Будь моим гостем

2

Кип сел в кожаное кресло, уронил голову на руки и закрыл глаза, плотно обхватив пальцами виски. В мозгу билась одна-единственная мысль, которая все повторялась и повторялась: «Обезьяна — не человек». Он думал об этом так долго и упорно, что уже не был уверен в том, что должна была означать эта фраза. Но мысль помогала ему. Это было нечто, на чем можно было мысленно задержаться.

Держать глаза закрытыми было куда лучше, но он все еще продолжал слышать голоса. Затыкать пальцами уши, как он обнаружил, было бесполезно. Это ничуть не помогало. Он был уверен, что звуки не были обыкновенными механическими вибрациями, хотя он точно слышал их с помощью ушей. Звуки были стереофоническими и он мог точно установить их источник. Например, два голоса принадлежали тем, кто сидел у него на левом плече, но остальные два перемещались…

Кип выпрямился и сел ровно. Он был в глубоком ужасе.

Один из двух гнусных писклявых голосов теперь исходил из центральной части его легких. Другой находился в черепной коробке.

Раздался стук в дверь кладовой, а затем громкий вопль:

— Эй, Кип!

Это был Лебо, который ведал клюшками и мячами.

Кип оцепенело поднялся, подошел к двери и, не открывая ее, спросил:

— Что, Ирвинг?

— Здесь мистер Чейз. Говорит, ты обещал поработать с ним его клюшками сегодня утром.

— Витамины? — сказал голос в его груди. — Гром и молния, что такое витамины?

— Да ты знаешь, — ответил голос в его голове, — это такие химические штучки. Черт возьми, Альфи, постарайся быть чуть самостоятельнее, чтобы от тебя было больше пользы.

— Скажи ему, что я извиняюсь, — сказал Кип, — но не могу сделать этого. Немного перебрал, в голове гудит.

— Ладно уж. Эй, Кип!

— Чего?

— Ты не знаешь, кто налил всю эту краску вокруг кладовой?

— Ох, — сказал Кип.

Два голоса внутри него все еще спорили о витаминах и теперь существа, которые сидели на плече, присоединились к ним. Он мог видеть их краешком глаза.

— Это сделал я сам, Ирв. Я разберусь с этим делом. — Он поколебался, а затем открыл дверь.

Лебо посмотрел на него, и его унылое лицо прямо-таки засветилось от интереса и любопытства.

— Да-а, ты действительно выглядишь скверно. Тебе бы лучше обратиться к врачу.

— Думаю, что я так и сделаю. Послушай, Ирв, может быть, ты уладишь все с абонементными посетителями? А насчет краски… скажи Олафу, что я свяжусь с ним сегодня вечером или завтра утром. Хорошо?

— Конечно, Кип.

…По крайней мере, стало ясно — хотя он и не очень сомневался по поводу этого факта — что маленькие голубые человечки были видны и слышны только ему.

Дальше Кип решительно вернулся в ванную, смыл холодный пот со лба и уставился на двух маленьких человечков, которые все еще сидели у него на плече. У одного было длинное кувшинное рыло жулика, второй был пухлым и бесформенным. Они тоже уставились на него, и это было довольно трудно вынести.

— Кто вы? — обратился он к зеркалу в пустой комнате.

Они переглянулись.

— Думаешь, мы должны сказать ему? — спросил толстяк.

— Это будет вежливо, — сказал Кувшинное рыло. — Хотя, разумеется, он не настоящий.

Кип никак не мог закрыть рот. Нижняя челюсть просто не хотела становиться на место, и все тут. И пока он усиленно пытался ее заставить, из него вышел легкий голубой туман и превратился в двух человечков: одного — с вытянутой челюстью и жесткими усами, другого — приземистого, с овечьим лицом.

— Что это? Что это? — воскликнул Вытянутая челюсть.

— Разговаривает с нами, — объяснил бесформенный. — Хочет знать, кто мы такие.

Вытянутая челюсть выглядел оскорбленным.

— Но это же безобразие, — произнес он.

— Ну… почему бы и нет? — спросил Кувшинное рыло. — Итак, я — дон Нобилио Эрнандес Сан Хуан Филипп Сальвадор Гевара де Сервера-Сильва. А эти джентльмены — капитан Эфрам Гудньюз, майор Джоселин Бритт-Говард и доктор Альфред Р.О'Лири.

— Доктор медицины, дантист, — пропищал человечек с овечьим лицом.

— Здравствуйте, — глупо произнес Кип, а затем добавил: — Что это значит? Что вы делаете здесь, чего вы хотите? И что означает ваша фраза, что я не настоящий?

Вытянутая челюсть фыркнул.

— Мой дорогой друг, — начал он, — ты нам просто снишься.

— Я вам снюсь? — осторожно переспросил Кип.

— Совершенно верно. Вполне обычное дело, правда? Меня удивляет, что сон необычайно длинен, но это меня устраивает. Когда я засыпал — мне не стыдно в этом признаться — я был чертовски больным человеком. Чертовски больным.

— И я тоже, — вздохнул Кувшинное рыло. — Увы, мы уже далеко не так молоды, как прежде.

— Но я еще продержусь какое-то время, — сказал человечек с овечьим лицом. — Только нужно быть очень осторожным. Сердце, вы же знаете.

— Перекладина ударила меня, — сказал бесформенный человечек. — Это был сильнейший шторм, который я когда-либо видел. Удивляюсь, как это мы еще не пошли ко дну.

Кип посмотрел на них с ужасом. Прозрачное лицо майора Бритт-Говарда было все покрыто пятнами и грязью. На правом виске дона Нобилио, как раз над глазом, виднелась крошечная сморщенная дыра. А капитан Гудньюз, ужасно распухший, с отваливающейся кусками плотью…

— Какой сейчас год? — спросил Кип хрипло. — Не в вашем сне, а в реальности?

Все четверо тревожно переглянулись.

— Должно быть, девятый, — нехотя буркнул майор.

— Сейчас тысяча восемьсот шестьдесят седьмой год от Рождества Христова, — произнес дон Нобилио.

— Тысяча девятьсот двадцать первый, — сказал доктор О'Лири.

— Восемьдесят девятый, — ответил капитан Гудньюз.

Они сердито уставились друг на друга.

— Вы мертвы, — подытожил Кип. Ему не хотелось этого делать, но он не мог остановиться. Он обратился к майору. — Вы и доктор О'Лири умерли от болезней. Вы, дон Нобилио, были застрелены во сне. А вы, — он указал на капитана Гудньюза, — утонули.

Поднялась волна яростного протеста, причем доминировал голос майора Бритт-Говарда, который выкрикивал:

— Чепуха! Чепуха!

Затем он добавил:

— Я знал, что не стоило разговаривать с этим нищим. Начали спорить со сновидением, вот и получили то, что заслуживаем. Альфи, Эфрам, Билли — идемте отсюда.

Все четверо растаяли, превратившись в мерцающий голубой свет, который исчез в теле Кипа. Он слышал их голоса глубоко внутри себя. Они о чем-то сердито спорили.

Отношение Кипа к такой теме, как жизнь после смерти, было всегда жизнерадостно-прагматическим, как у человека, у которого еще очень большая и длинная жизнь впереди. Если это правда, то со временем он все выяснит на собственном опыте, если же нет — ну и плевать.

К некоторому удивлению Кипа, теперь эта идея вызывала в нем сильное отвращение. Его разум бросился от нее в сторону софистики: не было причин полагать, что его сознание правильно интерпретирует новую информацию, которую оно получает. Там, где Кип видел маленьких голубых духов, другой человек на его месте мог бы увидеть пурпурных жуков и услышать их мелодичное стрекотание. Трудно что-либо сказать наверняка.

Но это был чистейший идеализм Беркли, который можно использовать логически непротиворечиво для чего угодно. Например, чтобы опровергнуть существование бутерброда с ветчиной. Вдобавок, что гораздо хуже, эта теория нарушала закон экономии мышления — она вносила лишнюю сущность, вовсе не необходимую для объяснения наблюдаемых фактов. И, в конце концов, какие у него есть возражения против самой идеи духов?

То, что нет очевидных доказательств их существования? Да нет, едва ли. Кип с чувством какой-то странной неловкости осознал, что случаи освобождения духа от телесной оболочки так же хорошо описаны, как и случаи падения метеоритов. Их регистрировали, и сведения хранили — вот только информация эта проходила под грифом «Религиозные суеверия».

То, что это теоретически невозможно? Об этом ничего нельзя сказать до тех пор, пока не создана соответствующая теория.

Правда, предполагается, что духи обитают в заброшенных домах, а не в живых людях, хотя… Ага, вот оно что!

Кип поднялся с кушетки и стал слепо бродить по комнате, механически огибая стол.

Как он сразу не догадался! Вне всякого сомнения, человечество неоднократно сталкивалось со случаями обитания духов в людях. Существует весьма распространенное слово для этого.

Одержимость.

Предположим, что тело человека служит естественным жильем для призраков. А когда их видят плывущими в разрушенных зданиях, то это объясняется не тем, что им понравилось именно это место обитания, а тем, что им некуда было больше деваться! Что, если подобно тем четверым, с которыми столкнулся Кип, все связанные с землей духи — это те, кто не хотят отказываться от удовольствий телесного существования? Или даже совсем не способны признаться самим себе, что они мертвы… Ну какое еще объяснение можно придумать?

Такая гипотеза объясняет и то, почему духи, появляющиеся в зданиях, такие угрюмые и мрачные, а жильцы Кипа — ворчливые, но, в общем-то, добродушные существа…

Жильцы. Какое уютное, мирное слово! Жильцы, которые владеют им, как собственностью. Обладание (тут в голове сработал универсальный словарь Кипа, которым он так редко пользовался) — это «условие, обеспечивающее индивидууму такое право на собственность, при котором он может легально пользоваться ей, не давая к ней доступа никому, кроме особ, у которых есть точно такие же права на данную собственность…»

— Черт меня побери совсем! — воскликнул Кип.

Он не был свободным владельцем своего тела, он был имуществом! Если уж говорить совершенно точно, он представлял собой нечто вроде частного клуба для четырех престарелых джентльменов. Прелестное обиталище, все удобства: горячая кровь днем и ночью, воздушное кондиционирование, обеденный зал, наблюдательные пункты. Наверху — библиотека, используемая скорее как курилка, так как никто никогда там не читает. Гарантированная звукоизоляция, приятное соседство, выбор яств по заказу…

Интересно, есть ли у них договор об аренде? А еще интереснее — вне зависимости от того, есть он у них, или нет, каким образом Кип может их выселить?

Ладно. Как вообще можно выселить кого угодно? Обратившись к закону. Изгнание нечистой силы…

Но все зависит от того, о какой разновидности закона идет речь. В юриспруденции закон — это правило поведения или действия, обеспеченное насильственным применением санкций. Нет полицейского — нет закона.

Поэтому, прежде чем обратиться к закону, следует принять во внимание санкции. Каковы они в случае изгнания нечистой силы?

Очень просты, вспомнил Кип. Если процесс изгнания нечистой силы не срабатывал, то пораженную личность топили или сжигали заживо на костре. Это было эффективное, но экстремальное средство. Если жильцы не хотели уйти, сжигали дом!

Но существует и другая разновидность законов. Такие законы — по крайней мере, в этой вселенной — не могут быть отменены и не требуют санкций для своего поддержания. От них не сбежать, не укрыться. Это физические законы.

Кип был на дружеской ноге по крайней мере с дюжиной докторов, ни один из которых до сих пор не заработал на нем ни копейки. Он позвонил одному из них, блестящему молодому человеку по имени Латам, у которого был кабинет в западной части Лос-Анжелеса.

— Тебе заехали по башке мячиком от гольфа? — спросил Латам с искренним удивлением.

— Нет, со мной все в порядке. Я просто хочу провериться. И, понимаешь, я тут, в некотором роде, спешу. Можно ли приехать сегодня утром? Проверить обмен веществ, сделать рентген и все такое прочее?

— Когда ты ел в последний раз?

— Вчера около одиннадцати вечера.

— Хорошо. Если хочешь проверить обмен веществ, нужно ждать до одиннадцати часов утра. Не делай никаких упражнений, и ничего не пей и не ешь, пока не пройдешь процедуры. Приходи в пол-одиннадцатого, мы сначала проделаем другие анализы. Как насчет ленча после обследования?

Кип повесил трубку и набрал другой номер.

Майкл Витал, низенький мужчина с брюшком, обладатель нервных бровей и неугасимой улыбки, был предан гольфу, в который он играл из рук вон плохо, и акустике, в которой был очень силен. Кип провел большую часть утра в его лаборатории в Вествуде, рассматривая все, и задавая вопросы, и стараясь попасть под любые (не смертельные) волны инфразвукового и ультразвукового диапазона частот, известные человеку.

В инфразвуковом излучении он сначала почувствовал депрессию, затем по очереди — радость, агрессивное безумие и сонливость, а «на закуску» он стал любвеобильным, как норка. Последнее чувство некстати постигло его, когда мимо проходила некрасивая ассистентка Витала. Кип с трудом сдержал свои порывы: впрочем, ассистентка давно привыкла к дружелюбным насмешкам и не обижалась. Ультразвук — тот, который Витал разрешил ему испытать на себе — не вызвал у Кипа никаких особых ощущений. И ни один из них, ни инфразвук, ни ультразвук, никак не повлиял на маленьких голубых человечков, чьи голоса непрерывно жужжали у него в груди.

— И это все, что вообще бывает?

— Это все, что я могу тебе показать, — сказал Витал, — за исключением нескольких частот, которые могут поджечь тебя или случайно сгустить твои мозги… ну, в общем, произвести слегка нежелательное действие. Я опробовал их на себе, и посмотри на меня теперь!

— Ну что ж, — протянул Кип, — спасибо, Майк.

Витал положил свою ладонь на руку Кипа.

— Кип, к чему тебе это все? Ты же пришел сюда не потому, что интересуешься моей работой.

— Неужели по мне это было заметно?

— Кип, знаешь ли ты, что я сказал тебе пять минут тому назад? Я сказал тебе следующее: «Катушки резонатора наматываются на сердечник из нежного пластинчатого сыра». А ты ответил: «Да-да, я понимаю».

Кип ухмыльнулся.

— Ах, ты, платяная вошь!

— Точно. И ты хорошо знаешь, что я не использую в своих работах сыр, он не дает правильного случайного соотношения. Никакого сыра, даже плавленого. Вместо плавленого сыра в качестве смазки лучше взять пастеризованный крем для обуви… Эй, Кип, улыбнись. Это шутка! Ну ладно. Итак, сколько времени я потратил, показывая тебе лабораторию, потому что ты мой друг и попросил меня об этом? Два часа. Для чего, Кип?

Кип заколебался.

— Если я скажу тебе правду, — ответил он, — ты даже не сочтешь меня сумасшедшим. Ты решишь, что я тебя разыгрывал, да только получилось не смешно. Извини, Майк.

Он ушел из лаборатории, чувствуя себя так, словно роста в нем осталось не больше трех футов.

Тестирование обмена веществ дало нормальные результаты; коленный рефлекс оказался в норме, то же самое было и в остальных случаях. Кип чувствовал себя подавленным. Он почему-то надеялся на то, что проверка обмена веществ что-нибудь выявит. Ведь если его визитеры ведут паразитический образ жизни, его организм должен сжигать больше энергии, чем ему требуется.

Латам сделал Кипу флюорографию и просветил рентгеном со всех сторон. Это не причинило ни малейших хлопот голубым человечкам.

Латам, как оказалось, полагал, что каждый доктор медицины должен хотя бы отчасти владеть методиками психоанализа и задавать пациенту глубокомысленные наводящие вопросы.

— Кип, что ты будешь делать, если обнаружишь, что серьезно заболел?

— Не знаю. Слушай, Эл, ты знаешь кого-нибудь, кто может сделать энцефалограмму?

— Зачем? Что, по-твоему, она должна показать?

Кип вздохнул.

— Вероятнее всего, ничего.

Он заплатил и ушел, еле вырвавшись из под взгляда Латама, в котором горел огонек энтузиаста-психоаналитика: «Ляг-расслабься-и-расскажи-мне-все». Было уже около полудня. Кип так проголодался, что уже практически не мог сосредоточиться мыслями ни на чем, кроме еды. Поэтому он направился в сторону Олимпика и зашел в первый же ресторан, который попался ему по дороге. К сожалению, ресторан был сплошь декорирован зеркалами абрикосового оттенка, которые больше бы подошли для спальни с кроватью под балдахином.

Это означало, что здесь подают салат Уолдорф и отбивные на ножке в бумажных оборочках, затем следует желе с морковными кубиками внутри. Это также означало, что если Кип не будет изо всех сил следить за тем, чтобы не глянуть в зеркало, ему придется питаться в компании четырех духов, которые теперь опять расселись на его плечах, причмокивая и высматривая официанток.

Но как только его заказ принесли, они все снова скрылись внутри. Кип ел осторожно, прислушиваясь к их голосам, раздающимся внутри.

— Ужасная еда, — (это был голос майора). — Эти американцы совсем не умеют готовить. Я не хотел вас обидеть, джентльмены, я все еще немного нервничаю. Этот парень вел себя просто непристойно, говоря такие вещи нам в лицо! Парня, говорящего такие вещи, нужно хорошенько отхлестать!

— Из этого следует вывод, — вступил более спокойный и более утомленный голос дона Нобилио, — что вы предлагаете нам поискать другого хозяина?

Кип расплескал кофе.

— Нет, — ответил майор с отвращением, но убежденно. — Если бы мы могли выбирать — тогда, разумеется, да. Но поскольку нам придется положиться на волю случая — нет.

— Я не понимаю, почему… — начал доктор О'Лири.

— Мы и не ожидали, что вы поймете, Альфи. Вы не видели того, что видели мы. О, я не отрицаю, существует много мест, куда можно перебраться хоть завтра, если мы захотим сменить квартиру. Я жил в некоторых. Я говорю тебе, Альфи, нам чертовски повезло с этим парнем, когда предыдущий скончался. Чертовски повезло, несмотря на все эти последние неприятности, которые он нам устроил. Возможно, ты думаешь, что это было чересчур, но я уверяю тебя, что бывает и хуже. Нет, никогда нельзя получить то, что хочешь. Обычно приходиться мириться с тем, что есть, до тех пор, пока не найдешь что-либо более или менее подходящее. Но если сделал неправильный выбор, то все рушится и приходиться начинать поиски заново. Верно, Билли?

— Да, я всегда так это понимал. Но если мы все соглашаемся с тем, что мы хотим остаться…

Прислушиваясь, Кип позабыл жевать. А когда смысл того, о чем говорил майор, дошел до него, он позабыл слушать. «…приходится мириться с тем, что есть…» Значит, это ОНИ мирятся с НИМ?!

Он совершенно потерял нить разговора, потом на какой-то миг ухватил ее опять.

— …говорю вам, ничего нельзя утаить от Комитета. Проклятые проныры, которые повсюду суют свой нос! Скорее всего, они уже все знают. Никогда нельзя предугадать, какое они примут решение. Но вот что я предлагаю: выяснить, что за всем этим кроется! Даже если для этого придется пойти в эти ужасные меблирашки, где всегда толпа… как бишь они называются?.. кажется, Нэнси Леберт…

«Нэнси!»

Кипа вдруг почувствовал себя виноватым. Он посмотрел на часы, выругался, вскочил с места и направился к телефону.

Пожалуйста, можете назвать это чистейшей воды эгоизмом. Весь день он не думал ни о чем другом, кроме как о своих заботах. Длинные телефонные гудки долго и мучительно пульсировали у него в ухе, и наконец были прерваны щелчком.

— Привет, кто это? — голос миссис Леберт звучал истеричнее, чем обычно.

— Это Кип Морган, миссис Леберт. Я хотел поговорить с вами о…

— Где она? Что вы с ней сделали?!!

— С кем, с Нэнси? Разве она не пришла домой…

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду! Да как вам такое в голову пришло: придти в мой дом, не сказать ни единого слова и увести ее? Что с вами происходит?! Почему вы не можете оставить Нэнси в покое?

— Миссис Леберт…

— Она не хочет, чтобы вы увивались вокруг нее! Она совершенно счастлива здесь со мной. Почему вы не хотите осознать этого?!

— Миссис Леберт, когда это случилось? Я не видел Нэнси со вчерашнего…

— Вы прекрасно знаете, когда это случилось. Прямо сейчас! Несколько минут тому назад! Я вышла в кухню на одну секундочку, а когда я вернулась, ее уже не было! Как вы можете стоять там и делать вид…

— Миссис Леберт…

— Мне безумно вредно так волноваться, но это вас не беспокоит…

— Миссис Леберт, пожалуйста, выслушайте меня. Разве она не могла просто выйти на минуту?

— Нет, потому что я искала ее в холле, а потом сразу выглянула в окно — оно как раз над подъездом — и я не увидела, чтобы она выходила! — В ее голосе зазвучали еще более резкие нотки. — Нэнси рассказала мне о вашем отвратительном поведении, мистер Морган. Она мне все всегда рассказывает! Может, вы об этом не догадывались? Или вы сейчас же вернете ее домой, или я вынуждена буду обратиться в полицию!

Она повесила трубку.

Кип в растерянности уставился на телефон. Анжелика была вчера права, конечно. И, если признать ее правоту, то звонок миссис Леберт в полицию был бы, возможно, самым лучшим выходом в сложившейся ситуации. Если, конечно, можно рассчитывать, что она это сделает. Хотя это как раз было очень сомнительно. Человек, способный обвинять Кипа в том, что он увел Нэнси, и в то же самое время говорить, что Нэнси не могла покинуть дом незамеченной…

Кстати сказать, какова действительно разгадка этого происшествия?

Чем больше Кип думал над этим, тем меньше все это ему нравилось. Он как-то не очень мог себе представить, что Нэнси выпрыгнула из окна во внутренний двор или спустилась в подвал, чтобы перерезать себе горло, но в принципе такой возможности нельзя было исключать. Скорее всего, она прячется от какой-то воображаемой опасности. Или же впала в меланхолию и бродит по комнатам — а, может, сидит на крыше…

Официантки не было видно. Кассир разговаривал с человеком в жакете из легкой полосатой ткани и даже не повернулся к Кипу. Выведенный из себя, Кип бросил деньги на прилавок и вышел из заведения, чуть не сбив с ног пухлого подростка, который, надо полагать, размышлял о чем-то слишком возвышенном, чтобы смотреть под ноги.

Дом находился на 15 — ой улице в Санта-Моника. Кип никогда не бывал там и не знал окрестностей. Номеров домов, как обычно, не было видно, поэтому он припарковал машину, вылез и пошел искать дом.

В третьем дворе, куда он зашел, под чахлым кустом сидела Нэнси Леберт, скрестив ноги.

Пока Кип направлялся к ней, она не двигалась. Он не мог сказать, смотрела она на него или мимо него. Вспомнив кассира и толстого мальчишку в ресторане, Кип внезапно похолодел. А что, если это не совпадение? Что, если она не видит его? Если никто его не видит?

— Нэнси, — неуверенно позвал он.

Ее голова чуть-чуть повернулась: к нему, или просто так? Нэнси как будто была удивлена.

— А, конечно, — сказала она. — Ты тоже мертв, Кип.

Она поднялась.

— Я рада, что убила тебя, Кип, — произнесла она доверительно. — Теперь мы можем всегда быть вместе, да?

Жильцы Кипа жужжали внутри него. Он попытался не обращать на них внимания.

— Ты не убила меня, я живой, — ответил он Нэнси.

— Э, нет. Если бы ты был живой, ты не смог бы видеть меня. Живые не могут видеть мертвых, Кип. Мама меня не видит.

По улице мимо двора шли какие-то подростки. Они говорили все одновременно: чистые сопрано и ломающиеся баски. Кип посмотрел на них, затем на Нэнси.

— Послушай, твоя мать волнуется за тебя. Пойдем, скажем ей, что с тобой все в порядке.

Он положил ладонь на ее руку жестом убеждения.

Она вывернулась и отступила назад.

— Значит, ты еще не догадываешься. Хочешь, чтобы я тебе показала, Кип? Смотри.

Нэнси стала пятиться по лужайке к выходу со двора, продолжая смотреть на него. Она ступила на тротуар прямо перед первой группой подростков.

Девушка и два парня шли рядом. Девушка повернулась, разговаривая с кем-то, кто шел позади нее. В это время парень, который шел посредине, толкнул второго паренька. Они стали бороться, потеряли равновесие и рухнули в канаву. В следующее мгновение позади них тоже завязалась суматоха: на тротуар влетел высокий парень, за которым гнались две девушки. Они пытались отнять у него сумочку, которую он старался открыть на бегу. Раздались вопли, а затем вся эта гурьба перебежала на другую сторону улицы. Нэнси не двинулась с места.

Ну что ж, ничего сверхъестественного не произошло. Простое совпадение. Или все-таки…

— Видел? — спросила Нэнси.

— Ты не невидимка, — сказал ей Кип. — Они не заметили тебя, но это случилось потому, что они все смотрели в другую сторону.

Нэнси кивнула.

— Вот так же было и с мамой, — произнесла она.

По его спине прокатилась ледяная волна. Все это, понял Кип, было лишь вопросом терминологии. Вещь, которая полностью прозрачна, — невидима. Как, например, окно, не отражающее свет и не дающее бликов. Но вещь, которая хорошо замаскирована, тоже невидима — как, например, насекомое, притворившееся веточкой, или пятнистый олененок в пятнах света и тени. А вещь, на которую просто никто никогда не смотрит…

А как насчет ощущения, которое возникало у него довольно часто, когда он был ребенком — обычно в темных уединенных местах, хотя иногда и в самый разгар дня. Ощущения, что он не должен поворачивать головы, иначе случится нечто поистине ужасное?

По улице, направляясь в их сторону, шел мужчина. Он шагал быстро и размашисто, и размахивал портфелем на ходу. Мужчина двигался несколько неуклюже, потому что повернул голову так, как будто присматривался к домам на противоположной стороне улицы.

Кип стал у него на дороге.

— Извините, — сказал он.

Мужчина шагал, напевая себе под нос. В тот момент, когда он проходил мимо Кипа, он резко наклонил голову, а затем метнулся вправо, наклоняясь к чему-то, что тускло блестело на тротуаре: гладкий кусочек металлической фольги. Он отбросил фольгу, выпрямился — все это было проделано на ходу — и направился дальше. Он не дотронулся до Кипа и не посмотрел на него. Очередное совпадение?

Какое-то мгновение Кип тяжело дышал, ничего не говоря. Нэнси наблюдала за ним, устремив на него неподвижный взгляд желтых глаз, с неподвижной выжидающей улыбкой на лице. Кип взял ее за руку.

— Идем, — сказал он.

Толпа на авеню чудесным образом разделилась, чтобы они могли пройти. Люди отворачивались от них, как раз в этот момент заинтересовавшись чем-то в другой стороне. Люди разглядывали небо или упорно смотрели себе под ноги. В аптеке группа девушек позади фонтана сомкнулась тесным кружком, чтобы пошептаться. Покупателей заботили только товары. Продавец табачных изделий проверял свои записи.

Мужчина, стоявший возле стойки с телефонным справочником резко отвернулся и отошел прочь, когда Кип подошел и положил руку на открытую книгу. Кип нашел нужные номера и вошел в телефонную кабинку. Нэнси ожидала его снаружи все с тем же взглядом и с той же замороженной улыбкой.

Телефон полицейского отделения не отвечал.

То же самое и с пожарным отделением.

Телефонный оператор не отвечал.

Кип повесил трубку и сел, уставившись сквозь стену телефонной кабинки. Он думал о людях, которые исчезли — внезапно, полностью, навсегда. Амброз Бирс, Бенджамин Батурст, судья Крейтер… Неужели они провели остаток своей жизни, бродя среди отвернувшихся лиц, пытаясь докричаться через бездну молчания, умоляя, заливаясь слезами, вознося молитвы, пытаясь писать отчаянные письма, которые, как они догадывались, не будут вручены?

Был еще один номер, который он боялся набирать. Но все же он набрал его твердой рукой.

Телефон в кабинете Анжелики не отвечал.

…Но через какое-то мгновение до него дошло, что с этим номером соединение должно было идти через телефонный коммутатор, — так же, как и в остальных случаях. Его немножко била дрожь, когда он набирал домашний номер Анжелики. Конечно, не было причин полагать, что в это время она окажется дома, но…

— Алло? Алло?

— Анжелика!

— Кип! — Ее голос прервался. — Ох, Кип! Я была так… Ты сейчас где? Ты дома?

— Нет. Я звоню из телефонной кабинки. В Санта-Моника. Послушай…

Тонкая рука, крадучись, потянулась к телефону и попыталась отвести трубку от его уха. Опустошенное лицо Нэнси заглядывало в телефонную кабинку.

— Не разговаривай с ней! — сказала Нэнси настойчиво. — Она не имеет права!

Кип отвел в сторону ее руку и опять приложил трубку к уху.

— …не слышат меня, как будто меня просто нет! Я звонила тебе, но никто не отвечал. Кип, постарайся поверить мне, это не шутка…

— Я знаю, — сказал он. — Со мной случилось то же самое. — Послушай, ко мне добираться ближе. Могли бы мы встретиться у меня через полчаса?

— Да, но… Да.

— Я не разыгрываю тебя, — произнес Кип напряженно. — И ты не сошла с ума. Это произошло с нами обоими в действительности. И с Нэнси Леберт тоже. Я все объясню, когда увидимся. Хорошо?

— Хорошо. До встречи… Кип!

— Да.

— Ничего. Я уже в порядке. До свиданья.

Кип обнаружил, что он все еще сжимает запястье Нэнси — достаточно сильно, чтобы причинить боль. Когда он отпустил руку девушки, она другой рукой стала механически растирать запястье. Больше она не сделала никакого движения, и слишком яркая, слишком самоуверенная улыбка так и не исчезла с ее лица.

Но Кип едва ли замечал Нэнси. Он пытался вспомнить кое-что, о чем говорили голубые человечки не так давно. Тогда он не обращал внимания на их разговоры, поэтому теперь он вспомнил только одно слово. Но этого было достаточно. Это единственное слово было…

Карантин!