Борьба на юге

Глава 15

Между тем, два дня ( и две ночи) моей писанины миновали и мой опус был готов. Двадцать три страницы наукообразного текста. На третий день я буквально сидел за спиной Петра Петровича, подсказывая ему, и сообща мы рожали немецкий вариант. Солидную старую ученическую тетрадь, вырвав из нее лишние листы, мы подобрали.

Я спешил и был прав. События развивались стремительно. Уже 27-го января я был призван в Донскую армию и назначен начальником службы связи и одновременно начальником общего отделения штаба Походного атамана. «Для Атоса это слишком много, а для графа де ля Фер — слишком мало». Но все эти смешные «статусы и медальки» — для меня - пустой звук. Моя главная задача — не допустить, чтобы наши руководящие кретины стали еще более слабоумнее. Приступив к работе, я мельком начал знакомиться с тем, что было уже сделано и что можно было еще сделать. Тут я не специалист, но все же что-то мог порекомендовать для очистки совести. Бардак был запредельный.

Чрезвычайно важный отдел связи начальником которого я был назначен, в сущности не существовал. Городской телеграф и телефон, номинально подчиненные штабу, фактически работали самостоятельно. Сотрудничество штаба с телеграфом выражалось только в том, что на городской станции телеграфа сидело поочередно по одному офицеру для связи.

В здание же Штаба находилось несколько аппаратов Морзе, да один какого-то Юза, редко когда работавший, и вечно регулируемый, так как временное его, по мере надобности, включение в линию, происходило не непосредственно, а через городскую станцию. С боевыми участками признавалось достаточным иметь лишь старые аппараты Морзе, пригодные скорее для музея старинной техники, чем для ответственной работы. А в это время, городская станция, была полна разнообразными, более усовершенствованными, телеграфными аппаратами.

Еще хуже обстояло дело с телефонами. Пользовались исключительно городской телефонной станцией, благодаря чему все секретные служебные разговоры, мгновенно становились достоянием общества, а одновременно и большевиков, наводнявших город.

В самом штабе, работа точно распределена не была. Отделы были необычайно многолюдны, в полном несоответствии с наличным количеством бойцов и как всегда при этом бывает, давали минимум полезной работы: каждый рассчитывал на соседа. Определенно никто не знал круга своей деятельности. Во многом сказывалась полная импровизация.

Малоопытный в административных вопросах начальник штаба, видимо, не представлял себе ясно функции своего штаба, не умел правильно наладить и целесообразно использовать штабной механизм, вследствие чего не будет преувеличением сказать, что во всем царил изрядный хаос, и постепенно накоплялась масса нерешенных дел.

Фактически на равных основаниях существовало два штаба: один Походного атамана, так сказать, боевой и другой -- во главе с полковником генерального штаба А. Бабкиным (довольно бездарным офицером) , -- войсковой, со старыми своими функциями. Из-за невозможности разграничить точно круг ведения одного от другого, постоянно происходили шероховатости и трения.

В результате -- значительная часть дорогого времени терялась на то, чтобы разобраться -- какого штаба касается затронутый вопрос. К этому, конечно, прибавлялось, обычное в таких случаях, явление -- антагонизм между этими учреждениями и желание каждого, придравшись к чему-либо, спихнуть с себя работу, передав ее в другой штаб. Такую бумагу, как телеграмму или донесение, касающееся боевых столкновений, легко было определить, что она должна идти в штаб Походного атамана, в частности, оперативное отделение.

Но гораздо больше было вопросов, каковые, по существу, могли быть отнесены и к одному и к другому штабу, иначе говоря, частично затрагивали оба эти учреждения. В таких случаях, начиналось бумажное творчество. Ни один из штабов не желал брать исполнение целиком на себя, предпочитая, вместо этого, отписываться и изощряться в виртуозности канцелярского языка.

И вот вопрос, требующий нередко срочного исполнения, попав в штаб Походного атамана, одним из начальников отделений, переправляется в Войсковой штаб, причем, конечно, номеруется, заносится в исходящий журнал, запечатывается и передается для отправки, иногда ошибочно на почту (хотя оба штаба были в одном и том же здании), чтобы через день-два вернуться обратно в то же здание.

В Войсковом штабе, какой-нибудь досужий начальник отделения, усмотрев, что это касается штаба Походного атамана, кладет резолюцию: "в штаб Походного Атамана по принадлежности", проделывается опять длинная процедура и через несколько дней заколдованная бумага снова у нас.

Тогда, отстаивая престиж своего учреждения, а главное -- самолюбие одного из начальников отделений, спешили сделать доклад начальнику штаба, естественно, в такой форме, что де все это -- не наше дело. Последний, по недостатку времени, или, не разобравшись, как нужно, подписывает уже готовый ответ и все опять едет по старому пути, чтобы через некоторый промежуток времени, вернуться назад с новой резолюцией начальника Войскового штаба.

Все очень довольны, что дело перешло в "высшие сферы", и каждый уверен, что начальник за него постоит и в обиду не даст. Когда же, наконец, после длительной и бесцельной переписки, волнений и ненужных докладов, сопряженных с огромной потерей времени, приходили к какому-либо решению, то оказывалось, что обстановка настолько уже изменилась, что вопрос отпал сам собою. Знаете, что однажды сказал по данному поводу Фридрих Великий? Что на войне самое непростительное преступление — это не принять неверное решение, а совсем не принимать решений! В общем, цирк уехал, клоуны остались!

Одного дня на новой службе мне хватило, чтобы понять, что тут я не помощник. Хаос не моя стихия. От всего этого бедлама голова кругом шла. Как же вы меня все утомили! Единственный приятный момент, что мне удалось получить в этот день подъемные и небольшой аванс. Но, официальное назначение помогло моим личным делам. На следующий день я решил не тянуть кота за разные места и выписал себе командировку в Ростов, для организации взаимодействия с Добровольцами Корнилова. Кроме того, я командировал ко мне в подчинение и Джа-Батыра с пятью его бойцами. Пусть осмотрятся на местности. Приглядеться надо.

Я то здание Ростовского госбанка себе прекрасно представляю. За сто лет мало что изменилось. Когда пройдут все восемьдесят с лишним лет советской власти, и она канет в лету, работники банка достанут заботливо сохраненный в подвалах литой царский герб с двуглавым орлом и снова водрузят его на здание. Будто и не было власти большевиков. Хотя это не так. Стоящий рядом собор большевики успешно взорвут.

28 января 1918 года мы дружной компанией отбыли в Ростов. К полудню были на месте. Калмыки получили приказ осмотреть Госбанк, находящийся в центре и уделить особое внимание доходным домам, расположенным с тыла. Поляки будут вести подкоп прямо через центральную улицу - Большую Садовую.

Думаю, мы изрядно сэкономим наше время, если будем работать с другой стороны. Кроме того, они должны были разведать частный сектор в Богатяновке и договориться там о дальнейшем постое, вместе с своими лошадьми. Встретиться мы должны были в центральной гостинице расположенной на той же Большой Садовой улице, известной мне в будущем под название "Московской". Там сейчас и проживало большинство буржуев и немало генералов. Так что я мог там решить и рабочие вопросы и личные.

Естественно, я отчаянно спешил. Обстановка к этому располагала. Все уже сидели "на чемоданах". Время было к обеду, а коммерческие вопросы они деликатные. Но тут надо было действовать мгновенно. Я делал с ходу предложения буржуям, если кто-то высказывал заинтересованность, то договаривался, что покажу записи эксперту. Мой напор и хватка могли бы дать фору челюстям английского бульдога. Но нужно продать свой товар сегодня, в крайнем случае, получить аванс, хотя бы тысячу рублей. Так как дела на фронте обстояли просто ужасно.

Известный легендарный донской партизан - полковник Чернецов, стяжавший громкую славу и одним своим именем, вызывавший у большевиков панический ужас, погиб еще 22 января близ хутора Гусева от руки изменника подхорунжего Подтелкова (этот подхорунжий Лейб-Гвардии 6 Донской батареи, с началом революции быстро усвоил ходячие большевистские лозунги), будучи окружен большевистски настроенным сводно-казачьим отрядом "братвы", под начальством войскового старшины Голубова.

Этот Голубов - странный персонаж. Донской казак по происхождению. Окончил Донской кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. Служил в донской артиллерии, а затем ушел в Томский университет, где всегда считался человеком крайних правых убеждений. В дни войны вернулся на службу.

Неглупый, лично храбрый, алкоголик, с большими наклонностями к авантюризму, он с началом революции, видимо, задался авантюрной целью стать "красным донским атаманом" и с неутомимой настойчивостью начал проводить в жизнь свой нелепый замысел. Не стесняясь в средствах, он добивается популярности и влияния среди части казачества, склонного к усвоению большевизма и в дни Каледина увлекает за собой небольшое количество казаков, составляет из них "революционную ватагу" и с ней ведет борьбу против Донского Правительства. Но большевики его лишь поманили Атаманской властью, использовали и потом сразу убили. Собаке - собачья смерть!

Донское Правительство не совсем ясно представляло себе сущность большевизма, так как жило иллюзиями, наивно веря, что людей воспринявших большевизм, еще можно излечить словами. Не имея за собой надежной силы, Донская власть в средних числах января даже вступила в переговоры с Каменским "революционным Комитетом" и пригласила в Новочеркасск большевистских главарей Подтелкова и Кривошлыкова. Правительство обещало им безопасность и сдержало слова. Это вопиющая глупость! В дальнейшем, попытаются положиться на ответное слово этих же людей, но убедятся, что большевики вероломны.

"Комитет" возглавляя главным образом далеко не полные 10, 27, 35 и гвардейские казачьи полки, большевистски настроенные, обещал сохранить "нейтралитет". Правительство его заявлению поверило, а в итоге, от руки этих казаков погиб краса Дона -- партизан Чернецов!

Но, вернемся к фронту. Сведения о разгроме Чернецова в штабе первое время были неопределенны и разноречивы. Обаяние этого знаменитого Донского героя было настолько сильно, что долгое время не хотели верить в его гибель, все надеялись, что каким-то чудом он уцелел, и спасся. Но мало-помалу, полученные донесения и рассказы очевидцев, подтвердили его смерть, внеся большое уныние и поколебав дух, как военного командования, так и всех защитников Дона.

Гибель степного богатыря была незаменимой потерей для казачества. С ним терялась последняя опора независимости и свободы Донского края. Достойных Чернецову заместителей не нашлось. Партизанские отряды войскового старшины Семилетова, прапорщика Назарова, есаула Лазарева, сотника Попова и других оказались гораздо слабее.

Задачей партизанских отрядов было не допускать большевиков в Новочеркасск, с боем отстаивая каждый шаг.

Кучка верных долгу офицеров, кучка учащейся молодежи, несколько казаков, не изменивших присяге, -- вот все, что защищало Новочеркасск и поддерживало порядок в городе, кишевшем большевиками. Иногда босые, плохо одетые, плохо вооруженные, без патронов, почти без артиллерии, они огрызались от навалившихся на них со всех сторон огромных большевистских банд и таяли не по дням, а по часам.

Большевики, уклоняясь от виселицы, непрестанно усиливаясь, с каждым днем наседали все смелее и энергичнее.

Не только все железные дороги из Европейской России в Новочеркасск и Ростов были уже в их руках, но они уже владели Таганрогом, Батайском, и станицей Каменской, где образовался военно-революционный казачий комитет, и где была штаб квартира Подтелкова и Кривошлыкова. Особенно сильно напирали красные со стороны станицы Каменской, стремясь постепенно изолировать Новочеркасск и превратить его в осажденную крепость.

Без ропота, с небывалым порывом, мужественно несли свою тяжелую службу донские партизаны, напрягая последние силы, чтобы сдержать этот натиск противника.

Ростовское направление пока еще прикрывалось Добровольческой армией, ведшей бои с большевиками на Таганрогском и Батайском направлениях. С других сторон Новочеркасск, в сущности, был открыт, и легко уязвим. Приходилось, стоя на месте, отбиваться, иногда уступая противнику, отходить понемногу к Новочеркасску, что грозило кончиться полным окружением. Стальное кольцо вокруг города постепенно суживалось, обстановка становилась серьезнее и безнадежнее.

Оборона калединцев состояла просто из кучки партизан, которые стояли и сражались, иногда не получая приказов, но всегда преисполненные гордости и решимости, пока в конце концов их не уничтожила атака за атакой. Положение осложнялось тем, что главный источник пополнения боевых частей -- приток добровольцев извне совсем прекратился, просачивались редко только отдельные смельчаки.

Применить принудительную мобилизацию, хотя бы в небольшом районе, пока подвластном Донскому Правительству, как я уже указывал, не решались. Оборону основывали на добровольцах, которых и штаб и Правительство настойчиво зазывали в партизанские отряды, выпуская чуть ли не ежедневно воззвания к населению. И грустно, и бесконечно жалобно звучал повисший в воздухе призыв "помогите партизанам".

Большинство обывателей уже свыклось с этим и относилось ко всему безучастно. А в Новочеркасске в эти дни, на огонек имени Каледина и Добровольческой армии, собралось значительное число людей разной ценности. Среди них были и люди достойные, убежденные, но были случайные, навязанные обстоятельствами, как ненужный балласт, в лице всякого рода, отживших свой век антикварных авторитетов.

В общем, были ценные работники и были люди личной карьеры. Вторые составляли своеобразную шумливую, резко реагирующую на всякие события клику, стремившуюся примкнуть к власти и во что бы то ни стало доказать всем и каждому, что до тех пор спасение России невозможно, пока тут не будет образовано центральное Российское правительство из титанов мысли и отцов русской демократии и портфели поделены, конечно, между ними.

Временами встречались фигуры известных политических деятелей (М. Родзянко, П. Струве, Б. Савинков, П. Милюков) прибывших на Дон спасаться от большевиков и неоднократно проявлявших желание вмешаться в дела донского управления. Эта элита заплыла жиром и ослабела головой настолько, что уже сейчас неспособна возглавить спасение Отечества, уподобляясь прорабу из старой комедии, вещавшему «о космических кораблях, бороздящих просторы Большого театра». К тому же у них царит полная каша в головах: одни ратуют за монархию, другие за республику, третьи и вовсе имеют склонность к делу революции.

В Ростове дело обстояло еще хуже. Ко времени моего приезда на Дон, Добровольческая армия и генералы Алексеев и Корнилов уже покинули Новочеркасск и перешли в Ростов, сделав его центром формирования своей армии.

При этом генерал Алексеев брал на себя ведение финансовых дел и вопросы внешней и внутренней российской политики; генерал Корнилов -- организацию и командование Добровольческой армией; генерал Каледин -- формирование Донской армии и ведение всех дел войска Донского, а верховная власть в крае и решение принципиальных вопросов принадлежала "Триумвирату" этих лиц. В итоге, ни остальная Россия, ни союзники ничего не дали. Добровольцы жили, паразитируя на казачьем гостеприимстве, расходуя местные Донские наличные запасы, которые, кстати сказать, были весьма ограничены. Если память мне не изменяет, то с разрешения генерала Каледина из Ростовского отделения Государственного банка Добровольческой армии только за один раз было отпущено около 15 миллионов рублей!!! Огромнейшая сумма! А это, считай, уже мои деньги!

На Левом берегу покрытого льдом Дона можно увидеть позиции большевиков. На западе позиции красных банд уже практически выходят на окраины Ростова, они у станицы Гниловской. Недавно оттуда сообщили, что этим тварям, для которых нет ничего святого, удалось захватить сестру милосердия и несколько раненых офицеров. Все пленные были зверски замучены до смерти.

А в Ростове как будто ничего не желают об этом знать! Нервно бурлила городская жизнь. Сказывалась непосредственная близость фронта. Падение города становилось неизбежным, и эта грядущая опасность мощно овладела сознанием всех и насыщала собой и без того сгущенную, нездоровую, предгрозовую атмосферу. Все яснее и яснее становился грозный призрак неумолимо надвигавшейся катастрофы и все сильнее и сильнее бился темп городской жизни, словно вертясь в диком круговороте.

Какое-то отчаяние и страх, озлобление и разочарование и, вместе с тем, преступная беспечность, захватывали людские массы. Отовсюду ползли зловещие, тревожные слухи, дразнившие больное воображение и еще более усиливавшие нервозность настроения. На улице, одни о чем-то таинственно шептались, другие, наоборот, открыто спорили, яростно браня Правительство, военное командование, как виновников нависшего несчастья. Гордо поднимала головы и злобно глядела чернь и городские хулиганы. А на позициях, неся огромные потери в ежедневных боях, число защитников свободы непрерывно уменьшалось. Пополнений и помощи для них не было.

Между тем, в городе уже с пяти часов вечера трудно было пройти по тротуарам Большой Садовой улицы и Соборного переулка из-за огромного количества бесцельно фланирующей публики. На каждом шагу, среди этой пестрой толпы, мелькали, то шинели мирного времени разных частей и учреждений, то защитные, уже довольно потрепанные полушубки, вперемешку с дамскими манто, штатскими пальто, белыми косынками, составляя, в общем, шумную, здоровую и сытую разноцветную массу. Это были праздные, элегантно одетые люди, их веселость и беспечность никак не вязалась с тем, что было так близко.

Словно было два разных мира: один здесь -- веселый беспечный, но в то же время трусливо осторожный, с жадным желанием жить во что бы то ни стало, а другой, хотя и близко, но еще невидимый, где порыв и подвиг, где лилась кровь, где в зловещем мраке ночи, беспомощно стонали раненые, где доблестно гибли еще нераспустившиеся молодые жизни и совершались чудеса храбрости и где бесследно исчезали, попадая в рубрику "безвестно пропавших".

Чувствовалось, что люди как-то очерствели и нервы совершенно притупились. Уже не вызывал в душе мучительных переживаний унылый погребальный звон колоколов Ростовского собора, напоминая ежедневно о погибших молодых героях. Каждый день, жуткая процессия тянулась от собора по улицам города к месту вечного упокоения: несколько гробов, наскоро сколоченных, порой окруженные родными или близкими, но чаще всего безыменные, чуждые всем, под звуки траурного марша, но без сопровождения. На кладбищах свежевскопанная земля лежала шеренгами, словно батальоны мертвецов.

Это были те юнцы-герои, кто бросив семью, родное, близкое, одиноким храбрецом пришел на Дон, кто не жалея своей жизни, охотно шел на подвиг с одной мыслью -- спасти гибнущую Родину. Но романтические мечты, быстро вытравливали пули, несущие дикий ужас, боль и смерть.

Так красиво умирали юноши, а в то же время, по приблизительному подсчету в одном только маленьком Новочеркасске нагло бездельничало около шести тысяч офицеров. Молодежь вела Россию к будущему счастью, а более зрелые элементы пугливо прятались по углам, всячески охраняли свою жизнь и готовились, если нужно, согнуть шею под большевистским ярмом и снести всякие унижения, лишь бы только существовать. Теплое место под собственной задницей им довольно резонно казалось куда интереснее, чем героические перспективы.

То же самое было и в Ростове, только в гораздо большем масштабе. Недаром же встреченный мной в коридоре гостиницы генерал Корнилов, весьма смахивавший на азиата, коим наполовину и родился, с кислым лицом горько говорил своим сопровождающим:

- Сколько молодежи слоняется толпами по Садовой. Если бы хотя пятая часть ее поступила в армию, большевики перестали бы существовать!

При этом его костистое, чуть скуластое лицо, с бородкой а-ля Николай II выразило искреннюю печаль.

Но, к сожалению, русский интеллигент, везде гонимый, всюду преследуемый и расстреливаемый, предпочитал служить материалом для большевистских экспериментов, нежели взяться за оружие и пополнить ряды своих защитников. Ярко всплывала шкурная трусость.

Растерянность, охватившая высшие сферы, еще крепче засела в обывателя. Одни зайцами запрятались в погреба и шевеля настороженными ушами над уложенными чемоданами, глубокомысленно обдумывали куда и как безопаснее улизнуть из Ростова. Другие готовились с прежней гибкостью позвонков пресмыкаться перед новыми владыками и мечтали быстро сделать красную карьеру. Все ненавидели большевиков, однако, несмотря на это, вместо дружного им отпора с оружием в руках, большинство свою энергию и силы тратило на то, чтобы какой угодно ценой, но только не открытым сопротивлением, сохранить свою жалкую жизнь.

Я поразился, что буквально рядом с гостиницей, цитаделью белых, напротив - у городского сада, совершенно открыто выступал оратор - еврей, вырядившийся в костюм революционного матроса. И все под сенью красных флагов! Как я понял, это агитатор РСДРП от фракции меньшевиков призывал народ бороться с большевизмом. У многих присутствующих здесь же офицеров эта сцена вызывала "взрыв мозга". Они бы с явным удовольствием пристрелили этого оратора. Но - нельзя! Демократия! Она погубит Россию! С другой стороны фронта и рта открыть не дают, сразу к стенке ставят! И кто победит?

Тщетно Атаман Каледин взывал к казакам, но на зов его они не откликались. Уже в казачьих станицах местами начали появляться комиссары, чужие казакам люди, вместо атаманов стали создаваться советы, приказы атамана Каледина на местах не исполнялись. Столь же безуспешны были попытки и Походного атамана генерала Назарова поднять на борьбу с большевиками городское население, в частности, многочисленное офицерство, пассивно проживавшее в Новочеркасске. Все как будто сознавали опасность, но охотников, взяться за оружие, было очень мало. С большим трудом, удалось из всего многочисленного праздного шеститысячного офицерства, сколотить небольшой отряд, меньше сотни, исключительно для поддержания внутреннего порядка и охраны самого города.

При таких непростых условиях вопрос -- где найти источник пополнения боевых отрядов, был главный и собой затемнял все другие. В силу этого, все остальное признавалось второстепенным и потому нередко вооружения, снаряжения, боевых припасов, обмундирования и даже продовольствия не хватало именно там, где требовалось, несмотря на то, что в городе было много всего, и оно оставалось неиспользованным.

Даже мне, новичку, было видно, что белые власти уделяют чересчур большое внимание различным проходимцам, предлагавшим услуги по организации партизанских отрядов, наивно веря, что эти люди каким-то чудом смогут достать «словно кролика из шляпы» нужных бойцов. На этой почве появилось огромное множество странных лиц, которые, обычно, украсив себя с ног до головы оружием, уверяли начальника штаба армии, а иногда Походного или Донского Атамана, что они смогут сформировать отряды и найти людей. Для этого им необходимы только официальное разрешение и, главное, деньги.

Им верили, хватаясь за них, как утопающий за соломинку. Такое доверие! В результате, произошли огромные, фантастические злоупотребления казенными деньгами. Ведь каковы «таланты» — им дело важное доверили, а они все воруют! В такой нервной обстановке, когда деньги выдавались разным мошенникам целыми мешками, и мне удалось всучить с ходу, при мимолетной проверке каким-то старым хрычом, свою драгоценную тетрадь господину Терещенко, «деляге, финансисту и аферисту», всего за три тысячи бумажных рублей, николаевками.

В конечном счете, это были обычные бумажки, лишенные реальной ценности. Но пока в ходу. Керенки же большевики, паря на крыльях недавних успехов, продолжают печатать со страшной силой и скоро такие деньги пойдут по цене оберточной бумаги и ими начнут топить печи.

Пришлось действовать мгновенно, так как все были поражены оглушительной новостью в самое сердце. Корнилов принял сегодня тяжелое решение покинуть Ростов и телеграфировал Атаману Каледину об этом, прося вернуть всех своих офицеров находящихся в Новочеркасске. Добровольцы были окружены и в меньшинстве, так что, в конце концов, сломались. Черт с этой тетрадью, я себе еще нарисую. Как говорится, «не до жиру, быть бы живу». Сейчас нужно немедленно драпать!

Завершив свои танцы с бубнами, мы оставили одного из калмыков в Ростове, для организации нашей базы, и я выделил ему немного денег. А он должен был снять квартиру в частном домовладении (никаких излишеств), найти гражданскую экзотическую одежду ( в городе мои калмыки должны были теперь действовать под видом монгольских купцов из Урги) и закупить прочие мелочи. Ростов - город купеческий, тут можно встретить всяких разных, часто экзотических типов. Еще не так давно в прошлом по времени, подгулявшие Ростовские купцы высыпали целые вагоны с сахаром на мостовую и устраивали там катания на санях посреди лета.

Я же с пятеркой своего эскорта, пользуясь тем, что железнодорожный транспорт еще пока ходил, отправились обратно в Новочеркасск. Обратно в Ростов калмыки завтра или послезавтра доберутся сами в гражданской одежде на лошадях. Лошади нам пригодятся, чтобы вывозить награбленное.

В Новочеркасск мы прибыли уже глубокой ночью. Попросив Джа-Батыра зайти завтра за деньгами и инструкциями ко мне в штаб, я завалился в свой номер в гостинице спать, так как изрядно устал за прошедший день.