Чаша бурь

ХОСТА

Первого октября похолодало. Только в Находке, за горами, было еще восемнадцать градусов, там купались. Абашев сказал, что поедет в Находку.

- Зачем? - спросил я.

- Отдохнуть, - ответил Абашев с такой интонацией, будто он смертельно устал. Наверное, так оно и было.

Что ж, в этом была доля моей вины. Меня преследуют случайности. Лучше уехать, кто знает, что может произойти завтра - с ним и со мной. Так я оказался у авиакассы. Моя командировка кончилась. Нужно было выбирать: лететь в город детства, на север, где еще прохладнее, или... Минута замешательства, потом твердым голосом я произнес:

- Один билет на Сочи найдется?

Повезло: билет нашелся. Я позвонил Лене, сказал, что лечу отдыхать. Он заявил, что отвезет меня на аэродром.

- Ни за что! - воскликнул я. - Доберусь автобусом. Билет на экспресс уже на руках.

Он все же приехал вечером. На нем были походные брюки, шнурованные светлые ботинки, краги, куртка. Выглядел он таким молодцом, что я едва не согласился поехать с ним. Но вовремя одумался. Я не имел права подвергать его риску.

Он подвез меня к вокзальной площади. Мы ждали экспресс. Но его не было. Пришел обычный рейсовый автобус. Попрощались. Моросил дождь, и сквозь слепое стекло я видел его у машины. Он махал рукой, и движения его были как в замедленном фильме.

Автобус долго трясся на плохом шоссе, неведомо как проскочил поворот на аэродром, я стал волноваться: не опоздать бы к рейсу! Но вот вдали показалась синяя вывеска аэропорта, знакомое застекленное здание, машина лихо подскочила к самым дверям, я вышел, обогнал попутчиков и забросил чемодан на весы.

За стеклом на дороге в свете фонарей едва различалась фигура верхового, а рядом с ним шли двое, и один из них держал коня под уздцы. Как на этрусской фреске "Кампана".

На фреске изображены древние мои знакомые. Впереди мужчина с топором на плече. За ним рослая женщина со вздернутым носом ведет под уздцы коня. Мальчик, сидя на коне, держится рукой за мать. Другой рукой он держит за поводок молодого леопарда, сидящего за его спиной, на крупе лошади. Леопард доверчиво положил лапу на плечо мальчика. За лошадью бежит собака. Мужчина на этой фреске чем-то похож на Леню Абашева. Наверное, у него будет такая же дородная жена. И сын его будет похож на мать. Эта мысль позабавила меня: не лучше ли вместо того, чтобы вызывать из прошлого дух неизвестного этруска, перенести туда Леню с его автомобилем?

В салоне был приятный полусумрак, и я заснул под рокот всех четырех моторов. Полусонный, я выходил в Хабаровске и в Благовещенске, затем в Иркутске, и везде было холодно и темно. Мы летели на запад, и утро не могло нагнать нас. Это была самая долгая ночь в моей жизни. Над Иркутским аэродромом парил яркий белый огонь, похож он был на звезду, но несравненно ярче. Когда он вырос, превратился в шар и завис над головой, сосед по креслу произнес, нагнувшись к моему уху:

- Спутник, наверное.

Я не стал возражать. Шар вскоре исчез, растаял, а мы двинулись к самолету. После Челябинска самолет взял курс на Свердловск, потому что кончилось горючее. Там шел снег. Ветер рвал полы моего плаща, а я думал о море. Неплохо, что я уже почти в Сочи. Почему-то не верилось, что там тепло. Но когда мы приземлились, я убедился, что субтропики не подвели: плюс двадцать один, как всегда в октябре... Такси - и новое шоссе с эстакадой...

Вечная проблема: где остановиться? Не люблю заранее бронировать номера в гостиницах, слать просительные телеграммы, хлопотать. И потому крепко мне достается в приморских городах, особенно в первые дни. Как ни отнекивался я, но общество книголюбов выручило меня во Владивостоке. Теперь выручать было некому.

Оставалось вспомнить последний день моего отъезда из Хосты в прошлом году. Тогда, после исчезновения моей знакомой из Новой Этрурии, я провел на море три дня. В последний день я приметил гостиницу, спрятанную в роще.

Случилось так, что самолет мой не улетел тогда в час дня, рейс отменили, а в справочном бюро аэропорта объяснили любезно, что о регистрации будет объявлено через два часа. Я сдал чемодан в камеру хранения и опять подошел к справочному окошку.

- Через два часа? - допытывался я на всякий случай. - Это начало посадки? Или регистрации?

- Ни то ни другое, - ответило окошко. - Через два часа объявят, когда начнется регистрация.

- Только объявят... - разочарованно протянул я.

- Почему только, - возразили мне. - Объявят!

Что можно сделать за два часа? Заглянуть на базар рядом с аэровокзалом. Наведаться в магазин. Занять место в кресле, если повезет, и просидеть в нем эти два часа и еще столько часов потом, сколько прикажет погода в аэропорту назначения.

Это не для меня. Я вышел на площадь, сел в такси и на вопрос шофера, куда ехать, ответил:

- К морю. Направо, потом - к самому берегу.

- Значит, в сторону Кудепсты, - уточнил водитель.

Мы неслись по новому шоссе, которое напрямую связывает аэропорт с приморским городом. Но тогда это шоссе местами еще не было готово, и мы свернули с полотна вправо, с минуту петляли среди пыльных придорожных кипарисов, крохотных домиков, нашли старый мост через речку и устремились в объезд неготового участка шоссе. Тут я и увидел вывеску: "Привал". И буквы помельче: "Гостиница".

- Попасть туда можно?

- Под Новый год, наверное, можно, - ответил шофер.

Сам по себе этот дом, утонувший в зелени, тогда не заинтересовал меня нисколько! Вот гостиница скрылась, мы миновали поворот - две минуты, и под колесами шуршит галька. Мой замысел прост: шофер ждет в машине, я раздеваюсь, радуюсь октябрьскому солнцу, плаваю, пока счетчик такси глотает минуты и выплевывает их в виде цифр на табло.

Излишне, наверное, говорить о том, что я опоздал на самолет. Впрочем, не из-за моей забывчивости. Отлет объявили через два часа, как мне удалось узнать в окошке.

- Через два часа даже посадки еще не должно быть, - растерянно возразил я. - Что же делать?

- Не советую догонять взлетевший самолет, - ответила женщина, - лучше подождать.

- У меня ни рубля. Как нарочно, решил покататься напоследок на машине.

- Придется пешком...

Вот почему я надолго запомнил и экскурсию к морю, и такси, и гостиницу, и посадку. Сжалившись, пустили меня все же в самолет без доплаты.

* * *

Я снова проезжал мимо той самой гостиницы.

- Останови! - попросил я шофера. - Я ведь дикарь, путевки у меня нет, мама, папа в профсоюзах не работают, отсюда - необходимость быть вполне самостоятельным.

- Понятно, - сказал шофер. - Подождать?

- Ну да. Я мигом. - А сам в вестибюль, к администратору.

- Нет мест, - ответила она.

- Совсем нет? - пророкотал рядом с окошком брюнет в темной сорочке с белым галстуком и черным пиджаком через плечо.

Пауза. Молчание. Я отхожу от окошка. Отхожу - и краем глаза успеваю заметить, как белый галстук этот протягивает документ. Но в ту же секунду паспорт его вылетает из окошка назад. Две красные купюры, заложенные в нем, начинают порхать по вестибюлю, как субтропические бабочки. Брюнет ловит их, загривок его багровеет. А я решаю: мест действительно нет.

ЭТРУСКИ НА ОГНЕВОМ РУБЕЖЕ

После красноречивой этой сцены я повернулся, взял чемодан и пошел прочь из вестибюля. Не успел я сделать и трех шагов по дорожке, усыпанной мелким гравием, как меня дернули за рукав. Оглянулся - мужчина в форменной тужурке с аккуратным пробором седых волос с заискивающей интонацией:

- Для вас место найдется. Я побеспокоюсь...

С минуту размышляю. Он повторяет вполголоса, доверительно, что раздобудет место хоть из-под земли. В этой именно гостинице. Готов поддаться на его уговоры, еще раз окидываю его взглядом. На бледном лице выражение угодливости. Никак это не вяжется с только что виденным. Странные у него глаза. Решаю, что он выпил ради субботы, морочит мне голову да еще надеется на магарыч. Настойчивые просьбы поверить ему не рассеивают сомнений. Поверить ему? Ни за что!

Упрямство - не лучшее из моих качеств. Оно ведет меня к черной "Волге". Это не такси. Все равно. Поднимаю руку, за стеклом - энергичный кивок, дверца открывается сию минуту, как будто там, в машине, ждали моей просьбы подкинуть в Хосту.

Взлетаем на шоссе, с эстакады видно море, серо-зеленое, беспокойное, но наверняка теплое. Спрашиваю водителя о погоде. Он говорит, что в конце сентября, как это часто здесь бывает, штормило, лили беспрерывные дожди, гуляли над городом ветры.

- Второй потоп... - вполголоса замечаю я. - Но теперь здесь хорошо...

- Где остановиться? - Вопрос этот он мог бы и не задавать, потому что машина уже затормозила на вокзальной площади.

- Здесь, - отвечаю я. - Вы угадали. - И протягиваю ему сложенную зеленую бумажку, но он делает рукой движение, означающее, что денег с меня не причитается.

Что бы это могло означать? Провожаю машину взглядом и начинаю соображать, что инстинктивно выбрал обычную свою исходную точку. Отсюда две дороги - к вокзалу, где загорелые домовладелицы предлагают комнаты и койки, и к знакомому месту на горе, куда ведут сто двадцать ступенек. Чемодан в этом случае следует оставить в камере хранения. Как когда-то.

Бреду по улице с фруктовыми магазинчиками, ларьками со столовыми винами в разлив и на вынос, застекленным курортторгом. Останавливаюсь у тира.

Хочется расхохотаться. Петлял я как заяц и, сделав петлю времени, снова вернулся к старым рубежам моих приключений.

Покупаю свинцовые пули для духового ружья. Целюсь в яблочко электронной мишени. Рядом со мной - сетования на сбитый прицел. Ну что ж, если в этом тире подают ружья со сбитой мушкой, попытаем все же счастья. Бью в десятку двенадцать раз. Промахов нет, в чем я лишний раз убеждаюсь, когда кладу винтовку на полку и ловлю удивленный взгляд коренастого хозяина тира.

- У вас есть деньги? - спрашивает крепыш ошарашенно.

- Разумеется, - говорю я.

- Не попробовать ли вам сбить вон тот самолет. - И он показывает рукой на дюралевый аэроплан, подвешенный на тросе. - Знаете, сегодня только трое смогли попасть в этот моноплан, это самая трудная цель в нашем тире. И не только в нашем. Даже в Сочи стрелять неинтересно после того, как вы собьете эту мишень... кстати, за попадание полагается премия - еще один выстрел.

Все это он выговорил одним духом, глядя мне в глаза и одновременно давая жестом понять посетителям, что сетования на плохие ружья обижают его.

- Что ж, - говорю я ему. - Риск невелик. Но ведь если я попаду, то деньги не пропадут, и я получу право еще на один выстрел, так?

Он растерянно мигает, соображая, не валяю ли я дурака. Что ж тут прикидывать, папаша, я действительно валяю дурака, у меня отпускное настроение, несмотря на мелкие неприятности.

Мой выстрел заставляет самолет тревожно выть, он слетает по стальному шнуру вниз, ударяется о пружину, и в тот же момент автоматически включается бравурный марш. Первое попадание.

Несколько прохожих остановились у тира, румяная от солнца блондинка в шортах заглянула в открытую дверь, тоже остановилась. Хозяин сам заряжает винтовку, подает мне, утвердительно кивает. Ни звука - лицо его становится важным.

Самолет медленно поднимается на свою позицию. Прикладываюсь к легкому теплому ложу, нажимаю на спуск. Все повторяется. Самолет гудит, гремит музыка в мою честь, на этот раз - первый Бранденбургский концерт Баха. Это подкупает. За спиной собирается народ, публика. Морской воздух всегда действует на меня так, что я не узнаю себя подчас. Еще выстрел. Снова попадание.

Откладываю ружье с гримасой: неинтересно. Но кто-то за моей спиной требует продолжения:

- Браво! Еще разок, пожалуйста!

Ну что ж, нужно продолжить. Времени у меня хоть отбавляй. И проблема вполне конкретная, имеет только одно решение. Спорт.

Четыре попадания подряд. Блондинка зовет свою подругу:

- Ты посмотри, Таня, как он стреляет! Ни одного промаха!

Еще пять попаданий. Нужно бы кончить забаву, как-никак она привлекает к моей персоне внимание. Но не могу. Не могу - и все тут! Снова вой сбитого самолета и музыка, восхищенные возгласы, хмыканье одного из оппонентов, впрочем, вполне понятное: он не попадает даже в тройку электронной мишени.

Хозяин тира с изумленно-растерянным лицом, чисто выбритым, потным, загорелым, заряжает ружье и подает его мне так, как будто это музыкальный инструмент, флейта, например. Еще несколько выстрелов, после которых я решаю: пора промазать хоть один раз, чтобы уважаемый публикум меня наконец отпустил. И в этот момент я слышу возглас:

- Ого! Этруски на огневом рубеже!

Делаю вид, что прицеливаюсь, а сам ищу зеркало. Вот оно, немного влево; и я вижу отражение в нем двух старых знакомых. За ними - третий. На них сиренево-лиловые рубашки и джинсы, на том, что дальше от меня, светлая шляпа. Лицо его в тени, но узнать нетрудно. Кажется, поняли... поворачиваются, отходят. Откладываю ружье, протискиваюсь за троицей следом, но меня кто-то хватает за рукав, кто-то упрашивает повторить, мимо проплывают васильки женских глаз, темные очки следят за мной, но я уже за дверью. Троица поспешает по тротуару в сторону кинотеатра "Луч". Значит, мы скоро будем на вокзальной площади, с той стороны, где в зелени упрятано детское кафе "Веселые картинки".

Они переходят улицу у самого кафе, бегут к автобусной остановке. Автобуса нет. Можно не спешить. Рядом шуршат шины. Та самая "Волга", которая подбросила меня сюда. Шофер открывает дверцу, почти кричит, настойчиво, тревожно:

- Садитесь. Да садитесь же!

Ну нет; на площади показался автобус, подошел к остановке, трое нырнули в его салон. Я в три прыжка пересекаю улицу, направляюсь к остановке. Однако автобус отошел, не дождавшись других пассажиров. И тогда, точно по мановению волшебной палочки, делает широкий разворот еще один автобус, я прыгаю на подножку, успев убедиться в том, что маршрут его тот же. Кроме меня, в салоне десяток пассажиров. Точно два корабля, плывут оба автобуса по сиреневой ленте шоссе сквозь море платанов, ясеней и кипарисов, а минутой позже я различаю среди машин, следующих за нами, "Волгу" и вижу испуганное лицо шофера за ветровым стеклом. Что это означает? Почему я не воспользовался его услугами? Не знаю, не знаю... Будь что будет.

Справа ленивое море, корпуса белоснежного санатория "Волна". Ниже река, подвесной деревянный мост и еще один мост, железнодорожный, за ним открывается вид на пляжи, где темнокожие, загорелые люди наводят меня на мысль о лежбище котиков. Мыс Видный показал свой серый нос, уткнувшийся в море, зеленые свои склоны и пятиэтажное здание санатория.

Автобус качало на поворотах, мы объезжали горные щели, по которым струились ручьи, слева высилась зеленая стена гор, и только у Кудепсты открылась долина с рекой. Мы ехали по старой дороге, а новое шоссе висело над самым берегом, и я сообразил, почему не прыгнул в легковую машину: шофер наверняка не понял бы моего замысла следовать за автобусом по сумрачно-зеленым виражам. Иного шофера и не уговоришь теперь свернуть на старую, допотопную дорогу, которая оставлена как местная достопримечательность - вместе с автобусными маршрутами.

За деревянным мостом через речку, на первой же остановке, троица выпрыгнула и устремилась к гостинице "Перевал". Через минуту я шел следом. Чемодан оттягивал руку, и я всерьез подумывал о том, чтобы спрятать его где-нибудь в кустах, а потом вернуться за ним. Один из троих, в светлой кепочке, оглянулся. Перед ними открылась стеклянная дверь вестибюля. Некоторое время спустя я нырнул в нее. Их шаги раздавались по лестнице, которая вела на второй этаж. Странно, что меня никто не окликнул и не остановил внизу. Словно гостиница поджидала меня. Я поднялся на второй, на третий этаж. Но еще не догнал их. Еще один этаж... Когда я ворвался за ними в номер, то не сразу сообразил, почему комната была пуста. Видно, сдали нервы, я устал, мне надоело вслушиваться и вглядываться в происходящее. Между тем это входило в их расчеты. Я поставил чемодан на пол, огляделся. Здесь, в номере, была только софа, кресло, столик и цветная гравюра. Я знал: дверь за мной была заперта. Но я все же подошел и толкнул ее. Она недружелюбно гуднула, и послышались осторожные шаги за ней, в коридоре. Так я оказался в этой гостинице.

Уж лучше бы мне остаться во Владивостоке и купаться в пятнадцатиградусной воде весь октябрь, чем оказаться в плачевном положении на лучшем из курортов. Подошел к окну: как и следовало ожидать, под ним была бетонированная дорожка, за ней - низкая кирпичная ограда. Выпрыгнуть из окна я не мог. Но если бы я решился на это, то двое беседующих джентльменов с теннисными ракетками в руках, вон там, правее фонтана, незамедлительно взяли бы меня под руки и водворили на место. Что мне грозило?

Вряд ли они решились бы покончить со мной сразу. Были серьезные основания предполагать, что этого не произойдет.

Истина проста. Час назад, когда грозила беда, мне всеми силами старались помочь. Черная легковая машина послана друзьями, но я сбежал от нее. Ясно как день: шофер не мог сказать напрямую, кто его послал. Слово тоже оружие, особенно если становится достоянием врага. Хорош был бы я сам, к примеру, если стал бы рассказывать Лене Абашеву или директрисе музея во Владивостоке, почему меня интересуют пропавшие экспонаты.

Да узнай я правду о шофере, я замучил бы его расспросами. Вместо дела вышла бы целая повесть - в конечном счете адресована она была бы любознательным атлантам.

Все сходилось: чтобы убедиться в действенности микрокиборгов, разряжающих клетки памяти, атланты должны слышать меня, следить за мной. Но если я нем или почти нем, меня выдают мои поступки, как это было во Владивостоке и ранее.

Окончательная проверка произошла в тире. Именно там я откликнулся на имя "этруск", значит, память при мне. И мои посещения запасника музея и интерес к Атлантиде - не простое любопытство. Не выдать себя я не мог.

Хотелось пить. На столике темного дерева стоял графин с водой. Рядом стакан... Я налил уж было воды, но потом отдернул руку от стакана. Мало ли что могло произойти. Я был пленником. Может быть, вся гостиница была инопланетным кораблем, который отдал здесь невидимые посторонним швартовы, чтобы изучать, наблюдать, ловить нерасторопных этрусков вроде меня. Здесь же, на столике, был телефон. Снял трубку, набрал номер наугад. Молчание. Открыл ящик стола, где обычно лежат рекламные проспекты и телефонные списки. И то и другое было налицо. Полистал лощеные страницы. Набрал номер администратора гостиницы.

- Алло! - раздалось в трубке; голос женский, спокойный.

- Добрый день. Звонят из четыреста шестнадцатого номера. Здесь захлопнулась дверь, я не могу выйти!

- Как вы попали в номер?

- Так... увидел знакомых и пошел. Дверь была открыта. Думал, это они. Но ошибся. А дверь захлопнулась. Точнее, ее кто-то закрыл снаружи.

- Ерунда! Такого не может быть! - В трубке тонко, комариными голосами запищали наперебой гудки, как будто я говорил по трем телефонам сразу.

Кто эта женщина? Она с ними или нет? Ответить на этот вопрос трудно. Главное - не проявить тревоги. Пусть думают, что я действительно не разобрался в происходящем. Что ж, позвоним директору... Не отвечает. Нужно ждать. Шофер "Волги" знает, куда я попал. До самого деревянного моста через Кудепсту я видел машину. Она шла следом. Второй звонок администратору:

- Не могу ли я заказать в номер ужин.

- Какой у вас номер?

- Четыреста шестнадцатый.

- Этот номер не обслуживается. - И сотня гудков в ответ на мое: "Да послушайте же!"

Проясняется. Администратор знает, с кем имеет дело. Его предупредили. Похоже, они контролируют всю гостиницу и действительно распоряжаются здесь как у себя на корабле. Но я могу звонить в город. Ну, допустим, в справочное бюро.

- Справочное бюро? Скажите, как проехать к сочинскому цирку?.. Спасибо, ясно. Как заказать по телефону такси?.. Благодарю вас.

Я заказал такси. Обещано через час. Весь этот час я на что-то надеялся. Но телефон в город отсюда все же не выходит, вероятно... Нужно набрать несколько номеров и убедиться, что голоса начнут повторяться. Печально, но факт: несколько мужчин и женщин отвечали мне по всему списку, и голоса их действительно иногда повторялись, я узнавал их теперь. Но отрицательный результат тоже результат. По крайней мере, получено окончательное подтверждение, что я узник. Через полтора часа я снова позвонил тем не менее в бюро по вызову такси. Мне ответил тот же голос:

- Такси ждет вас у гостиницы.

- Откуда вы об этом знаете?

- Такси со связью. Задержка машины за ваш счет.

- Почему же шофер не поднялся в номер?

- Это не входит в его обязанности. - И снова гудки, те же самые по тембру, что и после других разговоров.

Все оставалось на своих местах. Почему? Что мешало атлантам покончить со мной? Ответные действия этрусков, как я убедился, чаще всего напоминали мягкую ядерную реакцию. Эти действия так изменяли характер происшествия, что оно почти не вызывало страха. Не всегда это удавалось. Чего стоила одна только история с Селфриджем!

А может быть, атланты хотели лишь одного: запугать, сломить меня. Как бы там ни было, я и сейчас, в положении пленника, пытался найти скрытые пружины действий обеих сторон.

Настенная линогравюра, из тех, что можно увидеть в гостиницах, раскрыла мне глаза. За кущами сада, среди листвы увидел я женское лицо. Это была... Женя. Украдкой рассматривал я цветное изображение. Гравюра как гравюра. А лицо ее. Или почти ее. Глаза, губы, подбородок; тающие в зелени линии шеи и плеч... Она очень похожа на Женю! Ко мне пришла уверенность, что именно гравюра мешала атлантам, и они этого не сознавали. Как это происходило - я объяснить не мог, как ни ломал голову. Украдкой оглядывал я знакомое лицо. Оно казалось живым и серьезным...

Верят ли атланты, что я ни о чем не догадываюсь? Как удается им избежать огласки в непредвиденных ситуациях? Ответ, наверное, прост: здание это существует лишь тогда, когда его нужно показать мне. Потом оно благополучно исчезает из поля зрения окружающих. Я нарушил старинный принцип: не верь глазам своим.

В ЗАПАДНЕ

Вечерело. Двое с теннисными ракетками ушли. Под окном появился мужчина в шортах со шлангом в руке. Он поливал две клумбы поодаль. Я дождался, когда он украдкой бросил взгляд на мое окно. К нему подошел мой знакомый в светлой кепочке, один из троих. Прикурил, постоял, ушел за угол дома.

Все на своих постах.

Это было даже не волновое оружие. Самая примитивная ловушка. Отчаявшись перебороть нас с помощью сил, управляющих случайностями, они перешли к прямым действиям. Если на шоссе в Сихотэ-Алине с нами в кости играла как бы сама судьба, готовившая автомобильную катастрофу, если в спортивной гавани моторная лодка воплощала непредвиденную ситуацию, то сегодня противник раскрылся. Но в этом было и много утешительного. Карты открыты, и никто не рискнет меня убрать. По крайней мере, сразу. Что же мне предстоит? Ах да! Они обыщут меня, свяжут, разрядят мою память. В этом можно не сомневаться. Чем они заняты сейчас? Скорее всего меняют вывеску заведения, в которое я попал. Допустим, вместо надписи "Привал" посторонние уже могут прочесть: "Строительство объекта завершает второй строительно-монтажный трест". Ну и конечно, рядом опалубка, мешки с цементом, ящик с раствором, полная имитация завершающегося строительства.

Через полчаса я каким-то седьмым чувством уловил изменения. То были еле слышные шорохи, приглушенные возгласы, быстрые шаги за дверью. За окном - никого!

Сел в кресло, стал вслушиваться. Вокруг все стихло. Захотелось спать, но я боролся со сном сколько мог. И вдруг все же провалился в черноту. Мне снилась узкая длинная подземная галерея, сырая и тесная. Я вошел в нее, наклонив голову. Сделал несколько шагов. Знакомый голос подсказывал:

- Быстрее, впереди будет светло!

Показалась арка, за ней галерея расширялась, она была уже похожа на подземный зал. Я силился - тоже во сне, конечно, - узнать, чей голос мне помогал. Стало светло как днем. Своды над головой уходили ввысь, я поднял голову, чтобы увидеть потолок этого необыкновенного зала, но это не удалось. Казалось, надо мной было небо. А голос торопил, звал. И я повиновался ему.

И вот я узнал его. Это был голос Жени. Я удивился, почему не сразу догадался об этом. Пора проснуться, отчетливо звучало в моей голове.

- Проснись! - услышал я, открыл глаза и на двери комнаты увидел светлый квадрат этрусков. Он был таким большим, что я сразу понял: мне нужно войти в него, шагнуть, как в открытую дверь. Я вскочил, не глядя, нащупал ручку моего чемодана, приблизился к светлому пятну. Шагнул. И тут же меня окружили как бы серые крылья огромных кожанов, под их сенью я пробирался вперед, а рядом шла непонятная мне борьба. Резкие металлические звуки чередовались со змеиным шипением, скрежетом, визгом. И я спрашивал себя: уж не во сне ли продолжается мое путешествие в этом несказанном пространстве?

- Быстрее! - торопил знакомый голос.

Но я не видел Жени. Теперь было нетрудно догадаться, что я почти спасен. В этой галерее все было так, как привиделось в недавнем сне. Только шумно. Но это была уже обычная борьба с применением волнового оружия и чудес Джинса. Несколько минут я пробирался этой нереальной галереей, у которой стены, казалось, дышали. Иногда они сближались настолько, что я мог лишь с трудом протиснуть тело. Но я продвигался. И вот засиял свет. Стало просторно, открылась зеленеющая даль.

На берег набегали волны.

Я увидел себя у моря, на северном пляже близ Хосты.

Во рту ощущалась полынная горечь, я устал. Присел на гальку. За моей спиной поднималась спина горы Ахун. Откинувшись, я видел деревья, похожие на зеленые волны, бархатные тени, бордовые и вишневые пятна первых осенних листьев, лучистое солнце.

Справа на сиренево-дымчатых склонах застыли белые дома. Были они далеки от меня, я узнавал их. Там, за лукоморьем, начинался Сочи. Пляж был пустынен. На железнодорожной насыпи светились цветы на ломких изогнутых стеблях. Ни души. Красноватую гальку у моих ног лизали тихие волны. Все застыло в эту удивительную минуту как на картине, но вот я поймал легкое дуновение ветра. И почти бесшумно прошла надо мной зеленая электричка.

Рядом цокнул камешек. Обернулся - и не удивился, когда увидел Женю...

Мы грелись на солнце, не расспрашивая друг друга ни о чем. Переоделись. Пошли купаться. Долго лежали на теплых камнях. Тонкие ее пальцы ворошили гальку, я задремал под тихий шорох. Она растолкала меня:

- Пойдем!

- Никуда я не пойду.

- Пообедаем в шашлычной, помнишь?..

Я помнил. Столы под открытым небом, нашего знакомого, с которым когда-то стоял в очереди, старого кота... все помнил. Как будто с тех пор ничего не изменилось. А время неумолимо. И я не бессмертен. В эту минуту снова показался зеленый поезд. Он шел над нами на фоне горы. А я стоял у ее подошвы, не в силах сделать ни шага. Сердце мое сжалось, и что-то сдавило горло. Женя положила руку на мое плечо, что-то говорила, а я не слышал ее. Поезд ушел в тоннель, и страх овладел мной. С минуту я боролся с ним и думал об этой странной реке времени, которая вот так способна вдруг вынести нас на знакомый берег, в то же место, но совсем, совсем другими, не теми, что мы были когда-то.

- Ты... живешь в "Голубой горке"? - спросил я.

- Нет, - ответила она. - Мне дали один день.

Один день... Это звучало как приговор мне. Все было по-другому, не так, как когда-то. Я молча шел за ней. На ней были белые туфли, похожие на те. Эта мелочь успокоила меня. Поднялись на насыпь, где синие отполированные рельсы сияли на солнце, где порхали бабочки и разная крылатая мелкота и откуда был виден город. В шашлычной я поставил чемодан под стол. Нам дали мясо с луком и сладким перцем, с острым соусом, коричневый кофе в стаканах с запахом цикория, и, кроме нас, никого здесь не было.

- Ты хотел меня спросить... - сказала она и накрыла мою руку своей ладонью.

- Нет. Я все знаю.

- Ну хорошо. Будем молчать.

Потом мы пошли в камеру хранения, я сдал чемодан, пляжные мелочи положил в сумку, и мы направились к морю. Но не к северному пляжу. Пошли в другую сторону. Перешли речку по висячему шаткому мосту, оставив справа злополучный тир. Поднялись на новое шоссе и по обочине его двинулись к южному пляжу.

По железной лестнице, покрытой ржавчиной, спустились к воде. Тут был темный песок, а у самой воды - зеленая галька с крапинами. Отвесно поднималась бетонная стена, над которой трепетали от ветра, поднимаемого поездами, светло-сиреневые метелки диких злаков. После купания грелись, прижавшись спинами к стене и друг к другу. По веревкам плюща спускались ящерицы и шуршали над нашими головами, охотясь на мух. Октябрьское солнце после четырех часов стояло низко. На море светилась дорожка - отражение солнца от ряби. По мере того как солнце садилось, дорожка разгоралась все ярче. От ладони на бетоне было две тени - одна в другой. Внешняя - от солнца, внутренняя, гораздо более темная, - это след руки на бетоне, куда не проходит прямой свет ни от солнца, ни от сверкающей дорожки на море.

Согревшись, ложились прямо на песок. Я сгреб песок в небольшой холм. Мы располагались после купания на западной стороне этого холма.

Около пяти вечера отражение солнца от морской ряби давало треть общего света. Это можно было проверить по двойной тени на серой шершавой поверхности волнореза, где в выбоинах сновали ящерки, поднимаясь при нашем приближении повыше.

Мы удивлялись отражению от моря, благодаря которому в пять вечера было не прохладнее, чем в полдень. Холм напоминал мне этрусский темплум ориентированное по сторонам света пространство, предназначенное для закладки города. Если бы я строил Хосту, я расположил бы ее не в долине реки, где дуют вечерние ветры из ущелья, а на склоне горы Ахун, там, куда убегает новая дорога на Сочи. Это самое теплое место на побережье.

- Знаешь, там вечерами, особенно в конце октября, на пять градусов теплее, чем внизу, в долине. Понимаю древних этрусков...

- А современных?

- Не совсем. Почему вы решили, что меня нужно оберегать? Я сам выбрался бы из гостиницы. Дайте мне оружие!

- Если ты его получишь... они спровоцируют тебя. Ты можешь воспользоваться им без надобности.

- А они? Я не кролик, чтобы на мне отрабатывать системы волновых пистолетов Джинса!

- Ладно. Ты прав, и мы это знаем. Может быть, уже сегодня...

- Сегодня! Обязательно сегодня!

- Ладно. Искупаемся. Солнце уже так низко, что не поможет ни темплум, ни отражение, ни бетонная стена.

И до меня дошел двойной смысл ее слов. Она хотела тем самым подчеркнуть, что скоро она покинет меня и я, возможно, не скоро увижу ее.

...Мы выходили из моря, когда тени стали необыкновенно длинными и даже светлая дорожка стала гаснуть. Она сузилась, и последние лучи плясали на воде, но уже не грели.

Три черных баклана пронеслись неподалеку от нас. Женина рука скользнула по моему плечу. Я услышал:

- Мне пора.

- Понятно, - сказал я. - Полет бакланов - условный знак, так предусмотрительно теперь все вокруг нас устроено...

Глаза ее были серьезны, как никогда. Помолчав, она сказала:

- Тот старичок, с которым мы обедали в шашлычной в год нашего знакомства... он был руководителем нашей станции здесь, на побережье. А узнала я об этом потом...

- Почему - был?

- Потому что его убили атланты. И сына его - тоже. Сын его вел ту оранжевую машину, которая помешала Селфриджу...

И, словно утешая меня, Женя протянула мне голубой кристалл:

- Это тебе.

И ушла, не разрешив провожать ее. И, как когда-то, я смотрел ей вслед. Только теперь быстро сгущался послезакатный сумрак, и фигура ее таяла, растворялась в нем, а я сжимал в кулаке голубой кристалл или цветок и загадывал про себя: увижу ее или нет? И где-то внутри меня отзывалось: нет, не увижу.

ТРАДИЦИОННАЯ ПРОГУЛКА

Часом позже я взбирался по той самой лестнице, которую хорошо знал еще в год знакомства с Женей. Комната, в которой я тогда жил, была занята, но место для меня нашлось у старичка Сергея Герасимовича в тесовой хибаре с нормальной высоты потолками, светлыми окнами и двумя грушевыми деревьями, развесившими кроны над шиферной крышей. Моя временная жилплощадь ограничивалась семью метрами. Я достал из чемодана маленький приемник, который подарил мне болгарский друг в незапамятные времена; слушал чарующие танцы Дворжака, Грига, Глазунова. В кружке заварил чай, потом листал книгу.

"Во время геодезических измерений в штатах Северная и Южная Каролина проведены аэрофотосъемки; на снимках видны округлые и яйцеобразные воронки, напоминающие метеоритные кратеры. Их насчитывается около трех тысяч, в том числе около ста диаметром более полутора километров. Они занимают площадь более ста тысяч квадратных километров и расположены дугой, с центром в городе Чарлстоне. Это лишь часть поверхности, на которую упало небесное тело, а основной район падения - дно Атлантики к западу от Багамских островов. Астероид взорвался в атмосфере в результате перегрева, разбрасывая осколки на большой площади".

Это об астероиде, вызвавшем катастрофу. Факт, который трудно отрицать. Я не был согласен лишь с тем, что астероид взорвался от перегрева. За время полета в атмосфере нагревается и светится тонкая оболочка, скорлупа, а тело космического гостя остается холодным. Бывали случаи, что после падения на небесных камнях выступал иней. Из-за огромной скорости и сопротивления атмосферы гигантский метеорит мог сбросить с себя скалистые выступы и камни.

В пол-литровой кружке, которую я взял у Сергея Герасимовича, вторые сутки сидевшего на безалкогольной диете, осталось немного чаю. Я пил его маленькими глотками. Погасил свет и лежал с открытыми глазами, слушая, как внизу шумит Хоста. Снова включил приемник. Совпадение: диктор говорил об очередной экспедиции в район Средиземноморья исследовательского судна "Витязь", причем намечалось изучить подводную гору Ампер.

Я поднялся с койки, пошарил в кармане куртки, извлек из него голубой камень, подарок Жени. Что это было? Я не знал, но был уверен, что моя просьба выполнена. Я насчитал шестнадцать граней. Столько же, сколько на древнем символе Солнца. И внутри затаилась белая искра. Кристалл или каменный цветок был размером с игральную кость. Ничего в нем не было примечательного, кроме искры внутри, готовой, казалось, разгореться по моей просьбе. Я попробовал передать мысленный приказ. Ничего не изменилось. Огонек в камне дремал, не обращая внимания на мои пожелания. Положил сувенир в карман и забыл о нем.

Поднял с пола упавшую книгу и положил ее на табурет. Книга легла так, что портрет автора на суперобложке был виден в странном ракурсе: внимательные глаза точно наблюдали за мной. Впечатление было таким сильным, что я невольно отодвинул книгу. И снова чужой взгляд следил, следил... Часто меня сопровождает этрусский квадрат, подумал я, но еще чаще, наверное, атланты наблюдают за мной со страниц книг, которые я читаю. Когда мгновенный страх, навеянный этой мыслью, улетучился, я уснул.

Утро выдалось пасмурное, прохладное. Проспал я, оказывается, до полудня. Вышел на улицу, спустился по лестнице к двум двенадцатиэтажным домам, заглянул в тир, поприветствовал его хозяина. Он кивнул мне, подавая ружьецо. Значит, все правда, и это не сон... Вот и черная машина с приоткрытой дверцей. Но это уж слишком. Я ведь еще не завтракал. Зашел в вареничную, где уже на многих столах красовался обед. Не беда: если пообедать, я как раз нагоню время. Дело не в трех часах. Второго октября я должен был быть в Хосте, поскольку из Владивостока вылетел первого вечером. Стало быть, сегодня, по моим расчетам, третье октября. Из разговора в вареничной выяснилось: четвертое! Стоило ли удивляться? Ведь хорошо помню, как вчера пробирался по галерее и попал сразу в следующий день, где вместо предыдущего вечера в гостинице "Привал" был солнечный пляж у синего моря.

* * *

С обедом покончено. Шофер корректен и настойчив. Он ждал меня у порога. Сажусь в машину. Он ведет машину в нужную мне сторону, хотя ни слова не было сказано. Это выходит за рамки обычных отношений.

- Вы что же, сами знаете, куда меня подвезти?

- Догадываюсь... - не оборачиваясь, отвечает он на мой вопрос.

- Каким образом?

- Знаете ли... - говорит он тихо и окидывает меня быстрым пристальным взглядом. - Я все равно не смогу ответить на все ваши вопросы.

- Почему?

- Вы умеете водить машину? - отвечает он вопросом на вопрос.

- Нет.

- А я не умею отвечать на вопросы, зато умею обращаться с машинами... с машиной.

Эта оговорка "с машинами" вместо "с машиной" навела меня на мысль, что ему, конечно, приходилось водить машины много сложнее автомобиля. Я сказал это вслух. Но не в форме вопроса. В форме утверждения.

- Возможно, - спокойно парировал он. - Нам нужно к самшитовой роще, так ведь?

- Вы опять угадали.

- И вы хотите прогуляться по роще? После того что произошло?

- А что произошло?

- Вам лучше знать.

- Да. Когда-то я сорвался с обрыва. Но теперь я лучше экипирован.

- А позавчера?..

- Это было неопасно. Психологический нажим, не более того. Дружище, если бы они всерьез захотели шлепнуть нас с вами, они это сделали бы раньше.

- Не знаю. Не понимаю, о чем вы.

- Да чего уж там... не будем играть в прятки. Я ведь не прошу отвечать на вопросы, заметьте. Но если они испытывают крепость наших нервов, не стоит ли нам сделать то же самое с ними?

- Это не просто испытание нервов. Ошибаетесь. Это всерьез! - Он обернулся ко мне, и я увидел искаженное гримасой незнакомое мне лицо, а когда я отшатнулся, он снова стал сам собой и произнес: - А нервы должны быть в полном порядке!

- Сдается мне, что вы превысили свои полномочия... на этот раз.

- Откуда вы знаете о моих полномочиях, - ответил он резко и снова обернулся, и в лице его мне показались знакомыми несколько черточек. Да, я знал этот тип лиц, даже писал о таких вот людях. Это же... лицо космонавта, идеального космонавта в моем, конечно, представлении. Может быть, он и был космонавтом, командиром корабля, а теперь вот возит меня.

- Вы просили не задавать вопросов, - сказал я. - И все же один вопрос я вам задам. Скажите, могу ли я, не подвергая никого риску, в том числе и себя, пройти по самшитовой роще до того места, где я сорвался вниз?

- Зачем вам это нужно?.. Извините, я отвечаю вопросом на вопрос, но уж лучше вы будете отвечать, чем я.

- Я хотел бы убедиться, что там все в полном порядке, то есть что деревянный настил снова уложен и опасность никому не грозит. И, кроме того, мне нужно осмотреть этот настил. Разумеется, я надеюсь, что меры приняты... на уровне современной, гм, техники, и нас с вами никто сейчас не слышит.

- Какая разница? Мы же едем к роще. Это известно всем, кого интересует.

- Ну что ж, прогулка. Традиционная прогулка...

- Мало вам... всего... еще и в рощу захотелось. Сожалею, что это не запрещено.

- Ладно, я буду осторожен, - сказал я примирительно этому человеку, который наконец-то заговорил со мной по-настоящему.

- Я не смогу вас сопровождать, - сказал он.

- Знаю, старина. Я сам.

- Там нет никого из наших, - добавил он. - И не может быть. Ведь большой маршрут закрыт для посетителей. Никто из нас не нарушает правил, установленных для всех.

- Да, да, охотно верю. Ведь в этом я убедился, когда вы выволокли меня из гостиницы!

- Там было все иначе.

- Конечно, иначе, гораздо интересней и веселей!

И СНОВА ОРУЖИЕ ДЖИНСА

Неподвижен серый воздух, нет дыхания ветра, небо закрыто слепыми облаками. Белеют как свечи стволы самшита. Асфальтовая тропа остается позади. Впереди - камни, сплетения седых корней, крутые подъемы и спуски. Липнет к ботинкам коричневая земля, за мной остаются следы. Их видно, если оглянуться и присмотреться, низко нагнувшись. На краях следов кое-где видны капли воды. Так же в камере для фотографирования частиц после их пролета конденсируются капельки тумана. Мысль эта беспокоит меня с тех пор, как я увидел следы и впереди - не мои, чужие.

А ведь я уже на запрещенном участке маршрута. Значит, не я один здесь. Не я один... Повернуть назад, пырнуть в машину - и домой?

Может быть, я так и поступил бы, если бы... Я подбираю слово: знал, предполагал, чувствовал... Нет, ничего я не предполагал сейчас, ничего толком не знал, но я больше всего, может быть не отдавая себе отчета, хотел увидеть их лицом к лицу. А чувствовал я только вот что: с того дня, как я узнал об их существовании, прошло полжизни. Не разбирая дороги, я соединял зигзаги горной тропы цепочкой моих следов, карабкался, и когда дорогу преградила старинная крепость, я не обошел стену, а перебросил тело через светлые камни и двинулся дальше.

Я вышел на самую высокую точку отрога. Начинался трехсотметровый спуск. На пути к реке высились тысячелетние тисы, гигантские липы, закрывавшие мутное небо. Ухватившись на скользком месте за тонкий ствол, я узнал редкое дерево хмелеграба. С его плодов-шишечек капала на меня вода, стекала за воротник. Я встряхнулся, как спаниель, и пошел дальше.

Слева кое-где проглядывало ущелье, один раз я даже видел реку. За ней тянулись неровные участки галечного пляжа.

Вступил на деревянную галерею. Доски были покрыты мхом и увиты лианами, но в одном месте на свежем срезе было хорошо видно, что это настоящее красное дерево. Что это, кстати, за срез? Если так обозначена условленная точка встречи нескольких моих недругов, я не удивлюсь. Высоко, высоко, справа от меня прыгал по камням этрусский квадрат.

Вот и водоем с тритонами. Знакомый папоротник венерины кудри. Серебряная струя сбегает по моей руке. Не хочется уходить от источника. А надо мной застыл этрусский квадрат.

Нет, нет. Пора. Там, впереди, карстовая пещера, бывший дом ста десяти тысяч летучих мышей. А теперь возможное место засады. Так и есть. Скорее угадываю, чем слышу, постукивание камней. Вот он, провал, передо мной. Только он шире, чем я думал. Тридцать метров, не меньше. Все выглядит очень естественно. Здесь рухнули доски, и остались кое-где торчащие из каменной стены ущелья бревна. Перепрыгнуть по ним нельзя. Когда-то на моем теперешнем месте остановилась Женя. Потом она вернулась назад, на тропу. Если собрать всю волю, все умение, которое выручило меня тогда, наверное, удастся преодолеть этот участок. Трудно настроиться, как всегда, на подобные фокусы, очень трудно. Но ничего невозможного в принципе нет. Чудо Джинса возможно не только на уровне техники, но и на уровне живой природы. Только вот вероятность его остается всегда очень малой. Нужен толчок, внешний или внутренний.

- Осторожно! - донесся до меня возглас на чисто русском, хотя на каком же еще языке они должны разговаривать здесь, в окрестностях Сочи?

Я так и не понял: перебрались они через провал за час до меня или пришли с другой стороны. Их было двое. Лица незнакомые, сосредоточенные...

Они стояли у самого провала и оглядывали каменную стену, ущелье, пляжи внизу. Даже не смотрели в мою сторону. Я сделал вид, что впервые узнал о существовании провала. Присел и стал рассматривать края настила. Ведь за этим, собственно, я сюда и направлялся. Нужно было найти следы надпила, надреза, сделанного хотя бы с помощью лазерного луча. Ведь они не рассчитывали, что я отважусь появиться здесь. Следы искусственно вызванного обвала должны остаться. Еще в Москве я ругал себя за то, что не догадался установить истину. Не ведут ли меня по краю пропасти - в прямом и переносном смысле - и для того только, чтобы сломить мою волю? Важно было знать это.

Следов не было. В замшелых бревнах сохранились углубления от гвоздей, в которых теперь поселились рыжие муравьи. В двух или трех местах видны трещины. Но тоже естественные. Дерево еще крепкое, но наклон бревен в сторону ущелья создавал добавочную силу, которая могла сдвинуть крайнюю доску. За ней поехали остальные. Гвозди, когда-то державшие здесь настил, судя по всему, были тонкие. Может быть, у плотника как раз на этот участок не хватило настоящих гвоздей.

Краем глаза я следил, конечно, за этими двумя. Они не обращали на меня внимания. Уж не обманывает ли меня интуиция? Подняв голову, я осматривал камни и зелень в надежде найти этрусский квадрат. Его не было. Почему? Потому ли, что опасность миновала? Или, может быть, не хотели обнаружить себя? Да, это не простая борьба. За моей спиной, как всегда, в последнее время стояли другие люди со всей их сказочной техникой.

Это так. Но и за теми двумя стояла вполне реальная сила, а не призраки исчезнувших атлантов.

- Эй! - крикнул один из этих двоих, молодой парень в японской нейлоновой куртке с нашивками на груди.

Я молчал. У него было круглое симпатичное лицо, глаза светло-карие, темный чуб закрывал половину лба. Из кармана его куртки торчало горлышко бутылки. Второй был старше, ниже ростом и чем-то напоминал аспиранта профессора Чирова. Стоял он за спиной парня, в полутени.

- Эй, ты что, не слышишь?

- Слышу, - сказал я громко.

- Тогда почему не отвечаешь?

- А ты ни о чем не спрашиваешь!

- Да чего ты пристал к человеку... - пробурчал второй. - Все равно через эту дыру трудно перебраться.

Теперь он вышел из-за спины парня и встал на самом краю, на последней доске. Правой рукой он держался за перила. У него было хмурое невыспавшееся лицо, он сутулился. Я пока не мог разгадать их замыслы. Может быть, их и не было? Но я теперь твердо знал: если будет обычная с виду драка, то на их стороне - малолюдная, но весьма энерговооруженная планета Венера. На моей... другие планеты, а также их спутники. И каждое незатейливое движение в этой драке вроде поднятой руки или пинка будет стоить энергии двадцати стартующих ракет или более того.

- Ты бы перепрыгнул сюда, дал закурить, а? - спросил вдруг с самой наивной интонацией старший, и лицо его разгладилось. - Ты ведь можешь, я знаю...

- А ты? - спросил я. - Можешь?

- Не, не могу, - сказал он нарочито простовато.

- А у меня нет курева!

- Бросил?

- Бросил.

- А у нас тут малость осталось, держи-ка!

Резким, почти неуловимым движением он выхватил из кармана своего напарника бутылку и швырнул ее с такой силой, что я видел ее лишь в первое мгновение - когда он размахнулся. Я успел заметить улыбку на губах парня глаза же его оставались серьезными. Не видя бутылки, я все же успел отстраниться. Она разбилась о камни за моей головой, и звук этот разносился по ущелью, пока стеклянная пыль сыпалась вниз. Или это в моей голове звуки так усиливались?

- Промахнулся... - сказал я. - Нечем теперь опохмелиться будет.

- Не бойсь! - Он покрутил головой, словно присматриваясь к окружающему, а я подумал, что сам я ни за что бы не успел уклониться от удара...

Из-за его спины между тем выплыл мыльный пузырь. Легкий, сверкающий всеми цветами радуги шар поднялся до уровня его плеча и направился ко мне, прижимаясь к камням. Был он легок, как настоящий мыльный пузырь, и со стороны его, конечно, не было видно, даже с противоположной стороны ущелья, оттуда, где высилась печь для обжига камня, никто не рассмотрел бы его.

И все же они выдали себя. Шар наткнулся на ветку и прошел дальше как ни в чем не бывало. А срезанная ветка медленно падала, и легкий шорох ее был явственно слышен. Наверняка эти двое даже не знали, как устроен шар, но управляли им они, и, неточно направив его, они сделали ошибку. Именно об этом я подумал, когда в следующее мгновение показался этрусский квадрат. Я заметил его на искривленном стволе дерева. И тут же он исчез.

Я не знал, что делать. Шар подплывал все ближе, окутываясь легчайшей голубой дымкой. Кажется, я уже мог бы рассмотреть в нем отражение своего лица...

Навстречу ему двигался другой шар, поменьше. Он показался из-за моего правого плеча. Едва уловимый ореол окружал его, все происходившее казалось игрой света на тончайшей, невесомой пленке.

С равным успехом это могло быть залпом, который нацелен в меня.

Ни чувства безысходности, ни ощущения беззащитности не успело возникнуть. В пяти метрах от меня оба шара остановились, повисли в воздухе, их едва намеченные силовые поля, обозначенные легким сиянием, выросли, опалили меня каким-то электрическим упругим прикосновением, и тотчас шары словно притянуло друг к другу. Впрочем, похоже это было и на атаку, на таран крохотных автоматических экипажей, устремившихся к невидимой точке между ними. Полыхнуло едва заметное голубоватое пламя. Теплая волна воздуха толкнула меня так, что я едва устоял на ногах. Успел заметить, что и тех двоих качнуло весьма ощутимо. Один из них закрыл лицо руками. Я сделал то же самое. Потому что пламя угасло, но жар охватил все пространство. Мне показалось, что беззвучно сверкнула молния. И направлена ее белая стрела была вверх. Треск. Растущий грохот... Сыпались камни. Я медленно отступал от гиблого места. Они тоже пятились назад. Точно метеориты ударили по настилу. Он задрожал, затрясся, заходил ходуном. И совсем уж близко разрывал заколдованное пространство грохот падавшего на нас тиса. Сорокаметровый ствол, как перышко, кувыркался в зеленоватой полумгле, почти бесшумно - так казалось - ломая самшитовые стволы, выворачивая деревья с корнями, сбрасывая их вниз. И когда тис, опережая сломанные самшиты, ударил в края настила с той и с этой стороны, я рухнул вместе с ним вниз.

Я падал в пропасть, не чувствуя боли.

ТАНЦЫ НА БРОККЕНЕ

Меня поглотила тьма. Даже грохот растаял в этой тьме. Но я знал, что вокруг все движется и что сам я не могу остановиться в хаосе и нагромождении обломков и вывороченных из расщелин корней. Возник щемящий звук, который отвлек меня от попыток разобраться в происходящем. Я слушал, и сознание мое точно переходило в другое состояние, я как будто бы был уже не в ущелье, а далеко-далеко от него. Не было ни реки, ни галечных пляжей, ни обвала. Ни даже воспоминаний о нем. Все исчезло во мгле. И когда она рассеялась, я увидел себя на лестнице, под банановыми листьями, у самой моей хижины...

И тисовое дерево, сорвавшееся с нависшей над пропастью скалы, оставило ощущение нереальности, условности происходящего. Когда я вернулся к себе, постучал хозяин, Сергей Герасимович, и, поздоровавшись, отметил, что я выгляжу уставшим. Деликатное замечание хозяина не выходило из головы.

На грубо сколоченном деревянном столике - алюминиевая кружка. Машинально заглянул в нее и обнаружил остатки чая. Точнее, плесень, покрывшую дно и стенки непритязательного сосуда. Этой разноцветной плесени было столько, что, если бы Флемингу не повезло с пенициллином, можно было бы гарантировать все же успех предприятия, основанного на ее утилизации.

...Это можно назвать эффектом Вальдеса. Чилиец Армандо Вальдес и еще шесть человек спали у костра. Двое стояли на карауле. В пятом часу утра караульный растолкал капрала Вальдеса и сообщил, что невдалеке приземлились два ярких объекта. Тот отправился разузнать, что это за огни. Отойдя от костра на десять шагов, он попросту исчез. Когда через несколько минут он снова появился среди своих, то производил впечатление насмерть перепуганного человека. Бравый капрал лишь машинально повторял околесицу: "Вы не знаете - кто мы есть и откуда мы пришли, но скоро мы возвратимся". Часы на его руке показывали час его возвращения, но дата на их календаре "убежала" на пять дней вперед.

Мне уже доводилось наблюдать эффект Вальдеса, но впервые я не сохранил никаких следов происшествия в своей памяти. Бросившись ничком на постель, пытался сосредоточиться. Виски стали горячими, ладони мои сами собой сжались в кулаки, голова наполнилась теплым туманом.

"Тебе лучше дойти до всего самому. Ты легко веришь людям, но этому поверить сразу ты бы не смог". Обрывок разговора с сестрой... объяснение на все случаи моей жизни.

Но вот прояснилось: мне подарили голубой шестнадцатигранник, он был при мне, что-то происходило, но я этого не помню. Значит... камень отбирал у меня воспоминания. Может быть, я опять попал в водоворот и спасся чудом, и не исключено, что были острые камни, боль, борьба за жизнь, потом спасение, но все пропало, я не могу преодолеть беспамятство.

- Сергей Герасимович! - постучал я в дощатую перегородку, разделявшую нас. - Какое сегодня число?

- Восьмое октября, - откликнулся он. - Не волнуйся, погода скоро наладится. До конца октября здесь бывает тепло.

Так пришло подтверждение догадки. Я не досчитался четырех дней. Вот почему Сергей Герасимович заметил, что выгляжу я усталым. Еще бы, его жилец пропадал где-то четверо суток.

А я-то думал, что голубой кристалл предназначен для другого... Оказалось, нет. Он всего-навсего обезболивал. Род наркотика, избавляющего от страданий. Цветок забвения и вечной молодости. Но я не Гильгамеш из эпоса Двуречья и просил совсем другое. Что бы ни случалось раньше со временем, я всегда помнил о моих злоключениях, больших и малых. Теперь их заслонило от меня. А игрушку, которую мне вручили с целью исполнения этого замысла, назвали в утешение мне тем самым словом...

Я скатился по ступеням вниз, направился к морю. Вода была серой, горбы высоченных волн вздымались до крыши аэрария на городском пляже.

Ушел на пляж и долго сидел на берегу. Многое казалось теперь бессмысленным. Кусты дрока словно не хотели меня пускать к лукоморью, где особенно бесновались белопенные гребни. Слева же все катились и катились водяные валы. Они приближались, успевали возвыситься серо-зеленой стеной, падали на гладкие каменья, накрывали весь берег до насыпи. Волнорезы то скрывались под водой, то обнажались, и их словно качало на волнах-великанах.

До насыпи взлетала белая кипень моря. Я сидел на бетонном выступе у насыпи и наблюдал. Впервые в жизни я обратил внимание на то, что еще далеко от береговой линии высокие валы начинали как бы куриться. Над ними поднимались легчайшие брызги. И брызги эти висели над гладкими спинами волн, и только потом рождались гребни, опрокидывающиеся на берег. Гигантский змей, когда-то боровшийся с самим солнцем, теперь затаился в море, и морщил его, и бил своим чешуйчатым хвостом...

Самых моих ног теперь достигала белопенная река. Я бросился в нее, и меня сразу унесло на тридцать метров. Следующая волна хотела вернуть меня, но я боролся с ней и уходил все дальше в море. Скоро и насыпь и волнорезы скрылись за живыми серо-зелеными стенами. Меня качало так, что это напоминало полет. Совсем далеко пасмурно-темные спины гор проглядывали сквозь тучи. Прошло полчаса.

"Теперь должно хватить сил выплыть..."

Но меня подхватило северное морское течение, и все дальше оставалась Хоста. Несло же меня к мысу с высокими белыми небоскребами и дворцами отдыха, за которыми должна была открыться панорама Сочи. Течение было особенно сильным от ветра, и я греб поперек ему и выигрывал в этой настоящей, подлинной схватке!

Ближе к земле, к берегу волны укачивали меня, относили назад. Теперь нужно было навсегда отрешиться от страха. Чтобы победить. Ибо никакая победа невозможна, если в человеке живет страх. Темные глыбы скал прыгали в ста метрах от меня. Меня уносила назад каждая волна. Нужно не отставать от них. Яростный рывок кончился неудачей. Близ полосы бурунов меня болтало и качало, накрывало с головой. Новый бросок - на гребне волны, как на морском коне, о котором писал поэт. Не отстать от склона воды, обращенного к берегу! Слиться с гибким ее хребтом... Я успеваю коснуться дна ногами. Меня выносит искрящаяся светлая река, и руки уже мнут песок.

Побрел над насыпью, разыскивая одежду. Три или четыре раза обошел бетонную стенку над знакомыми волнорезами. Увидел пустую выбоину, где сидел часа полтора назад. Одежды не было. Бетон был влажен. Пришел девятый или восемнадцатый вал и смыл мою куртку, брюки и рубашку. Вместе с подаренным камешком.

Жаль, что я не могу идти в город: на мне плавки, в карманчике половина иголки. Нередко жизнь соединяет серьезное, даже очень серьезное, и смешное. Рано или поздно приходится в этом убеждаться на собственном опыте. Вспомнилось: там, где я выкарабкался на берег, под рельсом желтела этикетка спичечного коробка. Кто-то выбросил его из окна поезда, того самого... Пятьсот метров назад, в сторону Сочи... еще несколько шагов. Вот он, коробок.

Перехожу железнодорожное полотно, иду в гору. Это все та же гора Ахун, но другой ее отрог. Под сенью высокого ясеня развожу костер, кидаю в огонь гибкие ветки орешника, тугие ветки сосны. Сооружаю треногу, на которую вешаю плавки, чтобы просохли. Не о таких ли, как я, сложены невзыскательные истории, героями которых являются проворные субъекты, неоднократно замеченные на Броккене, самой высокой вершине Гарца? Особенно часто видели их в прошлом, в Вальпургиеву ночь. Верхом на кочерге, помеле или поварешке прибывал этот люд, выражая полное почтение и расположение главному черту, опускаясь перед ним на колени. Начиналось роскошное пиршество, но все блюда подавались без хлеба и соли. В насмешку над церковными обрядами устраивалась "черная обедня", после которой начинались пляски под оркестр. Вместо скрипок оркестранты держали в руках лошадиные головы, вместо рожков - кошачьи хвосты. Танцевали попарно, но повернувшись друг к другу спиной. В заключение этого славного праздника главный черт сжигал себя, а участники шабаша делили между собой пепел, высоко ценившийся из-за его вредоносных свойств. Сотни очевидцев, допрошенных под пыткой, подтверждали непререкаемую достоверность нарисованной монахами Инститорисом и Шпренгером картины.

Впрочем, среди гостей Броккена попадались подлинные шедевры дьявольского соблазна и искушения, как, например, Бабелинка, последняя из сожженных в Германии ведьм. Золотоволосая, как этрусские женщины, она, однако, даже превосходила их ростом и статью. Груди ее обнажали дьявольский умысел, потому что смотрели они чуть в стороны, и у многоопытного монаха-доминиканца Ритониуса, допрашивавшего ее, тотчас возникло желание исправить этот бросавшийся в глаза недостаток. Сапфировые глаза Бабелинки внушали ему беспокойство, и лишь когда подручные связали женщину, отец Ритониус смог убедиться, как подчеркнуто много в ее теле излишеств и по-дьявольски плавных изогнутых линий. Лучшим доказательством вины Бабелинки было само желание монаха познать своего заклятого врага в образе женщины, вызванное безусловным стремлением сокрушить его. Но, даже будучи лишена одежды, связана и оставлена до утра в распоряжении справедливого судьи божьего, Бабелинка упорствовала в своем грехе. Отцу Ритониусу пришлось применить опостылевшие ему инструменты пыток, как-то: щипцы, раскаленные гвозди, дыбу, молотки и молоточки. Признаний не было, и, отерев с лица пот, добросовестный доминиканец с сожалением распорядился о костре.

* * *

Я растянулся у костра на голых, нагревшихся от жара камнях, размышляя о прошлом, незаметно переходящем в будущее, минуя настоящее. Оцепенев от тепла, согревавшего бок и спину, я закрыл глаза. Три часа прошли незаметно. Или, может быть, мне не хотелось возвращаться в таком виде в город? Темнело. Я наметил маршруты. Неминуемо выходило, что мне придется столкнуться с прохожими, а то и с милиционерами. Нужно было выждать. Костер угас. Я снова разжег пламя. Под треск влажных веток сгущалась темнота, проступали над морем звезды. Это означало, что прогноз погоды, который дал Сергей Герасимович, был удачным.

Час. Два. Оставив за моей спиной кучку золы и холодных углей, я неспешно двинулся к городу. Выбрал ближайшую к морю тропу. Собственно, тропы никакой не было, и кое-где приходилось прыгать через заборы, но зато в звездную октябрьскую ночь не так уж странно, как я полагал, повстречать пловца близ берега.

До реки добрался благополучно. Потом верхом обошел санаторий "Волна", нырнул в декоративные чащобы и был таков.

У двери моей обители я отдышался, нашарил ключ в условленном месте под крыльцом. Вяло улыбнулся собственной проделке; на двери моей рукой было нацарапано в первый же день: "Бочка Диогена". Вместе со мной в комнатенку шмыгнул зверь. Глаза его сверкнули зеленоватым огнем. Я видел его на взгорье у костра. Это был кот, серый, как сумерки. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом он деликатно сел в углу, прикрыл свои зеленые глаза и замурлыкал успокоительно. Вот так же сидел он поодаль от костра, не мешая мне думать о Броккене, и у меня были все основания считать его самым мирным из бродячих котов.

На столе, где я хотел навести порядок, выискивал крошки черный таракан. Я подождал, пока он удалился восвояси, недовольно ворча что-то на своем тараканьем языке. Впрочем, это могло мне и показаться. Собрав влагу с оконного стекла, я мокрыми ладонями вытер клеенку, вышел к умывальнику и вымыл руки. Вспомнилось, что шерсть забредшего ко мне в гости зверя была мокрой. Да, именно так. Даже капли блестели в свете пламени. Но дождя не было. Значит, кота накрыла волна, так, что ли?

Я угостил его остатками колбасы. Сам же глотнул из фирменной стеклянной коньячной фляжки.

- Скучно здесь вечерами, - произнес я, и кот моргнул. - Скучно и холодно, правда, хозяин дал электрический утюг, который можно включать вместо печки... что мы с тобой сейчас и сделаем. Ты умный кот и, конечно, не ловишь крыс, потому что они здесь свирепые и наглые. Днем с огнем не найдешь теперь кота-крысолова.

Ваш брат пошел теперь беспородный, мелкий, против крыс даже один на один ни-ни! А они процветают, мясом и крупой угощаются, поезда на станциях досматривают, даже шпалы грызут. Иностранцы не дураки, вывезли к себе голубого русского кота, наслышаны о войнах с крысами в древности... ну а мой друг историк до слез умиляется, вспоминая о любимой кошечке Софьи Палеолог, особенно трогает его интеллигентность первой и манеры второй, а может быть, как раз наоборот. Оторвался он от современности. Огорчительно, правда? Коньяку глотнешь?

Кот моргнул и, к моему удивлению, слизал коньяк с жестянки, куда я в порядке эксперимента капнул. ...Ночью, словно в кошмарном сне, успел рассмотреть я красноглазую крысу, лезшую по оконному переплету с наружной стороны. За ней - вторую. Все застыло во мне. Успело промелькнуть в голове, что слова мои были не напрасными и что кот мой, наверное, со страху уже забился под кровать. Это были врезавшиеся в память мгновения: крысы, обнюхивающие оконный переплет, добравшиеся почти до форточки, которую я оставил на ночь открытой...

Одна из них точно обшаривает комнату тускло-багровыми лучами, исходящими из ее поблескивающих глаз, а хвосты этих тварей сладострастно шевелятся и поднимаются вверх, ометая оконную раму. Еще мгновение - и одна из крыс бросится на меня. Накликал же я беду на свою голову!

Но страх не успел овладеть мной по-настоящему. На стекле скрестились лучи - тускло-красные и зеленые. Брызнули расплавленные капли, ослепительные искры. Сон?.. Явь?

Метнулась тень. Зеленоглазый кот прыгнул в форточку. Все смещалось за окном. Слышался рык, потом - приглушенное бормотание, вопли, там сцепились оборотни. И вспыхивали лучи, сверкали огни глаз - вот они уже за листвой и гаснут, гаснут, как светляки перед рассветом...

Утром я обнаружил крохотные отверстия в стекле. Они были идеально круглыми, с оплавленными гладкими краями, точно канальцы для нитки в опаловых бусинах.

А вечером зашел хозяин Сергей Герасимович (днем меня не было дома).

- Съезжай-ка с квартиры, - сказал хозяин, и я заметил, что левый ус его слегка дергается, - съезжай, съезжай!

ДЕНЬ ОТЪЕЗДА

Пульсации живой материи, доставшиеся нам от первоклеток, тысячекратно видоизменялись, усложнялись на протяжении тысячелетий и в конечном счете породили движения ярости, отчаяния, боли, любви. Но бывают дни, когда пульсации эти созвучны окружающему. Причина гармонии кроется в ритмах моря и света над ним, которые совпадают с нашими собственными. Таким был день отъезда.

Над голубой равниной было ясно и просторно, зеленоватое небо раскинулось над морской далью, легкая дымка и пелена на западе отражались в токах воды. По всему пространству бродили какие-то изумрудные светящиеся пятна, порождая едва уловимые следы на редких облаках.

Очень далеко, у самого устья Дуная, невидимый, укрытый от меня кривизной земли, лежал низкий песчаный остров, который в старину назывался Змеиным из-за обилия там змей. Это остров Ахилла. Сейчас там гнездятся чайки, над пустынным берегом его пролетают аисты и лебеди, белые, как пена прибоя. Здесь впервые увидели и полюбили друг друга Ахилл и его избранница, их свадьбу отпраздновали боги - Посейдон и Афродита. Когда Ахилл погиб у стен Трои, его мать Фетида обратилась к Посейдону с просьбой поднять со дна моря остров. На остров перенесла она душу Ахилла. Время перемешало миф с действительностью. Достоверно известно лишь, что жители Ольвии построили на острове храм, посвященный Ахиллу, и статуя героя из белого мрамора украшала его. К берегу приставали корабли, чтя память бессмертного юноши. Говорят, еще в прошлом веке там находили камни храма и сокровища, затерянные в песке.

Успею ли я когда-нибудь побывать на острове?..

Три черных баклана пронеслись над водой, казалось, они задевают невысокие волны крыльями. Это был знак: пора уходить, пора уезжать. На побережье наступал час атлантов.