Царь царей...

IX

Нетерпение разбудило Михаила Степановича; еще до рассвета он торопливо взглянул на часы и, не надев сапог, не умывшись, принялся будить товарищей.

Старый ученый, спавший сладким сном младенца, поднялся сразу. Свирид Онуфриевич долго зевал и потягивался, при чем не раз величал себя свиньей и идиотом за сообщение об этой «проклятой» надписи, из-за которой мешают отоспаться порядочным людям. Добудиться палеонтолога оказалось невозможным. На все оклики Михаила Степановича и встряхивания за плечо он отвечал мычанием, отмахиванием сквозь сон и наконец стал лягаться, что при размерах его ног являлось небезопасным.

Свирид Онуфриевич наконец заинтересовался поединком между Михаилом Степановичем и Павлом Андреевичем и сел.

— Эдакий бегемотище! — говорил он, глядя на похрапывавшего, несмотря ни на что, палеонтолога. — Носорог допотопный, плюсквамперфекта ихтиозаврический!… Спит ведь, а! Да водой его окатите хорошенько! — крикнул наконец он, потеряв терпение, и, вскочив, схватил со стола стакан, зачерпнул воды из кувшина и разом опрокинул его на лицо палеонтолога.

Тот фукнул как морж, завозился и поднялся на своем ложе.

— Что, что такое? — еще в полусне пролепетал он, проводя по лицу руками.

— Да вставайте скорей: уходим все! — крикнул, тормоша его, Свирид Онуфриевич. — Последнее средство должны были употребить, чтоб добудиться вас, невозможный человек!

Кряхтя и ворча, принялся палеонтолог за одевание.

Наскоро подкрепившись холодной закуской и захватив в карманы по паре бутербродов, ученые двинулись в поход.

Енисей еще весь скрывался в белесоватой полосе тумана. Закрытый скалами влажно-холодный берег спал, и только середина неба видела солнце и розовела, ясная как улыбка. Подъем на скалы был утомительный; скоро поеживавшимся сначала от холода путникам стало жарко.

Свирид Онуфриевич бодро шел впереди, предшествуемый собакой. Но напрасно несколько раз верный своему долгу Кузька делал стойки над дичью: охотник схватывался, правда, за ружье, но затем проходил мимо.

— Кузька, иси! — отвечал он на приглашения пса. — Сегодня, брат, мы науке служим!

— Так он ваш брат?.. — ядовито заметил отдувавшийся от лазанья по камням палеонтолог. — Я и не знал, что вы в таком близком родстве! И почему, скажите пожалуйста, вы с русской собакой всегда по-французски разговариваете?

Свирид Онуфриевич, не отвечая на вылазки палеонтолога, с видом победителя продолжал идти мерным шагом опытного пешехода. Часа через полтора он остановился и театрально вытянул вперед руку.

— Вот! — произнес он. — Получайте и помните обо мне! как говорил король Лир.

— И тут соврал! — пробормотал Павел Андреевич.

Впереди, на груде наваленных в беспорядке камней лежала, подавляя их своей громадностью, чудовищная, странной формы черная глыба: словно невероятных размеров допотопная черепаха залегла наверху и, притаясь, глядела на молча созерцавших ее пигмеев-людей. На одном из боков ее неясно виднелись какие-то полустертые временем знаки.

— Они, они! Те же самые! — крикнул Михаил Степанович, бросаясь бежать вперед.

Взбираться на огромные камни оказалось возможным, только подсаживая друг друга. Поминутно обрываясь, царапая об острые выступы руки, раздирая платье, компания достигла наконец подножия скалы-черепахи и принялась изучать ее.

Громадные знаки когда-то высеченной надписи шли только по двум сторонам глыбы; южная и восточная части камня истрескались и осыпались; с западной стороны выступало несколько остатков от двух сильно изъеденных временем строк, с северной же знаки сохранились почти полностью.

Иван Яковлевич с карандашом и книжкой в руках несколько раз обошел вокруг загадочного памятника, напряженно вглядываясь в малейшую царапину на нем.

— Начала и конца, кажется, нет… — стараясь сдержать волнение, проговорил наконец он. — Но это нам наш неизвестный оставил ее, несомненно он!

— Вы прочли уже? Что написано? — с жадным вниманием спросил Михаил Степанович, ни на шаг не отстававший от старого ученого.

— Нет-с, еще! — ответил тот, занося в записную книжку надпись. — Погодите-с.

Проверив записанное, Иван Яковлевич отошел к самому обрыву и, усевшись на камне, погрузился в чтение.

Отдохнувший палеонтолог принялся тем временем за поиски пещер и животных остатков. Отверстий между наваленными друг на друга глыбами чернело кругом множество, но сколько ни заглядывал в них Павел Андреевич, — все они не удовлетворяли его.

— Хоть бы что-нибудь на мою долю! — как бы жалуясь, проговорил он, прекратив наконец поиски. — А еще уверяли, что все пещеры в Сибири полны ископаемыми! — с укором обратился он к Михаилу Степановичу.

Иван Яковлевич встал с места, и все поспешили к нему.

— «Рука Аздомайи бледным камнем покрыла Великую Воду и двое… окаменели в ночь… Здесь положили их… путь на солнце…» — выразительно прочел Иван Яковлевич.

— Ура! — в неистовом восторге крикнул Михаил Степанович, высоко подбросив вверх свою фуражку. — Мы на следу! Честь и слава вам! — добавил он, бросаясь к охотнику и обнимая его. — Молодец, Свирид Онуфриевич!

— Да… — проговорил со счастливой улыбкой на лице старый ученый, — это великое открытие и мы им обязаны всецело вам, дорогой коллега!

Он с чувством пожал руку растерявшемуся от таких приветствий охотнику. Круглое лицо последнего раскраснелось от удовольствия еще ярче; толстый нос залоснился и стал совсем фиолетовым. Павел Андреевич послал ему воздушный поцелуй.

— Теперь обсудим надпись, господа! — заговорил Иван Яковлевич. — Великая Вода — несомненно, Енисей.

Михаил Степанович невольно оглянулся назад. Красавица-река виднелась как на ладони. Словно громадная цветная карта с выпуклыми горами и лесами развертывалась далеко внизу под ногами их; вверх и вниз по ней изгибались широкие синие дуги реки, озаренной солнцем.

— А какая же она в те времена была! — промолвил молодой ученый.

— Именно — Великая Вода, — подтвердил палеонтолог, — и настоящее имя ей — море.

— Бледный камень, конечно — лед, продолжал Иван Яковлевич. — И окаменевшими наш неизвестный называет замерзших людей. Это ясно!

— Но, значит, он не знал раньше льда, если называет его так, как зовут его теперь тропические дикари, в первый раз попадающие в нашу широту! — заметил Михаил Степанович.

— Но ведь он ехал раньше на санях? — вмешался Павел Андреевич.

— Совершенно верно! — подхватил старый ученый. — Но вы упускаете из вида, господа, глубокую древность той эпохи: люди, несомненно, знали хорошо все явления природы, но не выработали еще особых названий им. Все древние языки чрезвычайно бедны и чем старше они, тем беднее.

— Но что же за переворот тогда произошел в здешних краях? Пальмы сменились льдом… На памяти истории таких переворотов тут не было… — сказал Михаил Степанович.

— На памяти истории, но не геологии! — произнес палеонтолог. — Насколько известно, в так называемые ледниковые эпохи и было именно два или три таких перехода от тепла к холоду.

— Вы относите, таким образом, надпись к одной из ледниковых эпох? — спросил Иван Яковлевич.

— Никоим образом, — ответил Павел Андреевич, — так как в те времена человек не мог быть грамотным!

— Почему вы так в этом уверены?

— Да потому, что в эпоху плиоцена, непосредственно предшествовавшую ледниковым, не найдено даже следа человека, и развиться так быстро он не мог ни в каком случае!

— Это еще не доказательство, — возразил Михаил Степанович. — Следов могли не найти, а все-таки они могут существовать в толще земли. Разве нет примеров у нас перед глазами, когда по какому-нибудь выкопанному камню мы вдруг узнаем о существовании в древности совершенно неведомого до тех пор народа?

— Браво! — произнес Иван Яковлевич. — Что вы на это скажете, Павел Андреевич?

Палеонтолог пожал плечами.

— Что сказать? Против общих гипотез возражать нельзя!

— А это гипотеза? — старый ученый несколько раз указал пальцем на источенный временем камень. — Сколько эпох мог простоять он здесь?

— Д-да… — протянул палеонтолог, — камень, конечно, остаток первобытной скалы, но надпись! Кто докажет, что она сделана, именно — в ледниковую, что ли, эпоху, а не позже?

— Это должны определить мы, — ответил Иван Яковлевич. — Какому геологическому периоду принадлежит она, я, конечно, не знаю, но что она из древнейших древнейшая — ручаюсь!

— Дайте мне хоть какой-нибудь нанос на ней, все, что хотите, и у нас, быть может, найдется ключ к разгадке! — воскликнул палеонтолог.

— Будем, в таком случае, искать! — с энергией сказал Иван Яковлевич, направляясь к одному из подобий пещер.

— Ищите все, господа, и все, что найдете, несите сюда. Кирку бы надо, лопату. Сборный пункт здесь.

Вся компания разбрелась на поиски. Прошло часа два, и внизу, приблизительно у середины горы, раздался крик.

Иван Яковлевич первый услыхал его и в испуге, вообразив, что кто-то упал, отскочил от глыбы, от которой он отбивал кремнем подозрительный нарост вроде окаменелого моллюска.

— Михаил Степанович? — крикнул он, бросив камень и озираясь. — Павел Андреевич! кто свалился? — И он бросился к краю обрыва.

Саженях в тридцати внизу на одном из уступов виднелась спина палеонтолога.

— Сюда! — долетел до Ивана Яковлевича взволнованный зов его. — Скорей ко мне!

Михаил Степанович как серна прыгал уже вниз с камня на камень. За ним торопливо спускался охотник. Иван Яковлевич, предоставленный своим силам, попробовал было сыскать удобное место для спуска, но везде ноги его далеко не доставали до ниже лежавших камней. Старый ученый сунул на грудь драгоценную книжку с записями, застегнулся на все пуговицы и, спустив ноги, с решительным видом заболтал ими в воздухе и покатился вниз на локтях и спине. Со следующего уступа он свалился уже плашмя и энергично продолжал разнообразить дальнейший спуск.

— Что? Находка? — на лету спросил Иван Яковлевич, скатываясь на животе с последних острых камней почти на спины стоявших на четвереньках спутников. Фуражка его осталась где-то в трещине; растрепанные белые волосы развевались, платье было истерзано.

— Да, — отозвался Михаил Степанович, усердно помогая палеонтологу разгребать руками крупнозернистый песок, из которого, выдаваясь фута на два, торчала какая-то бурая палка.

Старый ученый взглянул на нее и, забыв о своих ушибах, мгновенно принялся за ту же работу. Даже Кузька, долго следивший за удивительным для него поведением людей, быстро стал разгребать лапами красный песок, немилосердно швыряя его между задними ногами.

Палка выставлялась все больше и больше; наконец пришлось пустить в дело складные ножи, чтоб высвободить ее из плотно слежавшейся глины, сменившей песок.

— Что за штука? — с недоумением проговорил охотник.

— Да в ней, никак, зубы есть?

Возглас его остался без ответа.

Понемногу стал обрисовываться огромный, но будто птичий череп. Павел Андреевич осторожно вытащил наконец из земли находку. Странный, похожий на цветок ромашки, глаз из костяных пластинок уставился из огромной орбиты на нарушителей его покоя.

— Ichtyosaurus latifrons (ихтиозаврус латифронс)! — провозгласил весь красный от работы и волнения палеонтолог, подымая находку. — Широколобый ихтиозавр! — перевел он латинское название.

Все окружили его и стали рассматривать окаменелую кость. Павел Андреевич передал ее на руки Михаилу Степановичу, а сам принялся тщательно исследовать как сам песок, где отыскался череп, так и окрестные камни. Мало-помалу он взобрался опять на вершину горы. Больше всех изумлялся находке Свирид Онуфриевич.

— Нос-то совсем как у бекаса! — восклицал он, ощупывая его со всех сторон. — Только зубатый… И зубищи же: как у собаки!

— Д-да, бекасик, — заметил Михаил Степанович, ставя череп рядом с собой, — добрых шесть футов в одном носу только. Какова же вся-то длина зверя была?

— Футов до сорока! — ответил Иван Яковлевич. — В Англии в национальном музее я видел экземпляр в 22 фута, но эта голова гораздо больше.

— Что же это, птица была, что ли? — спросил Свирид Онуфриевич. — Только зубы откуда у нее тогда?

— Ихтиозавр — пресмыкающееся! Что же касается зубов, то они были в свое время и у всех птиц.

— О, о! — с изумлением воскликнул охотник, ударив ладонью по ляжке себя. — Лихо ж их батьке!

Наконец из-за скал показалась фигура Павла Андреевича. Всегда невозмутимо-насмешливого вида его не было и следа; на покрытом крупными каплями пота лице его играли бледные пятна.

Иван Яковлевич и Михаил Степанович повернулись к нему с безмолвным вопросом.

— Господа! — отрывисто произнес он, — я всей душой протестую как ученый против этого совершенно невероятного предположения, но, если вы докажете мне одну вещь, должен буду сказать вам, что неизвестный жил даже не в одну из ледниковых эпох, а бесконечно раньше — в юрский период! И знаете, что убедит меня?

— Что, что? Ихтиозавр? — посыпались вопросы.

Палеонтолог отрицательно качнул головой.

— Нет! Если докажете, что часть надписи на скале уничтожена не временем, а рудистами — двустворчатыми раковинами мелового периода: тогда будет ясно, что гора эта погружалась в море в следующий период, и раковины осаждались на ней. Рудисты жили там, где было сильное волнение и прибой волн: об этом говорят их чрезвычайной толщины раковины. Черепахообразная скала, очевидно, выдавалась вершиной над водой, так как на верхней части ее нет никаких следов рудистов. Затем море отступило, и раковины стали осыпаться и выветриваться. Северная сторона наиболее подвержена ветрам, и надпись на ней, так необычайно долго сохранявшаяся благодаря осадкам, могла очищаться мало-помалу и теперь яснее, чем на разбитой волнами западной.

— Значит, если на надписи мы найдем следы рудистов, то она может принадлежать юрскому периоду? — спросил Иван Яковлевич.

— Это сумасшествие, но я отвечу да! — сказал палеонтолог.

— Так за работу! — заявил Иван Яковлевич, пожимая руку палеонтолога.

Путешественники с большим трудом принялись опять вскарабкиваться наверх по скалам.

Достигнув заветной площадки, ученые бросились к черепахообразному камню и принялись ощупывать и осматривать каждый вершок его.

Свирид Онуфриевич уселся отдыхать на один из обломков и, дымя трубкой, стал созерцать действия товарищей.

— А ведь, ей Богу, полоумные! — громко проговорил наконец он. — Павел Андреевич, да вы языком-то полижите: коли тут море было, просолился может камень-то этот!

Задирания охотника остались без ответа; исследователи слишком были погружены в свое дело.

— Нет! — проговорил наконец палеонтолог, выпрямляясь и потирая утомленные долгим разглядываньем глаза свои. — Следов рудистов на камне нет, безусловно!

— А вот же остатки их, — воскликнул Михаил Степанович, подымая с земли куски сломанных раковин. — Здесь их миллионы! Камень осыпан кругом ими.

— Верно-с, — согласился Павел Андреевич, — но эти раковины, как и нос ихтиозавра, целые тысячелетия могли находиться тут и до появления надписи на этой скале. Дайте мне хоть один обломок раковины, прилипший к письменам, и я уверую, что она древнее их!

— Так что же вы полагаете? — спросил старый ученый.

— Только то, что ваш неизвестный жил не в юрский период, но когда именно — ответит будущее!