Бро

Глава 2

Глава 2.

Вторник, 11 апреля. Утро

Приозерный, улица Горького

«Селезнев П.С.» оказался крепким мужиком в годах, и смотрел на меня с ироничным прищуром, как бы снисходя до моей срамной доли — фотать для «брехунка». Осаживая рефлексии, я потискал ему руку, он кивнул, докуривая папиросину «Север», и встал со вкопанной скамейки. Дескать, давай, корреспондент, играйся в фотосессию! Мне, вон, по такому случаю, и спецовку новенькую выдали…

— Становиться куда? — лениво вытолкнул Селезнев, щелчком отправляя окурок в урну.

— Обойдемся, Петр Семенович, — спокойно ответил я, следя за траекторией полета «бычка», — позировать мне не надо. Сейчас же, вроде, вечерняя выпечка?

— Ну… да, — насторожился водитель.

— Так вы грузите хлеб, а на меня не обращайте внимания!

Селезнев недоуменно пожал плечами, и натянул черный берет — не отличишь от Папанова в роли Лёлика.

А я расчехлил драгоценный «Киев-10». Камера стоила двести девяносто рэ, чуть ли не три моих зарплаты, и уж как она досталась редакции «Флажка», как ласково именовали «Знамя труда», не ясно.

Снимать я, в общем-то, умел. Хотя и был обделен тем тонким чутьем, что отличало истинных фотохудожников, но иногда получалось очень даже неплохо. За это надо сказать спасибо нашему соседу дяде Виле — научил мелкого меня обращаться с «Зенитом-6».

«Не кривись, — брюзжал он, — все эти ваши электронные мыльницы — полное дерьмо, лишь бы фотки-однодневки щелкать. «Джипеги»… «пэдээфы»… Да сотрутся они за годы, распадутся на пиксели, а вот нормальные, настоящие фотографии переживут века! Разве что пожелтеют чуток…»

На работе я «щелкал» японским «Никоном», а для души доставал «Зенит». В нем скрывалось нечто изначальное, родственное виниловым дискам. Вот, вроде бы, цифровая запись качественней, но, когда раскручивается «винил», а игла касается звуковой дорожки… Лично меня в этот момент потрясает подлинность грамзаписи — она гораздо человечней бездушных компьютерных программ. Кажется, что исполнители только что напели вживую, для меня одного.

Как-то раз взял с собой великую поклонницу «цифры» — завел ее в фотолабораторию, затеял рутинную магию с проявителем, фиксажем и прочим колдовством. Девчонка пищала от восторга, стоило изображению протаять на фотобумаге — фигуры медленно проступали из ничего, обретая «и плоть, и страсть»…

А иного в шестьдесят седьмом и нету!

Селезнев, как я и ожидал, преобразился, занятый привычной работой. Он ловко загружал буханками лотки, да относил их к «газону» с будкой, косо отмеченной надписью «ХЛЕБ».

Там я его и подловил — поймал в движении. Петр Семенович как раз примеривался уложить лоток, а тут я. Оживленный, водила расплылся в улыбке — так его пленка и запечатлела.

Заметку я настрочил вечером, а с утра отнес в редакцию, лично в руки Наташке, довольно миловидной машинистке, что печатала со скоростью пулемета.

«Знамя труда» устроилось на втором этаже новостройки, сложенной из силикатного кирпича — его тут все называли «белым». А ниже священнодействовали печатники. Два в одном.

Темноватый коридор тянулся от лестничной площадки до бухгалтерии, а по сторонам хлопали двери в кабинетики и кабинеты. Самый просторный принадлежал главному редактору, Марлену же достался тесный отнорок — бочком мимо шкафа к столу, который не влезал поперек. Зато стул рядом со щелкающей батареей — тепло… А свет из окна падает слева, как положено.

Сядешь — и любуешься подлинником, что висит на стене. Пейзаж кисти местного живописца. "Вид на озеро в летний день".

— Осокин! — Зиночка бегло оглядела мою суверенную территорию. — На планерку!

— Есть! — отозвался я с деланной бодростью.

«Только сел… Ладно, пересядешь!»

Кабинет главреда напоминал скучный музей. Вдоль стены — витрины с почетными грамотами, вымпелами и сувенирами, даже кубки в честь спортивных побед затесались. А посередине — типовой длинный стол для заседаний. Перпендикуляром к нему примыкал громоздкий агрегат с полированной столешницей. За нею гордо восседал Иван Трофимыч — лысина блестела ярче полировки — и кивками привечал личный состав.

Завидев меня, он всплеснул розовыми ладонями:

— Ну, Марлен, вы меня удивили!

— Надеюсь, в хорошем смысле? — отодвинув стул, я устроился, выкладывая блокнот и отточенный карандаш.

— Вполне! — заколыхался главред в беззвучном смехе. — Очень, знаете, душевно получилось с этим передовиком… Как бишь его… Селезневым. И заголовок… такой… с юмором. «Везёт людям»!

Ответсек Ергина, напускавшая на себя строгость, вскинула выщипанные бровки.

— Селезнев — водитель хлебовозки, — пояснил я.

Зиночка зависла, хлопая накрашенными ресницами, но вот до нее дошла тень смысла — протаяла улыбка, и словно искорки завились в глазах.

Старейший член редколлегии, товарищ Быков, отвечавший за идеологию, повел пышными, прокуренными усами.

— А мне больше понравился абзац о фронтовом прошлом этого передовика, — сказал он весомо. — Человек прошел всю войну, что само по себе — достойная характеристика! Фотография будет?

— Строго обязательно, Алексей Петрович! — пообещал я.

Не знаю, как Марлену, а лично мне Быков несимпатичен. Вальяжный — и прогибистый. Что спустят сверху, то и толкает в массы. При Хрущеве звал всех кукурузу сеять, да с неподдельным комсомольским задором, а досидит до Горбачева, станет перестройку славить.

Планерка, она же летучка, затянулась на добрых полчаса. Товарищ Коняхин долго и нудно обсуждал номер, выбирал картинку ко Дню космонавтики, и раздавал всем задания на ленинскую днюху. Мне достался репортаж о приеме в пионеры.

Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»

И всё было бы нормально, и мы бы с облегчением разошлись, но тут товарищу Быкову приспичило посклонять самую молоденькую из корреспонденток, Галю Горбункову. И не так она пишет, и не то, и чуть ли не подрывает устои…

Смотрю, у Галки глаза уже слезами набухли.

— Товарищ Быков, — говорю громко и четко, — а вы хоть читали заметки Горбунковой? Весьма, я бы сказал, бойкий репортаж о буднях школы получился. И насчет Дома пионеров… Что вам не нравится? Ничего ругательного в статье нет. Галина ставит вопрос перед руководством района, и правильно делает! Раньше тут жили-были в селе Приозерном, нынче мы в городе прописаны. Церковь снесли, выстроили школу и Дом культуры. и всё на этом? Пионеров у нас хватает, а к чему им руки приложить? Папироски смолить? Пивком баловаться? Или, может, макулатуру собирать на досуге? У комсомольцев хоть танцульки есть…

— Это… просипел Быков, и визгливо выкрикнул: — Это инсинуации!

— Это всего лишь правда, Алексей Петрович, — мягко сказал я. — Знаете, как нашу газету в народе зовут?

— «Флажок»? — робко предположила Зина.

— «Брехунок»! — мой голос прозвучал резко, как пощечина. — Так не пора ли вернуть людское доверие? Нет, я не имею в виду лить помои на советскую действительность, а всего лишь не лакировать ее! Вон, посмотрите, какая очередь с утра выстраивается к киоску «Союзпечати»! Гонцы с молочного завода, с сахарного, с автобазы закупают «Литературку», «Неделю», «Комсомолку», даже «Гудок». А наш «Флажок» не берут! Да и что там читать, кроме программы передач? «Кирпичи» на всю полосу? Так их можно отдельно продавать тем, кто страдает от бессоницы — уснут на втором абзаце!

— Это… Это переходит всякие границы, товарищ Осокин, — глухо выцедил Быков. С каменным лицом собрав бумаги, он покинул кабинет.

— Что ж вы так-то… — с укором промямлил Коняхин, платком промакивая лысину. — Обидели товарищей…

Я посмотрел на сиявшую Горбункову, на малость ошалевшую Ергину, на раскрасневшуюся от праведного гнева Татьяну Лысых, отрабатывавшую соцкультбыт в водянистых "лонгридах".

— Иван Трофимович, но ведь я прав! К тому же сказанное в полной мере относится и ко мне самому. Надо писать лучше!

Напряженную атмосферу разрядил наш фотограф Коля, белобрысое существо в сильнейших очках. Он вошел бочком, смущенно зарделся, и выложил на стол свежие снимки.

— Ага! — облегченно крякнул главред. — Слу-ушайте… А ведь здорово вышло!

Лысых потянулась к фотографиям, но Ергина перехватила верхнюю, с Селезневым. Водитель непринужденно улыбался с глянцевой бумаги. Держа в руках полный лоток, он не застыл, потея и стесняясь, а глядел весело, но с достоинством, и даже с тайной гордостью.

Я и сам малость загордился. Поймал-таки момент энтазиса!

Коняхин шумно выдохнул, и сказал, набавляя в голос строгости:

— За работу, товарищи!

Вечер того же дня

Приозерный, улица Ленина

Я вернулся «домой» пораньше, пользуясь тем, что день у меня ненормированный, и затеял что-то среднее между генеральной уборкой и обыском. Марлен не мог выложить мне все свои секретики, мы просто не помним о мелочах, настолько они сливаются с плоскостью буден.

Ну, со спальней и кухней я разобрался по-быстрому, а вот в «зале» пришлось повозиться. Если честно, то моей боязливой натуре смутно было, вот и схватился за веник со шваброй — когда выметаешь мусор или натираешь паркет, переживать некогда.

Может, я и зря выступил на планерке, и надо было скромно отсидеться, пока наш бесталанный идеолог в дерьмо Галку макал…

«Ну, не шмог!»

Забавно, что внимание и жалость я обычно проявляю к хорошеньким девушкам — мне так приятнее. А у Галины фигурка тонкая, хрупкая, как у Твигги, да и личико, хоть и свежее, но простенькое. А я все равно вступился.

Полредакции на свою сторону переманил. Даже Алик мне респект оказал, а Колян, неравнодушный к Горбунковой, долго тряс мою руку. Всё так, но врага я себе нажил… Ну, пусть волнует кровь.

Зато Колька расстарается, когда я ему кассету с фотопленкой занесу — он здесь бог фотолаборатории, и творит чудеса с проявителями и закрепителями. Умеет человек…

Выдвинув самый нижний ящик румынской «стенки», я с изумлением обнаружил невзрачную картонную коробку, а в ней — электрическую машинку для стрижки. Проводную, конечно, увесистую — и абсолютно новую. Включай в розетку — и стриги!

Я включил. Машинка в руке завибрировала, жужжа сердитым шмелем. А моя «Ровента» осталась далеко-далеко… Тоже, ведь, кое-что умею.

Это, наверное, от деда передалось. Старый всегда сам меня стриг, часто клацая механической машинкой. Под «канадку».

Первой жертвой моего парикмахерского хобби стала Ритка, соседка по парте. Во втором классе еще. Обкорнал я ее знатно, мне влетело, а вот девчонкам понравились мои опыты. В старших классах, и даже на выпускной, девушки стриглись только у меня — я же не деньгами брал, а поцелуями. Двадцать раз в губы за «каре» или «гарсон». А в институте цена выросла…

Да, вуз... Выучился, зачем-то, на журфаке, хотя мог устроиться дамским мастером. А что? Вон, некоторые рыцари ножниц и расчески даже в селебы вышли. Накачали губы в куриную гузку: «Звезда в шоке!»

Тихонечко залязгал ключ в замке, и входная отворилась.

— Ой, ты дома? — донесся оживленный голос Аленки. — А я думала, приду пораньше, приготовлю что-нибудь…

— А ты где это пропадала? — суровым тоном осведомился я, опершись на швабру.

— Ревнуешь? — мурлыкнула девушка, проходя в зал. — О, как чисто!

— Ты мне тут зубки не заговаривай…

Алена рассмеялась, и от души поцеловала меня.

— В командировке я была, в Липецке. Я разве не говорила?

— Не-а, — я с удовольствием обнял девушку. Так сочетать красоту и невинность, как она, умели только в этом времени. — Алён… — мои пальцы тронули пряди волос, не знавших ни перекиси, ни красок. — Что у тебя за прическа?

— Ну, здрасте! — воскликнула подруга, распуская уродливый моток волос. — «Бабетта»!

Я молчал, перебирая девичьи волосы, прямые и длинные. И лицо у Аленки — вытянутый овал…

— «Бабетта» — отстой! — в ответ на мое авторитетное заявление девичьи бровки вскинулись изумленным «домиком». — Давай, я сделаю тебе по-настоящему модную прическу? До такой еще и в Москве не дошли…

— Ты?!

— Я, — моя улыбка немного успокоила Алену. — Да не бойся, опыт есть. Я просто… м-м… стеснялся тебе рассказывать о хобби. Ну, одни любят рыбалку или носки вязать, а мне нравится делать красивые стрижки…

— А…

Я чмокнул девушку в губы, снимая вопрос.

— У тебя замечательные волосы, всё выйдет и-де-аль-но! — зажурчал я, и велел: — Ступай, помой голову.

— Слушаюсь, — вздохнула Алена.

Видимо, властное превосходство в моем голосе звучало достаточно уверенно — Алена вскоре заняла стул, оглаживая мокрые «сосульки», а я не пожалел простыни, укутав милую клиентку.

— Ты, главное, никому не рассказывай про мои таланты, — болтал я, собирая инструмент, — а то набегут желающие…

— А зеркало? — жалобно воззвала девушка.

— Я вместо него, — издал я ворчание, и щелкнул ножницами. Благо, нашлись острейшие…

— Хоть как называется твоя модная прическа? — забурчала Алена.

— Сэссун.

— Сосун?

— Не хихикай тут! Расхихикалась… «Сэ», а не «со». Сэс-сун.

«Так… Сосредоточиться… Отрешиться от земного…»

Прическу, изобретенную Видалом Сэссуном, далеко не всякий парикмахер осилит. Здесь же не просто пряди срезаешь под углом, а кропотливо и точно, буквально миллиметр за миллиметром, формируешь эффект подкручивания внутрь. Стрижка очень проста в уходе — помыла, причесала, и пленяй! Но попробуй, создай сей куафёрский шедевр!

Я основательно прочесал Аленкины волосы, от макушки во все стороны. Разделил шевелюру на две равные части, а те локоны, что не использовались, подколол зажимами. Выбрал центральную прядь, обрезал без оттяжки… Все срезы попрядно, слой за слоем… Окантовочка… Готово!

С удовольствием потянувшись, я удивился — за окнами стемнело.

— Всё, Аленка! — жестом фокусника я снял простыню.

— Ну, ну… — недоверчиво затянула девушка.

Зажмурив глаза, она ломким шагом прошла в прихожую, включила свет, и лишь затем повернулась к трюмо. И замерла.

Девушка стояла долго, приоткрыв губки в изумленном молчании.

— Это я? — пролепетала она.

— Ага! — с величайшим удовольствием подтвердил я.

— Ма-арик… Это же… Это же просто чудо какое-то… Марик!

Радостно взвизгнув, Алена ворвалась в зал и набросилась на меня, пища и целуя.

— Пошли скорей! — внезапно потребовала она.

— Куда? — улыбнулся я, догадываясь.

— Туда! — девушка махнула рукой в сторону спальни.

— Зачем?

— Ну, я же должна сказать тебе спасибо! — воскликнула Алена, обворожительно лучась. — Большущее-пребольшущее!

Алена схватила меня за руку, и увела.

Четверг, 14 апреля 2023 года. День

Москва, Ленинградский проспект

Встретиться с Большаковым он договорился на три, а «Шоколадница» вполне подходила для рандеву. Тихо, тепло, приватно…

Марлен занял столик у окна, а вскоре за огромным витринным стеклом замаячил автор — высокий, сухощавый мужчина моложавого обличья.

Осокин поднялся, встречая, и Большаков, улыбнувшись уголком рта, протянул руку:

— Валерий. Этого достаточно.

— Очень приятно. Ма… К-хм! Игнат. Закажете?

— Да можно… С чаем чего-нибудь.

Улыбчивая официантка подала Валерию пузатенький чайничек и ром-бабу, а перед Марленом выставила тирамису под кофе.

— Начнем? — нервно усмехнулся пришелец из прошлого.

— Пытайте!

Хлебнув капучино для храбрости, Осокин заговорил, тщательно подбирая слова:

— Как я посмотрю, вы делаете упор на перемещения во времени? На попаданцев?

— Люблю эту тему, — кивнул Большаков, кусая и прихлебывая. — Космос мне тоже нравится, но… Слишком много американщины. Сплошь и рядом герои-одиночки, «в крови и сперме по колено». Звездные войны, императоры всякие… Да ну их. Нашел для себя недавно отдушину — старую советскую фантастику, но достать ее — проблема. Приходится писать самому!

Марлену не терпелось перейти к сути дела, но у интервью свой формат. Посматривая на жующего визави, он задал ожидаемый вопрос:

— Слыхал, что многие причисляют фантастику к бросовой литературе, к тупому развлекалову…

— А вся литература — развлекательная! — улыбнулся писатель. — Просто люди — разные. Одних развлекает манга, а других — Достоевский. Знаете… Всякая удобоваримая книга замешана на человеческой психологии. Просто так называемый реализм исследует человека в обычных ситуациях. Ну, там, человек на войне… Человек в любви… Понимаете? А фантастика оперирует положениями необычайными! Человек в контакте с инопланетянами… Или человек, попавший в прошлое.

— Или в будущее, — кивнул Марлен, думая о своем.

— Совершенно верно. И вот как наш современник поведет себя, встретив гуманоида или, скажем, генсека ЦК КПСС? Интересно же, верно? Мне пеняют порой, что вот, мол, суете наших в античность! Разве нельзя писать о реальных римлянах или эллинах? Можно, почему нельзя… Только вот читателя будет раздражать тогдашняя психология. Люди были иными! Вокруг того же римлянина реяли незримые боги, целые батальоны божеств! Существовал бог дома, и бог двери, бог порога, бог форточки, даже, извините, бог туалета! И человеку в тоге нужно было учесть все их прихоти. Зато, правда, можно было и отлупить божка, ежели тот, приняв жертву, не исполнял желание.

— Как-то… м-м… инфантильно, — улыбнулся Осокин.

— Детство человечества! — пожал плечами Валерий, смакуя кусочек с помадкой.

— А вот… — Марлен закрутил кистью. — Не знаю даже, с чего начать… М-м… Как-то, знаете, сам собою возник сюжет… Только писать не буду, «художка» — не мое! М-м… Вот, представьте себе. Нашего современника подкараулили, чтобы отметелить, а он неожиданно ощущает в себе иное сознание. Сознание человека, знающего толк в драке. Наш отбивается, идет домой — и спать. Уж больно велик шок. Да, а за дракой следили девушки, причем в одну из них он влюблен… Мнэ-э… Ну, назовем его Полуэкт. И вот…

Осокин в подробностях изложил собственную историю.

— Интересно… — медленно выговорил Большаков, загораясь. — Очень интересно…

— А вот, что бы вы сделали на месте того же Полуэкта и его… м-м… ведомого? Я имею в виду, что бы написали?

— Знаете… — затянул писатель. — Рокировка во времени — это, конечно, занятно. Но лично меня захватил иной вопрос: а почему именно Полуэкт и его… напарник, что ли? Я не спрашиваю, каким образом, Сущность там постаралась, или Институт Времени, не важно. Важен выбор именно этих двоих. Осознанный он или случайный — это, опять-таки, вторично. Но почему они? Может, их что-нибудь связывает? Ну, не знаю… Я бы поискал некий единый параметр!

— А какой? — Осокин навалился грудью на стол, жадно ловя слова.

Большаков покусал губу, рассеянно глядя на улицу.

— Ну, вот представьте себе… — вымолвил он. — Тот, кто «прописан» в прошлом, срезает у себя клок волос, запечатывает его… Ну, скажем, в баночку от диафильма, потом в пакет, пакет засовывает в жестяную банку, и эту «капсулу времени» прячет где-нибудь в Москве. Скажем, на чердаке. А Полуэкт заранее оставляет ему записку, какой дом уцелел с шестидесятых. И находит этот «клад»! И сдает на анализ ДНК! И обнаруживает, что они — братья!

— Ух, ты… — растерялся Марлен.

— Здорово, правда? — ухмыльнулся Валерий. — Ну, это под конец, а для начала можно и родителями поинтересоваться, бабушками с дедушками… Правда… Хм. Не знаю, Игнат, куда такой сюжет вывезет, и что будет в финале… Но мне он по душе! Послушайте… Вы сказали, что не собираетесь писать. А подарите сюжет мне!

— Дарю! — засмеялся Осокин, и крепко пожал протянутую руку. — Может, еще по одной?

— Чайку поесть? — ухмыльнулся Большаков, и глянул на телефон. — Ну, в принципе, рано еще… А давайте! У меня самолет поздно вечером, — откинувшись на спинку, он мечтательно затянул: — Назову роман «Бро»…