Царь нигилистов

Глава 10

Был август. Саша шел к Белому Дому мимо горбатого мостика, полуразобранного для строительства баррикады. Рядом шагал его друг Стас, с которым они вместе издавали очень кусачий антикоммунистический листок. В совместном предприятии Саша отвечал за контент, а Стас — за типографию и распространение.

Над оранжевым закатом висели легкие сиреневые облака. Над площадью разносились звуки русского рока. «Это значит, уже 22-е, — подумал Саша. — То есть мы уже победили». И его залило ощущение безграничного счастья и свободы.

Потом он увидел себя на Лубянке, где народ обвязал канатами железного истукана и пытался стащить его с пьедестала. Саша тоже впрягся вместе со всеми и потянул за канат. А вдали, над Манежной площадью, пылал тот же безумный закат с цветами психоделической вечеринки.

Москва исчезла, и Саша увидел себя спускающимся по лестнице куда-то вниз. Рядом было много людей, и он совершенно четко понял, что вот этот благообразный мужчина в военной гимнастерке, — его отец, а эти девчонки в длинных платьях — его сестры. Они спустились в подвал и их поставили к стенке, и бородатый мужик в кожанке и с револьвером зачитал какой-то короткий текст. Отец только успел спросить: «Что?» И раздались выстрелы.

Картинка снова сменилась, и Саша увидел себя сидящем перед пылающим костром. Только вместо дров на нем были сложены окровавленные части трупов. Огонь был неестественно ярким на фоне полной тьмы, а чей-то голос рядом говорил, что императрица и наследник плохо горят, и не факт, что это царица, ее, видимо, спутали, и теперь вместо нее горит ее служанка. И голос этот звучал глухо и низко, как из глубин преисподней.

Костер исчез, и Саша увидел себя сидящем на камне на склоне горы в окружении целой гряды лесистых гор, и голос утратил инфернальность и начал читать стихи, которые Саша тут же счел гениальными:

И только проснувшись вспомнил, кто автор.

Первым порывом было записать стихотворение, но у постели сидел очередной незнакомец. Саша поднялся на локте и сел на кровати, опершись на спинку.

— Как вам спалось, Александр Александрович? — спросил визитер.

Одет он был по-военному в мундир с погонами и двумя рядами пуговиц. У него было немного вытянутое лицо, крупный нос, пышные усы, лысина с остатками волос и ямочка на подбородке. Глаза, впрочем, смотрели скорее заботливо, чем строго.

— Отвратительно! — честно признался Саша.

И его взгляд упал на пузырек с «Лауданумом», блюдце и ложечку.

— Сны ужасные, — пояснил он. — особенно в конце. Видимо, действие лекарства. Я должен вас помнить?

— Я Григорий Федорович Гогель, ваш гувернер.

— А! Генерал-майор?

— Да. Вы меня помните?

— Нет. Мне Никса рассказывал.

Саша повернул «Лауданум» этикеткой к гувернеру.

— Григорий Федорович, не знаете, что это?

— Лекарство, — улыбнулся Гогель. — Моя жена иногда принимает, от бессонницы выписывают, от нервов, от болей.

— А из чего его делают?

Гувернер пожал плечами.

— Я не аптекарь, Александр Александрович.

Рядом с подсвечником и «Лауданумом» на тумбочке у кровати лежали листы ватмана, ножницы и возникло несколько книг. Сверху лежал нетолстый том под названием «Восшествие на престол императора Николая Первого». Автор: барон Корф. В книге была записочка: «Must read!»

Под Корфом имелся французско-русский словарь и томик Беранже, который тоже не обошелся без записки тем же почерком, но, на этот раз на русском: «Читай, предатель!»

— Гм… — сказал Саша.

— Давайте, не с чтения начнем, Александр Александрович, — попросил Гогель.

— Это от Никсы.

— Все равно, даже, если от Николая Александровича.

— Конечно, конечно.

Саша вздохнул, слез с кровати и отправился в уборную. Гогель проводил его до двери сортира. Эта навязчивая опека начинала раздражать.

На завтрак подали бульон с булочками. Саша удивился, но быстро решил, что в этом что-то есть. Гувернер завтракал вместе с ним.

— Вы тоже воевали, Григорий Федорович? — спросил Саша. — Как и Зиновьев?

— Да, — кивнул Гогель.

— Русско-турецкая война? Крымская?

— Усмирение Польши. Осада Варшавы.

— Понятно. Польское восстание.

— Мятеж, — уточнил Гогель.

— Да, да. Мятеж, конечно. Они же не победили. Какой по счету? В разговоре с Зиновьевым я перепутал две русско-турецкие войны. А польский восстаний было едва ли меньше. Это которое? Не Костюшко?

— Нет, Александр Александрович, Костюшко был еще при Екатерине Великой.

— Ужас! Похоже историю мне нужно учить сначала.

Итак, перед ним сидел очередной защитник российских интересов на не совсем российских территориях. Что-то вроде командира танковой бригады во время введения войск в Чехословакию в 1968-м, ну, или Гиркина-Стрелкова в ДНР, ну, или офицера ВДВ во время братской помощи Казахстану в 2022-м.

Все-таки с Зиновьевым — участником праведной русско-турецкой войны — было больше точек соприкосновения. В результате одной из таких войн образовалась Болгария — единственная страна Восточной Европы, где нам не плюют вслед.

Саша представил, что его отдали на воспитание Гиркину-Стрелкову, и ему стало не по себе. Ладно, не будем драматизировать. Товарищ Стрелков в юности увлекался идеалам белого движения и даже писал эмоциональные стихи по то, как красиво умрет за Россию. Интересно, насколько господину Гогелю близок сей имперский романтизм?

Кофе Саша пил молча, размышляя о том, где у гувернера может быть кнопка.

— Григорий Федорович, а вы в юности стихов не писали? — наконец, спросил Саша.

— Нет. А, почему вы так решили?

— Просто, напомнили мне одного человека… Мне надо несколько писем написать. Могу я сейчас этим заняться?

— Да, конечно. Кому?

— Я обязан отчитываться перед вами в том, с кем веду переписку? — спросил Саша.

— Да, Александр Александрович.

— Хорошо. Письмо номер один. Никсе.

И Саша отодвинул чашку из-под кофе на край стола, взял лист бумаги и карандаш.

— Александр Александрович, — сказал Гогель, — письма карандашом не пишут. Это крайне невежливо.

— Ладно, — вздохнул Саша.

И взял перо и чернильницу.

С огромным трудом вывел: «Привет, Никса!» Без клякс, слава Богу, обошлось, но от пера шли мелкие чернильные брызги.

— «Привет» — это не принято, — прокомментировал Гогель. — И после «т» ставится «ер».

— Твердый знак? — переспросил Саша.

— Да.

— Хорошо, как мне лучше к моему брату обратиться?

— «Милый Николай», «Любезный Николай Александрович», «Милый любезный брат».

Саша скомкал начатое письмо и взял новый лист бумаги. Вывел:

Гогель прочитал, но не придрался.

Подумал и расставил маленькие твердые знаки после всех согласных на концах слов.

Показал Гогелю.

— Нормально?

— Лучше подписаться «Твой Саша».

Саша добавил «Твой».

— С лакеем можно послать?

— Да.

— У Никсы где-то тут комнаты?

— Не совсем. Он в Сосновом доме. Отсюда минут пять пешком.

— У Никсы отдельная дача?

— Да, Александр Александрович.

— Круто! — восхитился Саша.

Письмо Никсе отправилось с призванным колокольчиком Митей, от которого, вроде, больше не пахло. Или привык?

И Саша принялся за следующее письмо.

«Уважаемый Илья Андреевич!» — начал он.

— Лучше написать «Любезный Илья Андреевич», — прокомментировал Гогель.

Саша скомкал лист и с досадой бросил его в мусорное ведро.

— А кто этот Илья Андреевич? — поинтересовался гувернер.

— Фармацевт из Петергофской аптеки, — объяснил Саша.

— Александр Александрович вам не по статусу ему писать.

— Не думаю, что Петра Первого останавливали такие мелочи, — заметил Саша. — Да и Екатерина Вторая не считала, что ей не по статусу переписываться с каким-то там Вольтером!

— Они могли себе позволить, а вам пока следует соблюдать этикет.

— Сословия — зло! — изрек Саша.

— Сословия — каркас общества. Без них не будет ничего, кроме хаоса.

Саша поморщился.

— И, что делать, если мне нужен этот человек?

— Я могу написать.

— Хорошо, — кивнул Саша. — И придвинул Гогелю чистый лист.

— Зачем вам смертельная доза? — испугался Гогель.

— Ну, уж конечно не за тем, чтобы наложить на себя руки! Просто хочу контролировать ситуацию. Кстати, вашей супруге тоже будет полезно об этом знать.

— Ладно, — вздохнул гувернер.

— продолжил Саша.

Григорий Федорович кивнул.

Саша просмотрел написанное. Красивый четкий почерк с нажимом. И ни одной кляксы. Более того, Гогель как-то обходился даже без чернильных брызг.

— Да, — прокомментировал Саша. — Мне совершенно необходима пара семестров чистописания. Можно будет это устроить?

— Можно, — усмехнулся гувернер.

Гогель взглянул с некоторым удивлением, но все записал.

— Все! — сказал Саша. — Тоже можно с лакеем отправить? Здесь недалеко.

Тут очень вовремя вернулся Митька с запиской от Никсы.

— О! — прокомментировал Саша. — Кажется, я уже оказал одну услугу российской монархии.

— Что там? — спросил Гогель.

— Письмо от Николая. Не уверен, что я могу его вам показать без разрешения цесаревича.

— Ладно, не надо, — смирился гувернер.

Гогель сложил письмо и вручил лакею, не снабдив его ни конвертом, ни адресом.

— Это хозяину аптеки в Петергофе, — сказал он.

— В Петергофе только одна аптека? — спросил Саша.

— Да, это же маленький город.

— Я знаю, где это, — кивнул слуга.

Митька ушел, и Саша начал диктовать третье письмо. На этот раз к продавцу микроскопов, адрес которого он раздобыл у аптекаря. Саша просил прислать подробный прайс-лист.

Гогель посоветовал термин «каталог», и Саша согласился.

— Зачем вам микроскоп, Александр Александрович? — спросил Гогель.

— Интересно, — сказал Саша. — У Петра Алексеевича, насколько я знаю, был.

Последнее письмо решили отправить по почте, и гувернер обещал этим заняться.

— Еще? — спросил Гогель.

— Последнее мне точно придется писать самому, — сказал Саша. — Ибо к папá. Причем, он взял с меня слово хранить его содержимое в тайне. Так что и показать не смогу. Как мне прилично к нему обращаться? Государь?

— «Любезный папá» или «Бесценный папа».

— Спасибо! А как подписаться?

— «Ваш верный сын», например.

— Понятно. Но это надолго. Роман в письмах страниц на сто. Апология моей жизни плюс записка про то, как нам перестроить Россию, в одном флаконе. Так что мне надо собраться с мыслями.

— Хорошо, — кивнул Гогель.

— И еще мне нужна ваша помощь. У меня есть пара идей…

Саша взял очередной лист бумаги, нарисовал на нем карандашом шариковую ручку в разрезе и надписал: «Идея № 1».

— Вот смотрите, Григорий Федорович. Вот это контейнер для чернил. Пластмасс ведь нет, как я понимаю?

— Я не знаю, что это, — вздохнул Гогель.

— Ничего обойдемся. За неимением пластмассы можно использовать сталь, стекло или каучук.

И Саша надписал список возможных материалов.

— Вот это наконечник, — продолжил он. — Его лучше сделать стальным, а внутри него должен быть маленький стальной шарик. Мы надавливаем на шарик, проводя линию по бумаге, он чуть-чуть уходит вверх, в наконечник, поворачивается и окрашивается чернилами. И от ручки появляется след. Просто ведь, правда?

— Пожалуй, только чернила будут вытекать.

— Совершенно верно. Поэтому их надо загустить. Чем не знаю. Может быть, сажи добавить, может быть, воска, может быть, жира. В общем, надо поэкспериментировать. То есть мне нужен человек, или группа людей, или предприятие, которые этим займутся. Что это за люди? Стекольщики? Оружейники? Производители чернил? Купцы? Промышленники? Ремесленники? Вот, к кому обратиться?

— Я выясню, Александр Александрович. Видимо, нужна привилегия на изобретение.

— Патент?

— У нас называется «привилегия».

— Это понятно. Но долго. К тому же идей у всех, как грязи. Мне бы хотелось опытный образец, чтобы продемонстрировать, что это работает. Есть у вас выходы на таких людей?

— Английский клуб.

— Может быть. Что бы я без вас делал!

— И государь, — заметил Гогель.

— Хорошо. Только не говорите ему, что я сумасшедший.

— Вы не похожи на сумасшедшего, Александр Александрович.

— Это радует, — усмехнулся Саша. — Классно бы было такую ручку сделать, а то гусиное перо — это, конечно, очень романтично, но совершенно ужасно!

Гувернер хмыкнул.

— И еще один вопрос, — сказал Саша. — Григорий Федорович, здесь есть библиотека?

— Конечно.

— Покажете?

— Пойдемте!

— Далеко?

— Около версты.

Спокойным шагом дошли минут за пятнадцать и оказались перед двухэтажным строением совершенно эльфийской архитектуры. Высокая крыша, балкончик, высокие окна и арочки, обрамленные неким белым кружевом. Ковка что ли? Саша был совершенно уверен, что из камня этого сделать нельзя. Даже полоток готической церкви «Сен Шапель» в Париже казался куда грубее.

И тогда он совершенно четко понял, что американцы полные лохи. Ну, зачем они изобретали из головы и строили зачем-то декорации для Лориэна во «Властелине колец»? Вот же! Приезжай — и снимай! Явный дворец Галадриэли!

— Не узнаете коттедж? — спросил Гогель.

— Нет. Я его не помню. Здесь живет королева эльфов?

Гувернер помрачнел.

— Не воспринимайте все так всерьез, Григорий Федорович, — сказал Саша. — Я прекрасно понимаю, что это дворец кого-то из моих родственников. Но, исходя из архитектуры, трудно же предположить других хозяев, кроме короля Оберона и королевы Титании. Хотя, хотя… Может быть, еще фея Моргана или королева Медб.

— Королева Медб?

— Не знаете? Это из ирландского эпоса. Древняя королева, воительница и колдунья. Ее обычно изображают на резном деревянном троне, с копьями и щитом, а перед ней на треножнике что-то дымится. Так чей это на самом деле дворец?

— Это дворец-коттедж вашего покойного деда государя Николая Павловича и его супруги Александры Федоровны, вашей бабушки.

— С ума сойти! Совершенно не бьется с образом! Я ожидал от деда скорее чего-то тяжеловесно-классического, чем псевдоготики.

— Это он строил для государыни.

— Бабушка жива?

— Да. Но она сейчас в Ницце.

— Там красиво, — улыбнулся Саша. — Но очень жарко. Полдень. Юг. Midi[13].

Внутри дворец оказался еще более эльфийским, чем снаружи.

Готические потолки, готические люстры из кованого кружева, готическая резная мебель и камины с изящнейшими белыми изразцами, а в окнах — цветные витражи. Лестница — сказочное чудо с тоненькими балясинами. Стены, с нарисованными окнами готического храма, светильник на тяжелой цепи.

— Боже мой, кто это строил? — восхитился Саша. — Глава выколоть, голову отрубить, и чтобы нигде больше!

— Фермерский дворец вас так не восхищал, — заметил гувернер.

— А что там интересного? Классика, как классика. Скукотища! А здесь! Собор-вокзал, что в Кельне, тихо курит в сторонке.

— Почему «Собор-вокзал»?

— Потому что прямо у его подножия железнодорожная станция.

— Вы там были, Александр Александрович?

— Неважно. Возможно кто-то рассказывал. Даже Нотр-Дам отдыхает, несмотря на реставрацию шпиля Виолле-ле-Дюком. Я понимаю, что Собор Парижской Богоматери и храм Волхвов аутентичнее, но здесь такая феерия!

— Александр Александрович, а что за Виолле-ле-Дюк?

— Парижский архитектор и реставратор, Григорий Федорович.

Библиотека была выдержана в красных тонах. Всю стену напротив входа занимали книжные шкафы с резной деревянной отделкой в виде стрельчатых арок. Жаль только, что с непрозрачными дверцами.

— Вы здесь ориентируетесь? — спросил Саша. — Мне нужен какой-нибудь медицинский справочник или энциклопедия.

— Есть энциклопедический словарь, — сказал Гогель. — Вот здесь!

Саша открыл рекомендованный шкаф. Словарь имел кожаные переплеты с золотыми надписями и толстенные тома числом тридцать с хвостиком. Из длиннющего названия Саша понял ровно четыре слова: «Universal», «Lexikon», «encyclopādisches» и «Künst». А также тот печальный факт, что словарь на немецком.

— «Но всё же мы не привыкли отступать!» — процитировал Саша — Григорий Федорович, вы знаете немецкий?

— Да, немного.

— Знаем мы ваше немного. Судя по тому, как Зиновьев немного знает французский. Значит, как только я скажу «пас», вы мне поможете.

Буква «L» была в 17-м томе.