассказали, ее сослуживицы по работе. А всё это дерьмо пошло сверху, с подачи министра здравоохранения области. И этот, депутат Вакарчук, черт бы его побрал, через СМИ постоянно учил жить.

— Ты серьезно? Это никак не доказать, поверь моему опыту. Скажут — перенервничала. Изменение сознания из-за беременности. Ее, кстати, перевели от ковидников, когда положительный тест получила?

— Она сообщила мне об этом за два дня до смерти, в пятницу вечером, больше никому. Самостоятельный тест, и подтвердилось при вскрытии. В субботу и воскресенье не работала. Конечно, перевели бы, но на работу она должна была выйти в начале недели. Настолько не хотела выходить, что решила уйти из этого мира... — «вертухай» выругался многоэтажным матом.

— Ох, сволочи... Сволочи... — «кум» налил себе еще водки и отхлебнул. — Козлы. Я что, думаешь, их уважаю? Гниды они и есть гниды. Жаль Машку твою, хорошая жена тебе была. И зачем она так?

— Видно, довели... Я и не думал, что так серьезно всё. Или это она так близко к сердцу приняла?.. Многим толстокожим бабам по барабану было бы тявканье начальства, если, конечно, это не влечет каких-нибудь реальных последствий для работы и зарплаты. А она очень тихая и незлобивая была, ранимая очень...

— Отпевание было?

— Нет, ее духовник отказался. Пообещал только просить о милости божьей к ней. Ну, ясно же. Самоубийца. А убийцы, пусть и косвенные, ходят в церковь, молятся, крестятся. Говорят, Вакарчук вот этот очень набожный... А ... толку?

— Ты прав, брательник, — сказал Сергей. — Чтоб им всем в аду гореть!

— За это выпью!

Они помолчали. Уже не совсем ясным взором Кирилл охватил расположившихся за сдвинутыми столами гостей. Рядом сидели родители. Его и ее... Народу было не так много. В основном близкие родственники. А из больницы никто не пришел — мол, коронавирус, нельзя заражать друг друга.

Прапорщик долго смотрел на свинцовые воды Волги, в которых отражалось серое хмурое небо. Погода под стать моменту... И жена, и будущий ребенок пали жертвой бездушной машины господского гнета.

— Слушай... Серег... — заплетающимся уже языком пробормотал Кирилл. — Так мы, получается, никто перед ними? Даже мы? Люди в погонах?

— Угу. Мы просто их верные цепные псы. Кто им неугоден — того к нам. А мы тут неугодных этих... контролируем. И ты, и я. Но решают всё они — не мы. Мы только исполняем. Да, они все гниды конченые, я это открыто говорю, там иных и водится. Но это — система, и мы — ее винтики. Другого мира нет. Приспосабливайся, выгрызай свое место под солнцем — и будет тебе счастье... — «кум» осекся... — Ну, я имею в виду общее правило нашей жизни. Понятно, что от бед и трагедий никто не застрахован, я еще раз тебе искренне соболезную. Но держись, жизнь продолжается. Ты молод, здоров, есть перспективы на офицера пойти. Набирай стаж. Ранняя пенсия. У тебя всё нормально получается. А они получат свое. Многие ихние у нас поселяются, я же смотрю их дела, приговоры... Сегодня ты господин, а завтра пыль лагерная... И такое бывает, хоть и не массово... Ладно, давай еще. Земля пухом...

— Угу... — Кирилл поднял и осушил очередную стопку.

Они еще раз помолчали.

— Отрава, отрава... Кругом отрава. Вот Машка моя отравилась насмерть. Утром Увалова траванули в Сибири. Похоже, тоже ласты склеил.

— Да нет, вроде не сообщали о смерти... — Сергей вытащил смартфон и стал смотреть новости. — Нет. В твиттере нет ничего. Госпитализировали в Омске.

— Что вообще происходит со страной?

— Да ничего особенного. За власть грызутся. Все друг друга травят по мере сил и возможностей. В прямом и переносном смысле. Это жизнь. Не бери в голову. Мы, служивые, люди маленькие. От нас ничего не зависит. Тюрьмы будут стоять всегда, при любой власти мы будем нужны.

— Ты прав, брат... — Кирилл выпил еще одну стопку.

Республика переживала тревожные дни. Но это была не та тревога, которую испытывали украинцы в начале рокового четырнадцатого года, видя, что действующая власть играет в поддавки с теми, кто «по договорняку» олицетворяет перезагрузку этой же власти. И готовит государство к очередной злокачественной мутации, чтобы оно соответствовало тем задачам, которые предписаны глобальными силами.

Здесь было всё совсем по-другому. Здесь власть ничего общего с теми, кто вышел ее «свергать», не имела. Даже если в предшествующие годы и пыталась наладить некоторое подобие мирного диалога с теми, кто ориентировался на западные ценности. Но, как говорится, не в коня корм оказался.

Уже было очевидно, что при таком раскладе, когда государство прогибаться не намерено, когда те, кто принимает решения, не саботируют и не переходят на сторону противника, когда президент на своем посту и дал четкие указания восстановить законность и порядок, всё рано или поздно стабилизируется. Так называемые цветные революции эффективны лишь тогда, когда сама власть находится на крючке у глобальных центров и лишена воли им сопротивляться. И, соответственно, меняется на ту, которая уже на порядок более зависима, связана с ними прямым подчинением, а не договорами.

Бывало и так, что политические режимы оказывались устойчивыми к спецоперациям, сводимым к госпереворотам под видом «освободительных революций» на фоне режиссируемой массовки. Тогда применялись открыто силовые методы, внешняя агрессия, как в Ливии. Но Белоруссии это вроде бы сейчас не грозит. В то же время нужно показать Западу, что в любом случае силовые структуры готовы ко всему.

Ряд подразделений перебросили ближе к западным границам. Танковое соединение, где служил Саня Дашкевич, разместилось в Брестской области, а подразделение ССО, где служила его жена Ира, — в Гродненской. А сослуживцы Максима успешно держали оборону против «змагаров» на столичных улицах.

Профессор Огарёв с дочерью сидели в лаборатории поздно вечером и пили чай.

— Вот эти девять человек... Смешно даже. Кто все эти люди? Возомнили себя представителями белорусского народа, — сказала Наташа.

— Других оппозиционеров, как говорится, у меня для вас нет. Ешьте что дают, — усмехнулся отец. — Ну, естественно, светоч наш, нобелевская лауреатка, сейчас будет сей аванс отрабатывать перед иностранными хозяевами.

— Ага... А программу читал? Ту, которую они же и спрятали, удалили сайт.

— Да уж... Декоммунизация, подача заявки на членство в НАТО, широкомасштабная приватизация, коммерческий оборот земли, установление полноценной границы с Россией с пограничным и таможенным контролем, запрет российских СМИ, запрет пророссийских организаций. В общем, весь стандартный набор, как и полагается.

— Нет слов...

— ...Значит, Максим на поправку идет? — спросил Егор Иванович.

— Да, врач говорит, что состояние лучше. Восстановится ли колено — отдельный вопрос, но сейчас динамика положительная.

Наташа уже успела сегодня во второй половине дня побывать в госпитале, после чего сразу поехала в институт к отцу.

— Макс говорит, что на него напала тогда какая-то сплоченная группа крепких парней, на вид однотипных. По крайней мере, он это успел заметить, — сказала она.

— Ну что ж, давай попробуем, — сказал профессор.

— Чувствую себя, как читер в стрелялке, подглядывающий через стены или вообще на расстоянии... Каково вообще место этой разработки в общей системе, в нашей жизни? Будешь ли ты о ней открыто объявлять?

— Пока не готов. Рано еще. Пока это будет наш с тобой маленький секрет. Даже от Гриши, при всем моем к нему и его ведомству уважении. Сейчас, если удастся, как ты говоришь, подглядеть, мы как раз ему и поможем. А вообще — рано, рано. Не поймут коллеги. Это в лучшем случае — не поймут. И формальные основания «не понять» у них будут все. Неясен механизм действия. Неясна физическая природа. Это, повторяю, не прибор подглядывает, а мозг каким-то неизученным еще способом. Прибор только обеспечивает нужный режим в самом мозге. Что за этим стоит — непонятно даже мне. Пока непонятно. Конечно, религиозно мыслящие услужливо накидали бы сотни объяснений, но все они будут заведомо высосаны из пальца. Хотя и можно уже признать, что «что-то есть», — мы с тобою свидетели — но все современные толкования страшно искажены по сравнению с реальностью, заведомо ненаучны, составлены в угоду тем, кто извлекает из этого выгоду. С другой стороны, тот, кто это отрицает с порога, сам капитулирует перед мистиками и идеалистами. Мир материален, материя первична, это очевидно, но в нем есть очень много неизученного, и прежде всего того, что связано с жизнью и разумом. Значит, надо работать — исследовать, конструировать, экспериментировать, моделировать. А не лбом по полу стучать.

Они помолчали.

— Ну что, готова?

— Угу...

Наташа вызывала в памяти сегодняшний визит к мужу. Вспомнила, как коснулась его покалеченной ноги в гипсе. И, пусть и не сразу, но то, чему еще не было объяснения, предоставило ей нужную картину.

Правда, первоначально это был не Минск. А Одесса более чем шестилетней давности. Второе мая. Дом Профсоюзов, где были заблокированы антифашисты.

Несколько крепких мужчин в спортивной одежде и балаклавах, вооруженные ножами, топорами, арматурой, быстро передвигались по зданию, врывались в комнаты, настигали людей и забивали их насмерть. Сразу же в сознание «вплыло», что это профашистские «ультрас» из Днепропетровска. Небольшое усилие — и из-под балаклав стали видны их лица. Искаженные каким-то садистским хищным азартом перекошенные злобные рожи, возбужденные взгляды. Один из них выделялся особо — плотный, большеголовый. Кривоносый — видимо, последствия одной из многочисленных драк. И с туристским топориком, которым он деловито раскраивал черепа жертв — мужчин, женщин, даже подростков.

Кошмарное видение исчезло. Вновь перед взором Наташи появился родной Минск. Какая-то трехкомнатная квартира. Видимо, съемная. Одиннадцать мужчин в возрасте где-то от двадцати с небольшим до тридцати лет. Кто-то валяется на диванах-кроватях, кто-то на полу. Кто-то в ванной, кто-то в туалете, кто-то завтрак на кухне готовит. Сейчас два часа дня. Такое ощущение, что они только сейчас начали просыпаться и вставать. Ах, да, они же ночью бесчинствуют, погромами занимаются, а в первой половине дня отсыпаются. От омоновцев, видимо, умело и профессионально уходили.

Вот и арсенал. Молотки, топоры, ножи. Огнестрела, правда, нет.

А тот самый, кто тогда топориком рубил головы в Доме Профсоюзов, сейчас, уже на вид старше на несколько лет, сидит в кресле и листает свой загранпаспорт. Украинский. Там — российские штампы, белорусские, турецкие. Есть болгарская виза, есть шенгенская. А последнего штампа о прибытии в Беларусь — прямо сейчас — как раз не видно. Важная и знаковая деталь. Значит, нелегалы...

Алкоголя, кстати, в квартире нет. И пустых бутылок от него тоже. Вообще. Даже пива. Сухой закон. Значит, серьезные боевики, не какая-то босота. Профессионалы.

Интересно, сколько таких квартир-схронов в Минске и других городах? Григорий Валентинович говорил, что из агрессивных уличных смутьянов, которые были задержаны, белорусов только четверть. Остальные — нацисты из Украины, Прибалтики и России.

Наташа сделала некоторое усилие, явно пытаясь узнать, где это происходит. И перед ее взором показалась входная дверь с номером квартиры, потом номер дома и табличка с улицей. Это на юге Минска. Потом общий вид дома...

— ...Есть, — Наташа, как только вернулась к нормальному состоянию, начала быстро записывать на бумаге все эти сведения. Поспешно села за компьютер, загрузила карту, ввела номер дома, переключила на уличную панораму.

— Да, он самый. Тут они все. Нацисты из Днепропетровска. Убивали людей в Доме Профсоюзов в Одессе. Одиннадцать рыл. Тот, кто Макса ударил, раньше тем же топориком... талисман, что ли, не расстается с ним... рубил головы в Доме Профсоюзов. Судя по паспорту, пробрались через границу нелегально.

— Отлично. Даже не верится... — профессор потер ладони от возбуждения. — Что, письмо составим?

— Да, конечно. Расскажем, кто они и откуда, что успели натворить там...

— От имени кого? Одного из них?

— Нет, не надо, они все мрази заведомые. От имени... одного из днепропетровцев. Противник фашизма. Мол, случайно подглядел переписку в мессенджере знакомого, который курирует отправку в Беларусь этих молодчиков. С адресом конспиративной съемной квартиры. Выйдет, может, и не очень убедительно, но, по крайней мере, заставит установить наблюдение за хатой и убедиться в правоте. И быстро принять меры.

— Правильно, — согласился профессор...

Наконец, они всё закончили и стали собираться домой.

Было около полуночи. Отец с дочерью вышли из института и направились к парковке, их остановили трое каких-то молодчиков с накинутыми на плечи БЧБ-флагами.

— Эй! Вы! У нас к вам вопросы, — властно сказал один из них — видимо, «старший». Самый крупный на вид — и, очевидно, самый наглый.

— Слушаю вас, — спокойно сказал профессор, на всякий случай сняв очки.

— Вы за кого голосовали? И что думаете о зверствах ОМОНа?

— Голосовали мы за Лукашенко, — твердо сказал Егор Иванович.

— А зверства учиняют те, кто выходит на беспорядки, — добавила Наташа. — Я сама жена омоновца, его покалечили, живого места не оставили, он в госпитале лежит.

— Ах вы, суки! — выкрикнул старший и ударил профессора по скуле. Тот покачнулся, но ему всё же удалось удержаться на ногах.

— А ты, цыпочка, сейчас нашей женой станешь... — сказал второй.

— Давай-давай, сейчас мы тебя... — добавил третий, протянув к Наташе руки.

Этому змагару она дала точно в нос, добавив сразу же левой в печень. Удар ногой по тыльной стороне колена заставил любителя распускать руки свалиться на землю.

Второго, который назвал ее цыпочкой, девушка ловко оглушила, ударив по уху. Еще пара выпадов — и валяются на земле уже двое.

«Старшему», который на пару секунд застыл от удивления, «вмазал» сам профессор. Со всего размаху. А дочь добавила — ровно столько, сколько нужно, чтобы прилегли все.

Милиция приехала быстро. Но из-за разбирательств и формальностей и Егору Ивановичу, и Наташе удалось добраться до своих квартир только к середине ночи.

— Ну, ты, Ваня, крут... — сказал Дашкевич. — Как ты предсказал это?

Иван, как только узнал об «отравлении» Увалова, сам не поверил. Конечно, было приятно осознавать себя пророком, но ведь это означает, что всё ближе и ближе очередной рубеж падения страны и народа в пропасть, что неумолимо приближается резня всех левых, тотальная декоммунизация и десоветизация, за которой скоро последует чужая, в угоду США, война России против Китая...

— Это стандартная схема раскрутки. Ельцина якобы с моста сбросили. Ну, тут, раз роль непримиримого оппозиционера, значит, покушение.

— А если насмерть? — неуверенно произнес Гена.

— Не смешите. Такие не умирают. Такие до ста лет живут. Можете смело тут с любым зеком, уверенным в его скорой смерти, пари заключить. На сколько угодно. Отвечаю лично. Не сдохнет он.

— Мда-а-а... — протянул Дашкевич.

— Теперь-то вы мне верите?! — воскликнул Иван.

Гена и Денис переглянулись и кивнули.

— Значит, транзит... — произнес Игнатенко.

— Да. Именно он. Увалова ведут на пост президента. Под новую фазу встраивания в глобальную структуру. Как только нынешний, так сказать, аватар правящего класса станет окончательно ненавистен и нетерпим массам, истинные владельцы страны срежиссируют якобы народную революцию. И подсунут Увалова. Змея сбрасывает старую кожу, а под ней — молодая... Я об этом предупреждал. Да, так и будет... — с горечью сказал Смирнов.

Президент внимательно наблюдал за тем, что происходит внизу, в центре города. Он вглядывался в иллюминатор, просил пилота корректировать курс.

Вертолет летел над проспектом Победителей. Там сегодня в очередной раз собрались змагары под БЧБ-флагами. Побродили туда-сюда, попытались подойти ближе к Дворцу Независимости, где работал глава государства. Но, увидев защищенный периметр, решили не обострять и отступили.

Силовики профессионально ограничили активность протестующих, обозначили им четкие линии, за которые нельзя заходить. Важные объекты в городе были оцеплены силами безопасности.

— Мы не можем сегодня спокойно смотреть, как под флагами, под которыми фашисты организовывали массовые убийства белорусов, русских, евреев и людей других национальностей, в этих священных местах проходят акции, — сказал министр обороны Виктор Хренин. — Мы этого допустить не можем. Категорически предупреждаю: в случае нарушения порядка и спокойствия в этих местах вы будете дело иметь не с милицией, а с армией.

— ...Как крысы разбежались, — прокомментировал президент видимую сверху возню протестующих.

— Где они? — спросил Николай.

— Убежали, — смеясь, ответил отец. — Они узнали, что ты будешь там.

Вертолет сел у Дворца.

Они оба в защитной экипировке, с автоматами в руках, подошли к омоновцам, охранявшим периметр.

— Мы с вами до конца! — кричали бойцы.

Лукашенко прошелся вдоль омоновцев, пожал им руки, поблагодарил за службу.

— Ребята, спасибо вам! Вы красавцы! — крикнул он и поднял вверх большой палец.

Бойцы ответили аплодисментами.

— Спасибо вам! Спасибо!

Теперь уже можно было сказать, что ситуацию по всем направлениям удалось удержать под контролем. Агрессивная уличная активность успешно подавляется. Массовые псевдомирные протесты удерживаются в надлежащих рамках. Мобилизованы многочисленные сторонники законной власти. Саботаж и забастовочное движение оказались пшиком. Никто из ответственных лиц, облеченных доверием президента, не стал предателем. Государственный аппарат и силовые структуры работают без сбоев, четко и профессионально.

Румынский и какой там они хотели сценарий — не прошел. Система, которую он выстраивал десятилетиями, показала свою надежность и эффективность в кризисный момент, в пору гибридной агрессии — направляемой извне с опорой на немногочисленные, но крикливые деструктивные внутренние силы.

В общем, всё пока остается на нынешнем уровне. То, что продолжает происходить, уже некритично.

Но еще ничего не кончено. Впереди — много работы.

— А что они хотят? Ну, этот глобальный фашизм? — поинтересовался Игнатенко.

— Глобальный фашизм — лишь надстройка, форма существования и управления глобального консолидированного капитала. Ты имеешь в виду, какие интересы у этой системы, у этого класса, какой он выработал план? — уточнил Смирнов.

— Да, — сказал Гена. — Можешь как-то просветить нас на сей счет?

— Я думаю, уже всем очевидно: глобальный консолидированный капитал начинает превентивное экономическое и политическое наступление на неимущие классы, на пролетариат. Пожираются страны и народы, не сопротивляющиеся глобальной воле. В чем это выражается? Ну-ка, Денис, ты журналист, отслеживаешь ситуацию...

— Локдауны, принудительное закрытие целых отраслей, остановка экономики. Как я понимаю, под предлогом необходимости самоизоляции из-за вируса. Закрытие границ... — сказал Дашкевич.

— Особо следует подчеркнуть — закрытие для масс, для рядовых граждан, — уточнил Иван. — Персонал транспортных компаний выведен из-под ограничений. Деловые контакты крупных компаний тоже позволяют направлять людей туда-сюда. И, конечно, элита без ограничений может летать на бизнес-джетах. То есть это не что иное как закрытие трансграничных перемещений для масс. Теперь границы открыты только для нового транснационального дворянства. Фактически введен режим чрезвычайного положения по всей планете. Внутри стран — запрет на массовые акции, собрания, даже вечеринки. Опять же для простых людей. Уголовная ответственность за неправильные, с точки зрения власти, мнения о том, что происходит, даже без призывов к насилию и сопротивлению. Это и у нас, и в других странах. Тотальная цензура, запрет на дискуссии, подавление инакомыслия в социальных сетях, принадлежащих тому же глобальному консолидированному капиталу. Ну, и доморощенному российскому.

— Я читаю в левых пабликах и СМИ мнения статусных людей, так они на этом вообще не акцентируют внимание, напротив, выступают за все ограничения, костерят ковид-диссидентов, обвиняют их в массовых убийствах и геноциде... — сказал Игнатенко.

— Эти статусные псевдолевые — либо трусы, либо подкупленные «кроты» власти. Да, подкупленные. К сожалению, не до конца разворовываются бюджеты на лидеров общественного мнения по данной тематике. Поэтому они будут нагнетать обстановку по поводу ковида и выступать за намордники во всех смыслах... Да, конечно, заражать друг друга не стоит, надо соблюдать осторожность, вирус есть. Многие знакомые мои, да и ваши, наверняка, им переболели. Но как можно не видеть, что закрытие границ, локдаун, запрет на общественную активность — это всё служит задаче полной перекройки социально-экономической структуры волей государства, принудительно, в угоду глобальному капиталу, по всему миру? Сам коронавирус как таковой экономику не убивает. Ее по живому, сознательно и целенаправленно, кромсает своей волей буржуазное государство в интересах высшего консолидированного капитала. Уж не знаю, кем надо быть, чтобы этого не замечать, не понимать. На мировом же уровне мы видим странное поведение многих левых по вопросу карантинных мер — хотя кто, как не они, должны всем в открытую заявить, что это всё делается ради усиления власти господ над трудящимися, ради разбойничьей концентрации капитала. Тему противодействия неадекватному псевдокарантину и неизбежной в недалеком будущем насильственной вакцинации отдали на откуп дремучим правым, нацистам. Да, противников ограничительных мер — из-за того, что этот вирус всё же реален и убивает в ряде случаев, при осложнениях, — выставили людоедами. В этом — хитрость и подлость мировых элит.

— Да... Идет ограбление. Те же компенсации, которые выплачивает государство, — на Западе больше, у нас символически — это всего лишь количественные подачки, а качественной перекройке структуры экономики это не мешает... — произнес Дашкевич.

— Правильно, Денис. Отлично, что вы с Геной начинаете понимать пружины всего этого. Главное — уяснить фундамент, и всё остальное станет очевидным, место каждого поползновения власти в общей картине станет понятным. Концентрация капитала, в пределе до последнего актива, принадлежащего единому, пусть и коллективному, собственнику, — естественный путь его развития, если ему не мешать. Капитал заинтересован и в том, чтобы у трудящегося не было даже личного имущества, и в том, чтобы платить ему только самый минимум, а брать как можно больше, в том числе в плане рабочего времени. Чтобы у него не было выбора, горбатиться или нет. Так что это абсолютно естественно, когда представители низов, которые в такой системе играют роль производящего донора, имеют минимум, необходимый для выживания и воспроизводства. А остальное, прибавочный продукт, уходит наверх и концентрируется там.

— То есть если, например, у обычного, рядового человека что-то есть сверх минимума, то это, с точки зрения капитала, ненормально? — предположил Игнатенко.

— Ну, в общем, да. Сейчас многие просто пользуются тем, что их семьям в свое время дала Советская власть. Или они сами по себе в этой системе хорошо устроены — владеют капиталом, занимают начальственные должности. То есть могут решать в своих интересах судьбы других людей. Такие — да, имеют что-то, что позволяет достойно жить. А если рядовой человек живет более-менее достойно, то это, как говорится в поговорке, не ваша заслуга, а наша недоработка. Капитал, особенно если он предельно концентрированный, жаждет, чтобы подавляющее большинство горбатилось за баланду. Он неизбежно будет стремиться отобрать у трудящихся всё подчистую. Тот, у кого есть хотя бы жилье и бытовые предметы, уже не так зависим, его нельзя жестко заставить пахать за еду на тяжелой работе. Он не давит на рынок труда, сбавляя цену на рабочую силу. А это, с точки зрения властителей, неприемлемо. Поэтому богачи неизбежно будут грабить бедняков и дальше. Будут остервенело отбирать у людей то, что они, отказывая себе во всём, накопили, то, что досталось им от Советской власти. Чтобы привести представителей низов к абсолютному, стопроцентному повиновению. Отсюда и основная цель решений государственной власти и у нас, и в большинстве стран мира. Они направлены на тотальное, радикальное принудительное обеднение низших слоев населения под предлогом различных катаклизмов. Этого — и будущих, еще похлеще нынешнего. Вы заметили, что для широких народных масс разрешили реализацию только жизненно необходимых товаров и услуг? Остальное — то, что сверх чистой физиологии и выживания, что хоть как-то служит отдыху, досугу, да даже и развитию личности, принудительно закрыли. А зачем? А вот зачем. Чтобы, когда основную массу населения окончательно обезжирят, у них не оставалось ничего помимо того, что нужно выложить за жизненно необходимое. И, значит, соответствующие сегменты экономики не нужны в принципе. Всё, что было доступно еще недавно условному среднему классу... да, я понимаю всю зыбкость этого определения, но будем исходить из обыденного представления... резко сожмется и станет доступно лишь узкой элитной прослойке. Как у нас было в девяностые годы. Остальные будут работать за хлеб и лекарства.

— Похоже на правду... — сказал Денис.

— Адепты этого перехода вещают о якобы грядущей ликвидации частной собственности. Но это обман. На деле частная собственность останется — правда, в руках чрезвычайно узкой прослойки небожителей. Всех же остальных лишат не только частной собственности, с которой можно получать доход, но и личной, бытовой — что было немыслимо даже в СССР. Именно это подразумевает тотальная концентрация капитала и формирование его единого коллективного владельца из немногих лиц. Эта экспроприация в интересах верхушки будет осуществляться не только экономическим путем, повышением стоимости жизни, но и прямым государственным принуждением. А потом, в пределе, настанет черед лишения представителей социальных низов собственности на организм и рабочую силу — проще говоря, обращение в новое рабство. Государство уже сейчас начинает каждому гражданина приказывать — пожертвовав чем-то значимым и ранее неотчуждаемым, причем исключительно за свой счет, на свой страх и риск, совершить что-то, что ранее от него не требовалось. А если тот не послушается, то это же государство лишит его благ и прав, которые ранее предоставлялись как само собой разумеющееся, по умолчанию. Экономическую, производственную основу такой невиданной концентрации власти и собственности создадут за счет новых технологий, которые будут работать только централизованно, как единая целостная структура. Останется немногочисленный владетельный класс с разной ранговостью. Его верхушка будет всё определять. А внизу, в аду полной безнадежности, будут копошиться массы рабов, лишенных субъектности. Посредством техноконтроля всех рядовых граждан обратят в коллективную частную собственность нового класса консолидированной буржуазии. Экономика спроса и предложения уступит экономике административного распределения. Распределять будут и среди элиты, в зависимости от веса каждого, — это будет элитное распределение. И распределять будут среди низов — и это будет рабское, казарменное распределение. Принудительное жесточайшее лимитирование потребления трудящихся — хотя бы под предлогом ограничения углеродных выбросов.

— Охренеть... — протянул Гена. — Вот уроды.

— В новом мировом порядке, прошу прощения за избитый термин, уже официально не останется места человеку как личности. Всем спустят сверху единое мнение, которого надлежит придерживаться под страхом отключения от жизнеобеспечения. Все буржуазные, гражданские свободы для масс открыто упразднят как «несостоятельные», официально демонтируют правовое государство, объявят ненужным принцип верховенства права. Утвердится абсолютная, не ограниченная никакими нормативами, власть высших лиц, пусть и не в единственном числе, а коллективно. Она будет делать ставку исключительно на грубую силу и открытый террор. Даже манипуляцию отбросят. Если новые технологии позволят подавлять всё силой и навязывать свою волю — то так и произойдет, безо всяких ограничений. Скоро во всём мире, где господствует глобальный капитал, запретят всё, что не приказано властью. Апелляция к свободе, плюрализму и демократии была нужна, когда уничтожали реальную свободу для большинства — советский социализм и производные от него общества. Сейчас хозяева мира уже открытым текстом, не стесняясь, говорят, что всех нас ждет нищета, голод, лишение имущества, тирания, террор карательной машины и массовый мор. Но это затронет не всех. Высшие, собственники капитала, останутся неприкосновенными небожителями.

— Ясно... — сказал Денис.

— Соответственно, наступает тотальный жесточайший запрет на какое-либо противодействие и несанкционированную активность, полное лишение масс всех видов провозглашенных свобод. Даже если они формально и прописаны в конституции, то фактически зажимаются новыми законами и подзаконными актами. У нас этой цели служит серия законов фашизации — например, закон о фейках.

— То есть, получается, взят курс на полное унасекомление народа, введение его в животное состояние? — уточнил Гена.

— Да. У владык нет другого выхода. Их подталкивает к этому как усугубляющийся классический кризис капитализма, падение нормы прибыли, раздувание долговых пузырей, так и наращивание мощи Китая. Поэтому грядет жесточайшее наступление на низы. Вплоть до того, что огромные массы людей загонят в специальные лагеря. Внешнее обоснование всему этому сделают без излишних заморочек. Эпидемия, катаклизмы, кризис. Война, наконец. К пущему удовольствию элит. Террор по площадям, чтоб никто голову не поднимал от земли и не вякал. Массовые политические репрессии по доносам во всех странах, подчиняющихся глобальному фашизму. Туда-сюда будут сновать черные воронки капиталистической диктатуры.

— Многие говорят, что государство уходит, и грядет диктатура корпораций, — произнес Денис.

— Это грубейшая ошибка! — возразил Смирнов. — Все эти запреты и предписания, вся эта диктатура идет не непосредственно от буржуазии, от корпораций, а от государства. Да, оно является инструментом в руках консолидированного высшего капитала. Но его роль неизмеримо вырастет. Именно оно будет главным репрессивным механизмом, инструментом угнетения всех граждан в интересах небожителей.

— Как при том, прошлом фашизме? — уточнил Игнатенко.

— Да, именно так. Тот фашизм был, подчеркиваю, недоношенным... Фашизм — как высшая стадия капитализма. Если ему не помешать дорасти до этой стадии, если не совершить социалистическую революцию, то она наступит неизбежно. Со всеми присущими атрибутами — концлагерем, сегрегацией, геноцидом.

— А народу, в принципе, нравится капитализм, до сих пор... — сказал Дашкевич.

— Так я и не спорю. Российский народ в массе своей очень хотел бы жить так, как в двухтысячных и начале 2010-х. Американский — как во второй половине прошлого века. При самом что ни на есть капитализме. Есть только одна маленькая проблема — владельцы консолидированного капитала не хотят, чтобы народ так жил. Они жаждут вогнать в нищету и полностью подавить население. Развитие производительных сил само по себе отнюдь не гарантирует повышения жизненного уровня масс. И если в капстранах с 50-е по 70-е годы это совпадало с направлением оси времени, то еще не факт, что так будет всегда. Сейчас цель элиты — сделать так, чтобы непосредственные производители ничего не имели, получали физиологический минимум и работали в полную силу, на износ. Правящий класс убежден в недопустимости стабильности и уверенности в завтрашнем дне для всех. Низам суждено выживать и пребывать в постоянном стрессе, у них должно всё забираться, а их уровень жизни — постоянно падать. Согласно новым правилам, у всех тех, кто является простым работником, не подчиняющим себе волю других, может быть лишь минимальный объем благ, достаточный для выживания, но не для развития. Исключение пока сделали только для высококвалифицированных. Элита жаждет, чтобы рядовые во веки веков оставались беззащитными, чтобы можно было с ними делать всё, что угодно: грабить, калечить, травить, запирать, сгонять с мест, убивать.

— В принципе, тенденция лишения масс людей их бытовой собственности прослеживается, — подтвердил Гена. — Раздаются голоса, мол, зачем она нужна, лучше всё брать в аренду. Люди не будут привязаны к месту, к недвижимости, к крупным вещам вроде машины, получат свободу.

— Ха-ха... Свободу, при закрытых границах, ага, — усмехнулся Иван. — Свобода без материального обеспечения — ничто. И, говоря о лишении людей собственности, надо понимать, что на самом деле она сконцентрируется в руках консолидированного капитала. Останется частной, а не перейдет в распоряжение общества в целом. А если кто-то из низов что-то не то вякнет — то лишится всего за одно мгновение, одним кликом. Это к вопросу об иллюзиях многих людей «открыть свое дело» и разбогатеть.

— Будут душить? — предположил Денис.

— Уже вовсю душат. Во всех странах, кроме немногих свободных от их власти. Небожители, то есть бенефициары консолидированного, глобализирующегося капитала, будут всё сильнее закручивать гайки в отношении простых людей. И при этом жесточайше, показательно, по беспределу расправляться даже за выражение сомнения в правильности действий владык. Наступает пора лишения населения даже формально провозглашенных правовых гарантий, наступает примат целесообразности в интересах высших лиц, олицетворяющих олигархический государственный капитализм.

— Ты снова упомянул этот термин, как и несколько дней назад, — напомнил Гена. — Это ведь из Ивана Ефремова?

— Совершенно верно. Из «Часа Быка». Ефремов был настоящим ученым, провидцем, гениально предсказал эволюцию капитализма к его предельной точке. За это и его лично, и особенно этот его роман ненавидят элиты. И те, кто готовил слив социализма в советских верхах, его как раз травили под предлогом того, что он якобы написал «памфлет» на СССР. Но это, конечно, бред.

— Читал много лет назад, впечатлило, — произнес Денис.

Они некоторое время помолчали, обдумывая тему.

— В общем, на наших глазах целенаправленно снижается жизненный уровень масс, превращаемых в новую нефть как в России, так и в остальных капиталистических странах, — сказал Иван. — Ибо лишь обездоленный человек, у которого отобрали не только «пай» в средствах производства, но и личное имущество, — идеальный и рентабельный раб. Уже сейчас сдувается потребительский сектор. Но поскольку большая часть мировой экономики принадлежит уже фактически консолидированному конечному бенефициару, то для него не имеет значения, что какие-то отрасли погибнут, как, например, сфера массовых услуг, международный массовый туризм. И вообще любые решения могут приниматься даже в ущерб, кажущийся ущерб, конкретному отдельно взятому активу. Для консолидированного капитала это не имеет никакого значения, он, как правило, исходит из максимизации выгоды в целом, и фактически решения носят политический характер. Эта тенденция еще не абсолютна, но уже может превалировать над интересами отдельных активов. Это всё равно что перекладывать деньги из одного кармана в другой в пиджаке одного и того же владельца.

— Это будет вырожденный капитализм, так? Его последняя фаза? — уточнил Гена.

— Да, очень меткое слово — вырожденный. В этой вырожденной стадии капитал станет предельно, абсолютно консолидированным, его коллективным владельцем будет узкая прослойка, причем личная «доля» будет зависеть от ранга, частично завоёвываемого, частично передаваемого по наследству. Производство, принадлежащее консолидированному капиталу, будет осуществляться преимущественно автоматикой. Типичный для нынешней формации механизм индивидуального найма отдельным капиталистом свободного пролетария с его рабочей силой навсегда уйдет в прошлое. Высший класс станет фактически новым дворянством с возрождением аристократических традиций и ритуалов на новом витке. Развитие на всей планете остановится, как только станет технически возможно сохранять тело в безопасности, обеспечивать вечную молодость и бессмертие. Разумеется, это не для всех, а для владык. Это будет вырожденный по сравнению с подлинно посткапиталистическим мир. Планета Торманс, но с полной автоматизацией. Именно такой исход грозит человечеству, если средства производства, в том числе новые, останутся в частных руках, в руках немногих. Капитализм будет, если не наткнется на противодействие со стороны социалистических тенденций, идти по направлению именно к этой высшей и последней точке.

— Расскажи поподробнее про эту стадию, — попросил Гена. — Например, какая там будет производственная система?

— Ну... давайте вместе набросаем, помозгуем. Ты ведь инженер?

— Да, — сказал Игнатенко.

— И я тоже, по базовому образованию... На повестке дня — разработка и внедрение средств производства, олицетворяющих новую стадию автоматизации физического и умственного труда. Давайте зайдем с того, что развитие науки и техники, хоть и крайне криво, но всё же идет. И, думаю, надо исходить из того, что рано или поздно в рамках нынешней капиталистической системы появятся принципиально новые средства производства. Во-первых, они смогут буквально заменить человека на всех физических работах. Это либо электронное управление машинами различного рода, без присутствия человека-оператора. Либо — там где нужно более тонкое воздействие, которое сейчас выполняется человеком, — это будут малогабаритные гибко выстраиваемые системы, с открытой архитектурой, как в компьютерах, с легкой взаимозаменяемостью узлов под каждую задачу. С массово стандартизированными манипуляторами различного рода, с датчиками. Обязательно с хорошей энергетической автономностью и мобильностью.

— В принципе, это уже есть, но, я бы сказал, в зачаточном состоянии, — сказал Гена.

— Разумеется, — согласился Иван. — Делаются только первые шаги в этом направлении. Конечно, глобальный капитал вовсю осваивает рынок малооплачиваемой рабочей силы на всех континентах, и поэтому не особо заинтересован в форсированном развитии таких технологий. Ну, и самим этим технологиям еще предстоит совершенствоваться. Но вектор обозначен. Об исполнительных механизмах и датчиках я сказал. Теперь о том, как такое хозяйство будет управляться. Это будет как автономное оперативное управление силами нейропроцессора конкретного роботизированного механизма, так и привлечение ресурсов управляющего облака, которое может быть сколь угодно распределенным, обширным и развитым. Через потоковый обмен данными по беспроводному каналу — от датчиков к этому ядру и обратно к манипуляторам.

— А что это за управляющее облако? — уточнил Денис.

— Да сколь угодно большая интегрированная база актуальных данных, знаний, алгоритмов, технологических карт, управляющих процессов, трудовых навыков. Постоянно пополняемая — как усилиями людей-специалистов, так и собственными автоматизированными усилиями. Самообучающаяся в режиме реального времени, использующая и учитывающая повседневный практический опыт в каждой точке. Самоструктурирующаяся. «Поедающая» данные извне, из интернета, из книг. Единая на всю корпорацию, или даже на конгломерат корпораций. Она же осуществляет не только управление физической работой, но и замещает нынешний массовый умственный труд.

— То есть такой синтез множества оконечных гибко настраиваемых механизмов и управляющего мозга-мегаоблака даст новое качество общественного производства? — предположил Игнатенко.

— Абсолютно правильно. Это будет либо технологическая база социализма на новом витке развития, либо технологическая база фашистского неорабовладения. То есть капитализма в самой последней и предельной фазе развития.

— Это интересно. Хотя, конечно, слабо верится, что нынешняя система создаст нечто подобное, — скептически произнес Денис.

— Будем надеяться, что капитализм до этого момента захиреет и рухнет, и такая производственная платформа самым что ни на есть органичным образом будет принадлежать и служить солидарно всему народу в рамках нового социализма. Очевидно, что средства производства такого уровня развития требуют единства собственности и единства планирования, что разрозненных экономических агентов уже просто не останется, такое распыление будет считаться устаревшим. Вопрос только в том, кто станет собственником всего этого — весь народ в равной степени, как при социализме, или же узкая прослойка властителей. Каждому из которых, очевидно, предоставят неравный доступ к благам — в зависимости от ранга в этой коллективной системе. Иерархия господ сохранится и среди господ, это же очевидно.

— Ну да, это понятно... — сказал Гена. — Это, получается, предельная высшая стадия развития капитализма? Ну, если не будет революции и если новый социализм не обобществит все средства производства? А, может, это новая фаза эксплуататорского общества? Посткапиталистическая?

— Хороший вопрос. Склоняюсь к тому, что всё же нет. Это будет всё тот же капитализм, только его отрицание в предельной точке. Вырожденное состояние. Которое может растянуться на неопределенно долгий срок при отсутствии сильного социалистического противодействия. Вообще, социализм, на мой взгляд, неправильно сводить только лишь к преддверию коммунизма, к эпохе его построения. Да, и это тоже, это очевидно и логично — период всеобщего совладения и солидарного труда всех на общее благо в любом случае должен быть перед построением полного коммунизма. Я придерживаюсь, пусть и формально еретического, но, думаю, не лишенного здравого смысла подхода к определению социализма. А именно — социализм это возможный, в принципе, в любой момент на оси времени классовой эпохи человечества способ организации общественного производства и распределения, для которого характерно равное совладение и ориентация на общее благо. Без деления на высших и низших, без того, чтобы одни были почвой или топливом для других, без того, чтобы одни определяли судьбы других людей, бросая их на войны или работы в своих частных интересах. Такое общество может существовать параллельно обычному, классовому, с делением на элиту и простонародье, оно может возникать, хоть и с малой долей вероятности, то тут, то там, в зависимости от сочетания многих факторов. После того как мейнстримом стало классовое общество, после того как олицетворяющие его государства сожрали все остаточные общинные структуры, до которых смогли дотянуться... да и эти структуры, по сути, оставались на самом примитивном уровне и везде испытывали тенденцию к разложению и разделению на знать и прочих... иногда всё же возникали и социалистические как бы социумы. Локально. Вернее, конечно, протосоциалистические. Естественным для этой эпохи было, конечно, классовое общество.

— Классовое общество может сконцентрировать ресурсы в одних руках, создать упорядоченную систему, мобилизовать массы людей — в гораздо большей степени, нежели в разрозненных общинах, которые, по сути, напоминают, хоть и спокойную, но всё же низкорослую траву, или даже планктон, без развития, — сказал Гена.

— Правильно, ты очень чётко уловил принцип. Классовое общество способно организовать такие проекты, так разрулить процессы, согласовать интересы, как в общинных структурах просто невозможно. Ну, так вот. Иногда всё же удавалось на определённых витках развития, локально и временно, в рамках уже классовой цивилизации, вернуть в той или иной степени общинные принципы, построение общества на основе равенства и одинаковой ценности каждого добросовестного участника. Это древний Чатал-Гююк на территории современной Турции — что интересно, сначала там выделилась знать, принялась угнетать народ, а потом ее свергли, и социальное равенство продержалось целых две тысячи лет. Позже было еще много подобных обществ, на разных стадиях развития. Ну, попытки, с той или иной степенью успешности. Например, «Город Солнца» в Пергаме — продолжавшееся считанные годы правление Аристоника, Эвмена Третьего. В начале новой эры — в какой-то мере ранние христианские общины. В средневековье — общины Мюнцера, Дольчино. Общины парагвайских иезуитов, а потом на этой же земле несколько десятилетий просуществовало очень интересное государство, независимый Парагвай — до того, как объединёнными усилиями его задавили соседи.

— Интересно... — сказал Гена. — Расскажешь?

— Обязательно. Захватывающая тема. В том числе ради этого я в свое время выучил испанский, изучал первоисточники... Ну, так вот. Чем менее развиты производительные силы, чем менее развиты технические средства управления и обработки информации, тем в большей степени эти социалистические построения являются — да и выглядят — неестественными, «белыми воронами». На фоне «естественного» классового построения.

— А почему? — поинтересовался Денис.

— Думается, потому, что чем слабее развиты производительные силы, тем меньше прибавочного продукта достается единому управляющему центру. А это всё же не только сверхпотребление элиты, но и парирование внешних вызовов, дальнейшее развитие тех же производительных сил. А также выход общества на уровень абстракции, рефлексии — то есть наука и искусство. Для этого, очевидно, нужен освобожденный от непосредственного производительного труда особый слой людей. И вот тут дилемма. Если держать массы трудящихся «в черном теле», то этот центральный «фонд» будет жирнее. А если им оставлять всё необходимое для более-менее нормальной жизни — то при низком уровне развития производства этот «фонд», увы, будет тощим. И такое общество — Гена правильное сравнение привел: «трава», «планктон» — в целом будет сравнительно бедным и примитивным. И, соответственно, гораздо более уязвимым перед любыми вызовами. То, что на протяжении тысячелетий господствующий класс отбирал у низов всё подчистую, — это, надо признать, неизбежная и тяжкая плата за социальное развитие. Большинство фактически было обречено на заклание, на то, чтобы стать жертвой ради блага высших и их возможности определять судьбу всего общества. И залог того, что конкретное государство не будет завоевано другим — тем, которое способно к соответствующей беспощадной мобилизации.

— Ясно... — сказал Игнатенко.

— Однако общество постоянно развивается, совершенствуются его производительные силы. Растет производительность труда и, соответственно, прибавочный продукт. И, значит, с течением времени ориентированные на социальное равенство прорывы — возникающие, по-видимому, под влиянием сплачивающих всех участников сильных идей, под управлением авторитетных альтруистических пророков, вождей, организаций, способных навязать свою повестку в кризисные для старого построения моменты, — становятся всё более естественными и удачливыми. Резюмируем: с ростом производительных сил и, соответственно, с увеличением прибавочного продукта вероятность возникновения островков социализма планомерно повышается. Это, кстати, претендует на то, чтобы стать сформулированной закономерностью.

— Согласен, — произнес Денис.

— А с возникновением промышленности как единой национальной и даже транснациональной структуры, с формированием индустриального пролетариата — и, соответственно, с качественным рывком производительности труда — такая вероятность измеряется уже не долями процента, как раньше, а процентами и даже десятками процентов. И вот — Парижская Коммуна. Она не продержалась и ста дней, но, тем не менее, задала вектор и подарила прогрессивным силам бесценный опыт. И совсем скоро история снова дала шанс социализму. Из-за обострений противоречий между старым и новым укладами на фоне изматывающей мировой войны вероятность социалистического перехода приблизилась к ста процентам в России, ставшей «слабым звеном». В таких обстоятельствах важно, ухватят ли этот шанс те силы, которые хотят социализма и готовы повести страну по этому пути. Тогда, в 1917 году, как мы знаем, у большевиков всё получилось. СССР стал локомотивом социального прогресса на целых семь десятилетий. Сразу после жесточайшей войны в середине двадцатого века произошло расширение мировой системы социализма. Она развивалась — то быстро, то медленно, но всё же расширялась. Но в восьмидесятых произошел неестественный откат назад, социалистические завоевания в СССР, Европе и ряде других стран оказались отброшены.

— А почему? Такая мощная страна — и пала за считанные годы... — произнес Гена.

— Это сворачивание социализма, и я имею все основания так утверждать, было искусственным, заранее спланированным, осуществленным посредством волевого решения. Проще говоря, предательства. Да, на базе, конечно, естественных трудностей роста, кризисных явлений — но вполне преодолимых при наличии у верховной власти желания сохранить социализм. Белоруссии удалось «отбиться» и вернуть, хотя бы частично, эти завоевания и идеи, пусть и формально под другой вывеской, уже через три года после всеобщего развала. Некоторые страны вообще так и не пали — КНДР, Куба, Вьетнам. Тот же Китай, как мы уже говорили, постепенно, поступательно развивается как государство с социалистическим целеполаганием, как потенциальное ядро новой мировой социалистической системы, уже на новой технологической базе, более совершенной по сравнению с той, которой располагал советский социализм. Просто о его потенциале и его миссии пока еще рано говорить. Поэтому сейчас самое важное для нас — не допустить разгрома Китая, ставить палки в колеса всем силам, которые хотели бы послужить боевым холопом в угоду глобальному фашизму. И вот, если удастся в наших интересах преодолеть этот кризис, то наступит стратегический перелом. Чем более развитыми в дальнейшем будут производительные силы, тем более неестественным, выморочным будет выглядеть уже не социализм, а капитализм — и вообще элитарное, разделенное общество как таковое. Тем слабее оно будет. Тем сильнее и естественнее будет социализм. Именно он, а не классовое общество, отныне будет в мейнстриме.

— Сейчас ведь прибавочный продукт, как я понимаю, велик? — предположил Гена. — И поэтому социализм становится всё более и более адекватным времени?

— Не просто велик, а колоссален. Производительность труда благодаря новым средствам производства растет неудержимо. Характерный пример — на современных автозаводах рабочий отрабатывает дневную зарплату за полчаса. Остальное же время вкалывает на собственника. И если каждому дать справедливую долю в прибавочном продукте, то большинство сможет вообще не работать. Да, многие вполне справедливо решат, что пусть они будут, раз им всего хватает, жить более-менее нормально, а на собственников пахать не надо — или работать по минимуму. Вообще, мало кто захочет работать, если представится возможность не работать, в такой заведомо несправедливой социальной реальности и в таком статусе. Когда большинство — никто, лишены хозяйских прав, когда за них всё сверху решают. А это грозит господам тотальным крахом. Именно поэтому, несмотря на рост производительности труда, целенаправленно сокращается зарплата, не уменьшается рабочая неделя, повышается пенсионный возраст. Это, конечно, приводит к тому, что систему на фоне подобных противоречий начинает лихорадить. Но владыки, вместо того, чтобы смягчить ситуацию, напротив, еще сильнее закручивают гайки, пытаются тотально ограбить массы, сконцентрировать в своих руках абсолютный максимум капитала и благ. Возникает порочный круг: прибавочный продукт будет всё больше и больше уходить на то, чтобы силой удержать существующее положение вещей, а далее — инициировать рывок туда, где, по мнению господствующего класса, им ничто не будет угрожать.

— Что за рывок? — уточнил Гена.

— Так мы об этом только что говорили. От перспективы вполне вероятного тотального обрушения глобальный правящий класс намеревается удрать в спасительный для него режим полной консолидации капитала и абсолютного контроля над каждым подвластным. В олигархический государственный капитализм, в то самое фашистское неорабовладение. У них просто нет иного выхода, кроме как следовать этой, в общем-то, объективной тенденции. Иного от них ждать бессмысленно — по-другому они управлять не хотят и не умеют. Именно с этой целью они и затеяли так называемую пандемию. Хотят с помощью искусственного интеллекта и цифровых средств контролировать каждый шаг пролетариев. Хотят даже, чтобы уже и организмы людей стали собственностью элиты. Поэтому вопрос стоит так — или человечество валится в пропасть, или этот изживший себя строй уходит, пусть и с большой кровью, на свалку истории, освобождая место восходящим силам. Очевидно, что в случае усиления противоположных капитализму, социалистических тенденций, за которыми эти силы стоят, буржуазные режимы неизбежно, закономерно перейдут в разряд остаточных, доживающих последний век. И перед всем человечеством распахнется путь к коммунизму. К полному коммунизму — и как раз с этой страницы и начнется подлинная история человечества.

— Полный коммунизм... — сказал Дашкевич. — А какой облик будет у него?

— В перспективе коммунистические средства производства, по всей видимости, будут представлять собой универсальное управляемое вещество. Модифицированная, возможно, на субатомном уровне, «умная масса», способная, используя заключенную в ней самой внутреннюю энергию, за несколько секунд произвольно трансформироваться в любой нужный человеку, группе людей, всему обществу конечный предмет, статичный или движущийся. А также прекращать существование этого предмета, если в нем в данный момент ни для кого не будет нужды. Что за предмет? Помещение со всеми удобствами, пища с посудой, средство передвижения, оснащение для отдыха, развлечений, тренировок, самосовершенствования, сохранения и укрепления здоровья. Доступ к информации, причем абсолютно любой, кроме приватной, — напрямую через мозг. Индивидуально или коллективно, в режиме реального времени, вне зависимости от места физического обитания каждого индивида. Расширенная всеобщая память, глобальная искусственная интеллектуальная среда, к которой индивидуальный разум каждого получит мгновенный доступ. А если один человек или группа людей придумают, сотворят что-то полезное, то это будет интегрировано в общую среду, станет доступно всем, применено, внедрено на практике. Всё вместе это станет фактически единым планетарным космическим сверхорганизмом, своего рода «солярисом», только не замкнутым на себя, а наделенным исполнительными органами. Причем без упразднения индивидуальности отдельных лиц, которые задают цели и выражают волю к развитию. Тут элитарного параллельного варианта нет в принципе, тут коммунизм будет проявлять себя как полный, без всяких условий и ограничений, эгалитаризм, без деления на высших и низших, без альтернатив. Вопрос в том, родится ли такое человечество, будет ли оно способно в ближайшие десятилетия преодолеть притяжение классового общества, не законсервирует ли элита, мобилизовав перед такой угрозой все силы и ресурсы, развитие на последнем рубеже — там, где будет единый, принадлежащий одному коллективному владельцу, автоматический производственный и информационный комплекс.

— В этих условиях, если речь идет об элитарном, классовом, капиталистическом обществе, наемные работники уже не будут нужны, так ведь? Ты вроде уже упоминал, что на новой производственной базе не будет типичного для капитализма механизма эксплуатации рабочей силы, — сказал Денис.

— Наемные работники, не имеющие иного выхода, кроме как продавать свою рабочую силу — да, по-видимому, прекратят свое существование в этом качестве. Останется капитал в его предельном развитии, в последней точке, перед неизбежным крахом. Но, повторяю, если ничего не делать, господствующий класс своей волей теоретически сможет сохранить такое состояние на тот или иной срок, прежде чем всё рухнет. Это только мои предположения, я на них не настаиваю. Поживем — увидим, если доживем... Это будет своего рода черная дыра в конце траектории развития капитализма, где остановится развитие, где всё будет омертвлено. Повторяю — если капиталу удастся подавить зоны альтернативного, социалистического развития, захлопнуть, образно говоря, крышку гроба над всей планетой. То есть сделать невозможными любые протесты низов, забастовки и восстания, а также военным путем подавить государства, олицетворяющие альтернативу, прежде всего Китай.

— Это возможно? Звучит крайне пугающе, — сказал Гена.

— Теоретически да. Если высокотехнологические средства позволят, то со временем каждого человека можно будет контролировать двадцать четыре часа в сутки в режиме реального времени. И его собственный организм будет под контролем, чем-нибудь нашпигован. Датчиками, средствами контроля активности — вплоть до отключения жизни дистанционно, одним кликом. Введут тотальный контроль над каждым подданным для предотвращения любой гражданской и экономической низовой самоорганизации. Все идеологии, выступающие за равенство людей и против эксплуатации человека человеком, против превращения одних людей в топливо для других, будут строжайше запрещены, а приверженность им — караться смертью. Думаю, рано или поздно дойдет до того, что под такой запрет попадут и традиционные религии. Или их модифицируют до неузнаваемости. Цель владык — отринуть не только социализм, но и наследие Просвещения, и даже убрать чисто формальные, на словах провозглашенные минимальные христианские ограничения на власть элиты, утвердить новое язычество, фактически разновидность сатанизма. Гитлеровцы, кстати, это варево готовили в свое время.

— Ужас... — произнес Дашкевич.

— Это объективное развитие, если буржуазия будет сохранять власть. Консолидированный частный капитал будет стремиться присвоить себе всё, что ему пока не принадлежит, — сначала, разумеется, активы неподконтрольного малого и среднего бизнеса. Чтобы все люди стали зависимы от капиталистического государства. А потом настанет черед личного имущества всех представителей низов. А потом — их биологических тел и рабочей силы. Правда, при таком технологическом базисе рабочая сила особо не будет нужна. Прибавочная стоимость, которая создается только трудом пролетария, присваиваться не будет — соответственно, не будет наращиваться в нынешнем виде капитал. Развитие капитализма как такового остановится. Но это не значит, что система автоматически рухнет. Ведь будет и карательный механизм. Тоже могущественный, высокотехнологичный и автоматизированный. В руках собственников. При прогрессе техники, позволяющей обойтись без работников, возникнут и будут применяться технологии тотального контроля и подавления тех, кто отчужден от собственности. Возможно, что новая элита устроит себе Эдем на этой основе — у немногих коллективных собственников, свободных людей, будут все мыслимые блага, произведенные автоматически. Элита будет предаваться гедонизму, причем самому что ни на есть дегенеративному — ибо субъекты с мотивацией павиана даже самые высокотехнологические средства в своих руках будут использовать соответствующим образом. Сложно предсказать, насколько это затянется.

— А какова тогда будет роль простых людей, низов? Если, конечно, они останутся... — сказал Игнатенко.

— Значительную часть, конечно, просто уничтожат. Кого-то подвергнут изуверским медицинским экспериментам. Ведь господам будут нужны технологии вечной молодости, бессмертия, каких-нибудь новых телесных сверхспособностей. Кто-то станет своего рода дворовым крепостным, прикрепленным к каждому конкретному господину, новому дворянину, в зависимости от его ранга. И количество таких крепостных в услужении будет ранговым маркером господина, такой слуга каждому будет предоставляться консолидированным капиталом, то бишь государством, в соответствии с рангом в общей иерархии и заслугами. Это будет даже не столько домашняя прислуга, сколько объекты сексуального рабства, садистской власти, куража. И, что характерно, это будут именно такие же точно люди — да, скорее всего, специально телесно модифицированные, биологически редуцированные, оглупленные, заведомо покорные, — но потенциально такие же, как и господа. Это даст особое чувство такому господину — что он властвует над подобными себе. Ему будет крайне важно иметь в рабах именно тех, кто потенциально может стать такими же, как он, а не человекоподобных роботов, — ибо это, и только это, дает ощущение величия. И это важно не только господину индивидуально, а всему господствующему классу в целом. В этой системе масса рабов понадобится даже не как рабочая сила, а просто по аналогии с термодинамической системой, которая нуждается в резервуаре сброса энтропии.

— А труда как такового, получается, не будет? — поинтересовался Денис.

— Скажем так — целесообразная социально значимая деятельность. Но, конечно, вырожденная. Она будет иметь, прежде всего, вершительский, управляющий характер. Постановка задач и разруливание частных интересов в ходе постоянного соперничества, клановой грызни за высший ранг. Кто-то да, будет что-то исследовать, творить. Но, думаю, при таком подходе, при принципиальном неравенстве, даже среди тех, кому сохранят личную субъектность, всё это неизбежно выродится в бесплодные схоластические упражнения, которые будут лишь аргументами в конкурентной борьбе. Хотелось бы, конечно, чтобы это оказалось просто бредом, страшилкой. Но ведь очевидно, что рано или поздно у правящего класса при росте производительных сил в руках окажется столько средств и активов, что они окажутся способны фактически всё население содержать в тюремных условиях, даже не требуя с них взамен труд. Или вообще убить. То есть будут оставлять в живых из милости, превращать, как я уже сказал, в средство бытового наслаждения и статусной меры.

— Невеселая картина... — протянул Гена.

— Это, повторяю, если не будет противодействия, если им удастся всех подавить. На всём земном шаре. Если останется хотя бы одно более-менее сильное государство, которое откажется им подчиниться и сумеет себя защитить, то они обречены. Тогда их свергнут. И этот автоматический интеллектуально-производственный комплекс, который в перспективе создадут, гарантированно обеспечит всех людей всеми доступными жизненными благами и высвободит их силы и разум для свободной деятельности по познанию и преобразованию мира, по расширению его рубежей — в интересах всего общества, совокупно.

— Но пока властвуют те, кто нацелен именно на неорабовладельческий путь... — сказал Денис.

— Пока да. То, что мы сейчас наблюдаем, объективно ведет к этому предельному состоянию. Сейчас мейнстрим таков — государство консолидированного капитала делает всё, чтобы массы обнищали, а потом демонстративно раздает социальные подачки, вместо того, чтобы просто-напросто дать людям единый экономический комплекс, с которого они могли бы без бедности и унижений жить, как хозяева. Как это уже было у нас в стране, причем в экстремальных условиях, на более низком по сравнению с нынешним технологическом уровне. СССР уже нет, некому защитить людей от беспредела. Так что — получите и распишитесь. Ликвидируют средний класс. Средний класс отныне — это в основном начальствующие силовики и чиновники, а остальные — рабы. Изымают личное имущество низов для сдувания долговых пузырей и финансирования перехода в новый технологический уклад. Обращают всех, кроме элиты, в зависимое сословие новых крепостных с тотальным цифровым и биологическим контролем. Готовят войну с Китаем — иначе он станет локомотивом перехода в новый уклад, но уже по своему сценарию.

— То есть туда могут перейти и силы, альтернативные фашизму? — уточнил Денис.

— Могут. И должны. Если этого не будет, то, как я уже сказал, фашизм победит. Это должен сделать или Китай с КНДР и Белоруссией хотя бы, или... вот что скажу, хотя это уже неактуально... до того, как началась фашизация политических режимов под прикрытием пандемии, сохранялась теоретическая возможность того, что и в нынешних капиталистических странах в недрах существующего строя вызрел бы новый уклад. Зачатки этого уже были в лице того же движения «Опен-Сорс», за открытый и бесплатный программный код. Еще можно упомянуть свободное аппаратное обеспечение. Коллективные вложения усилий и финансов в общие проекты, свободные распределенные системы разработки. То есть краудфандинг и краудсорсинг. Стратегическая задача — выйти на уровень, который даст каждому человеку нормальный стандарт жизни без необходимости отчужденного труда. Но это — если сохранялись бы элементарные гражданские свободы, правовое государство, если у значительного числа людей были бы свободные средства. А такого, как мы видим, уже нет, грядет тоталитарная диктатура с экспроприацией масс. Так что даже если такое и попытается возникнуть, то нынешняя консолидированная буржуазия примется это — ну, в смысле эту независимую кластеризацию представителей низов — яростно пресекать даже не экономическими, а чисто политическими средствами. Если бы не произошло нынешнего наступления буржуазии на трудящихся, то нечто подобное могло бы стать второй возможной волной коммунистической революции в наступившем десятилетии. Первая волна уже началась в 1917 году, с восстания пролетариев в России и на протяжении семидесяти лет олицетворяла социализм, то есть заготовку коммунизма, развивающуюся параллельно капиталистической формации и альтернативно ей, как эгалитарный вариант. Вторая же волна должна была бы развиваться по мере развития средств производства нового поколения. Но, повторяю, в капстранах такого уже не допустят, разработку новых средств производства будут вести исключительно консолидированные буржуазные корпорации. Альтернативно такое развитие возможно на базе только уже имеющихся государств с властью компартий. Либо похожих по сути — например, Белоруссии.

— Ограбление масс и лишение их политических прав нужно консолидированной буржуазии в том числе для того, чтобы на этот период полностью заблокировать массам доступ к собственной повестке межформационного перехода? — предположил Денис.

— Абсолютно верно! Если на пути перехода в новый уклад гегемония будет у консолидированного капитала, у глобального фашизма, то это неизбежно означает деградацию планеты, окукливание, отказ от экспансии. Пресловутая не раз помянутая тормансианская крышка. Разумеется, элите нужно, чтобы ее власть распространилась на всю планету, поэтому война мирового фашизма против Китая неизбежна.

— И это всё на наше поколение упало... — с горечью произнес Гена.

— А Россия... — сказал Дашкевич. — Какая, по-твоему, участь ее ждет?

— На наших глазах идут процессы экономической и политической фашизации. Малый бизнес тут менее развит по сравнению с крупным, и поэтому так сильно его убивать задача не ставится. На Западе же за это взялись мертвой хваткой. А вот контроль над гражданами вполне пригодился бы. Уничтожение среднего класса тут идет через неуклонное падение доходов девяноста процентов населения, да хотя бы и через принудительное выселение по реновации. Кстати, владельцы мира в перспективе хотели бы вообще ликвидировать эту страну. Кроме того, от россиян требуют регулярной выплаты огромной дани глобальному центру. Полным ходом идет деиндустриализация, ликвидация научного и технологического потенциала, декоммунизация, лишение субъектности во всех ключевых аспектах. Но при этом сохраняется военный потенциал, необходимый для давления на Китай и атаки на него, когда дело дойдет — дойдет неизбежно — до войны. Под это и готовится переход власти к Увалову. Сама власть и готовит, делая вид, что борется с ним... Ну, про это мы уже говорили... И, думаю, еще не раз поговорим позже, по мере развития событий.

— И чего они так прицепились к Китаю... — сказал Гена.

— Я упоминал об этом только что. Альтернатива. Мировая альтернатива. Пока остаются неподконтрольные глобальному консолидированному капиталу государства, пусть до поры до времени имеющие с ним договорные отношения, но пользующиеся автономией, — этот фашизм подвержен фатальным рискам. Он полностью отказался от любых практик, на которые был вынужден пойти под давлением «тени СССР». Речь идет о кардинальном повышении доли оплаты труда в стоимости конечного продукта и стимулировании научно-технического развития. Оба этих фактора взаимообусловлены. Но раз доля оплаты труда резко упала, раз уже не нужно соревноваться с мировым социалистическим лагерем в научно-технической сфере, то пошла системная деградация — прежде всего образовательная, инфраструктурная, интеллектуальная. Падение расходов капитала на рабочую силу в условиях, когда для дальнейшего развития хозяйства объективно требуется рост квалификации, предсказуемо ведет к стагнации и замедлению прогресса. Начали нарастать неразрешимые при сохранении нынешних фундаментальных принципов кризисные явления. Капитал, как я говорил, стремится консолидироваться, ограбив всех, кого только можно, и уронив уровень оплаты труда до минимума. Что еще сильнее затягивает систему в эту трясину.

— Понятно, — произнес Игнатенко.

— Когда капитал развивает средства производства, он вынужден прибегать к более квалифицированному и высокооплачиваемому труду, что означает рост себестоимости этого производства. Внедрение машинного труда провоцирует увеличение безработицы и падение платежеспособного спроса, а значит, ведет к кризису перепроизводства. Степень эксплуатации труда повышается, несмотря на рост его производительности. В принципе, капитал неохотно допускает развитие средств производства, которые в любом случае принадлежат частному собственнику, прибавочную стоимость дает лишь недоплаченный труд. Поэтому такие перекосы в развитии. Если же есть социалистическое начало, то это всё принадлежит трудящимся, и они получают со временем всегда больше, трудясь меньше, и перекосов нет. Возьмем Китай. Он уверенно ведет свою линию, он не грабит своих трудящихся, а, напротив, постоянно повышает жизненный уровень, провозгласил победу над нищетой. Целенаправленно стимулирует научно-технический прогресс. Является уже фактически нацией ученых и инженеров. Кстати, ожидаемая продолжительность жизни в Китае выше, чем во многих других странах. Даже выше, чем во всех странах бывшего СССР.

— Потому что не отказался от социалистической стратегии? — предположил Денис.

— Да, конечно. Пусть и взяв пока на вооружение в массе своей капиталистические механизмы. В перспективе при спокойном развитии все антисоциалистические государства при таких раскладах, как я уже сказал, обречены на угасание, на поражение в соперничестве с теми, кто использует социалистические начала как преимущества. Те, кто стимулирует падение доли труда и повышение доли владельца в расходах на продукт, идут против объективных основ развития хозяйства и потому обречены на деградацию производительных сил и инфраструктуры. Налицо невозможность роста производительности труда, невозможность получения отдачи от вложений в высокотехнологический сектор.

— И как хозяева мира могут решить эту проблему? — поинтересовался Игнатенко.

— Двояко. Военным захватом ядра протосоциалистической новой цивилизации в лице Китая. Ведь глобальной олигархии нужно, чтобы на планете не оставалось островков свободы для тех, кому уготована участь скота. А также путем ограниченного взращивания интегрированного самообучающегося сектора высокотехнологических средств производства, призванного в конечном итоге заменить массовый человеческий труд. И одновременно обеспечить тотальный контроль над низами. Хозяева планеты рассчитывают, что это у них получится. По крайней мере, именно такой выход они видят. Любой прогресс производительных сил, особенно на нынешней стадии, органично встраивается в социализм, однако буржуазия использует технологии для насильственного и противоестественного удержания нынешнего социального устройства. Уже даже не манипуляцией, как недавно, а открытой и грубой силой. Идеалом для нее был бы тот самый Торманс с его олигархическим государственным капитализмом, но это всё же слишком противоестественно. Хотя вероятность ненулевая, ибо законам природы не противоречит. Вообще, затягивать ошейник — это в любом случае тупик, трясина, самопожирание. Это олицетворяет инферно классового общества в целом, вне зависимости от его стадии. В нем большинство людей, способных к творчеству, совершенствованию, всегда вынуждены прозябать только потому, что у них нет стартовых условий только лишь по причине «неправильного» происхождения. И насильственное, искусственное удержание уже перезрелого в плане развития производительных сил общества в классовых тисках, что мы сейчас и наблюдаем, порождает именно инферно — вплоть до геноцида.

— Ясно, — сказал Дашкевич. — Логично.

— Вообще, система сверхцентрализации контроля над капиталом, если в его рамках господствует частный интерес, в принципе не обеспечивает устойчивого экономического развития. Она создает растущий дисбаланс между глобальным предложением и глобальным спросом. Снижение цены рабочей силы в пределе до нуля, к чему стремится правящий класс, во-первых, ведет к заведомому фатальному падению ее качества, а, во-вторых, намертво блокирует рост производительности труда. Идет ускоряющаяся деградация производительных сил. Стало быть, наблюдаемые нами поползновения глобального капитала консолидироваться, усилить свое могущество за счет тотального обнуления возможностей низов, за счет утилизации важнейших несущих структурных элементов социума — заведомо тупиковый путь. С большой долей вероятности он приведет к коллапсу на той или иной стадии. Думается, когда Китай обеспечит всем гражданам, независимо от места проживания, будь то на побережье или в глубине страны, сравнимый с советским уровень жизни и социальной защищенности, а это экономически возможно уже в наступившее десятилетие, над миром установится китайская тень по аналогии с исчезнувшей советской. Это грозит глобальному капитализму фатальным срывом его планов. Вопрос в том, кто окажется сильнее и быстрее. Но, но, но... Владельцы глобального капитала могут и мобилизоваться, и просто смахнуть фигуры с шахматной доски, то есть разгромить Китай с помощью России, и тем самым захлопнуть крышку тормансианского гроба над Землей.

— Поэтому ставки сейчас, в эти годы, и поднялись? — предположил Гена.

— Да. Ощущение предвоенного времени. Если глобальная фашистская империя во главе с США не нападет в это десятилетие на Китай и не принудит его к капитуляции на ее условиях, то она проиграла навсегда. И социализм будет расти, пока не опрокинет капитализм окончательно. Без содействия России разгромить китайцев уже невозможно, страна, где мы живем, стала критически определяющим фактором. Значит, ставки высоки как никогда. Ситуация в ближайшие годы будет стремительно обостряться.

— Мда... — протянул Дашкевич. — Но ведь у Китая нет достаточной воли к навязыванию миру своей модели, он и не пытался обрести технологии, позволяющие управлять в глобальном масштабе. Да и воевать китайцы, как известно, не умеют...

— Пока они тянут время — делают всё, чтобы продержаться в мирном формате как можно дольше и отсрочить схватку. Мы не знаем многого, что они там подготовили. И узнаем только в последний момент. Остается надеяться, что миллиард с лишним человек, спаянные волей компартии, не теряли времени зря и свой потенциал сумели использовать в максимальной степени.

— И нас будут толкать на войну с Китаем? — предположил Гена.

— Это неизбежно. Владельцы России будут выторговывать себе у глобальных владельцев как можно более выгодный статус, но лишь до поры до времени. Когда настанет пора, они обратят народ в пушечное мясо уже безо всяких условий. А до того момента будут ввергать простых граждан в нищету и закручивать в отношении них гайки. Параноидально, свирепо, иррационально. Будут запрещать людям высказывать свое мнение и критиковать власть, будут блокировать информацию, карать за распространение знаний, за просвещение. Вот что нас ждет в ближайшие годы. А потом этот карательный аппарат, этот гайкозакручиватель достанется по наследству Увалову. И будут россияне в угоду владельцам России и планеты гибнуть на Амуре. Такие вот дела...

— Эх... — сказал Игнатенко. — Неужели народ этого не видит?

— Народ, похоже, хочет этого. Иначе давно поддержал бы коммунистов, а не уваловцев, — вздохнув, сказал Смирнов.

Над архипелагом вставало яркое, солнечное и жаркое утро. Вдали, на горизонте, виднелись укутанные легкими облачками вулканические горы. Лазурный океан, посреди которого дрейфовала семипалубная яхта «Затмение», был спокоен и безмятежен.

Послышался шум приближающегося вертолета, и через несколько минут винтокрылая машина села на посадочную площадку. Из нее вылез Билл Бутчер, а следом за ним — молодой человек, на вид лет под тридцать. И, наконец, на палубу ступили две симпатичных девочки — лет двенадцати-тринадцати.

Беляков с сыном подошли ближе, чтобы поприветствовать американских партнеров.

— Хеллоу! Ну, сына моего Ронни ты уже знаешь, хоть последний раз виделся с ним восемь лет назад, когда он учился в Вест-Пойнте. Сейчас со мной в аппарате директора национальной разведки. Влад с ним общался, когда работал в посольстве, они закадычные друзья, а еще совсем недавно встречались, в берлинской клинике, по поводу Увалова...

— Да... Время летит, — произнес Беляков-старший. — Помню, конечно. Был он тогда еще юношей. А сейчас окреп, возмужал...

— Это Анхелита, — Бутчер махнул рукой в сторону одной из девочек, яркой латиноамериканской внешности. — Нынешняя пассия Ронни. А это Анастейша, моя... — показал на другую.

— Хеллоу, Анхелита, хеллоу, Анастейша, — в один голос с улыбкой сказали отец и сын Беляковы.

— Как долетели, Билл? — спросил Беляков-старший.

— Отлично. Вечером в Вашингтоне, утром уже в Кона. Выспались в джете превосходно. Эх... райское место, как здорово, что вырвались все сюда.

— Да... С зимы не виделись, с Женевы... — произнес Беляков-старший. — Многое произошло за это время...

Хозяева провели американцев в гостевой блок с двумя апартаментами и общим салоном, где возвышался эксклюзивный рояль, инкрустированный слоновой костью.

— Располагайтесь. Ждем вас на завтрак через час. На самой верхней палубе. Увидите сразу. Лифт вон там, в конце коридора, — показал начальник КОКСа.

— О-кей, Эндрю! — сказал Уильям...

Хозяева и гости расселись в удобных креслах за столом, стоявшим посреди верхней палубы на небольшом возвышении, которое представляло собой медленно вращающуюся платформу — для удобства обозрения окрестностей. Лакей в белых перчатках и маске приносил и уносил изысканные блюда, подливал напитки в хрустальные бокалы. А вокруг платформы, рассредоточившись, на равном расстоянии друг от друга, танцевали четыре нагие лоли — Катя, Ксюша, Анхелита и Анастейша.

— Как твое самочувствие, Билли? — участливо осведомился Беляков-старший.

— Отлично, гораздо лучше, чем до операции. Проклятая одышка ушла совсем...

— Это первая пересадка, да? Рокфеллеру пересаживали раз семь или восемь, я уже сбился со счета. Ну что ж, выпьем, чтобы тебе больше не понадобились.

— Да вроде не должно. Сердце прекрасное. Тщательно подобранное, по множеству параметров. Прямо у живого взято, во время операции. Один молодой спортсмен был так великодушен, что отдал его людям, словно персонаж вашего писателя Горького... Данко, верно?.. После того, как пропал без вести... Вот мне, старику, оно и досталось...

Все четверо расхохотались, оценив остроумную шутку.

— Подлатали меня в одном из наших теневых медицинских центров, сеть которых сейчас активно развивается. Там же идут исследования. На таких же, изъятых из общества, людях. Сейчас в основном актуальны четыре направления. Это боевые синтетические вирусы с заранее заданными свойствами. Окончательная победа над онкологией — разумеется, без утечек технологий в массы. Модификация генома взрослых людей. И, конечно же, замедление старения, его остановка, омоложение.

— Хм... Удастся ли нам омолодиться? — спросил генерал армии.

— Ох... Хотелось бы, конечно. Но это не так просто. Нашим детям, уверен, удастся. А нам... Остается только заморозка.

— Да уж... Тела высших людей хоронят, а мозги консервируют при минус сколько-то там. Бр-р... Вот мозг генерала Волина, светлая ему память, хранится у вас в Штатах. И многих других наших... И ваших, конечно. Но неизвестно еще, оживят ли их.

— Рано или поздно оживят. Наука не стоит на месте. Они проснутся в настоящем эдеме, по сравнению с которым наш нынешний — просто помойка.

— Выпьем за это!

Все четыре сдвинули бокалы.

— Кстати, мой Ронни молодец, — похвастался Бутчер. — Он возглавляет секретную группу по... ну, то что у вас называется «Устранение». Мониторинг, аналитика, внесение представления руководству, после чего исполнение силами особого подразделения. В последние месяцы резко увеличилась нагрузка, но он и его ребята справляются. Все эти журналисты, активисты, блогеры... Нежелательные свидетели тех или иных инсценировок, спецопераций, провокаций... Медики, прочие специалисты, эксперты, осмелившиеся сказать не то... Самоубийства, несчастные случаи, внезапные естественные смерти... А начал он с казни одного киношника — тогда еще не в ранге главы группы, а «в поле», собственноручно... Помнишь, Ронни?

— Да, пап, — сказал сын. — Разве такое забудешь?

— Что за киношник? — спросил Скворцов. — Случаем не Дэвид Кроули?

— Он самый, — подтвердил Рональд.

— О, молодец, не знал, что это ты... Жму руку...

— То, что задумал этот придурок, иначе, как изощренное самоубийство, просто нельзя назвать. Зачем связался с властью, непонятно, вроде талантливый был... Ладно, может, самому и плевать на свою судьбу, но ведь семья... — начал рассказывать Бутчер-младший. — Ну, вы видели трейлер «Серого государства», я надеюсь.

Россияне подтвердили. В сюжете шла речь о том, что правительство США объявило военное положение с запретом на свободное передвижение, всех граждан стали чипировать, обрушили население в нищету. А люди, апеллируя к естественным правам, гарантированным конституцией, восстали с оружием в руках против карателей из национальной гвардии и FEMA... Режиссер, его жена и пятилетняя дочь были найдены застреленными в своем доме. Власти объявили, что он убил родных, а потом себя.

— Да, это смерть гарантированно, — сказал Беляков-младший. — Удивительно, что он так долго прожил после этого манифеста.

— Хотели понаблюдать, как идет проект. В любом случае, съемок не допустили бы. Просто было интересно. И сообщников, которые копились, взяли на карандаш.

— Эти деятели культуры, которые не повинуются нам, представляют определенную проблему, — сказал генерал армии. — У нас в конце прошлого года вышел сериал, практически пророческий. Так там режиссер, видимо, решив отомстить за обыски, которые у него были несколько лет назад, внедрил крайне вызывающую отсебятину, совсем не как в книге, по которой сделана постановка. Будто силовики на территории, где свирепствует вирус, сгоняют людей в автобусы, говорят, что для государственной эвакуации, а на самом деле отвозят на полигоны и расстреливают. И в одном городке, по сюжету, народ восстал и уничтожил этих военных. И все в лес ушли, как партизаны.

— Возмутительно! — воскликнул Бутчер-старший. — И как? Устранили?

— Пока нет. Попридержали выход следующей серии, пока не изменили немного. В начале голос диктора радио говорит, что на самом деле в предыдущей серии были никакие не военные, а экстремисты-провокаторы, пытающиеся захватить власть.

— Остроумно. Вообще, надо казнить за такое, — сказал Рональд.

— Согласен. Но решили не обострять. Хотя, может, потом вернемся к этому вопросу. Много лет назад мы устранили авторов подобного фильма с коммуняцким душком, где сельские работяги принялись убивать уважаемых людей, забравших их землю, и дошли аж до Москвы. Одного через несчастный случай, другого — по болезни.

— Отлично, одобряю, — сказал Бутчер. — Таких надо беспощадно устранять, чтобы неповадно было.

— Всё равно, если кто из деятелей культуры захочет выпендриться и укусить наши порядки, даже ценой своей жизни, он укусит, — сказал Беляков-старший. — Что тут поделать, если есть суицидальный комплекс? Тут главное — чтобы в дальнейшем он больше ничего уже не сделал. И чтобы все вокруг поняли — есть власть. Если власть такое проглотит, то ее после этого никто ни во что ставить не будет. Она должна послать всем месседж. Итальянцы ведь устранили жестоко этого безумца Пазолини еще тогда? Замаскировав под гей-разборку?

— Да, — подтвердил Бутчер. — Ведь его последний фильм — это неслыханное, немыслимое оскорбление строя, всей социальной системы, всех нас. Да, мы такие! И я сам, и Ронни множество девчонок и мальчишек оприходовали за свою жизнь, пускали в расход, когда надоест, самыми необычными и интересными способами... Но выставлять такое на публику, да еще и в столь издевательски-карикатурном виде, как в этом чертовом «Содоме»... Нет, такое невозможно спустить, оставить безнаказанным. Творить такое — это гарантированное самоубийство.

— А, может, человеку просто надоело жить, — вставил Скворцов. — Ну, мы тогда поможем, не вопрос...

— Они, конечно, не опасны, потому что наша власть абсолютна и вечна, нам ничто и никогда уже не будет угрожать, никакие раздающиеся снизу жалкие писки, — произнес начальник КОКСа. — Но они всё же доставляют определенный дискомфорт. А главное — они не покорились нашей власти, не склонили перед ней голову, они бросили ей вызов. Значит, их надо раздавить.

— Полностью согласен, Эндрю, — откликнулся Бутчер.

— Мы скоро возродим, но уже в наших, владетельных, интересах, практику принудительной госпитализации противников власти в психиатрические стационары. Будем делать из них овощей, причем массово, — сказал генерал армии. — Вот, например, какой-то шаман пошел пешком из Сибири, вознамерился дойти до Москвы и изгнать зло из Кремля. Мы с любопытством ждали, пока он доползет от Якутска до Байкала. Наблюдали, как он по дороге обрастал сочувствующими. Задержали, отвезли обратно в Якутск и заперли в клинику. Угрозами и пытками заставили высказать на камеру слова извинения и покорности власти. Но всё равно он уже никогда свободным не будет.

— Правильно, — одобрил Бутчер. — С ними только так и надо.

— Как вообще у вас дела в истеблишменте? — спросил Беляков-старший.

— Отлично. Всё идет по плану. Этого клоуна, которому позволили четыре года погостить в Белом доме, скоро сменит Сонный Джо. Причем он победит с помощью демонстративного мухлежа, чтобы всем показать нашу власть и спровоцировать те силы, которые против глобальной миссии Соединенных Штатов. Соратники Трампа устроят небольшую бучу в Вашингтоне, после чего мы все эти силы разом прихлопнем.

— Прекрасно. Всё, что мы ни задумываем, блестяще осуществляется. Выпьем за это! — воскликнул начальник КОКСа.

— Не всё. Хотя и выпьем...

Все выпили и закусили — каждый по ложке черной икры.

— Эта проклятая Белоруссия... — прошипел Бутчер. — Лукашенко так и не удается убрать. Никакими средствами. Ядро оппозиции за границей, блицкриг не получился, и там сейчас начали бесцельно блуждать по кругу. Да, это в том числе объясняется и тем, что сейчас мы заняты внутренними делами, а проблему отдали на откуп Польше и Литве. А они действуют откровенно дилетантски. Однако мы всё равно держим руку на пульсе. Посмотрим, что будет через несколько месяцев. Если сковырнуть не получится, надо будет, наверно, устранить физически.

— Вы что, хотите вторую Украину сделать? — с неудовольствием спросил Беляков.

— А даже если и так? Это наша зона ответственности. Вы же тоже втихую работаете против Лукашенко, ваши спецслужбы помогают нашим агентам, при каждом удобном случае всаживают режиму нож в спину...

— Мы, в общем-то, не за и не против него в принципе. Если будет нужно, мы его сами устраним, без вас. Мы исходим прежде всего из своих собственных интересов.

— Уверяю тебя, это неважно. Подобные расклады, в том числе белорусский, скоро потеряют для вас актуальность.

— Потеряют?

— Мы скоро дойдем до этого. Будем уже ставить точку в затянувшемся торге... О! Это мне по вкусу!

Лакей принес поднос с фуа-гра, и все четверо приступили к поглощению нового блюда. Несколько минут тянулось молчание.

— Мне сейчас вспомнилось одиннадцатое сентября, — сказал Бутчер. — На днях, кстати, очередная годовщина. Девятнадцать лет назад мы дали старт проекту взятия очередного рубежа власти транснациональных владетелей над этой планетой. Это была феерия! Торжество высших технологий воздействия на сознание и на политическое, глобальное поле! Многое — в первый раз. Виртуальные авиарейсы, инновационная компьютерная графика, филигранный подрыв небоскребов. Я сам был одним из ключевых организаторов сего действа. Наш верный агент Усама бен Ладен сработал превосходно, помог взять под контроль нужные точки планеты. Сейчас он, после инсценировки устранения, тихо и сладко доживает свой век на вилле в Калифорнии, год назад я был у него в гостях, вместе отметили ту годовщину.

— Я вижу, международный исламский терроризм под вами? — спросил Беляков.

— Разумеется. Мы его создали, мы им управляем. Используем как таран для сноса нежелательных для нас режимов, как повод для того, чтобы самим вмешаться военным путем туда, где нужно. Вообще, антитеррористическая повестка оказалась очень востребованной — с ее помощью можно выставить террористами всех, кто посмеет обороняться против наступления глобальной власти. Можно закрутить гайки в сфере безопасности и у нас, и в подопечных странах.

— Вижу, что при раскрутке исламской угрозы, если требуется какая-нибудь провокационная манифестация, вы действуете не очень профессионально. Вы, насколько можно, минимизировали число жертв «9-11». И эти пропагандирующие игиловцев ролики с якобы казнями пленников...

— Про «9-11» всё правильно. Наиболее ценные люди просто не пришли в «близнецы» в этот день. А что не так с роликами?

— Да это же идиотизм! Стоит пленник, гражданин цивилизованной страны, на коленях, что-то бодро говорит на камеру. Потом начинают делать вид, что режут ему глотку. Потом перескок, разрыв монтажа — и вот мы видим уже, как какой-то труп кромсают, непонятно чей. Настолько топорная работа... Неужели ты думаешь, что человек, захваченный, ранее свободный, вот так покорно и живо будет что-то говорить, когда узнает, что его ждет казнь через минуту? Его будет всего корежить, он впадет в истерику, примется в ногах валяться, умолять пощадить. Абсолютной покорности в этих обстоятельствах можно добиться лишь от тех, кто заранее вышколен должным образом.

— Ничего, — отмахнулся Бутчер. — Как вы, русские, говорите — «пипл схавает». Да, если кадры делать непостановочные, то не получится такой зрелищности, будет просто скотобойня: визг, паника, возня. И еще один аспект. На самом деле такой подход — это демонстрация нашей неограниченной силы! Согласись: если мы подсовываем такой откровенный фейк и на его основе начинаем бомбить любую страну, ту же Сирию, то все понимают, что для нас это ничего не стоит, что мы демонстративно не заботимся о правдоподобности, потому что нам это и не требуется. Нам не нужно никого убеждать — мы не убеждаем, а ломаем. Везде. На Ближнем Востоке, на Балканах, в Восточной Европе, в Центральной Азии. Когда захотим, вторгаемся. Когда захотим, уходим. Из Афганистана мы, кстати, через год уйдем, оставим на хозяйстве наших дорогих друзей талибов.

— Да, мы это видим и тоже налаживаем с ними диалог...

— Вот-вот... Да, весь мир сочтет это нашим поражением. Да, ключевые игроки региона, и вы в том числе, запишете это себе в актив. Но не всё так просто. Во-первых, что касается внутреннего состояния страны, то талибы будут идеально управлять ею. Ведь для нас, глобального круга, что главное? Если стране запрещено развиваться, повышать уровень жизни масс, учить людей, то наилучшим режимом станет тот, кто возьмется за эти задачи наиболее последовательно и свирепо. Кто будет поддерживать максимальное социальное неравенство, насаждать мракобесие, архаику, жесточайше давить низы в пользу верхов. Кто абсолютно непримирим к любым левакам. Кто их пытает и вешает. Талибы по всем этим показателям зарекомендовали себя идеально. Почему же мы должны быть врагами? То, что нужно было нам от кампании начала двухтысячных, мы уже получили. Теперь настал черед перезагрузки и инициирования иных сценариев. Там ведь не только талибы будут. Туда ринутся многие исламисты — они-то и послужат ударной силой, оказывающей давление на весь регион.

— На Среднюю Азию? Иран? Синьцзян? — произнес генерал армии. — Синьцзян...

— Ну, вот, мы, наконец, и дошли до ключевой темы нашего разговора. Очень серьезного разговора, Эндрю. Мы его откладывали, но время настало. Да, Китай. В ближайшие годы мы приступим к его... Эх, плохо мне даются такие ваши слова, но это — удачное, меткое слово... У-на-се-ко-мле-ни-ю. Вот! Да!

— Понял... — неопределенно ответил начальник КОКСа.

— Отлично, что понял, Эндрю. Это цель номер один. И маховик, подчеркиваю, должен начать раскручиваться уже сейчас. Нас определенно не устраивает то, что творится у Китая внутри. Неважно, что внешне он пока ведет себя строго согласно договоренностям, соблюдает правила игры, проявляет здоровый национальный интерес на международной арене, не переходя красные линии. Нас не устраивает его потенциальная мощь. Не устраивает категорически. Сейчас его экономика, наука, его армия и военно-промышленный комплекс еще не столь сильны, как будут через десять лет. И поэтому мы должны действовать без промедления. Мы должны жестко принудить Китай к тому, чтобы его внутренние процессы были полностью нам подконтрольны, а излишек ресурсов, в том числе их золотые мозги, они должны отдать нам. И чтобы никаких параллельных, помимо нас, интеграционных процессов. Это наше категорическое требование, это консолидированная позиция глобальных владетелей. Я ясно излагаю?

— Да, Билли, продолжай, — сказал Беляков-старший.

— Мы окружили Китай со всех сторон. Черед за севером. То есть за вами. Время пришло. Ваши владетели тянули время, виляли хвостом, мол, и нашим, и вашим. Мы с пониманием к этому относились, каждый хочет как можно больше богатства и власти, в том числе глобального уровня. Но время не ждет. Счет пошел на годы. В мире идут экономические и политические преобразования. Под это дело нам надо подчинить Китай и сделать нашу власть над планетой абсолютной и непререкаемой. Нашу общую власть.

— А мы, владетельные семьи России, где, по-вашему, будем в этой конструкции?

Бутчер строго посмотрел на Белякова.

— Как я понимаю, ты говоришь не от своего имени, а от имени этих семей?

— Совершенно верно.

— Ну, так вот. Всё зависит от вашей вовлеченности. То, что вы уже приобрели, за вами так и останется. Включение в общие институты? Но я же тебе говорил об этом еще в конце тринадцатого, в Киеве, помнишь? Проявите себя в противостоянии на нашей стороне — и мы примем вас, отведем вам место.

— Когда мы завершали неестественный строй, вы тоже обещали...

— Ну, Эндрю, дорогой мой, ты же понимаешь, что это не так-то просто. Еще раз повторяю, если забыл мои слова: глобальный владетельный круг складывался столетиями. А ты хочешь, чтобы вот так быстро. Мы ценим то, что вы открылись нам. Мы уважаем вас. Пока вы не начали требовать себе сверх того, что может дать естественный ход процессов, мы вас всячески обхаживали. Мы включили вашу страну в «большую восьмерку». Что же касается вхождения в глобальные институты, то туда не принимают, так сказать, «списком». Только конкретные семьи, за которыми стоят активы и вес... А что касается качества и веса активов, которые вы выставляете, то за несколько десятилетий они, скажем так, обесценились немножко... Нет союзников, нет стратегических отраслей... Мы понимаем, конечно, что для нынешней вашей социальной системы то, что наращивалось в рамках красного проекта, просто не нужно, вы оптимизируете структуру, отказываетесь от лишних обременений, и это правильно. Но тем не менее...

— И что же? — неопределенно, но явно недовольным тоном спросил генерал армии.

Бутчер промолчал.

— Ладно. Со временем многие из вас войдут в высший глобальный круг, наберитесь терпения. Процесс идет, пусть и не так быстро, как многим из вас хотелось бы. Но исходите из интересов если не себя лично, то из интересов ваших детей и внуков, — Бутчер приветливо кивнул Скворцову.

— У нас, русских, это называется «включать динамо»... — сказал Беляков-старший.

— Я знаю ваши жаргонизмы. Но выход есть, к нему я и веду. Наш глобальный круг, подчеркиваю, веками скреплялся кровью. Во все эпохи, во всех странах, при всех режимах и идеологиях, самым быстрым и эффективным социальным лифтом для тех, кто готов был себя проявить, была война. Война!

Бутчер немного помолчал, пристально глядя собеседнику прямо в глаза.

— Ну... В общем, так, Эндрю. Мы ждем Россию на войне. Мы посылаем ей повестку. Понятно, что вы торговались, торговались до этого момента, стараясь его оттянуть, чтобы что-то зафиксировать. Ну, мы и фиксируем. Мы забрали себе Украину в прямое владение. Мы ввели санкции против вас. Ну, и вы против Запада — тоже санкции... Но они, право, смешные — ибо бьют по независимому частному малому и среднему бизнесу, фермерам, которые не имеют влияния на власть. А не по консолидированным владетелям. Мы, напротив, рады, что все эти неподконтрольные сдуваются...

Американец удовлетворенно усмехнулся.

— Мы максимально тормозим «Северный поток — 2», — продолжал он. — Вы пытались остановить нас в Сирии — ну и что? Асада мы не свергли, не стали дожимать, а оставили ему страну в руинах. Восстанавливайте ее вместе с Китаем и Ираном, если хотите. Вы поняли, что у вас нет сил всё нам навязать в таком виде, в каком вы хотите? Доходит ли до вас, что мы ничего от противостояния не теряем, а вы теряете всё? Мы понимаем — вы никогда не перейдете красные линии и не сделаете то, что принесет нам реальный имиджевый ущерб. Хотя вы это, признаю, можете сделать, практически ничего не потратив. Например, экранизировать то же «Серое государство». Или рассекретить накопленную еще Советами правду о мистификациях в наших космических программах. Но вы этого, конечно же, не сделаете. Потому что понимаете — торг, пусть и жесткий, идет в рамках нашей общей системы.

— Да, разумеется, — подтвердил начальник КОКСа.

— Эндрю, дорогой мой, пойми: то, что мы от вас хотим, это не наша дурацкая блажь. Это необходимость, и не только в узком смысле наша. Это объективная необходимость ради всех нас, ради сохранения и развития всей мировой системы. А, значит, никаких отступлений не будет. То, что мы от вас хотим, мы сейчас облекаем в форму приказа. Да, это приказ. Но не мой личный, еще раз повторяю. А исходящий из консолидированной воли глобальных владетелей. Вам нужно в ближайшие годы преобразовать лицо вашего правящего режима, чтобы это выглядело как естественная переориентация под насущные глобальные вызовы. Это не прямо сейчас. И я не могу сказать, через сколько именно лет. Но в течение наступающего десятилетия точно. А пока да, можете делать вид, что заигрываете с Китаем, что прислушиваетесь к его мнению по внешней и внутренней политике. Но помните — рано или поздно раздастся зов боевой трубы. И тогда — смена публичной власти и мобилизация на Дальнем Востоке. Именно такая миссия вам отведена в общей схеме. И от нее вы уклониться не сможете. Это жизненно важно для всей системы, не только для нас, но и для вас, раз вы ее неотъемлемая часть.

Беляков молчал.

— Я не говорю, что прямо сейчас надо выказывать враждебность Китаю. Напротив, усыпляйте его, убалтывайте, улыбайтесь ему, развивайте сотрудничество гласное и негласное. Проводите совместные учения — это очень полезный опыт, который нам пригодится в недалеком будущем... Но вот что вы должны начать делать прямо сейчас... Подчеркиваю, прямо сейчас, не теряя ни дня... Это подготовка военной и вспомогательной инфраструктуры. В Арктике — как промежуточное логистическое звено и срединный оборонный рубеж между цивилизованным миром и Китаем. И в Сибири, на Дальнем Востоке — непосредственно на подступах к нему. Вот конкретные данные, — Бутчер достал из кармана флешку и передал ее Белякову. — Там подробный расклад, что, где и в каких объемах, с контрольными сроками. Аэродромы, базы, дороги, энергетика, логистические узлы, склады. Разумеется, БАМ, о котором я вам не раз напоминал до этого, — он должен быть в любом случае двухпутным и электрифицированным на всем протяжении, а то его восточная половина, которая как раз вблизи Китая, до сих пор однопутная и на тепловозной тяге. Севернее БАМа вы проложите еще одну, параллельную ветку от Охотского моря до Южной Якутии. Начнете строить магистраль на крайнем севере Европы. В общем, пока выставляйте это как развитие перспективной территории, упрощение доступа к полезным ископаемым, как сотрудничество с Пекином, выход на дальневосточные рынки, в военном аспекте — противодействие Японии... и нам, мы не обидчивые. Это еще не атака, вы этим самым горшки не бьете. Это пока лишь реализация вашего неотъемлемого суверенного права на развитие и защиту отдаленных перспективных регионов. Никто вам ничего сказать не сможет. Это — ваше. Но помните: не справитесь вы — найдутся другие, России сокращаться не впервой.

— Ладно... О-кей, — произнес Беляков. — Значит, несколько лет...

— Да, несколько лет. Это категорично, — жестко отрезал Бутчер. — И начинайте заранее. Занимайтесь не только инфраструктурой, но и политической системой. Вам надо готовиться к войне. Соответственно, будет много недовольных — значит, на них надо надеть намордник, чтобы их объял ужас, чтобы они ничего не делали и даже не говорили. Вам нужен полный запрет инакомыслия и любой оппозиционной деятельности, не исходящей от самой же власти. Ни осуждать, ни вводить санкции за нарушения прав человека мы не будем, поскольку такие решения в наших интересах. Мы целиком и полностью за вашу власть над Россией. Мы и сами на деле резко против демократизации, против независимости судов, против свободных СМИ в вашей стране, поскольку понимаем, что лишь такими жесткими инструментами, как у вас сейчас, вы можете удерживать народ в повиновении так, как это выгодно нам. Соответственно, мы всегда будем со своей стороны отказывать в помощи тем вашим оппозиционерам, кто искренне выступает за всякие вздорные лозунги. Мы и пальцем не тронем зарубежное имущество ваших чиновников и силовиков, осуществляющих гонения на гражданских активистов, ваших судей, сажающих и поражающих их в правах. Не станем закрывать им въезд в цивилизованные страны. Как бы нас об этом ни просили, мы будем всячески уклоняться и негласно давать понять, что этого никогда не будет. Потому что так угодно нам. И Увалов ведь тоже не декларирует ничего подобного, он выступает лишь за смену персоналий. В общем, ему вы на этом фоне и передадите бразды формального правления на следующем этапе. Новой администрации останется только закрепить всю эту эффективную, блестяще отлаженную репрессивную машину уже под своими лозунгами и, конечно, провести тотальную, радикальную, окончательную декоммунизацию. Так ведь?

— Да, так, — подтвердил Беляков.

— Вы хорошо сработали с инсценировкой отравления, хвалю, — сказал Бутчер. — По итогам поездки Ронни в Берлин и его разговора с Владом мы остались весьма довольны тем, как развиваются события, как идет раскрутка Увалова в качестве деятеля международного уровня. Мы признаём, что вы умеете работать, когда захотите. Эх, красивая комбинация. «Новичок»!

— А не слишком ли топорно? — спросил Беляков. — Мы с самого начала говорили вам, что не надо на «Новичок» ориентироваться, а вы настояли... Это же просто смешно!

— Напротив! Это эффективно, даже если все знают, что «Новичка» как такового нет, что это всего лишь пиар-яд, когда нужно провозгласить какой-то манифест. В деле Скрипалей, в деле Увалова. Да, наука дошла до того, что если нужно кого-то устранить, то его устраняют гарантированно, без осечек. И у нас, и у вас. Есть яды нового поколения, которые ни в одной лаборатории не выявляются. Но тут главное — не отрава, а яркий пиар. Понимаешь? Потому и «Новичок». Он на слуху, а эффективные яды — нет. Эндрю, в пиаре вы от нас безнадежно отстали. Вы способны только коммуняк давить, но против серьезных сил вы в этой сфере как кролик перед удавом.

Они немного помолчали.

Бутчер-старший натянул на лицо добродушную улыбку.

— А теперь о приятном. Насчет того, что глобальный круг принимает периферийных владетелей постепенно. Это естественный процесс. Он касается и вас. У меня сюрприз.

Беляковы заинтригованно смотрели на своего американского друга.

— Влад, мальчик мой, помнишь, три года назад в Вашингтоне на рауте по случаю Дня Благодарения ты познакомился с юной британской аристократкой Сильвией Саммерфилд, моей внучатой племянницей? — продолжил он. — Она дочь лорда-пэра, графа Ричарда Саммерфилда, представителя древнего и знатного рода. По взгляду твоему я сразу понял, что она тебе... скажем так... приглянулась. Их род входит в большую транснациональную семью видных англосаксонских аристократов и собственников капитала. Формально, по протоколу, в Британии титул главы семьи при живом еще отце не распространяется на детей автоматически, но в обыденной жизни на такие тонкости не обращают внимания, и для общества леди Сильвия — графиня. Я недавно поговорил с ней и ее родителями, рассказал о тебе и твоем отце. Они предлагают... предлагают... породниться. Да-да, ты не ослышался, дорогой мой Влад! Породниться! И ей ты тоже тогда приглянулся! Согласись, такой шанс предоставляется раз в жизни!

Беляковы сидели молча, пораженные словами Бутчера.

— И это еще не всё! Я договорился с королевским домом о твоем титуле, чтобы ты вступил в брак не безродным. У тебя ведь есть подданство ее величества?

— Да. Паспорт на имя Влада Старлинга.

— Ну, вот и отлично... А как, кстати, вы выкручиваетесь из ваших же норм законов? Вроде для государственных служащих это у вас с недавних пор недопустимо...

— Мы стоим над законом, Билли. Высшие, если на то их воля, могут не исполнять требований принятых ими же норм по отношению к низшим. Тогда как низшие обязаны беспрекословно выполнять любую волю высших, даже если она формально противоречит законам, — объяснил Беляков-отец. — Что касается прав на иное гражданство, то у нас те, кто входит в так называемый защищенный реестр... его фигуранты даже принадлежащую им недвижимость закрывают под строкой «Российская Федерация»... не обязаны отчитываться ни насчет другого гражданства, ни насчет зарубежного имущества, бизнеса, банковских счетов. В отношении них по этой линии не могут проводиться никакие проверки. Они не могут быть причислены к так называемым иностранным агентам...

— Отлично... Значит, проблем не будет, — удовлетворенно произнес Бутчер. — Влад, дорогой мой! Это волнующий момент в твоей жизни. Я тебе принес радостную весть. Влад! Ты скоро, уже этой осенью, станешь бароном, пэром Великобритании! Мои искренние поздравления, милорд!.. О! Нам несут трюфели! Отлично!

Был поздний вечер. Из госпиталя Наташа приехала в институт к отцу.

— Как Максим? — спросил профессор.

— Поправляется. Кости срослись нормально, гипс скоро снимут. Вместо выбитых зубов импланты вставят.

— Ну, отлично. А как колено?

— Скорее всего, будет еще операция.

Егор Иванович тяжело вздохнул, сочувствуя. В «активе» у профессора было собственное «боевое ранение», полученное в схватке со змагарами. Проще говоря, фингал. Правда, он уже практически прошел.

А прошлой ночью объявилась новая напасть: кирпичом разбили стекла в машине Надежды Кирилловны. Она, как и другие ее коллеги-судьи, рассматривала дела участников беспорядков и выносила решения — как правило, в виде штрафов и административных арестов на несколько суток.

Далеко, правда, вандалы уйти не смогли — попались на глаза милицейскому автопатрулю. Пытались бежать, но их догнали. Оказалось — двое шестнадцатилетних школьников. Как говорится, «попавших под влияние деструктивных телеграм-каналов». Теперь пацанам придется отвечать перед законом. А их родителям — платить...

— ...Как сегодня? Поглядим? — спросил профессор, решив переменить тему.

— Да, давай. Хочу посмотреть, как там эти «вершители» Беляковы поживают... Ну, которых я видела перед Днем Победы.

— Хорошо. Надеюсь, получится. Вижу, ты уже освоилась.

— Да, пап. Только удовольствия мне это не приносит.

— Понимаю. Но это нужно. Ведь этих бандеровцев удалось-таки в тот же день взять.

— Если точнее, на следующее утро, перед рассветом. Схватили с поличным, когда возвращались с погромов. С орудиями преступлений. Да-а... Когда дядя Гриша сказал, что на топорике удалось найти ДНК из крови Максима, я испытала ни с чем не сравнимое чувство. Это действительно работает... Даже не верится... И все они, кстати, действительно нелегально перебрались через границу... Ну, а раз нелегально — то...

— А нечего к нам лезть, — сказал профессор. — Тут им не Украина, они что-то попутали... Гриша еще не знает истинного источника? Не догадывается?

— Нет, конечно. Да и как? И пока, согласна с тобой, не надо. Это только первичная наработка, испытания. Да и не может это полноценно заменить весь привычный ему разведывательный, аналитический аппарат. Скорее как дополнение, уточнение.

— Да, естественно. Надо в любом случае пока наблюдать и испытывать. Раскрыть карты всегда успеем.

Девушка и ее отец немного помолчали.

— Ну что, готова?

— Да.

— Тогда располагайся...

Наташа рассчитывала увидеть осеннее Подмосковье, респектабельные особняки к западу от российской столицы, ухоженные сады и газоны, бассейны и фонтаны. Но вместо этого перед ее взором неожиданно открылся залитый утренним солнцем бескрайний океан. Когда в Минске почти полночь, на Гавайях только первая половина дня. Дата та же — те края встречают и провожают текущий день одними из последних...

Вскоре, однако, компьютер, собирающий показания датчиков, выдал сигнал тревоги. Это означало, что сеанс надо немедленно прекратить. Такое случилось в первый раз.

Наташа «очнулась» — и, с округлившимися от ужаса глазами, с трясущимися руками, кинулась на грудь отцу.

— Папа, папа! Папочка! Нет! Это невозможно! Это всего лишь кошмарный сон!

Слезы полились у нее из глаз.

— Что, что случилось, Наташенька? Что ты увидела?

— Это страшно, это настолько страшно! Ты не представляешь! Как они могут? Это не люди! — сквозь рыдания произнесла Наташа. — Папа! Это не люди! Я всё это видела! Всё видела! От начала до конца!

— Что видела, что?! Скажи! Дочка, тебе плохо? Приляг. Давай ты примешь успокоительное. Может, даже укол сделаю, раз такая реакция.

— Ладно, пап, я постараюсь справиться сама. Но, если можно, отвези меня домой, я за рулем никакая буду.

— Конечно, отвезу. Но что там? Сейчас расскажешь — или, может, позже, если тебе тяжело?

Наташа долго смотрела отцу в глаза.

— Папа, слушай. Я до этого вообще не представляла, что скажу такое. Но я это скажу. Папа! Они не должны жить. Они не должны жить!

Приятная волна Сладкого Пробуждения вынесла Влада из объятий сна ровно в семь утра — как он и приказал Ксюше накануне. Благодарно поцеловав девочку, замначальника КОКСа улыбнулся и тихо произнес:

— Ну, давай в ванную, и наверх. Завтрак через полчаса.

Лоли еще не знала, что это была их последняя ночь.

Накануне днем Ксюшу и Катю отдали в распоряжение двух высоких гостей — на несколько часов тропической сиесты. Беляковы, в свою очередь, получили двух юных американок, Анастейшу и Анхелиту. А вечером, во время ужина, Бутчер-старший неожиданно сказал, что графиня Сильвия покинула Лондон и уже на подлете к Штатам. В Вашингтоне суженая Влада пообщается с американскими друзьями, после чего прилетит прямо сюда, на Гавайи. На яхте она будет вечером в понедельник.

За завтраком, когда все четверо сидели за столом, а девочки танцевали вокруг, Влад вдруг воскликнул:

— Смотрите, господа! Акула!

Действительно, рядом с яхтой кружила крупная акула, то приближаясь, то отдаляясь.

— Вау! Большая белая акула! — приглядевшись, авторитетно произнес Уильям.

— Надо покормить рыбку, она голодная, — сказал Беляков-младший и передал через лакея приказание бросить в воду несколько кусков сырого мяса.

Когда его отец и оба Бутчера ушли, Влад пригласил Ксюшу за стол.

Лакей начал подносить ей различные лакомства.

— Что-то не так, Владик? — спросила девочка. — У тебя что-то такое на лице...

Он ответил не сразу.

— Ты ешь, ешь, Ксю... Потом поговорим...

Наконец, трапеза была закончена.

— Ксю, дорогая моя, слушай меня внимательно. Я скоро женюсь...

Лоли потрясенно произнесла:

— Да? Как же так?..

— Ну, вот так. Моя избранница — английская графиня. Ей двадцать два года, она из очень знатной семьи. Я сам стану лордом. То есть не только российским дворянином, но еще и британским. Такие вот дела, Ксю...

Девочка грустно молчала. Ей хотелось плакать.

— Это еще не всё, Ксю. Мне, конечно, будет тебя не хватать...

— И мне тебя...

— Подожди, подожди... Я не договорил... — Влад долго молчал, стараясь оттянуть момент, когда он должен озвучить свою волю. — Я понял, что будет неправильно, если ты достанешься другому. Для меня это будет невыносимо. Я к тебе сильно привязался...

Он поцеловал лоли в губы, и та страстно ответила ему.

— Поэтому мы должны попрощаться навсегда. Прямо сейчас.

— Что это значит? — испуганно произнесла девочка.

— Это значит, что ты сейчас уйдешь.

— Как? — спросила потрясенная Ксюша.

— Поверь, Ксю, мне очень тяжело. Но это — надо. Я принял решение — ты будешь принесена в Жертву Высшему Отцу. Видишь — Он послал за тобой эту акулу, — Скворцов показал на выступавший из-под поверхности плавник метрах в ста от яхты. — Экселенц возьмет тебя ею...

Через некоторое время на кормовой палубе собрались Беляковы, Бутчеры и обе лоли-россиянки. Влад сказал им:

— Девочки, попрощайтесь.

Катя и Ксюша, плача, обнялись — и стояли так около пяти минут.

— Пора, — произнес Влад. — Располагаемся...

Все разместились вокруг люка в полу и стали ждать.

Крышка отодвинулась, и снизу начала подниматься статуя Экселенца.

Беляковы и Бутчеры почтительно склонились. Обе девочки стали на колени.

Наконец, изваяние остановилось. По размерам оно было раза в полтора крупнее обычного человека.

Все немного помолчали.

Влад подошел к стоящей на коленях Ксюше. Вытащил из кармана шорт заранее припасенную небольшую чашу и открыл крышку. Чаша была наполнена какой-то бесцветной жидкостью.

— Ксю, выпей. Это яд. Он подействует через час, так что ты в любом случае уйдешь к Экселенцу, даже если тебя не примет Его посланница.

Он приблизил чашу к губам Ксюши, аккуратно ее придерживая, и та послушно осушила ее до дна.

— Умница... Теперь поднимайся и ступай к Высшему Отцу. Обхвати Его крепко за шею и повисни на Нем. Давай, смелее.

Девочка поднялась, подошла к изваянию и ловко взобралась на него.

— Так, молодец. Держи ручки крепко. Я их сейчас слеплю скотчем. Иначе они могут непроизвольно разжаться, когда на твоей спине будут проступать знаки нашей власти. Не издавай звуков, терпи молча, это будет не так уж и долго.

Влад стянул руки Ксюши, висящие на шее у Экселенца, и зафиксировал их клейкой лентой. То же самое он сделал и с ее ногами, обхватившими туловище скульптуры.

— Держись, девочка, — сказал Влад и достал из кармана небольшой острый нож.

Стоявший невдалеке начальник КОКСа громко затянул на ритуальном наречии Гимн Приносящих Жертву. Песнь, строгая, торжественная и размеренная, славила Экселенца, который, согласно официальной мифологии Ордена, на протяжении земного бытия являлся здешним воплощением внутриземного божества — Аримана. Она провозглашала искреннюю и сердечную признательность Высшему Отцу за то, что тот даровал своим соратникам, «новым дворянам», все блага страны — неодушевленные и одушевленные. Она почтительно просила принять их Жертву.

Сын сразу же начал вторить отцу. Бутчеры, не знавшие слов, из вежливости и учтивости что-то мычали, стараясь попадать в тон...

Спустя примерно пятнадцать минут Влад закончил. Вся спина Ксюши кровоточила: на ней были вырезаны символы Ордена, представленные на статуе, — рога, стрела и чаша. А также прославление — печатными буквами, из уважения к гостям на английском языке: GLORY TO EXCELLENCE.

Скворцов нацедил крови в пустую маленькую чашу из-под яда. Опустив туда палец, он окропил последовательно острия Рогов Силы и Стрелы Смерти. Помазал глаза и губы Экселенца. Остатки он вылил в большую Чашу Неги, которую держала скульптура.

Постоял, продолжая пение, — Гимн повторился с начала уже несколько раз. Дал немного отдохнуть измученной девочке. С удовлетворением отметил, что всё это время она держалась молодцом — практически не стонала, только вздрагивала немного и тихо вдыхала воздух сквозь стиснутые зубы.

Наконец, Влад разрезал тем же ножом скотч и освободил от него руки и ноги жертвы. Снял Ксюшу со статуи и пронес прямо до перил. Осторожно поставил ее с внешней стороны, на самом краю — лицом к себе. Сам оставаясь по ту сторону поручня.

Так они простояли несколько минут. Девочка, бледная, с выступившим на коже потом, тяжело дышала, опираясь руками на перила, опустив голову и глядя в пол. Влад коснулся рукой ее подбородка и приподнял. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Ну, вот и всё кончилось, Ксю... Спасибо тебе, ты была такой славной... Спасибо тебе за всё, моя дорогая...

Осторожно обнял ее, стараясь не причинить боли истерзанной спине. Точно так же, видя, что все губы искусаны до крови, легко, чуть коснувшись, поцеловал ее. Ласково погладил рыжеватые кудри и щеку.

— Ну, всё. Давай. Ступай. Это огромная честь для тебя — стать Жертвой Высшему Отцу. Счастливо тебе! Прощай!

Отпустил ее, отошел на один шаг. Склонился и опустил голову — в знак признательности и расставания навсегда.

Ксюша повернулась лицом к океану, балансируя на краю. Подняла, преодолевая боль, руки над головой, сложила ладони вместе, немного присела.

Точный тренированный прыжок — и вот девочка уже оторвалась от борта яхты и ласточкой влетела прямо в воду.

Волны сомкнулись над ней.

Вскоре, однако, Ксюша выбралась на поверхность.

Акула, заметив жертву, подплыла и начала кружить вокруг, словно изучая ее.

Не сразу, нехотя, но, видимо, почуяв продолжавшую сочиться из ран кровь, хищная рыба вплотную приблизилась к девочке, повернулась и разомкнула челюсти с ровными рядами острых зубов...

Вскоре всё было кончено.

Статуя Высшего Отца медленно опустилась вниз. Люк закрылся.

Все распрямились. Катя, вся в слезах, поднялась с колен.

Влад отвернулся. Стараясь не смотреть на сытую акулу и окрасившуюся вокруг нее воду, он сосредоточил свой взор на трепещущем флаге Британских Бермудских Островов. Белокурые волосы на высоко поднятой голове вздымал крепкий океанский ветер. И этот же ветер высушивал блестевшие глаза будущего лорда.

— Аллочка, не жди меня, я буду завтра утром. Сейчас у Наташеньки. Она была у меня в институте, я отвез ее домой. Ей немного нездоровится... Нет, ничего серьезного, небольшое отравление, видимо... Я помог, сейчас уже всё нормально... Даю трубку...

— Привет, мам. Всё нормально, просто, видимо, неудачное сочетание продуктов... Сейчас мы спать уже, ладно, пока, спокойной ночи...

— Спокойной ночи, — добавил от себя Егор Иванович, забрав трубку обратно.

На часах было 1:15. Отец и дочь сидели на диване. Алиса разместилась на коленях у Наташи, а Марсик терся о ноги Егора Ивановича.

Когда девушка закончила ужасный рассказ, профессор в смятении снял очки, резким движением положил их на журнальный столик и обхватил лицо ладонями.

— Не может быть... Не может такого быть... Что же это происходит? Почти всем миром правят фашисты, самые настоящие фашисты, изверги, без всяких натяжек...

— Я сама не верю. Это настолько дико. Даже в средневековье такого не было, все мировые религии это запрещают, хотя и они не брезговали массовыми убийствами, но явно не с такими целями. Какой кошмар. Какой откат назад. Откат на целые тысячелетия...

— Это закономерно, Наташа. Сейчас, в переломную эпоху, силы реакции дают последний бой, пускаются во все тяжкие, мобилизуются по максимуму. Им представляется, что вот-вот они обретут полную, абсолютную власть над всем миром, что они каждого человека, которого не убьют, не принесут вот так в жертву, не пустят на органы и опыты, будут пасти круглосуточно с помощью цифровых устройств. Силы тьмы претерпевают тотальную, ничем не ограниченную деградацию, вырождение, перед тем, как сгинуть навсегда. Этот процесс может затянуться надолго, я, скорее всего, не увижу уже его окончания, может, увидишь ты. Но конец их мира рано или поздно наступит. Одновременно это станет началом нашего мира, мира нормальных людей, людей труда.

— Час Быка... Как у Ефремова... — сказала Наташа.

— Именно. Темнее всего перед рассветом. Свирепствуют демоны зла и смерти. У человечества впереди подлинная история, и это подлинное объединенное человечество рождается в страшных муках. Преодолевает последний барьер, за которым — бескрайнее звездное будущее. Эти вот... чуют, даже не желая признаться самим себе, что пошел отсчет их последних мгновений — по историческим часам. Вот и...

Пару минут длилось тягостное молчание, нарушаемое лишь кошачьим мурлыканьем.

— Я согласен с тобой, что они не должны жить, — наконец, сказал отец. — Думаю, мы сможем на это повлиять. Если тебе, конечно, это не в тягость...

— Это мой долг, — ответила девушка. — Я должна преодолеть это. Сильнее стану... Елене Мазаник тоже тяжело и страшно было. А я — даже жизнью не рискую... так, просто чувство ужаса и отвращения поглотило, правда, в чудовищной степени...

— Надо исходить из того, что зло вернется бумерангом. В их среде по-другому невозможно. Эта банда сама себя пожирать скоро начнет. Просто нужно внимательно изучить и выбрать правильную стратегию... Может, китайская мудрость что подскажет, тебе виднее... Ну, в общем, надо смотреть...

— Да, возьмемся за это...

— Я, кстати, не кривил душой, когда сказал маме, что ты отравилась. Просто в несколько другом смысле. Да, это отрава. Ноосфера, насквозь отравленная злом, задыхающаяся от исторгающейся ненависти. А для них эта отрава — чудесная амброзия, по крайней мере, они так это воспринимают. За счет других, разумеется, за счет их труда, страданий, самой жизни... Они вообще воспринимают тех, кто стоит ниже, как пищу для своего эдема. Но это в любом случае именно отрава, и рано или поздно она поразит их самих... Эту чашу придется и им испить сполна.

— У меня точно такие же мысли. Такие ассоциации у меня возникли в самый первый раз. Битва света с тьмой. И когда увидела этих Беляковых в первый раз. Но даже тогда я не могла вообразить, что они на такое пойдут...

— Да уж... — протянул профессор. — Это и для меня шоком стало. Представляю, каково тебе было... воочию...

Отец поднялся и подошел к окну. Некоторое время задумчиво смотрел на сверкающие внизу огни ночного Минска...

— Что сейчас сделаем? — наконец, спросила Наташа. — Ну, по поводу случившегося? Сольем?

— Хм... — Егор Иванович повернулся и не спеша прошелся по комнате. — Я-то за, только никто не поверит... Даже многие коммунисты, и то не поверят...

— Но всё же надо. Совсем держать в тайне нельзя. Кто поверит, тот поверит. И они сами поймут, что не смогут это скрыть, что это им с рук не сойдет...

— «Кью-Анон»? — спросил профессор.

— Ну, хотя бы... За неимением ничего более подходящего... Сообщество наивных конспирологов, которые, даже если исповедуют формально правые вещи, объективно всё же стоят на позициях отрицания глобального фашизма... Разгоним волну, а раз речь пойдет о россиянах, то и до РФ дойдет... Надо только писать сообщение в таких выражениях, чтобы никакая экспертиза не просекла, что родной язык автора — русский. Напишем здесь от руки, ты потом вобьешь. Да, мы оба свободно владеем языком, но всё же надо максимально внимательно и тщательно выверить.

— Завтра набросаем, как встанем? — предложил отец. — На днях тогда со своего рабочего компьютера вброшу.

— Ага.

— Ну, наконец, всё, теперь спать.

Вертолет прилетел на яхту в восемь, когда уже стемнело. Леди Сильвию Саммерфилд, прибывшую в сопровождении личной служанки, на посадочной площадке встречали оба поколения Бутчеров и Беляковых.

На руках у графини был небольшой шпиц, он возбужденно дергался и повизгивал. Перед тем, как поздороваться, девушка передала собачку служанке.

Первым на правах старшего родственника приложился к руке высокой гостьи Билл.

— Как долетела, Сильвия?

— Спасибо, прекрасно.

— Я рад, — сказал Бутчер-старший и сделал нечто вроде благословляющего жеста в сторону Влада.

Молодой человек был, похоже, искренне поражен внешним великолепием своей избранницы. Он не видел девушку несколько лет, и, казалось, с тех пор она еще похорошела. С первого взгляда видно, что графиня — в самом расцвете женской красоты.

— Рад видеть вас снова, дорогая Сильвия, — Влад взял ее руку, поцеловал и, не отпуская, приветливо улыбаясь и пристально глядя прямо в глаза, добавил: — Вы великолепны! Я сражен в самое сердце!

— Спасибо, Влад! У вас такое мужественное имя! Вас так назвали в честь Дракулы? — спросила графиня, обнажив в широкой улыбке белоснежные ровные зубы.

— О, нет, хотя это так романтично, не спорю! В честь генерала КГБ Владислава Волина, одного из тех, кто возглавлял уничтожение Советского Союза изнутри и нашел в этой великой миссии достойное место моему отцу, а после и мне.

— Это тоже очень романтично. Рыцари плаща и кинжала... Которые открыли свою страну цивилизованному миру и заняли по праву свое место в нашем кругу.

— Да, именно так. Наша встреча была подготовлена всем этим... Я безумно рад. Я счастлив, как никогда. Я уже влюблен в вас! Я у ваших ног, миледи!

И еще раз поцеловал руку графини.

— Спасибо, дорогой Влад. Я тоже рада нашей встрече, — произнесла девушка.

— Мой отец, Эндрю, — представил сын.

— Сердечно приветствую вас, миледи, на борту нашей яхты, — сказал начальник КОКСа.

— Спасибо, сэр Эндрю... Мое почтение...

— Привет, сестричка, — сказал Рональд.

— Привет, Ронни.

Они обнялись и поцеловались.

— Дорогая леди Сильвия, позвольте проводить вас в апартаменты, там вы разместитесь, отдохнете, после чего предлагаю всем отужинать, — сказал генерал армии.

— Да, разумеется, спасибо, — ответила графиня. — И я на ужин прилетела не с пустыми руками. У меня свежий торт, его в Вашингтоне сделали по моему эскизу и рецепту. Получилось превосходно! Прикажите забрать контейнер, служанка покажет.

— Да, конечно, сейчас всё организуем, — заверил Беляков-старший...

Через полтора часа все собрались в обеденном зале.

В вечернем наряде графиня была ослепительно красива. Изысканное платье в темных тонах подчеркивало стройное, гармонично сложенное, покрытое ровным загаром тело девушки. По-видимому, она питала особую страсть к бриллиантам — дорогое колье на шее, браслеты на обоих запястьях, серьги в ушах, диадема в прекрасно уложенных волосах. Юная леди была натуральной платиновой блондинкой.

Поскольку это был уже не формат «мальчишника», то обходились без лоли — они ждали трех своих хозяев в спальнях. Что же касается Влада, то он уже обрел новую пару — причем принадлежащую к самому высшему свету.

Он увлеченно ухаживал за сидевшей рядом графиней, обменивался с ней репликами, время от времени прикасался к ее руке. И, видно было, это ей нравилось. Настроение у всех было превосходное.

Наконец, все «стандартные» для ужина яства были отведаны, и наступило время десерта. «Изюминкой» должен был стать эксклюзивный торт.

И вот лакей торжественно внес это произведение кондитерского искусства, бережно поставил его в центр стола. Раздались аплодисменты.

И, после того, как «владетели» пригляделись к торту, аплодисменты усилились, послышались одобрительные возгласы «вау».

Обширный торт представлял собой набор из нескольких десятков человеческих фигурок, стоящих на бисквитной подложке. Эти фигурки изображали рабочих с различными орудиями труда: крестьян с сохой, рыбаков, медсестер, швей, нефтяников, водителей, шахтеров, строителей, официантов, поваров, парикмахеров, чистильщиков обуви, уборщиков... Несколько десятков людей самых различных профессий.

А посредине надпись: EAT THE POOR! То есть «Ешь бедных».

— Великолепное дизайнерское решение! У вас превосходный вкус! — сказал Влад.

— Отлично, отлично, — произнес Бутчер-старший.

— Класс! — оценил Ронни.

— Весьма дельно и остроумно, — добавил от себя Беляков-старший.

— Спасибо, господа! — защебетала польщенная Сильвия. — Надпись, кстати, я вывела уже сама, когда получила торт. А то мало ли... Во-первых, такое считается «неполиткорректным» и «провокационным». А во-вторых, могли бы наплевать туда втихаря — или в Сеть слить, ради хайпа и скандала... Учитывая дату, само собой подразумевалось, что это для празднования Дня Труда. И нормы приличия, разумеется, соблюдены — как видите, тут мужчины и женщины... белые и черные, латиносы и азиаты, индейцы и полинезийцы... Прямо пролетарии всех стран здесь соединились! Ха! Так вот... Жалкие и наивные, эти леваки подняли лозунг «Ешь богатых». Смешно! Они выдают желаемое за действительное. После уничтожения советского монстра нам уже ничто не угрожает и никогда угрожать не будет. Война классов идет — и мы, класс богатых, ведем эту войну, мы в этой войне побеждаем. Мы с наслаждением рвем, давим и топчем нищебродов!.. Давайте, налетаем и кушаем! Ешь бедных!

И все пятеро представителей элиты поспешно начали, весело смеясь, расхватывать фигурки, изображающие людей труда, и запихивать себе в рот...

Ужин завершился. Настало время расходиться по апартаментам.

Автоматически открылись раздвижные двери, отделяющие зал от коридора-холла.

Замначальника КОКСа, придерживая графиню за талию, неспешно шел рядом с ней.

Все сели в лифт, потом вышли на жилой палубе.

Трое мужчин попрощались, пожелав друг другу спокойной ночи, и скрылись каждый в своем номере.

Влад и Сильвия остались одни в коридоре, устланном персидскими коврами. Их жилища располагались рядом.

— Миледи, позвольте подарить вам свою пламенную любовь прямо сейчас. От всего сердца приглашаю вас...

Беляков-младший повернулся лицом к девушке и обхватил ее талию обеими руками.

Юная аристократка улыбнулась, глядя Владу в глаза.

И ласково положила руки ему на плечи.

Скворцов-Старлинг приблизил свои губы к губам избранницы — алым и выразительным, уже приоткрытым и зовущим.

— «Туманность Андромеды».

— Тут и вопросов нет, и так всё ясно.

— Ага, фиксируем.

— «Доживем до понедельника».

— Формально аполитично, про школу, но там есть революционная пропаганда. Мятеж против законной власти, героизация лейтенанта Шмидта. И еще подпадает под критерий «выставляет в прилизанном виде советский строй». Перечитайте инструкцию.

— Понял. Ну, значит, туда же.

— «Иван Васильевич меняет профессию».

— Думаю, тоже.

— Так это же комедия.

— Там не очень хороший месседж. Будто советский инженер настолько талантлив, что в квартире из подручных средств способен собрать машину времени.

— Ох... А мне нравится этот фильм, жалко. Недавно дочке показывала, она уже много раз успела пересмотреть.

— Тут государственная необходимость, коллега, личные предпочтения задвигаем.

— Значит, и его. Ладно, фиксируем.

— Кстати, смутно помню, в какой-то повести в жанре альтернативной истории этот фильм тоже запрещали. И, будете смеяться, по такому же основанию!

— Да ну? А где?

— Название и автора не припомню... Давно читал.

— Что следующее?

— «Приключения Электроника».

— Запретить, хоть и детский. Восхваление советской науки и пропаганда преимущества совка перед Западом... Дальше?

— «Коммунист», ну, который с Урбанским.

— Названием всё сказано. Дальше.

— «Ирония судьбы, или С легким паром».

— Я за то, чтобы запретить.

— Но это же часть народной культуры... Каждый новый год крутят.

— Будут крутить римейк. А этот — запретить.

— Обоснование?

— Напоминает, что при совке квартиры под одну гребенку всем бесплатно раздавали — так, что даже путали их. Опасный месседж для новых поколений. И то, что без проверки документов и досмотра на самолеты пускали. Плюс атмосфера спокойствия и уверенности всех, всеобщего достатка.

— А, ну, если так. Ладно, пусть римейк... Фиксируем.

— «Укрощение огня».

— Хоть и про покорение космоса, но чистая коммунистическая пропаганда. В топку. Пусть смотрят «Космос как послушание».

— Фиксируем... По ходу дела, всё зарубим, кроме «полочных» и «перестроечных».

— Всё равно, по инструкции, нужен индивидуальный подход.

— Эх, сколько же еще перелопачивать?

— На несколько сот рабочих дней. А что вам не нравится, господа эксперты? Платят повышенную ставку, да еще надбавку за незразглашение, то бишь секретность...

— Да нет, нормально. Это что же, получается, скоро у нас будет майдан, как на Украине? Ну, раз такая декоммунизация грядет?

— Не нашего ума дело. Наверху виднее... Ладно, давайте, что там дальше?

— «Гостья из будущего».

— Запрет.

— А где там политика, позвольте полюбопытствовать?

— А вам что, красных флагов над Кремлем в 2084 году мало? И, пусть и лубочных, но картинок того самого коммунизма?

— В принципе, да, если так...

— Дальше идем.

— «Броненосец Потемкин».

— Запрет, однозначно.

— Не перебор ли? Признан лучшим фильмом всех времен и народов, его изучают во всем мире.

— Содержание перевешивает все регалии. Сказано же в инструкции — не обращать на них никакого внимания.

— Ясно...

— «Белое солнце пустыни».

— Запретить. Сам автор в перестройку жалел, что снял такое.

— «Скворец и Лира». Кстати, «полочный» фильм.

— Запрет. Он оказался на полке не за антисоветчину, а именно за то, что пытался предупредить об опасности разложения СССР изнутри, через внедрение сознательных противников коммунизма в общественность, в научные круги. Тогда влияния тех, кого нужно, в принципе, уже хватало, чтобы такое остановить. Придумали и сфабриковали видимый повод, что якобы Орловой не понравилось, будто слишком старо выглядит.

— Ясно... «Агония». Тоже, между прочим, «полочный».

— То же самое. На мой взгляд, недопустимо ярко воплотил месседж о вырождении и бесперспективности монархии. И это на фоне роста интереса к той эпохе. Тогда — и сейчас, кстати. Причем вне зависимости от последующего личного поведения Климова, в перестройку. Поэтому — запрет.

— «Война и мир».

— Ну-у-у... Думаю, можно оставить.

— Ура, хоть что-то.

— «Звезда пленительного счастья».

— Запрет. Хоть и исторический, но показано стремление к этой... как ее там... свободе... Мятежники опять же героизируются. Оно нам не надо.

— Фиксируем...

После завтрака, когда Рональд и Сильвия пошли загорать и плавать в открытом бассейне, Бутчер-старший и Беляковы, извинившись перед ними, уединились и уселись в мягкие кресла на кормовой палубе.

Лакей принес виски со льдом.

— Нам предстоит наметить черновые сценарии дальнейших перемен. Ну, в смысле закручивания гаек. Мы с Владом обдумаем вслух, а ты, Билли, тоже, если что, вставляй.

— О-кей.

— На подготовку к войне с Китаем... — начальник КОКСа покосился на американца, — ну, или, по крайней мере, инфраструктуры под натовско-японский контингент... сейчас потребуются огромные вложения. А экономику и так корежит от этих карантинных мер. Да, приток наверх усилился, но всё же общий базис ослабел. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы поступление благ российским владетелям оскудело, стало меньше... И при этом мы обязаны обеспечивать постоянный вывоз капитала из страны и его концентрацию в глобальном центре. А это значит, что нужно...

— Усилить обезжиривание простейших, — жестко сказал Влад. — Резервов еще много, надо активнее обдирать этот глубинный народ, месить, делать из него фарш.

— Ну, в общем, ничего другого и не остается, — согласился отец. — Не развивать же промышленность... А льготные займы? А смягчение санкций, в том числе по доступу к кредитным линиям?

Глянул на Бутчера.

— Эндрю, вы начните, а мы посмотрим, — неопределенно ответил тот.

— Значит, обезжиривать, — продолжил генерал армии. — Будем поднимать налоги, акцизы, сборы, тарифы, сокращать социальные расходы, вводить новые штрафы, изымать имущество, обязывать как можно чаще сдавать платные тесты на вирус. И цены — раз фактически все торговые сети и производители завязаны в один клубок, то дадим команду комплексно. Обоснования придумают — проблемы с производством, нехватка гастарбайтеров, внешнеэкономическая конъюнктура. Будем содействовать постоянному повышению цен на жилье кредитной накачкой, демонстративно проявляя заботу, той же льготной ипотекой, а в итоге чтобы всё только росло и росло. Средства у биомассы будем изымать в необходимом, рассчитанном заранее объеме. В любом случае, за всё заплатят нищеброды. Сейчас — деньгами, потом — кровью. А что им еще остается?

— Действительно, что? — засмеялся Скворцов. — Они не возражают. Даже если мы миллионы сделаем бомжами и выкинем из квартир без предоставления коек в общагах, это быдло, как и положено, будет лишь мычать. И мысли у него не возникнет что-то вякнуть. Значит, наше наступление на простейших ограничивается не их способностью к сопротивлению, а только лишь целесообразностью с нашей стороны. Да и какие, к черту, способности, если у них нет даже желания. Что захотим — то и сделаем, когда надо будет.

— Да! Выпьем за это! — сказал Беляков-старший.

Все трое чокнулись бокалами.

— Заодно избавили от страха тех, кто правильно осваивает средства, — напомнил начальник КОКСа. — То есть освободили от ответственности за коррупцию, если будет установлено, что соответствующий эпизод имел место вынужденно. Это значит, что государство будет решать отдельно в каждом конкретном случае, привлекать или нет.

— Мои друзья по «Детям Молний» в восторге! Это расширит их возможности!

— Скоро разрешат охоту на краснокнижних животных — в виде исключения такую привилегию по закону дадут владетелям, — добавил Беляков.

— Отлично! Пусть уважаемые люди развлекаются! — прокомментировал сын.

— С другой стороны, концентрация ресурсов у владетелей и обезжиривание низов требует ужесточения узды, надетой на последних, — провозгласил начальник КОКСа. — Даже если они и не думают бунтовать. Значит, будем еще и еще добавлять законы в Спецпакет. Подведем некоторые итоги. Уже есть законы о наказании за неуважение к власти. За клевету на российскую действительность, то бишь на «индивидуально неопределенных» лиц. В пандемию взлетел целый фейерверк новых норм. О наказании за фейки, аж две статьи в УК. За распространение даже достоверной информации, если она служит целям провокации и возбуждению панических слухов и настроений, например, о росте цен. То есть комплекс мер, направленный на подавление любого инакомыслия и запрет высказывания любой точки зрения, отличной от официальной, запрет на критику власти. Ну, и, конечно, мы на неопределенный срок запретили любые неугодные сборища.

— Мы дали понять простейшим, что отныне они обязаны беспрекословно повиноваться, — добавил Влад. — Они все под колпаком. Государство должно давить и давить низы везде и всегда, держать их в надлежащем тонусе, чтобы они всегда знали, что они никто, что они рабы. Чтобы отныне голову поднять не смели. Цифровые пропуска, обязательные платные анализы, досмотры с выворачиванием карманов везде, где только можно. Высокотехнологичные средства слежки — для автоматизированного отслеживания повиновения государству и для изымания денег в его пользу, а не для поиска тех, кто совершил преступление против простейших. Это, я думаю, понятно и так.

— Мы расширили полномочия полиции и национальной гвардии, ужесточили ответственность за неповиновение им, наделили их правом оцеплять жилые дома и проводить повальные обыски, стрелять на поражение только лишь по подозрению, — продолжил Беляков-старший.

— Как и у нас, — вставил реплику Бутчер.

— Все СМИ федерального уровня, не желающие отрабатывать темники из администрации президента, мы внесем в реестр иностранных агентов, — добавил Скворцов. — В условиях, когда Россия — осажденная крепость, по-другому нельзя!

Все трое весело рассмеялись.

— Правильно, — одобрил Уильям. — Мы тоже стремимся маргинализировать все медиа, которые не в мейнстриме, то есть не принадлежат глобальным кругам.

— Готовится закон о принудительной эвакуации в концлагеря с изъятием детей, — сказал генерал армии.

— У нас тоже, — ответил Бутчер. — Уже подготовлены, хоть и пустуют пока, новые огромные тюрьмы, оборудованы бывшие военные базы. С вышками и колючей проволокой. Еще десять лет назад мы заготовили миллионы пластиковых гробов — на четыре трупа в одном. Мы должны подготовиться к катаклизмам.

— Или сами подготовить их, — с улыбкой сказал Влад.

— Ха-ха-ха! — отреагировал американец. — Да, господа, вставлю реплику. Вы же знаете, что разнуздывание масс пошло от просвещения. Просвещение привело к проклятому 1789-му. Да, я понимаю, эта волна и мое государство породила, хотя такие, как я, прекрасно жили бы и в лоне аристократического общества. По сути, так и есть сейчас. Мы все переплетены, вне зависимости от того, в какой стране живем — республике или монархии. Та же Сильвия... Вы, я вижу, уже успешно сошлись? — участливо и в то же время с хитринкой спросил Билл у Влада.

Тот благодарно улыбнулся.

— Спасибо, дорогой мистер Бутчер. Я ваш должник. Она просто прекрасная принцесса из сказки. Какое счастье, что всё это — не сон... И я не проснусь, а буду и дальше жить в этом раю...

— Я рад за тебя, мой мальчик. В ноябре состоится твое посвящение в пэры, а в январе — помолвка. А весной думаю уже погулять на вашей свадьбе. В принципе, мы все одна большая семья. Семья владык этой планеты. И вы ее члены. От вас лишь требуется соответствовать этому статусу — твердо и жестко править отведенной вам территорией ради наших общих интересов.

В знак согласия Беляковы молча подняли бокалы. Бутчер, увидев это, поднял свой, и все трое чокнулись.

— Так вот... Что касается просвещения, — продолжал Билл, потягивая через соломинку ледяной коктейль из виски. — Низам знания не нужны. Ум не должен цениться. Должно цениться, вернее, даже не цениться, а рассматриваться как само собой разумеющееся, только послушание власти. И стремление каждого раба занять должность старшего раба, готовность сцепиться в жестокой схватке за эту позицию. Да, у нас напрямую, через законы государства, это не запретить. Хотя ограничения, касающиеся защиты авторских прав, у нас работают более жестко, чем у вас, и закрывают доступ низам к излишним знаниям и культуре. Вам же, думаю, нужен прямой запрет на просвещение, я имею в виду несанкционированное, в обход власти, просвещение.

— Хм... — откликнулся генерал армии. — Это мысль. Запрет на несанкционированную просветительскую деятельность?

— Ну, это уж вы сами решайте, — произнес Бутчер. — Я только идею подал.

— Так... Надо подумать, — начал Влад. — То есть сперва надо вообще определить законом, что это такое, и потом — кто имеет на нее право. Только по лицензии. И за игнорирование ограничений — сначала административная, а при рецидиве уже уголовная ответственность. Ну, естественно, запретить вести просветительскую деятельность тем, кто имел отношение к экстремистской, террористической деятельности, к деятельности нежелательных в России организаций и организаций, посягающих на права граждан. Тем, кто был осужден по ряду статей, тем, кто признан иностранным агентом.

— Дело говоришь, милорд, — одобрительно произнес начальник КОКСа.

— А что, хорошая, стройная картина получается... — возбужденно продолжал Скворцов. — Если всё это будет принято, то любого, абсолютно любого неугодного нам человека можно будет посадить за любое высказывание. А любую организацию — запретить как экстремистскую, нежелательную, посягающую на права граждан. Критика власти — фейк по поводу обстоятельств, имеющих значение для безопасности населения. Или клевета в адрес неопределённых лиц. Или неуважение к государству. Или возбуждение панических настроений. Или, даже если просто предоставление каких-то сведений или советов — незаконная просветительская деятельность. Запрет делиться даже советами друг с другом! Полный контроль владетелей над общественным сознанием! Полное обкладывание простейших флажками! Браво!

— Любой несогласный с тем, что есть владетели и есть простейшие, — враг государства, инакомыслящий, причисляющий себя к организациям протестного толка! — подняв палец, наставительно произнес генерал армии. — Давить! Только давить!

— Вы молодцы, хороший мозговой штурм, — сказал Бутчер, допив бокал. — Ладно, я, с вашего позволения, уединюсь в спальне с Анастейшей. Здоровье надо беречь и поправлять. Появлюсь к обеду.

Отец и сын учтиво попрощались с американцем, и тот покинул палубу.

— Ну, Владик, ты доволен?

— Чем конкретно? Хотя да, можно не уточнять — доволен всем! Абсолютно всем! Я вот что подумал — а ведь Спецпакет законов — это же официальный фашизм, и это прекрасно. Дело фюрера живет!

— Ну, если в таком смысле, то да, согласен. Это комплексный пакет законов именно для абсолютизации власти государства над каждым гражданином. И он прекрасно работает. Наша власть усиливается буквально с каждым днем! — удовлетворенно произнес генерал армии. — Отныне мы уже открыто можем ввести любое ограничение, любой запрет. Прекратить деятельность любой организации и любого человека. Если непокорный не поймет и заартачится, то ему же хуже. Ибо мы любому можем приписать любые улики. В том числе служебными записками, засекреченными свидетелями. И, соответственно, обвинить в чем угодно. Для тех, кто нам нежелателен, никакого права отныне нет — и уже не будет. Есть только государственная целесообразность. Теперь мы уже должны всех активистов, если это нужно государству, сажать безо всяких ограничений! Фабриковать дела в открытую — и сажать! Даже если белыми нитками шито — напротив, именно это показатель нашей силы, это парализует всех! Сажать! Сажать! И ни перед кем не оправдываться! Ни перед кем! Потому что мы так хотим — и мы так можем! Всех лучших и умных, всех смелых и честных, всех, кто выступает за низы, за их — смешно даже — власть и собственность, всех, кто не склоняет голову перед нами, всех, кто осмелился поднять ее чуть выше уровня земли — силой нашего государства карать безжалостно и без колебаний! Вплоть до Устранения!

— Да! Да! — ответил сын. — Мы закручиваем гайки не потому, что не можем решить дальнейшие задачи и ответить на вызовы. А просто потому, что такова наша воля в дальнейшем продвижении вперед и изъятии у биомассы всего того, что ей перепало за десятилетия совка, а косвенно и всему человечеству.

— Именно так, Владик. И никаких ограничений! Любое правоприменение, в том числе уголовное, действует исходя из интересов владетельных лиц. Одни и те же нормы могут применяться как в одну, так и в другую сторону. У нас наказывают заведомо невиновных и не замечают очевидных нарушителей формально провозглашенных норм — если так угодно владетелям. И не надо этого порядка стесняться — ведь в России именно их личный интерес является интересом государства, — сказал генерал армии.

— Да, папа! Пусть так будет всегда! — вскинув белокурые вихры, сказал сын. — Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — усмехнувшись, ответил отец.

Они немного помолчали, потягивая виски.

— Кстати... Сидит сейчас за решеткой некий Штык... Ну, знаешь?

— Даниил Мацкевич? Который корчит из себя фашиста?

— Ага. Он самый. Когда вернемся в Москву, я внесу в Палату Мертвых представление насчет него. Думаю, пора с ним кончать.

— Согласен. Он влез туда, куда не имел права... Только порочит фашизм.

— Ну, вот... Я дарю его тебе. После утверждения представления слетай в Челябинск и соверши его Устранение. Делай с придурком всё, что захочешь. Тренируй свою волю к Власти. Тебе это пойдет на пользу. Помнишь, я не одобрил, когда ты хотел по пьяни устранить этого Смирнова? Я на него представление не вносил, самоуправства не нужно. Хотя понимаю твои чувства, но всё же следует научиться владеть ими и быть работающей частью единой системы. Пусть он пока сидит, мы его устранить всегда успеем.

— Да, понял, еще раз извини.

— Ничего, бывает. И со мной такое происходило. Понимаю... Так что — вперед...

— Сделаю! — с готовностью произнес Скворцов.

— И не стесняйся ничего на сей раз. Дави его, когда будешь приносить в Жертву, рви, кромсай вдоль и поперек — как душе твоей будет угодно. Пусть вся эта микробная общественность, всё это так и не додавленное пока так называемое гражданское общество зарубит себе на носу — цацкаться с теми, кто против власти, мы не будем. Пусть хотя бы дело над этими жалкими пензенскими сопляками послужит всем уроком. Чтобы все заткнулись и молчали в тряпочку вечно. Пытка — это не внеправовой эксцесс. Пытка — это отныне постоянный и значимый инструмент, фактор всеобщего послушания. Демонстративная пытка в отношении тех, кто перечит собственникам страны, рождает непререкаемую власть этих собственников над всеми, кто в этой стране существует.

— Отлично сказал, папа! Пытка рождает власть! Пытка рождает власть! Я в восторге! Да будет так! Я сделаю это!..

— Влад! Вот ты где! — послышался задорный женский голос.

К ним приближалась леди Сильвия, в узком мокром бикини — видно, недавно плавала в бассейне и еще не успела обсохнуть на солнце. По полу сновал ее шпиц.

Беляков-младший снова залюбовался своей невестой — ее превосходной фигурой, красивым породистым лицом, свободно спадающими густыми платиновыми волосами...

— Влад, я скучаю. Где ты пропадаешь? — немного обиженно сказала девушка.

Старлинг поспешно поднялся, подошел к суженой и ласково обнял ее.

— Миледи, ты мое золото. Я тоже скучаю. Просто немного о государственных делах поговорили. Сейчас я готов быть с тобой. — И поцеловал ее в губы.

— Ой, а что это с ним? — спросила Сильвия.

— С кем?

— С Робби, — графиня указала на шпица.

Пёсик вел себя странно. Он возбужденно принюхивался к каким-то определенным точкам на полу палубы и носился от одной к другой.

Леди подошла ближе.

— Что ты там учуял, Робби? — озадаченно произнесла девушка.

Наклонилась и увидела небольшое, еле заметное бурое пятнышко.

Влад выругался про себя. Проклятые слуги. Лодыри и бездельники. Проглядели. Не отдраили палубу как полагается. Вспомнил, как нес Ксюшу, снятую со статуи Экселенца, с изрезанной спиной. Вот тут как раз стояла эта скульптура — а сейчас она внизу, под этим люком, изображающим декоративную инсталляцию... А нес жертву туда, к поручням. И, видимо, несколько капель крови пролилось.

— А, грязь какая-то... — Влад брезгливо вытер пятнышко мизинцем. — Еду несли, и вот на пол с нее капнуло... А, точно, это стейк с кровью подавали вчера...

— Ясно, — сказала графиня. — Робби, фу! Ты что, голоден? Ты же недавно ел...

И дала руку Владу. Тот с улыбкой взял ее в свои руки и поцеловал.

— Папа, мы прогуляемся!

— Конечно, сынок. Я пока позвоню Чебыкиной и велю начать готовить законы и подзаконные акты о запрете просвещения, — начальник КОКСа достал свой смартфон.

Молодые люди неспешно пошли по палубе, взявшись за руки и ведя непринужденный светский разговор. Робби оторвался от обнюхивания мест, где накануне на палубу капала Ксюшина кровь, и устремился вслед за хозяйкой.

Контраст между курсирующей по лазурному океану сказочной яхтой и осенним промышленным уральским городом, где было холодно, пасмурно и дождливо, действовал на Скворцова угнетающе.

Еще совсем недавно он нежился в краю вечного лета, под тропическим солнцем. Проводил дни и ночи в компании восхитительной леди Сильвии. Они идеально подходили друг другу — полное совпадение политических взглядов, сходные культурные предпочтения. И, что немаловажно, в графине, так же, как и во Владе, текла немецкая кровь — ее прадед был одним из «кошельков» нацистской партии. И Гитлера, и созданный им недолговечный «рейх» она тоже, как и Скворцов, готова была боготворить. Да и в постели миледи была выше всяких похвал.

Из Гонолулу, куда прибыла яхта, два бизнес-джета взлетели один за другим и до Лондона добирались параллельными курсами. Влад и Сильвия летели на одном из них, а Беляков-старший — на другом. Третий джет, с Бутчерами на борту, взлетел последним и направился в Вашингтон. Волшебный вояж посреди Тихого океана завершился.

А потом был ужин в родовом замке Саммерфилдов под Лондоном. Знакомство с родителями Сильвии. Похоже, и сам Влад, и его отец Эндрю британским высокородным аристократам приглянулись, и о своем выборе родители девушки не пожалели.

И последняя ночь перед возвращением в эту Россию. Такая же сладкая, как и предыдущие.

Влад ловил себя на мысли, что он, несомненно, в гораздо большей степени европеец или американец, нежели россиянин, а страна, где он родился, — лишь источник необъятного, ничем не ограниченного богатства. Можно даже сказать — зона свободной охоты, над которой абсолютную власть имеет его отец, равно как и другие немногочисленные «Братья» и «Сестры» — Вершители. И часть этой власти уже делегирована ему, Владу.

В общем, Старлинг окончательно понял в тот вечер, что настоящий его дом, его место, его гнездо — здесь, в Британии, среди этих благородных господ, рядом с его божественной миледи. А в Россию предстоит наезжать лишь вахтовым методом — в основном ведя дела дистанционно. Оставив в «конторе» толковых заместителей — не владетелей, а рабочих лошадок. Как, кстати, делают многие хозяева страны.

И вот сейчас, на следующий день после того как Палата Мертвых дала «добро» на «Устранение» Штыка, он должен ехать в какую-то депрессивную российскую дыру и делать там свою работу.

Нельзя сказать, что работа эта ему не нравилась. Он ее любил. Было невыразимо приято и волнующе решать судьбы других людей, причем решать абсолютно произвольно, исходя лишь из интереса тех, кто имеет богатство и власть. При этом о каких-либо законных нормах речь, разумеется, не шла — суды и исполнительные инстанции всё, что нужно, подгонят под уже принятое принципиальное решение.

Впрочем, сейчас это была не только работа как таковая, но и предписанное отцом «упражнение» по воспитанию воли будущего властителя страны. Владу предстояло лично пытать и казнить известного всему праворадикальному «движу» заключенного.

Бизнес-джет генерал-лейтенанта приземлился в одиннадцать утра. Местное силовое начальство уже подало прямо к трапу комфортабельный лимузин с синей мигалкой.

Завывая, машина понеслась к СИЗО. В гостиницу Скворцов решил не заезжать — ему хотелось поскорее закончить все дела и уехать отсюда сегодня же. Этот город определенно был ему не по душе.

В явно раздраженном настроении заместитель начальника КОКСа вошел в здание изолятора и приказал начальству, которое встретило генерал-лейтенанта навытяжку, проводить его. Один из сопровождающих нес за Владом его дорожную сумку.

Здешняя пыточная была оборудована, конечно, кустарно — не как в Лефортово. Естественно, тут были шокеры, резиновые дубинки, целая стопка полиэтиленовых пакетов для удушения. В углу сгрудились пустые бутылки из-под шампанского и стояла швабра с обмотанной изолентой ручкой... Но вместо удобного кресла-трансформера — лишь примитивные стол и стул, куда можно привязывать заключенного, соответственно, лежа или сидя. Вместо особого электроприбора — высокотехнологичного, утонченного, специально разработанного для пытки, не оставляющей следов, здесь стоял примитивный — наносящий лишние повреждения тканям тела — армейский аппарат связи.

Но что есть, то есть. Спасибо и на этом.

Привели осужденного. Того самого Штыка — неонациста, убийцу гастарбайтеров, грозу педофилов.

Влад дал команду раздеть заключенного донага и привязать его к большому столу, так, чтобы он лежал на спине. Приказал всем выйти и не входить, пока он сам не позовет.

Замначальника КОКСа и Штык остались один на один.

— И здесь? — со смесью злобы и страха произнес узник. — В Красноярске пытали, в Новосибирске пытали. Месяцами. И тут, значит, тоже?

— А ты думал, что тебе тут спа-отель будет? Да, позволь представиться — заместитель начальника Комитета охраны конституционного строя генерал-лейтенант Владислав Скворцов.

Влад надел Штыку на голову непрозрачный черный мешок, раскрыл дорожную сумку и переоделся. Достал небольшую золотую статуэтку Высшего Отца и поставил ее за головой лежащего узника. После этого снял мешок.

Распятый на столе осужденный пригляделся, плотно закрыл глаза, словно не веря, после чего вытаращил их.

Перед ним был группенфюрер СС в полном облачении.

— Хайль Гитлер! — отчеканил Беляков-младший, демонстрируя чистейшее немецкое произношение.

Штык молчал, пораженный до глубины души.

— Что ж ты не отвечаешь на приветствие? Ты же себя нацистом считаешь. Хотя ты никакой не нацист. Ты бомж помойный. Нацист, фашист — это я. Я принадлежу власти, значит, я имею право называть себя фашистом. А ты — нет. Ты все эти годы только дискредитировал великую идею своей ничтожной карикатурной персоной. Зачем-то убивал ни в чем не провинившихся перед тобой азиатов. Ловил уважаемых людей на деликатной теме. Это непростительно. И ты за это сидел. Много лет. Но сегодня у тебя последний день отсидки. Сегодня твой срок закончился.

Штык в недоумении молчал. Если эта шишка говорит, что сегодня последний день его в заключении, то почему его держат на пыточном столе? А что, если... Узник похолодел. Умирать он не хотел.

— Что от меня нужно? Они требовали, чтобы я признался в убийствах, которые грозили мне пожизненным. Я не пошёл на это, как бы ни пытали.

— Больше ничего не нужно. Проехали. Я просто потренирую на тебе свою волю к Власти и принесу тебя в Жертву.

— Это как? — в голосе Штыка отчетливо послышался панический страх.

— А вот так, — злорадно произнес Влад, взял резиновую дубинку и принялся наотмашь лупить привязанного узника по всему телу. Тот истошно заорал.

— Это только начало. Сейчас пойдет электротерапия...

Около получаса Скворцов жалил Штыка электрошокерами. Наконец, решил передохнуть. Дал понюхать нашатырь.

— Что тебе надо? — прохрипел заключенный.

— Я же говорю — ничего. Просто так... — сказал заместитель начальника КОКСа.

— Ты что, в натуре, маньяк?

— Не больше, чем ты. Только, повторяю, у тебя власти нет, а у меня есть. Поэтому я настоящий фашист, а ты клоун ряженый. Тебе это в самый первый раз дали понять, предупредили, как полагается, — когда ты заявился на дискуссию и начал зиговать, мы тебя посадили по заявлению Увалова. Который, кстати, скоро новым президентом станет. Но ты до этого не доживешь. Всё, отдохнул? Продолжим.

Влад взял аппарат связи и деловито прикрепил провода там, где больнее всего.

— Кому-то командовать судьбами, кому-то лежать под пыткой, — нараспев произнес он, переиначивая советскую рок-оперу о пиночетовском перевороте.

И начал пускать ток. От диких мучений Штык хрипел, кричал, дергался, отчаянно вращал головой и бил ею об стол, крошил зубы. Время от времени разражался ругательствами. На губах у него выступила кровавая пена, глаза выпучились.

Если к Смирнову, которого при нем пытали в феврале в лефортовском СИЗО, Беляков-младший испытывал какое-то подобие уважения, хотя бы потому, что тот является человеком идеи и готов пожертвовать собой ради нее, то по отношению к Штыку генерал-лейтенант чувствовал лишь презрение, брезгливость. Поэтому Ивана он, если можно так выразиться, в значительной мере щадил, скорее просто наказывая за дерзость, нежели расправляясь... тот апрельский срыв по пьянке не в счет... — а этого неонациста можно было терзать безо всяких ограничений. До самой смерти...

Это продолжалось несколько часов — уже прошло обеденное время, а Влад собственноручно пытал и пытал заключенного, войдя в раж, напрочь забыв о еде. По всему телу узника выступили многочисленные страшные гематомы и кровоподтеки.

С каждым часом Штык слабел, его дыхание становилось прерывистым. Скворцов время от времени бросал аппарат связи, брал в руки дубинку и колотил заключенного по конечностям, по груди и животу, ниже живота... Для разнообразия «поддавал» шокерами. Душил пакетами. Вырвал несколько ногтей на руках и ногах. Вводил палочки в уши и давил — из обоих отверстий выступила кровь. Изрезал ножом шею и руки.

Запев Гимн, Беляков-младший взял статуэтку Экселенца, обмакнул острия рогов и стрелы в ране на шее, нацедил крови из разрезов в чашу. Пальцем, испачканным в крови, помазал глаза и губы Высшего Отца.

Наконец, когда Штык уже окончательно обмяк, Влад задушил его шнурком.

Постоял немного у стола, на котором лежало бездыханное тело — буквально всё, как говорится, в синем и черном.

Потом переоделся, аккуратно сложил эсэсовскую форму и статуэтку в сумку, после чего вызвал охрану и начальство.

— Инсценировать самоубийство. Подготовить предсмертные записки. Подготовить заключение эксперта.

— Есть.

— Всё. Я в Москву. Дальнейшие детали — в рабочем порядке.

— Понятно.

Генерал-лейтенант вышел из здания, сел в лимузин и приказал ехать в аэропорт.

Засверкала мигалка, завыла сирена.

Сегодня к ночи он будет уже у себя в Соснах. Около недели поработает в Москве.

А потом — на Лазурный берег, снова приятно провести время с графиней Сильвией. Поиграть в казино в Монте-Карло. В Ницце у Саммерфилдов своя вилла. И там же сейчас их яхта — не такая, конечно, огромная, как «Затмение», но тоже вполне достойная.

— ...Преследователи настигли президента в лощине и предложили сдаться. Но он отказался и был застрелен. Последние его слова были «Умираю вместе со своей родиной».

Иван закончил повествование, затянувшееся на несколько вечеров. Он рассказал о Парагвае — необычной далекой стране, которой издавна интересовался. О том, как еще до провозглашения независимости иезуиты организовали там общины, куда привлекали местных индейцев. Причем жили они достаточно благополучно, не подвергались зверской эксплуатации и ограблению. Поэтому в конечном итоге и были распущены, а где-то и разгромлены военной силой. О том, как при распаде испанской колониальной империи независимую республику основал человек идейный и бескорыстный, в каком-то смысле идеалист — Хосе Гаспар Родригес де Франсия. Его курс в основном потом продолжили Карлос Лопес и его сын Франсиско Солано Лопес. В государстве том, продержавшемся несколько десятилетий, ни аристократия, ни буржуазия не доминировали, хотя своя национальная элита существовала. Основой экономики был государственный сектор, причем «бонусы» от него доставались примерно в равной степени всем людям. Для своего времени страна, находившаяся в одном из самых отдаленных от Европы уголков планеты, являлась промышленно очень развитой, со всеобщей грамотностью, вообще без нищих. Волей государства Парагвай избежал вовлечения в мировую систему изъятия богатств из неразвитых стран и перекачивания их в развитые. Именно за это Британия натравила на него рабовладельческую империю Бразилию и союзную ей Аргентину, от которой в свое время Парагваю удалось отбиться при провозглашении независимости странами Южной Америки. И какой бы мощной ни была парагвайская армия, как бы героически ни сопротивлялись практически все граждане иностранному завоеванию, непокорный Парагвай буквально «завалили мясом»...

Смирнова слушали не только Игнатенко и Дашкевич, но и еще около десяти человек. Заключенные ценят, если в бараке кто-то умеет что-либо интересное рассказывать.

Некоторое время все молчали.

— И что было потом? — произнес один из зеков, по виду молодой южанин.

— Парагвай так и не оправился от этого вторжения. Хотя его и завоевали, победители всё же решили полностью его не уничтожать. При этом большую часть изначальной его территории забрали Бразилия и Аргентина. Накопленное трудом народа достояние оказалось разрушенным. Лишь незначительная часть мужчин выжила. На некоторое время дошло даже до того, что разрешили многоженство, чтобы хоть как-то восстановить население...

— Надо же... Я думал, что только ислам это разрешает. У нас, правда, богачи в основном много жен имеют, ну, и по обычаю, если муж умер, то его жену берет его брат...

Зеки поблагодарили рассказчика и начали расходиться.

— А ты вообще откуда? — осведомился Иван. — Из Средней Азии?

— Да. Таджикистан. Город Нурек. Тут на стройке работал.

— Нурек? Знаю. Отец мой там был, рассказывал. Мощную ГЭС построили еще в советское время.

— Да, да...

— А осудили за что? Если не сочтешь нужным, не говори, конечно...

— А ни за что. Вернее, не за то, что сделал. Поздно вечером возвращался из магазина. Вижу, какой-то пьяный идет, шатается, упал. Это было первого мая прошлого года. Взял его сумку, забрал оттуда деньги и телефон, сумку выбросил. Это уже потом мне в СИЗО рассказали, что телефон нельзя было брать, по сигналам вычислили. Хозяином сумки оказался какой-то начальник то ли в полиции, то ли еще где. Утром приехал, бил меня. Потом всех обыскали. У кого нашли наркотики или книги по исламу, запрещенные, забрали, и меня заодно с ними. Пытали, требовали признаться. Я всё подписал и на суде подтвердил. За участие в террористическом сообществе меня и осудили. Десять лет.

По мере того как таджик говорил, у Ивана внутри всё холодело. Не может быть. Не может быть. Это поистине невероятное совпадение.

— Это было в Мытищах, да?

Собеседник удивленно взглянул Смирнову в глаза:

— Да. А ты откуда знаешь?

— Ты «Ривьеру», что ли, строил?

— Да. А ты...

— Я там жил. Квартиру снимал. До ареста. Видел как раз, как силовики приезжали в тот самый день. Как говорится, мир тесен.

— А-а-а, ясно.

— Как звать тебя? Меня — Иван Смирнов.

— Рахим Эргашев.

Они пожали друг другу руки.

— Если интересуешься чем-то по истории, по обществу, по политике, обращайся, с удовольствием объясню, что и как. Я коммунист, уважаю рабочих. Я за дружбу народов, всех наций, простых людей труда.

— Мой дед был коммунистом. Еще с советских времен. Заслуженный строитель республики. Его уже нет, умер через месяц после моего ареста.

— Сочувствую.

— Рассказывал, как Брежнев приезжал в Нурек, как встречался с людьми. Как за руку здоровался с ним. А потом в Москве его орденом Ленина награждал.

— Нынешние власти сволочи. Такую страну уничтожили... — сказал Иван.

— Согласен. Старшие говорят — при Союзе всем было лучше, жили как одна семья.

— Не то слово. Особенно если речь о Средней Азии. Идиоты бубнят, что Россия туда богатства спускала, а сама нищая жила. Но это не так — правительство вкладывало в южные республики, первоначально промышленно неразвитые, чтобы отдачу получить, ради всех... Если интересно, могу подробно рассказать, что и как. Вижу, что есть интерес у тебя, я заметил, что ты все эти вечера про Парагвай слушал.

— Ну да, интересно, спасибо...

— Заходи тогда, будем вместе обсуждать, пытаться понять, что происходит в мире.

— Хорошо, — сказал Рахим.

В главном начальственном кабинете КОКСа сидели оба Белякова. Был разгар рабочего дня. Речь шла о ликвидации очередной молодежной антифашистской группы.

Вдруг отец сказал:

— Билл письмо прислал...

Вчитался — и изменился в лице.

— Владик... Этого не может быть...

— Что такое? — встревоженно спросил сын.

— В сообществах «Кью-Анон» вчера появилось сообщение. Вот оно полностью...

«Доводим до всеобщего сведения, что 7 сентября 2020 года в окрестностях Гавайских островов на яхте "Затмение", которая принадлежит одним из реальных правителей России, руководителям тайной полиции отцу и сыну Андрею Белякову и Владиславу Скворцову, произошло чудовищное преступление. Скворцов узнал о том, что на яхту прибудет его невеста, британская графиня, после чего немедленно избавился от своей малолетней сожительницы Ксении Самойловой, 13 лет. Он привязал ее к статуе, которая изображает "божество" правителей России. Идол обычно скрыт под кормовой палубой, и когда необходимо, люк отодвигается, и статуя поднимается. Скворцов вырезал ножом на спине девочки ритуальные рисунки и надписи, после чего принудил броситься за борт. Жертва была съедена акулой. При казни присутствовал Андрей Беляков и заместитель руководителя офиса директора Национальной разведки Уильям Бутчер, военный преступник, участник резни мирных вьетнамцев в Сонгми и резни мирных граждан США в Джонстауне, Гайана. Также там присутствовал сын Уильяма Бутчера Рональд. Бутчер-младший возглавляет группу при директоре Национальной разведки, которая курирует убийства инакомыслящих и опасных для правительства активистов в США и в странах, зависимых от США. Просьба распространить везде».

— Ни ... себе... Подписи, конечно, нет? — спросил Влад.

— Нет.

— Так что же это? — Скворцов глянул на отца округлившимися глазами.

— Бутчер этим занимается. Яхта сейчас в Лонг-Бич... Может, конспирологи чертовы сумели внедрить кого-то. Если даже при Трампе охранник демонстративно красовался с эмблемой. Персонал яхты сейчас штатовский... А если скрытая камера? Черт...

— Скоро это появится и у нас. Как я понимаю, локализовать не удалось.

— Нас выручит то, что содержание выглядит, прямо скажем, абсурдным даже для тех, кто привержен этому. Так что особо гнать волну не будут. Могут даже подумать, что специально такое вбросили, чтобы само это движение дискредитировать и выставить недоумками. Там порой различные анонимы и не такое выдают, если внимательно приглядеться, целое соревнование полета фантазий. Нужно только постараться, чтобы, когда это дойдет до России, никто не совал нос. Оставить это вне мейнстрима. Нужно проинструктировать всех лидеров мнений, чтоб этой темы не касались.

— Угу, — сказал Влад. — Но... откуда всё же? И про Смирнова тоже сливали, у нас.

— Надо разбираться. На самом деле это крайне тревожные сигналы. Против нас кто-то копает. Кто-то очень умный и хорошо оснащенный. Но кто?

Подполковник Степан Могильный, выросший из лучшего, то есть наиболее рьяного и непримиримого к оппозиционерам, оперативника и «исполнителя» КОКСа в заместители начальника отдела, проснулся с каким-то странным недомоганием.

Всё тело ломило. Мучила одышка. Ощущалась сильнейшая усталость и разбитость. И была уже, несмотря на утро, явно повышенная температура.

— Черт... Ковид, ... Подцепил всё же... — пробормотал Могильный.

Позвонил Скворцову, предупредил, что на службу не выйдет.

Вызвал врача на дом.

К тому времени кое-кто из сослуживцев уже успел переболеть новой странной болезнью. Но, как правило, на практике ее тяжесть была сравнима с обычным сезонным ОРВИ, обходилось без осложнений. И, что было необычным, у некоторых временно исчезали или искажались обоняние и вкус.

Сейчас как раз пошла подниматься вторая волна коронавируса — осенняя. Она обещала быть более масштабной, чем первая, из-за которой весной по всей стране вводили беспрецедентный «локдаун».

Тем временем Могильному становилось всё хуже и хуже. Полностью пропал аппетит. В туалет он еле вставал, добирался туда чуть ли не ползком.

Днем пришел врач, плотно упакованный в противоинфекционный балахон.

Послушал легкие, померил температуру и сатурацию.

— Сорок и три... Восемьдесят четыре... Надо в стационар. Сейчас оформлю вызов.

Могильный уже понял, что просто так не отделается. Воздуха явно не хватало — он тяжело дышал, открыв широко рот. Мысли путались.

Еле-еле подполковник собрал в пакет наиболее необходимые в госпитале вещи. Взял паспорт, удостоверение, деньги.

Приехала бригада. Могильный кое-как оделся и, опираясь на санитаров, проковылял сначала на лестничную площадку, потом в лифт, потом из подъезда к стоящей во дворе машине скорой помощи. Состояние его ухудшалось с каждой минутой...

Офицер, в «послужном списке» которого было бесчисленное множество эпизодов пыток и «Устранений» противников режима, скоропостижно скончался в инфекционном отделении ведомственного госпиталя в тот же день, не дожив до полуночи нескольких минут. Не помогли ни сильнодействующие лекарства, ни высокопоточная оксигенация, ни ИВЛ. При вскрытии оказалось, что легочные альвеолы сплошь поражены тромбозом — как говорится, «в труху».

С одной стороны, такое молниеносное течение болезни было не слишком типичным — но, с другой стороны, как известно, ковид проявляется у каждого по-своему, достаточно разнообразно, в зависимости от индивидуальных особенностей организма...

Ни родителей, ни жены, ни детей у Могильного не осталось. Только младшая сестра из Тамбова, которой неожиданно свалился «джек-пот» в виде трехкомнатной квартиры близ МГУ, коттеджа в Долгопрудном, «двушки» в сочинской новостройке у моря, апартаментов в Болгарии, трехлетнего «гелендвагена» и увесистого банковского депозита. Небогатой женщине, в одиночку растившей мальчиков-близнецов, всё это было кстати.

— Нет... Не просто страна. И даже не просто эпоха... Описывать это обычными человеческими словами — всё равно, что мерить простой линейкой ту манящую необъятную высь, где ни в чем и ни для кого нет никаких преград. Самый первый взлет, самый первый старт туда, в это новое измерение, прорвал окутывавшую мир пелену. И, отринув вековечную темень, сквозь этот просвет пробился ослепительно яркий луч зарницы грядущего — казалось, такого близкого, что достаточно просто протянуть руку. И земным отблеском этого невыразимого звездного сияния стало всё то, что удалось найти и открыть, сотворить и взрастить, выстрадать и отстоять за столь ничтожно малый по историческим меркам, но столь неизмеримо много вместивший в себя семидесятилетний срок...

Вечером четверо заключённых сидели тихо в углу и смотрели на смартфоне только что выложенный в интернет, к очередной годовщине Октябрьской революции, любительский фильм-размышление об исторической миссии того государства, где все они родились. Наткнулся Иван на это произведение совершенно случайно — его не было в «мейнстримных» левых каналах, не пиарили его и лидеры общественного мнения...

Два с лишним часа, которые занял просмотр фильма, пролетели незаметно.

— Советские люди единственные за многие тысячелетия практически попытались построить совершенно другой мир, причем в масштабах всей земной цивилизации. Пока у них этого не получилось. Но их опыт пригодится в следующий раз. Советский Союз раз и навсегда объявил человечеству, что у него есть альтернативный путь развития. И этого уже никогда не вычеркнуть из истории. Утверждать, что общество, основанное на более совершенных принципах, нежизнеспособно, поскольку СССР развалился, — это то же самое, что утверждать, что если самый первый самолет пролетел немного и упал, то значит, и авиация невозможна. Претерпевая такие падения, накапливая энергию и напрягая усилия для новых взлетов, человеческое общество сквозь тернии восходит на новые рубежи. Опираясь на минувший исторический опыт и творя на научной основе будущее для всех, по этому пути к новым звездным высотам пойдут новые люди — либо мы, либо наши более или менее далекие потомки. Это поколение — поколение новых советских людей — грядет неизбежно. Благодаря им невозможное станет возможным. Их усилиями, их жертвами, их дерзаниями возродится наша свобода.

Автор завершил повествование, и пошли титры.

— Неплохо, говорю как журналист, — сказал Дашкевич. — Как я понимаю по титрам, автор всё это сделал один? И текст, и монтаж? Да, труд, достойный уважения. А кто это, кстати?.. Нет, мне его имя и фамилия ни о чем не говорят. А тебе, Вань?

— И мне тоже. В левом движении, во всяком случае, он неизвестен, по крайней мере, широко... Может, даже псевдоним... Да, это не Стёпин, не Худой, поэтому фильм так и останется малоизвестным, и тысячу просмотров за год, скорее всего, не наберет... Но сделан искренне, берет за душу...

— А почему его не будут смотреть? — поинтересовался Игнатенко.

— Я называю это «закон Вавилова». Был такой малоизвестный в свое время советский композитор Владимир Вавилов. Более того, о том, что он композитор, узнали только после его смерти. Самое знаменитое его произведение — песня «Город золотой». Все ее слышали хотя бы раз... Если только Рахим... А, ты тоже... Ну, тем более... На мелодию, которая первоначально была опубликована Вавиловым как принадлежащая средневековому композитору Франческо да Милано, поэт Анри Волохонский, не зная пока этих авторских тонкостей, написал стих, имея в виду, очевидно, библейский рай, небесный Иерусалим или что-то в этом роде... Сие обрело, как мы видим, огромную популярность. А почему? Догадайтесь-ка...

— Ну, так было подписано именем реального известного композитора, классика, да еще и из тогдашнего центра цивилизации и культуры... — сказал Денис. — Я так думаю.

— Абсолютно правильно думаешь. Вавилов был самоучкой и публиковал свои весьма талантливые произведения, приписывая их различным известным авторам, и нашим, и не нашим. Исполнял их на концертах — представляя точно так же. И в этом, наверное, был смысл — если бы честно сказал, что это его композиции, то восприняли бы кисло. А тут — такие имена, такие страны, такие эпохи. Время-то было уже позднесоветское...

— В смысле... — не понял Дашкевич.

— Как бы это объяснить... Ну, по мере развития советского социализма можно заметить, что общество всё дальше отходило от революционной, новаторской культуры и эстетики — напротив, получая всё усиливающееся удовольствие от всего, что связано со стариной, на самом деле олицетворяющей классовое общество. Неприкрытый интерес к монархическим порядкам и вообще имперскому антуражу. В Эрмитаже, он же Зимний дворец, было такое большое панно, по сути, уникальная карта — Советский Союз с его просторами, прорывами, достижениями. Так его еще даже до перестройки убрали, заменили на традиционную, царскую композицию — мол, всё должно быть в едином стиле. Культурные авторитеты, соответственно, остались только те, что жили в прошлом. Наши, не наши — неважно. И отнюдь не, скажем, дореволюционные прогрессивные деятели, сочувствовавшие народу.

— Хм... — сказал Игнатенко. — А почему?

— Диалектика. Советский народ действительно обрел полные хозяйские права и собственность. И решил, что ко всему лучшему в сфере культуры, что создано было в интересах тех, прежних, хозяев, оно таким же образом сопричастно. Причем сопричастно не так, чтобы получать эстетическое удовольствие, а именно с принятием ценностей и авторитетов тех эпох. Люди были тогда еще убеждены, что блага, имеющиеся у них, никто уже не отнимет. Но неумолимая история преподнесла им жестокий урок. А именно — принимая ту этику, эстетику и ценности, невольно принимаешь и то, что классовое разделение, разделение на господ и рабов — это норма. Так-то вот. С этим шутки плохи.

— Ясно... — протянул Рахим.

— Так вот, возвращаясь к Вавилову. Сам, может, такого и не планируя, своим «плагиатом наоборот» он осуществил удивительно красивый, блестящий социальный эксперимент. Очень знаковый и заставляющий сильно задуматься. Дочь композитора позже говорила, что отец понимал: пластинки какого-то Вавилова никто не издаст, музыку его не будут воспринимать всерьез, потому что он неизвестен. А ему нужно было, чтобы творчество его дошло до аудитории, даже если истинное авторство не указывается. На пластинке с музыкой якобы эпохи Возрождения его имя, конечно же, стояло, но как аранжировщика, исполнителя. Пластинка стала дико популярной... Ну, в общем, ясно. И какой вывод? Ну-ка...

— Я, кажется, понял... — произнес Гена. — Неважно, какое содержание. Неважно, насколько талантливо и дельно сделано. А важно лишь, кто это транслирует. Насколько авторитетный, раскрученный, кто за ним стоит. Покажет такой «лидер общественного мнения» на камеру средний палец, и больше ничего, или твитнет загадочное слово — соберет сотни тысяч лайков, десятки тысяч комментариев. А сделает кто-то неизвестный что-то очень интересное, правильное и хорошее — так его даже многие ближайшие друзья и соратники проигнорируют. Потому что ориентируются всегда на лидеров мнений — стремятся быть в курсе, что именно их устами транслируют влиятельные силы, какая повестка формируется. И стремятся смотреть даже откровенное дерьмо, лишь бы не пропустить вовлечение в эту повестку, общую для масс. То есть смысл не имеет значения, имеет значение лишь то, от кого исходит тот или иной продукт.

— Молодец, я сам лучше не сформулировал бы, — похвалил Иван. — А мы вот заметили. И оценили. И давайте, если не возражаете, обсудим.

Денис, Гена и Рахим с готовностью согласились.

— Так вот, товарищи, в этот день сто три года назад, как правильно сказал автор, действительно произошло самое великое событие в истории человечества. Октябрьская революция 1917 года не просто свергла Временное правительство и утвердила правительство Советское. Она, как показало время, кардинально изменила все стороны жизни человеческой цивилизации, все принципы ее устройства. и никогда прежним не станет, несмотря на временные отступления.

— В чем это выразилось? — поинтересовался Денис.

— Раньше общество делилось на две неравные части. На очень небольшую прослойку тех, кто жил по-настоящему, в полную, так сказать силу, сверхбогато, определял судьбу всего общества, причем в своих узких интересах. И на огромные массы тех, кто служил для этой правящей прослойки почвой, топливом, навозом. И все, кто принадлежал этой массе, должны были жертвовать «лучшим людям», то есть правящему классу, свои силы и свою жизнь. В том числе в самом буквальном смысле — сражаясь на войнах, межклановых и межгосударственных, за интересы элит. И вот однажды в этой стройной системе образовалась брешь. Впервые в истории человечества к власти пришли силы, нацеленные на удовлетворение интересов всего общества в целом, без его деления на тех, кто владеет всем, и тех, кто обязан удовлетворять их прихоти. И, соответственно, они сразу применили к управлению обществом принципиально иной подход. Речь вот о чем. Классовое общество естественным образом культивирует случайность, то есть выступает за то, чтобы разные люди и их сообщества делали правильные дела, а конкурентный отбор без всяких гарантий выявит лучшего. То есть это — хаос. Он будет даже при предельно консолидированном капитализме, фашизме, поскольку в классовом обществе в любом случае всё подчинено частному интересу, и в любом случае будут конкурирующие центры влияния. А значит, и грызня, пусть и в форме аппаратных интриг. Силы, выступающие за всеобщий интерес, за интерес общества как целого, естественным образом встают на путь рациональной, планомерной перестройки реальности. За несколько десятилетий, пока существовал СССР и страны мирового социалистического содружества, удалось качественно поднять уровень жизни народа, создать мощную инфраструктуру, освоить новые технологии, существенно сократить могущество «лучших людей». Причем не только там, где был социализм, но и по всему миру, благодаря советскому влиянию. А откат привел к деградации. Именно поэтому, кстати, силы, ориентированные на такой подход, то есть левые, красные, вправе делать многое, очень многое. Потому что у них эта великая общечеловеческая миссия. Миссия восхождения.

— В какой-то степени ты прав, — согласился Игнатенко. — Главное, чтобы сами эти силы не злоупотребляли, не перерождались.

— Разумеется. Но в любом случае классовое общество должно быть ликвидировано. Если раньше это было практически невозможно по объективным причинам... Были, как я уже говорил, попытки, с той или иной степенью успешности, в итоге разгромленные... То сейчас это не просто можно, но и нужно. Без социализма уже нет развития. У разделенного, у классового общества слишком много принципиально неустранимых недостатков. Например, неприемлемо то, что величина получаемого зависит не от личных усилий, не от таланта, а только лишь от происхождения или везения. Те, кто действительно преуспел, как правило, не трудились вообще. То есть на привилегированных постах, в принципе, может быть кто угодно, при должной подготовке. От врожденных способностей это не зависит. Просто классовому обществу нужно, чтобы были те, кто исполняет, и те, кто правит массами. Если есть какие-то истории получения славы и богатства собственными усилиями, то это просто потому, что они на виду. Расскажут об одном таком, а о тысячах тех, кому не повезло, мы не узнаем никогда.

— Тогда кто гарантированно преуспевает в классовом обществе? — уточнил Денис.

— Только тот, кто определяет судьбы других. А такой статус либо завоеван в конкурентной борьбе, либо преподнесен на блюдечке. Да, это очень важно — социальное положение зависит не только от ума и квалификации. Порой это лишь необходимое условие, но и то такие люди могут быть лишь экспертами под началом привилегированных лиц. Высококвалифицированный и предприимчивый может рассчитывать максимум на несколько сот тысяч рублей в месяц. Многие владельцы капитала стали таковыми благодаря не соответствующим качествам, а совершенно иным факторам. А огромное количество тех, кто имеет те же качества, не могут уже ни на что подобное рассчитывать. Очевидно, что статус зависит от уже имеющихся ресурсов в виде капитала, связей, родственных отношений. Так ведь? Я прав?

Все согласились.

— Классовое общество говорит всем — «либо грызи, либо терпи», и без всякой альтернативы. На самом деле наиболее прагматичны именно сторонники коммунистов. Согласно объективным расчетам по методам теории игр, для среднего человека, со средними способностями и средними стартовыми условиями наиболее выгодно то, что предлагает социализм. Особенно развитой социализм, в распоряжении которого уже есть мощные производительные силы. Экстремальный период становления и обороны от врагов не берем, но именно его любят вспоминать недоброжелатели. Большинство при социализме в любом случае будет лучше обеспечено, у людей никто не будет отбирать последнее, чтобы концентрировать у хозяев, потому что хозяевами будут все. Вот что писатель Иван Ефремов сказал устами своего героя, я помню это наизусть: «Окончательная победа идеологии коммунизма неизбежна. "Почему?" – наверное, спросите вы. Я отвечу: потому, что никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на Земле каждому человеку — сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании всеми благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире. А так как человечество в общем состоит из средних людей, то коммунизм наиболее устраивает подавляющую часть человечества. Враги наши говорят, что равная жизнь у слабых получается за счет сильных, но ведь в этом суть справедливости коммунизма».

— Верно сказано, — оценил Гена.

— Правда, несмотря на то, что это очевидно, массы, прежде всего низы, эксплуатируемые, находятся во власти иллюзий. Они клюют на удочку, что каждый якобы может чего-то достичь, если станет высококвалифицированным, если будет «вертеться». Но ведь все не могут занимать «вкусные» должности, все не могут быть бизнесменами и звездами. Так что тут придется смириться с жестким разделением по социальным ролям — причем не только на период рабочего времени. Это разделение не только профессиональное, а институциональное, где права и возможности разных групп принципиально различаются.

— Сословное общество? — уточнил Денис.

— Именно оно. То, что сейчас активно строится в России. Нынешнее государство в момент своего становления отобрало у народа созданное его трудом богатство, а теперь говорит, что никому ничего не должно, что не будет кормить тунеядцев и раздавать халяву, как при социализме. Но какие же это тунеядцы, ведь они наследники тех, кто создал все эти общие богатства?! Несколько поколений создали своими руками свою собственность, чтобы с нее иметь блага, не отнимая ни у кого. При социализме как раз никто халяву не получал, не было таких, кто не работал, а имел богатства. А как только социализм убили, то оказалось, что эту общую собственность могут, разделив ее между собой, иметь только отдельные лица, причем те, кто ее не создал своим трудом. А если кто-то говорит, что эти богатства никогда и не были собственностью людей, то как он объяснит, что раньше всем без исключения на жизнь хватало, и жилье массово давали, а сейчас нет? Люди живут всё хуже и хуже, а сверхбогачи наращивают своё состояние на десятки процентов в год! Да, государство никому ничего не должно, оно не просило никого рожать, оно советует всем кушать макарошки и лечиться корой дуба. Но вот государству десятки миллионов людей почему-то должны многое. Вернее, не государству, а рейдерскому консолидированному капиталу, его бенефициарам. Само государство дает жалкие социальные подачки, а нужно всего лишь вернуть собственность, чтобы хозяйский доход получали все, и тогда подачек не нужно, каждый сможет получать столько, сколько нужно для достойной жизни. И насчет тунеядцев — почему-то реальным тунеядцам дали, и сразу, огромный объем богатств, гораздо больше, чем нужно для нормальной жизни, а всех остальных при этом обделили. Причем дали преступникам, а обделили нормальных тружеников. Вот такое у нас общество, согласны?

— Да, — сказал Игнатенко.

Остальные кивнули.

— И это, на твой взгляд, неустранимо в рамках нынешней системы? — сказал Денис.

— Да. Все проекты по улучшению общества в рамках капитализма заведомо бесполезны и бессмысленны. Загнивание будет усугубляться. Единственный выход — переосмыслить пройденное и вернуться к советским принципам уже на новой технической основе. Но с сохранением главного — чтобы никогда одни не служили топливом для других. А для этого нужно, чтобы стержень, фундамент экономики находился в солидарной собственности всех. И это позволит обеспечить всем достойный уровень жизни. А дополнительную частную инициативу, если и допускать, то только под широким общественным контролем и за счет самих инициаторов, а не за счет паразитирования на госсекторе, как это было в период разложения социализма. Сейчас, как вы понимаете, всё это бесполезно, без кардинального изменения строя ничего хорошего добиться не получится. Система налажена так, чтобы обеспечивать гарантированное высасывание ресурсов с низов и концентрацию в верхах. Короткий период все кормились за счет природных ресурсов, и даже народу какие-то крохи перепадали, но краник перекрыли, теперь народ — «новая нефть». Но государство, которое только отнимает жизненно необходимое у большинства ради роскоши меньшинства, не имеет никакого права требовать от большинства ни принесения жертв, ни молчания по поводу всего этого.

— Согласен, — подтвердил Гена.

— В общем, мы видим, что элита не живет той жизнью, которую уготовила народу. Не ест те самые макарошки. Когда им говорят, а вот если бы с вами или вашими близкими это произойдет, то те поднимают на смех задавшего такой вопрос и заявляют, что на глупые вопросы не отвечают, что это им не грозит. Ну, а потом так случается, что их восставший народ истребляет. А спустя десятилетия над ними начинают плакать. А над теми, кто когда-то страдал от их действий, почему-то нет.

— А отчего бывает революция? И почему произошла Октябрьская? — поинтересовался Рахим. — Кстати, спасибо, что посоветовал книгу про Фрунзе, про то, как в Средней Азии борьба шла. Дочитал, очень интересно. Даже стыдно, что простых вещей не знал, и про свои края тоже...

— Хороший вопрос, очень обширный, для ответа на него можно горы научных трудов написать. Ну, если в общем, то можно утверждать, что настоящая революция — это естественный результат системного, фундаментального кризиса. Это смена общественной формации, а не просто переворот, когда одни лица во власти сменяют другие. Это смена принципа построения общества. В эпоху, когда началась концентрация капитала, когда стал формироваться империализм, открылись двери для социалистической революции — то есть для обращения всех средств производства в собственность народа, чтобы все люди получали то, что нужно для жизни и развития, чтобы общество развивалось отныне не хаотично, а по разумному плану, в интересах опять же всех людей. Но это не значит, что новые силы придут автоматически. Предстоит тяжелейшая борьба нового с отживающим, которое отчаянно сопротивляется. Ленин указывал на слабое звено в цепи мирового империализма. Да, марксизм говорит, что пролетарская революция происходит в передовых странах. В известной степени, но не в целом, это применимо было и к России — столица, где и решался вопрос о власти, была очень развитым промышленным регионом, с высочайшей концентрацией капитала, где были массы сознательных рабочих — к тому же призванных в армию и на флот, то есть с оружием в руках. А остальная Россия — отсталая, с огромными бедными крестьянскими массами, с примитивным трудом на земле. Эти бедняки-земледельцы стали союзниками восставших рабочих на бескрайних российских просторах. И, что еще очень важно, буржуазия была относительно слабой, не успела должным образом развиться. Таким образом, в России социалистическая революция стала возможна в условиях, когда в процесс свержения отжившей политической системы, то есть феодальной, царской, вклинилась сила, нацеленная на полное и бескомпромиссное преодоление классового деления. Там, где буржуазия крепка, взяла власть уверенно, такого не могло произойти — пример Германия восемнадцатого года. Или, как вариант, силы, нацеленные на бесклассовое общество, могут доминировать в процессе освобождения от иностранной оккупации, свержения какого-нибудь диктаторского режима, причем свержения действительного, а не как у нас будет при Увалове, имитации, перезагрузки этой же самой власти. Ну и, конечно, субъективный фактор — сплоченная партия гения Ленина, партия людей отчаянных, бескорыстных, не стремящихся к эгоистическому господству, к богатству, готовых к смерти и страданиям за великую идею. Такие люди нужны как детонаторы, чтобы столкнуть застывшие общественные процессы или же правильным образом вырулить из кризисов. Вот все эти уникальные предпосылки сложились воедино и привели к тому, что именно тогда и именно у нас впервые произошла социалистическая революция. Так что вот так — в эпоху империализма будет или дальнейшая, ничем не ограниченная концентрация капитала, вплоть до его тотальной транснациональной консолидации, фашизации, что мы сейчас и наблюдаем. Или социалистическая революция, возможная, в принципе, на любом этапе — лишь бы соотношение сил было соответствующим... Рахим, тебе понятно? Базовые понятия я тебе раньше разъяснил.

— Да, понятно...

— Хорошо. Что еще можно отметить? Октябрьская революция свершилась при переходе от архаичных социальных форм к тем, которые присущи буржуазной формации. Это произошло в стране, где такой переход во многом запоздал — и, соответственно, созрел потенциал для начала движения к более совершенному социальному устройству, чем капитализм. Потенциал этот реализовался в лице диктатуры пролетариата. В условиях тотального краха отжившей абсолютистской системы верх взяли самые прогрессивные силы, нацеленные на максимально радикальный эгалитаризм, вплоть до полного отрицания капиталистической формации и классового деления общества. А силы, олицетворяющие буржуазную систему, в тот момент оказались относительно слабы — в отличие от той же Германии спустя год. Пролетарская революция в России стала немедленным продолжением, дальнейшим развитием буржуазной революции, решающей общедемократические задачи, которая та решить не смогла и не захотела.

— И большевики там послужили решающим фактором? — уточнил Денис.

— В общем, да, без них не получилось бы грандиозного прорыва. Но очень важно, в каком историческом контексте это происходило. По большому счету, в условиях экстремального напряжения войны и необратимого краха самодержавия никто больше и не был способен вытащить страну. К этому вытаскиванию, к реализации проекта спасения и созидания — который сулил не сказочные богатства, а каторжное ярмо, — оказались готовы только лишь большевики-ленинцы. И вот Ленин сказал «есть такая партия» — и привел ее к власти. Причем к власти в стране, довольно сильной и самодостаточной, хоть и потрепанной бессмысленной бойней. Соответственно, удалось отбиться от врагов, восстановить силы, закрепиться. И это привело к тому, что вся Земля попала под влияние главной мировой тенденции двадцатого века, рожденной в России.

— Но накат этой волны продолжался всего лишь несколько десятилетий. Она потеряла свой потенциал и отхлынула... — сказал Гена.

— Проблема, как мне представляется, в том, что средства производства всё же были полностью адекватны капиталистической формации. Да, прилагая целенаправленные усилия, можно долго удерживать власть в интересах всего народа. В данном, советском, случае продержаться не удалось. В то же время в отдельных странах это получается до сих пор. Китай заимствует капиталистические модели для модернизации, но под свои интересы, под социалистическую, я уверен в этом, сверхзадачу. Именно на откате этой первой волны идет консолидация капитала и тотальная политическая реакция, фашизация, стремление радикально понизить цену рабочей силы, лишить массы права мыслить и проявлять субъектность. Но, несмотря на общую деградацию, подспудно зарождается новая волна в самих производительных силах, да и в том же Китае. Да, владельцы капитала хотят поставить себе на службу не только средства производства нового поколения, но и выстроить целую выморочную эксплуататорскую систему с прямым администрированием вместо рынка, с дошедшей до абсолютного предела концентрации богатств в руках немногих собственников. Я об этом говорил уже, вкратце напоминаю для Рахима. Но это не новая формация, это будет последняя, пусть и задерживающаяся на неопределенный срок, точка развития капитализма, где буржуазия, консолидированная до предела, отрицает свою первоначальную сущность и становится коллективным фараоном, с остановкой экономического развития вообще и времени тоже. Это искусственный стоп-кадр последнего мгновения развития, точнее, вырождения буржуазии. Германский фашизм был протофашизмом, а фашизм в любом случае это власть консолидированного высшего капитала. Необязательно финансовой олигархии, это может быть и рейдерский капитал, и доминантные кланы компрадорского капитала на периферии, в том числе в странах Персидского залива, монархического происхождения. Фашизм натыкается на противодействие лишь там, где есть социалистические силы. Именно поэтому социализм для фашизма враг номер один. Фашизм норовит уничтожить даже память о том великом прорыве двадцатого века, о первой волне социалистического наступления.

— Короче, всё глухо сейчас... — вздохнул Игнатенко.

— Вот что Ленин 99 лет назад написал об Октябрьской революции: «Мы это дело начали. Когда именно, в какой срок, пролетарии какой нации это дело доведут до конца, — вопрос несущественный. Существенно то, что лед сломан, что путь открыт, дорога показана»... В общем, это не конец... Борьба продолжается — даже кромешной ночью.

Все немного помолчали, обдумывая сказанное.

— Понимаете, советская эпоха дала нам важный опыт, — продолжил Иван. — СССР был небогат, но всё его достояние принадлежало всем, и все люди имели с этого реальную пользу по праву рождения. При социализме, когда все владеют экономикой, она работает на каждого не столько в плане разделения прибыли и ее освоения, пусть и коллективного, а, если можно так выразиться, физически. То есть оптимальным образом удовлетворяя насущные нужды людей и содействуя реализации потенциала каждого человека — непосредственно, всей мощью различных отраслей, предприятий, активов. Причем равных по качеству и способностям самым передовым мировым образцам, максимальным по мощи. И с каждым годом всеобщее благосостояние гарантированно росло.

— Многие против такого подхода... — заметил Денис. — Мол, надо, чтобы не было никакого всеобщего интереса, каждый сам за себя...

— Да, но в основном это «мейнстримная» идеологическая обслуга современных фашистов, так называемые либертарианцы, поливая грязью коммунизм, выступают фактически за то, чтобы одни имели максимум, а другие их обслуживали, не имея ничего. Чтобы труд рядовых стал стоить на порядок меньше, чем при социализме. И, соответственно, они принимаются тех, кто не владеет и не управляет, расчеловечивать, объявлять лодырями — хотя если так, то, спрашивается, почему их трудом пользуются и эксплуатируют, и успешно. Конкретно в России они прекрасно видят, что вся власть и собственность у тех, кто не работает, а просто хапнул себе, но... вы только вдумайтесь — объявляют их, то есть рейдеров, коммунистами, на том формальном основании, что они выходцы из КПСС. Идейных же коммунистов, не хапнувших ничего, они путем манипуляции приравнивают именно к рейдерам, чтобы возбудить ненависть прежде всего к ним, а не к рейдерам. Напрямую пока не все еще решаются объявить, что общество должно быть непременно разделено, причем не по принципу трудолюбия или креативности, а по принципу владения капиталом. Но работа в этом направлении ведется.

— Угу, — согласился Гена.

— А помните, кстати, что сказано о частной собственности — она существует благодаря тому, что её не существует для девяти десятых населения?

Все трое кивнули.

— Смысл, миссия частной собственности — служить инструментом разделения человечества не на умелых и неумелых, не на трудолюбивых и лодырей. А на тех, кому предписано обстоятельствами, в том числе везением, выполнять определенную функцию, признаваемую всеми, быть элитой, организующей и решающей всё в целом, и тех, кто обязан воплощать своей жизнью, кровью и тяжким трудом чуждые замыслы. Замыслы тех, кто определяет цели, выгодные лишь им, в том числе в конкуренции с такими же, как они сами. Необходимое условие роскоши единиц — чтобы у масс не было самого необходимого для жизни, именно для жизни, а не для удовлетворения «добавочных» потребностей, чтобы это приходилось им выгрызать в конкуренции. Несмотря на то, что производительные силы сами по себе уже позволяют обеспечить каждого всем необходимым. В классовом обществе, как я не раз говорил, на удовлетворение личных сверхпотребностей небольшой кучки лиц работают все остальные, причем высшие легко жертвуют даже жизнями низших. Эта кучка решает судьбы всех, им принадлежат все богатства, они распределяют средства в рамках системы, охватывающей всех, устанавливают свои законы для всех. С одной стороны, надо признать, что по сравнению с простым, доисторическим, режимом первобытного «коммунизма», когда все равны, словно трава, это действительно шаг вперед. В новых условиях появляется возможность создавать принципиально новое, превышающее на порядки то, что способен создать отдельный человек, пусть и мотивация предельно эгоистична. Но всему приходит конец. Сейчас уже можно обеспечить и равенство, и в то же время концентрацию ресурсов на выполнение сложнейших социальных и технических задач, причем в интересах всех сразу. Следовательно, сейчас модель деления на господ и рабов заведомо ущербна.

— А что ты понимаешь в данном случае под равенством? — уточнил Денис.

— Право каждого не быть топливом для привилегированной части общества, — уверенно произнес Смирнов. — Это реализация главного права человека: быть самодостаточной личностью, а не орудием в руках другого. Это наделение каждого правом мыслить и понимать, а не визжать или стрелять, когда это выгодно другим. Высшее предназначение человека — планировать изменение реальности исходя из своих, а не чужих, потребностей и претворять планы в жизнь, солидарно, в интересах всех. Но в классовом обществе это на деле доступно лишь немногим, а остальным достаётся участь почвы. Классовое общество, конкурентно-иерархическое, в отличие от солидарно-коллективистского, понуждает всех участвовать в гонке за место в иерархии, где можно решать за счет других и присваивать ресурсы, созданные другими. Это — больная мотивация, доставшаяся частично нам еще от животного мира. Истинному человеку, подлинно разумному, присуще иное — стремление к упорядочиванию мира общими усилиями, к преодолению инферно. И поэтому мы, коммунисты, правы. Даже не потому, что мы за реальные интересы большинства. А потому, что у нас есть цель, мечта: развитие в направлении будущего. У нас мечта сделать всех людей свободными от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к сильным мира сего, чтобы они на сто процентов раскрыли свой уникальный потенциал, а не стали топливом для имущих. Даже если в ответ на эту мечту имущие и их слепые рабы преподнесут нам чашу отравы. Мы всегда будем за общество по-настоящему свободных, сильных и мудрых людей. Даже если мы не доживем до его торжества, мы должны сделать всё, чтобы оно победило в будущем.

— Цель благородная, но не утопичная ли? — с сомнением сказал Игнатенко.

— Такое уже было на практике. Мы сами застали первую попытку создания государства на совершенно новых принципах. Государства, продержавшегося семь десятилетий и выдержавшего такие испытания, которые сломили бы любое другое. Нельзя сказать, что эта первая попытка была неуспешной. Коммунисты выразили вековые чаяния простых людей труда, они дали свободу от тех, кто определяет в своих шкурных интересах судьбы других людей, кто спихивает на низы решение своих проблем. Эта реальная советская практика и практика «дочерних», так сказать, стран впервые в мировой истории обеспечила всем освобождение от проблем, связанных со злоупотреблением частных лиц. Проблем социальных, экологических, национальных, вообще любых. Это освобождение было достигнуто запретом частной собственности, то, что является стержневым элементом программы коммунистов. Главный и единственный смысл такого запрета — недопущение эксплуатации человека человеком. В том числе частными лицами, пусть и коллективными, присвоившими государство. Недопущение частного присвоения прибавочной стоимости, созданной чужим трудом. За десятилетия советского общества всё то, что олицетворяет власть одних людей над другими, в частных интересах первых, даже потихоньку забылось, стерлось из памяти. При СССР все чувствовали защищенность, так как были хозяевами, а сейчас являются пищей для хозяев.

— Не все чувствовали... Многим хотелось иного... — вставил Гена.

— Да. Не все. Не все ценили то, что имели. Не все верили, что в СССР было наиболее гуманное общество. Теперь убедились. Не все верили, что в СССР уважают труд и трудящихся, а в буржуазном мире — нет. Теперь убедились. Не все верили, что в СССР ценят науку и знания, а в буржуазном мире — нет. Теперь убедились. Не все верили, что при «рынке» и в помине нет никакой «свободной конкуренции». Теперь убедились. И у среднего россиянина будет возможность поразмышлять над тем, что Ленин немецкий шпион, а Сталин кровавый диктатор, когда он после четырнадцатичасового рабочего дня вернется в двадцатиметровую квартирку, взятую в ипотеку на тридцать лет.

— Ты утрируешь, как мне кажется, — сказал Денис.

— Всему свое время... Не все осознают это. Но большинство лишилось главного, что было при социализме. Ощущения того, что всё вокруг — это твоё, и равным образом принадлежит и остальным. И что у всех равные возможности не на словах, а на деле. И именно благодаря тому, что нет лиц, которые в состоянии решить твою судьбу, причинив тебе зло в своих шкурных интересах. Нет лиц, имеющих столько, сколько тебе трудом и за сто жизней не заработать. А капитализм — это когда всё вокруг точно не твое, а чье-то чужое, и кто-то с этого имеет огромные деньги, и может сделать с тобой всё что угодно, а у тебя самого нет собственности и перспектив. При социализме гражданин имеет не только вознаграждение за труд, но еще и естественные неотчуждаемые блага — за саму принадлежность к высокоразвитому обществу. СССР, будучи страной социализма, страной, строящей коммунизм, был страной всех людей в равной степени. Те, кто сейчас вдалбливает новые установки по культуре и истории, утверждают, что во время Великой Отечественной войны люди воевали не за социализм и коммунизм, а за свою землю и страну. И, как ни странно, это действительно так. В этом и суть социализма. В том, что страна принадлежит всем. Нынешняя же Россия принадлежит не народу, а ее хозяевам. И эти хозяева резко против того, чтобы собственность была у всех. Они отстаивают силой своих антинародных законов и дурманом своей антисоветской идеологии тот принцип, по которому одни вершат, а другие этих господ обслуживают. Разве не так?

— Так, — сказал Гена.

— Базовый критерий развитости общества — какая доля остаётся тем, кто трудится непосредственно, производит, а какая тем, кто правит и распределяет. Кто является хозяином, бенефициаром. Если сравнивать даже уровень жизни, то социализм дает для девяноста процентов населения рост этого показателя в полтора-два раза по сравнению с капитализмом при прочих равных условиях. Сейчас трудящийся, как и до семнадцатого года, получает только эквивалент своих затраченных сил, времени и здоровья, и не больше, а то и меньше. Собственник же средств производства, не затрачивая труд, получает сверх этого, и не только на реинвестирование, но на личное сверхпотребление, в том числе статусное. При социализме все люди получали и эту «хозяйскую» добавку. Поэтому людям всего для жизни хватало, поэтому они массово откладывали сбережения, впоследствии конфискованные новыми хозяевами страны. Вообще, когда сравнивают зарплаты простых трудящихся при социализме и капитализме, то забывают, что при капитализме у рядовых людей появились траты, которых при социализме не было, — например, жилье, медицина, образование. В отличие от капитализма, социализм ни для кого не устанавливал стеклянных потолков, можно было расти сколь угодно высоко, если ты способен, проявляешь трудолюбие, не боишься брать на себя ответственность, реализовываешь свой потенциал. Советское государство каждому давало возможность развиваться — постоянно, с самого детства.

— А не слишком ли скучными были культура, быт человека? — сказал Денис.

— Для кого-то при социализме было скучно, соглашусь. Но таких было меньшинство. Большинство же не отделяло себя от своей страны. А перед страной стояли грандиозные задачи — социальные, технические, научные. Она была на самом переднем рубеже. И всё это принадлежало всем в равной степени, каждый был сопричастен великой миссии. Где же тут скука — для нормального человека, а не паразита, желающего возвыситься над другими? Напротив — самый широкий простор для творения. Что же касается культуры, то советская культура только возвышала людей. Она создала шедевры, которые и сейчас в цене. А лучшие образцы культуры, созданные в классовом обществе, СССР сделал достоянием всех людей без исключения. Где еще можно было найти страну, в которой простых рабочих, к примеру, живо интересуют опера, балет, музеи, классическая литература? Ответ на поверхности — вопросы высокой культуры интересуют всех людей только там, где все эти люди являются полноправными хозяевами. Ну, а сейчас для низших слоев власть целенаправленно варит низкопробную имитацию. В администрации президента есть даже целый отдел, который управляет культурой — какие темы вбрасывать в массы, какие смыслы, что раскручивать, что замалчивать, с кем расправляться, если голову поднял недозволенным образом. Вот такая ситуация...

Все помолчали.

— В общем, очевидно следующее. Социализму и коммунизму альтернативы в долгосрочной перспективе нет. И в России, где по фундаментальным причинам грядет неминуемый коллапс рейдерской модели, и в мире в целом. Да, можно подвергнуть честной ревизии конкретные исторические перегибы, но фундамент неизменен — всеобщее равное совладение экономикой, чтобы все были хозяевами в равной степени. Поймите, друзья, — именно социалистический строй для эпохи, начавшейся в момент Октябрьской революции, является абсолютно естественным, в рамках магистрального пути развития. Витринное благополучие Запада, которое в конечном итоге ложным соблазном ударило по СССР, было достигнуто не только ограблением периферии мира, но и страхом перед внутренними восстаниями и внешним противостоянием — когда Советский Союз всей своей мощью фактически защищал всех тружеников Земли, не давал владыкам мира беспредельничать. А то, что сейчас, после убийства социализма, когда буржуазия взяла реванш, развязала себе руки и принялась обдирать и давить трудящихся по-черному, — это выморочный строй, утвержденный искусственно, через страшную ломку, чудовищными усилиями извне и изнутри. Ничего еще не кончено. Человечество сделало первый шаг туда, куда не ступало. Споткнулось с непривычки, но всё впереди. И прежде всего впереди — Переосмысление и Преодоление. Именно это — наша задача. Задача всех разумных и мыслящих людей. Мы, коммунисты, своей борьбой прокладываем человечеству дорогу к звездам, так как только коммунистическое человечество может в полной мере реализовать свою космическую миссию.

— Ну, может быть... — сказал Дашкевич. — Но ведь и при советском социализме были недостатки.

— Недостатки были обусловлены тем, что страна шла по совершенно новому пути. Без них никак. Да, были проблемы, прежде всего противоречащие основным принципам общества ради всех людей. Если бы их не было, то мы бы и сейчас жили при социализме и тут не сидели. В недрах СССР возрождение этих проблем было связано с незаконными скрытыми действиями по укреплению частного могущества теми или иными средствами. В том числе злоупотреблением аппаратными полномочиями в личных целях, выводом общенародного богатства через различные схемы в частное владение. То есть накопление предпосылок частной собственности, отход от всеобщего интереса, расщепление единого общества на отдельные группы освоения общих средств, группы частного, по сути, влияния. Недостатки и издержки социализма возникали именно из-за буржуазного перерождения советских элит и сознательно внедряемых — зарождающихся и развивающихся — элементов капитализма. Когда я говорю слово «буржуазного», то под буржуазией понимаю не множество разрозненных владельцев частного капитала, а консолидированную систему. Говорят, с СССР покончили фарцовщики, теневики, цеховики. Но если бы высшая власть была крепка, то они оставались бы и дальше просто паразитирующей слизью. На самом деле всё решила верховная власть, пусть и задействовав их интерес, опираясь на них. Многие костерили так называемую «бесхозяйственность» при социализме, когда некоторым руководителям было наплевать на то, что ресурсы используются заведомо неоптимально, невыгодно, потому что они не были лично заинтересованы в конечном эффективном результате. Но это не только из-за сложности отработки новых схем управления и контроля, но и из-за того, что в руководстве было много эгоистов, а не людей с мотивацией на всеобщее благо. И что сейчас имеем? От бесхозяйственности пришли к гиперхозяйственности, когда даже госчиновник или управляющий госимуществом фактически является бизнесменом, работающим на свой карман и частный карман своего клана.

— А как ты думаешь — начальники, чиновники, менеджеры — это кто? Пролетарии или буржуазия? — поинтересовался Денис.

— Думаю, это зависит от того, сколько данный человек получает и из каких источников. Если доход скромный, зарплатный, то это, по сути, клерк, пролетарий. Если же он принимает решения по ресурсам, по судьбам людей, и при этом имеет либо явно неадекватную зарплату либо вовлечен в схемы частного присвоения, то, безусловно, это буржуа. Один из бенефициаров консолидированного частного капитала, который может быть замаскирован под конгломерат де-юре государственных активов.

— Тогда получается, что такое коррупция? — уточнил Гена.

— Коррупция, о которой так много говорят, — это всего лишь ординарный способ хозяйствования в системе консолидированного олигархического государственного капитализма. Это — механизм получения прибавочной стоимости, который активно использует рейдерский класс в России. Те же чиновники или силовики, капитал которых — допуск к схемам в рамках консолидированного капитала, благодаря которым можно присваивать средства формально незаконным путем, но на это закрывают глаза. От человека, включенного в такую схему, требуется лояльность... нет, даже не лояльность, лояльность-то многие готовы гарантировать, причем искренне, только их не берут в команду... он, разумеется, должен быть своим для системы и иных ее участников и бенефициаров. И ему в рамках использования полномочий в коллективных частных интересах дают возможность личного кормления со всего этого, выделяют долю. Так распределяются бонусы от работы того или иного актива, пусть и государственного. Та самая пресловутая бесхозяйственность наоборот. А если возникают убытки, то они компенсируются из бюджета. Вот так и действует коррупция в расширенном понимании.

— В общем, верно, — согласился Денис.

— Видите ли... Всё то при социализме, что подрывало его, что служило объектом недовольства и даже ненависти людей, было на самом деле развитием частного присвоения. То есть теневая экономика, блат, протекция, кумовство, привилегии ряду начальников и даже рядовых работников ряда отраслей — торговля, заграница — по сравнению с общей массой. На базе неудовлетворенного, но платежеспособного спроса. И враги это умело использовали — и экономически, и идеологически, развивая теневой сектор и демагогически переводя стрелки на фундаментальные основы социализма. И когда они начали разлагать социалистическую экономику, то пропагандистски оформляли это как поворот к интересу непосредственного производителя. Например, говорили, что рабочие станут хозяевами, получив акции. Что на своей земле хозяевами станут крестьяне, что никто над ними не будет стоять, не будет их понукать, требовать отчета, что они сами смогут всё закупать и реализовывать плоды своего труда. Ну, а в итоге простые труженики лишились и акций, и так же над ними стоит погонщик, но который управляет не в интересах всего народа, а в своих частных интересах. Право управлять самим даровано ничтожной доле процента, а остальные эксплуатируются. Землю ту же прибрали к рукам агрохолдинги, поднявшиеся на рейдерском капитале, тесно связанные с властью. В общем, сама жизнь наглядно продемонстрировала несостоятельность измышлений на тему «дать труженикам свободу хозяйствовать».

— А почему всё же развалился СССР? Ведь явно не просто так... — сказал Рахим.

— Его развалили, используя объективные и неизбежные трудности и противоречия роста, развития, умело их обостряя «сверху». Делалось это до поры до времени тайно, с маскировкой истинных целей. Во власти слишком многие жаждали уничтожения общества социального равенства. Потому что в СССР руководители не могли добиться для себя, и, главное, для своих потомков даже малой доли того, что получается в классовом обществе. К сожалению, на ответственные посты пробивались не только приверженцы всеобщего интереса, но и шкурники, гедонисты. Для паразитов, властолюбцев всех мастей власть при капитализме всегда была, есть и будет неизмеримо слаще, нежели власть при социализме. И классовый интерес таких субъектов с определенного момента стала продвигать хорошо законспирированная группировка оборотней. Она укоренилась в руководстве госаппарата, силовых структур, работающих с заграницей организаций, в научных и культурных кругах. Враги, продвигавшие друг друга на важные посты, прекрасно видели, кто свой, а кто чужой. Многих из тех, кто им мешал, попросту убили, замаскировав под несчастный случай, самоубийство или болезнь.

— То есть всё же заговор? — уточнил Денис.

— Да, заговор — разумеется, не на пустом месте, а на мощной объективной основе. Вообще, социализм решили слить именно тогда и именно потому, что империализм загибался. Социализму достаточно было просто политически держаться и не сдаваться. Отставание СССР от США, которое в 1917 году было огромным, неуклонно сокращалось, даже несмотря на тяжелейшие потери Великой Отечественной войны. К восьмидесятым годам весь мир, осененный «советской тенью», готовился к качественному рывку в новый производственный уклад, накопил технологии и кадры. Именно благодаря великой социальной революции семнадцатого года. И, как ни парадоксально, откат стал возможен в том числе и благодаря этому, по законам диалектики. Очень многие, особенно социально активные, возомнили, что гарантии личной безопасности, безбедного существования, социальные блага, — они уже не потеряют. Думали, что смогут прекрасно жить в одиночку, без зависимости от общества, от коллектива. А если будут «вертеться», отвергнув солидарность, то удастся урвать кусок пожирнее. А вышло-то оно вон как...

— Почему же перестройка произошла именно тогда? — поинтересовался Гена.

— Очень просто. Ее нельзя было запустить раньше — хотя бы потому, что ветераны войны еще не ушли на пенсию. А если позже, например, на одно-два десятилетия, то появились бы уже каналы информационного обмена и самоорганизации населения помимо контролируемых властью, которые резко облегчили бы деятельность тех, кто готов сопротивляться. А также начался бы переход в этот новый уклад. Произошло бы — количественно и качественно — наращивание производства до объемов, достаточных для поддержания приемлемого уровня жизни для всех. И, конечно, грянул бы убийственный кризис империализма второй половины 80-х, который удалось сгладить без проблем именно с помощью реставрации капитализма в СССР.

— Логично... — произнес Игнатенко. — И это означает, что социализм рухнул с момента прихода к власти Горбачева?

— Горбачев, точнее, те, кто стоял за ним, захватили госаппарат. Но государство лишь инструмент в руках правящего класса, а этот класс к тому моменту был еще недостаточно сформирован, находился в зачаточном состоянии, хотя эта зачаточная раковая опухоль стала крайне агрессивно разрастаться. Понимаете, даже если власть захватили предатели, им нужно еще перестроить всю социальную систему под наличие классов, узаконить и обеспечить изъятие средств низов в пользу верхов. Обеспечить присвоение этим нарождающимся господствующим классом сначала оборотных средств, затем общественной собственности, потом личных сбережений, и, наконец, труда и оборотных средств домохозяйств. А потом, и мы живем как раз в эту эпоху, — всего остального личного имущества, в том числе предоставленного бесплатно Советской властью — как результат совладения. И, наконец, прямо сейчас дело дошло до фактического присвоения консолидированным капиталом организмов людей.

— Согласен, — сказал Денис.

— Кстати, вот на что еще обращаю ваше внимание... Чтобы уничтожить прогрессивное общество, реакционеры, пытаясь его разложить изнутри, всегда выставляют себя еще большими прогрессистами и радетелями за простой народ, еще большими левыми, стремятся перехватить управление и навязать свою интерпретацию, чтобы убрать искренних и идейных. Незадолго до советской перестройки в одной из африканских стран, Верхней Вольте, произошел военный переворот, и к власти пришел очень идейный и порядочный офицер, сочувствующий красным, марксистам, — Тома Санкара. Он даже республику переименовал в Буркина-Фасо — буквально «страна честных». Пресек высасывание ресурсов в пользу «цивилизованного мира», резко поднял уровень жизни подавляющего большинства, умерил аппетиты так называемой элиты, радикально сократил детскую смертность. Сам отличался крайним аскетизмом, продал «борт номер один», отказался даже от кондиционера в рабочем кабинете. Естественно, его свергли с подачи империализма, Франции. Санкару сверг и убил Блез Компаоре, ближайший соратник. Госпереворот этот произошел, как ни цинично, под лозунгом «предотвращения предательства революции». Конечно, все реформы в интересах народа новый президент свернул, стал жить в роскоши, и Буркина-Фасо вновь обрела статус классической «банановой республики». Эксцесс подавили жестко и показательно. Компаоре, кстати, недавно свергли, но кардинально ситуацию это там не поменяло.

— Удивительно... Не знал... — сказал Рахим.

— Соответственно, если возвращаться к СССР, то в его последние годы людям поначалу активно внушали, что перестройка — это ликвидация накопившегося дерьма, что всё это дерьмо ненавидит Горбачева. А на поверку оказалось — это усугубление и умножение этого же дерьма, обретение им качественно новых возможностей. Враги, нацеленные на присвоение общенародной собственности, действовали тогда от имени коммунистов. Сначала через теневой бизнес, потом через легализованное высасывание оборотных средств и махинации с легализованной внешней торговлей. При этом отстранив настоящих коммунистов от власти и взвалив на них ответственность за злоупотребления, за которые на самом деле были ответственны они. Чтобы подготовить почву для приватизации и одновременно вызвать ненависть к истинным коммунистам, к строю в целом. Это им удалось. Но есть проблема. СССР уже успел достичь такого уровня развития, который был несовместим с частной собственностью и встроенностью в мировой империализм. Следовательно, в этих условиях мародеры сами ничего создавать не способны в принципе, в лучшем случае — пользоваться, сохранять кое-как, но далеко не всё. Значит, неизбежна деградация. Однако они могут, конечно, сказать, мол, зачем же сохранять то, что было присуще альтернативной цивилизации — ведь то, что ею создано, для нынешних задач, для интересов рейдерского класса попросту избыточно? Пусть эта деградация всего лишь представляет собой, так сказать, «приведение в соответствие». Но даже те отрасли, с которых присваиваются деньги, в этой схеме нельзя полноценно развивать, и любые санкции ставят их под угрозу.

— Ну да, та же нефтегазовая инфраструктура, технологии добычи в особо сложных условиях... — сказал Дашкевич.

— Разумеется, это классический пример. Россия уже многого делать не может и критически зависит от Запада. Вот еще, кстати, один значимый фактор неразрешимого противоречия, источник экзистенциальной драмы самопровозглашенных хозяев страны. У этой страны перспектив нет, даже если многие и живут пока благополучно. В будущее ровным счетом ничего не вкладывается. И даже если старики благополучно и отойдут в мир иной, на поколение детей придется сокрушительный удар. Так-то вот.

— Значит, те, кто стремится угнетать народ, первоначально приходят в маске еще больших радетелей за народ... — сказал Гена.

— Именно. Когда социализм настоящий, без буржуазии, то внутренние враги всегда не за капитализм, а «за социализм с человеческим лицом», за безбрежную демократию и свободу слова, за права человека. А когда они спустя некоторое время после победы укореняются во власти и эволюционируют, то в конечной точке вырождения всегда вылезает пожизненное правление одного человека, законы о фейках и неуважении к власти, запреты на любые собрания.

— Точно подмечено, — оценил Денис.

— Если же речь идет о капиталистических странах, то до поры до времени правящие классы могут допускать якобы социализм, но при одном условии — если по-прежнему доминирует крупная частная собственность. В противовес реальному социализму, советского образца. Однако, повторяю, всё это только до поры до времени. Как только «тень СССР» ушла, то вообще любой социализм, даже компромиссный, стал абсолютно неприемлем... Вообще, что людям может предложить нынешний правящий класс во всем мире? Новое дворянство восстанавливает феодальную аристократию, отбрасывая уже ненужные идеалы свободы и борьбы с тиранией, актуальные лишь для периода социального перехода. Тем же преследованием Ассанжа демонстративно провозглашается всемирная тирания. Пока всякие декларации о правах еще не отменены, но уже грянуло знаковое дело — долой иллюзии. Оформят это позже. Краеугольные камни грядущего общества — жесткое разделение народа на сорта, отсутствие социальных лифтов, полная свобода «лучших» и безоговорочное послушание остальных. Ну, и постсоветское пространство идет туда же. Фактически нынешний режим в России и остальных республиках, кроме Белоруссии, — это режимы лакированного контрмодерна. Ибо мировой олигархии крайне важно, чтобы в контрмодерн опустились все — в условиях деградации элитарное общество побеждает только тогда, когда удается нейтрализовать восходящий фактор везде. Причем извне это сделать не получится, если государство, олицетворяющее восхождение, достаточно сильное.

— Я так понимаю — сейчас элитарное общество господствует над планетой потому, что удалось уничтожить СССР... — сказал Гена.

— Да, это очевидно. Пока длится состояние, когда альтернативное, эгалитарное, солидарно-коллективистское общество на время повержено, элитарное кажется непобедимым. В прямом противостоянии оно, конечно, обречено, но противостоять некому. Сейчас некому.

— И какой же выход? — поинтересовался Дашкевич.

— Видимо, новая революция. И, возможно, она будет всемирной.

— В какой форме она может произойти? — уточнил Гена.

— Для России более вероятно, что с решающим давлением извне. Слишком сильна эта власть. Слишком прокапиталистически настроены политически активные слои. И сама власть их неявно побуждает к тому, чтобы они поддержали Увалова, когда нынешняя оболочка режима окончательно сгниет. В эпоху фашизма независимая оппозиционная деятельность невозможна. Раньше, еще век назад, даже при самодержавии, еще могли быть независимые политики, борьба за демократию. Теперь же в странах, где экономическая и политическая система фашизирована, власть научилась тщательно управлять потенциальным сопротивлением.

— Так... — сказал Денис. — И что делают элиты, чтобы предотвратить революцию?

— Их главная забота — чтобы какие-либо силы, выступающие за простой народ, не смогли создать вменяемый альтернативный политический центр во время решающих событий, когда в рамках спектакля будет литься кровь, освящая восхождение Увалова на пост президента. Теоретически тогда могут сказать свое слово внешние силы — понимая, что при смене публичной власти в России они обречены, если не вмешаются. А также те армейцы, которые должны понимать, что их неминуемо бросят на Амур истекать кровью за интересы США и всего Запада. Соответственно, задача власти — превентивно зачистить политическое поле, чтобы тем, у кого сила, не на кого было политически опереться при таком развитии событий. Это, подчеркиваю, только мои предположения. Ситуация может выйти из-под контроля только если на улицу выйдет очень много народу — и эти массы будут настроены на упразднение всего вырожденного строя целиком.

— То есть в этом случае всё будет не так, как на Украине, в Киргизии, Армении? — уточнил Рахим.

— Разумеется. Все перечисленные тобой так называемые цветные революции — это госперевороты, необходимые для качественного урезания экономических и политических возможностей масс в пользу верхов, оптимизации системы как на национальном, так и в глобальном уровне, в контексте встраивания страны в глобальную фашистскую систему. Те, кого якобы свергают, на самом деле при таком сценарии выступают как сторона игры и даже особо не сопротивляются. К тому же такие лжереволюции блокируют настоящую низовую социальную активность, канализируют ее в нужное властителям русло. Нам же нужна настоящая революция.

— Ну, возможно... — сказал Денис. — А какие движущие силы этой революции? Рабочие?

— Хотелось бы, конечно. Но, будем говорить прямо, многие рабочие зачастую настроены право, чуть ли не мечтают о собственном заводе и плантации. Вот мы в Белоруссии видели, как рабочие выступают против Лукашенко, как они готовы даже себе в ногу стрелять, как они легки на подъем тогда, когда нужно свергнуть власть, которая к ним дружественнее, чем у всех соседей. Они, по сути, радели за то, чтобы у себя поставить власть, которая их по миру пустила бы. И они прекрасно понимают, что нынешнюю власть свергать безопасно, что она максимум ответит по закону, а не расправится по беспределу с ними и с их семьями. Вы знаете, что, например, многие бедняки ненавидят коммунистов, придумывая какие-то псевдорациональные объяснения или вообще не придумывая, ссылаясь на чужих авторитетов, на самом деле потому, что коммунисты не дадут никогда никому стать господами. Это как раз те, кто хочет жить не просто лучше, а лучше других, и они это подсознательно понимают. Понимают, что при социализме лучше других они жить не будут, а лишь в равном со всеми хорошем достатке. Но это, по их мнению, не то, не то... И многие рабочие заражены сознанием, враждебным объективным интересам того класса, к которому они принадлежат.

— А что это за интерес? — поинтересовался Рахим.

— Хороший вопрос, особенно из уст рабочего, — улыбнулся Иван. — Ну, что ж, запоминай: интерес, высшая цель рабочего класса — не в том, чтобы выбить у буржуазии большую зарплату. А в том, чтобы уничтожить буржуазию как класс и изъять у нее собственность, капитал. Изъять для того, чтобы эта собственность стала общенародной, как это уже было в СССР. И чтобы в рамках такой системы достаток человека зависел только от успехов в труде, а не от положения в господской иерархии.

— Значит, социалистическая революция... — сказал Рахим.

— Да. Это в том числе и твоя великая, почетная миссия как рабочего человека. Как внука кавалера ордена Ленина, заслуженного строителя Советского Таджикистана... Видите ли, товарищи, социалистическую революцию можно уподобить операции по вырезанию раковой опухоли. Такая процедура позволяет избавиться от львиной доли социальных проблем, однако не дает гарантий от возникновения рецидивов. Без операции же, то есть социалистической революции, — гарантированное угасание и мучительная гибель. Иного способа, наверное, нет.

— Значит, насилие... — сказал Денис. — Так? Задать подобный вопрос имею право. Я ведь сам... Хотя, конечно, не искал насилия, а вынужден был к нему прибегнуть...

— Увы, не мы выбираем. Это неумолимый исторический процесс. Я ни к чему не призываю, я просто констатирую неизбежное, которое следует из текущих тенденций и объективных социальных законов. Война уже идет — и даже не война, а односторонняя бойня. Погибают мирные жители. То, что произошло с тобой, как раз эпизод этой бойни.

Денис шумно вздохнул:

— Значит, придется пройти через это...

— Такова поступь истории. У нас уже есть опыт. Преодоление кризиса, выход общества на новый уровень, разрешение противоречий и ликвидация социальных проблем может быть достигнуто только благодаря ленинскому подходу к социализму, к революции. То есть нужно полностью и безоговорочно упразднить власть буржуазии, а не достичь с ней компромисса по европейскому или латиноамериканскому варианту.

— А как понимать то, что происходило в Белоруссии? И исходя из отношения тех же левых к этим событиям? Мы видели, что мнения разделились... — сказал Гена.

— Мы должны соблюдать осторожность и не опускаться до буквального, вульгарного понимания классового подхода. А вульгарное понимание — это в том числе и отказ от поддержки белорусского государства. И даже ковидобесие пресловутое. Поймите — важны не конкретные рабочие коллективы и их субъективные интересы, как правило, кстати, привитые им извне. А то, в какой степени реализуются интересы трудящихся в целом, насколько преодолено классовое деление, насколько государство действует во имя всех. Игнорировать это обстоятельство — буквальный, примитивный рабочизм.

— То есть ты считаешь, что нынешнее белорусское государство нужно поддерживать не только с точки зрения предотвращения украинского сценария, но и с точки зрения построения справедливого общества... — сказал Дашкевич.

— Да, конечно. И еще оно ценно одним, пусть и не сразу видимым обстоятельством. Стабильное, пусть и подверженное внешним ударам, существование этого, в общем, дружественного к простым трудящимся строя, с мощным госсектором, весомой социальной поддержкой — и в то же время с частично допущенными рыночными механизмами доказывает одну крайне неудобную для многих истину. То, что само по себе наличие рыночных механизмов внутри социализма отнюдь не ведет к контрреволюции. Конечно, в самодостаточной социалистической стране надо всегда держать курс на сворачивание подобного, но тут главное, есть ли за этим укладом надлежащий контроль, не служат ли рыночные механизмы инструментом паразитирования на экономике и усиления частных центров накопления могущества за счёт общества. Если всё с этим в относительном порядке, то мы видим, что такой строй может держаться до тех пор, пока верховная власть не перерождается. И если не перерождается, если будет обеспечена преемственность курса, то такое социальное состояние теоретически может продлиться неопределенно долго. А что из этого следует? То, что СССР вовсе не был обречен. То, что решающий вклад в падение социализма внесли не рыночные механизмы, а их деструктивное использование. В конечном итоге решающую роль сыграло прямое предательство, саботаж на уровне высших эшелонов власти и КГБ.

— Логично, — согласился Гена. — Белоруссия это ведь госкапитализм?

— Ну, если Ленин называл социализм государственным капитализмом, только направленным на пользу всего народа, то по структуре собственности да, госкап превалирует. Вопрос только в том, в чьих интересах. Там, и я говорил на эту тему, нет паразитического олигархата, то есть коллективного грабителя и угнетателя народа. Госкап может быть разный. Или, как в Белоруссии, в интересах народа, то есть почти социализм. Или в интересах узкой прослойки, как в России, Казахстане, Азербайджане, большинстве республик Средней Азии.

— А влияет ли как-нибудь существование Белоруссии на то, что происходит в России? — уточнил Денис.

— Я склоняюсь к тому, что скорее да, чем нет. Хотя на первый взгляд это и неочевидно. Помните, я говорил о советской тени? Над Россией есть белорусская тень, хоть и не очень заметная. Она проявляется хотя бы в том, что владельцы России не смеют понижать жизненный уровень населения существенно ниже, чем в Белоруссии. А то возникнут неудобные вопросы. Белоруссия стала окном для тех россиян, кому антиконституционным образом закрыли выезд за границу. Правда, в этом году Россия ввела даже в Белоруссию выездные визы. А что касается мира, то над ним с каждым годом усиливается «тень КНР», пока тоже не слишком заметная. В Китае рядовые люди становятся всё зажиточнее, что немыслимо для капиталистических стран, где, несмотря на развитие производительных сил и рост производительности труда, взят курс на сознательное ограбление масс и радикальное обогащение верхушки. Вообще, Китай, хочет он этого или нет, становится узлом, где сойдутся все главнейшие социальные противоречия планеты, — и это произойдет уже в ближайшие десятилетия.

— А как ты считаешь, большинство людей за социализм или капитализм? — поинтересовался Рахим.

— Еще один хороший вопрос, — сказал Иван. — Формально арифметическое большинство — за социализм. Но это большинство хочет, чтобы пришел добрый правитель и преподнес им социализм или нечто похожее... ну, если и не на блюдечке, то без изнурительной борьбы. Условно говоря, в Белоруссии это удалось. И то, что там достигнуто, это заслуга и лично президента, и всего белорусского народа, множества людей разных профессий, которые восстанавливали, строили, подавляли оргпреступность, расплодившуюся в годы развала Союза. Но там это стало возможным благодаря тому, что буржуазная власть к моменту избрания Лукашенко еще не окостенела, не стала сильной. В остальных республиках не так. Там власть готова жесточайше давить простой народ.

— А сам народ? — сказал Денис.

— Увы... Активные, политизированные слои населения в массе своей поддерживают не коммунистов, а либертарианцев, фашистов. Персонально Увалова. Если и голосуют за коммунистов, то только за тех, на кого укажет пальцем «безальтернативный лидер оппозиции». Так что если смотреть не на то, за что выступает простое большинство, а приписать каждому жителю коэффициент его социального влияния и готовности к собственным активным действиям, то мы увидим, что пока что у буржуазной системы многократный запас превосходства над сторонниками социализма. Как за счет власти, так и за счет организованных противников этой власти «справа».

— В Белоруссии, получается, по-другому? — предположил Игнатенко.

— Да. Там, за счет того, что власть антиимпериалистическая, антифашистская, левая, социально ориентированная, причем не склонная к предательству, и за счет того, что ее поддерживает арифметическое большинство населения, соотношение сил — в пользу солидарного общества. Несмотря на то, что антиправительственно настроенные массы очень активны и сплочены, несмотря на то, что белорусскую оппозицию, в отличие от российской, всячески поддерживают из-за рубежа. Но если власть вдруг падет, то арифметическое большинство уже не будет иметь никакого значения. Важна сила и организованность. Поэтому здесь ключ к устойчивости общества, не разделенного на «высших» и «низших». Бывает так, что простое большинство за социализм. Но, несмотря на настроения большинства, те, кто имеет реальную власть, резко против. Потому что при классовом обществе любая власть на порядок слаще, и ее можно гарантированно передавать потомкам. Поэтому так важен правильный подбор кадров — чтобы на руководящие посты приходили только те, для кого важно благополучие именно всей страны, всего народа, а не собственный успех. Верховная власть при социализме обязательно должна учитывать чужой трагический опыт. Прежде всего советский. Думаю, что его учитывают и в Белоруссии, и на Кубе, и в Китае.

— А что подрывает социализм? — поинтересовался Эргашев.

— Любые действия, направленные на увеличение конкуренции, частной иерархии и неравенства в обществе. Вообще, в наибольшей степени и человеческие организации, и общества в целом отравляет эгоистическая, деструктивная, злокачественная борьба за лидерство как возможность перераспределять в свою пользу ресурсы, отрывая у других последнее. Как правило, именно этот мотив сопровождает борьбу за навязывание своей линии. Ресурсы достаются лично победителям, а проигравшие могут потерять всё, даже ресурсы, обеспечивающие физическое существование. И, соответственно, выигравшие принимаются подавлять, унижать, лишать ресурсов соперников и проигравших. При социализме острота этого явления, которое присуще конкурентно-иерархическому обществу, основанному именно на частном интересе, стала снижаться, но не исчезла до конца. Если каждый, абсолютно каждый человек обретет то, что нужно для нормальной жизни лично ему, то деструктивного соперничества с прежним ожесточением уже не будет. Оно актуально только для той системы, где победитель получает всё, а проигравший может стать нищим или даже лишиться жизни.

— И что конкретно нужно сделать для предотвращения этого? — уточнил Денис.

— Во-первых, совершенствовать систему управления экономикой и обществом в целом, распределения «социального бонуса». Чтобы учесть и потребности всех, и индивидуальную готовность внести что-то свое в общую копилку. И не надо бояться плановости, кстати сказать. Важно, в чьих интересах план. Враги ненавидят социалистическую экономику не за плановость, а за то, что все активы в ней принадлежат всему народу, и он с них получает всё, что нужно каждому человеку для достойной жизни. Эти же враги за плановость того же «Волмарта» и «Амазона» обеими руками. Во-вторых, всегда опираться на тех, кто в своей личной мотивации выступает за всеобщий интерес, причем не только на словах, но и в действительности, искренне. Кто ненавидит конкуренцию за ранг, и неважно, по какой причине. Соответственно, чтобы соблюсти всеобщий интерес, нужно предоставить максимум рычагов, механизмов контроля тем, кто выбрал для себя именно такой ориентир.

— И, выходит, предатели опирались на тех, для кого главным был частный интерес? — предположил Рахим.

— Да. Массовое разложение советского менталитета шло по линии соблазнения материальным благосостоянием, погоней за объективно малополезными, но труднодоступными товарами, а значит, способными послужить ранговыми маркерами. Шла ментальная деколлективизация, народ поражал вирус накопительства. А со стороны начальства зачастую шла умышленная дезорганизация планового хозяйства, сознательный отказ адекватно удовлетворять формально платежеспособный спрос — так формировалась основа для развития теневой экономики, удовлетворения частного интереса подобных сил. И многие представители масс ориентировались именно на эти силы, старались им подражать, присоединиться к ним. Не только в силу личного интереса. Но и в силу того, что чисто психологически видели именно в них настоящую, по их мнению, субъектность, разум и волю, за которыми стояли конкретные люди. А во всеобщем интересе не видели смысла, кивали на всеобщую бесхозяйственность. Но на самом деле ориентация на всеобщий интерес — залог высшей фазы организации общества. Это всё равно что сравнивать мозг млекопитающего с колонией амеб... Согласны?

— Угу, — сказал Денис.

— И потом многие эти неудовлетворённые мещане остались у разбитого корыта. На поверку-то выяснилось, что именно социализм обеспечивал всем, и им в том числе, все жизненные блага. А в вожделенный рынок вписались «не только лишь все»... Знаете... Если бы все представители низов могли правильно просчитывать последствия социальных явлений на всех уровнях на несколько шагов, если бы адекватно исходили только лишь из собственных, пусть даже эгоистических, интересов, то социальная иерархия просто не сформировалась бы или формировалась бы исключительно на силе, на штыках. Поэтому для ее формирования нужно, как это ни парадоксально, чтобы низы были альтруистичны по отношению к верхам, чтобы они жертвовали своим благосостоянием и даже жизнью ради увеличения эгоистического частного могущества верхов. Выставляя это, например, за интересы нации, державы. Я так думаю. Пусть это и не очевидно.

Собеседники немного помолчали.

— Может быть, может быть... — сказал Гена. — Возвращаясь к тому, что мы сегодня отмечаем... Как ты думаешь, возможно ли повторение Октября?

— Такие революции, именно народные революции, по заказу не делаются. О соотношении сил я уже сказал, и прогноз пока, увы, не в нашу пользу. Нечто подобное в нынешних условиях возможно, на мой взгляд, лишь как результат воздействия внешнего фактора. Либо если произойдет, как в том же 1917 году, фатальный коллапс изжившей себя прежней системы власти, и на этой почве проявит себя уникальный субъективный фактор, сумев использовать уникальное же стечение обстоятельств. И тогда начнется отсчет новой попытки построения справедливого общества. Пойдет вторая волна социалистического обновления планеты. По-другому никак.

— А как же партии? Те же коммунисты... — сказал Гена.

— В России пока это либо группы внутривластного влияния, основной тактикой которых является игра в соотношение сил и последующие договоренности по вопросу перераспределения ресурсов — в широком смысле, куда входят и административные, и законодательные решения... Либо, если речь идет о «несистемщиках», то это просто группы по интересам, реконструкторы, пропагандисты в лучшем случае. Кое-кто, например, помогает рабочим, столкнувшимся с произволом. И на том, как говорится, спасибо. Но это бесконечно далеко от партии Ленина. И не их вина, что далеко. Может, просто поезд ушел. Может, сейчас острие борьбы не в руках подобной ленинской партии, а в руках уже сформировавшихся, сохранивших какой-то социалистический стержень, социалистический потенциал, государств. Может, именно на них надо ориентироваться, а тут, на родине, просто ковать местные административные кадры на будущее...

— То есть экспорт революции? — уточнил Денис. — Это допустимо, ты считаешь? Ну, раз те, кто против прогресса, вовсю этим пользуется, и границы им не помеха.

— Конечно, допустимо. Но надо понимать, что буквального экспорта не получится. Самим грубо навязать свою модель нельзя. Но можно и нужно задавить контрреволюционеров и сделать так, чтобы соотношение стало в пользу местных сил прогресса. Какими бы слабыми они ни были изначально — надо сделать так, чтобы их враги стали еще слабее, чтобы вообще ничего не могли сделать с ними, в идеале чтобы даже не пытались сопротивляться, побоялись бы. На следующих этапах они уже накопят силы, заберут ресурсы, которые доставались эксплуататорам, — и одним полноценным социалистическим обществом станет больше. И это не утопия. Этого одно время удалось добиться практически везде, куда на завершающем этапе войны пришла Красная Армия. Местные силы всё сделали сами, а внешний фактор всего лишь связал руки их врагам.

— То есть если контрреволюция вторгается извне, то она вытаптывает ростки социализма... Это, конечно, легче, чем растить. И внешнее вмешательство революционных сил должно заключаться в том, чтобы оградить слабые ростки нового... — задумчиво сказал Рахим. — Правильно ведь?

— Абсолютно, — сказал Иван. — Отличная аналогия.

— А какими должны быть силы прогресса сами по себе? — поинтересовался Денис. — Я так понимаю, коммунистам альтернативы нет?

— Да, нет альтернативы. Причем коммунисты должны быть настроены на бескомпромиссное отрицание господства человека над человеком, а не на лакировку социальной действительности без изменения фундамента. Очевидно, что если та же компартия претендует на какую-то альтернативную субъектность и хочет побороться за власть своими силами, она должна стать максимально неуправляемой из центра власти, не идущей ни на какие контакты. И необязательно заниматься насилием или призывать к нему — достаточно просто говорить правду, защищать народ, безо всяких ограничений, даже если за слово правды будут сажать и убивать. Партия должна быть максимально жертвенной, обновляемой, чтобы на место посаженных и убитых сразу же приходили другие. Она должна постоянно апеллировать к народу по самым животрепещущим вопросам, не бояться даже ценой жизни активистов разоблачать и освещать злоупотребления конкретных власть имущих лиц по отношению к простым беззащитным людям. Только так... Хотя мое мнение — это ничто. Они живут своей жизнью и варятся в собственном соку. Ну и пусть. Я сам сделал что мог — и не жалею об этом. И еще сделаю, если выживу, — сказал Смирнов.

— Ладно, уже поздно, давайте спать, — произнес Денис. — Давайте поднимем эти... бокалы... за Революцию, что ли... Раз годовщина...

Все четверо чокнулись кружками с чаем.

— Да, за Революцию, — сказал Иван. — Она с нами. Власти думают, что, запрещая народу говорить, стирая память о стремлении людей к свободе, они навеки законсервируют свое блаженство, свою власть над людьми труда. Но они ошибаются. Над планетой рано или поздно воссияет новый рассвет. И ради этого стоит жить!