Цель высшая моя

«Цель высшая моя…»[1]

Редактор отдела местных новостей велел мне отправляться на угол Седьмой и Спринг.

— Там какая-то история, — сказал он. — Сбегай и проверь её.

— Какого сорта история?

— Они сказали, что она воняет.

— Почему бы нет? — сказал я — Колумбийский банк на одном углу, Первый Национальный Трастовый на другом, а муниципалитет и «Дэйли Тайд» вниз по улице.

— Не умничай, — попросил он. — Я имею в виду — реально воняет, вот, совсем как от тебя.

Для Доббса это нормально — учитывая его язву желудка и его милую женушку, естественно.

— Да что там стряслось-то? — спросил я, игнорируя колкость.

— Похоже, на том перекрестке теперь небезопасно проезжать на машине, — ответил он на полном серьёзе. — После него от тебя несёт, как из телефонной будки. Узнай, почему это происходит.

Я припарковался и тщательно изучил обстановку. Не было ничего, на что я мог бы указать пальцем[2], но в воздухе что-то витало. Некая нервозность и неопределенность. А время от времени я улавливал какой-то неприятный душок, что-то вроде застарелой гнили. Запах воскрешал в памяти то морг, то китайскую речную лодку[3]. И он послужил мне ключом к разгадке того, что произошло дальше…

Грузовик проскочил светофор в тот момент, когда переключался свет. У него было время, чтобы остановиться, но он этого не сделал — и едва не сбил какого-то доходягу на пешеходном переходе. Последовало пронзительное «пшшшш», водитель грузовика изумленно выпучил глаза, а потом бросился яростно протирать их. Когда он проезжал мимо, я почувствовал это.

На сей раз никакой ошибки — он вонял как целый съезд танцовщиц из стрип-клубов (специальный приз за диапазон и дальность действия).

Грузовик, вихляя из стороны в сторону, прокатился еще несколько ярдов, потом застрял на трамвайных путях. Я пришвартовался рядышком.

— Что случилось, приятель? — спросил я у водителя, но он всё никак не мог продышаться, и я поскорее отвалил в сторону, пока запах не впитался в мою одежду.

Я вернулся на перекресток. У меня возникла одна идея и мне захотелось её проверить. В последовавшие тридцать минут семнадцать водителей, один за другим, вытворяли вещи, которые я терпеть не могу. Они нагло пёрли вперед на левый поворот, ревели сигналами, игнорировали пешеходов, и т. п. И каждый из них получал свою дозу одеколона, как правило — в сопровождении шипящих звуков.

Я начинал постигать интригу происходящего, когда пристроился к почтовому ящику на углу. «Ох, простите!» — вежливо произнес чей-то голос у меня за спиной.

— Ничего страшного, кореш, — ответил я и оглянулся. Вокруг меня никого не было. Вообще никого.

Конечно, бурда, которую мы пьём на работе, дешевле керосина, но я был уверен, что она не настолько дрянная, чтобы от неё начались глюки. Осознав это, я протянул руку к ящику. В футе от него мои пальцы наткнулись на что-то твердое и вцепились в добычу. Послышался сдержанный всхлип, затем наступила тишина.

Я подождал немного, а потом очень мягко сказал:

— Ну же, Калиостро, похоже, теперь твой ход.

Никакого ответа. Я сжал в руке кусок воздуха и крутанул его.

— А если так?

— О, боже! — послышался тот же самый деликатный голос. — Похоже, вы поймали меня. Что прикажете теперь делать?

Я задумался.

— Мы не можем торчать здесь, изображая статуи. Давай поговорим по-человечески. Тут за углом есть пивная. Если я тебя отпущу, ты придешь туда?

— Ну конечно! — ответил голос, — Что угодно, лишь бы выйти из этой неловкой ситуации.

— Только без фокусов, — предупредил я. — Попробуй смыться, и тебя начнут искать с краскопультами. Это положит конец твоим забавам.

— О, ни в коем случае! — заверил меня пустой воздух, и я его отпустил.

Я прикончил бутылку пива в забегаловке, о которой шла речь, пока не припорхнул мой воробушек. Он нервно огляделся вокруг, подошел к моему столику и уставился на меня.

— Это ты? — спросил я недоверчиво. — Калиостро?

Он вздохнул и кивнул.

— Хорошо, я… пропустим это. Бери стул, присаживайся. Пиво?

Он беспокойно заерзал.

— Ммм, можно я закажу немного бурбона?

— А ты знаешь, чем уколоться, папаша, — похвалил я и поманил официанта. — Джо, принеси этому джентльмену немного кентукки восьмилетней выдержки.

Когда Джо вернулся, этот ботаник[4] взял стакан, плеснул в него на четыре пальца и выпил не отрываясь. После чего облегченно вздохнул.

— Теперь мне гораздо лучше, — объявил он. — Знаете, у меня сердце…

— Знаю-знаю, — подтвердил я. — Очень не хотел вас расстраивать, но это всё во имя науки, да.

Его лицо просветлело.

— Вы тоже изучаете науки? На чем вы специализируетесь?

— На психологии толпы, — ответил я. — Я репортер из «Графики».

Он тут же помрачнел, поэтому я поспешил его успокоить:

— Не волнуйтесь. Сейчас мы просто поговорим, так сказать, не для протокола, а статью обсудим попозже.

Он немного расслабился, и я продолжал:

— Прямо сейчас меня интересуют две вещи. Я полагаю, что вы имеете какое-то отношение к заварушке[5] на углу Спринг — не говоря уже о том, что вы прятались за слоем воздуха. Давайте, колитесь, профессор.

— Но я не профессор, — возразил он тем же самым застенчивым голосом, выкушав еще виски на четыре пальца. — Я — частный исследователь в области спектроскопии. Меня зовут Катберт Хиггинс.

— Хорошо, Катберт. Я Картер. Зови меня Клив. Давай-ка разберемся. Что это было? Зеркала?

— Не совсем. Это трудно объяснить непрофессионалу. Вы сведущи в продвинутой математике? К примеру, в тензорном исчислении?

— Я успешно добрался до неправильных дробей, — похвастался я. — А эти ваши тензоры проходят после?

— Э-э-э, боюсь что так.

— Ладно, — сказал я. — Излагайте. Я постараюсь продержаться, сколько смогу.

— Очень хорошо, — кивнул он. — Вы наверняка знакомы с обычными оптическими эффектами. Свет, падающий на объект, отражается или преломляется им по направлению к глазу, где интерпретируется его образ. Единственное обычное вещество, которое отражает или преломляет так слабо, что само невидимо, — это воздух.

— Бесспорно.

— По ряду причин трудно изменить оптические характеристики человеческого тела так, чтобы они соответствовали воздушным, и тело стало бы невидимым. Но остаются две возможности: первая — заставить лучи огибать тело. Вторая — психологическая невидимость.

— Ха? — спросил я. — Что вы сказали? Вы имели в виду гипноз?

— Отнюдь, — возразил он. — Внушенная невидимость — обычное явление… стандартный приём эстрадных фокусников. Они внушают, что объект из вашего поля зрения на самом деле не находится в поле зрения, и этого вполне достаточно, чтобы он исчез.

Я кивнул.

— Я знаю. Так делал Терстон в своих трюках с левитацей. Рамка, которая поддерживала девочку, была в поле зрения, но аудитория её не замечала. Я тоже её не замечал, пока мне её не показали, а после я уже не мог понять, почему, черт возьми, я не видел её раньше.

Хиггинс радостно закивал.

— Точно. Глаз игнорирует то, что фактически видит, а мозг заполняет это место тем, что должно быть на заднем плане. У многих есть такие способности. Хорошие детективы, карманники. Я сам ими обладаю — вот почему я заинтересовался проблемой невидимости.

— Притормозите-ка! — сказал я. — Только не надо мне рассказывать, что я не видел вас просто потому, что вы такой неприметный. Черт возьми, я смотрел сквозь вас.

— Не совсем, — поправил он, — Вы смотрели вокруг меня.

— Как это?

— По законам оптики.

— Послушайте, — сказал я несколько раздраженно, — я совсем не такой невежа, каким выгляжу. И я никогда не слышал о законах оптики, которые допускали бы такие вещи.

— Это был искусственный эффект, — признался он, — он достигается с помощью кое-каких моих собственных разработок. В основе своей это похоже на абсолютный отражатель. Я окружаю себя полем в виде сжатого эллипсоида. Свет, упавший на него в одной точке, обегает по поверхности поля и покидает его в диаметрально противоположной точке — в том же направлением и с неизменной интенсивностью. Он действительно обходит вокруг меня!

— Это выглядит совсем просто, — прокомментировал я, — однако, не думаю, что я смог бы построить такую штуку.

— Это трудно объяснить без обращения к высшей математике, — извинился он, — но, возможно, я могу привести отчасти похожий пример с призмами и зеркалами. Когда луч света падает на поверхность, он может быть дважды переотражен на угол падения, или же преломлен на угол преломления вот таким образом… — и он принялся рисовать на листке меню. — Когда оптическая система устроена таким образом… — он изобразил что-то вроде бартерной цепочки между зеркалами и призмами, — пучок света, падающий на систему в некоей точке «А» под некоторым углом θ («тэта»), будет отражен и преломлен вокруг системы к точке «А-прим», и выйдет наружу под углом θ («тэта»). Как видим…

— Пропустим это, — прервал я. — Я вижу, что он полдороги проскакал в объезд, и что он выходит из поворота в том же самом направлении. Остальное — замнем для ясности. Ладно, вы раскрыли половину загадки. А что насчет террора на дорогах?

— Ах, это, — он одарил меня идиотской ухмылкой и вытащил здоровенный револьвер.

Мне не понравилось то, что я прочел в его глазах.

— Спрячь эту штуку! — заорал я.

Он неохотно подчинился.

— Не понимаю, почему столько суеты, — проворчал он, — Это не опасно… ну, скажем, не очень опасно. Это всего лишь водяной пистолет.

— Ха? — я осмотрел оружие вблизи. — Тогда прошу прощения, Катберт. Начинаю понимать ваш замысел… Чем он заряжен?

Его лицо просияло.

— Синтетический экстракт mephitis, выделение скунса!

— Ммм… Катберт, а вам не кажется, что это чересчур?

Он виновато усмехнулся.

— Ну, может быть чуточку — но всё равно это ужасно забавно.

— Гммм!

— Это был побочный продукт при попытке найти синтетическую основу для духов, — объяснил он. — Никакого практического применения ему не нашли, но я оставил себе хороший запас для экспериментальных целей…

— И соль вашей шутки в том, чтобы опрыскивать ею водителей.

— О, нет! Долгие годы я злился — а кто не злится? — на наглых лихачей, которые наводняют наш город. И я бы никогда ничего не предпринял бы в этой связи, если бы не услышал, как одна из менее сдержанных жертв назвала одного из этих неотесанных людей «вонючкой» — наряду с другими словами, которые не стоит повторять. Это привело меня к несколько эксцентричной идее: почему бы не устроить хороший розыгрыш, заставив опасных водителей физически издавать тот запах, которым они уже пропахли в духовном, так сказать, плане. Поначалу проект выглядел непрактичным; но тут я вспомнил про аппарат невидимости, который десять лет пылился в моей лаборатории…

— Что?! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что это устройство было у вас в течение многих лет, и вы не использовали его?

Он изумленно выпучил на меня глаза.

— Ну разумеется. Очевидно, для него не было достойного применения. А в руках безответственного человека он мог бы послужить источником очень нехороших поступков!

— Но черт, вы могли передать его правительству.

Он покачал головой.

— Ладно, — упорствовал я, — Тогда вы могли использовать его сами. Подумайте, какие вещи вы могли бы совершить. Вы могли бы начать с того, что навели бы порядок в том бардаке, что царит в нашем муниципалитете. Проследить за их кривыми делишками и вывести всех на чистую воду.

Он снова покачал головой.

— Я вынужден расценить вашу точку зрения, как наивную. Хорошая власть вырастает из людей; её нельзя вручить им на блюдечке с голубой каемочкой.

— А! Ну, наверное, — я пожал плечами. — Вероятно, вы правы. Однако, представьте себе, сколько забавы вы упускаете… — и я подумал о закулисной жизни «Фоллис».

Но он снова помотал головой.

— Использование экрана для развлечений почти наверняка повлекло бы за собой нарушение права на неприкосновенность частной жизни.

Я сдался.

— Продолжайте ваш рассказ, Катберт.

— Чтобы осуществить свой розыгрыш, мне понадобились кое-какие приготовления. Они были несложными. Водяной пистолет напрашивался в качестве распылителя, а грелка послужила хранилищем расходного материала. Сегодня утром я выбрал перекрёсток на окраине и немного поэкспериментировал. Результаты превзошли мои самые оптимистичные ожидания — как минимум, дюжина водителей теперь сожалеют, что пытались проскочить на красный сигнал светофора.

Потом я перебрался сюда, где охота обещала быть получше. И я только-только вошел во вкус, как вы меня схватили.

Я поднялся со своего стула.

— Катберт Хиггинс, — провозгласил я. — Вы — национальный герой и народный благодетель. Распыляйте во веки веков!

Он обрадовался, как ребенок.

— А хотите сами попробовать?

— Хочу ли я! Секундочку, я только продиктую свой рассказ по телефону.

Его лицо вытянулось.

— О боже! — простонал он. — Я и забыл, что вы связаны с прессой.

— Правильнее сказать, «прикован», Катберт. Но не берите в голову. Я прикрою вас как могила.

С Доббсом, как всегда, возникли трудности, но я его убедил. Я продиктовал свой рассказ секретарю, добавил номера лицензий забрызганных автомобилей, которые успел записать, и повесил трубку.

Свою машину Катберт припарковал в нескольких кварталах отсюда. Я хотел сесть за руль, но Катберт убедил меня в том, что он абсолютно трезв, несмотря на 6.40 $ за выпивку, балансируя карандашом на кончике пальца. Кроме того, я действительно хотел испытать генератор невидимости.

Это был небольшой ранец с выключателем, прикрепленным впереди на лямках. Я надел его и щелкнул выключателем.

Стало темно как в могиле.

— Катберт! Вытащите меня отсюда! — завопил я.

Он щёлкнул выключателем, и наступил рассвет.

— Разумеется, там и должно быть темно, — сказал он. — Попробуйте это.

«Это» оказалось довольно дурацкими на вид очками.

— Оптические преобразователи, — пояснил он. — Экран отклоняет видимый свет, но пропускает ультрафиолетовый. С ними вы сможете видеть ультрафиолет.

— Я понимаю, — заявил я самодовольно. — «Чёрное излучение». Я читал об этом.

— Не совсем верно, — пробормотал он, — но и так сойдет. Наденьте их.

Очки сработали. Никаких цветов, всё как в черно-белой порнушке, но теперь я мог включать экран.

И тогда началось! Сплошное «Ату его!» и улюлюканье вслед убегающей дичи. Я так не веселился нигде, даже на Слёте Ветеранов. Мы штрафовали всех подряд, начиная с водителей, которые подрезают или лезут не в свой ряд, и заканчивая пешеходами, которые неосторожно переходят улицу. Но наша жертва должна была совершить что-то на самом деле глупое и действительно опасное, прежде чем мы судили её военно-полевым судом.

За одним исключением. Мы стояли на перекрестке, и в тот момент, когда на светофоре загорелся зелёный, сзади кто-то злобно просигналил. Один из тех болванов, которые хотят, чтобы водитель впереди начинал движение до зелёного сигнала, потому что они спешат по своим Очень Важным Делам. Вы таких наверняка встречали.

Итак, когда это создание притерлось к нам вплотную и начало свою серенаду, я поглядел на Катберта.

— Это — спорный вопрос, — заявил он, — но я полагаю, что в данном случае у нас есть все основания…

Я выскользнул из машины и оросил водилу, едва он высунулся, чтобы обругать Катберта. Заодно я щедро полил и весь салон, чтобы поучить его не употреблять матерных слов.

Но звёздным часом нашего дня стал коп на мотоцикле. Он притёр к обочине маленького безропотного бедолагу и орал на него во всю глотку из-за какого-то пустяка. Кажется, он забыл показать правый поворот на совершенно пустой улице.

Я выписал этой горилле хорошую дозу либеральности, не пренебрегая его новеньким мундиром и его сияющим мотоциклом.

«Графика» вышла с заголовками:

и

Другие газеты, скопировали это в более поздних выпусках — все, кроме «Тайда». «Тайд» тянул до самого последнего, затем вышел с разгромной статьей, от которой зубы ломило, требуя немедленно положить конец «беззаконному террору, рыщущему по городским улицам». Бедный старина Катберт был выведен в ней чем-то между Джеком-потрошителем и Дракулой, с отдельными чертами Нерона[6].

Я понял всё, когда просмотрел список жертв, опубликованный в «Графике». Среди них оказался Феликс Харрис, владелец и издатель «Тайда».

Феликс Харрис прибыл в этот город «зайцем» на товарняке. Он получил работу в «Тайд», женился на дочери босса, и с тех пор смотрел свысока на простой люд[7]. Теперь у него персональная скамья в церкви[8], место председателя во всех комитетах, где заседают разные напыщенные ничтожества, и доля от каждого рэкета в городе. Всем известно, что он и его сын-тупица — дрянные водители.

Но боже упаси полицейского выписать одному из них штраф!

Я умею чуять неприятности, но в данном случае был уверен на все сто, что нас не поймают, если мы будем осторожны. Доббс держал меня на этой теме; мы с Катбертом провели четыре потрясающих дня, поочередно сменяя друг друга то за рулем, то у распылителя вони.

А потом мне позвонили из тюрьмы: они прихватили Катберта.

Они добрались до него через меня — кажется, за мной три дня был хвост. У них ничего не было на него, только подозрения, но детективы, вынюхивающие вокруг его дома, учуяли как он готовит новую партию выделений скунса. И тогда они его повязали.

Я улизнул, чтобы встретиться с моим приятелем-адвокатом. Он полагал, что дело верняк, и Катберта выпустят через суд, как незаконно задержанного, но он ошибался. Судьи, который мог выдать предписание, не оказалось в городе — и мы поняли, что жернова закрутились. Теперь на Катберта могли повесить всё что угодно, начиная от умышленного причинения вреда имуществу, вплоть до подготовки коммунистического переворота[9]. Максимальный залог по каждому эпизоду, итого семьдесят тысяч долларов!

Газета, я знал это, пошла бы на то, чтобы внести залог ради эксклюзивного материала, но не такую сумму.

Катберт остался спокоен, хотя я приложил все усилия, чтобы объяснить ему, в какой заднице он оказался.

— Я знаю, что вы — мой верный друг, — сказал он очень тихо, чтобы не услышали надзиратели. — Вы можете пойти ко мне домой и принести генератор невидимости?

— Что?! — воскликнул я, но тут же поспешно приглушил свой голос. — Разве они не забрали его?

— Я думаю, нет, иначе бы они начали задавать вопросы.

Генератор обнаружился, как я и предполагал, там, где мы обычно его прятали. Я запер его в багажник и покатил обратно в центр, думая, что с ним я вытащу Катберта из его камеры быстрее, чем фокусник достает кролика из шляпы. И тут до меня внезапно дошло, что я просто не смогу им воспользоваться. Если я пронесу его в тюрьму, мне ни за что не позволят передать прибор Катберту. А если я надену его сам, то как мне добраться до камеры? Допустим, я сумею миновать двери и пробраться в тюремный корпус, допустим — что тоже маловероятно — смогу найти нужную камеру, но как я выйду из неё обратно после передачи прибора? Все шансы за то, что они кинут в клетку меня самого. Ведь я уже и так засветился в этом деле. У меня было нехорошее подозрение, что они запрут меня и выбросят ключ, а свежий воздух и солнечный свет я буду получать маленькими порциями строго по расписанию.

Я припарковался на обочине и задумался.

Полчаса спустя у меня появилась головная боль и готовый план, но мне требовался сообщник. Для реализации плана, я имею в виду. С головной болью я мог справиться один.

Есть юная актриса, по имени o'Дороти Бардоу, с которой я шикарно проводил время. У нее ангельский характер без единой отрицательной черты, однако, она взорвала бы здание окружного суда, если бы это привлекло ее воображение. Я позвонил, узнал, что она дома, сказал, чтобы оставалась на месте — и поехал.

Я ввёл ее в курс дела, а затем обнародовал свой план.

— Смотри, Дотти, — сказал я ей, пытаясь представить его благоразумным и интригующим одновременно, — всё, что тебе предстоит сделать — это надеть экран и следовать за мной. Вот и всё. Когда мы доберемся до его клетки, ты передашь ему экран, и он выходит наружу — свободный.

— Оставляя Дороти в Бастилии, — добавила она холодно. — Ты думал об этом, Клив — или для тебя это не имело значения?

— Ну конечно, дорогая, — сказал я, — но в этом-то вся соль, почему это должна сделать ты, а не я. Ты не связана с эти делом, у них не будет никаких оснований задерживать тебя, они не посмеют допрашивать тебя, и всё останется тайной. А ещё подумай о том, какая это будет реклама.

Сразу она не ответила; но я видел, что идея её захватила. Я расслабился.

Некоторое время спустя она сказала:

— Я должна нацепить свой самый шикарный прикид. Чем ближе мой вид к Юниорской Лиге, тем лучше я сыграю свою партию.

Мы забрали из залога её шубку (я поместил её стоимость в графу расходов), и я показал ей, как пользоваться прибором. Всё прошло гладко, за исключением того, что Дороти чихнула в лифте, когда мы поднимались в тюремном корпусе, отчего мне пришлось изобразить быструю пантомиму.

Катберт был недоволен, но я убедил его, что никакой другой гопстоп не сработает, и он сдался. Я оставил их завершить дело.

Подробности я узнал позже, от Катберта.

— Это умная и очаровательная юная леди, — заявил он, — и столь же отважная.

— Ага! Ты врубаешься, Катберт.

— Разумеется. Мы очень интересно побеседовали все два часа после вашего ухода, обеспечивая вам алиби. Когда время вышло, она сняла ранец, дала мне время воспользоваться им и испустила самый потрясающий вопль, какой я когда-либо имел честь слышать. Надзиратель появился почти мгновенно. Когда он обнаружил, что моя камера занята прекрасной юной леди, по его лицу можно было изучать весь спектр эмоций. Он чувствовал себя неадекватным ситуации и поспешил привести тюремщика.

Мисс Бардоу не дала этому достойному человеку времени на размышления. Она потребовала немедленно освободить её, а когда он потребовал от неё объяснений, она, в свою очередь, потребовала объяснений от одного из них. Когда тюремщик, обильно потея, открыл ей дверь, я в суматохе выскочил наружу.

Она не видела смысла добиваться от них чего-то большего, и потребовала немедленно отвести её к начальнику полиции. Не имея никакого выбора в том, что касалось дверей, мне пришлось сопровождать их. Там были джентльмены из прессы…

— Моя работа, — вставил я.

— Превосходно. Она быстро довела начальника до ручки, выдвинув на всеобщее обсуждение теорию, что она была одурманена наркотиками и похищена его собственными людьми.

— Хорошая девочка! Парни сделали снимки?

— В большом количестве.

Мы спрятали Катберта на некоторое время у моей тети, так как было очевидно, что он не мог остаться ни у себя, ни у меня. «Тайд» ревел и требовал его крови. Я написал опус для «Графики», в котором предположил (конечно же очень аккуратно), что с ним покончили в тюрьме, и что инцидент с Дотти был инсценирован, чтобы отвлечь от него внимание.

Я велел Катберту оставаться дома, и в особенности не играться с его водяным пистолетом, поскольку это порушит всю историю о «нечистой игре». Его раздражало бездействие. Особенно он хотел взять на мушку судью транспортного суда[10]. Я имел неосторожность посвятил его в то, как старый мошенник химичил со штрафными квитанциями для «правильных» людей. Его возмущению не было предела, хотя в него трудно было поверить. Я и сам не понимаю, как мужчина мог дожить до его лет и оставаться наивным как ребенок. А он бормотал о «равенстве перед законом» и тому подобном. Мне пришлось успокоить его, вытребовав с него клятвенные обещания, что он никогда-никогда…

Катберт плоховато держал свои обещания. Мне пришлось восстанавливать части этой истории, свидетелем которых я не был. По-видимому, он всё же выбрался на прогулку, разумеется, под защитой экрана — что было само по себе не так плохо — но при этом взял с собой свой водяной пистолет, а вот это уже совершенно нарушало наши договоренности.

Он как раз миновал пересечение двух бульваров, когда большой «седан», делая не меньше шестидесяти миль в час, проскакивает на красный счет. Нарушитель чудом избегает столкновения с двумя автомобилями, один из которых, выскочив на тротуар, въезжает в витрину магазина.

Для Катберта это уже слишком. Он сходит с тротуара, тщательно целится и попадает водителю «седана» прямо в глаз. Потерявшая управление машина едва не сбивает его, и он отпрыгивает назад. Он спотыкается о бордюрный камень, и падает на пожарный гидрант. Прибор невидимости цепляется за колонку и слетает с его плеч в водосток, но Катберт слишком занят, чтобы заметить это.

Когда он поднимается на ноги, он видит, что «седан» выехал на тротуар и юзом прошел по газону несколько ярдов. Преисполненный раскаяния, он подходит ближе, чтобы узнать, не нужна ли его помощь. В этот момент из машины вываливаются четверо мужчин. Один из них протирает глаза, двое машут пистолетами, а четвертый тащит маленького ребенка.

— Я инстинктивно почувствовал, — позже говорил Катберт, — что они были какими-то преступниками. Поэтому я крикнул им, чтобы они подняли руки, одновременно угрожая им своим водяным пистолетом.

Я был в участке, когда поступил звонок и прибыл на место событий вместе с полицией. Мне пришлось постараться, но дело того стоило — ведь похитили внука старины Феликса Харриса. Пожалуй, единственного человека на свете, который не был ему безразличен.

Мы застали любопытную сцену: один из похитителей валялся, раненный в ногу своим собственным револьвером, двое яростно терли глаза и стенали, а один был очень тих. Ребенок сидел поодаль на травке и громко ревел.

Увидев нас, Катберт рухнул на колени.

Катберт не только заделался героем, все обвинения против него по-тихому сняли. Тайна экрана сохранена, потому что патрульная машина наехала на него колесом и изуродовала до неузнаваемости. Парни, конечно, были озадачены тем, что он преспокойно расхаживал со своей брызгалкой, в то время как его искал весь город. Они немного порасспрашивали его, прежде чем позволили ему уйти, но у него на всё был заранее приготовленный ответ.

— Это природное свойство, — объяснил он. — Я естественно неприметен. Меня никто никогда не замечал. Вы просто не обращали на меня внимания.

Что было чистой правдой, если уж на то пошло.

Я так стонал по поводу уничтожения экрана, что Катберт пообещал мне сделать новый, к моему дню рождения. Я с нетерпением жду этого дня. У меня есть кое-какие идеи по поводу этой штуки.