Боевой гимн

Глава 3

— С Богом, ребята. Начали!

Ганс не удержался и бросил нервный взгляд через плечо. Стенка, в которую упиралась плавильня, загораживала ему вид на ряд «беличьих колес». В углу цеха было темно, и эта темнота только усиливалась за счет высоких куч угля, черных стен и потолка, покрытого густым слоем въевшейся копоти. Третья печь была холодной; рабочие, находившиеся внутри нее, вычищали последние остатки пепла и шлаков. Воздух был наполнен ядовитыми испарениями, от которых слезились глаза. Обстановка благоприятствовала их замыслам. Наблюдатели, расставленные в цеху, сигнализировали, что все спокойно. В этот момент в здании находились всего трое надсмотрщиков-бантагов, и они торчали у главного входа, следя за рабочими, грузившими на поезд рельсы.

Карфагенянин с жутким лязгом ахнул киркой по полу, в воздух взметнулись крошки строительного раствора, и Ганс вздрогнул. Люди из бригады Кетсваны, энергично грузившие уголь в большие плетеные корзины, загалдели и заскрежетали по полу лопатами, но им все же не удавалось полностью заглушить характерные звуки ударов киркой.

Стараясь скрыть волнение, Ганс двинулся прочь от плавильни, шепча по дороге рабочим, чтобы они перестали грузить уголь в таком высоком темпе, иначе их активность может показаться подозрительной. Люди внутри печи вовсю гремели кирками и лопатами, и, отойдя от плавильни на тридцать шагов, Ганс облегченно вздохнул. На таком расстоянии шум от кирки, вскрывающей пол, совершенно сливался с обычной какофонией, царящей в кирпичном здании.

Вдруг стоявший неподалеку наблюдатель вытащил из-за пазухи грязную тряпицу и вытер ею лицо. Это был сигнал тревоги. Ганс пригляделся и увидел, как из облака дыма проступила демоническая фигура надсмотрщика.

Черт возьми! Это был Уктар. Бантаг был невероятно глуп и именно поэтому представлял нешуточную опасность. Если Уктару казалось, что какой-то скот умнее его, он обязательно должен был помучить, а то и убить того, кто вызвал его раздражение. К тому же у Уктара была отвратительная привычка подолгу стоять рядом с рабочими и смотреть, как они надрываются. Иногда он мог проторчать так час или больше, прежде чем двинуться дальше. К тому времени рабочие начинали буквально валиться от усталости, потому что угрожающий взгляд бантага вынуждал их трудиться в бешеном темпе. Если он на этот раз остановится около угольной кучи, они не смогут закончить пробивку тоннеля до окончания очистки печи и ее нового заполнения. Это будет означать задержку работы минимум на неделю, а чутье подсказывало Гансу, что если на Праздник Луны будут отобраны люди, посвященные в тайну побега, кто-нибудь из них обязательно выдаст их секрет в надежде спасти свою жизнь.

Уктар замедлил шаг и остановился рядом с четвертой плавильней, наблюдая за тем, как рабочие готовятся к выплавке. Он находился всего в тридцати ярдах от них. Ганс проглотил комок в горле и поманил к себе Григория.

— Скажи нашим, чтобы продолжали работу.

Глаза Григория расширились от удивления.

— Но ведь он может услышать!

— Мы заглушим эти звуки. Если нам придется останавливаться каждый раз, когда поблизости окажется один из бантагов, мы никогда не закончим. Этот тупица ничего не заметит.

Ганс старался, чтобы его голос звучал бодро, но от напряжения у него судорогой свело живот.

Григорий сделал знак наблюдателю, который спрятал свою тряпку обратно за пазуху.

— Больше не давай отмашки, если только он не подойдет к тебе вплотную, — шепнул Ганс своему человеку и продолжил обход.

Он медленно пересекал цех, нацепив на лицо маску невозмутимости. У входа одна бригада рабочих загружала на платформу последнюю партию рельсов, а их товарищи, пыхтя, оттаскивали обратно в цех тяжелые тачки с деревянными колесами.

Около открытых ворот, уперев руки в бедра, стоял Карга, а рядом с ним пленник-писец заполнял сопроводительные бумаги для отправки груза. Закончив, писец согнулся в поклоне и, дрожа, ждал распоряжения надсмотрщика. Карга пролаял ему команду, и человека как ветром сдуло. Ганс тоже двинулся было дальше.

— Эй ты!

Карга покинул свое место у ворот и направился к Гансу. Шудер склонил голову и ждал.

— Ты должен идти!

Ганс удивленно поднял глаза на надсмотрщика.

В руке Карги поблескивал медальон из чистого золота, висевший на тяжелой серебряной цепи. Это был знак, что тебя призывает кар-карт. Человек или бантаг, в руках у которого был этот медальон, находился под защитой правителя степей, будь он в соседней юрте или на другом конце Валдении.

— Выйди за ворота. Там тебя ждет провожатый.

«Не думай, — стучало в голове у Ганса, — не думай об этом».

Низко поклонившись, он взял медальон и попятился прочь от Карги. Он понимал, что надсмотрщика мучит любопытство, почему кар-карт захотел поговорить с пленником. Карга боялся, что Ганс расскажет Гаарку о том, что он предпочел бы сохранить в секрете.

— Я побеседую с тобой, когда ты вернешься, — пробурчал бантаг, когда Ганс отвернулся от него.

Намек был очевиден. Пожалуешься на меня кар-карту, и кому-нибудь придется за это заплатить. Кому-нибудь из близких тебе людей.

Ганс вышел из здания фабрики, краем глаза поглядывая на паровоз и платформы. Всем людям, кроме тех немногих, кто работал на поездах, было строжайше воспрещено проявлять интерес к железной дороге и локомотивам. Одно лишь прикосновение к паровозу означало немедленную смерть. Ганс шел медленным шагом, стараясь запечатлеть в памяти все детали. На его взгляд, локомотив выглядел необычно, он был слишком массивным и каким-то неуклюжим, его формам явно недоставало изящества, отличавшего модели Фергюсона. Единственным украшением служили развевавшиеся конские хвосты и коллекция человеческих черепов, выложенных в ряд над скотосбрасывателем. В кабине машиниста сидел Алексей. Ганс чуть заметно кивнул ему и пошел дальше.

Дойдя до ворот, ведущих из лагеря, он остановился и развел в стороны руки, держа в них медальон кар-карта. Часовой-бантаг небрежно махнул в его сторону ружьем, приказывая сделать шаг вперед. Другой часовой, не говоря ни слова, взял у Ганса медальон и несколько секунд удивленно его разглядывал. Наконец он кивнул стоявшему на вышке караульному, который отвел тяжелый каменный противовес, и ворота открылись. Ганс подумал, что это очень простое, но вместе с тем и чрезвычайно эффективное устройство. В случае опасности стражнику было достаточно перерезать веревку, держащую противовес, и ворота оказались бы наглухо заблокированы. Поднять тяжеленную глыбу было не под силу и дюжине людей. Такой же механизм использовался и в тех воротах, сквозь которые проходили поезда. Длина железнодорожного пути внутри лагеря была слишком мала, и локомотиву никак не удалось бы набрать нужную скорость, чтобы проломить себе путь на свободу.

Впервые за много месяцев Ганс вышел за пределы бревенчатой стены, окружавшей лагерь. Это было удивительное чувство, и на какое-то мгновение он ощутил себя свободным. Казалось, по эту сторону стены само солнце светило иначе – сильнее, ярче. Он еле переставлял ноги, идя так медленно, как только осмеливался, слегка хромая от раны, полученной еще под Колд-Харбором. К тому же на Потомаке ему почти в то же место угодил заряд картечи. Справа от Ганса, у боковой ветки, находился продуктовый склад. Там кипела работа, грузчики разгружали мешки с рисом. Сбоку с кучей листков стоял Лин, тщательно проверявший каждый мешок. Если обнаружится хоть малейший недочет, бантаги решат, что произошла кража. Наказание могло быть любым: от лишения дневной порции еды до смертной казни. Лин был, как всегда, скрупулезен в своих подсчетах, и все же было видно, как его подкосила гибель жены и ребенка. Ганс отвел глаза от посеревшего лица друга. Тихие всхлипы чина были слышны в бараке всю ночь.

Человек, облаченный в багряный мундир прислужника кар-карта, поджидал Ганса, сидя верхом на лошади. К немалому облегчению старого сержанта, в его руке были поводья еще одного коня.

— Ты опаздываешь, — нервно произнес человек на языке орды.

— Я только что получил знак кар-карта, — бросил в ответ Ганс, запрыгивая в седло. Он поймал на себе обеспокоенный взгляд Лина и как бы по инерции махнул рукой в его сторону, давая интенданту понять, что все в порядке и бояться пока нечего. Следуя за провожатым, Ганс пустил лошадь легким галопом.

— Ты знаешь, зачем меня призвали?

Вестник кар-карта ответил ему высокомерным взглядом.

— Слушай, скот, — усмехнулся Ганс. — Ты можешь потом передать бантагам каждое мое слово. Дьявол, я тоже могу донести на тебя, повторив все, что ты сказал. Мы даже можем оба что-нибудь выдумать и накапать бантагам друг на друга. Я только задал тебе простой вопрос.

— Кар-карт желает говорить с тобой.

— О чем?

Человек отвернулся.

Ганс покачал головой.

— Ты знаешь, мы ведь принадлежим к одной расе и находимся в одинаковом положении, — процедил он. — Но посмотри на себя. Ты боишься меня и трясешься из-за того, что одно неверное слово может лишить тебя твоей драгоценной должности.

Его провожатый промолчал. Обуздав свой гнев, Ганс сообразил, что уже ничего не сможет выведать у вестника кар-карта, и стал внимательно разглядывать окрестности. Они скакали на север от фабрики. Справа располагалось депо, в котором в это время находилось шесть поездов. Три локомотива стояли под парами, готовые двинуться в путь. Ганс обратил внимание на дюжину платформ, загруженных пушками, заряжающимися с казенной части. На дульных срезах некоторых пушек виднелись следы пороха, словно из них недавно стреляли, а на одном из зарядных ящиков Ганс углядел след от шрапнели. Странно. Артиллерия бантагов явно только что побывала в бою. Но с кем?

Ганс задумался. Его тревожила мысль о том, что бантаги обладают столь совершенным оружием. У южан во время Гражданской войны было несколько пушек, заряжавшихся с казенника, и он знал, что Фергюсон тоже разрабатывал такие орудия, но все ли у него получилось? Взгляд Ганса остановился еще на одном изобретении врага. На путях стоял бронепоезд, причем перед его локомотивом находился покрытый железной броней вагон, из передней части которого высовывался пушечный ствол. Сам паровоз и два вагона позади него тоже были бронированными.

Затем внимание Ганса привлекли два состава, в каждом из которых было по две платформы. Их груз был скрыт под тяжелым брезентом. Провожатый скакал прочь от депо, и вынужденный следовать за ним Ганс изо всех сил пытался хоть что-то разглядеть. Под складками брезента таилось нечто необычное и пугающее. На мгновение Гансу почудилось, что в лучах солнца блеснуло артиллерийское орудие. Вдоль составов были расставлены бантагские часовые, и даже с сотни ярдов Гансу было видно, что они пристально следят за ним и готовы моментально сорваться с места, если он сделает движение в сторону поездов или даже просто замедлит на секунду бег своей лошади. Что же это за хреновины там, под брезентом? Полгода назад бантаги увезли куда-то несколько бригад, работавших в мастерских по изготовлению паровых двигателей. С тех пор этих рабочих никто не видел. Поговаривали, что в одной небольшой долине у самой границы бантагских лагерей построили новую фабрику и, однажды попав туда, человек уже никогда не возвращался.

Его провожатый смотрел прямо перед собой. У Ганса было к нему множество вопросов, но он понимал, что задавать их бесполезно.

— Черт тебя возьми, — все же не выдержал Ганс, — неужели ты совсем ничего не можешь мне сказать?

— Если ты хочешь остаться в живых, ни о чем не спрашивай, — вдруг прошептал посланец кар-карта. — Даже не думай ни о чем, особенно рядом с ним.

Когда они достигли вершины небольшого холма, Ганс бросил взгляд через плечо. Внизу на равнине виднелась фабрика, его ад на земле; из ее труб валил черный дым. Казалось, что холмы позади фабрики покрыты рубцами, так как в них открытым способом добывали железную руду. Тысячи людей, похожие на муравьев, ползали вверх и вниз по склонам. В Суздале подобное зрелище наполняло сердце Ганса надеждой и радостью. Там его не покидало чувство, что он видит труд свободных людей, борющихся за добытую с таким трудом независимость. Здесь это было бесконечной адской мукой. Ганс перевел взгляд на железную дорогу, исчезавшую в степях. Триста пятьдесят миль к свободе.

— Шудер!

Ганс резко обернулся. Перед ним, без всякой охраны, верхом на лошади восседал Гаарк.

«Очисти свою голову от мыслей, — предупреждал его провожатый, — ни о чем не думай». Ганс низко склонился в седле, пытаясь выбросить из головы все свои мысли. Снова выпрямившись, он почувствовал на себе буравящий взгляд Гаарка.

Провожатый Ганса смотрел сквозь него, как будто его и вовсе не существовало. Кар-карт едва заметно кивнул своему слуге, и тот поскакал прочь.

— Я хотел поговорить с тобой, Шудер. С момента нашей последней беседы прошло много времени.

— Я в твоем распоряжении, — тихо произнес Ганс.

— Какие мы стали послушные, — протянул Гаарк. — Это потому, что ты сломлен, или ты хочешь скрыть от меня за словами покорности какие-нибудь потаенные мысли?

— Я хочу жить, — ровным голосом ответил Ганс.

— Ты ведь думал о том, куда ведет эта железная дорога, разве не так?

— Да, — согласился Ганс, понимая что было бы бессмысленно отрицать это.

— Ты прикидывал расстояние, отделяющее тебя от свободы.

Ганс молча кивнул, прилагая все усилия, чтобы в его мозгу не проскользнула ни одна опасная мысль.

— Это значит, что ты еще не сломлен, что ты не смирился со своей участью.

— А ты бы сломался, если бы оказался в плену и был бы вынужден помогать своим врагам?

— Со мной бы такое не произошло, — рассмеялся Гаарк.

— Я тоже раньше так думал. Однако трудно оказать сопротивление, когда ты теряешь сознание, а приходишь в себя уже в цепях.

— Ты уходишь от разговора о том, что я хочу у тебя узнать, — оборвал его Гаарк. — Если ты не смирился с пленом, это означает, что ты все еще представляешь для меня опасность.

— Если ты придешь на фабрику, которую я помог создать, — в голосе Ганса звучал горький сарказм, — ты увидишь, как каждый день выплавляются почти двести тонн железа. Производятся паровые двигатели, вагоны для твоих поездов, хвостовые молоты для рельсов – все, как ты приказал. Содержимое наших голов, наше отношение к тебе не меняют этого факта.

— Но это содержимое может представлять для меня опасность.

«Не думай…»

— Ходят слухи, что ты замышляешь бунт или побег.

— Чушь собачья, — спокойно ответил Ганс, немигающе смотря в глаза Гаарку. — Какой побег? Да и куда бежать? А насчет бунта… Нас охраняет целый умен, вооруженный пушками и ружьями. Чем бы мы стали с ними сражаться? Кулаками?

— Логично, — кивнул кар-карт. — И все же было решено вас разделить. Ваших женщин и детей переведут в другой лагерь. Это страховочная мера, призванная гарантировать вашу лояльность.

Ганс промолчал. Его рука автоматически вытащила из кармана плитку табака, и он откусил изрядный кусок. Затем Ганс по привычке протянул плитку Гаарку, и кар-карт сунул в рот остаток.

— Если ты отдашь такой приказ, мы все совершим самоубийство, — наконец ответил Ганс.

— Ну и что? Пожалуйста, убивайте себя. Теперь мы можем заменить вас другими квалифицированными рабочими.

— Если ты начал в какой-то степени опасаться нас, то почему бы тебе нас не прикончить? Не потому ли, что мы все же нужны тебе?

Гаарк усмехнулся.

— Да, вы еще можете принести нам пользу.

— Все, что у нас осталось – это наши близкие. Только ради них мы продолжаем работать на вас.

— И ты в том числе, — утвердительно произнес кар-карт.

— Да, и я. Если ты отнимешь у людей их семьи, им уже незачем будет жить на этом свете. Если ты так поступишь, можешь быть уверен, что мы все покончим с собой. Тогда ты сможешь заменить нас, но в этом случае еще несколько недель или даже месяцев фабрика будет выпускать вдвое меньше продукции, чем сейчас.

— А как же эти слухи?

— Кто тебе сказал такую чушь? Или ты просто гадаешь на кофейной гуще?

— Не важно, кто сказал. Но мне кажется, в этом что-то есть.

Ганс наклонился и сплюнул на землю. Гаарк последовал его примеру.

— У тебя есть что-то на уме, человек. Я думаю, что в другом мире, при других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Я восхищаюсь твоим бесстрашием. На этой планете больше нет человека, который осмеливался бы так говорить со мной, как ты. Отчасти мне это даже нравится.

Ганс сохранял молчание. Очевидно, напускное дружелюбие Гаарка имело целью притупить его бдительность.

— Все ваши солдаты такие, как ты?

— Большинство. Наша армия состоит из свободных людей. Когда человек независим и должен защищать свободу ценой своей жизни, с ним что-то происходит. Он приобретает умение контролировать свой страх и готов пожертвовать собой, нравится ему это или нет. Долг призывает его отдать свою жизнь, и он идет на это.

— Этот твой Кин. Я так понимаю, именно ты внушил ему подобные мысли.

— Нет, все это уже было в нем. Я обучил его только тактике и тому, как вести за собой людей во время боя. А характер был у Эндрю еще до того, как я встретил его.

— Но ты закалил этот характер.

— Вот когда будешь с ним воевать, тогда и узнаешь, какая у него закалка, — улыбнулся Ганс. — Если тебя интересует еще чье-то мнение, обратись к меркам.

Гаарк расхохотался и покачал головой.

— Я наслышан о переговорах, которые вели перед войной кар-карт мерков и Тартанг, вождь бантагов.

— Тот, которого ты убил?

Гаарк нагнулся к Гансу и пронзил его взглядом.

— Он был идиотом. Ему надо было заключить союз с мерками, а не пытаться извлечь преимущества из этой войны. В то время когда мерки жертвовали собой ради всей нашей расы, Тартанг устраивал мелкие набеги за скотом и лошадьми. Если бы не он, орда уже давно решила бы свою самую насущную проблему.

— И меня бы здесь не было, — заметил Ганс.

— Ты прав, — согласился Гаарк. — Человек, хотя мне многое в тебе нравится и я ценю наши беседы наедине, знай, что мы с тобой смертные враги. Это так же непреложно, как положение звезд на небе. Ты видел, как все это начиналось. Война, развязанная вами в этом мире, может иметь только один исход. Или вы выиграете гонку вооружений и победите, или мы ее выиграем и победим. Вот главный урок, который должен усвоить мой народ. В конечном итоге доблесть ничего не значит. У кого толще броня, мощнее артиллерия и быстрее авиация – та раса и выживет.

— Не сбрасывай со счетов храбрость, — негромко посоветовал ему Ганс. — От нее всегда много зависело в прошлом и будет зависеть в будущем.

— Что такое храбрость по сравнению с пулей? В этом мире только зарождается новая эпоха. Здесь и в двух тысячах миль отсюда, на Руси и в Риме, победы куются на фабриках, где изготавливают современное оружие. Одна внезапная атака на центры по производству оружия – и баланс сил будет бесповоротно нарушен в пользу победителя. Ты можешь добраться только до того места, куда ведет твоя железная дорога. Мерки так и не поняли этого. Я внимательно изучил историю вашего отступления из Суздаля к Испании. Это был виртуозный маневр, но все висело на волоске. В вашем распоряжении была одна-единственная линия.

Лицо Ганса было совершенно невозмутимым, казалось, его вовсе не интересуют слова кар-карта.

— Что-то ты сегодня не слишком разговорчив, Шудер.

— А что ты удивляешься? Думаешь, мне приятно слушать, как ты рассуждаешь об уничтожении человечества?

— Мы ведь все равно можем побеседовать.

— Ты разговариваешь со мной, чтобы понять суть моего народа, выудить из меня информацию, которую ты сможешь использовать против моих друзей.

— Да, но ведь наши беседы интересны не мне одному. Ты же тоже хочешь понять мою суть, проникнуть в мои мысли.

— Я знаю, что ты смотришь на своих подданных как на варваров. Я бы даже сказал, что у тебя больше общего с нами, янки, чем с ними. Так почему бы тебе не перейти на нашу сторону?

— Лучше править в аду, чем прислуживать в раю, — рассмеялся Гаарк.

Ганс удивленно посмотрел на него. Он уже слышал эти слова. Его командир в Техасе очень любил повторять эту присказку.

— Ты услышал это от кого-то из нас?

— Нет, — с улыбкой ответил кар-карт. — Это строчка из нашего народного эпоса. Эпизод с проклятием Горма. Занятно…

К удивлению Ганса, черты лица Гаарка вдруг смягчились.

— Ты ведь раньше был студентом, да? — спросил Шудер.

— Угу, — утвердительно кивнул кар-карт. — И я ужасно не хотел отправляться на войну. Из-за небольшой неприятности, случившейся с дочкой – как это по-вашему? – судьи, мне пришлось записаться в армию, и я был послан в войска, сражавшиеся против Изменника.

Лицо Гаарка вновь затвердело.

— Я научился многому из того, о чем раньше не имел никакого понятия и что очень пригодилось мне здесь. Мои студенческие годы кажутся мне теперь детской возней в песочнице, но знания, полученные в университете, тоже нашли себе применение. Я знаю, как манипулировать этими дикарями, как управлять ордой. Из моего взвода со мной попало сюда еще четверо. Двое из них – обычные солдафоны, но они нужны мне для создания новой армии. Двое других были перед войной студентами, как и я, и, на мое счастье, они обладают достаточным запасом знаний, чтобы вооружить наше войско, — Гаарк усмехнулся. — Прямо как ваш Фергюсон.

По спине Ганса пробежал холодок. Чак Фергюсон, гений, осуществивший индустриализацию Республики, был, пожалуй, самым важным человеком в их мире после Эндрю. Если бантаги знают о его существовании, жизнь Чака под угрозой.

— Да, если я смогу добраться до Фергюсона, то его, несомненно, будет ждать смерть. Он нам не нужен. Два мои спутника обладают гораздо большими познаниями в области техники, чем он. Он знает, как создать несущую поверхность, крыло самолета? Или турбинный двигатель? А как насчет доменной печи? Мы уже запустили такую печь, а скоро установим еще одну – на твоей фабрике. Ты когда-нибудь слышал про холодное стержневое литье пушек или атомную энергию? А беспроволочный телеграф? Ты хоть что-нибудь об этом знаешь?

Ганс продолжал меланхолично жевать, стараясь загнать полученную информацию в самые дальние уголки своего мозга и не подавая виду, что слова Гаарка представляют для него хоть какой-нибудь интерес.

— Ты задумал побег?

Этот вопрос застал Ганса врасплох. В эту секунду он как раз думал о том, что, если ему удастся когда-нибудь добраться до Чака, их вундеркинд, возможно, сумеет понять, что это за хитрые штуки, о которых говорил Гаарк.

Он отчаянно замотал головой.

Глаза кар-карта не отрывались от него, и Гансу казалось, что взгляд Гаарка буквально проникает ему под череп.

Ганс поднял голову, и его глаза встретились с глазами Гаарка.

— Если хоть один человек попытается бежать, я уничтожу всех людей на твоей фабрике.

— Понятно.

— Я просто хотел, чтобы у тебя не было в этом сомнений. Доведи эту информацию до сведения каждого рабочего. Ты отвечаешь за то, чтобы все они услышали это.

— Разумеется, мой карт.

Гаарк сунул руку в карман и вытащил тяжелый сверток с плиточным табаком.

— Ты пристрастил меня к этой привычке, так что я решил пополнить твои запасы.

Ганс взял пакет и непроизвольно кивнул, благодаря за подарок.

— Надеюсь, ты сознаешь, Шудер, что, пока ты будешь верен мне, ты, твоя жена и твой ребенок будут под моей защитой. Твой сын вырастет, родит собственных детей, и все они будут в безопасности. Я забочусь о людях, преданных мне.

— Я понимаю это.

— Но тебя что-то гложет?

— Вчера Карга убил жену и ребенка моего человека, одного из тех, за кого я отвечаю.

Ганс сразу же пожалел о том, что сказал это. Гаарк живет далеко отсюда, а с главным надсмотрщиком Ганс общается каждый день, и тот легко может превратить его существование в непереносимую пытку.

— Она совершила какую-нибудь ошибку?

— Она поскользнулась, упала и уронила пару кусков угля. Но дело не в этом. Карга был в ярости из-за того, что нам пришлось остановить работу на нескольких плавильнях, чтобы очистить их от шлака.

— Мой народ знает только один механизм власти – страх, — произнес Гаарк. — Они не могут жить иначе.

— И именно так ты и управляешь ими?

— В более тонкой форме, но, по сути, ты прав.

— Ты распространил свою защиту на меня и на моих рабочих.

— Их не отправят на убой и не выберут для пиршественного стола без причины. Но, по-моему, в этом случае у Карги был повод для наказания.

— Несколько фунтов угля стоят дороже человеческой жизни?

— Да, — резко бросил Гаарк. — Карга является главным надсмотрщиком. Если норма не будет выполнена, ему придется за это отвечать. Таков закон здешнего мира. Карга живет по этим правилам, и вы должны приспособиться к ним или умереть. Ты больше думай о себе и о своей семье, Шудер. Они находятся под моим прямым покровительством, и, пока ты будешь мне верно служить, я не перестану лично заботиться о вашей безопасности. Чем меньше ты будешь переживать за других, тем дольше проживешь сам.

Гаарк слегка склонил голову, давая понять, что разговор окончен, и развернул своего коня.

Ганс смотрел ему в спину, все еще не давая себе расслабиться.

— Дам тебе хороший совет, — не оборачиваясь, бросил ему на прощание Гаарк. — Если, как я подозреваю, ты действительно задумал какое-то безумство, то ради своего же блага одумайся, пока не поздно.

Провожатый Ганса ждал его неподалеку. Они пустили лошадей вскачь и стремя к стремени понеслись вниз по склону холма. Из паровозной трубы в небо взметнулся сноп искр, и локомотив, тянувший покрытые брезентом платформы, тронулся с места. Длинная вереница рабов-чинов, похожих на строителей фараоновых пирамид, впрягшись в лямки, тащила прочь от депо огромные известняковые блоки. Ганс скакал молча, все еще не позволяя себе ни единой опасной мысли.

Вдруг Гаарк способен читать его мысли, даже когда его нет рядом?

— Он знает.

Ганс пораженно вытаращился на своего спутника.

— Он чувствует, что вы что-то затеваете, хотя не знает, что именно. Считай это предупреждением.

— О чем ты говоришь? — с деланным удивлением спросил Ганс.

— Его разум видит далеко.

— Тогда почему ты вообще начал эту беседу?

— Я не знаю, где сейчас его мысли, но они не здесь, не внутри меня или тебя. Они блуждают далеко отсюда.

Ганс оглянулся и увидел, что Гаарк остановил коня и смотрит на него. Шудер ощутил внезапный холод, словно ему в душу вонзилась ледяная стрела.

Гаарк ехал сквозь становище орды, глубоко погрузившись в раздумья. Что-то не давало ему покоя. Он может развязать войну прямо сейчас и скорее всего победит, если его удар окажется достаточно сильным и неожиданным, но все же лучше пока подождать. Однако откуда у него это тревожное предчувствие?

— Ты что-нибудь выяснил? — спросил у Гаарка подъехавший Джамул.

— Шудер хитер. Конечно, он мечтает вырваться из плена. Я почувствовал это, когда увидел, как он смотрит на железную дорогу, ведущую на запад. Там, за горизонтом, ему мерещилась свобода.

— Ты не можешь винить его за это. Шудер полезен, потому что он силен. У него самые дисциплинированные рабочие, они слушаются его и производят намного больше продукции, чем на любой другой нашей фабрике.

— В этой силе заключается опасность.

— Естественно. Между этими явлениями есть прямая зависимость. Было бы лучше, если бы мы могли просто убить всех людей и заставить наш народ трудиться вместо них. Это было бы безопаснее. Но разве можно справиться с такими лентяями?

— Легче научить коня говорить, — рассмеялся Гаарк. — Я с трудом нахожу бантагов, готовых работать надсмотрщиками на фабрике, где вся тяжесть ложится на плечи рабов. На эту должность соглашаются только всадники самой низшей касты.

— Я думаю, что полная зависимость от рабского труда в итоге выйдет нам боком.

— Становишься сентиментальным?

— Нет, я просто вижу вещи такими, какие они есть. Специальными знаниями и навыками обладают только люди. Мы оказались в ловушке. Весь квалифицированный труд выполняется руками людей, и поэтому каждый бантаг считает ниже своего достоинства заниматься чем-нибудь подобным.

— Джамул, время для таких философских рассуждений еще не пришло. Сначала нам надо выиграть войну. Наше войско не так уж многочисленно. У меня шестьдесят уменов. Возможно, мне удастся привлечь на свою сторону еще сорок уменов из другой орды. Если случится то чудо, о котором ты говоришь, и наш народ согласится работать на фабриках, число моих воинов уменьшится наполовину. Если убить всех людей, от войска останется одна десятая. Может быть, когда-нибудь я решусь на это, но не сейчас.

Они подъехали к юрте Гаарка и спешились. Одна из наложниц кар-карта протянула ему чашку с кумысом. Из юрты доносился дразнящий аромат жареного мяса, и Гаарк только сейчас осознал, что его желудок пуст.

— Все это до сих пор не укладывается у меня в голове, — произнес он на их родном языке, когда они с Джамулом вошли внутрь юрты. — Мы живем так, как и представить себе не могли. Мы обладаем безграничной властью.

— Да, но если мы потерпим поражение, этой власти придет конец, — отозвался Джамул.

Гаарк сделал знак одному из стражников, стоявших у входа в шатер.

Секунду спустя в юрту ввели человека. Он согнулся перед ними в низком поклоне, и Гаарк почувствовал его страх.

Джим Хинсен поднял голову, но его глаза избегали взгляда кар-карта.

— Ты убил его, мой кар-карт?

— Нет. Он все еще мне полезен.

Гаарк ощутил вспышку разочарования, пронзившую Хинсена. «Так, а ведь этот человек питает глубокую ненависть к Шудеру. Это хорошо».

— Используй своих шпионов, усиль наблюдение за всеми фабриками. Если ты найдешь какие-нибудь доказательства, он и все вовлеченные в его замыслы люди погибнут.

— Да, мой кар-карт.

— Но это должны быть настоящие доказательства, а не твои козни, потому что в таком случае умрешь ты.

— Разумеется, мой кар-карт.

Небрежным взмахом руки Гаарк дал понять, что аудиенция окончена.

— Омерзительный тип этот Хинсен, — презрительно бросил Джамул, когда янки вывели из юрты.

— Он меня забавляет, — ответил Гаарк.

— Я все-таки не понимаю, что за игру ты затеял.

— Ганс – это Кин, он его создал. Наблюдая за Гансом, я постигаю Кина. В этом мое преимущество, потому что мой противник ничего не знает обо мне. Может ли Шудер скрывать от меня свои мысли? Если да, то это даст мне пищу для размышлений. Возможно, он в самом деле ничего не замышляет, и уверения начальника моей секретной службы являются ложью, а мои предчувствия свидетельствуют всего лишь о том, что у меня фантазия разыгралась. В это случае я тоже получу ценную информацию – буду знать, что Ганс наконец сломлен. Мне просто любопытно посмотреть, чем все закончится. Зачем вмешиваться в эксперимент, любой исход которого пойдет мне на пользу?

— А что ты все-таки думаешь по поводу дальнейшего развития событий?

Гаарк улыбнулся.

— Ганс совершит попытку побега, и в решающий момент на сцену выступлю я. Он проживет ровно столько, чтобы увидеть, как умирают его жена и ребенок. А я узнаю еще кое-что о пресловутом характере янки.

— Карга возвращается! — донесся сверху тревожный голос одного из людей Кетсваны, и Григорий весь заледенел.

Они рыли подземный ход пять дней и, согласно утренним замерам, находились уже в семи футах по ту сторону лагерной стены. Григорий бросил предупреждающий взгляд на своего напарника, распластавшегося на земле позади него, и тот моментально затушил все светильники, кроме одного. С приближением бантага заговорщикам пришлось остановить работу насоса, и через несколько минут находившиеся в тоннеле люди просто задохнулись бы. Загасив светильники, они уменьшили расход кислорода.

Григорий никогда никому не говорил о своей боязни замкнутого пространства. Ободряющий свист свежего воздуха, поступавшего вниз из деревянного воздуховода, прекратился, и ему опять стало страшно. Запах сырой глины сводил Григория с ума, ему казалось, что он лежит в могиле. Он, не отрываясь, смотрел на мерцающее пламя единственного светильника, пытаясь совладать со своими чувствами.

«Скоро я буду дома, скоро я буду дома», — стучало у него в мозгу.

Дом… При этой мысли у него вдруг заныло в груди.

«Я ведь наверняка уже четыре года как числюсь в списках погибших. А моя жена? Она ведь могла…» В ночь перед тем, как он получил приказ отправиться на южную границу, жена сказала Григорию, что ждет ребенка. Сейчас его дочке уже почти четыре. Что она скажет, увидев папу? Почему-то он всегда был уверен, что у него родилась дочка. В своих мечтах Григорий видел, как она, смеясь и радостно пища, бежит ему навстречу.

На его глаза навернулись слезы, и Григорий порадовался, что в тоннеле так темно. Может, она теперь зовет папой кого-нибудь другого? Он бы не стал ни в чем обвинять Соню. В конце концов, Григорий был мертв. Но если он вернется домой и обнаружит, что его жена вышла замуж за другого, что тогда?

Жена. Он помнил все мельчайшие подробности их встреч, те безумства страсти, которым они предавались еще до того, как он пошел на поклон к ее родителям. Неужели она испытывает сейчас такое же чувство к кому-то другому? Он отогнал от себя эти мысли. «Думай о чем-нибудь другом, о чем угодно. В соседнем бараке живет зеленоглазая чинская девушка, которая всегда так смотрит на меня… Нет, я дал обет».

Его лицо обдало порывом холодного воздуха. Насос снова заработал, значит, пора было опять приниматься за дело. Григорий оглянулся и посмотрел на Васгу, своего напарника.

— С тобой все в порядке? — спросил у него карфагенянин.

— Ну да, конечно. А почему ты спрашиваешь?

Васга деликатно отвел глаза в сторону, и Григорий вдруг осознал, что дорожки от слез, должно быть, заметно выделяются на его измазанном грязью лице.

Пробурчав себе под нос проклятие, суздалец взялся за кирку.

— Как прошла сегодняшняя встреча с депутатами?

Эндрю яростно швырнул свой кожаный портфель на стул возле двери и лишь громадным усилием воли сдержал рвущиеся с языка ругательства. Мэдисон, Авраам и Ганс мгновенно облепили его: мальчики обхватили отца за ноги, а Мэдди сомкнула руки у него на поясе.

— Это был просто кошмар! А что у тебя?

Эндрю сел на диван в гостиной, посадил маленького Ганса себе на колени и заставил себя внимательно выслушать душераздирающий рассказ Мэдди об опасных приключениях ее куклы в саду.

Наконец, к его немалому облегчению, в дверях появилась Кэтлин с чашкой чая. Вслед за ней в гостиную вошла Надя, их русская няня, которая сразу же обратила внимание на изможденное лицо Эндрю и быстро увела детей в кухню.

— Расскажи-ка мне что-нибудь хорошее, — попросил жену Эндрю.

— Эмил достиг больших успехов в разработке своей теории «зимиков».

Эндрю вопросительно поднял бровь.

— Так он называет микроорганизмы, вызывающие болезни. По имени Зиммельвайса, его учителя.

— Сомневаюсь, чтобы тому понравилось, что его именем назвали какую-то заразу.

— Ты не прав, в медицинском мире это считается большой честью. Эмил считает, что ему удалось найти лекарство от бешенства. Помнишь, я рассказывала тебе о маленькой девочке, которую укусила бешеная кошка. Так вот, она выздоравливает. Если выводы Эмила подтвердятся, мы сможем создать лекарства от множества болезней. Первыми по списку идут тиф и чахотка. Завтра об этом будет статья в «Гейтс уикли».

Эндрю попытался разделить воодушевление Кэтлин. Еще на Земле Эмил настаивал на строжайшем соблюдении норм санитарии и внимательно следил за источниками воды, благодаря чему в 35-м Мэнском почти не было случаев заражения тифом. Если он найдет лекарство от тифа, это станет замечательным открытием, но сейчас Эндрю был настолько вымотан сенатскими слушаниями, что у него просто не было сил порадоваться за друга.

— Теперь ты говори, — лукаво улыбнулась Кэтлин. — Как правило, беседа ведется следующим образом: один спрашивает, а другой отвечает. Потом настает очередь второго собеседника задавать вопрос, а первого – давать на него ответ.

Эндрю в тысячный раз возблагодарил Господа за то, что ему досталась такая чудесная жена, которая продолжала любить его, несмотря на то что он месяцами отсутствовал, часто бывал напряжен и молчалив и постоянно задерживался на работе, иногда до рассвета.

— Извини меня, — вздохнул он. — Но эти чертовы дураки не видят дальше собственного носа.

Кэтлин укоризненно взглянула на него и выразительно кивнула в сторону закрытой двери на кухню, где сидели дети.

— Раз уж их папочка солдат, то пусть привыкают к ругани, — начал выкручиваться Эндрю.

— Он еще и университетский профессор, так что они не будут привыкать к ругани, — с нажимом произнесла Кэтлин.

— Ладно, ладно, — сдался Эндрю. — Извини.

— Рассказывай.

— Да все из-за этого дирижабля. Некоторые сенаторы настаивают на полномасштабном расследовании. Они понимают, что ничего не могут сделать с Фергюсоном, потому что я уволил его из армии по состоянию здоровья, но Пэту с Готорном придется несладко.

— Что им грозит?

— Увольнение со службы в связи с растратой фондов. Отчасти вся эта каша заварилась из-за того, что Винсент является зятем президента, и оппозиция хочет подорвать авторитет Калина. Боже мой, Кэтлин, ведь речь идет о двух моих лучших офицерах! Их потеря нанесет колоссальный ущерб армии. Где мне взять хорошо обученных командиров? Я же не волшебник, чтобы вытаскивать их из шляпы. В последней войне мы лишились почти половины командного состава. У меня есть неплохие молодые парни, из которых вышли отличные полковники и бригадные генералы, но чтобы командовать корпусом, а тем более армией, надо учиться годами.

— Винсент ничему не учился.

— Он уникум, вроде генерала Шеридана. Это у него врожденное.

— Так что ты сказал Сенату?

— Я дал им понять, что, если они будут настаивать на увольнении Пэта и Винсента, я откажусь удовлетворить их требование.

— Ты не можешь так поступить, — покачала головой Кэтлин. — Вспомни, ты сам всегда говорил, что армия должна подчиняться гражданскому правительству. Я полностью одобряю то, что сделали эти два дурня, но они в самом деле не имели на это права.

— Да знаю я. Я не сказал прямо, что не выполню этот приказ. Но я заявил, что в этом случае мне не останется ничего другого, как подать в отставку.

— А они что?

— О, тут началась такая буча! Почти каждый из сенаторов воевал, кое-кто из них служили в регулярных войсках на передовой. Они все за меня, но есть целая группа из бывших бояр и римских аристократов, которые увидели сейчас шанс захватить власть. Мы избавились от ига орды, и, по их мнению, пришла пора вернуться к правильному порядку вещей и восстановить их права. У них была власть. Они потеряли ее, но так и не смирились с тем фактом, что произошла настоящая революция.

— И что же будет дальше?

— Они хотели сегодня же создать сенатскую комиссию, которая провела бы расследование деятельности Пэта и Винсента. Слава богу, Марк уговорил их отложить это на несколько недель.

— Итак, ты рассчитываешь на то, что первый полет дирижабля докажет твою правоту.

Эндрю утвердительно кивнул, встал с кресла и подошел к полотну Рублева, висевшему над камином.

— Что самое интересное, если дирижабль не обнаружит на юге ничего подозрительного, наша песенка спета. Если же там что-то есть, «Партия Союза» завопит, что «Дом превыше всего» связывает военным руки и армия должна иметь больше свободы в выборе средств для решения своих задач. — Эндрю покачал головой. — В этом заключается весь парадокс. Если мы выигрываем, то оказываемся в проигрыше, и наоборот. Я чувствую, что мы что-то найдем на юге, и молю Бога, чтобы там ничего не было.

— А если там ничего нет?

— Тогда я подам в отставку. Возможно, это защитит Пэта, но я почти уверен, что Винсенту придется уйти из армии по политическим соображениям. Вся эта история сильно ударит по «Партии Союза» на следующих выборах, и, чтобы удержаться у власти, им придется еще больше сократить военный бюджет. Жаль, что с нами нет Ганса. Уж он-то сразу бы разнюхал о замысле Фергюсона и нашел бы какой-нибудь способ провернуть все так, чтобы никто ни о чем не узнал.

Кэтлин подошла к Эндрю, обняла его за талию и подняла глаза на картину.

— У тебя слишком большой нос.

— Что? — удивился Эндрю.

— На этой картине. У тебя слишком большой нос, и еще он нарисовал тебе широченные плечи, как у Пэта.

Эндрю расхохотался. Он всегда мечтал выглядеть более атлетичным, и хотя полотно Рублева приводило его в смущение, втайне Эндрю был доволен тем, что художник изобразил его настоящим былинным богатырем.

— Неудивительно, что Линкольн так постарел за четыре года, — проворчал он. — Мы сражались на войне, где ставкой было существование всего нашего народа, а в Конгрессе и в Сенате находились люди, которые беспокоились только о своей собственной власти. Наши парни гибли десятками тысяч, а эти политиканы все подсчитывали свой рейтинг. Иногда я просто диву даюсь, как наша Республика вообще выжила.

— Я думаю, что Линкольн задавал себе этот вопрос каждый вечер, — отозвалась Кэтлин, положив голову ему на плечо.