Бывшие. Назови цену, Дракон! (СИ)

Глава 5

Камень любит вставлять своё слово, когда ты больше всего занят сражением со смертью.

Гул, который до этого держал нас на низкой ноте, поднялся выше на полтона, как если бы кто-то провернул невидимую рукоять внутри стены. Руны по карнизам вспыхнули не ярче, а иначе: не ровным светом, а полосами, как годовые кольца на спиле дерева. В этих кольцах шевельнулось изображение, не картинка, не сон, а воспоминание, приложенное к камню.

— Сейчас не время, — прошипела я, удерживая ладонь на метке. Яд под ней стучал, как кулак в дверь. — Я занята.

Зал не спорил — он прокомментировал. Сухо, как старый мастер, который стукнет палкой по рамке: «смотри сюда». На полу, между кругами соли, по трещинам поползла тонкая серебристая дымка, и из неё, как из воды, всплыла сцена — резкая, обрезанная, но настолько живая, что я ощутила запах дождя, которого здесь не было.

«Где нитка тонка, там и рвётся», — сказал камень.

…Другой зал — не Обетов, а Советов, с теми же белыми солями в швах, но пахнущий не вечностью, а властью — смолой, дорогой кожей, вином, застывшим на кромке кубка.

Высокие окна затянуты туманом, за ними — мокрый город, крыши и крики. Он — ещё без короны, но уже с властью в голосе, в спине, в кулаке на столе. Я стою напротив. Между нами — тонкий, невидимый мостик, наша нить связи: я его чувствую сладковато-горьким тёплым привкусом на языке, как яблоко с дымом. У меня дрожат руки, но не от страха, от предчувствия. Он говорит, быстро, ровно:

— На меня идут. Через тебя. Хотят убить через нашу связь.

Мелькает второе движение, чужая рука, чужой след. Запах зелья, свежего и злого. У порога человек в шёлке, как положено слуге Совета, но над шёлком виднеется метка. У меня, даже в видении, холодеют губы: колдун.

— Кто? — спрашиваю я старая из видения, и слышу себя сейчас.

— Травят меня через тебя, — бросает он. Пальцы у него на столе двигаются: раз—два—пауза, раз—два—пауза — это уже знакомый мне рисунок. — Через тебя удобнее всего, ты ближе.

И я в прошлом понимаю, что именно сделали со мной тогда: маркировали, как метят животных. Вошь найдёт дорогу по волосу, а враг пойдёт по магической нити, как по лесенке. Это даже не изысканная магия — это грязная, практичная штука. Я в воспоминании обхватываю запястья, чтобы не тряслись. Он это видит, брови сдвигаются.

— Надо разорвать нашу связь, — говорит он. — Резать.

Слово, от которого хочется тошнить.

— Нет, — отвечаю я мгновенно и слышу себя сейчас: нет.

Те, кто связан магически, знают: разрез — крайняя мера. Можно потерять важную часть себя... Тьфу. Я пытаюсь предложить другой вариант — всё, что в магических училищах называли «длинной работой». Он слушает и качает головой.

Дверь за его спиной шевелится. Тень. Шаг — не охрана, а тот самый советник. Камень смазывает его лицо, я вижу только силуэт: тонкое плечо, длинная кисть, как у музыканта. Голос — мягкий, тягучий, с тем самым едва слышным «с» на конце слов, как у южан. И в этом шелестящем «сс» — знак: проклятая школа, где шипение вшивают в магические формулы. Я по коже помню эти связки. Я оборачиваюсь на звук и ощущаю, как наша нить натягивается: чужая рука пытается дергать мной как марионеткой.

— Хватит, — говорит Каэл и поднимается. Пальцы у него те, что столько раз держали меня за запястье уходят в воздух остриём, и одним махом, одним заклинанием, произнесенным через шепот, режут.

В миг я перестала быть его ведьмой, а он... моим драконом.

И меня накрывает боль, словно выдернули из груди сердце. В ушах звенящая тишина в груди. Я падаю на край стола, цепляюсь за него ногтями и только потом понимаю, что со мной произошло.

Он разжимает пальцы и не смотрит на меня. Выдыхает. И почти сразу все звуки мира возвращаются: дождь, голоса, шаги, шорох бумаги. Я в прошлом дышу и не чувствую его. Как будто отрезали руку.

Видение отключается так же резко, как включилось. Камень щёлкает и возвращает нам наш зал с солью, с треском, с Шипом под моей ладонью. Но запах дождя ещё держится в ноздрях и в груди всё ещё круглая первородная дыра.

— Зачем ты мне это показал, — говорю я залу, но отвечаю себе.

Где нитка тонка, там и рвётся, — повторяет камень.

— Не политико, — выговариваю я, ловя воздух между словами, — а магико. Я была твоей единственной слабостью и ты от меня так просто отказался.

Каэл молчит. Он тяжело дышит, кожа у него у виска влажная. Его глаза серые глядят на меня прямо. Не прячутся и не умоляют. Я знала правду, но не хотела её признавать таковой.

— Ты резал, чтобы спрятать меня, — произношу вслух. — Не корону...

Он чуть качает головой. Голос его низок, хрипловат:

— Корону тоже и меня. Но сначала тебя. Я чувствовал, что беда надвигается и не хотел, чтобы ты попала под огонь. Потому что я знал, что лучше ты будешь жива, но далеко от меня, чем умирала на моих руках.

И всё. Никаких украшений. Никакого: «прости». Никаких дешёвых «иначе бы тебя…».

Злость поднимается быстро горячая как спирт: вспыхивает, мгновенно уходит в нос и глаза. Я сжимаю зубы, так что скулы болезненно щёлкают.

— Ты мог сказать, — произношу почти спокойно. — Тогда. Что дело во мне. Что тебя обходят через меня. Я бы сама разрезала нашу связь. Сама.

— Не было времени, — отзывается он, и мне хочется его ударить. Хотя это тоже правда. В видении всё случилось быстро — быстрее, чем помнила я. — И ты бы не дала.

— Я бы решила лучше и остались вместе... Столько лет я жила без тебя в ожидании... что ты вернешься.

Он закрывает глаза, дыхание рвется, «Шип» под моей ладонью дергается, как связанный зверь, которого пора усыплять.

Я смотрю на трещины под ногами, где ещё блестит серый «дождь» — остаточное марево видения.

И вот что хуже всего: я понимаю, что он был прав тогда, и что я бы сделала так же, окажись я на его месте. Разрезала бы быстрее, чем успела бы сказать.

— И все равно мы сейчас вместе, — выдохнул он. — Жаль только в таких обстоятельствах.

Я протягиваю пальцы к ножу, обхватываю рукоять. Надо продолжать.