Царь царей...

XII

Часов около четырех дня караван тронулся в дальнейший путь. Длина его укоротилась значительно: наученные опытом путешественники держались близко друг от друга; под рукой у каждого приготовлены были револьверы.

Лошади шли беспокойно, так как Свирид Онуфриевич ни за что не хотел бросить шкуру медведя и приторочил ее позади седла… То и дело то в голове, то в хвосте каравана раздавалось вдруг конское всхрапывание; лошадь испуганно вздергивала вверх морду, шарахалась и давала козла; мгновенно вся вереница лошадей проделывала то же, затем все успокаивалось и продолжало двигаться дальше.

Ни дороги, ни тропки не было и следа; казалось, нога человеческая не забиралась никогда в полутьму вековых дебрей, куда смело углублялись путешественники. Лес молчал, как молчит всегда тайга; только величавый гул, словно дальний прибой океана, слышали путешественники где-то высоко-высоко над собой.

— Ветер, кажется, порядочный, — заметил, прислушиваясь, Михаил Степанович.

— А внизу ничего, совсем тихо, — отозвался Свирид Онуфриевич.

— Здесь вечная тишь, — сказал Михаил Степанович, — и вечная красота, — добавил он, глядя на ели и пихты, убравшие бархат темно-зеленых платьев своих светлыми, весенними кружевами из молодых побегов.

Охотник воспользовался расширившимся расстоянием между деревьями и поравнялся с Михаилом Степановичем.

— Слушайте, — тихо проговорил он, наклоняясь к уху того. — Вы знаете меня, я не трус, но куда мы едем?

— Как куда? — удивился Михаил Степанович. — Вам же известно: к северной части Байкала!

— А сколько туда верст?

Михаил Степанович поднял вверх плечи:

— Не знаю. Верст пятьсот, восемьсот, вероятно. Но что нам до них? Нужно исследовать путь — вопрос только в этом!

— И вы уверены, что мы сделаем эти восемьсот верст?

— Разумеется. Месяц-другой времени, и мы будем на месте.

Свирид Онуфриевич покрутил усы, затем мотнул головой.

— Нет, — убежденно произнес он. — Я знаю толк в лесах, видал много их, но эти — мое почтение! Продраться сквозь них пешком, может быть, и возможно будет, но проехать — нет! Чудо, что мы еще едем до сих пор! Помните, что на сотни верст нет жилья кругом и, заблудись мы…

Свирид Онуфриевич не договорил.

— С нами компас, — возразил Михаил Степанович, — заблудиться мы не можем, а…

— Я вот к чему веду речь, — перебил охотник. — Мы с вами и пешком отсюда выберемся, а вот они, — он кивнул головой на ехавших позади, — младенцы наши, с ними что делать?

— Что с вами, Свирид Онуфриевич? — сказал Михаил Степанович, с удивлением взглянув на охотника. — С чего вы вдруг в такую зловещность впали?

— Вот с чего! — охотник указал рукой вперед. — Вглядитесь хорошенько в лесок, да помозгуйте, — к тому же придете. В этом лесу погулять, побродить денек, два — очень хорошо, но резать напрямик через него восемьсот верст — это подвиг!

— Это обязанность… — тихо, но горячо произнес Михаил Степанович. — Мы должны узнать и раскрыть все, что могла оставить по себе эта загадочная личность!

Свирид Онуфриевич крепко почесал затылок.

— Думал, что хоть у него в голове все дома, а он тоже с бзиком! — с досадой проговорил он, осаживая коня и усиленно принимаясь пыхтеть трубкой.

Местность, между тем, становилась все изрытее и видимо подымалась в гору. Лес редел. Но напрасно ученые бросали по сторонам внимательные взгляды в надежде открыть что-нибудь важное: ни камней, ни скал с надписями не попадалось.

Подъем становился все круче; скоро лошади уже с трудом карабкались вверх, неся легших на самые шеи их всадников, и то и дело срывались ногами.

— Еще полчаса — и будем на небе! — с усмешкой сказал Свирид Онуфриевич.

— Я буду там значительно раньше! — сипло выговорил палеонтолог, багровый, как закат перед ветром. — Эта проклятая лука пробьет меня насквозь!

Но жизнь Павла. Андреевича, вероятно, была еще нужна для земли: подъем наконец кончился, и ученый выпрямился и вздохнул свободнее.

Лес остался внизу, на половине горы. Казавшиеся снизу безгранично высокими вершины гигантских кедров находились теперь далеко-далеко под стременами путешественников. Везде внизу, куда, ни обращались глаза, расстилалось темно-зеленое море; на нем вставали синеватые бугры — вершины кедров.

На просторе поднебесья дул сильный ветер; солнце заходило, и алый щит его уже коснулся горизонта безграничного зеленого океана и погружался в него больше и больше.

Полюбовавшись видом и дав немного вздохнуть запыхавшимся лошадям, караван двинулся дальше; путь преграждали казавшиеся неприступными скалы из красного известняка. Отвесная стена их, как бы охваченная пожаром, ярко вырезывалась на бледно-бирюзовом небе. Лошади шли по промытой дождями ложбинке.

Сплошная издали стена но приближении к ней оказалась изборожденной глубокими и довольно широкими расселинами; бесчисленные острые зубцы усеивали ее. Кругом не росло ни куста, ни деревца.

У скалы Михаил Степанович остановился: его поразили неумолчные тихие звуки, слышавшиеся везде от скал. Они были все мокрые: всюду сочилась и капала с камней вода, производя подобие какой-то своеобразной мелодии. Михаил Степанович сверил направление лежавшей впереди расселины с компасом и смело направил коня в нее.

Сразу охватил полумрак и особенная сырая свежесть; ехать можно было только по одному и то с осмотрительностью, так как то ногам, то голове угрожали каменные выступы и с той и с другой стороны. В одном месте громадный камень, отделившийся, вероятно, от вершины какой-нибудь скалы, заклинил сверху расселину, образовав как бы низкий туннель под собой. Михаил Степанович спешился и, исследовав проход, вернулся и ввел в него лошадь; примеру его последовал весь караван.

Подземный коридор, словно черная труба со вставленным на верхнем конце светло-голубым стеклом, тянулся сажень пятнадцать. С потолка росили холодные капли. Шаги отдавались гулко; подъем шел круто в гору и вдруг кончился; путешественники, мокрые, как после дождя, очутились на свободе и стали садиться на коней.

Михаил Степанович, успевший уже взъехать на пригорок впереди, вдруг рванул назад повода и осадил лошадь почти на задние ноги. То же проделал и подъехавший к нему рысью Свирид Онуфриевич.

Крутой обрыв, на котором очутились они, вставал саженей на десять над узкой горной котловиной, сдавленной рамой, как бы выкованной титанами из черных базальтовых скал. Среди нее зыбилась какая-то темная поверхность.

— Что это, никак вода? — с изумлением проговорил Сви-рид Онуфриевич.

— Божье озеро, — ответил Михаил Степанович, не сводя глаз с него. — В Сибири так зовут горные озера!

Долго любоваться видом путешественникам не пришлось: быстро темнело, и проводник и Свирид Онуфриевич заторопили спуститься скорей на ночлег с горы.

Отыскался сравнительно отлогий спуск, и через несколько минут на берегу озера закипела деятельная разгрузка лошадей и устройство бивака.

Антон, между прочим занимавший при экспедиции должность старшего повара, подошел к Михаилу Степановичу и заявил ему, что кроме сухого хлеба есть ничего не придется.

— Почему? — удивился молодой этнолог. — Ведь мясо есть у нас. Неужто ты выкинул медвежатину?

— У татарина она, и не притрагивался я к ней! — с брезгливым видом ответил старик. — А только на чем жарить-то ее?

Михаил Степанович невольно оглянулся: кругом не было ни травинки.

— Вот так штука! — протянул он. — Ну что ж, ограничимся сегодня консервами.

— И татарина консервами кормить? Ему ведь пуд их стравить надо!

Недовольный тон старика вызвал улыбку на лице Михаила Степановича.

— Что ж поделать: пуд, так пуд дай!

— Дозвольте медвежатину ему отдать: он ведь Махмуд, все съест?

— Да ведь она сырая!

— Для него-то и лучше. Он на ней верхом всю дорогу ехал. «Теперь, говорит, вкусный говядина будет. На говядине, говорить, всегда сперва посидеть надо». Пущай и жрет!

Михаил Степанович согласился.

Но отсутствие жаркого к ужину было не так важно, как отсутствие костров. Путешественники скоро почувствовали всю ценность последних.

— Однако, холодновато! — заметил после ужина Иван Яковлевич, кутаясь в бурку.

Палеонтолог надел шубу и сталь приискивать место, где бы улечься поудобнее. Ступив несколько шагов, он охнул и остановился.

— Я теперь вполне представляю себе, что такое была пытка на кобыле в средние века! — недовольным тоном заявил он. — Эта окаянная верховая езда решительно то же самое: чуть не разорвало от нее пополам!

Смеха сердитое заявление это ни в ком не вызвало. Все чувствовали себя сильно утомленными.

Павел Андреевич принялся за поиски приюта. Почва была неровная; земли или песка не было ни пылинки; лагерь путешественников располагался на голом граните. Павел Андреевич примостился наконец в ложбине, но, полежав минут пять на камнях, начал ворочаться, наконец встал и, бормоча про себя что-то сердитое, перешел дальше, чтоб вскоре проделать все сызнова.

— Медведь-то наш берлогу себе ищет! — заметил вполголоса Свирид Онуфриевич, следивший за движением палеонтолога с равнодушием истого охотника, привыкшего к разным неудобствам. Неизменная трубка дымилась в зубах его, и от особенно сильных затяжек табак разгорался вспышками и то и дело освещал густые усы и нос Свирида Ону-фриевича.

По бокам охотника обозначались в темноте силуэты Михаила Степановича и Ивана Яковлевича.

Немного поодаль чуть маячили фигуры слуг.

— Ведь не хотел ничего теплого с собой брать, — сказал Михаил Степанович, кивая на палеонтолога. — Насилу уговорил его! А вы, Иван Яковлевич, как себя чувствуете?

Старый ученый сидел, глубоко задумавшись.

— Ничего, ничего… — встрепенувшись, ответил он. — Устал немного, но это вздор! Что за удивительная ночь, господа: как необычайно ярки звезды здесь! Что за воздух! Я прямо опьянел от него!

— Высоко очень забрались, — проговорил Свирид Онуф-риевич, — под облаками, я думаю, сидим!

— Нет, выше их, — возразил Михаил Степанович, которому от утомления было не до поэзии. — Я очень жалею, что мы так задержались на том привале: уснуть здесь, очевидно, не будет никакой возможности!

— Это кому как! — сплюнув, сказал охотник. — Мне на медвежьей шкуре будет отлично.

— Утром непременно исследуем все окрестные скалы, заявил Иван Яковлевич, — здесь, несомненно, должны оказаться надписи!

К разговаривавшим приближалась какая-то фигура, оказавшаяся татарином.

— Что тебе, Едигей? — спросил Михаил Степанович.

— Спать ходи: так сидишь, замерзнешь совсем; моя постель делал, большой постель: на всех хватит!

— Что ты говоришь?

Михаил Степанович обрадовался.

— Где, из чего ты ее устроил?

— Из коней строил, — ходи спать!

Недоумевающие путешественники поднялись и отправились за татарином посмотреть на его изобретение. Шагах в сорока в стороне он отыскал ровную площадку, связал на ней лошадям ноги и, повалив их в два ряда, оставил между спинами их узкий проход.

— Ай да Едигей! Умница! — радостно воскликнул Михаил Степанович. — Вот уж никогда в голову не пришло бы так устроиться!

Довольный общим одобрением татарин слегка проржал от избытка удовольствия.

— А как это озеро называется? — спросил его Иван Яковлевич, устраиваясь с помощью Антона между теплыми лошадиными спинами. — Ты знаешь его?

— Не знай… совсем не знай… Тигир-гол это… — с явным почтением к произносимому слову ответил татарин.

— «Небесное озеро», — перевел слова его старый ученый.

— Однако, довольно сносно здесь!.. Спокойной ночи, господа!

— Спокойной ночи! — послышалось выше и ниже его, и все попрятались с головами под всякого рода покрывала, наваленные сверху на бока лошадей.