Час Предназначения

Глава 8 ПРИЗВАНИЕ ДЛЯ ХОРЬКА

Проснулся я мужчиной. Мужчиной в теле мужчины.

В хижине было темно, простыни подо мной были влажными от пота – моего и Каппи. Облизнув губы, я почувствовал ее вкус.

О боги… похоже, я вляпался в основательную кучу дерьма.

Я помнил все, что делала моя женская половинка, – насколько вообще можно помнить то, что происходит, когда занимаешься любовью. Подобные ощущения были для нее по понятным причинам новостью, но именно этого и хотела Каппи, которая прошептала мне, что соскучилась по ласке и нежности. Не было никакой изобретательной гимнастики, мы просто слились друг с другом, и нам было хорошо лишь оттого, что наши тела соприкасаются.

О боги!

Моя женская составляющая, шепчущая слова любви другой женщине… о чем я только думал?

К тому же я не мог в точности восстановить последовательность событий. Возбудилась ли я-женщина еще до того, как мы коснулись друг друга? Я бы не беспокоился, если бы мое мужское тело просто физически реагировало на физические воздействия; но если мою женскую половину возбуждал один лишь взгляд на женщину-Каппи еще до объятий и поцелуев…

Что ж, по крайней мере наши тела были мужским и женским. Прошлым летом, когда я был женщиной, и женщина-врач… нет, я не хотел об этом вспоминать. Вот настоящее извращение – две физические женщины. Но в данный момент мы с Каппи были в мужском и женском телах, и лишь это имело значение.

А как же душа – или она ничего не значит?

Каппи спала рядом со мной. В темноте ее не было видно, но наверняка она улыбалась во сне – как всегда.

Кошмар.

Я занимался любовью с Каппи… пообещал, что займу пост Смеющейся жрицы вместо нее… договорился, что я стану женщиной, а она мужчиной, хотя подобные договоренности строго запрещались Патриаршим законом…

И если уж говорить о законе – сейчас я должен был пребывать в уединении на болоте.

Вдвойне кошмар!

Я едва удержался от того, чтобы немедленно вскочить с постели. Сколько еще осталось до рассвета? Успею ли я вовремя добраться до болота?

С величайшей осторожностью я отодвинулся от спящей Каппи, задержав дыхание, чтобы не чувствовать запаха пота и секса, исходившего от ее кожи. Естественно, она была обнажена, на ней не было больше отцовской одежды – обычная, хорошо знакомая Каппи, если не считать коротко подстриженных волос. В темноте из-за этой стрижки мне казалось, будто я вижу четкие очертания ее черепа, словно в одной из тех жутких историй, которые рассказывают у костра, – герой обнимает прекрасную женщину и вдруг обнаруживает, что она превратилась в изъеденный червями труп…

Нет. Это было нечестно. В темноте Каппи могла выглядеть несколько странно, даже пугающе, но не ужасным монстром. Она была просто… обыкновенной.

Неужели моя женская половина этого не понимала?

Моя жизнь далеко не ограничивалась этой простодушной девушкой в моей постели. Я был известен на всем полуострове. Мной восхищались куда более интересные женщины.

Я не мог позволить посредственности поймать меня в свои сети, еще не успев начать жить по-настоящему. Так что сейчас было не время для необдуманных решений, и тем более – окончательных.

Я сумел отыскать свою одежду – разбросанную по полу и повисшую на немногочисленной мебели, но, к счастью, хижина не была слишком просторной – и вынес ее на улицу, чтобы случайно не разбудить Каппи, пока я буду одеваться. Никто меня не видел. Лишь одна из находившихся поблизости хижин была обитаема и принадлежала Чум и Торну, паре девятнадцатилеток, поведение которых невозможно было предсказать. Секунду назад они могли скандалить из-за того, чья очередь выносить ночной горшок, а в следующее мгновение уже страстно стонали, предаваясь грубым любовным утехам, от которых сотрясались стены хижины и отваливались куски штукатурки. Поскольку завтра им предстояла последняя перемена пола перед постоянным Предназначением, я был уверен, что для них уже как минимум несколько часов ничего в мире не существует, кроме них самих. Так что вряд ли они могли заметить, как я поспешно натянул штаны, стоя на крыльце, и скрылся в темноте.

И тут же вернулся. Настоящий мужчина не бросает женщину посреди ночи, не оставив хотя бы записку. Прямо за нашей дверью висела дощечка и лежал кусок угля, чтобы оставлять сообщения друг другу. Стараясь производить как можно меньше шума, я написал: «Ушел обратно на болото». А потом добавил: «Люблю. Фуллин».

Прочие слова показались бы чересчур грубыми.

Когда я добрался до тропы, ведшей к болоту, черное небо над Мать-Озером уже начало светлеть. До рассвета еще оставалось не меньше часа. Замедлив шаг, я попытался заставить себя расслабиться, следя за тем, чтобы не встретить каймановую черепаху, но никак не мог сосредоточиться. Все мои мысли постоянно возвращались к Каппи.

Что я наделал?

Что я ей пообещал?

Что она подумает, когда обнаружит, что я ушел?

Во всем случившемся была виновата моя женская половинка. Если бы она не проявилась, я бы мог избавиться от Каппи навсегда. Уклониться от разговора. Избежать каких-либо обещаний.

Мужчина не нарушает своих обещаний – а умный мужчина вообще их не дает.

И что мне было теперь делать?

Я не хотел причинить ей боль; от этого стало бы только хуже. Каппи вполне могла закатить скандал на публике, даже в День Предназначения. Единственное, что мне оставалось, – продолжать подыгрывать ей, по крайней мере, пока мы не окажемся в Гнездовье. А потом… что ж, если Каппи собирается выбрать себе мужское Предназначение, я тоже могу стать мужчиной, после чего какие-либо отношения между нами станут просто невозможны.

Почему бы не стать нейт? Меня сразу бы изгнали, и это решило бы все проблемы. Не смешно, Фуллин.

Моя скрипка лежала там же, где я ее оставил, внутри бревна возле Утиной отмели. Я достал ее из футляра, настроил и заиграл – не какую-то определенную песню, просто извлекал звуки, тихие или громкие, спокойные или яростные, те, что приходили в голову. И это мне помогло. Музыка сама по себе не решает проблемы, точно так же, как дневной свет не уничтожает звезды; но пока светит солнце, звезды не видны, и пока звучала моя скрипка, Каппи, Стек, я-женщина и все прочее, что омрачало мою жизнь, исчезло в волнах звуков.

В небе начали угасать звезды. На востоке забрезжил рассвет, бледный и бесцветный, какой обычно и бывает утренняя заря. (Зефрам как-то заметил: «Господин День не любит быстро просыпаться».) Начали жужжать мухи и квакать лягушки, в то время как в вышине все еще перекликались совы и плескались в воде рыбы, ловя пушинки и насекомых.

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Какое-то время спустя я убрал скрипку с плеча, позволив болоту петь свою песню без моего участия. Или, по крайней мере, издавать звуки. Я не мог понять, действуют ли они расслабляюще или раздражают…

Примерно полчаса спустя мой желудок начал урчать, словно голодная пума. Убрав инструмент в футляр, я достал хлеб и сыр, которые взял у Зефрама. Пытаясь разгрызть окаменевший чеддер, я размышлял, что делать дальше. Официально мое уединение должно было закончиться, как только на горизонте появится солнце. Я не мог увидеть горизонт из-за окружавших меня камышей, но если забраться на сухое дерево возле отмели, передо мной открывался прекрасный вид на Мать-Озеро и окрестности. Возможно, я и не увидел бы само солнце, но легко заметил бы отблески его лучей на воде.

Когда я добрался до отмели, она была все так же испещрена отпечатками сапог Стек, а также попадавшимися кое-где следами мокасин, моих и Каппи. И никаких признаков уток. Я подошел к сухому дереву и попытался покачать его, просто чтобы проверить, насколько надежно его удерживает влажная земля. Как я понял, оно стояло прочно, словно камень, хотя и было голым и иссохшим еще в те времена, когда я в детстве приходил сюда упражняться на скрипке. Тогда я мог дотянуться только до нижних ветвей – если встать на цыпочки и подпрыгнуть; сейчас же – свободно взобраться на любую высоту, но ровно настолько, чтобы оттуда хорошо было видно озеро. Никогда нельзя рассчитывать, что старая высохшая древесина выдержит твой вес, даже если дерево кажется вполне прочным. Я намеревался дождаться восхода солнца, затем снова спуститься, прежде чем ветви сломаются подо мной.

И тут я увидел плывущего в каноэ Хакура.

Кипарисовый ручей течет через самую середину болота – если начать свой путь из Мать-Озера, можно проплыть по ручью до самого Ершового водопада, и даже оттуда легко переправиться к озеру Камерон и дальше на юг. Утиная отмель не соприкасается с самим ручьем, но, когда вода поднимается достаточно высоко, можно добраться до отмели на веслах, если знаешь верный путь через поросшую тростником топь… по крайней мере, видимо, это было так, поскольку каноэ именно туда и направлялось.

Хакур не греб – он неподвижно сидел на носу, в то время как его внучка Дорр размеренно взмахивала веслом на корме. Дорр было двадцать пять лет, и старик вел себя с ней, словно настоящий тиран. Девушка казалась вполне привлекательной, по крайней мере симпатичной, но она понятия не имела, как нужно выглядеть, чтобы произвести хорошее впечатление. В жару ее порой можно было увидеть в свитере; в холода она предпочитала бродить по поселку босиком да еще с растрепанными волосами. Будь Дорр скрипачом, она принадлежала бы к числу тех, кто играет с дьявольской энергией, но никогда не заботится о том, чтобы предварительно настроить инструмент, и станет исполнять скерцо тогда, когда публика хочет услышать балладу.

Впрочем, Дорр не была музыкантом – она ткала ковры и вышивала покрывала, которые охотно покупали зажиточные обитатели центральной части полуострова. Ее образы просто потрясали – деревья с грустными глазами и сочащейся из коры кровью, прыгающий в костер сом, лошади с человеческими лицами под тяжелыми грозовыми тучами… Я часто говорил себе, что Дорр крайне нуждается в мужчине… но, пока Хакур жив, она прикована к старому деспоту, словно отмеченная клеймом владельца корова.

К тому времени, когда я заметил каноэ, Дорр уже увидела меня на дереве, наши взгляды встретились. Лицо ее было лишено какого-либо выражения, и губы даже не шевельнулись – она не собиралась сообщать Хакуру о моем присутствии. Я надеялся, что успею спрыгнуть на землю, оставшись незамеченным, но, видимо, остатков зрения Хакура было достаточно, чтобы разглядеть мой силуэт на фоне светлеющего неба.

– Кто там, на дереве? – прошипел он.

Дорр не ответила. Пришлось сообщить о себе:

– Это я, Фуллин!

– Что ты там делаешь?

– Смотрю, не наступил ли уже рассвет.

– И как, наступил?

– Да. – На самом деле я не мог различить ни одного отблеска солнечных лучей на глади Мать-Озера, но решил не уточнять. Если солнце не взошло – значит, я снова нарушаю свое уединение, общаясь с другими; следовательно, солнце уже взошло.

– Спускайся, – велел Хакур. – Надо поговорить.

Мне это не понравилось – разговоры со служителем никогда не сулили ничего хорошего. С другой стороны, у меня не было выбора. Медленно, стараясь изображать чрезмерную осмотрительность, я спускался с ветки на ветку – хотя на самом деле лишь тянул время, – пока мои ноги не коснулись земли. К этому моменту Дорр уже уткнула нос каноэ в отмель и помогала деду выбраться из него.

– Итак, парень, значит, ты сидел на дереве? – Хакур ковылял ко мне. – Чтобы посмотреть, не рассвело ли уже?

– Да.

– Женщина! – рявкнул он, обращаясь к Дорр. – Иди займись чем-нибудь полезным. Тебе ведь нужны травы для красок? Вот и пойди пособирай. И не торопись возвращаться.

Дорр ничего не сказала, лишь бесшумно скользнула в ближайшие тростники и исчезла. Старик некоторое время смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне.

– В мой День Предназначения я тоже забирался на дерево… чтобы посмотреть, не наступил ли рассвет.

Кто-нибудь другой мог бы сказать это с дружеской ностальгической улыбкой. Хакур не улыбался, но его шипящий голос звучал не столь ядовито, как обычно. Это меня обеспокоило – старый змей явно что-то замышлял в отношении меня.

Помолчав, он заявил:

– Отведи меня к лодке.

Я с удивлением взглянул на протянутую костлявую ладонь и, поколебавшись, позволил ему взять меня под руку, так, как он обычно ходил с внучкой. По-моему, прежде он ко мне не прикасался – служитель предпочитал обращаться за помощью к людям поважнее, вроде мэра, или к ничего не значащим, как собственная внучка. Но сейчас мы были посреди болота. Если старик нуждался в помощи, выбор у него был невелик.

Хватка его оказалась крепкой, и он тяжело опирался на меня – хотя весил не так уж и много для того, чтобы всерьез обременять. Хакур был примерно такого же возраста, как и мой приемный отец, но выглядел на несколько десятков лет старше – сморщенный, костлявый и сгорбленный. От него пахло старостью, смесью застарелого пота и мочи, пропитавшей его одежду. Пока мы шли к каноэ, я слышал, как каждые несколько шагов стучат его зубы, словно он до сих пор пережевывал завтрак.

– Итак, – сказал он, – твоя Каппи собирается стать жрицей.

– Она не моя, – поспешил я возразить. – У меня нет над ней никакой власти.

– Верно! – Хакур понимающе толкнул меня локтем. – Она всего лишь женщина, с которой ты живешь, так, парень? Она просто женщина твоего возраста, так что вполне естественно, что вы с ней… вместе. Но что кроме того? – В горле у него заскрежетало. – Сомневаюсь, что у тебя есть к ней какие-либо чувства.

Старый змей настолько подчеркнул слово «чувства», что я стиснул зубы. Чего он хотел – чтобы я согласился с тем, что она для меня ничего не значит? Даже если я и перерос Каппи, настоящий мужчина не станет говорить о женщине так, словно она для него лишь приставший к подошве комок грязи. Я не мог сказать Хакуру, что Каппи для меня – никто, независимо от того, было это правдой или нет. Но служитель Патриарха ждал моего ответа – что я скажу о ней что-нибудь плохое.

– Есть чувства, и есть чувства, – осторожно сказал я. – Зависит от того, что ты имеешь в виду.

На этот раз Хакур действительно улыбнулся – насколько позволяло его сморщенное лицо. Протянув свободную руку, он почти нежно погладил меня по запястью.

– А ты ведь хорек, парень.

Его большой палец неожиданно вонзился между моими большим и указательным пальцами, как раз в то место, где есть болевая точка, о которой старик хорошо знал.

– А ведь ты хорек, – повторил он.

– Что ты имеешь в виду…

Старик снова надавил пальцем, и боль заставила меня замолчать.

– Я имею в виду, что если было бы нужно, ты убил бы свою мать. – Он ослабил давление и зловеще ухмыльнулся, показав желтые неровные зубы. – Ты – хорек, и в том или ином смысле весь остальной мир для тебя лишь мясо.

Он был не прав, но я счел разумным попридержать язык и ничего не ответил.

Некоторое время Хакур изучал меня своими водянистыми глазами, затем тихо хихикнул.

– Погляди в лодку, парень.

Мы как раз подошли к краю отмели, где каноэ уткнулось носом в ил. Посреди лодки лежала потертая позолоченная шкатулка с Рукой Патриарха.

«И что теперь? – подумал я. – Неужели старый змей хочет, чтобы я принес еще одну клятву?»

Хакур отпустил мою руку.

– Возьми ее, – сказал он, подталкивая меня к каноэ.

Недоверчиво хмыкнув, я взялся за бронзовую ручку у ближнего края шкатулки. Потянув ее, я понял, что шкатулка достаточно тяжелая; потребовалось немалое усилие, чтобы вытащить ее из каноэ.

Между тем старик достал из-под переднего сиденья коврик – вероятно, одно из творений Дорр, но слишком грязный, чтобы можно было точно это определить. Я заметил, что руки у Хакура не дрожали – служитель Патриарха выглядел дряхлым и немощным лишь тогда, когда это отвечало его намерениям. Встряхнув ковер, он развернул его и расстелил на земле.

– Поставь сюда шкатулку, – велел он. – Осторожнее.

Я обиженно посмотрел на него. Неужели старик думал, будто я стану рисковать величайшей ценностью нашего поселка? Но… лучше промолчать. Присев, я поставил тяжелую шкатулку на ковер.

– Готово, – сказал я. – И что…

– Тихо! – прервал он меня. – Тебе предстоит кое-что узнать.

Служитель опустился на колени, медленно и осторожно, словно старый пес, укладывающийся возле огня. Несколько мгновений он просто стоял, поглаживая пальцами потускневшую золоченую поверхность. Потом поднял крышку, и в свете зари я увидел мумифицированную руку. Мне показалась, что она меньше, чем тогда, ночью, кожа была грубой и сморщенной.

– Ты знаешь, что это? – спросил Хакур.

– Рука Патриарха, – удивленно ответил я.

– И, вероятно, ты думаешь, что она была отрезана у самого Патриарха?

– А что, нет?

Он посмотрел на меня тем взглядом, каким смотрел на глупых мальчишек в течение уже сорока лет.

– У кого хватило бы отваги отрезать руку Патриарху? У меня бы не хватило. Даже после его смерти никто в поселке не осмелился бы на подобное.

– Я всегда считал, что Патриарх оставил распоряжение своему преемнику, чтобы…

Старик жестом остановил меня, не дав договорить.

– Кому бы хотелось, чтобы его изуродовали после смерти? Даже Патриарх не был настолько сумасшедшим.

Я уставился на него. Никто никогда не называл Патриарха сумасшедшим – за исключением женщин, но их мнение никем в расчет не принималось.

– Рука принадлежала Патриарху, – продолжал Хакур, – но вовсе не была отрезана от его запястья. Она просто являлась его собственностью.

Старый змей вещал таким тоном, словно это было безусловной истиной; однако всю мою жизнь мне твердили, что рука действительно была частью тела Патриарха. Когда люди клянутся на ней, когда ее используют при благословении младенцев и на похоронах, старейшины всегда говорят о ней как о плоти самого Патриарха. Если рука – всего лишь один из предметов, принадлежавших Патриарху… если он отрезал ее у какого-нибудь преступника… или еретика… или нейт…

Заметив выражение моего лица, Хакур снова захихикал.

– Дотронься до руки, парень. Я покажу тебе кое-что интересное.

С некоторой неохотой я коснулся пальцами пергаментной кожи. Хакур тоже протянул руку, нажав на небольшой выступ в металлической стенке шкатулки. Я понятия не имел, что он собирается делать, пока не услышал тихий щелчок.

Вздрогнув, рука зашевелилась под моими пальцами и, прежде чем я успел отскочить, сжала мою собственную ладонь мертвой хваткой. Я отпрыгнул назад, отчаянно тряся рукой, словно пытаясь стряхнуть уголек из горящего костра. Мертвая рука последовала из шкатулки за мной, прилипнув ко мне подобно смоле, пока я прыгал по отмели, пытаясь от нее избавиться.

– Ха-ха, парень! – рассмеялся служитель. – Если бы ты только мог сейчас видеть свою физиономию! – Смех его звучал хрипло и скрипуче. – Если бы все те девицы, которые млеют от твоей игры на скрипке, увидели бы тебя сейчас…

От его мерзкого хихиканья у меня заныли зубы, словно от скрежета напильника по железу.

– Что происходит? – крикнул я. – Это что, какая-то магия?

– Магия! – Слово прозвучало словно сердитый лай. – Что за глупые предрассудки, парень? Рука и шкатулка – это просто машины, специальные машины. Ты думаешь, настоящая рука может просуществовать больше ста лет, не рассыпавшись в прах? Подумай здраво! И не проси меня объяснить, как она работает, – я не знаю. Но это не колдовство и не происки дьявола, обычные проволочки и прочие штучки.

Я не мог себе представить, как проволочки и штучки могут заставить руку двигаться со скоростью атакующей гремучей змеи. Однако у мэра были часы Древних, из которых каждый час вылетала птичка и щебетала; если наши предки умели делать механических птиц, почему бы им не изготовить и механическую руку?

– Что ж, рад, что ты хорошо посмеялся, – сказал я Хакуру. – А теперь нельзя ли сделать так, чтобы эта рука меня отпустила? Слишком уж крепко она в меня вцепилась.

– Думаешь, крепко? – Водянистые глаза старика блеснули в лучах восходящего солнца. – Она может сжиматься намного сильнее – как железные щипцы.

– Не сомневаюсь, – согласился я. – Но твоя шутка удалась, и она меня достаточно впечатлила. Может быть, все же пора пойти домой позавтракать?

– Шутка? Думаешь, Рука Патриарха – шутка?

– Нет-нет! – быстро поправился я. – Рука – не шутка, это священный артефакт, но…

Я не договорил. Рука неожиданно усилила свою хватку, стиснув костяшки моих пальцев, – так же, как когда-то на школьном дворе порой хватал меня Боннаккут.

– Ты не веришь, что это священный артефакт, – тихо прошипел служитель. – Теперь, когда тебе стало известно, что она механическая, ты думаешь, что это всего лишь еще одна безделушка Древних.

– Она священная, она особенная, я верю.

Рука снова сжалась. Я почувствовал, как один из моих пальцев поддается под ее давлением со слышимым хрустом. Однако пока он еще не был сломан, лишь слегка вывихнут.

– Прекрати! – заорал я на старого змея.

– Я ничего не делаю, – с невинным видом ответил тот. – Рука обладает собственным разумом. Мой старый учитель объяснял это так: когда люди лгут, они потеют. Не обычным, но особым нервным потом лжеца. А Рука Патриарха ощущает этот пот на твоей ладони, парень, и его вкус ей не нравится. Ложь вызывает у нее тошноту.

«Это же рука! – хотел сказать я. – Ее не может тошнить!» Но, призвав на помощь все свое самообладание, произнес совсем другое:

– Я не верю, что Древние могли сделать нечто подобное. Во всех книгах Древних, которые я читал, об этом ничего не упоминается.

Хакур искоса посмотрел на меня.

– Может быть, и нет. Возможно, рука старше самого Патриарха или даже поселка. – Он улыбнулся, снова показав желтые зубы. – Основатели Тобер-Коува были непростыми людьми, парень, Древним было до них далеко. Есть немало тайн, передававшихся от одного служителя Патриарха к другому, о которых, возможно, следовало бы тебе рассказать, но я не могу поделиться ими с тобой, пока…

Последние его слова многозначительно повисли в воздухе. Мне не хотелось доставлять ему удовольствие, спрашивая, что он имеет в виду, но Рука все еще стискивала мои пальцы. Что еще хуже, Хакур мог нажать в шкатулке и другую потайную кнопку, которая заставляла бы Руку сжимать мою ладонь, даже если бы я не лгал.

– Пока что? – спросил я сквозь зубы.

– Пока ты не согласишься стать моим учеником, а затем – следующим служителем Патриарха.

– Я? – Мой голос сорвался почти до визга, впрочем, виной тому скорее была моя полураздавленная рука. – Твоим учеником? Кто сказал, что я хочу быть твоим учеником?

– Кто сказал, будто меня интересует, чего ты хочешь? – проскрежетал в ответ старик, подражая моей интонации. – Какое мне дело до мнения того, кого я выбрал?

– Но почему ты выбрал меня?

– Поскольку Лита сообщила мне, что готовит Каппи себе на смену, я тоже начал подумывать о преемнике. А выбор Литы меня вполне устраивает, особенно после того, как я видел Каппи прошлой ночью, когда она пыталась изображать из себя жрицу. Девчонка заводная, и слушать ее будут. К тому же она еще и умная, так что сумеет разрешить любые проблемы, какие только могут возникнуть у женщин. А потом к ней начнут прислушиваться и мужчины – может быть, и не по всем вопросам, но по крайней мере по самым важным. Покажи мне мужчину, который не предпочел бы поговорить с Каппи, а не со мной. Исключая здесь присутствующих, естественно. Вот я и подумал, – продолжал он, – кто из мужчин в поселке мог бы одержать верх над Каппи? – Он ткнул костлявым пальцем мне в грудь. – Угадай, чье имя сразу же пришло мне на ум?

– Но я не хочу быть ничьим учеником…

– Заткнись! – Служитель болезненно надавил на нервный узел у меня на грудине. – Меня не интересуют личные предпочтения какого-то хорька. Все, что меня интересует, – годишься ли ты для этой работы.

– Вряд ли. Единственное, что я умею, – это играть на скрипке…

– И больше не сможешь, если не заткнешься! Рука тебя не отпустит, пока я не захочу, понял, парень? И как ты собираешься играть на скрипке с переломанными пальцами?

Я едва подавил фразу, готовую сорваться с моего языка: «Она вцепилась в мою правую руку, старый дурак, а я играю на скрипке левой». Но подобный ответ мог оказаться тактической ошибкой. Кроме того, как я смогу держать смычок, если моя правая рука будет растерта в пыль? А играть пиццикато? Без двух здоровых рук я вновь стал бы мальчишкой, когда-то мечтавшим о величии, и обреченным трудиться на ферме или рыбацкой лодке до конца жизни, лишенным всяческих надежд на большее.

– Ладно, – буркнул я. – Чего ты хочешь?

– Задать несколько вопросов. Выяснить, действительно ли ты считаешь, что поселок нуждается в служителе Патриарха.

– И если я солгу, Рука причинит мне боль? Хакур кивнул.

– Патриарх всегда считал это надежным способом узнать правду.

– Не сомневаюсь.

– Не дерзи мне, парень! Я всегда могу приказать Руке схватить тебя за другую часть тела. И вряд ли тебе понравится, если пострадает именно она.

Бросив на него злобный взгляд, я вызывающе дернул головой.

– Задавай свои вопросы! И сам увидишь, что я совершенно тебе не подхожу.

Служитель Патриарха лишь ухмыльнулся, оскалив желтые зубы.

– Первый вопрос, – сказал Хакур. – Ты веришь в богов?

– Да.

– Во всех богов? Даже в Госпожу Нужду и Господина Недуга?

– Да. – После прошлой ночи я несколько усомнился в своей вере в Господина Недуга, но не стал говорить об этом вслух.

– Ты молишься богам?

– Иногда.

Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Я ожидал, что он спросит, насколько часто означает мое «иногда», но, вероятно, заранее предполагал худшее. Вот почему следующий вопрос несколько удивил меня:

– Для тебя важен твой поселок, парень?

– Крайне.

– И как далеко ты готов пойти ради того, чтобы защитить его?

Я поколебался.

– Трудно сказать, – наконец ответил я. – Зависит от обстоятельств.

– Естественно, зависит, идиот! – прорычал служитель. – Все зависит от обстоятельств. – В глазах его блеснула сталь. – Хватит строить из себя хорька!

«Легко тебе говорить! Тебе не размозжат пальцы, если ты скажешь неправду». Вслух же я произнес:

– Назови какую-нибудь угрозу для поселка, и я скажу, что я стал бы делать.

– Не смей мне указывать, парень! – Он на мгновение зажмурился, затем снова открыл глаза. – В прошлом году сюда явился торговец из Фелисса, якобы для того, чтобы полюбоваться листвой, но на самом деле он намеревался купить себе право жить в поселке. У него была куча денег и беременная жена, и торговец хотел, чтобы его будущий ребенок воспитывался как тобер, меняя пол. Он считал, что для ребенка это будет полезно.

– Он прав. – Я пожал плечами.

– Конечно, – согласился Хакур. – И он готов был заплатить за это – в виде пожертвований Совету старейшин, школе, мне, Лите – причем настаивал на том, что это не взятки, а лишь дар в помощь людям.

– Надеюсь, старейшины плюнули ему в лицо?

– Ты не знаешь старейшин! У них длинный список проектов, которые они бы рады были начать, если бы только у них имелись деньги, и некоторые из этих проектов даже вполне разумны. Например, оплатить обучение преемника доктора Горалин – лет через десять-пятнадцать она уйдет на покой, и примерно столько времени требуется, чтобы кто-то из наших закончил медицинскую школу. И денег на это потребуется немало. Если Совет примет деньги от этого торговца, в течение последующих сорока лет в поселке будет опытный врач. От подобного трудно отказаться.

– Об этом я не подумал, – признался я. – Но Совет, вероятно, все же в конце концов сказал «нет». Ведь семья переселенцев у нас так и не появилась.

– Совет не отказал торговцу. Это сделал я. Начал выкрикивать всевозможные угрозы и перепугал всех до полусмерти. – Он криво усмехнулся. – Иногда возникает желание повеселиться.

– Думаешь, это весело – если Тобер-Коуву сложнее будет найти нового доктора?

– Нет, – вздохнул он. – Тогда мне совсем не было весело.

– Тогда зачем ты так поступил?

– Потому что если бы этот торговец купил себе место в поселке, того же захотели бы и другие. Вот только следующему уже был бы просто нужен летний домик – чтобы приезжать на солнцеворот, отдавать детей на «обработку» Господину Ворону и Госпоже Чайке, а потом возвращаться обратно в Фелисс. Многих тоберов подобное предложение просто возмутило бы, но другие могли просто сказать: «Запросите хорошую цену». Таким образом, мы купили бы больше книг для школы или, может быть, несколько мушкетов для Гильдии воинов, чтобы им было что противопоставить любому вооруженному преступнику, который посмел бы у нас появиться.

– Одного пистолета уже слишком много, – пробормотал я.

– И одного торговца тоже слишком много, – ответил Хакур. – Не то чтобы я имел что-то против торговцев как таковых…

– Ну да, – сказал я, – еще скажи, что ты в моем отце прямо-таки души не чаешь.

Старый змей яростно сверкнул глазами.

– Думаешь, я плохо отношусь к Зефраму? За его деньги были приобретены новые лодки, куплен скот, отремонтирована лесопилка… Хотя порой я до сих пор думаю, что мне стоило бы выставить его отсюда.

Я закатил глаза.

– Какой кошмар!

Служитель вздохнул.

– Я знаю, что сами по себе они вполне неплохие люди, Фуллин, но со временем тоберы начинают думать, что своим процветанием поселок обязан им. И в конце концов это уничтожит Тобер-Коув. С помощью денег хорошо лишь делать новые деньги, все же остальное… Поселок глубоко погряз в материализме…

– Послушай, – прервал я его, – что плохого в том, если у твоих детей, когда они вырастут, будет умелый врач? При чем тут жадность?

– Материализм – это вовсе не то же самое, что жадность, – огрызнулся Хакур. – Материализм сводит все к равновесию прибыли и потерь. Он утверждает, что семья переселенцев обойдется нам в такую-то сумму за жилье, в такую-то за обучение, в такую-то – за раздражающие факторы, так что если мы в качестве платы получим вдвое больше, есть смысл пойти на подобную сделку. Материализм – это непонимание и слепота по отношению ко всему, что не находится прямо у тебя под носом, вера в то, что в мире не существует ничего нематериального, которое следовало бы принимать в расчет. Дьявол побери, парень, материализм – это вера в то, что не существует абсолютной истины или абсолютной лжи и что все познается исключительно в сравнении.

– Ладно, хорошо, – сказал я, пытаясь прервать его тираду. – Уверен, что в материализм я не скачусь… ай!

Рука Патриарха снова сжалась. Посмотрев вниз, я увидел, что мои пальцы стали мертвенно-белыми.

– Мне жаль твою руку, – без какого-либо сочувствия сообщил старик. – Однако ты поднял мне настроение. Насчет уважения к старшим и все такое прочее.

Мой голос превратился в сдавленное шипение.

– Может, все же оставим проповеди? Просто задавай свои вопросы, и я на них отвечу.

– Вот это мне уже нравится! – Хакур улыбнулся. – Ты становишься сговорчивее. А что касается вопросов… Если бы ты был служителем Патриарха, что бы ты сказал тому богатому торговцу?

– Не знаю.

– Может быть, тебе нужно больше подробностей? – услужливо поинтересовался старый змей. – Хочешь точно знать, сколько денег он нам предложил?

– Не имеет значения.

Он кивнул.

– По крайней мере, это ты понимаешь. Так почему же не можешь принять решение?

– Потому что… потому что… – Я закрыл глаза и попытался найти наиболее искренний и честный ответ, что оказалось не так уж и сложно. – Потому что у меня есть сын, – сказал я, открыв глаза. – Конечно, я не хочу, чтобы в наши дела лезли южане, зато я хочу, чтобы у Ваггерта был хороший врач. Если бы мы когда-либо оказались перед выбором – взять деньги у южан или иначе заболеют наши дети…

На лице служителя появилось задумчивое выражение.

– В том-то все и дело, верно, парень? Вот где собака зарыта. – Он внимательно посмотрел на меня, затем отвел взгляд.

– Сто пятьдесят лет назад, – начал он, – Патриарх правил нашим народом железной рукой. Когда умирали от голода дети – он обвинял в этом нейтов и ученых. Террор, который он устроил, держал южан в страхе еще сто лет после его смерти. Но постепенно страх стал проходить. Уже при моей жизни южане снова начали интересоваться нами. У нас стало появляться больше туристов, больше торговцев… и все большее влияние на нашу жизнь стал оказывать их безбожный материализм. И тем не менее, если я пытался надавить на жителей поселка, так же как когда-то Патриарх, – если я говорил, что никакой торговли с Югом не будет или я объявлю Великое проклятие, – кого я мог обвинить в том, что дети страдают от недоедания? Люди считают меня жестоким, но я вовсе не столь непреклонен, как в свое время Патриарх. Когда-то я был матерью, так же как и ты, парень. Я кормил грудью свою маленькую девочку…

Он закрыл глаза и поднял руки, словно прижимая к груди младенца. Я отвернулся – не знаю, то ли от смущения, то ли просто хотел дать ему возможность на мгновение обратиться к своему прошлому.

Помолчав немного, он прошептал: «Ладно, хватит», сунул руку в потертую металлическую шкатулку и нажал на другой выступ. Раздался щелчок, и захват, сжимавший мои пальцы, внезапно ослаб; Рука Патриарха стала безжизненной, словно старая перчатка.

Я не уронил ее в грязь лишь потому, что никак не мог заставить свои пальцы распрямиться.

– Положи Руку в шкатулку, – приказал Хакур.

– У тебя закончились вопросы?

– Я собирался спросить тебя обо всем, о чем спрашивал меня мой предшественник, но ты ведь все равно скажешь, что не знаешь ответов. Положи Руку на место.

Я осторожно занес Руку Патриарха над шкатулкой. Поскольку мои пальцы ничего не чувствовали, мне пришлось воспользоваться другой рукой, чтобы их разжать. Механическая рука упала в шкатулку и немного покачалась, прежде чем застыть неподвижно, пальцами вверх, словно дохлая муха, валяющаяся лапками вверх на подоконнике.

– Значит, я не прошел твоего испытания? – спросил я, выпрямляясь.

– Идиот, – проскрежетал Хакур. – Это вовсе не было испытанием, которое ты мог бы не пройти. Я ведь уже сказал – твое мнение меня не интересует. Я выбрал тебя себе в ученики, и все.

Я потер пальцы, пытаясь снова заставить их шевелиться.

– Тогда зачем было меня мучить, если до моих ответов тебе не было дела?

Он искоса посмотрел на меня.

– Мне ведь нужно было как-то привлечь твое внимание, верно? Заставить тебя думать. Нужно было, чтобы ты понял – служитель Патриарха должен быть готов стать безжалостным тираном ради блага поселка.

– Это я и так знаю, – проворчал я.

Старик улыбнулся… и неожиданно ударил меня по лицу. Удар оказался не сильным, но обжег меня, будто огнем.

– Ты ничего еще не видел, – прошипел он. – После того как настанет твое Предназначение, тебе еще не раз придется пройти испытание Рукой Патриарха. Если потребуется, я прикажу воинам, чтобы они держали тебя, – Боннаккуту это наверняка понравится. Моему учителю несколько раз приходилось удерживать меня силой, пока я не смирился со своей судьбой. И ты тоже с ней смиришься, служитель Патриарха.

– Я выберу себе женское Предназначение, – огрызнулся я. – Ты не сможешь сделать меня служителем Патриарха, если я буду женщиной.

– Если ты это сделаешь, парень, я превращу твою жизнь в ад. Ты знаешь, что я это могу.

– Не можешь. Самый священный принцип закона тоберов гласит, что каждый может выбрать себе мужской или женский пол, и никто не может быть наказан за свой выбор.

– Погоди, увидишь, – прорычал Хакур. – Когда я говорю, что ты будешь моим учеником, – это не мое желание. Это воля самого Патриарха. Это призвание. Приказ. Кем бы ты, возможно, хотел бы быть – меня не интересует. Ты поступишь так, как решил Патриарх.

В последний раз бросив на меня гневный взгляд, он поднес два пальца к губам и пронзительно свистнул.

– Дорр! Мы уходим.

Его внучка немедленно выскользнула из зарослей тростника. В одной руке она держала охапку грязной зелени, в другой – нож чуть покороче мачете Стек. Подозреваю, что Дорр просто срезала первый попавшийся пучок осоки, а затем пряталась в камышах, подслушивая. Вероятно, она все слышала – проповедь Хакура, его угрозы, но лицо ее было лишено какого-либо выражения. Не глядя в мою сторону, девушка подала Хакуру руку и помогла ему забраться в каноэ.

– Твое уединение закончилось, – бросил старик, устраиваясь на носу лодки. – Иди домой. И даже если боги и не послали тебе утку, ты знаешь, какого Предназначения от тебя они хотят.

Дорр опустила глаза. Возможно, ей было стыдно за своего деда, пытавшегося повлиять на мой свободный выбор. Одним ударом весла она оттолкнула каноэ от берега, и лодка быстро скрылась из виду.