Бог лабиринта

11 апреля. Аэропорт Уилкиз-Барре

Утром за десять минут до начала лекции декан факультета английской филологии передал мне корреспонденцию, среди которой было письмо Джима Смита из Сан-Франциско. Он сообщил, что Хельга Нейсе покончила жизнь самоубийством: она выпрыгнула из башни Беркли, каким-то образом ухитрившись забраться за оградительную проволочную сетку, проложенную там для предотвращения подобных несчастных случаев. Я чувствовал себя смертельно усталым, мне было невыносимо скучно, пока это письмо не попало мне в руки. Как только я его прочел, казалось, я пробудился от затянувшегося сна – всю мою скуку и усталость как ветром сдуло.

Я испытывал смутное чувство вины, хотя для этого не было никаких оснований. С Хельгой меня познакомил Джим на какой-то молодежной вечеринке, где собрались совершенно обнаженные молодые люди, причем, у девушек тела были ярко раскрашены разноцветными красками. Хельга была высокой, стройной, но довольно апатичной блондинкой. Накануне ночью она переспала с Джимом. Мы втроем провели пару часов вместе: ели рыбу с жареным картофелем, распили несколько бокалов вина в «Эдинбургском Замке», пока Джим распространялся об астрологии. Он сказал, что война во Вьетнаме продлится еще, по крайней мере, год, так как звезды сейчас находятся в конфликте. Хельга неожиданно заявила:

– С чего бы это звездам вмешиваться в человеческую жизнь, ведь она лишена всякого смысла? Все в мире происходит по воле слепого случая.

Когда я напомнил, что у меня завтра днем лекция в Беркли, она предложила подбросить меня гуда на своем автомобиле.

На следующее утро она пришла ко мне в отель и сказала, что всю ночь напролет читала мою книгу «Методы и способы самообмана». И в самом деле вид у нее был очень усталый: будто она действительно провела бессонную ночь. Я не люблю обсуждать свои произведения, но я видел, что она находится в крайне возбужденном состоянии, и попытался помочь ей. Более всего меня удивляло и поражало ее глубокое убеждение в том, что жизнь абсолютно бессмысленна. Для нее это – незыблемый постулат, такой же очевидный, как то, что вода – мокрая. Когда же я попытался оспаривать ее тезис о бессмысленности жизни, она возразила, что все это вычитала в моей книге, а именно: человеческие существа не способны быть честными даже перед самими собой, поэтому они смотрят на жизнь, как на игру, а на себя, как на протагонистов; они изобрели различные фантомы, которые назвали религией, философией и т. п., – она привела еще много других аргументов, доказывающих, по ее мнению, бессмысленность жизни. И все это она почерпнула из моей книги. Я попытался ей объяснить, что, с одной стороны, она совершенно правильно интерпретирует мою книгу, но, с другой стороны, она ее до конца не поняла, так как я занимаю разрушительную позицию только для того, чтобы расчистить почву для истинного познания реальной жизни и доказать, что мистические откровения не являются религией или философией, а под ними скрываются реальные ценности. Безнадежным, даже несколько раздраженным тоном она спросила:

– В таком случае, скажите, что же является в конце концов истинной реальностью?

Я ответил, что ей не нужно было бы даже спрашивать об этом, потому что она знала бы ответ, если бы внимательно прочла мою книгу. Когда вы испытываете жажду и делаете глоток холодной воды, то именно это ощущение струи свежей воды в вашем горле и есть истинная реальность, что совершенно не одно и то же когда вы просто говорите или думаете об этой воде. Людям только на опыте можно ощутить подобную чувственную (в отличие от физической) реальность. Как раз это я испытал недавно с тем куском домашнего мыла, то же самое происходит со мной каждый год с приходом новой весны. Я чувствую умиротворение, и во мне возникает ощущение реальности окружающего мира, который точно так же воспринимался Вордсвортом, созерцающим Темзу с Вестминстерского моста. И точно так же вы ощущаете глоток свежей, холодной воды в своем горле. Я сказал, что ее ощущение бессмысленности существования – это своего рода жажда истинной реальности, а ее нынешняя душевная опустошенность и отчаяние сродни настоящему голоду или жажде.

Я прочел лекцию в Беркли, и студенческий совет пригласил меня с Хельгой на ланч. А потом нам предоставили возможность взобраться на часовую башню и рассказали, что за последний год с этой башни совершено уже несколько самоубийств – на одно больше, чем с аналогичной башни в Стэнфорде. Вероятно, тогда и зародилась в ней мысль воспользоваться башней Беркли для самоубийства. Когда мы возвращались на машине в город, всю дорогу она неудержимо болтала. Потом сообщила, что ей нужно сделать кое-какие покупки, и попросила меня пойти с ней по магазинам. Я твердо сказал, что слишком устал и нуждаюсь в отдыхе, но пригласил ее отужинать со мной позже в «Китайском городе». В номере я почитал немного Гельдерлина и подремал до семи вечера. Она пришла ко мне в отель около восьми. Мы выпили немного вина в номере, а потом пошли в «Китайский город». Она сообщила, что провела остаток дни, гуляя среди доков, и мне стало понятно, почему она выглядела такой усталой и измотанной. Мы выпили калифорнийского вина, закусили мясом, и мне показалось, что она слегка расслабилась. Она начала делиться со мной своими проблемами, рассказала о своей жизни, о своем бывшем муже – гомосексуалисте, которого ей так и не удалось «перевоспитать», о своих случайных связях с другими мужчинами: она не могла устоять перед творческими людьми – поэтами, артистами, художниками или философами. Я начал осознавать истинные проблемы Хельги: лень, безделье, безволие, поиски приключений, тщетное ожидание того, что вдруг перед ней явится пророк и вмиг разрешит все мучившие ее вопросы. Когда мы заканчивали вторую бутылку «Алмедана», она стала проявлять ко мне повышенный интерес. Она призналась, что хотела еще в январе познакомиться со мной, когда я впервые приехал сюда. Она заверяла меня, что ей ничего от меня не нужно, кроме дружбы, ей просто хотелось бы иногда со мной переписываться, делиться своими проблемами и т. п. Я заверил ее, что постараюсь быть ей полезным.

– Я не собираюсь спать с вами, у меня есть с кем заниматься любовью, – сказала она.

Меньше всего мне хотелось бы переспать с ней, подумал я. Накануне вечером она показалась мне довольно привлекательной, и я даже позавидовал втайне Джиму, проведшему с ней ночь. Лет десять назад я обязательно переспал бы с ней, не задумываясь о последствиях. Теперь же мне было совершенно ясно, что она пытается обвести меня вокруг пальца, предлагая мне себя взамен того, что я могу дать ей. Мне не хотелось быть ее должником.

Мы провели с ней час в книжном магазине «Сити лайтс», поговорили с ее друзьями, а затем перешли дорогу и заглянули в кафе, где выпили еще немного вина. В полночь я твердо сказал, что мне надо идти спать – на следующее утро нужно рано встать, чтобы успеть на поезд в Пало Альто, где у меня лекция. Она ответила, что проводит меня до улицы Саттер, так как хочет подышать свежим воздухом. На углу Саттер я попытался усадить ее в такси, но она заявила, что хотела бы выпить еще чашечку кофе, чтобы немного прийти в себя и протрезветь. Таким образом с большой неохотой я позволил ей войти ко мне в номер (ночной портье – мой друг – ничего не сказал, только сочувственно подмигнул). Не думаю, что она намеревалась меня соблазнить. Она показалась мне такой потерянной и одинокой! Как бы там ни было, я решительно был настроен пресечь любые поползновения с ее стороны затащить меня в постель.

Она на несколько минут зашла в ванную, пока я готовил кофе. Затем я отправился умываться, а она разлила кофе по чашечкам. В ванной стоял сильный запах ее духов. Когда я вернулся в комнату, она уже лежала навзничь с закрытыми глазами на одной из сдвинутых вместе постелей. Лицо у нее выглядело бледным. Я спросил, как она себя чувствует, и Хельга ответила, что ей плохо, но она немного передохнет и через минуту все будет в порядке. Я поставил чашечку кофе рядом с постелью. Она благодарно протянула руку и погладила мою ладонь. Потом попросила:

– Пожалуйста, поцелуй меня… один только раз.

Я по-прежнему пытался выдержать покровительственный, отцовский тон, погладил ее по голове и сказал:

– Конечно же, хорошо.

И склонился над ней.

Рот у нее оказался мягким и чувственным, правда, нижняя губа была слегка шершавая и потрескавшаяся. Поцелуй меня взволновал – он подействовал подобно глотку свежей воды, о котором я недавно упоминал. Хельга издала легкий стон и продолжала лежать совершенно отрешенная и пассивная. Когда я попытался отстраниться от нее, она снова чуть слышно застонала – легкий звук исходил из глубины ее горла. Я сидел в очень неудобной позе – у меня заболела шея, и я закинул колено на край постели. Внезапно она задышала глубоко и ровно, как будто почувствовала облегчение, а ее ладонь, как бы случайно, коснулась моих брюк. Я мгновенно среагировал на это легкое прикосновение. Меня весь день мучило любопытство: что у нее под юбкой – чулки или колготки? Я понял, это мой последний шанс: если она носит колготки или у нее под трусиками пояс, то я немного помедлю ради вежливости, а затем предложу ей выпить чашечку кофе. Если нет… Ее бедра сразу же раскрылись, как только я коснулся ее колена, а затем моя ладонь двинулась вверх и достигла края чулка, где начиналась гладкая кожа бедра, затем – еще выше… и моя рука нащупала ее пах, и я обнаружил, что на ней нет трусиков. Вероятно, она оставила их в ванной. Она уже успела расстегнуть мне ширинку и обхватила рукой мой напряженный пенис. Затем я ощутил, как она сделала легкое движение навстречу моей ладони, лежавшей у нее между ног. Мне уже было все равно. Через мгновение я вошел в нее. Должен признать, я испытал острое наслаждение, чисто физическое – это было просто совокупление – мужчины и женщины вообще, безотносительно к их личностям. Она заключила меня в свои горячие объятия. Миг наслаждения был кратким. Оба мы так возбудились, что достигли оргазма одновременно через несколько секунд. Я немного задержался в ней и посмотрел ей прямо в глаза: она выглядела спокойной и умиротворенной. Она предложила:

– Давай разденемся и ляжем в постель.

Предложение выглядело разумным. Мы так и поступили. Но остаток ночи прошел далеко не благоразумно. Она получила от меня все, что хотела, а я получил то, чего так тщетно пытался избежать. Меня особенно поразило то, что она начисто была лишена способности любить. Она испытывала чисто сексуальное наслаждение совершенно отрешенно – такое мне приходилось наблюдать крайне редко, что, впрочем, лишний раз доказывает: не все развратные женщины обязательно фригидны. В паузах между совокуплениями она охотно обсуждала разные проблемы, касающиеся моей жизни, психологии, лекций и т. п. Мы вынуждены были разговаривать шепотом, чтобы не потревожить соседей в других комнатах.

На следующее утро, сидя в поезде, я на чем свет стоит проклинал себя за то, что не захватил с собой путевого дневника, так как у меня возникла внезапно потребность срочно записать очень важные мысли, только теперь пришедшие мне в голову. Я не собирался ложиться в постель с Хельгой, так как наперед знал, что ничего хорошего от этого свидания у нас с ней не останется в памяти – у нас с ней пет будущего. Вот почему я получаю такое наслаждение от Дианы, хотя женат на ней уже семь лет. Уже довольно долгое время я все пытаюсь осмыслить причины сексуального влечения. Почему же все-таки мужчина так жаждет всунуть свой вставший пенис в женщину? Должно же быть этому какое-то объяснение! Утверждать, что это просто инстинкт, – значит не сказать ничего. Когда Мопси была еще совсем грудным младенцем, мне было чрезвычайно любопытно понять, почему она сосет большой палец и одновременно держится за левое ухо. Затем я обратил внимание, что эта же привычка присуща и другим младенцам. Вероятно, она связана с кормлением материнской грудью: когда ребенок припадает к одному соску, то он автоматически тянется ручкой к другому, за который он принимает свое ухо.

Хельга рассказала мне любопытную историю. Она поступила в колледж очень скромной и благовоспитанной юной девушкой со Среднего Запада, придерживающейся строгих правил насчет добрачных сексуальных связей: мать ей постоянно твердила, что муж всегда сможет определить наверняка, взял ли он жену девственницей, и если она не окажется таковой, то тот ее обязательно бросит. С полгода она гуляла с разными парнями, позволяя им только невинные нежности, но немедленно пресекала их поползновения, когда они пытались посягнуть на ее девственность и снять с нее трусики. В начале выпускного года она подружилась с девушкой, сумевшей решить свои сексуальные проблемы с помощью искусственного влагалища. Это нехитрое приспособление привязывалось вокруг поясницы специальным пояском и походило на резиновую трубочку, крепившуюся на месте лобка и имевшую удлиненное входное отверстие, которое предварительно обязательно смазывалось оливковым маслом для лучшей имитации верхних губ женских гениталий. Хельга призналась, что не очень-то верила в действенность и практическую пользу этого устройства в решении своих сексуальных проблем: ее парень предупредил, что если она ему не отдастся, то он ее бросит. Тем не менее она использовало это средство, заняв его у подруги. К ее несказанному удивлению и облегчению, ее дружок совсем ничего не имел против такого соития. Они спали вместе в мотелях по уикендам. Правда, она настояла на том, что не будет снимать трусики на тот случай, если парень не сдержится и захочет проникнуть дальше положенных ему границ. Но, как она заверила, тот даже не предпринимал попытки перейти на нормальный половой акт, и она вполне была удовлетворена: он доводил ее до оргазма, лаская после того, как кончал сам. Затем она использовала это же самое приспособление еще с двумя другими дружками, убежденная, что сумела сохранить полностью свою девственность, пока однажды ночью не сняла сама это искусственное устройство и не попросила парня заняться с ней нормальной любовью.

Я вспомнил, что Диана также рассказывала мне нечто подобное о своих ранних сексуальных опытах. Однажды она поссорилась со своим парнем и, назло ему, переспала с совершенно незнакомым мужчиной, которого она впервые встретила накануне в полдень. Перед тем, как войти к нему в спальню, она предупредила, что девственница и хотела бы остаться таковой после ночи с ним. Тот без колебаний согласился на это условие, и они провели всю ночь до самого рассвета, нежно лаская друг друга, но избегая действительного соития.

Я внезапно осознал, что у меня в руках очень важный ключ к волнующей меня сексуальной проблеме. Понятно, почему тот мужчина охотно согласился на предложение Дианы. Перед ним стояла хорошенькая девушка с изящной стройной фигуркой и скромными манерами. Он жаждал познать ее. Она была для него подобна музейному экспонату с табличкой: «Не прикасаться!» У Мопассана есть рассказ о сбежавшем из тюрьмы преступнике, принявшем обличье девушки-служанки. Этот оборотень несколько месяцев помогал прекрасной женщине одеваться и раздеваться. Именно так мечтает каждый мужчина познать женщину, сидящую напротив него в метро или стоящую у прилавка фешенебельного магазина. Действительное же проникновение в ее влагалище играет для него самую незначительную роль – только как символ ее окончательной капитуляции. Он может просто глазеть на нее и воображать про себя: «Я ее поимел». Но действительно обладает ею в полной мере только тогда, когда проведет ночь в ее комнате, увидит, как она снимает с себя одежды, почувствует, как его руки нежно прикасаются к самым интимным частям ее тела, ощутит ее руки на своем теле, понаблюдает, как она одевается, причесывает волосы, накладывает на лицо косметику, узнает, какую зубную пасту она предпочитает. Сильное желание мужчиной-самцом женщины – это на самом деле жажда познать ее женственность… незнакомую, непознанную женственность, ее женскую сущность… все то, что ее окружает.

Меня всегда восхищал рассказ Клейста о маркизе фон О…, где повествуется о том, как русские солдаты захватили город и завладели юной графиней, пытаясь ее изнасиловать. Ее спас русский офицер. От перенесенного потрясения она потеряла сознание. Несколько месяцев спустя, к своему несказанному удивлению, она обнаружила, что забеременела, но была так уверена в своей невинности, что поместила в газетах объявление о поисках отца будущего ребенка. В конце концов, настоящий отец дал о себе знать. Им оказался тот самый молодой офицер – ее спаситель. У Клейста хватило мудрости завершить рассказ счастливым концом, большинство романтиков заставило бы ее совершить самоубийство из-за свалившегося на ее голову позора, а офицера – постричься в монахи из-за угрызений совести. Гете безоговорочно вынес суровый приговор рассказу Клейста, заявив, что он слишком абсурден, чтобы быть правдивым. Это безусловно свидетельствует о том, что Клейст гораздо глубже понимал человеческую природу, чем Гете – по крайней мере, что касается секса. Нельзя бездоказательно клеймить молодого офицера негодяем и распутником. Он спас героиню в духе благороднейших традиций рыцарей «Круглого стола». Когда она упала в обморок, он осторожно уложил ее на диван. Она лежала неподвижная и спокойная, будто спала. Его охватило любопытство, как же выглядит нижняя часть ее тела без одежды. Тем более, он знал, что сделать это очень просто: достаточно только задрать ей юбку до пояса, и она предстанет перед ним совершенно обнаженной – в те времена еще не знали трусиков. Он сделал это осторожно, боясь, как бы она не пришла в себя, скользнул рукой между бедрами и раздвинул ей ноги. Затем ему уже было все равно – проснется она или нет. Внезапно для него стало самым важным поскорее стянуть с себя тугие рейтузы и слить воедино их обнаженные тела. Он так и поступил и с удивлением обнаружил, что легко, без труда, сразу же проник в нее, мгновенно испытав оргазм. Пристыженный, он отпрянул от нее, ожидая, что прекрасная графиня зашевелится, но та продолжала лежать спокойно и неподвижно. Он быстренько привел в порядок ее одежду, затем поступил так же со своей (именно в такой последовательности), затем вышел и принес воды. Когда он вернулся, графиня уже сидела на диване и принялась горячо благодарить своего спасителя. Весь вопрос в том, подозревала ли она, что незнакомец лишил ее девственности, или нет. Но она была так потрясена случившимся, что ничего не заметила… Да, Клейст прекрасно понимал, что доведенное до крайности, возбужденное мужское любопытство, в неудержимом стремлении познать женщину, – как сухая почва, жаждущая влаги. Гете также кое-что понимал в этом. Что же еще, как не распаленное мужское любопытство, заставило Фауста соблазнить Маргариту? Она ведь была всего лишь простая крестьянская девушка, к тому же, не обладающая слишком броской красотой. И если бы он был для нее всего лишь доктором, то испытывал бы к ней исключительно отцовские чувства. Но она отличалась от него, он даже толком не представлял, что обычно носят крестьянские девушки под воскресными нарядами, а ему очень хотелось узнать это.

То же произошло и со мной, поэтому на следующее утро я чувствовал относительное безразличие к Хельге. Она после той ночи уже полностью раскрыла себя, у нее уже не было тайн, возбуждающих мое мужское любопытство: я увидел ее поражение, ее лень, ее жажду внимания и утешения. И я вновь обрел былую уверенность в себе. До этого одна лишь вещь зацепила мое любопытство: носила ли она чулки или колготки. Когда я вошел в нее первый раз – это был естественный секс, такого рода секс хорошо знаком животным во время совокупления. После этого наше сознание освободилось от сексуального влечения…

После той встречи она написала мне дважды: в первый раз она сообщила о своей новой связи с пожилым директором какой-то компании, а во второй раз рассказала о том, что обручилась с молоденьким студентом в штате Сан-Франциско. Она умерла, и я не успел ответить на второе письмо.

Известие о ее смерти подействовало на меня, как удар, мгновенно вернувший меня в действительность. Я вдруг осознал, что усталость от лекционного турне – обманчивая. Она – результат той самой непрочности контакта с реальной действительностью. Этот отрыв от действительности и послужил причиной ее самоубийства. Наша последняя встреча – в тот же день ночным рейсом я вылетал в Сан-Франциско – произошла на квартире Джима Смита. Она поставила на проигрыватель пластинку. Но мы не услышали музыки – повисла напряженная тишина. Джим проверил громкоговорители, приложив к ним поочередно ухо, затем внимательно изучил иглу – проверил, не запылилась ли она. Ничего не обнаружил. Тогда я высказал предположение, что звукосниматель завис над пластинкой из-за неисправности устройства, охраняющего поверхность пластинки от царапин. Джим встал на четвереньки, внимательно все осмотрел и заявил, что все в порядке: игла доходит до поверхности пластинки. Тем не менее, на всякий случай, потрогал пневматическое устройство руками… и сразу же вся комната заполнилась музыкой. Он опустил иглу на какие-то ничтожные доли дюйма – зазор между пластинкой и иглой был таким мизерным, что его невозможно было заметить невооруженным глазом. Но сколь же заметными были его последствия!

Больше всего меня поражает разрыв между разумом и действительностью. Чрезмерная скука расширяет его, точно так же воздействует и усталость. Этот разрыв может быть и совсем незначительным, но, несмотря на все наши целеустремленные усилия, мы не можем достигнуть контакта с реальностью. И вдруг неожиданное потрясение наполняет все наше существо музыкой, и мы начинаем сознавать, что этого контакта раньше не было. Мы обманывались. Мы; находились в собственном вакууме, медленно душившем нас до смерти.