Бунт машин

XIX

Два раза в день, в установленные часы, Homo отправлялся в таинственную комнату для переговоров с верным Жюльеном. Он называл это «принимать рапорт».

Однажды рапорт продолжался так долго, что Гамина начала беспокоиться. Не раз дрожала она от мысли, что в этом ужасном помещении может произойти несчастье.

Время шло… Беспокойство перешло в страх, и, не выдержав, девушка побежала к обвитому плющом домику. Дверь была полуоткрыта; Гамина вошла. Не найдя нигде Homo, она снова подумала о несчастьи. Она окликнула возлюбленного; ответа не было. Тогда Гамина сорвала со стены висевшее на ней резиновое одеяние, оделась, собралась с силами и вошла в кабинет…

— Homo, друг мой… Что случилось?

Изобретатель был там; он сидел сгорбившись около ящика, поддерживая голову рукой.

— Homo, — простонала испуганная Гамина, — Homo, это я, что с тобой?

Она не смела дотронуться до него, опасаясь непоправимого несчастья. Неужели он умер?… Наконец, Homo выпрямился. Она рассмеялась счастливым смехом, граничащим с безумием.

— Ха! ха! ха! Как ты меня испугал! Почему ты так долго не приходил? Ты спал?

Он медленно поднял к ней глаза.

— Да, — сказал он, — я спал, вот уже несколько недель. Теперь я проснулся.

Он говорил сухим, резким голосом. Гамина, еще под влиянием потрясения, глубоко вздохнула и на глазах ее показались слезы.

— Я спал, — повторил он, — теперь проснулся, понимаете?

Изумленная его тоном, Гамина отрицательно покачала головой.

— Я принял все всерьез, — пояснил молодой человек. — Какая неосторожность, какое безумие! Вы хорошо позабавились. Вы хорошая актриса! Поздравляю.

Гамина возмутилась.

— Что за тон, Homo, что за речи?.. Я ничего не понимаю!

— Лицемерка!.. Сколько фальши скрываешь ты под своей наивностью! Теперь я все знаю. Я простофиля, моя доверчивость сделала меня дураком. Вы же — лживая, злая женщина…

— Homo, да вы с ума сошли?

— Я сходил с ума; теперь я снова в здравом уме, но слишком поздно. Услышав ваше имя, я должен был бы быть осторожным: Гамина Брассер-д’Аффер. Ни сердца! Ни ума! Если бы вы поняли хоть сотую долю того, что происходило во мне, вы бы никогда меня не предали, не продали…

— Предала? — вскричала Гамина, — продала? Боже мой, он на самом деле сошел с ума!

— Ха ха! ха! — рассмеялся он, — вы отрицаете! Какая великолепная актриса! Каким адом был мой рай! Разве вы не сообщили обо мне вашему отцу!

Гамина побледнела.

— Боже мой, какое несчастье! Письмо мое дошло!

— Как, вы более не отрицаете? Да, письмо дошло.

— Выслушай меня, Homo… Я тебе не говорила об этом раньше, так как думала, что письмо пропало… Оно было написано и опущено в почтовый ящик в тот день, когда стали машины, до возникновения нашей дружбы. Слушай, клянусь тебе, что это правда, я собиралась бежать на почту и вытребовать назад письмо. Но так как поезда не ходили, то и я и шофер решили, что письмо не дойдет. Комедиантка? Я?! Разве для этого я приехала в деревню? Разве я знала, что встречу тебя здесь? Разве мои глаза, мой голос, все мое поведение не говорят тебе о моей искренности? Умоляю тебя, Homo, не сердись. Эта история с письмом меня ошеломила. Я поеду к отцу; он меня любит, выслушает меня; я попрошу его сжечь письмо и забыть о нем. Я найму лошадей, пойду пешком, если надо. Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за моей оплошности, я хочу, чтобы ты любил меня, я буду твоим адвокатом перед отцом, моя любовь вдохновит меня; отец поймет…

— Собираетесь ли вы так же защищать меня перед вашим женихом?

— Что это значит?

— Ну да, перед г. Трепидексом. Я сказал вам, что знаю все.

— Это ложь! Трепидекс не жених мне! Он президент «Клуба непосед», будущий «король» предполагаемой «Недели празднеств», на которой я, скрепя сердце, согласилась быть королевой. Вот уже во второй раз я слышу разговоры о моей свадьбе с Трепидексом; не понимаю, кто мог распустить эту сплетню. Я была равнодушна к нему, покидая город, но возненавижу его, если это он сам распространил подобные слухи. Кто говорил тебе про него?

— Трепидекс сообщил прессе ваше письмо и все газеты официально говорит о нем, как о женихе мадемуазель Брассер-д’Аффер.

— Мое письмо напечатано! — зарыдала Гамина. — Это ужасно! Это ужасно. Homo, ты, который можешь все, неужели ты не сумеешь понять женщины, принадлежавшей и принадлежащей только тебе? У меня нет ничего, кроме слез, в ответ на эту наглую ложь. Я никогда не была невестой этого паяца. Рви меня, режь меня, придумай какую хочешь пытку, я перенесу все с радостью, чтобы доказать тебе, что я свободна. О, если бы кто сказал мне утром, что произойдет, я бы не поверила. Я встала такая счастливая. Погода была такая чудесная. Снаружи ничто не изменилось, а здесь боль и мука. Мое письмо напечатано! Я схожу с ума. И ты сомневаешься в моей любви! Что сказать, что сделать, чтобы вернуть твою любовь и уважение? Если бы ты знал, как я страдаю!

Голос ее звучал так искренне, что нельзя было сомневаться в правдивости ее слов.

Homo понял это.

— Я верю тебе, — сказал он и заплакал. Было видно, как содрогалось его тело под резиновым плащом.

Когда он немного успокоился, он сказал:

— Я рассчитывал, что мне удастся воплотить в жизнь мои опыты, оставаясь неизвестным. Чтобы урок принес пользу, важно было заставить людей поверить, что машины действительно восстали и будут восставать всегда, когда хозяева станут злоупотреблять ими. Теперь все рухнуло, иллюзия рассеялась, чары нарушены, и я погиб. Невольно ты приговорила меня к смерти, движимая роком, который нельзя отвратить. А, впрочем, может быть так лучше! Я был слишком честолюбив! Я жил умом и хотел в то же время жить сердцем, это слишком много для одного человека. Я должен был бы удовлетвориться наслаждениями, доставляемыми мне моей работой. Домашний уют не для меня.

— Почему не для тебя, когда мы любим друг друга? — спросила Гамина.

— Потому, моя бедная малютка, что я умру скоро, потому что люди считают меня своим смертельным врагом, потому что они разъярены против меня и, если им удастся захватить меня живым, они предадут меня жестокой казни. Нельзя избежать столкновения между мной и людьми. Я не обвиняю и не упрекаю тебя. Но такова моя судьба!..

Гамина задрожала при мысли о его смерти и, чтобы не упасть, оперлась о стол.

— Тогда… — сказала она, — нам нужно бежать. Скорее! Это ужасно. Бежим!

— Куда? И как?

— Пусти ток. У меня автомобиль, мы можем уехать.

— Мы далеко не уедем. Нас скоро найдут и арестуют. Нет, я предпочитаю борьбу. Вот ирония судьбы: я так ненавидел войну, а теперь начну ее сам, хотя и знаю заранее, что гибель моя предрешена… Уезжай одна, Гамина, прощай. Я люблю тебя. Не забывай меня.

— Я не хочу, чтобы ты умер, — воскликнула несчастная девушка, — не хочу. Если же нельзя иначе, то мы умрем вместе. Я остаюсь!

— Нет, нет, уходи!

— Я остаюсь.

— Подумай о своем отце.

— О, это ужасно! Как думаешь ты бороться?

— Люди попробуют осадить дом. Они не знают, что их здесь ожидает. Борьба будет долгая, неслыханная, жестокая.

— Я остаюсь.

— Понимаешь ли ты, что значит любить отверженного? Тебе придется порвать со всем миром, ты будешь здесь, как в пустыне, как в могиле.

— Но с тобой! Я остаюсь.

Он подбежал к ней и страстно обнял ее.

— Я подлец, что уступаю тебе, — сказал он. — Ну, что ж! Будем любить друг друга, пока этому не помешает смерть.

— Наконец-то я снова нашла тебя, Homo. Будем любить друг друга вечно; смерть не разлучит нас, если мы умрем вместе.

Им казалось, что они видят друг друга преображенными, сияющими необычайной красотой. Время шло… Вдруг он вздрогнул.

— Черт побери, — воскликнул он, — что ты сделала, Гамина? Ты задела за рычажок и машины могут начать работать. Скорее восстановим положение! Завтра через Жюльена узнаем о последствиях твоей неосторожности. Ну, а теперь пора готовиться к битве. Скоро начнется осада крепости.