Целый осколок.

Глава 2

Глава вторая.

О конных прогулках, холодном снеге, дестрезе, о мерах безопасности при стрельбе из

револьверов и неожиданной встречи на тракте.

Когда уже преодолели утреннею толчею у ворот и вынеслись рысью на пустой участок главного тракта, Леонардо вдруг резко натянул поводья, осаживая своего скакуна. Гнедой жеребец, носящий гордое имя Инвиктус, Неодолимы, злющий и с отвратительным характером, затанцевал, пошел боком. Злобно загрыз удила с возмущенным храпом и недовольным взвизгиванием, но сильный хлопок ладонью между его ушей усмирил начинающийся бунт.

Леонардо развернулся в седле, вскинул ладонь к глазам, прикрывая их от яркого света утреннего солнца. Тогда, две недели назад, они въехали в город ночью и в свете коптящих факелов и редких масляных светильников он почти ничего и не разглядел.

А на город стоило посмотреть, город Нуэлл был невероятно красив. Аккуратен высокими стенами из белого камня, строен тонкими линиями надвратной и угловых башен, пышен широким барбаканом, с толстым самодовольным бруствером наверху, скалящегося острыми зубцами и горд острыми шпилями башен и кампанил. Здания соборов, ратуши и дворца Наместника возвышались над угрюмо-тяжеловесными стенами города, упрямо пытаясь взлететь в невероятно чистое весеннее небо, плавясь яркой киноварью черепиц крыш-крыльев, искрились бесценными бриллиантами стекол узких стрельчатых окон, остужая теплый весенний воздух холодом мраморной облицовки стен. А блистающие под солнечными лучами жестяные флюгера в виде рыцарей и сказочных существ хранили покой города вместе с грозными львиными мордами сливных желобов домов.

И еще город Нуэллл был очень зеленым и ярким. Цветущим. Не сейчас, разумеется, в самом начале весны, а на пике лета. Сочен зеленью стройных кипарисов – и как они только растут в таком холоде? – кипенно бел невесомым пухом тополей, робко-нежен редкостью изумрудных пихт в аллеях.

Город был ярок и одновременно темен кустарниками, кустами, бесчисленными цветочными клумбами и мириадами горшков со цветами, что стояли у дверей в дома добрых горожан. Гроздьями свисали на грубо откованных цепях и веревках. Теснились разноцветной толпой на подоконниках. Гордо, а где-то и высокомерно, возвышались на опорных столбах ворот и даже, по-простому, до хамской наглости, разваливались на брусчатке мостовой. Везде и всюду. И когда всадник, держащий поперек седла мерный шест, проезжал по улицам города, то его сопровождал грохот разбиваемых горшков и густой запах сырой земли. А возмущенным и недовольным горожанам стража тыкала в надпись на соборах и ратуше: «Diz ist die masze des uberhanges» - «Вот мера, допускающая навесы или выступы». Те же кто был без ума и наглел и упрямился, платили штраф городскому совету. А особо крикливые да и не очень умные, помимо штрафа подвергались порке плетью или вымоченными розгами в зависимости от настроения фогта-покровителя – договорного градоправителя. И жаловаться на городском вече - placitum legitimum – на причиненные обиды и ущерб мошне смысла не было. Вот таков городской закон непреклонно и неумолимо исполняемый бургомистром и ратманами. Наместник Императора же в сии мелкие дрязги не вмешивался.

Славный, славный город Нуэлл, жемчужина Фаттонской провинции, роскошный цветок в триумфальном венке Фаттонского герцогов!

И, скорее всего, не горожанину, неместному и непривычному, очень трудно было в первые дни спать, быть, жить тут – сильно болела голова от этой невероятной какофонии запахов цветов, распускающихся бутонов и юной завязи. Ну и пыльцы.

Откуда он все это знает? Читал, слушал рассказы путешественников посетивших сей город, рассматривал картины, наброски, зарисовки. Некоторые были весьма неплохи – сочные и яркие, выпуклые богатыми мазками масляной краски, но все же выполненные рукой ремесленника сердце они не трогали.

Да, летом тут невероятно красиво. А пока, ранней весной, когда снег еще почти повсюду лежал душным толстым одеялом, город Нуэлл строжился, словно любящий дед на шалости внука. Мрачнел проемами редких и ныне бесполезных машикулей на стенах, бездонной тьмой бойниц и тихо лязгал холодным железом опускающейся решетки в своде портала ворот.

Кстати, все городские ворота имели тут цветочные названия - Врата Розы и Гвоздики, Пиона, Тюльпана. А городской причал на берегу реки Нуэллы, безо всякого стеснения именовался причалом Цветущего Шиповника. Улицы же были Зелеными, Цветочными, Распускающимися и прочими и прочими изысками буйной фантазии жителей на тему флористики. И никак не Булочными, Кожевенными, Рыцарскими, улитарными и скучными названиями как в других городах, чем весьма гордились местные жители. И за эту невместную им гордость, горожане Нуэлла часто были биты соседями при случайной встрече в придорожных трактирах и имели на себе обидное прозвище «цветочников». Некоторые же храбрецы или безумцы сокращали данное прозвище до «цветочков» и тогда эти стычки редко обходились без крови. А то и пара или тройка трупов с расколотыми черепами или проткнутыми брюхами образовывалась. Добрые и богобоязненные горожане Нуэлла не были совсем уж жалкими и трусливыми, как о них поносили злые языки.

-Милорд?

-Не мешай, Бруно!

Леонардо перебросил левую ногу через луку седла, уложил на колено раскрытый планшет, занес над закрепленным тонкими ремешками листом бумаги стилус. Инвиктус стоял как вкопанный, не тропил землю копытами, даже не вел боками и головой не мотал, лишь изредка мелко вздрагивал, раздувал ноздри и косил выкаченным лиловым глазом на замершего всадника. Чудной выучки жеребец!

Линия, штрих, волнистая дуга, острые углы ломанных линий. Сброшенная, не глядя куда, перчатка – подберут! - большой палец стремительно растирает в пятно жирную угольно-черную линию…. Еще штрихи, еще линии… Наконец, невесомо летающая над листом рука постепенно остановилась, замерла расслаблено.

Леонардо отнес рисунок от глаз, насколько позволяла длина ремня планшетки. Неплохо, неплохо…. Вот тут чуть поправить, тут стереть… И город Нуэлл заживет на листе бумаги своей новой жизнью, жизнью запечатленного мгновения.

Планшет развернулся лицевой стороной к Бруно. Франсуаз и Пиллини подались вперед, вытянули шеи, стремясь разглядеть рисунок из-за его спины.

-Ну и как тебе, Бруно? Довольно похоже? Да? Или нет, не очень?

-Ваше сиятельство все как всегда – превосходно! И этот рисунок достоин украсить Южную галерею, как и все остальные ваши рисунки, милорд. Милорд, вы же знаете сами, что у вас талант. А маэстро Гинэльо именует вас гением, милорд.

-Ну-ну, Бруно! Льстишь ведь!

-Милорд! Да как можно? Я говорю только правду о вашей светлости!

И столько в одном лишь слове было воплощено праведного возмущения и оскорбленности, что Леонардо даже немного смутился и почувствовал, как налились еле-еле чуемым жаром кончики ушей. Лесть приятна всем. А откровенная вдвойне. И тут же гон ромко воскликнул, скрывая внезапное смущение:

-Так, и чего же мы ждем, мои славные домуазо?! Вперед! Вперед! Хей-хей-хей!

Взметнулась мерзлыми комьями выбитая подковами коней земля, громко звякнула их сбруя. Вторя ей хищно лязгнуло смертоносное железо на перевязях, и испуганный взгляд и сухой плевок в спины какого-то толи мелкого купца толи лавочника, проводили стремительно удаляющуюся четверку грозных всадников.

-Милорд, еще половину лье и вон там, за кривой елью, будет отличная поляна, чтобы позвенеть клинками.

-А вороньи гнезда, Бруно? Ты обещал мне стрельбу по гнездам!

Бруно коротко оглянулся на Франсуазо. Тот чуть шевельнул коленями подавая коня вперед и ближе, склонил голову, качнув широкими полями местной шерстяной шляпы с круглым верхом. Дурацкий фасон, кстати, словно к перевернутой миске приделали тележное колесо. Но тепло хранит отлично и в дождь неплоха.

-Ваше сиятельство, гнезда чуть дальше, почти на пять лье – раскатистый бас Франсуазо сочным рокотом наполнил тишину пустой дороги, заставив испуганно взлететь мелких пичуг – За мостом Утопленников вороньи гнезда, милорд. Пустырь там или покос, а сразу слева и сама роща. С гнездами.

Когда он говорил, то смешно дергал правым глазом, вздувал щеки и топорщил густые усы, подкрученные вверх. Неизлечимый timidus tic, тик нервический от удара сильного происходящий.

Леонардо задумался. Если сейчас провести на поляне тренировочную схватку, то потом руки будут дрожать от усталости и о никакой прицельной стрельбе речи быть не может. Тем более из револьверов. А если вначале ехать стрелять, то время…. Время….

Леонардо извлек из внутреннего кармана кожаного колета часы, чудо механики, вышедшее из-под рук технобратьев, звонко щелкнул крышкой выпуская на волю мелодичный перезвон хитрого механизма. А время-то уже ближе к позднему утру, они растратили на дорогу времени больше чем он загадывал. Проклятье! Ведь поздним вечером этого дня ему придется долго сидеть за составлением очередной докладной – поленился, отложил на потом. И на это тоже нужно этой неощутимой, но всегда недостаточной субстанции - времени. Довольно много времени. Краткие докладные, по сути записки-отписки, канцелярией инквизиции воспринимались крайне негативно. А пиво? А жаренный поросенок? Пять лье до вороньих гнезд? Нет, в пасть к Совершенным эти гнезда!

-Бруно, мы сворачиваем с дороги! И стрелять будем тут, на поляне. Ткань взяли? Отлично! Франсуазо и Пиллини, вы знаете что делать! Да-да, готовьте мишени! А мы пока… Бруно! Ты как-то хвастал, что всё-таки отработал в совершенстве тот сложный вольт, что демонстрировал нам дома маэстро Ферро.

-Да, милорд. И я готов это подтвердить.

-Отлично, Бруно, просто прекрасно! Тогда начнем сразу, не будем терять время.

Леонардо спрыгнул в ноздреватый снег, провалился почти по взъем высоких кавалерийских сапог, брошенные поводья ловко подхватил Пиллини свесившись с седла. Бруно тем временем уже звенел бронзой пряжек крышки оружейного чехла, извлекая из его темных глубин тяжелую боевую шпагу, превосходный немцкий reitschwert и парную ему дагу. Оружие Леонардо.

В Немции, в шахтах, была отличная руда, давние традиции и отличные мастера. Из рук немцких мастеров выходило отличное клинковое оружие и даже технобратья держали аж целых три представительства своего ордена в Немции, перенимая умения и знания, пользуясь услугами местных мастеров, мастерских и фабрик.

Леонардо вынул из колец перевязи свой легкий граненный, «гражданский», small sword, положил на расстеленный на снегу широкий кусок кожи. Принял из рук Бруно боевые клинки с уже надетыми на них защитными чехлами из прочной выдубленной кожи со стальными вставками-спицами. Сделал несколько коротких пробных взмахов и не глубоких выпадов, привыкая к их весу, заставляя руки «вспомнить» и разогревая мышцы.

Два шага влево, один короткий назад, три коротких, почти приступных, тесных в ступнях, вправо. Ни в коем случае не прямо, не линейно, не на противника. Маэстро Ферро, страстный, фанатичный и несгибаемый никакими авторитетами приверженец испианской доктрины фехтования, вколотил это в Леонардо на уровне рефлексов. Буквально, тростью или учебным смоллом.

«Вы не бык милорд! Вы не африкаский носорог! Вы кобра, вы королевская змея, вы леопард, вы лгун и обманщик! Грудью вы будете встречать лишь старуху с косой, когда окажетесь на смертном одре! А пока вы учитесь у меня, то вейтесь ветром, лейтесь водой! Повторить сто раз fendente! Удар в dritto, удар в rovesro! Двигайтесь как молния, милорд! Не спите на ходу!».

Снег скрипел, мялся, мятыми комьями рыхлился под толстыми подошвами сапог, взлетал тяжелыми хлопьями. Мышцы разогрелись, руки двигались все быстрее и быстрее, кисти рук крутили, вращали, опускали, поднимали, стремительно вели по дуге тяжелые клинки все легче и легче. Без натужного превозмогания, сухих неприятных щелчков в суставах и тянущего неудобства в жилах.

Секунда, финт, пара мулине и сразу же переход в сексту, в шестую позицию. Контратака, защита. Вертикальный взлет клинка вверх от бедра – дерзкая stoccata – укол снизу, атака, укол, рез, переход на левый угол, проход по средней части воображаемого круга, выход на позицию кварта. И глубокий выпад вперёд. И тут же жалкая пародия на sqvalembrati, на диагональный, от плеча к боку удар.

Правая нога не нашла под собой опоры, провалилась в пустоту, вынуждая Леонардо упасть на колено. Какая-то наглая птица громко и трескуче щебетнула, словно насмехаясь над ним. Короткой болью ткнуло где-то в районе ключицы и плеча. Леонардо болезненно поморщился – очень плохо, все же недостаточно разогрелся, так и жилы можно надорвать! Тяжелый Reitschwert ошибок не прощает, это не смолл, легкий учебный клинок. Тут, у него в руке, ровно один килограмм и семьсот грамм в правой и девятьсот грамм в левой руке, что не позволяет беспечно относиться к своим передвижениям и работе рук с клинком. Снег, снег, снег под ногами. Весенний, рыхлый, ноздреватый. Одновременно подтаявший и замерзший. Предательски обманчивый вроде бы ледяной нерушимостью наста и тут же он неожидан гранитной крепостью вьюжного намета. Не отскобленные песком до желтоватой белизны широкие доски пола зала для фехтинга, не речной песок тренировочного манежа. Тут нужно предчувствовать, предугадывать, куда и как ты ставишь ногу. Ступать мягко, как дикий кот, твердо вминая в подножье подушечки лап со спрятанными когтями.

Но постепенно он разогревался, двигался все легче и быстрей. Все, что все, получалось у него все лучше и лучше. Тепло тела, копившееся под плотной кожей подбитой мехом длиннополой куртки застремилось на свободу, на холод, побуждая скинуть куртку, снять, охладить разгорячённую кожу. Проходимые Леонардо круги, углы и кресты дестрезы, переходы из позиции в позицию все быстрее и сильнее гнали горячую кровь по венам и артериям, даруя ощущение стремительности и мощи в руках и нерушимой твердости в ногах. Это заставило его немыслимо быстро развернуться назад с одновременным шагом вперед и громко вскрикнуть:

-Хээ-эй! Бруно! Эт-ву прэ?!

-Да, милорд! Я готов!

-Ангард, Бруно! Алле!

И взвились черными молниями клинки к синему бескрайнему небу. Глухо столкнулись плоскостями, заскользили змеиной волной, стремясь вырвать соперника из руки владельца. Хитрым финтом обмануть, батманом перевести удар противника в свой укол, в наглый, размашистый, только с виду, продольный рез по груди. Мгновенный выпад сменялся молниеносной атакой, обманное движение или контрзащита превращалось в разящий удар. Вихрь, смерч, ураган стали, небесные разящие молнии острых жал клинков. Песня, поэма, ода стали. Вот что такое дестреза, высокое искусство фехтования!

Горячее дыхание уже не вырывалось клубами изо ртов бойцов, оно превратилось в легкую туманную дымку, обволакивающею стремительно перемещающиеся темные силуэты. Размытые в движении, дрожащие маревом еле различимых быстрых атак и отходов.

Леонардо наслаждался. Его тело двигалось словно хорошо смазанный и отрегулированный механизм. Ни малейшей задержки, ни единого промедления! Он плыл, он танцевал, изобретая новые па прямо на ходу, в движении. Он рисовал, он творил картину боя, словно тяжелый клинок по его желанию неведомо как превратился в невесомую кисть. И он побеждал, он выигрывал. Он заставлял Бруно все чаще и чаще уходить в защиту, отступать. Прерывать начатую атаку, двигаться все медленней и даже один раз ошибиться. Не смертельно, легко, но хищная улыбка торжества все шире и шире раздвигала губы Леонардо, превращаясь в оскал хищника загнавшего добычу. Сердце билось все быстрей, взгляд словно предугадывал движение противника и в какое-то мгновение Леонардо понял – вот, именно сейчас!

Секта, выпад, вольт с переходом на отвод клинка Бруно дагой и укол! Прямо в сердце!

-Альт, Бруно!

-Ми… милорд…. Вы… – голос Бруно хрипел, его грудь взымалась и опадала вздуваемыми кузнечными мехами, руки… Да у Бруно дрожали руки!

-Стареешь, Бруно!

-Да, ваше сиятельство…. – Бруно оперся на шпагу, зубами стащил перчатку с руки, по-простому оттер ладонью пот с раскрасневшегося лица, стряхивая горячие соленные капли на взрытый сапогами снег.

-Время не щадит…. Уф-фф… Не щадит никого, милорд.

-Ну-ну, Бруно! Не стоит! Ты все так же силен, быстр и умел! Всего лишь один пропущенный укол, Бруно! Всего один!

-Смертельный, милорд. Смертельный укол.

-Да, Бруно. Смертельный…

Леонард довольно улыбнулся, легко встряхнулся, передал шпагу и дагу рукоятями вперед Бруно. Повел плечами, коротко огляделся, несколько раз прошелся по истоптанному снегу, глубоко вдыхая и долго, затяжно выдыхая, успокаивая внезапно сбившееся дыхание. Отлично, хорошо, прекрасно, великолепно! Действительно, пора, пора было ему выбраться из духоты допросных и сухого пыльного воздуха кабинета. Пора было развеяться. Бруно молодец, вытащил его из сих мрачных казематов. Самый верный, самый умный, самый нужный слуга. Нет, лучший слуга! Да, так правильно! Лучший!

-Милорд? – скрадываемый далеким бас Франсуазо отвлек от кратких мыслей - Милорд, ваши мишени готовы.

Леонардо посмотрел на дальний край поляны – действительно готовы. Из срезанных ветвей навязаны неровные овалы, на овалы натянута истрепанная серая ткань, на ткани углем линии прямых крестов. Вверху крестов что-то вроде круга изображающего голову, даже есть две еле видимые точки обозначающие глаза. Для скорой руки и отсутствия нужного материала довольно неплохо. Леонардо прищурился, меряя взглядом расстояние, усилил голос до громкого выкрика:

-Сколько шагов? Шагов двадцать, Франсуазо?

-Ровно двадцать три до вашей светлости. Если желаете дальше, милорд, то…

-Нет, этого расстояния мне достаточно для стрельбы.

Франсуазо коротко поклонился и отошел в сторону от мишеней прячась за толстым телом одинокого дуба.

Пиллини одновременно с уходом Франсуазо наклонился к расстеленному на снегу куску кожи, поднял с него два револьвера из мастерских грандмейстера Грольта и подал их Леонардо рукоятями вперед.

Два револьвера работы грандмейстера Грольта. Простые слова, простак подмастерье, поднявшийся к почетному званию Грандмастер, к преклонению и подражанию его особе, к сонму учеников от наковальни сельской кузницы. Гений, мастер, повелитель металла!

О, это было волшебное оружие! Не громоздкий перебокс с пятью или шестью стволами, не кремниевый револьвер с подпружиненной каморой и даже не недавно изобретенный шпилечный и не самый новый, принятый на вооружение в Чистом году Ангелами и Дочерями, капсульный. Это прекрасное оружие скрывало в матовых каморах своего барабана еще одно гениальное изобретение мастера Грольта – цельные стальные патроны. Толстые цилиндрики с зауженным в «цветок» дульцем гильзы золотились самодовольно выступавшими с торца точками капсюля. Они бережно хранили в своих телах от влаги «жемчужные» гранулы пороха и злились на тупорылые куски свинца, запрессованные в них, неистово желая, как можно быстрее избавиться от инородного тела.

Изготовлялся каждый патрон почти вручную, как и сам револьвер, и стоил такой боеприпас, как и само оружие неимоверных сумм. Почти золотом по весу. Но оно, это оружие, того стоило. Даже если бы просили за него в два раза больше.

Оно стреляло ровно семь раз, оно имело монолитную рамку, оно самовзводилось механизмом двойного действия, не требуя взвода курка! Оно имело семь левосторонних нарезов в стволе и прекрасный точный бой. А как эти револьверы перезаряжались, как перезаряжались! О, это была просто поэтическая ода скорости перезарядки и удобству!

Раз - шомпол извлекается из оси барабана, проворачивается на держателе, в результате чего оказывается напротив каморы барабана. Два - откидывается вниз дверца, закрывающая правую сторону заднего торца барабана. Три - открывается донце гильзы расположенного в каморе патрона. Четыре - путем нажатия на торец головки шомпола выталкиваются горячие и дурманяще пахнувшие сгоревшим порохом цилиндрики. Четыре - звонко встают на пустое место их новые братья. Пять – сыто и довольно клацает дверца насытившегося патронами барабана вставая на свое место. Все, можно снова стрелять!

Леонардо выбрал левый револьвер. Откинул дверцу, провернул барабан, оглядывая округлости капсюлей на донце гильзы– в центре ли, не повреждены ли? Со звонким щелчком закрыл. Плавным движением быстро вскинул оружие на уровень глаз, совместил высокую мушку и целик на приподнимающейся планке на одной линии – все это тоже изобретение грандмейстера!

Дат-ц! Дат-ц! Дат-ц!

Грохот выстрелов разгоняет всю живность вокруг поляны. Рождает эхо и звенящую тишину в миллисекундных перерывах.

Широкий шаг лево, уход от белых, густых клубов дыма. Выбор следующей мишени. Еще три выстрела в мишень, что чуть выше других, последний выстрел в крайнюю. Ловкий проворот револьвера на пальце, рукоять опустошенного револьвера через мгновение смотрит в сторону Пиллини и тут же исчезает, а вместо нее тычется в раскрытую ладонь рукоять заряженного.

Дат-ц! Дат-ц-ц! Дат-ц-ц-ц!

Эхо выстрелов широко гуляет по лесу, блуждает между стволов деревьев, путается в голых ветвях кустов. Недовольно и голодно лязгает боек револьвера, нет больше для него пищи. Леонардо так же не глядя сует револьвер слуге:

-Перезаряди!

Шагает к мишеням чуть увязая в снегу, не отпуская взглядом куски ткани с лохматыми дырам.

Неплохо! Девять попаданий точно в неровный круг с точками-глазами. Три в центр воображаемой груди. А вот два попадания в пустой низ и вверх мишеней. Рука дрогнула, смазался выстрел. Но все равно, все равно неплохо!

-Франсуазо! Уголь!

-Я вас понял, милорд!

Леонардо возвращается с полпути к огневому рубежу, туго подтягивает шнуровку сапог, задирает воротник куртки, снимает шляпу, оставаясь с непокрытой головой. Туго обхватывает ремешками и затягивает раструбы перчаток – если снег и попадет, то немного. Бруно протягивает головной плат с уже готовым, только затянуть, узлом. Складки плата прихвачены грубыми стежками черной нити – работа рук мужчины, не легких пальчиков швеи. Ладони обхватывают рукояти револьверов. Вдох-выдох, вдох-выдох. Азарт внутри накипает жаркой волной. Волнующее и тревожное сомнение как на романтическом свидании – получиться сегодня улучшить результат или нет, будет ли к нему благосклонна госпожа Удача? Не напрасны ли долгие часы тренировок и не в пустоту ли им брошено полновесное золото флоринов?

Мастерства мало, мастерства недостаточно, он всего лишь пятый раз пытается повторить показанную ему стрельбу с двух рук. Показанную случайно, на заднем дворе трактира, за один флорин грязной дармутцкой чеканки в качестве ставки. О, вот там было мастерство, вот там был опыт. И из чего? Из кремниевых револьверов, со взводом курка о локоть! Но как стрелял тот наемник-револьвист, не назвавший своего имени, хам и грубиян, с дурацким прозвищем Локоток! Как он стрелял! В падении, в передвижении, лежа, двигаясь, стоя. Леонардо запомнил все его движения, все шаги, все стойки в мельчайших подробностях, а потом перенес запомненное на бумагу в скупых линиях рисунков. Сможет ли и он когда-то так стрелять? Сможет! Он сможет! Главное верить в себя и оттачивать движения, набирать опыт и умение. Когда-нибудь и он поразит этого безымянного стрелка!! Леонардо вскинул револьверы к плечам – готов!

Шаг вправо и револьвер с продольной царапиной на стволе смотрит бездонной тьмой ствола в центр мишени – в голову не попасть, даже не стоит и пытаться, левый в опущенной руке ждет своей очереди. Выстрел! Падение на колено, руки скрещиваются в упор, выстрел, выстрел. Отдача толкает назад, Леонардо ей не сопротивляется, переводя падение в кувырок через спину. Револьверы плотно прижаты к груди, холод не успевает догнать разгоряченное тело. Колени проминают снег, поза «раскаивающегося». Вновь «крест» и выстрел, выстрел, выстрел! Опять кувырок, на этот раз вбок влево. Перелив тела в стойку стрельбы с одного колена - выстрел, выстрел! Встать в полный рост, шаг влево, присесть непристойно, словно жаба готовая к прыжку - выстрел, выстрел. Два широких шага в сторону низко пригнувшись, резко упасть и опереться на колено. Револьверы поочередно извергают из вороненных стволов раскаленные кусочки свинца, короткие снопы пламени, рваные клубки дыма. Контролируемое падение на правый бок, переворот и лежа с упором на локти добиваются два последних патрона. Все. Револьверы разряжены. И напряженная тишина на поляне. Ее можно резать ножом, накладывать тяжелыми ломтями на блюдо и вкушать мелкими кусочками, чуть касаясь несуществующего блюда малой частью ушных раковин. Но никто не жаждет такого обеда.

Леонардо медленно, даже нарочито лениво поднялся на ноги. Револьверы горячей тяжестью тянули руки вниз, не хотелось ни крутить их на пальцах, ни отдавать Бруно, пока он… Пока он не узнает результат своей стрельбы.

-Эй, Франсуазо! Ты там жив?

-Да, ми-милорд! – блестящий от пота блин широкого, усатого и даже отсюда видимого странно-бледного лица Франсуазо показался из-за ствола дуба. И голос его слаб, хрипящ и еле-еле слышен на таком расстоянии. Где он потерял свой рокочущий бас?

-Я-я… В порядке… Ми-милорд.

В порядке? Причем тут он и порядок? Что может быть не в порядке? Мишени упали? Вроде бы нет – все плетенные овалы на месте. Леонардо недоуменно перевел взгляд на Бруно, вопросительно поднимая бровь.

И Бруно мгновенно сорвался с места взрывая снег стремительными шагами. Пинелли лишь не более чем на секунду задержался. Но они не успели и уже не успевали – Франсуазо неловко вышагнул из-за дуба, медленно опустился на колени, а потом как-то безвольно осел, заваливаясь вперед лицом в холодный снег.

Леонардо сперва удивленно смотрел на упавшего слугу, суматошную возню вокруг него Бруно и Пинелли, перевел взгляд на револьверы, потом поглядел на свои следы на снегу и глубокие вмятины от своих кувырков. Понимание произошедшего еще не пришло, не сформировалось в кристальную истину, но слабый отблеск догадки уже был. Так, вот тут он делал «крест», а вот тут стрелял с колена. А вон там он двигался пригибаясь влево. Двигался влево?

Леонардо сделал несколько коротких шагов в сторону, бросил короткий взгляд на сгорбленные спины Бруно и Пинелли. И все понял.

Демоново проклятье! Ангелово дерьмо! Тупой идиот! Вот зачем?! Для чего?! Зачем этот кретин вылез из-за дерева?

Леонардо сильно прикусил губу, переносицу прорезала тяжелая складка. Первый шаг он делал медленно, затем все быстрее и быстрее. Когда он оказался напротив куска кожи с выложенными на нее патронными ящиками и кобурами револьверов, он почти бежал.

-Бруно? Что с ним?

-Все, милорд. Отошел – Бруно сильно сдвинулся в сторону, открывая взгляду Леонардо мраморно-белое лицо Франсуазо и два широких бордовых пятна на его груди и левом боку обрамляющих вспоротую пулями ткань теплого кафтана.

-Франсуазо, наверное, зачем-то высунулся из-за ствола дерева, милорд. Словно сам Совершенный толкнул его под руку. Та самая глупая нелепость, милорд. Посмотреть, наверное, хотел. Ну вот и посмотрел.

Леонардо чуть наклонился вперед, пристально всмотрелся в лицо Франсуазо будто что-то пытался прочесть в остекленевшем взгляде слуги, негромко произнёс:

-Такая нелепая, глупая смерть. Наиглупейшая смерть.

Он чуть помолчал и повысил голос:

-Я отпишу родственниками и кептену Марко, что он погиб от рук разбойников. На… На мосту Утопленников. Да, так будет лучше для него - героически погиб, преследуя напавших на нас негодяев и подлых мерзавцев.

Леонардо сделал короткую паузу и закончил:

-И приложу к письму вексель нашего банковского дома. Для его семьи. У него же есть семья, Бруно?

-Да, милорд! Хранит вас Бог, милорд! Трое детишек у него. Милорд — это так…

-Не стоит, Бруно! Пиллини, перезаряди револьверы. Не сейчас - когда закончите с телом.

-Слушаюсь, милорд.

Леонардо передал оружие в руки Пиллини и развернулся к мишеням. Прошелся вдоль развешенных овалов скрипя снегом, критически оглядел натянутую ткань и угольные метки, вновь прикусив губу.

М-да-а-а…. Жалкий результат. Всего шесть попаданий! Ровно половина пуль мимо! А те что попали… Леонардо досадливо скривился – два попадания в самые верхние края мишеней, остальные четыре ну чуть-чуть ближе к центру. Да, учиться ему еще и учиться! Но он все равно научиться! И превзойдет того стрелка с дурацким прозвищем! Или он не Леонардо Мауриччи де ла Маттэо де Франко Раннийский! Кстати, а во Франсуазо он метко попал – так что не шесть более-мене точных выстрелов, а все восемь. И два из них смертельных! Не все так плохо, не все так плохо…

Но в трактир с их скорбной ношей они заезжать не будут, это точно, и жаренный поросёнок вместе с доступными подавальщицами, симпатичными и юными дочками мельников сегодня не удостоятся его внимания и благосклонности. Очень жаль. Какой все же болван этот Франсуазо! Ну тогда… Тогда он съест кусок воздейского сыра, пару колбасок, глотнет немного вина из фляги и поупражняться со шпагой еще раз, пока Бруно и Пинелли возятся с телом. А почему бы и нет?

-Бруно! Где воздейский сыр и колбаски?

Когда они закончили хлопотные сборы и наконец-то увязали тело Франсуазо на седло – его кобыла не давалась, храпела, роняла пену и дичилась от запаха крови, был уже четвертый час после полудня. Легкое недовольство Леонардо непредусмотренной задержкой оформилось в сочащееся ядом раздражение, окончательно похоронив под собой жалкие остатки хорошего настроения от конной прогулки. Да еще при повторной тренировке перехода на третью позицию с контратакой, он неловко споткнулся об корень, и теперь тупая и ноющая боль в голеностопе бесила и выматывала нервы. Так что, когда они почти уже вымахнули с поляны на тракт и столкнулись взглядами с подозрительной тройкой всадников в темных плащах, то Леонардо не стал себя сдерживать громко и зло выкрикнув:

- Сonsto! Именем Святой инквизиции, остановитесь! Кто вы такие и куда…

И он даже ничуть не удивился и не изумился, а скорее как-то по-детски обрадовался, когда пола плаща всадника с краю резко откинулась в сторону, являя на свет уже заряженный малый двухдуговой пехотный арбалет.