Бунт машин

XXII

— Да, мой старый Жюльен, — сказал Homo, — я отлично слышу: артиллерия. Пусть приезжает. Я расширю мою заградительную зону, и ядра будут не долетать. Что? Да нет же, я не убиваю никого; люди, которые попадут в заградительную зону, или попали уже в нее, находятся в состоянии «летаргии»: они видят, слышат, но почти не дышат, сердце их еле бьется, температура падает очень низко, и так как организм почти не работает, они могут неделями оставаться без пищи. Нет, старина, нет, я знаю теперь, в чем дело: мы жертвы рокового стечения обстоятельств. Не проклинай женщин, Жюльен, среди них есть святые. Она представила мне прекрасные, исчерпывающие доказательства искренности и любви — она остается со мной, она приговорила себя этим к смерти. Склонись перед ней. Вспоминай иногда обо мне с Гаминой. Это очень печально, но исхода нет… Благодарю, у тебя доброе сердце, но моя история наделала слишком много шуму, чтобы я мог рассчитывать на спасение… Держи меня в курсе всего происходящего. Вспомни, сколько людей пало в борьбе, даже не имея возможности дорого продать свою жизнь. Будь осторожен. До вечера, товарищ.

Окончив разговор, изобретатель подошел к аппарату и стал расширять парализующую зону. В это время появилась Гамина.

— У меня новость, — сообщил ей Homo, — осаждающие потерпели вчера поражение и собираются направить против нас пушки. Не дрожи так, батареи остановятся слишком далеко и картечь не будет долетать до нас. Мне надо только обеспечить нейтралитет со стороны жителей деревни, которую я также отрезал от всего остального мира. Я не сделал им никакого зла, они долго могут прожить, питаясь своими продуктами, я в состоянии позволить им даже время от времени возобновлять свои припасы, лишь бы они оставили меня в покое.

— Увы! — вздохнула девушка.

— В чем дело?

— У меня тоже новости. В деревне знают почти всю правду. Сегодня утром на почте получена телеграмма с описанием случившегося и почтальон поднял тревогу. В телеграмме упоминается мое имя. Крестьяне не знают еще, что ты остановил машины и сопротивляешься полиции, но они знают, что я знакома с «союзным секретарем». Их удивление и гнев безграничны. Они хотят принудить меня выдать тебя им на растерзание. Об этом меня предупредили Полина и Мария. Бонн расстроена; в другое время ее крики и жесты позабавили бы меня, но теперь я боюсь.

— Нам не везет, — грустно улыбнулся в ответ Homo, — корабль наш тонет. Остается только спасаться вплавь. Не дрожи же, я сейчас приостановлю обстрел.

Спустя некоторое время, заградительная зона расширилась и захватила деревню, оставив нетронутыми лишь дома Homo и Гамины.

Гамину охватил ужас при мысли о том, что кругом на протяжении нескольких десятков километров жизнь замерла во всех ее проявлениях: ни звука, ни крика… Это была полная картина смерти… Смерти? Гамина была молода, она любила, она не хотела умирать.

— Homo, — шепнула она, — любимый мой, а что если бы я попыталась спасти тебя?

Он вопросительно взглянул на нее.

— Да, спасти. Я еще не потеряла надежды. Ты доказал свое могущество, ты один удерживаешь на расстоянии всю эту массу людей. Ты можешь вести переговоры с ними, как равный с равными; я буду твоим послом. Я поеду к отцу; у него хорошие отношения с правительством, он не захочет потерять меня, я добуду тебе свободу.

Homo продолжал с удивлением глядеть на Гамину.

— Ты боишься, не хитрость ли это с моей стороны? Не хочу ли я бежать от тебя? Я умру, если ты умрешь, Homo! Умру вместе с тобой, если не сумею спасти тебя.

Она прибавила тише:

— Чем мы рискуем?

— Ничем, — согласился изобретатель. — Может быть, тебе и удастся совершить чудо. Но людская ненависть упорна…

— … Как и моя любовь!

Они поднялись и, обнявшись, пошли к домику Гамины, где Бонн, шофер, Полина и Мария судили и рядили о происшедшем. Увидев Homo, компаньонка пробормотала:

— Правда ли говорят, что это вы?..

— Да, мадам.

— Но тогда вы сам сатана? Никогда бы не подумала этого… Вы, с вашим неуклюжим видом…

— Благодарю вас.

— Я не то хотела сказать… Но это же ужасно. Мы вам ничего не сделали!

— Мадам, вы вернетесь в город.

Бонн задрожала.

— Пешком? — спросил шофер.

— В автомобиле! — отрезал Homo. — А сейчас уйдите все и оставьте меня во дворе на некоторое время одного. Мадемуазель Гамина может остаться.

Если бы Homo приказал им ползти на четвереньках, они бы повиновались. Все ушли. Через 20 минут он вызвал их обратно.

— Ваш автомобиль может двигаться свободно, — сказал молодой человек, — если же в дороге случится обычное повреждение, вы исправите его, как всегда. Выезжайте ровно в 15 часов и постарайтесь в час проехать 60 километров. При меньшей скорости проход, который я открою для вас в заградительной зоне, закроется раньше, чем вам удастся выбраться отсюда.

Шофер приложил руку к козырьку фуражки.

— Я остаюсь у вас завтракать, — продолжал Homo с улыбкой, — с вашего разрешения, мадам.

Зубы у Бонн стучали от страха. Завтрак был похож на похоронный обед. Каждый переживал свою драму. Пробило три часа.

— В добрый час, мадам. До свидания, Гамина.

— Прощай.

Компаньонка подскочила на месте от неожиданности обращения на «ты»; но молодой человек уже удалился.

Давно уже проехали они положенные 60 километров, а шофер все не решался убавить ход. Они проехали через местечко, где были встречены криками собравшейся толпы, приветствовавшей чудо: автомобиль, который двигался.

У всех явилась мысль, что «преступный отшельник», так называли обыватели Homo, наконец арестован.

В 18 часов автомобиль остановился у дома г. Брассер-д'Аффера. Бонн и Гамина поднялись в комнату отца, который уже собирался лечь, чувствуя себя совершенно больным. При виде дочери он просиял.

— Ты! — кричал он, обнимая ее, целуя, смеясь и плача. Он сразу выздоровел и только повторял прерывающимся голосом:

— Это ты!.. Вы… Я так боялся… Какое несчастье! Какое счастье! Итак, дело сделано? Они его одолели, наконец? Ах, несчастный, попадись он только мне! Расскажи мне все, моя красавица.

— Я с тем и приехала, — сказала Гамина, — садись сюда, вот так… Приготовься услышать ужасные вещи, но очень простые. Во-первых, осажденный совершенно здоров и может продержаться несколько лет в своей крепости; вам не удастся взять его живым. Во-вторых, моя судьба связана с ним. Мы любим друг друга. В третьих и в последних, спаси его, если ты хочешь, чтобы я осталась в живых.

Г. Брассер-д’Аффер выслушал все это, не пошевельнувшись. Затем, переменившись несколько раз в лице, он встал и прошелся большими шагами по комнате. Когда он, наконец, подошел к дочери, у него были совершенно безумные глаза.

— Повтори, что ты сказала, я, должно быть, плохо слышал!

Гамина повторила. Отец сделал жест, как будто хотел кого-то задушить. Вид его был ужасен.

— Прочь, — внезапно кинулся он к Бонн, — вы ужасная женщина! Вы ее укрывали!

И он разразился рыданиями, повторяя:

— Моя малютка не любит меня больше!

Гамина бросилась отцу на шею и тоже горько заплакала. Когда кризис прошел, они начали более спокойно обсуждать создавшееся положение. Внизу компаньонка слушала их голоса и считала часы.