Бро

Глава 3

Глава 3.

Пятница, 15 апреля. Вечер

Приозерный, улица Ленина

Алена Зимина жила с мамой на углу Профсоюзной и Гоголя, ходила в смену на АТС, а у меня… то есть, у Марлена, ночевала раза два или три в неделю. Разумеется, будущая теща товарища Осокина регулярно ныла на тему «Хочу внуков!», а его вероятная супруга вела разъяснительную работу.

Дескать, встречаться и заводить семью — вещи разные. Успею я еще нанянькаться, хлебну материнского счастья. Пока же твоей дочери всего двадцать два! Ей погулять хочется, и вообще…

В общем, сегодня я сплю один. А томный вечер — самое подходящее время для раздумий. В том числе, тяжких.

Неделя скоро, как я тут. В первый день, помню, рвался назад, к Марине, к Интернету, к имбирному рафу, а нынче угомонился. Конечно, скучаю. Бывает, тоскую. Но здешнее время ласково баюкает меня, приучая к реалу образца 67-го года. И я помаленьку привыкаю…

А вот тайны не оставляют меня в покое, зудят и зудят, как надоедливые мухи. Вот, например, временной поток, в который я окунулся здесь… Он тот же самый, что плескал в будущем? Назовем его первым или базовым. Вроде бы, тот же… Я как рассуждал?

Если бы, скажем, мою тушку забросило в прошлое с помощью какой-нибудь хронокамеры, то это обязательно скорректирует реальность — и от базового ответвится второй временной поток. Но ведь в тутошнем мире ничего не поменялось — никаких перемещений тел, никаких двойников! Следовательно, и парадоксов — йок. Подумаешь, сознание переместилось, душа перелетная…

Впрочем, меня сей въедливый вопрос занимал мало. Больше всего я терзался другим. Почему я? И причем тут Марлен? Понятно, что мое «Я» угодило в его несчастную башку, но почему?! Чем его башка отличается, скажем, от лысой головешки Коняхина? В чем тут секрет?

Может, существует-таки некое пересечение наших с Марленом судеб? На лицо мы с ним как инь-янь. Он — темный, а я — светлый. И отцы у нас разные. Марлен — Денисович, а я — Евгеньевич.

Правда, Аленка упомянула интересную деталь: ее «Марик» рос без отца, как и я. Более того, мать Марлена умерла или погибла, когда сыну едва исполнилось четыре годика. Было это в сорок третьем.

Но и моя мама скончалась в девяносто восьмом, не дожив до моего четвертого дня рождения! Совпадение? Или след?

И я безотцовщина, и Марлен… И его, и меня воспитывали дед с бабой. Кста-ати…

— Вот же ж дурак… — поразился я.

Старики, у которых жил Осокин, оба померли. Но мои-то живы! И прописаны они на той же улице, что и Марлен. Только здесь Центр, хватает домов в два этажа, полно цивилизации, даже настоящий небоскреб торчит — кирпичная пятиэтажка, а дед Семен с бабой Аней живут в Заречье, где сплошь частный сектор. Огороды, коровы, пустобрехи на привязи…

«Схожу!» — решил я, упруго вставая — и различая место, куда я со своей уборкой не добрался. На пыльном верху «стенки» вспухал толстый фотоальбом. Ага…

У меня даже пульс участился.

— Сейча-ас… — пропел я, доставая хранилище фамильных тайн. — Сейча-ас…

Смахнув пыль, перекинул скрипучую обложку.

— Порнография…

Голозадый Марлен беззубо улыбается в разных позах, или таращится, чмокая соской.

Дед да баба, понятно. Мои точно так же позировали — аж замерли от испуга. Деревня…

Я перелистнул картонную страницу, и замер, офигевая. Со старой фотокарточки улыбалась моя мама…

— Да нет же! — охнул я. — Ну, вот! Вот!

Внизу снимка вились белые цифры: «1938 г.» А на обороте: «Дениске на память! Лида». Мою Аллой звали…

Но лицо мамино! Глаза, нос, губы! Вон, даже родинка на щеке! И улыбка…

Решительно захлопнув альбом, я вышел из дома.

В будущем до Заречья станут ходить маршрутки, а пока — ножками. Хоть Приозерный и числится городом, но больше смахивает на поселок, каких тысячи по стране.

Ближе к речке улицу Ленина обступили аккуратные домики из «белого» кирпича, вперемежку с красным — фасады походили на рушники, вышитые оранжевым узором.

А за мостом прямая «городская артерия» заметалась будто, заюлила, зигзагом стелясь по застройке вразброс. Сузилась улица, словно сжалась, стесняясь голого вида — асфальт за мостом как обрезало. Рядом с бывшим сельпо дорога вздыбилась, забираясь на горку, и мне открылся голубой озерный простор.

Величиной водоем не поражал, лесополоса на том берегу виднелась четко, но местечко хорошее. Пляжей не водилось — песок до самой волны зарос травой, но скупнуться или позагорать — милое дело. Хоть все лето не вылезай.

И рыба водилась — сазаны, щучки… Ну, это если денька два подкармливать живность.

А вот и дедушкин дом… Веранда в мелкую расстекловку… Горбатая крыша, яблони в саду…

Я даже замедлил шаг. Деду Семену сейчас сколько? За сорок, наверное. Баба Аня и вовсе молодая, а моей маме годика три…

Слыша, как колотится сердце, я приблизился к калитке. Та самая! Кованая, с неуклюжими виньетками из крученого прутка. По двору ходила немолодая женщина, неся в обеих руках сито, полное яиц. Завидев меня, она подплыла к забору.

— Ищете кого? — спросила напевно.

— А Вагины здесь проживают? — мое нутро учуяло неприятный холодок и набегавшую растерянность.

— Вагины? — удивилась хозяйка.

— Семен и Анна Вагины, — растолковал я, — у них еще дочка маленькая, Алла!

— Не-е… — в голосе птичницы звучала спокойная уверенность. -Мы тут живем, Дорофеевы, лет уж двадцать, как. А Вагины… Не-е, не слыхала про таковских.

— А… Ну, извините…

Обратно я шагал, поминутно оглядываясь, будто ожидая, что вот-вот окликнет дед или баба. Нет, тихо. И пусто.

Но ведь дом — тот самый! В войну все Заречье сгорело напрочь, в золу, а дед Семен, гвардии старшина, лишь только с фронта вернулся, своими руками и стены ладил, и крышу! Что за…

«Может, все-таки, тут иной временной поток? Или… как ее… другая мировая линия? Черте что, и с боку бантик…»

Понедельник, 18 апреля. Утро

Приозерный, улица Горького

Аленка переночевала у меня в ночь на субботу. Выспаться не дала, зато уняла тревоги. И без того страстная, позавчера девушка отдавалась с темпераментом маленького вулканчика, а в перерывах ластилась и болтала без умолку. Как ее прическе все завидуют, и как девчонки на работе пытали, в какой парикмахерской являют этакое чудо, и до чего ж она красивая стала с этим «сосуном»…

Вот, не верю, что девичий щебет донимал меня просто так! Алена — умница и настоящий технарь. Это я в панику впадал, стоило моему «Рено» заглохнуть, а мадмуазель Зимина сказала бы: «Так. Спокойно! Ща разберемся…»

И в ту субботнюю ночевку она, надо полагать, оказывала мне скорую психологическую помощь. Молодчинка…

Право, я даже смущался немного. Нельзя мужчине проявлять свои слабости, но, видать, феминизация XXI века задела и мою натуру. Когда вернусь в будущее… Если вернусь, то обязательно разорюсь на абонемент в тренажерный зал. В здоровом теле — здоровый дух!

Быстренько сварганив яичницу, позавтракал, выхлебал целую кружку кофе со сгущенкой местного производства, и двинул на работу. Лишь на скрипучей деревянной лестнице я вспомнил, что сегодня ровно неделя моего пребывания на излете «оттепели». Первая неделя…

Редакция встретила меня сдержанным гулом — линотиписты набирали тексты, складывая отливки, а газетчики беспокойно жужжали, будто пчелы, углядевшие медведя.

Не успел я отпереть кабинет, как из «девичьей» выскочила Галка.

— Слышал? — округлила она глаза. — Опять власть меняется… К нам из райкома едут!

— Пущай едут, — легкомысленно откликнулся я, пряча ключ в задний карман. — Встретим цветами…

— Ты не понял! — обрадовалась Горбункова моему наиву. — Едет первый секретарь! И… Помнишь, как осенью комиссия из области нагрянула? Коняхин тогда быстренько оформил больничный. Пересидел! Так он и сегодня «мнимый больной». И кто его, по-твоему, замещает?

— Товарищ Быков… — протянул я.

— Именно! — горестно выдохнула девушка.

Тут же из приемной показалась Ергина, весьма всклокоченный ответсек.

— На планерку! — нервно обронила она, удаляясь. — Где все? Опять курят? Всю редакцию уже закоптили!

— Ох… — поникла Галка.

— Фигня! — отмахнулся я. — Не обращай внимания и следуй завету старика Аврелия: делай, что должна! Будет, что суждено.

Обождав, пока в кабинет ВРИО главреда грузно забежит Лысых, я предстал в поле зрения Алексея Петровича.

Быков плоховато скрывал довольство — усы его воинственно топорщились, а в глазах пылал мрачный огонь воздаяния.

«Ну-ну…»

«Временный» еле дождался, пока рассядется коллектив, до того его распирало нетерпение. Вон как пальцы поджимает… Словно закогтить жаждет.

— Переделать! — метнуло начальство мою распечатку.

Два листка, зажатые скрепкой, скользнули по столу ко мне. Я неторопливо глянул. Моя заметка ко Дню рождения Ленина — как принимали в пионеры.

Ну, галстуки ребятам и девчатам повяжут в субботу, но описать их чувства можно и загодя. Вон, какая замечательная фотка получилась! Хорошенькая Катя Воронина еще не пионерка, хоть и снялась в белой рубашечке и синей юбке. И пилотка — кокетливо на бочок. Красный галстук ей повязала старшая пионервожатая — временно, для съемки, но до чего ж счастливая мордашка у Катюшки! Сияет просто! Сам подивился, как черно-белая картинка способна испускать столько внутреннего света.

— А что вам не нравится? — спокойно поинтересовался я. — Нормальный текст. И на редкость удачное фото.

— Я сказал — переделать! — повысил Быков лязгающий голос.

— Ладно, — мой ответ звучал по-прежнему спокойно. — Я могу идти?

— Я вас не задерживаю!

ВРИО тут же вызверился на мою ироничную улыбку, но я уже шагал к дверям, не забыв подмигнуть испуганной Галинке. Разумеется, ничего переделывать я даже не собирался. Чай, «Флажок» — не единственная газета.

Пока искал пакет, пока надписывал адрес, летучка кончилась, и корреспонденты упорхнули, вдохновленные начальственными ЦУ. В мой закуток протиснулись сразу двое, Зина и Галя.

— Что будешь делать? — серьезно спросила Ергина.

— Уже, — улыбнулся я. — Отправлю почтой в «Комсомольскую правду».

— И правильно! — пылко воскликнула Горбункова.

— Может, в районку сначала? — засомневалась Зиночка. — Ну, или в областную?

— Не, — ухмыльнулся я, — мне «Комсомолка» больше нравится, хоть есть, чего почитать. А не примут, и не надо. Переживу!

Ободряюще улыбнувшись девушкам, я покинул редакцию, не подозревая даже, что тем самым приблизил целую череду событий.

На почте я пробыл недолго. Торжественно передал распаренной тетке мой пакет, оклеенный марками, получил квитанцию, и вышел налегке.

Первого секретаря ожидали ближе к обеду, да и что мне этот функционер? Пусть Быков потеет…

Выйдя на улицу, я даже глянул вдоль двух рядов домов, плавно спускавшихся к озеру. Вон там, справа, выглядывает шпиль лодочной станции, а утренний блеск воды рассекают байдарочники. Теплынь сегодня, но купаться… Нет уж, я не настолько морж…

И лишь теперь мне удалось различить запах, что обеспокоил меня. Накатывало гарью. Я повертел головой. Моим вниманием завладел дом наискосок — старый, в два этажа, обшитый вагонкой до самой крыши, уложенной шифером цвета осиного гнезда. Входные двери обрамлялись изрядным набором вывесок — там и заготконтора пристроилась, и гороно, и еще какие-то оплоты бюрократии. Одна из створок — нараспашку, и зловещие сизые ленты медленно струились, виясь и разрываясь.

Со звоном и дребезгом разлетелось окно на втором, вынесенное стулом, и отчаянный крик ударил по нервам:

— Помогите! Гори-им!

Соседнее окно лопнуло само — от жара, и наружу вырвалось целое полотнище огня.

— Пожар! Пожар! — заголосили почтовые работницы, толпясь на крылечке.

— Звоните «ноль один»! — рявкнул я на них. — Живо!

И бросился прямо в клубящийся дым. Он зверски щипал глаза, от чада першило в горле, а в голове прыгали строчки Маршака: «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице…»

А то как же! Герой, все-таки…

Матерясь, я вломился в контору на первом этаже, где с визгом метались женщины, потеряв себя.

— Тихо! — гаркнул я. — На выход! Все!

— Тут документы…

— Да и хрен с ними, с документами!

Найдя, что искал — графин с водой, я намочил платок и кое-как увязал его, прикрыв рот. А глаза? Ничего, плакать полезно…

Ломанувшись на второй этаж со стулом наперевес, я вышиб окно на лестничной площадке — пусть хоть дым уйдет. Невозможно же! А со второго этажа на меня так дохнуло пламенем, что я даже присел — палящий накал был нестерпим.

— Твою ж ма-ать…

Прикрываясь локтем, я поднялся, и боком отворил дверь, натягивая на голову куртку. В дыму ничего не разглядеть, сквозь слезы отпечаталась чья-то тень — девушка стояла на четвереньках, кашляя и одурело мотая головой.

Я подхватил ее, и вытолкнул на лестницу.

— Вниз! Вниз!

— Там Лидия… — прохрипела девица. — Николаевна…

— Вниз!

Лидию Николаевну я отыскал на ощупь. Да что там — споткнулся о женское тело. Ничего, так, тело — крепкое, спортивное, хоть и не юное. Зато размер — четвертый, как минимум…

Занятый дурацкими мыслями, я поволок женщину к выходу, и тут меня едва не свалила дурнота — надышался всякого угара. Паника овладела мной, как огонь — иссохшими досками. Вокруг невыносимое пекло, а душу леденит ужас — я же здесь сдохну!

И вот именно тогда мне довелось ощутить мелкую гордость за себя — я не бросил Лидию Николаевну, спасая свою паленую тушку, а вцепился в женщину, как в родную, и потащил — мыча, жмурясь, ногой нащупывая дымящиеся доски.

За спиной с грохотом рухнули балки, и вихрь злых, больно жаливших искр ударил в спину, а я лишь вжимал голову в плечи, да сипел в сухой платок: «Ни хрена… Ни хрена…»

В голове мутилось от дыма и ревущего ада, я буквально вывалился в подъезд. Чувствую, как меня лапают сильные руки, как отбирают женщину, а я вцепился в нее, и ни в какую.

— Лида! — пробился сквозь серую мглу отчаянный крик. — Лидочка!

Я едва разглядел пожилого мужчину в черном костюме, с безумными глазами и трясущимися губами.

— Она? — еле вытолкнул я, уворачиваясь от деловитых пожарников, раскручивавших шланги.

— Лидочка! — возликовал человек в черном, и отнял у меня свое сокровище.

А я скинул тлевшую куртку, сорвал платок, и зашагал, нетвердо ступая. Мыслей — ни одной. Вообще. Просто иду — и дышу. Свежий воздух врывался в легкие, и муть покидала извилины.

Тут я углядел струю воды, пробившуюся из дырки в брезентовом шланге, и смыл копоть с лица. До левой щеки было больно дотрагиваться, да и руки я обжог.

— Молодой человек, молодой человек! — вокруг меня забегал пожилой доктор, смахивающий на Айболита. — Сюда, сюда… Леночка!

Вдвоем с медсестричкой они измазали мне пол-лица чем-то пахучим и жирным, подлечили руки. Я лишь тупо кивал — вслед за мыслями меня и силы покинули.

Краем глаза заметив суетившуюся Галку, машинально кивнул ей, и побрел домой. Забиться в нору, и отлежаться. Забыться…

Тот же день, позже

Приозерный, улица Ленина

Продышался… Если не гримасничать, щека не давала о себе знать. Да и руки… Ладони не пострадали. Так что не залег я, а засел.

За кухонный стол. И навернул, что бог в Аленкиной ипостаси послал. Силы помаленьку притекали, тонус молодого организма повышался. Голова, правда, раскалывалась, но это пройдет.

«Легко отделался, герой…»

Сейчас я не ощущал ничего особенного, кроме чувства сытости. Даже удовлетворения не испытал. Хотя… Я сдержанно улыбнулся, боясь побеспокоить обожженную щеку.

Как тот мужик обрадовался, обретя свою ненаглядную! Хоть бы жива осталась… Да нет, шевелилась вроде, стонала… Вот, тоже, натерпелась. Сгореть — не лучшая из смертей…

Покряхтывая, я перебазировался на диван — и выдохнул. Хорошо… Так бы и сидел. Незаметно задремав, проснулся от пронзительного звонка в дверь.

«Кого там принесло?»

Встряхнувшись, я поморщился — саднило. Часы показывали три. Ничего себе… Сиеста удалась.

Тяжело ступая, вышел в тесную прихожку, и открыл дверь.

«О-па!»

За порогом стояла Лидия Николаевна. Длинные рукава модного кардигана скрывали повязки, а обгоревшие волосы прятались под неизящной панамой. Брови с ресницами тоже пострадали, но тут помогли темные очки.

— Да, выгляжу ужасно! — зазвенел голос спасенной. — Сама знаю! А что делать? Ой, простите меня, ради бога! Говорю, что попало…

— Да вы проходите, — улыбнулся я. — Рад, что с вами всё в порядке…

— Если бы всё… — искренне вздохнула женщина. — Ох, опять я про себя! Вы… — из-под солнцезащитных очков блеснула слеза. — Ох…

— Это нормально, — мой голос смягчился. — Я сегодня тоже наревелся, дым все глаза выел!

— Спасибо вам огромное… Марлен, — с чувством вытолкнула Лидия Николаевна. — Если бы не вы, меня бы схоронили на этой неделе!

— Не скажу, что не за что, — улыбнулся. — А откуда вы меня знаете?

— Да там одна журналисточка… Так вас расписала! Мы с Кимом, вообще-то, планировали навестить вас вдвоем, но у него срочное совещание в горкоме…

— А-а! — осенило меня. — Так ваш муж — первый секретарь?

— Да-а, — с удовольствием подтвердила гостья. — Ким Вадимович Теплицкий! Он обещал скоро подъехать…

— Так… — задумался я. — А чем же угостить товарища Теплицкого? Сейчас, пороюсь в холодильнике…

— Ой, нет-нет, Марлен! — всполошилась Теплицкая. — Мы с Кимом просто так! Он вам очень, очень благодарен, и хочет… Ну… Как-то конвертировать свое «спасибо»…

— Лидия Николаевна… — начал я с ироничной улыбкой.

— Ой, только без «Николавны»! Отчество меня угнетает, намекая на возраст, а осенью — сорок пять!

— Лида — ягодка опять! — ухмыльнулся я. — Ладно, если Ким Вадимович проголодается, сварим пельмени. Лидия… Снимите-ка панамку.

Женщина слегка нахмурилась, но послушно, хотя и неохотно стянула ужасный головной убор. Поморщилась, и сняла очки, моргая покрасневшими веками, оставшихся без опуши ресниц.

— Реснички отрастут, — успокоил я Лидию, — а волосы… — мои пальцы перебрали «подгоревшие» локоны. — Хм… Да все не так плохо, как я думал. Давайте-ка, я вам заделаю другую причесочку!

Женские глаза, расширенные от моего нахальства, увеличились еще больше.

— Вы что, парикмахер?

— Визажист! — усмехнулся я. — Намочите волосы… Или мне помочь?

— Сама как-нибудь… — пробурчала Теплицкая, скрываясь в ванной. — А полотенцем каким?

— Любым! — я кровожадно щелкнул ножницами. — Всё стиранное…

Женщина вернулась, оставив кардиган на вешалке. Ее руки до локтей заматывали бинты с проступавшей мазью, а батничек с кружевами не слишком удерживал груди — приятные округлости увесисто поднимались и опускались при каждом шаге.

— Больно? — спросил я сочувственно, маскируя свой интерес.

— А-а! — махнула рукой Лидия Николаевна. — Стригите! Хуже уже не будет.

Подвинув стул, женщина уселась, и я расчесал уцелевшие пряди.

— «Бабетту», небось, накручивали?

— Ну, да!

— И что вы в ней нашли… Так. Волосы у вас прямые, густые… И лицо вполне себе молодое… — при этих словах Лидия заерзала, но смолчала. — Сделаем вам «каре»… Короткое, до подбородка. Лоб высокий, ага… Значит, с челкой.

Женщина только глазами хлопала.

Я расчесал волосы на две части, от уха до уха, а затем разделил передние пряди по пробору. Оставив тонкий свободный слой на затылке, выбрал «контрольную» прядь и остриг до нужной длины. Тут главное, чтобы каждый последующий слой был длиннее предыдущего — для пущего объема.

Пальцам было больновато стричь, но ничего, потерплю как-нибудь. Я иногда даже ухмылялся уголком рта — чтобы губы растягивались на здоровую сторону. Было смешно наблюдать за Лидией — ей порой становилось невмоготу молчать, но она терпела.

— Стрижка стильная, — весомо заговорил я, нарушая молчание, — только смотрите, ее надо регулярно обновлять и каждый день укладывать…

— Справлюсь, — буркнула женщина. — Долго еще?

— Сейчас… С филировочкой закончу, и… Так… Ага… — я внимательно оглядел прическу, делая вид, что не замечаю молний, бьющих из глаз Теплицкой. — Ну, всё. Зеркало в прихожей…

Женщина рванула с места, а я, прислонясь к косяку, расслабленно наблюдал за нею. Сначала Лидия застыла, затем повернулась боком. Другим боком… Снова уставилась на себя — и блаженная улыбка закачалась на изгибе губ.

— Да вы волшебник, Марлен! — радостно воскликнула женщина. — Нет, ну ты посмотри! Как будто и не я! Не-ет… Да чтоб я… еще хоть раз… эту «Бабетту»… О-о! — в порыве она притиснула меня, чмокая не слишком платонически. Да и, когда к тебе прижимаются столь выдающимися выпуклостями, невинный романтизм поневоле уступает место более горизонтальным желаниям.

— И тут входит Ким Вадимович… — пошутил я.

— А мы по-приятельски! — засмеялась Лидия.

Осторожный стук в дверь спугнул очарование, а Теплицкая отшагнула на «пионерскую дистанцию».

— Войдите!

Порог перешагнул давешний человек в черном. Правда, костюм он сменил на серый, но выражение, с которым «первый» смотрел на жену, осталось прежним.

— Ого! — воскликнул Ким Вадимович. — А это кто?

— Это я! — засветилась Лидия. — Правда, мне идет? — она крутанулась. — Это всё Марлен! Представляешь, он делает из-зумительные прически!

— Только никому! — поднял я руки. — Это просто мое хобби!

— Могила! — торжественно поклялся первый секретарь райкома.

— Прошу! — шаркнул я ножкой. — Пельмени будете? Домашние!

— Нет-нет! Марлен… м-м… Я пришел лично, потому что… Да что я мямлю! — поморщился Теплицкий. — Лично, не лично… Вы спасли мою жену, Марлен, а она мне очень, очень дорога… — его голос дрогнул. — И я бы хотел выразить свою благодарность… м-м… более предметно, что ли… Вы только не обижайтесь!

— Да я всё понимаю, Ким Вадимович, но… не надо ничего. Не то, что бы я мнил себя бессребреником, просто… — мои губы поплыли в улыбку. — Ну, вы сами посмотрите! Ну, на что можно обменять красивую женщину?

Я нисколько не кривил душой — Лидия, высокая и статная, сохранила великолепную фигуру. Возможно, она не рожала, иначе откуда столь заметная талия, но все равно… В будущем мне очень нравилась Екатерина Климова. Прелесть же!

— Да-а! — Теплицкий отзеркалил мою улыбку. — Ну-у… Тогда я ваш должник, Марлен! И… Кто-то тут упоминал пельмени…

— Бу-сде! — ухмыльнулся я.