Боевой гимн

Глава 2

«Я в аду».

Эти слова постоянно звучали у него в голове, задавая ритм всему его существованию… «Я в аду».

Он огляделся. Огромный литейный цех и впрямь напоминал преисподнюю: темнота озарялась огненным светом, плавали клубы ядовитого дыма, а из раскаленных котлов вырывались волны нестерпимого жара. Похожие на души грешников пудлинговщики, скрюченные от тяжелой работы, перемещались по цеху, помешивая жидкое пламя, а вокруг, скрестив руки на груди, стояли настоящие демоны; с их поясов свешивались кнуты, готовые ударить, если рабочий замешкается хоть на секунду.

— Ганс!

Старший сержант Ганс Шудер поднял голову и посмотрел в темные, пылающие гневом глаза Карги, главного надсмотрщика лагеря.

— Работа продвигается медленно. Почему?

Слушая грохочущий голос бантага, Ганс испытывал отвращение оттого, что мог теперь понимать эту речь и даже отвечать на ней. Это была еще одна ненавистная ему уступка. Краем глаза Ганс наблюдал за пудлинговщиками; они не отрывались от работы, но он знал, что рабочие все слышат и боятся, что сегодня настанет их черед быть убитыми «в назидание». Хотя Гаарк объявил, что все люди Ганса находятся под его защитой, Карга всегда находил способы обойти этот приказ, заявляя, что тот, кто плохо выполняет свою работу или не соблюдает субординацию, должен быть наказан.

Ганс погонял языком кусок табачной плитки у себя во рту. У него пересохло в горле.

«Может быть, сегодня пришла моя очередь? — подумал он. — И что я так цепляюсь за жизнь? Разве я не предатель? Я управляю этой фабрикой, дающей железо для машин, которые со временем будут обращены против всех людей этого мира и против моей родной Республики».

Республика – она казалось ему теперь полузабытой мечтой, как первая детская любовь. Республика и Эндрю Кин, мальчик, которого он сделал генералом – как все это далеко. Ганс заставил себя не думать о них, потому что при этом он каждый раз заново переживал всю парадоксальность своего теперешнего существования, а это грозило окончательной потерей рассудка.

Он внимательно разглядывал Каргу. Понять, что значит то или иное выражение лица у бантага, было непросто, и Гансу пришлось долго этому учиться. Неискушенному человеку казалось, что черты лица у представителей расы степных кочевников навсегда застыли в гримасе гнева. Однако те, кому удавалось какое-то время прожить рядом с ними, со временем научались распознавать некоторые тонкости. Впрочем, сейчас Карга и в самом деле был на грани взрыва. Казалось, что лицо надсмотрщика принадлежит какому-то вымершему хищнику, вырубленному из камня первобытным скульптором. Шрам от меркской стрелы, превратившей левую глазницу Карги в безобразный комок плоти, делал его внешность еще более устрашающей. Ганс видел, что его бантаг находится в крайне дурном расположении духа. На щеках Карги виднелись багровые царапины – очевидно, он подрался с соплеменником или поссорился с наложницей. Кому-то придется за это заплатить.

— Объясни, скот. Сегодня вы выполнили только половину нормы по выплавке железа.

Ганс согласно кивнул. Было бессмысленно отрицать очевидное.

— Мой господин, — произнес он. Ганс уже научился произносить эти слова, несмотря на то что они лишали его последних остатков гордости. — Я тебе уже говорил, что нам надо остановить работу на печах с третьей по седьмую минимум на два дня. Нужно освободить их от шлака. А меха все в трещинах, и мы теряем больше воздуха, чем его поступает в плавильни.

Ганс сделал жест в сторону мехов – мощных конструкций размером с небольшой дом. Меха прикреплялись к «беличьим колесам» двадцати пяти футов высотой. Внутри каждого колеса находились несколько десятков рабов-чинов, которые, низко опустив голову, безостановочно шагали вверх по деревянным ступенькам, всем своим небольшим весом заставляя вращаться ведущие валы, соединявшие колеса с мехами.

От этого ужасного средневекового зрелища у Ганса всякий раз застывала кровь в жилах. Десятки «беличьих колес», в каждом из которых надрывались по полсотни мужчин, женщин и детей, давали большую часть энергии в этом адском месте, находившемся под его управлением. Они шагали шестнадцать часов в день, с двумя короткими перерывами на еду, состоявшую из порции рисовых лепешек и воды. Это был последний этап их жизни. Редко кому удавалось протянуть больше месяца, прежде чем они валились с ног от истощения и их отводили на убой.

Его квалифицированные рабочие, на кого Гаарк распространил свою защиту, тоже погибали. За три с половиной года многих унесли болезни, распространенные в рабских лагерях. Хотя пайки этих рабочих были лучше тех, что доставались чинам, еды все равно едва хватало для поддержания их сил. Самоубийства стали обычным делом – не далее как вчера Ганс потерял квалифицированного чинского литейщика, который повесился в своей каморке, перерезав перед этим горло собственной жене и двум детям. Хотя Карга был раздосадован потерей хорошего работника, он не скрывал своего удовольствия по поводу того, что его личные запасы пополнились несколькими сотнями фунтов хорошего мяса, о котором он не счел нужным докладывать начальству.

Люди Ганса жили в лагере к северу от фабрики. У них были бараки, их обеспечивали почти приличной едой, и они в самом деле имели один выходной день в неделю. Что же касается чинских рабочих, живших к югу от фабрики, то они были совершенно бесправны и обитали в таких ужасающих условиях, что у Ганса сжималось сердце при одной мысли об этом.

Три-четыре паровых двигателя сделали бы ненужным адский труд людей в «беличьих колесах», но бантаги не хотели об этом и слышать. В конце концов, под их игом находились десятки миллионов людей. Драгоценный паровой двигатель должен был служить только войне; не могло быть и речи о том, чтобы использовать его для облегчения труда скотов.

Надсмотрщик холодно смотрел на Ганса. Шудер уже давным-давно изгнал из себя чувство страха. Страх здесь ослеплял, убивал душу. Будет он жив или мертв в следующую минуту, больше не имело значения. Ганс знал, что, пока он не совершит какой-нибудь очень тяжкий проступок, слово кар-карта защитит его, но у Карги были и другие способы причинить ему боль. Время от времени он убивал одного из его людей, иногда в наказание за ошибку, иногда и вовсе без повода, и каждый раз смерть выдавалась за несчастный случай. Тот факт, что Гаарк взял под свое покровительство одного из скотов, казалось, доводил Каргу до бешенства. Кар-карт был далеко, а с главным надсмотрщиком Гансу приходилось иметь дело ежедневно, и он понимал, что Гаарк не станет интересоваться причиной смерти того или иного из скотов.

— Мы не сделали того, что должны были выполнить сегодня. Я не буду докладывать об этой неудаче. — в голосе Карги слышалась скрытая угроза.

— Карга, то, что я тебе сказал, — это факт.

Слова ненавистного языка застревали у него в горле. У Ганса было такое чувство, что он изрыгает непристойности. Карга молча стоял перед ним, в его глазах застыло презрение, а правая рука поглаживала рукоять кнута. Ганс не обращал на это внимания. Он видел, как надсмотрщик выбил однажды кнутом глаза женщине, как он срывал у своей жертвы полосы кожи от плеч до ягодиц или захлестывал ремень вокруг шеи несчастного и медленно удавливал его.

Взгляд Карги переместился с Ганса на группу рабочих, окружавших котел с расплавленным железом.

— Если ты убьешь одного из них «в назидание», это ничего не изменит, — тихо произнес Ганс, не позволив прозвучать в своем голосе и намеку на эмоцию. Он знал, что рабочие слушают их беседу и боятся пошевелиться, чтобы не выделиться из общей массы. Надсмотрщик мог в любой момент в вспышке гнева убить одного из них, или десятерых, или всех – просто из-за дурного настроения, несварения желудка, неудачного свидания накануне вечером или вообще без причины – такова была участь бантагских пленников.

— Мы произведем сегодня еще одну разливку, — наконец отозвался Карга.

— Мой господин, мы столкнемся с той же проблемой завтра и послезавтра.

— Ты возражаешь мне, раб?

Ганс не ответил, смотря прямо в глаза Карге. Это было очень опасно. У бантагов смотреть в глаза собеседнику могли только равные по положению; если так делал скот, то это граничило с прямым бунтом. Он выдержал взгляд надсмотрщика несколько секунд и отвел глаза в сторону.

— Мой господин, я говорю тебе о факте, который невозможно изменить. Это то, что происходит с железом и машинами. Ты не можешь заставить работать машину так же просто, как сгибаешь свой лук. Их надо чистить и чинить.

— Чинить? Что-то сломали?

Ганс заметил, как вздрогнули пудлинговщики при этих словах. В прошлый раз, когда Карга решил, что кто-то из рабочих намеренно сломал инструмент, он бросил шестерых из них в расплавленный металл, после чего его ярость стала еще больше, так как кремированные тела смешались с железом и разливка оказалась испорченной. Как следствие, вся бригада была тут же уничтожена, и, пока не были обучены новые литейщики, работа на фабрике шла с отставанием от графика.

— Ты должен давать машине отдохнуть так же, как ты даешь отдыхать своему коню, господин. Упряжь и тетива изнашиваются и нуждаются в починке, то же самое происходит и с плавильной печью.

Ганс ожидал убийственной вспышки гнева со стороны надсмотрщика и был поражен, когда тот ограничился недовольным хмыканьем.

— Еще одна разливка, и мы сделаем так, как ты говоришь.

Ганс с трудом сдержал вздох облегчения, хотя его людям предстояло еще двадцать четыре часа непрерывной работы в темпе, который к рассвету, скорее всего, убьет или полностью истощит некоторых из них.

Низко поклонившись, Ганс не поднимал головы до тех пор, пока Карга не отвернулся от него.

— Иногда ты очень ловко играешь словами, скот, — бросил ему надсмотрщик. — Когда-нибудь я вырежу твой язык и съем его.

«И кто тогда будет управлять твоей фабрикой?» – подумал Ганс. Он понимал, что на Каргу постоянно давят сверху. Бантагам нужны были сталь и железо, десятки тысяч тонн драгоценного металла. Надсмотрщики, не справлявшиеся с поставленными задачами, снимались со своих постов, а в орде впавшему в немилость оставалось только одно – самоубийство.

— Если я когда-нибудь лишусь милости кар-карта, — продолжил Карга, — я убью каждого из вас и всех, кто вам дорог, чтобы вы были моими рабами в Бесконечном Небе.

Эта угроза заставила Ганса содрогнуться, так как он понимал, что в итоге слова надсмотрщика неизбежно обернутся правдой.

Шудер молча ожидал, когда становившийся все больше похожим на демона Карга даст ему разрешение идти. В этот момент один из рабочих повернул кран третьей плавильной печи, и на площадку обрушился водопад расплавленного металла. Засверкали искры, облака удушающего дыма с шипением взметнулись вверх.

Карга долго смотрел на Ганса, не торопясь отпускать его.

— Иди, — наконец пролаял бантаг. — Возвращайся в свою конуру.

Ганс не спешил уходить.

— Возможно, мне стоит остаться и все проконтролировать, чтобы тебя устроила сделанная работа?

— Они будут больше тебя ненавидеть, если ты будешь спать, пока они работают, — усмехнулся Карга. — Мне это нравится.

— Мне нужен пропуск.

Пробурчав проклятие, Карга сунул свою огромную лапу в кошель, висевший у него на поясе, и достал оттуда бронзовую табличку, удостоверяющую, что ее предъявитель выполняет поручение надсмотрщика и, следовательно, имеет право покинуть фабрику. Затем он с ворчанием отправился в дальний конец цеха.

— Ты думаешь, он устроит здесь бойню?

Ганс прочел страх в глаза Григория и потрепал юношу по плечу.

— Все в порядке. Этот ублюдок не может убить нас всех, — он постарался выдавить из себя ободряющую улыбку. — Слушай, если он меня кокнет, ты получишь повышение.

— Звучит заманчиво, но я бы предпочел обойтись без этого, — усмехнулся в ответ Григорий.

Ганс кивнул, печально глядя на него. Хотя Григорию было всего около двадцати пяти, его волосы уже поредели и подернулись серебром. Как и у всех пленников, у него было бледное изможденное лицо из-за непосильной работы и постоянного страха.

— Пожалуй, пойду-ка я отсюда. Постарайся добиться дополнительной порции воды для этих несчастных в «беличьих колесах» и пудлинговщиков. Может, тебе удастся попасть на кухню к Тамире и достать там хлеба. Эти задохлики могут отдать концы в любой момент.

Пока Ганс разговаривал с Григорием, его взгляд не отрывался от Карги. Мимо надсмотрщика шла вереница людей, тащивших на себе корзины с углем. Женщина, за подол которой зацепился маленький ребенок, споткнулась и просыпала на пол несколько кусков угля.

Карга нагнулся, поднял ее одной рукой и снова швырнул на землю. Женщина без сознания растянулась на полу, ее дочка заплакала от страха.

— Кесус, спаси ее, — прошептал Григорий, — это жена и ребенок Лина.

Ганс кинулся на выручку.

— Карга, она защищена от пищевой повинности! — крикнул он. — Это жена моего интенданта. Она защищена!

— Значит, ее муж плохо выполняет свою работу, — ответил Карга с саркастической усмешкой. — Иначе мы бы не отставали от графика. Она специально уронила уголь, чтобы саботировать производство. Она отправится в убойную яму. Если кто в этом и виноват, то это ты, Ганс. В следующий раз ты будешь лучше следить за тем, чтобы твои люди работали как следует.

— Карга!

Вокруг шеи Ганса обвилась мускулистая черная рука, и старый сержант захрипел, не успев докончить фразы. Отчаянно сопротивляясь, он бросил взгляд через плечо и увидел, что его схватил Кетсвана, бригадир третьей плавильной печи. Рядом стоял Григорий.

Свободной рукой Кетсвана заткнул ему рот, не обращая внимания на яростные попытки Ганса освободиться из железной хватки.

— Ради Перма, — прошипел Григорий. — Если ты вмешаешься, он возьмет еще с десяток других. Не надо!

Глаза Карги, смотревшего на эту картину, поблескивали адским пламенем в отсвете реки расплавленного железа, выливавшейся из четвертой плавильни.

— Уведи его отсюда, — процедил сквозь зубы Григорий.

Огромный зулус оттащил брыкающегося Ганса в сторону третьей печи. Он не ослаблял своей хватки, чтобы старый янки своими криками не спровоцировал бантага на новые жестокости.

Карга взвалил женщину себе на плечо и направился к двери, которую все работающие в цеху, пленники и надсмотрщики, называли Воротами смерти – она вела в убойную яму за пределами фабрики.

Женщина ожила и начала кричать. Но она молила не за себя – Карга уводил также и ее ребенка. В это мгновение в Гансе проснулись все так долго подавляемые чувства, его затопила слепая ярость. Девочка была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что ее ждет, но тем не менее продолжала идти за матерью, которая кричала и пыталась оттолкнуть ее прочь. Карга нагнулся и подхватил девочку.

Это зрелище что-то сломало в Григории, который сделал шаг вперед, сжав кулаки.

— Стой, — прошептал Кетсвана. — Он приговорил ее. Она отправится в яму. Ничто его не остановит.

На секунду Гансу удалось поймать взгляд девочки, и в ее глазах он увидел чуть ли не облегчение. Мгновение спустя клубы дыма скрыли Каргу с его ношей. Внутри Ганса все бурлило, у него было такое ощущение, что еще немного, и река ярости прорвет ту плотину, которую он построил в своей душе.

Он постарался взять себя в руки. Нельзя сломаться, нельзя позволить гневу и боли завладеть им. Он перестал бороться с Кетсваной, и хватка гиганта ослабла.

Все вокруг прекратили работать, захваченные душераздирающим зрелищем. Потом взоры пленников обратились на Ганса. Он был их единственной защитой и теперь видел в их глазах укор, отчаяние и горечь. Двое из их числа погибли. В этот самый момент острая сталь перерезала их горло. В конечном итоге он ничего не мог сделать, чтобы спасти их. Они умирали, по сути они были уже мертвы, и он был бессилен помочь им.

— Черт возьми! — взревел Ганс. — Продолжайте работать, или он убьет еще кого-нибудь.

Дрожа от гнева и боли, он повернулся к Григорию.

— Где Лин?

— Все еще на продуктовом складе, за воротами.

Ганс понимал, что именно ему придется встретить Лина и сообщить ему о потере семьи. Это был его долг.

— Попроси кого-нибудь, пусть последит за входом в лагерь. Я скажу Лину, когда он вернется.

— Позволь мне это сделать, Ганс.

Он покачал головой.

— Нет, это я во всем виноват. Это мой крест.

«Я в аду…»

Он бросил взгляд на зулуса и его чернокожих рабочих, копошившихся у третьей печи. Хотя Ганс сражался за северян и видел, как во время биты при Крейтере гибли тысячи негров из Армии Потомака, раньше он все же испытывал некий дискомфорт в их присутствии. Это чувство давно испарилось. Рабство избавило его от многих предрассудков. Где-то к югу от Карфагена жил черный народ, искусный в обработке железа. Кетсвана, возглавлявший пятьдесят мужчин и женщин, пригнанных сюда бантагами, был теперь самым верным помощником Ганса.

— Твой гнев тебя погубит, друг мой, — негромко произнес зулус. Было удивительно, что великан шести с половиной футов ростом обладает столь мягким музыкальным голосом.

— Спасибо, — вздохнул Ганс.

За спиной Кетсваны группа рабочих тянула вагонетку, нагруженную только что выплавленными рельсами. Разгрузив железо, они наполнили вагонетку углем и рудой и направились обратно к плавильне. В голове Ганса вспыхнуло воспоминание о литейном цехе в Суздале. Теперь ему казалось, что это было миллион лет назад. Там работали свободные люди, понимавшие, что от их труда зависело, выживут они или нет, а здесь работа была всего лишь отсрочкой перед неминуемой гибелью.

«И почему нам всем просто не покончить с собой? — вновь задался вопросом Ганс. — То, что мы делаем, идет на пользу ублюдкам, которые собираются уничтожить весь наш род, а нас в любом случае ожидает мучительная смерть. Так почему же мы… почему же я продолжаю цепляться за жизнь, когда смерть принесет мне избавление?»

— Бедный, бедный ребенок, — раздался голос Менды, жены Кетсваны. Ее глаза обвиняюще смотрели на Ганса. — С каждым днем это происходит все чаще. Нам не остановить это. Дальше будет еще хуже.

Он знал, о чем мечтает Григорий, его бывший начальник штаба. Мысли юноши были написаны у него на лице. Гансу и самому постоянно приходила в голову эта идея, но он ее отбрасывал. Риск был слишком велик. Но теперь?

— Когда они придут за твоим ребенком, Ганс? — спросила Менда. — Что ты будешь делать, когда настанет очередь твоего сына?

Эти слова ножом вонзились ему в сердце. Гансу неожиданно стало стыдно, и он отвернулся. Неужели в этом причина его слабости? Неужели именно поэтому он был так нерешителен? В конце концов, хотя Карга регулярно отводил его людей на убой, Ганс знал, что надсмотрщик не решится нанести удар лично ему, если только он не совершит какой-то уж очень тяжкий проступок. И даже в этом случае дело будет отправлено на рассмотрение Гаарку, прежде чем его действительно убьют.

«Вот как они купили меня, — подумал Ганс, и в его сердце вновь запылал костер гнева. — Я стал их орудием. Я позволяю продолжаться этому кошмару, чтобы Тамира и мое любимое дитя были в безопасности».

Ганс замолотил кулаками по стенке печи, пока из разодранных костяшек не потекла кровь. Подняв голову, он посмотрел в глаза своим друзьям, ожидая увидеть в них презрение. Однако они смотрели на него с сочувствием, отчего его боль только усилилась.

Дочка Лина – ее взгляд будет преследовать его вечно. Он вспомнил, как шесть месяцев назад он держал на руках новорожденного Эндрю, который всего несколько минут назад появился на свет, смотрел в его глаза и видел в них вечный дух жизни, великую тайну бытия. И точно так же на него глядела девочка, которая уходила вслед за матерью во тьму, зная, что ее ждет.

— Простите меня, — глухо сказал Ганс. — Эти три с половиной года я боролся за то, чтобы вы все остались живы.

Он бросил взгляд на Ворота смерти, располагавшиеся за печью.

— И чего ради? Я был трусом. Теперь я это понимаю.

Менда подошла к Гансу и положила руку ему на плечо. Он поразился тому, что в этом аду еще было место нежности и пониманию.

— Я говорил себе «нет», потому что боялся того, что может случиться с вами и… — слова застревали у него в горле, он хотел остановиться, но уже не мог. — …И с Тамирой, а потом с Эндрю.

— Это все равно произойдет, — отозвался Кетсвана.

Ганс промолчал.

— Григорий, ты можешь собрать сегодня людей, о которых ты мне говорил? — наконец прошептал он.

Лицо Григория озарилось улыбкой, и он кивнул.

— Встречаемся у меня после окончания смены. Скажи Карге, что нам нужно составить новый график работы и починки плавилен.

Трое друзей, стоявших вокруг него, радостно улыбнулись, в их глазах засветилась надежда.

— Дать сигнал к атаке!

Кар-карт Гаарк сидел в своем кресле и наблюдал за тем, как его войска переходят в наступление. Не было слышно обычных воинственных кличей, только телеграфист отстукивал сообщения у него за спиной. Вожди бантагов стояли кружком на почтительном расстоянии от Гаарка и молча обменивались взглядами.

Вдруг на левом и правом флангах нападавших, выстроившихся полумесяцем, в небо взвились сигнальные ракеты. Осажденный чинский город, расположенный на невысоком плато в миле от них, молниеносно ответил вспышкой пламени. С его укрепления поднялось облако дыма.

Гаарк внимательно следил за выстрелом, отсчитывая секунды. Снаряд с пронзительным свистом пронесся в воздухе в каком-то десятке шагов от него. Многие командиры уменов побледнели и испуганно пригнулись.

— Привыкайте к этому звуку, — рассмеялся кар-карт.

— Мой карт, у меня есть право сказать то, что я хочу.

Повернувшись в кресле, Гаарк посмотрел на говорившего. Это был Югба, командир умена Пегих лошадей.

Гаарк кивнул, разрешая ему продолжить.

— Повелитель, хорошие воины из моего клана погибнут в этот день.

— Тот, кто не погибнет, научится искусству выживания, — отрезал Гаарк. — Смотрите и учитесь.

Вдоль городских стен прокатилась волна вспышек, в воздухе было тесно от летящих снарядов, и несколько удачных выстрелов пропахали кровавые борозды в рядах 3-го умена Вороных лошадей, располагавшегося справа от ставки кар-карта. Командир этого умена стоял стиснув зубы и глядел прямо перед собой.

— На таком расстоянии они зря расстреляли бы свои боеприпасы, если бы твои воины не находились слишком близко друг к другу и не представляли собой отличную мишень, — тихо сказал ему кар-карт.

Он поднял бинокль и навел его на левый фланг, где атакующие всадники рассыпались широкой цепью по открытой степи.

— Обратите внимание на этих парней. Они соблюдают широкие интервалы между собой, так что в них трудно попасть. От одного выстрела может быть потерян только один воин.

— Их атаке не хватает мощи, — возразил Югба.

— Если тебе кажется, что им не хватает мощи, можешь послать на штурм свой умен, и мы посмотрим, кто первый возьмет центр города.

Югба вопросительно посмотрел на него.

— Давай действуй, а мы поглядим, что получится.

Командир умена резко кивнул, вскочил на коня и выхватил саблю из ножен.

— Старые методы для нас лучше новых! — выкрикнул он и помчался к своим воинам, чтобы лично возглавить атаку.

Гаарк обвел взглядом остальных командиров.

— Есть еще желающие?

Все промолчали. Гаарк повернулся к четверым офицерам из своего ближнего круга, которые стояли слева от него, без особого интереса наблюдая за разворачивающимся сражением.

— А из вас никто не хочет позабавиться? — спросил он.

— Да ну, неохота, — зевая, ответил Джамул, радист его бывшего взвода. — Это ничего не изменит. Мы хорошо натаскали своих ребят, они знают, что делать.

Гаарк с трудом сдержал улыбку. Ответ был оскорбительным по форме и по сути, но в этом-то и было намерение Джамула. Он хотел продемонстрировать перед бантагами другое отношение к войне.

Наступление продолжалось. Атакующие спешились в шестистах футах от городской стены и продолжили движение пешком. Вслед за ними в пятидесяти шагах спешилась вторая волна нападавших, за ней на таком же расстоянии третья, потом четвертая. Воины первого ряда открыли огонь из ружей, тщательно выбирая цель, на ходу перезаряжая оружие, опять стреляя и снова наступая.

Вдруг внимание Гаарка привлекли громкие крики, раздавшиеся справа. В атаку шел целый умен, всадники неслись стремя к стремени, трубили огромные нарги, развевались вымпелы, а над всем этим реял треугольный флаг Югбы. Конная лавина казалась неудержимой.

Гаарк повернулся к своему телеграфисту.

— Полевой артиллерии и мортирам вступить в бой.

Приказ молнией пронесся по телеграфному проводу. Гаарк прильнул к биноклю.

Мортиры были уже установлены и нацелены. Орудийные расчеты опустили снаряды в жерла, и смертоносные серые цилиндры с кажущейся медлительностью взмыли в небо. Орудия были такими простыми, что он никак не мог понять, почему янки не додумались до этого. Мортиры представляли собой обыкновенные железные трубы с запалом в нижней части. В хвосте снаряда находился небольшой пороховой заряд с ударным капсюлем, а спереди был еще один ударный капсюль, взрывавший снаряд в момент попадания в цель.

Тридцать упряжек с полевыми орудиями полетели вперед; лошади, тащившие их, неслись во весь опор, поднимая к небу облака пыли. Защитники города всерьез отнеслись к новой угрозе. После удачного выстрела снаряд попал в ящик с боеприпасами, раздался оглушительный взрыв.

Все посмотрели на Гаарка.

— Ожидаемые потери, — тихо произнес он и кивнул в сторону атакующего умена Югбы. — Предлагаю обратить ваше внимание на то, что сейчас будет происходить на правом фланге.

Бантагская конница лавиной неслась вперед, улюлюканье всадников далеко разносилось по степи. Некоторые командиры уменов за спиной Гаарка подхватили эти воинственные клики и завертели ятаганами у себя над головами.

Над городской стеной поднялись клубы белого дыма, и мгновение спустя снаряды внесли опустошения в передние ряды нападавших. Кони и всадники повалились на землю и были тут же растоптаны живой стеной, следовавшей за ними. Командиры уменов были целиком захвачены этим зрелищем, они выкрикивали ругательства и подбадривали своих, призывая их продолжить атаку.

На левом фланге перестрелка стала более интенсивной. В некоторых местах стрелки бантагов сбивались в кучу, и Гаарк многозначительно поглядел на Джамула, который кивнул, давая понять, что видит эту ошибку.

— Им необходимо еще подучиться, — негромко заметил Гаарк. Как бы для того, чтобы придать вес его словам, в центре одной из таких групп разорвался чинский снаряд, унесший жизни более десяти воинов. Цепь продолжала продвигаться вперед. Кое-где расстояние до городской стены было уже всего ярдов двести. Места павших воинов тут же занимали другие из задних рядов. Позади пехоты начала развертываться артиллерия, канониры наводили пушки на стены. Следя в бинокль за одним из орудийных расчетов, кар-карт увидел, как они открывают казенник и закладывают в ствол снаряд с мешочком пороха.

«Как примитивно, — подумал Гаарк. — Нам не хватает знания металлургии, чтобы изготовить стальные и медные гильзы для тяжелых снарядов». Командир расчета отдал приказ, один из артиллеристов при помощи винтового механизма опустил ствол под нужным углом. Командир сделал шаг назад, подняв вверх руку. Другой канонир вставил запал и отошел в сторону.

Пушка откатилась назад и скрылась в облаке дыма. Гаарк перевел взгляд на стену и довольно хмыкнул, увидев, что снаряд разорвался всего в нескольких шагах от главных ворот.

Кар-карт снова посмотрел направо. Умен был теперь всего в сотне шагов от стены, и всадники скатились с седел на землю, осыпая укрепления тучами стрел, затмившими небо. Некоторые из стрел были снабжены горящими наконечниками, и в городе взметнулись языки пламени. Но орудия, расположенные на стенах, продолжали поливать бантагов картечью, собирая обильную жатву убитыми.

Военачальники за спиной Гаарка разразились тревожными криками.

— Югба упал! — воскликнул один из них.

Гаарк навел бинокль на сцену бойни под стеной, но багрового треугольного знамени уже не было видно.

— Послать туда спасательную команду и лекаря, — приказал Гаарк, и через несколько секунд на выручку раненым полетела санитарная повозка.

А на левом фланге артиллерия бантагов делала свое дело, разрушая стены и ворота. Некоторые пушки оборонявшихся были уже выведены из строя, одна из них, перевернувшись, лежала среди груды камней. Прицельным выстрелом ворота сорвало с петель, и Гаарк взглянул на Джамула, лицо которого озарилось торжествующей улыбкой.

— Я считал, что место командира умена среди его воинов, — презрительно заметил кто-то из толпы позади кар-карта.

— Больше так не будет, — развернулся в кресле Гаарк. — Пусть пример воинам подают командиры полков. Начальник над десятью тысячами будет руководить из тыла, наблюдая за битвой и контролируя ее. Что хорошего сделал Югба?

— Он умер бантагом, — последовал ответ.

— Он погиб, а стена перед ним еще держится. Это была глупая смерть. Смерть не означает победы, а мне нужна только победа!

Гаарк отвернулся и презрительным взмахом руки указал на хаос, творившийся на правом фланге. Всадники гарцевали у самой стены. Некоторые из них подъезжали прямо к укреплению и, вставая на седла, пытались залезть на стену. Перекрестный огонь с бастионов валил их на землю. Другие размахивали топорами у восточных ворот, рассчитывая прорубить их и прорваться в город. Большинству удавалось нанести всего один-два удара, прежде чем чины разрывали их на части картечью или заваливали сверху камнями. Сложенные из бревен навесы, призванные защищать осажденных от стрел сверху, горели, но чины продолжали упорное сопротивление, стреляя в бантагов из пушек и мушкетов и сбрасывая им на головы камни.

— Отзови их, — прошептал кто-то за спиной Гаарка.

Кар-карт обернулся и смерил своих военачальников насмешливым взглядом.

— Как, вы хотите, чтобы я приказал отступить перед каким-то скотом? — саркастически поинтересовался он.

— Отзови их, мой карт. Эта бойня совершенно напрасна, — взмолился Кату, командир умена Буланых лошадей. По его глазам было видно, что он наконец все понял. Однако до многих других урок явно еще не дошел.

— Подождем еще немного.

Бой продолжался. На пятьдесят шагов по обе стороны от разрушенных западных ворот стена представляла собой груду дымящихся развалин. Не было видно ни единого чина, а дома за стеной пылали. Артиллеристы изменили направление стрельбы, начав обстреливать края бреши.

Воины из первой атакующей цепи вскочили с земли и короткими перебежками понеслись вперед, стреляя, вставая на колено и перезаряжая ружья. За ними катилась вторая волна нападавших, которые делали то же самое. Первые воины достигли развалин и начали перебираться через них. Некоторые упали, пронзенные чинскими пулями, но остальные не остановились и ворвались в город. С левого фланга к обломкам стены галопом устремилась колонна всадников, которые мигом домчались до бреши и, спешившись, присоединились к своим товарищам. Там, где раньше стояли западные ворота, сотня бантагов, забросив винтовки за спину, расчищала путь для своей артиллерии, тоже двинувшейся по направлению к городу. Мортиры, расположенные на холмах напротив западной стены, прекратили бомбардировку.

Гаарк поднялся на ноги и повернулся к своим военачальникам, не обращая внимания на побоище, все еще продолжавшееся на восточном фланге.

— Есть какие-нибудь вопросы? — спросил он.

— Это была бессмысленная бойня, — горько сказал один их них.

— Ты прав, — негромко согласился кар-карт, — но это было необходимо, чтобы вы поняли.

— Чтобы мы поняли?

— Да. Чтобы тебе и твоим друзьям наконец все стало ясно. Вот уже целых четыре года я говорю вам, что скот научился новым методам ведения войны, а вы нет.

— Они все изменили, эти бездушные подонки.

— И вы тоже должны измениться, или наши кости будут белеть на солнце по всей степи. Вот почему нам необходимо изготовить новое оружие и научиться владеть им. Сегодня треть нашего войска, двадцать уменов, вооружена ружьями и пушками, но вы до сих пор не осознали, что все это значит. Джамул, каковы наши потери?

— Я бы сказал, не больше двухсот убитыми и ранеными у западных ворот. Было бы еще меньше, если бы они не сбивались в кучи. Минимум тысяча на другом фланге, и они еще не захватили стену.

После этих слов воцарилось молчание. Гаарк с вызовом обвел военачальников взглядом, ожидая их реакции.

— Но зачем ты это устроил? — наконец решился спросить один из картов.

— Ты имеешь в виду эти учебные маневры? — процедил Гаарк. — Для того, чтобы вы увидели все своими глазами.

— Но специально вооружать скот, обучать их и пообещать им сохранение жизни, если они продержатся до темноты? Ради этого безумного представления ты только что убил и искалечил тысячу с лишним наших отборных воинов!

— Это сделал Югба, — спокойно парировал Гаарк. — Я не отдавал ему приказа атаковать таким образом. Он сделал это сам.

— Но ты его спровоцировал, мой карт.

— Точно так же поступят наши врага, когда мы встретимся с ними, — произнес Гаарк. — Учитесь и этому.

Он кивнул в сторону хаоса, творившегося у восточных ворот.

— О, в итоге они захватят город, но какой ценой? Вы сейчас видели именно ту ошибку, которую совершили тугары, а потом мерки. Они были слишком надменны и не верили в то, что люди могут их переиграть.

Высшие бантагские военачальники возмущенно зароптали.

— Да, я знаю, что вам больно это слышать, — слова медленно, словно нехотя, слетали с языка кар-карта. — В конце концов, это ведь всего лишь скот.

Он улыбнулся.

— Несомненно, именно это и говорили себе наши сородичи, поначалу с презрением, а потом с ужасом, умирая на поле боя. «В конце концов, это ведь всего лишь скот». Нам необходимо выкорчевать из своих голов эту мысль, если мы рассчитываем победить. Они умны, умелы и во многом превосходят нас в этом новом способе ведения войны.

— Мой карт, ты хочешь, чтобы мы поверили, что мир перевернулся вверх тормашками, и мы теперь ходим по небу, а наша планета висит у нас над головами? — недоуменно спросил Вакал, командир умена Вороных лошадей. В его голосе звучал не вызов Гаарку, а непонимание. Было видно, что его представление о мире поколебалось коренным образом.

— Мы восстановим вселенский порядок, — тихо ответил Гаарк. — Но ты прав. Эти люди поставили мир и всю Вселенную с ног на голову. Наша задача теперь вернуть все на круги своя.

— Эта война развратит нас! — прошипел кто-то в задних рядах группы. — Давайте оставим это место. Поступим, как Тамука и мерки. Поскачем на восток, как мы делали исстари, и убьем весь скот на своем пути. Потом, через поколение, вернемся сюда и уничтожим тех, кто останется здесь.

— Чушь собачья, — фыркнул Гаарк. — Разве ты погонишься за кроликом и оставишь у себя в тылу матерого леопарда? Нет! Сначала ты убьешь леопарда. Ты завернешься в его шкуру, а затем, если тебе захочется унизить себя, ты станешь охотиться на кролика.

Бантаги задумчиво закивали головами.

«Какие дикари! — подумал он. — Четыре года я вбиваю в их тупые головы, что они находятся на грани катастрофы, полного уничтожения. Хотя уже многие из них вооружены ружьями, они до сих пор не освоились с фундаментальным изменением тактики, не говоря уж о связанных с этим глубоких социальных переменах. Конница бесполезна против засевшего в укреплении врага. Лошадь теперь нужна лишь для того, чтобы доставить солдата на поле боя. Скоро их ожидает еще больший шок – большинству воинов орды придется сражаться в пешем строю. Иметь армию из шестисот тысяч всадников было бы безумием с точки зрения тылового обеспечения. Когда будет достроена железная дорога к морю и реализуются мои планы относительно флота, воинам больше не нужно будет ездить верхом. Как же пострадает их гордость!»

Командиры уменов молчали, и он по очереди поймал взгляд каждого из них. Одни все еще смотрели на него как на Спасителя, который, согласно пророчеству, был послан им для того, чтобы возродить былую славу. Но за тысячи лет в этом мире их представления о славе стали другими. Они хотели галопом отправиться в скачку по другим мирам. Мысль о том, чтобы воспользоваться локомотивами, была им чужда. Другие начали колебаться. Шпионы Гаарка, которых у него становилось все больше, доносили ему, что в войсках начали распространяться темные слухи, будто новый кар-карт – самозванец. Надо было опять напомнить им о предсказании. Он сделал знак своим четырем спутникам, стоявшим неподалеку.

— Мы пришли к вам из другого мира во исполнение пророчества. Разве не было предсказано, что в смутную годину придут пятеро и вернут орде ее утерянное величие? Мы будем странствовать между мирами и возьмем все то, что по праву является нашим!

Гаарк видел, что слова древнего пророчества по-прежнему имеют большой вес, так как многие склонили головы, соглашаясь с ним. Удачно получилось с этим предсказанием. Он до сих пор не переставал поражаться тому, что древняя песнь о пяти воинах, которые некогда исчезли, но однажды должны были вернуться, стала одним из ключевых моментов его воцарения. Самым удивительным было то, что обрывки этой легенды были известны и в его родном мире – еще одно доказательство, что его раса и в самом деле брала начало в этом месте.

Гаарк не в первый раз подумал о том, что случилось бы, если бы он попал сюда не с пятью воинами, а с тремя, или, что еще хуже, один. Скорее всего, их бы прямо на месте утыкали стрелами.

— Мой карт.

Погрузившись в размышления, Гаарк не сразу заметил, что санитарная повозка вернулась с поля боя и лекарь распростерся на земле перед ним.

— Говори.

— Мой карт. Командир Югба мертв. Мне не удалось спасти его.

Позади Гаарка послышался легкий шепоток.

Лекарь явно полагал, что его ждет смерть, но Гаарк знал, что тот больше года занимался исцелением ран, полученных на поле боя. Если он не сумел спасти Югбу, скорее всего это было вообще невозможно.

— Ты сделал все, что мог. В этом нет твоей вины. Иди.

Лекарь пораженно уставился на него.

— Никто не будет наказан. Если бы я приказывал убивать каждого лекаря, у которого во время войны умер пациент, вскоре я вообще остался бы без лекарей. Так что иди.

Гаарк снова повернулся к картам.

— Теперь вам ясно, что надо делать для того, чтобы победить.

Никто не ответил.

Он коротко кивнул, давая знак, что собрание окончено.

— Мне кажется, что теперь они вроде бы начали понимать, — заметил Джамул, переходя на их родной язык.

— Начать-то начали, но все равно они еще слишком далеки от полного осознания новой реальности, — откликнулся Гаарк.

— По крайней мере Югба больше не будет путаться у тебя под ногами. Это был опасный соперник, друг мой. Он происходил из правящего рода, и я готов поспорить на что угодно, что он замышлял заговор с целью сбросить тебя.

— А почему я расположил его умен на правом фланге, как ты думаешь? — улыбнулся Гаарк. — Я знал, что он скорее пожертвует собой, чем позволит войскам с новым вооружением превзойти его воинов.

Он понял, что сболтнул лишнее, и замолк. Чуть позже он придет в город и найдет там трех чинов, которым дал перед боем заряжающиеся с казенника винтовки. У них было хорошее укрытие, в котором они должны были спрятаться после убийства Югбы и пересидеть разграбление города. Конечно, он убьет их, вместо того чтобы отпустить, как было обещано. Итак, теперь у него одним противником меньше.

— Ты знаешь, нам понадобится еще год, а то и два, чтобы полностью подготовиться к войне, — сказал Джамул.

Гаарк кивнул и обратил взор на объятый пожарами город. Задержки раздражали его. За четыре года он вывел бантагов из состояния варварства и насадил зачатки современного строя. В скоплении чинских городов, в двух днях езды на восток, были построены фабрики, на которых трудились сотни тысяч рабов. Каждую неделю они производили тысячу ружей, десять пушек, милю рельсов и даже начали выпускать летательные аппараты, оснащенные двигателями, взятыми в древних курганах. С верфей чинского города Сиань скоро сойдет первый броненосец. И все же этот процесс идет слишком медленно.

Что сейчас делают янки? Вот в чем вопрос. Где сосредоточены их силы? И паровозы? Вот в чем ключ к успеху. Чертовы паровые двигатели. К сожалению, ни он, ни его спутники не знали, как создать двигатель внутреннего сгорания, не говоря уж о том, чтобы получить и очистить необходимую для него нефть. Приходилось использовать паровики, а янки явно были лучше знакомы с принципом их работы. Локомотивы, которые на данный момент имелись у Гаарка, с трудом тащили состав из шести нагруженных вагонов, а по данным, полученным от мерков, уже три года назад янки обладали паровозами, тянувшими дюжину вагонов. У него было немало пленников, имевших кое-какое представление о паровой силе; вместе с теми знаниями, которыми обладал сам Гаарк, это позволяло надеяться, что со временем удастся создать приличную паровую машину. Его корабли тоже будут уступать в мощности республиканским. Здесь преимущество янки было неоспоримым. Больше всего Гаарк боялся, что они узнают секрет изготовления имеющегося у него современного оружия и наладят его производство. Он надеялся только на то, что в нужный момент его войска будут вооружены достаточно хорошо, чтобы подавить сопротивление врагов прежде, чем они успеют запустить новые линии.

Проклятье! Гаарк и четверо его спутников прожили всю жизнь в окружении машин, которые были намного совершеннее тех, что имелись у янки – у них было электричество, радио, самолеты, пулеметы, отравляющие газы и даже бактериологическое оружие. Такие чудесные вещи, и все они были ему недоступны! Он бросил взгляд на винтовку, лежавшую в траве рядом с ним. Они даже не знали, как получить бездымный порох, который был в патронах, принесенных им из другого мира. Обычного пороха у Гаарка было сколько угодно, но то оружие, о котором он мечтал, было недостижимо. Он мог сделать примитивные ружья, заряжающиеся с казенника, но пройдет не меньше года, прежде чем скот, находящийся в его подчинении, будет достаточно обучен, чтобы изготовить высокоточное оборудование, необходимое для производства винтовок со скользящим затвором, пулеметов и патронов для них.

Гаарк чувствовал, что янки попытаются разведать его намерения. Их корабли постоянно курсировали рядом с устьем реки, на которой стоял Сиань. Он специально построил свои фабрики почти в четырехстах милях от берега, чтобы обезопасить их от вражеских атак. Такое расположение заводов не только гарантировало ему защиту от внезапного нападения янки, но и обеспечивало доступ к безграничным ресурсам чинской рабочей силы в их жирных городах и делало практически неосуществимым побег кого-либо из пленных. Железная дорога дала Гаарку возможность производить все необходимое в глубоком тылу, с тем чтобы потом перебрасывать произведенное туда, где в нем будет необходимость.

Железная дорога – в ней была и некоторая уязвимость его позиции. Пока что ни один дирижабль янки даже не приближался к побережью. Очевидно, их авиабазы находились слишком далеко. Но предположим, янки создадут более совершенную машину? Тогда они обнаружат железную дорогу, пролетят вдоль нее и все узнают.

Возможно, ему удалось ввести их в заблуждение отправленным в прошлом году посланием, в котором перемешались обещания и угрозы. Провозгласив своей землю, ранее принадлежавшую меркам, и заявив, что больше ему ничего не надо, Гаарк вполне ясно дал им понять, что любое проникновение на занятую им территорию будет воспринято как объявление войны и вызовет ответные действия.

«Надолго ли их это удержит? — думал кар-карт. — Когда они созреют для решительных действий и раскроют мой столь тщательно охраняемый секрет? Еще год, и для них уже будет поздно. Мы вихрем пересечем море, высадим нашу армию, обрушимся на Рим и потом уничтожим все остальное. А сейчас надо вновь их запутать, послать к ним гонца. И сделать кое-что еще».

Мысли Гаарка обратились к сержанту янки, с которым он не виделся уже несколько месяцев. Пришло время вновь с ним поговорить.

Ганс обвел взглядом людей, собравшихся в его убогой комнатушке, и ощутил возбуждение с изрядной долей страха. Он знал, что они предприняли все меры предосторожности. В случае опасности часовой, стоявший снаружи, трижды постучит в дверь. Их люди были расставлены по всему периметру здания, и еще двое наблюдателей следили за воротами, ведущими в лагерь. Возможность того, что их застукает случайный бантагский патруль, была полностью исключена. Однако Ганс опасался самих участников заговора и, глядя в лица набившихся в комнату мужчин и женщин, задавался вопросом, насколько верно Григорий оценил их силу и характер. Ибо в мире, где миска постного супа означала грань между жизнью и смертью, цена предательства могла равняться горстке риса.

Ганс смотрел им в глаза. Кетсвана и Менда, Григорий и Алексей, мертвенно бледный Лин и, наконец, Тамира, нежно прижимавшая к своей груди младенца Эндрю. Нагнувшись, она поцеловала его в макушку. Мальчик пошевелился и снова успокоился в теплом объятии матери. Это зрелище вызвало в Гансе бурю эмоций. Раньше, когда ему приходилось иметь дело с младенцами, он мог сделать им «козу» или дружелюбно погудеть, но они не вызывали у него никаких чувств, кроме солдатской убежденности в том, что детей надо защищать. Рождение Эндрю все в нем перевернуло, и теперь Ганс понимал, почему после убийства дочки Лин выглядел человеком, находившимся на грани безумия.

Ганс сделал знак Алексею, который постучал по полу. Снизу донесся ответный одиночный стук – в этот момент они находились в безопасности.

Ганс оперся спиной о бревенчатую стену и решил, что ему не обойтись без куска табака из его драгоценного запаса. Засунув руку в карман, он достал вожделенную плитку и, стараясь не замечать укоризненного взгляда Тамиры, отправил в рот порцию горького лакомства.

— Прежде чем начать наш разговор, я хочу сразу кое-что прояснить, — тихо объявил он. — Мы все мертвы. Самого факта нашей встречи здесь достаточно, чтобы отправить нас в убойную яму.

— Мы и так мертвы, — отозвался Кетсвана. Слова языка орды, произнесенные его глубоким зычным голосом, звучали особенно угрожающе. — Мы убедились в этом сегодня. Нас ничто не спасет, ничто.

Он кивнул в сторону сидящего на полу Лине Жу, глаза которого были полны горя. Лин пошевелился, будто желая что-то сказать, но затем покачал головой и спрятал лицо в ладонях. Тамира присела рядом с ним и зашептала ему на ухо что-то успокаивающее, не переставая баюкать Эндрю.

При взгляде на нее сердце Ганса сжалось от страха. Только из-за Тамиры он до сих пор поддерживал в себе желание жить. Хотя он чувствовал себя предателем по отношению к Эндрю Кину и Республике, ему была непереносима одна мысль о том, что произойдет с Тамирой, если он однажды откажется сотрудничать с бантагами или просто станет ненужен этим ублюдкам. Но смерть жены и ребенка Лина убедила Ганса в том, что даже он не в силах будет защитить двух своих самых любимых на всем свете людей.

Ирония судьбы. Жизнь Ганса была посвящена войне, он всей душой отдавался служению двум обретенным им родинам: Соединенным Штатам и Руси. Но до последнего момента он был одинок. Теперь же при виде этой женщины Ганса охватывало такое блаженство, что он даже забывал, что находится в настоящем аду. Ради нее и маленького Эндрю он пойдет на все.

— Если бантагам станет об этом известно, — продолжил Ганс, — мы не отделаемся быстрой смертью в убойной яме. — Он бросил взгляд на Лина и запнулся. — Нас ждет Праздник Луны. И это коснется не только нас, но и всех наших близких. Даже младенцев, — с тяжелым вздохом закончил Ганс.

Ему не было нужды переходить к подробностям. Они все видели, как происходит этот ритуал, когда жертву часами живьем поджаривают на медленном огне, потом подают к столу, вскрывают череп и поедают ее мозги. Несчастные оставались в живых до самого конца и видели, как гогочут эти ублюдки, пожирая их мозги и плоть. Если на убой шла целая семья, родители видели ужасный конец своих детей, а мужья – жен.

Ганс поймал взгляд Тамиры. «Если она отрицательно покачает головой, смогу ли я дать обратный ход?» – подумал он. Женщина опустила глаза на Эндрю, спящего у нее на груди, и затем вновь взглянула на Ганса. Он почувствовал, что все в комнате глядят на нее.

— Я предпочту умереть такой смертью, чем жить скотом, — прошептала она. В ее голосе звучала суровая решимость.

Ганс улыбнулся своим друзьям.

— Тогда мы бежим, — тихо возвестил он.

Рубикон был перейден. Он несколько лет не решался на это из страха перед грядущим наказанием и из-за того, что вообще не верил в возможность удачного побега. Сейчас у Ганса было такое чувство, будто он распахнул какую-то дверь и в их души ворвался теплый ветер надежды.

Кетсвана заерзал на месте, глядя на Менду.

— Мы должны смириться с тем, что произойдет с людьми, которые останутся здесь.

— Они будут уничтожены, — просто сказал Григорий. — Если нам удастся воплотить в жизнь задуманное, бантаги в гневе убьют сотни, может, тысячи людей.

— Они не станут убивать всех, — перебил его Кетсвана. — Им нужны обученные рабочие. Они казнят многих, но не всех.

— Скажи это тем, кого ждет смерть. Тот факт, что другие останутся живы, будет им безразличен.

— Мы и так уже все покойники, — холодно заметил Алексей. — Чем раньше мы это поймем, тем лучше.

— Обреченному на убой человеку нет дела до других, и он будет проклинать тех, кто приблизит день его смерти, — ответил Ганс. — Я вот что хочу у вас спросить. Если бы вы знали, что пленники из соседнего барака собираются бежать, а вас из-за этого побега убьют «в назидание», разве вы не попытались бы остановить их или раскрыть их план?

Он понимал, что в этом заключалась основная сложность предстоящей операции. Было невозможно спасти всех, а тех, кому было суждено остаться, ждала неминуемая смерть.

— Нет. Я бы не сказала ни слова, чтобы помешать им.

К удивлению Ганса, твердый голос, произнесший эти слова, принадлежал его жене.

— Пришло время отбросить пустые иллюзии, — тихо сказала Тамира. — Смерть жены Лина – последнее тому доказательство. Неужели вы не понимаете, что бантаги обучают других рабочих, чтобы заменить нас? Неужели вы не видите, что они боятся нас, потому что мы знаем слишком много и потому что они так сильно зависят от нас? Если бы я знала, что у кого-то есть надежда вырваться из этого кошмара, я бы пожелала им удачи.

— Даже если бы наказанием за это стала смерть Эндрю? — недоверчиво спросил Кетсвана.

— Будда возьмет его в лучший мир.

Кетсвана больше не стал задавать вопросов, и Ганс ощутил гордость за свою жену. Спокойный взгляд Тамиры, как всегда, прогнал его страхи.

— Тогда мы должны смириться с тем, что обрекаем на смерть других, — заключил Ганс.

Долгое время никто ничего не говорил. Наконец молчание нарушил Григорий.

— Речь теперь идет не только о наших жизнях. Мы должны доставить в Республику весть о том, что здесь происходит. Бантаги замышляют войну, которая может положить конец всей человеческой цивилизации на этой планете. Да, у нас будут жертвы, но я видел, как под Испанией погибли десятки тысяч. Я послал нескольких близких друзей на верную смерть, потому что таков был мой долг, и они были обязаны отдать свои жизни во имя спасения других. Вот почему мы должны совершить эту попытку, и вот почему мы должны добиться своего.

Все одобрительно закивали, соглашаясь со словами Григория.

— Алексей, ты все это затеял, — обратился к машинисту Ганс. — Изложи нам свой план.

Алексей подошел к чертежному столу и вытащил из-под пропитанной потом рубахи туго свернутый лист рисовой бумаги. Развернув его, он жестом предложил остальным сгрудиться вокруг него. Даже Лин проявил интерес к происходящему, и все расступились, давая возможность близорукому чину получше разглядеть карту.

— Тот, у кого обнаружат такой чертеж, будет приговорен к смерти, — предупредил Алексея Кетсвана.

— В данный момент это волнует меня меньше всего, — рассмеялся Алексей.

— Что это такое? — спросила Менда.

— Карта лагеря, — ответил Алексей. — Вот шесть бараков в нашей секции, в каждом из них живут сто человек. — Он показал на ряд квадратиков, нарисованных на чертеже. — Вот здесь, на юге, находится литейный цех, — он снова ткнул в карту указательным пальцем, — а с другой стороны бараков, к северу от нас, — мастерские по производству паровых двигателей. Лагерь, где живут чинские рабы, расположен к югу от литейного цеха. Как вы видите, на западе за стеной лагеря находится железнодорожное депо. Боковые ветки идут к другим фабрикам, производящим оружие и дирижабли, и к новой фабрике, доступ на которую разрешен только бантагам.

Он сделал паузу и провел пальцем вдоль одной из линий.

— Это ветка, которая ведет сквозь ворота к нашему цеху. Вы все каждый день пересекаете ее, входя в здание фабрики и выходя из него. Мой план состоит в том, что мы захватываем один из поездов, доезжаем до конца линии в город Сиань и оттуда бежим на север. Если повезет, там удастся раздобыть судно. Я несколько раз доезжал на новых поездах почти до города. У меня не было возможности составить карту, но я хорошо запомнил дорогу. Когда в наших руках будет поезд, я уверен, что смогу привезти вас на место.

Заговорщики покачали головами. Ганс выпрямился и посмотрел в глаза Алексею.

— Это невозможно, — разочарованно вздохнул он. Алексей первым пытался подбить его на побег, еще когда фабрика не была достроена и наполовину, и он надеялся, что у молодого машиниста имеется более реальный план. — Во-первых, поезда, выходящие из лагеря, проходят проверку у ворот. Эти ублюдки обыскивают весь состав, прежде чем открыть ворота. Потом поезд идет по боковому пути к складам с запасами угля и воды и только после этого выходит на главную ветку.

— И не забывайте про стрелки, — ко всеобщему удивлению вдруг заметил Лин, стряхнув с себя оцепенение, вызванное тяжелым горем. — Я ведь каждый день выхожу за ворота. В будке стрелочника постоянно торчит бантагский часовой. Он вооружен, я и думаю, что ключ, запирающий стрелку, находится у него. Если вам не удастся застать его врасплох, стрелка будет заблокирована. Но я сомневаюсь, что вы хотя бы выберетесь за ворота. Там установлен противовес. Достаточно часовому дернуть за веревку, и ворота будут наглухо закрыты, а вы останетесь внутри. И даже не хватит длины рельсов, чтобы разогнаться и проломить ворота локомотивом.

Лин сокрушенно покачал головой и отвернулся от стола.

— Давайте сперва дослушаем Алексея, — негромко предложил Ганс. — Продолжай, Алеша.

— Мы не будем захватывать поезд внутри лагеря. Мы сделаем это снаружи.

В глазах Ганса появился интерес. С того самого момента, как он попал в этот ад, старый сержант искал способ выбраться отсюда. Во всех зданиях и устройствах, которые он проектировал, были задуманы уязвимые места, чтобы в будущем пленники имели возможность использовать это в своих целях, однако Карга, очевидно, отдавал эти чертежи кому-то на перепроверку, так как главному надсмотрщику всегда удавалось обнаруживать потенциально опасные участки в проектах Ганса и в последнюю минуту устранять их.

— Как ты собираешься это сделать?

— Мы пророем подземный ход к депо.

— Подземный ход?

— Посмотрите на карту. Северо-западный угол цеха находится всего в двадцати пяти футах от лагерной стены. Прорыв тоннель под стеной, мы пересечем пути и выйдем на поверхность в продуктовом складе у главной ветки, где работает Лин.

Теперь и у Лина пробудился интерес к этой идее.

— Не знаю, не знаю, — протянул он, внимательно разглядывая план.

— Да вы сами подумайте, — возбужденно объяснял Алексей. — Здесь расстояние меньше двухсот футов по сравнению с четырьмя сотнями футов, если рыть из какого-нибудь барака. Вы знаете, что бантаги боятся того, что мы начнем копать подземный ход, поэтому они следят за бараками, думая, что подкоп начнется именно там. Но я уверяю вас, им и в голову не придет, что мы будем рыть тоннель прямо у них под носом, внутри цеха.

Он перевел взгляд на Григория.

— Отсюда начинается моя часть плана, — произнес тот, вставая, — Сначала, когда Лешка предложил мне поискать место в литейном цеху, откуда можно вести подкоп, я решил, что он спятил. Но потом я стал приглядываться и, кажется, все-таки нашел удачный вариант.

Григорий стрельнул глазами в сторону Кетсваны.

— Я тебе этого еще не говорил, мой друг, но самое лучшее место для рытья подземного хода находится в угольной яме за третьей плавильней.

— Мы ведь располагаемся в северо-западном углу, — рассмеялся Кетсвана. — Где же еще рыть, как не там?

— Две угловые печи находятся дальше всего от ворот на фабрику. Я проверял: караульным у входа почти не видно, что происходит у третьей плавильни, даже когда цех пустой. А после того, как начинается разливка и все помещение наполняется дымом, они совсем ничего не могут разглядеть.

— А как же надсмотрщики, и особенно Карга? — спросил Лин.

— Я слежу за ними уже несколько месяцев. В цеху им слишком жарко, так что они предпочитают держаться подальше от раскаленных печей. Как правило, они останавливаются в добрых тридцати ярдах от плавилен. Для тех случаев, когда кто-то будет подходить ближе, мы разработаем систему наблюдения и оповещения.

— Ты собираешься рыть подкоп в открытую? — поинтересовался Ганс.

— Это самая гениальная часть Тришкиного плана! — воскликнул Алексей. — Когда третья плавильня закроется в очередной раз для очистки и загрузки древесного угля и руды, мы быстро вскроем пол в бункере рядом с ней.

Алексей указал это место на плане.

— Вот здесь мы поднимем плиты и начнем копать вглубь, а вокруг рабочие будут насыпать уголь. Когда яма достигнет глубины в несколько футов, она будет окружена стеной угля и невидима со стороны. К концу смены мы сможем углубиться футов на семь-восемь. Я сделал чертеж крышки, которой мы будем прикрывать дыру. В тоннеле смогут одновременно работать два человека.

— А как насчет воздуха? — спросил Ганс. — Они там не задохнутся?

Алексей улыбнулся и расправил на столе еще один лист бумаги.

— Я подумал и об этом. Вот чертеж небольших мехов. В крышке будет сделана дырка, и мы проведем в подземный ход трубу. Один человек будет при помощи мехов выкачивать из тоннеля отработанный воздух. А в куче угля мы спрячем еще одну трубу, через которую вниз будет поступать свежий воздух.

— Питерсберг. Крейтер.

Алексей удивленно посмотрел на Ганса.

— Я тебе потом расскажу. В нашей войне на Земле мы использовали эту же идею. Так, хорошо, вопрос вентиляции ты решил. Как ты думаешь избавляться от земли? И где взять подпорки для тоннеля?

— Мы будем собирать землю в мешки, поднимать на поверхность и бросать в печь или рассыпать по полу. Подпорки – по-моему, нам их понадобится совсем немного, потому что копать придется глину. На всякий пожарный надо будет поставить подпорки под фундаментом фабрики и путями. Мы сможем украсть деревяшки из бараков и тайком пронести их в цех. Или вдруг поломается «беличье колесо», а по ходу ремонта несколько обломков «случайно» завалятся в бункер.

— Ты уже наметил дату побега?

— Да. Это должно произойти в ночь следующего Праздника двух Лун.

При этих словах по телу Ганса пробежала дрожь. Те, кто так или иначе вызывал недовольство бантага, часто узнавали об этом только тогда, когда в день праздника их и их близких неожиданно связывали и уводили из цеха. Для Карги это было любимым развлечением. Периодически он бросал угрожающую фразу в адрес какого-нибудь рабочего и довольно хохотал, видя ужас на его лице.

— У нас всего тридцать дней, — заметил Кетсвана.

— Точно, — подтвердил Алексей. — Кетсвана, поскольку подкоп будет вестись около твоей печи, я думаю, что именно тебе придется обеспечивать безопасность этой операции.

Ганс довольно кивнул. Кетсване на фабрике доверяли все. К тому же у него был удивительный нюх на предателей, и он всегда мог сказать, кто из новых рабочих является послушным любимцем бантагов, засланным, чтобы выяснить, не замышляют ли пленники что-нибудь против своих хозяев.

— Нам не удастся долго удерживать это в тайне, — нахмурил лоб Кетсвана, мигом освоившись в новой должности. — Кто-нибудь проболтается. Когда об этом узнают другие рабочие, ситуация выйдет из-под контроля. Начнется паника, люди будут требовать, чтобы мы взяли их с собой, угрожая в противном случае выдать нас бантагам. Скорее всего, они так или иначе выдадут нас ради спасения своей шкуры и мимолетной милости хозяина.

С этим трудно было спорить.

— Тогда бежим в ночь Праздника Луны, — подытожил Ганс. — К тому же эти ублюдки начинают праздновать с утра. К закату большинство из них будут мертвецки пьяны.

— Я уже сделал меха для очистки воздуха, — заявил Алексей. — Мы можем начать прямо завтра, во время загрузки печи.

— Кому мы скажем? — спросил Кетсвана. — Не забывайте, мы не сможем вечно хранить это в секрете.

— Сейчас мы поделимся нашими планами только с рабочими, которые будут рыть тоннель, — отозвался Алексей. — Вместе с нами о побеге будут знать не более тридцати человек. В последнюю ночь мы постараемся увести с собой всех, кого сможем.

— Сколько, как ты думаешь? — обратился к нему зулус.

Алексей помедлил с ответом.

— В нашем лагере около семисот человек, — наконец сказал он. — Я надеюсь, что мы выведем триста-четыреста рабочих, прежде чем караульные поймут, что к чему.

— Ты спятил! — воскликнул Кетсвана. — Будет твориться сущее светопреставление, у входа в тоннель соберется огромная толпа, требующая пустить их внутрь.

— Большинство узнают о побеге в последний момент.

— Но раньше или позже они все будут в курсе. Клянусь богами, это будет сумасшедшая давка, так как всем станет ясно, что бантаги из мести не пощадят никого из тех, кто останется на фабрике.

Ганс поднял руку, призывая к молчанию. Кетсвана высказал именно ту мысль, из-за которой он все это время не решался на побег.

— Не в наших силах помочь всем, — отрезал Ганс. — Мы можем надеяться только на то, что нам удастся спасти некоторых. Кетсвана, тебе предстоит решить задачу, как предотвратить панику до тех пор, пока мы не захватим поезд и не будем готовы бежать.

— Кстати, о поезде, — задумчиво произнесла Тамира. — Я слышала, как тут говорили о рытье подземного хода, но ни слова не было сказано о том, что делать после того.

Ганс улыбнулся. Замечание жены было дельным. В возбуждении, охватившем его после речей Алексея и Григория, он совершенно выпустил из виду эту часть плана.

— Лин, этим придется заняться тебе, — тут же ответил Алексей. — Тоннель будет вести к складу продуктов.

— Почему именно туда?

— Потому что это самое близкое к нам здание за стенами лагеря. Мы все сможем спрятаться там, пока не представится случай захватить поезд. Ты должен будешь устроить так, чтобы в день побега ближний к фабрике угол склада оказался пустым. Как только ты закроешь склад, наши люди взломают пол и окажутся на месте.

— Около склада всегда находится как минимум один бантаг. Иногда он заходит внутрь, чтобы пошарить среди мешков с продуктами.

— Вот почему первым пойду я, — сказал чину Григорий. — Это будет самый опасный момент операции. Если понадобится, я убью часового, прежде чем он успеет поднять тревогу. После того как я дам сигнал, что все в порядке, мы начнем запускать остальных. Еще один плюс: в складе мы запасемся едой в дорогу.

— Опять-таки я хочу спросить, сколько человек вы собираетесь увести с собой? — вмешался Кетсвана. — Мы не можем и мечтать о том, чтобы спасти всех. Бантаги находятся в цеху днем и ночью. В какой-то момент они заметят, что у третьей плавильни толпится уйма народу.

— Тебе придется разработать план незаметного вывода людей из цеха, — ответил ему Ганс. — Если нам удастся задуманное, я хочу, чтобы как можно больше людей получило возможность спастись.

— Захват поезда станет только первым шагом на пути к свободе, — добавил Алексей. — Скорее всего, нам придется с боем пробиваться к своим, и чем больше нас будет, тем лучше будут наши шансы на успех. Я составил список тех, кто нам будет нужен, и очередность их вывода сквозь тоннель.

— Ты что, написал его? — обеспокоенно спросил Кетсвана.

— Конечно нет. Те, кто будет занят на рытье подкопа и их семьи. Те, кто работает на складе, под который мы будем копать. А первыми должны пойти люди, разбирающиеся в поездах, железнодорожники.

— У некоторых из них есть маленькие дети, — заметила Менда.

— Я подумал об этом, — сказал Алексей. — Естественно, мы не бросим детей. Мы подкупим часового, и он достанет нам немного опиума. Мы дадим его младенцам, и они не будут шуметь.

— Это очень рискованно! — воскликнула Тамира. — Впрочем, по сравнению со всем остальным…

— Мы дождемся того момента, когда из депо выйдет состав с выплавленными за день рельсами и в тендер загрузят дрова и воду. После этого мы захватим его. Мне не нравится тот факт, что придется ехать на открытых платформах, но по крайней мере мы будем точно знать, что в наших руках полностью готовый к отбытию поезд. Если в депо окажется другой состав, с закрытыми вагонами, мы займем его. Прямо перед захватом поезда Григорий во главе нескольких бойцов проберется к будке стрелочника, убьет караульных и возьмет у них ключи от стрелок. Там же будет находиться и телеграфист. Я устрою так, что им окажется наш человек. Он узнает график движения поездов на следующий день и отдаст приказ всем составам на линии отойти на боковые пути. После этого мы перережем провода и запустим паровоз на полную мощность. Если повезет, мы обгоним весть о нашем побеге.

— А когда мы окажемся в Сиане, что тогда? — спросил Ганс.

— Я слышал, что Сиань стоит на судоходной реке, ведущей к морю и свободе. Мне кажется, что так оно и есть, потому что я своими глазами видел, как на запад шли целые составы, груженные толстой корабельной броней и огромными пушками.

— Когда ты сам в последний раз забирался так далеко? — задал ему вопрос Лин.

— Я никогда не был в Сиане, — признался Алексей. — Они доверяли мне водить поезда только в самом начале, когда линия еще строилась. Сейчас все машинисты – бантаги, хотя кочегарами у них до сих пор иногда работают люди. К сожалению, мы не знаем, где их держат.

— Тогда почему ты так во всем уверен?

— Я не во всем уверен, — ответил Андрей. — Но я не сомневаюсь, что железная дорога ведет именно туда. Это же единственный логичный вывод. Мы постараемся прибыть в город на закате. К тому моменту, я думаю, нам удастся захватить по крайней мере один поезд с грузом оружия.

— С чего ты это взял? — хмыкнул Ганс.

— Это очень даже вероятно. В Сиань почти каждый день отправляют один-два вагона с оружием. Несколько месяцев назад я подслушал разговор двух караульных, которые болтали об учебных лагерях для новобранцев, расположенных вдоль железной дороги.

— Ты хочешь сказать, что мы будем прорываться через территорию военных лагерей? — пораженно воскликнул Ганс.

— У нас нет выбора, — заявил Григорий, — Но если мы ухитримся раздобыть какое-нибудь оружие, нам будет легче пробивать себе путь, когда мы попадем в Сиань.

— Гриша, ты говоришь о том, чтобы за сутки превратить наших людей в настоящих солдат!

— Сэр, я рассчитывал на то, что за ближайший месяц вы научите Кетсвану и его парней, как следует обращаться с ружьем. Тогда у них будут кое-какие навыки.

При мысли о том, чтобы тайно обучать рабочих стрельбе из воображаемых ружей прямо под носом у бантагских часовых, Ганс не удержался от смеха.

— Мы с Алексеем служили в армии, и я знаю четверых карфагенян, которые сражались против нас. Для начала этого хватит, а в нашей отчаянной ситуации люди быстро выучатся всему, необходимому для выживания.

— Еще неизвестно, достанем ли мы ружья, — с трудом сдерживая горький сарказм, произнес Ганс.

— Да, конечно, — согласился Алексей. — Но если повезет, нам вообще не придется сражаться. Мне кажется, есть большая вероятность, что железнодорожная линия подходит прямо к верфям. Мы вываливаемся из вагонов, убиваем не ожидающих нападения ублюдков, садимся на корабль и самым полным ходом несемся вниз по реке навстречу свободе.

— А как же погоня?

Алексей ухмыльнулся.

— Мы будем уничтожать за собой все. Сжигать мосты, взрывать рельсы, перерезать телеграфные провода. Мы посеем хаос вдоль всей линии. Впереди о нас ничего не будут знать. Если мы сможем обмануть врагов и прорваться вперед без боя – хорошо. Если нет, мы будем драться, постараемся поднять на мятеж тех людей, которые находятся там в рабстве, и будем двигаться дальше. Я надеюсь, что в Сиане нам удастся призвать к восстанию тысячи чинов.

Ганс сидел тихо, обдумывая услышанное. Он страстно желал поверить в то, что эти безумные замыслы сбудутся и что через месяц он уже будет на пути к Руси – к свободе и жизни. Однако рассудок говорил ему, что все это пустые мечты и рассчитывать на успех глупо. Все могло сорваться. В этом плане было слишком много «если» и «надеюсь».

Он видел, что его друзья полностью захвачены идеей побега, им казалось, что все должно пойти как по маслу. Однако если порвется хоть одно звено в этой сложной цепи, их ждет полный крах. Надсмотрщики обнаружат подкоп, в ночь побега разразится паника, поезд сломается и не придет, стрелки будут заблокированы, им придется без оружия ехать по территории бантагских военных лагерей – любое из этих и миллиона других событий окажется непреодолимым препятствием их замыслу.

— Ты подумал о дирижаблях? — тихо спросил Лин.

— А что тут думать? — удивился Алексей.

— Во-первых, если мы сможем захватить их, это даст нам отличную возможность для побега.

— Это нереально, — тут же сказал Алексей. — Авиабаза находится в пяти-шести лигах отсюда, по направлению к главному лагерю орды. Мы там никого не знаем, мы даже не знаем точно, как туда добраться, не говоря уже о том, как управлять этими аппаратами. Даже если мы вдруг овладеем дирижаблями, каждый из них способен поднять в воздух максимум шесть человек. Сотни людей придется бросить здесь.

— Но в твоем плане побега, — продолжил Лин, — не было ни слова о том, как ты собираешься решить проблему с воздушными кораблями. Мы можем перерезать «говорящие провода», это я понимаю, и после того, как мы выберемся из этого проклятого места, бантаги не смогут связаться по телеграфу со своими частями впереди нас. Но они, очевидно, поднимут в воздух дирижабль. Если он передаст вперед весть о нашем бегстве, бантагам будет достаточно испортить пятьдесят ярдов железнодорожного полотна, сломать стрелку или поджечь мост. Мы окажемся в ловушке.

Алексей задумчиво посмотрел на чина, и Ганс замер в ожидании ответа.

— Будем молиться Кесусу, чтобы ветер дул в нашу сторону и замедлил полет дирижаблей.

— Это все, что ты можешь предложить? — не поверил своим ушам Ганс. — Положиться на молитву?

После долгой паузы Алексей утвердительно кивнул.

— Нам всем стоит помолиться, чтобы на нашей стороне оказался не только ветер, но и сама судьба, — тихо заключил Ганс.

Он обвел взглядом комнату, еще раз взвешивая шансы. Ганс сознавал, что, если он скажет «нет», все прислушаются к нему. В глазах Григория горел юношеский энтузиазм, он явно был убежден, что для них нет ничего невозможного, и в Гансе пробудилось полузабытое воспоминание. «Эндрю сказал бы „да“, но я предостерег бы его, предложил как следует все обдумать. Но есть ли у меня выбор? Могу ли я вести их за собой, сознавая, что у нас практически нет шансов на успех? Но они хотят этого – и это все, что мне остается».

Захват поезда станет только первым шагом. Затем им предстоит с боем пробиваться сотни миль сквозь территорию врага. Об этой части плана не было сказано ни слова. Дьявол, ведь первые Почетные медали Конгресса были вручены людям 35-го полка именно за захват поезда в Мариэтте, штат Джорджия, и прорыв на север к Чаттануге. Помнится, южане поймали и повесили Эндрюса и нескольких его парней. Отличная смерть по сравнению с тем, что будет с ними, если они попадутся в лапы бантагам. Перед этим померкнут даже зверства Праздника Луны.

Ганс опять посмотрел на Тамиру. Эндрю спокойно спал у нее на руках. По крайней мере, их они живыми не возьмут. Тамира улыбнулась ему той чарующей, девичьей улыбкой, от которой у него до сих пор перехватывало дыхание. Гансу уже не в первый раз почудилось, что жена может легко читать его мысли и знает, что последним доказательством его безмерной любви к ней станет удар ножом, когда все возможности для сопротивления будут исчерпаны.

— Вы должны организовать работу своих бригад. Григорий, ты отвечаешь за рытье подкопа; Кетсвана и Менда, на вас лежит обеспечение безопасности; Алексей, ты будешь заниматься сбором информации о том, что происходит за стеной лагеря. Лин, твое участие в операции начнется тогда, когда мы закончим наш подземный ход. Сделай так, чтобы в складе был освобожден от товара ближайший к фабрике участок пола и чтобы у нас было достаточно продовольствия для четырехсот человек на неделю. Кетсвана, когда на расстоянии ста шагов от подкопа окажется бантаг или кто-то, не посвященный в наш заговор, ты должен будешь тут же об этом знать. Мы будем внимательно следить за всеми, кому не можем полностью доверять. Алексей, не забудь про график движения поездов. Нам надо будет завербовать телеграфиста и диспетчеров.

Глаза его друзей загорелись от радости, словно они были школьниками, которым старый суровый директор вдруг объявил об отмене уроков.

— Что касается оружия, то поначалу нам придется обойтись кирками, лопатами и ножами, которые мы в решающий момент возьмем на кухне.

Он глубоко вздохнул.

— С этой самой секунды мы все должны считать себя мертвецами. Даже если у нас выгорит затея с подкопом, шансов на то, что мы сможем выбраться и захватить поезд, немного. Потом нам предстоит проехать несколько сотен миль по железной дороге, и тут все тоже будет против нас. Если бантагам удастся передать вперед весть о нашем побеге, мы покойники. В конце железнодорожной линии мы должны будем овладеть кораблем, причем нам даже неизвестно, будет ли в Сиане вообще какое-нибудь судно к тому моменту, когда мы там окажемся. Мы ничего не знаем о численности местного гарнизона, защитных укреплениях и обходных путях. Что будет после того, как корабль окажется в наших руках? Даже если мы выйдем в открытое море, до территории Республики не меньше пятисот миль. Нам надо будет по возможности привлечь к участию в побеге людей, имеющих опыт вождения кораблей, тех, кто когда-либо работал в железнодорожных бригадах или ездил на поезде в ту сторону, а в первую очередь тех, кто раньше жил или работал в Сиане.

Он повернулся к Кетсване.

— Против террора нам придется применить террор. Тот, кому мы расскажем о нашем плане, не сможет отказаться или передумать. Он поймет, что в случае отказа после нашего побега его неминуемо ждет смерть. В такой ситуации он, очевидно, решит нас предать.

Ганс сделал паузу.

— Поэтому тот, кто не захочет работать с нами, должен быть убит. Это понятно?

Кетсвана медленно кивнул, соглашаясь со словами Ганса.

— Все, кого мы завербуем, должны понять, что если они расскажут врагам о нашем заговоре, то оставшиеся в живых обнаружат предателей и убьют их, даже если те спрячутся в самых отдаленных уголках бантагской империи. Кетсвана, я хочу, чтобы ты выбрал двух-трех человек, о которых никто не будет знать, даже я. Если наш побег окажется удачным, они пойдут с нами. Но если нас предадут, они отомстят предателям.

— Я уже сделал это, — криво улыбнулся Кетсвана.

Ганс окинул взглядом огромного зулуса и его жену.

В глазах Кетсваны читалась такая холодная решимость, что даже Гансу стало не по себе. Он понял, что в случае угрозы кому-нибудь из них Кетсвана убьет врага не задумываясь.

— Вы готовы приступить к рытью уже завтра?

— Сразу же, как только начнем загружать плавильню, — отозвался Григорий.

— Тогда с Богом. Все, уходим отсюда. Мы и так торчим здесь слишком долго.

Ганс уже и забыл, когда в последний раз видел вокруг себя столько счастливых лиц. Один за другим заговорщики выходили из его комнаты, пока Ганс наконец не остался наедине с Тамирой.

— Ты в самом деле думаешь, что у нас все получится? — спросила она.

— Конечно, — солгал он.

И как всегда, у Ганса было такое чувство, что жена видит его насквозь.

Сидя за своим рабочим столом, Эндрю услышал, как внизу открылась дверь.

— Господин президент! — донесся до него голос Кэтлин. — Какая приятная неожиданность! Заходите, заходите.

Эндрю отложил в сторону карандаш и потер переносицу.

— Эндрю, у нас гости.

Он бросил последний взгляд на груду бумаг, высившуюся перед ним, и поднялся из-за стола. Беседа с Калином не сулила Эндрю ничего хорошего, и сейчас даже осточертевшая бумажная работа казалась ему не лишенной некоторой прелести.

В его кабинете находилась целая коллекция памятных вещей, гордо выставленных Кэтлин на обозрение посетителям. Он хотела также повесить там картину самого известного русского художника Рублева, изображавшую Эндрю в окружении своих соратников в момент битвы при Испании, однако Кин настоял на том, чтобы кабинет украшало только небольшое полотно с изображением его семьи: Кэтлин и Эндрю, их сыновей Авраама и Ганса и их дочки Мэдисон. В углу находился продырявленный пулями флаг, а в витрине, располагавшейся у стены напротив его стола, лежали несколько книг по военному делу и последнее творение издательского дома Гейтса «История Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи». На стене рядом с рабочим местом Эндрю висели в рамочке Почетная медаль Конгресса и подписанный Линкольном приказ о присвоении ему звания полковника.

Линкольн. Мысли Эндрю часто обращались к нему. Где он теперь, что делает? Возможно, он вернулся к адвокатской практике в Спрингфилде, а может, как ни страшно об этом подумать, его уже нет в живых? Эндрю вспомнил о Калине, ждущем его внизу. Он считал Линкольна образцом того, как должен выглядеть президент, и в результате невысокий толстяк везде появлялся в длинном черном суконном сюртуке и в цилиндре. Он даже отрастил себе линкольновскую бородку и, на взгляд Эндрю, имел довольно комичный вид, хотя и очень трогательный.

— Эндрю?

— Да иду я, иду.

Он стряхнул пару несуществующих пылинок со своего жилета и на секунду задумался, не стоит ли ему надеть мундир. Пожалуй, нет, это был неофициальный визит, и у себя дома Эндрю не нужно было соблюдать все формальности. Подойдя к лестнице, он заглянул в комнату мальчиков. Они сладко спали, и лицо Эндрю озарилось улыбкой. Слава Богу, они родились уже в мирное время. Война оставила свой след даже на Мэдди, которой было всего два года, когда они одержали решающую победу. Возможно, девочка каким-то образом ощущала всеобщий страх, сгустившийся вокруг нее, поэтому даже сейчас она иногда просыпалась среди ночи, крича, что «злые мерки пришли, чтобы съесть ее». Эндрю задержался у ее двери, услышал мерное дыхание спящей дочки и со спокойным сердцем спустился вниз. Войдя в гостиную, Эндрю увидел Калина, который, стоя к нему спиной, разглядывал ту самую картину Рублева, которую Эндрю запретил вешать у себя в кабинете. Кэтлин распорядилась, чтобы полотно повесили над камином.

— Глаза б мои не видели эту вещь, — смущенно произнес Эндрю.

Калин повернулся к нему и, улыбнувшись, протянул Эндрю левую руку, которую тот крепко пожал.

— На нас надвигается гроза, — сообщил президент, и Эндрю сначала не понял, что именно он имеет в виду. — Забавно, я перед грозой всегда чувствую свою потерянную руку. С тобой не происходит ничего подобного?

Калин бросил взгляд на свой пустой правый рукав, а потом на левую культю Эндрю.

— Бывает иногда, — отозвался Кин. — Знаешь, я потерял руку десять лет назад и до сих пор временами ловлю себя на том, что пытаюсь ею что-то взять.

Калин вновь оглянулся на картину.

— Этот Рублев настоящий гении. Раньше он рисовал иконы, а сейчас у него здорово получаются героические сцены. Это мой любимый шедевр. Ты здесь выглядишь таким спокойным, что это придает уверенности всем нашим солдатам на поле боя.

— Я тогда был до смерти напуган, — перебил его Эндрю, — и ты это прекрасно знаешь.

Вспомнив единственный случай, когда Калин помогал ему переодеться, Эндрю улыбнулся. Это было в один из тех дней, после разгрома на Потомаке… «Ганс, тогда я потерял Ганса». Эндрю уже не надеялся, что им удастся выправить ситуацию, пока не встретился с Калином и тот не убедил его продолжить сопротивление.

— Мы все тогда чуть в штаны не наложили, — отозвался Калин, все еще глядя на полотно. — А ты нас вытащил.

— Чай?

Кэтлин вошла в комнату, держа в руках простой деревянный поднос с чайником, из носика которого поднималась струя пара.

— Я вижу здесь только две чашки, — недоуменно вскинул брови Калин. — Принеси еще одну для себя.

— Ну уж нет. Я чувствую, что вы сейчас будете говорить о политике, а мне надо подготовиться к завтрашней лекции.

— Доктор Кин, ваши студенты не будут возражать, если завтра вы дадите им меньшую нагрузку, чем обычно. К тому же я подозреваю, что вы давно уже все подготовили. Так что, пожалуйста, присоединяйтесь к нам.

— Разве можно не подчиниться приказу президента? — улыбнулась Кэтлин.

Выйдя из гостиной, она тут же вернулась с еще одной чашкой. Налив гостю чая, Кэтлин жестом предложила ему занять кресло у камина. Довольно крякнув, Калин опустился в кресло, поставил свою чашку на стоявший рядом невысокий столик и протянул руку к огню.

— Холодновато для этого времени года.

Эндрю молча кивнул, чувствуя, что Калин не решается сразу приступить к делу.

Наконец президент поднял голову и посмотрел прямо ему в глаза.

— Друг мой, нам надо серьезно поговорить.

— Я знаю.

— Давай сначала обсудим бюджет. Последняя новость об этом огромном дирижабле – это просто не укладывается ни в какие рамки. Как ты мог такое допустить?

— Ты можешь мне не поверить, Калин, но я сам узнал обо всем только позавчера. Я не снимаю с себя ответственности за это, но мои подчиненные производили все работы в тайне, не желая подставить меня.

— А что мой чертов зять? Он был в курсе?

Эндрю кивнул.

Калин вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Ну и что ты собираешься делать, Эндрю?

— Я объявил строгий выговор всем, замешанным в этом деле. На Фергюсона будет наложен штраф, и я уволил его из вооруженных сил.

— Но ты ведь и так собирался уволить его по состоянию здоровья.

— Калин, чего ты от меня хочешь? Чтобы я всех их разогнал?

Президент сделал небольшой глоток и вновь поднял глаза на картину.

— Это невозможно, — тихо произнес он. — Мы не можем отчислить из армии Пэта, Винсента и черт знает сколько других людей. По закону мы должны так поступить. Но мы не будем этого делать.

Эндрю с трудом скрыл облегчение. Если бы Калин настаивал на массовом увольнении, пойдя на поводу у определенной части конгрессменов, Эндрю не оставалось бы ничего другого, как подать рапорт об отставке и взять всю вину на себя.

— Мы сделаем заявление, что это была административная ошибка.

Калин опять глубоко вздохнул и уставился на пламя, горевшее в камине.

— Вот ваш Линкольн. Интересно, ему когда-нибудь хотелось просто выйти из Белого дома, хлопнуть дверью, вернуться к себе домой и запереться от всех?

— Скорее всего, Калин, такое желание возникало у него каждый день, — отозвалась Кэтлин.

Калинка грустно улыбнулся.

— Никогда не думал, что я буду с тоской вспоминать те дни, когда я был безграмотным крестьянином и питался объедками со стола моего боярина Ивора. Вы знаете, мне кажется, что если бы не страх перед тугарами, я тогда был бы более счастлив, чем теперь.

— Зато сейчас счастливы твои дети и внуки, — возразил ему Эндрю. — Нам тяжело, но мы готовы пожертвовать всем, чтобы они спали спокойно, ничего не боясь.

Калин задумчиво посмотрел на своего старого друга, как будто желал продолжить задушевную беседу, но не очень понимал, как это лучше сделать.

— До тебя дошли слухи о том, что я собираюсь участвовать в президентских выборах, — догадался Эндрю.

— Зачем тебе это? — спросил Калин.

— Ты считаешь, что у меня есть против тебя что-то личное?

— Мы были с тобой друзьями с самого первого дня, когда меня, перепуганного до смерти, ввели в твою палатку. Ивор послал меня разведать, демоны вы или нет.

Эндрю усмехнулся при этом воспоминании.

— Ты и твои друзья подняли меня из тьмы невежества, и за это я буду вечно вам благодарен.

— Но… — подстрекнул его Эндрю.

— Но теперь я совершенно с тобой не согласен, друг мой.

— Ничего удивительного, — буркнул Эндрю.

Калин хитро посмотрел на него.

— Разве не в этом заключается сущность Республики? — воскликнул Кин. — Мы можем не соглашаться друг с другом и разрешать наши разногласия в публичных дискуссиях.

— Удивительно верное замечание, друг мой. Но сейчас дело не в этом. У нас фундаментально различаются взгляды на то, как должна развиваться Республика.

— Так всегда бывает, — просветил его Эндрю. — Обе стороны считают свои позиции настолько правильными и незыблемыми, что поначалу отвергают саму мысль о компромиссе. Но обычно им удается договориться.

— А как же ваша Гражданская война?

— Все можно было решить мирным путем, если бы мы вовремя прислушались к голосу разума, — с грустью в голосе произнес Эндрю. — В своей инаугурационной речи Линкольн просто умолял враждующие стороны сесть за стол переговоров. Мы не сделали этого, и в результате погибло полмиллиона человек.

— А что ты думаешь относительно нашего спора?

— Калин, мы видим с тобой мир по-разному. Для тебя Русь – это все. Это земля, где ты родился, где ты воевал и жертвовал собой из любви к ней и где ты когда-нибудь будешь с почестями похоронен как первый президент Республики. Твои мысли всегда будут в первую очередь о Руси.

— У тебя это звучит как упрек.

— Вовсе нет, друг мой. Я был восхищен, когда ты настоял на подписании второй Конституции, по которой мы объединились с Римом, несмотря на то, что не все в Конгрессе тебя поддерживали. Я думаю, что из тебя бы вышел образцовый губернатор Руси.

— Но не президент Республики?

Эндрю поймал взгляд друга и несколько мгновений удерживал его. Наконец он отрицательно покачал головой.

Лицо Калина вспыхнуло.

— И тебе кажется, что твой взгляд на мир правильней?

— Да, Калин. К тому же я считаю, что у меня хорошие шансы на победу.

— Ты собираешься втянуть нас в новую войну.

— В этом заключается основное противоречие между нами. Отношение к войне.

— Ты считаешь, что она неизбежна. Я с этим не согласен! — горячо воскликнул Калин. — Мы победили тугар и мерков, заплатив за это большой кровью. Население Руси уменьшилось наполовину!

В голосе Калина звучала горечь.

— Иногда я жалею о том, что вы не прислушались к совету Кромвеля и не уплыли на своем корабле перед появлением тугар. Вы вернулись бы после их ухода, и мы бы потеряли всего двух из десяти. Зато у нас было бы еще двадцать лет на подготовку к войне.

Эндрю выпрямился в своем кресле.

— Ничего уже не изменить, господин президент. И не забывайте, что это именно вы затеяли восстание против бояр, побудив нас вмешаться. Если бы вы тогда сдержались, то мы, скорее всего, действительно уплыли бы на «Оганките», хотя я и сейчас считаю, что это было бы ошибкой. Так что если уж на ком и лежит вина, то только на тебе, Калин. И не забывай еще одну вещь, — разгорячился Эндрю. — Мы с Пэтом прибыли в это проклятое место, имея под своим началом свыше пятисот человек. Меньше половины из них остались сейчас в живых. Спасая тебя и Русь от рабства, я потерял много хороших парней.

— Эндрю!

Кэтлин поднялась со своего места, встала между спорщиками и подлила в чашку Калина еще чая.

— Вам обоим нужно успокоиться, — бросила она. — Мы не можем изменить прошлого, и, черт возьми, никто ни в чем не виноват. Погиб каждый второй русский, и, видит Бог, я держала за руку многих из них, когда они умирали, Калин. Погибла половина мальчиков из Тридцать пятого и Сорок четвертой, и мне слишком часто приходилось быть рядом с ними в их последний час. Так что перестаньте спорить о том, что было, и на минуточку задумайтесь о том, что будет.

Оба мужчины уставились на нее и медленно откинулись на спинки своих кресел. Наполняя чашку Эндрю, Кэтлин бросила на него гневный взгляд, упрекая мужа за несдержанность. В Кине все еще кипело раздражение, и она продолжала немигающе смотреть на него, пока морщины на лбу Эндрю не расправились и он не кивнул жене, давая понять, что справился со своими нервами.

— Мы оба понесли тяжелые потери, — наконец промолвил Эндрю. — Но нашим детям не придется сражаться и приносить те жертвы, на которые пошли мы.

— Я не хочу потерять того, что нам удалось сохранить, — ответил Калин. — Мы вбухали уйму сил и средств в строительство железной дороги в тысяче миль от Рима, не получив взамен ни единого цента. Мы подставляем себя под удар – орда может счесть это провокацией.

— Значит, ты хочешь оставить другие народы на милость существ, подобных Тамуке?

— Не пытайся играть на моем чувстве сострадания! — взорвался Калин. — Что мы можем сделать? В лучшем случае, в наших силах поставить под ружье двести тысяч солдат. Четверть из них уже занята патрулированием границ на западе, юго-западе и вдоль перешейка между Великим и Внутренним морями. И эта борьба потихоньку обескровливает нас. Только в этом году мы потеряли пятьсот человек убитыми. Если начнется война с бантагами, все, чего мы добились за последние три года, пойдет псу под хвост. И что в итоге – еще сто тысяч жертв? Давай сделаем передышку, Эндрю. Будем накапливать силы еще два-три года или даже пять лет.

Потом можно будет продолжить строительство дороги на запад, и если через десять лет нам предстоит решающий бой с ордой, пусть он произойдет в тысячах миль отсюда.

Эндрю покачал головой.

— Тогда половина мира окажется полностью во власти орды. За эти десять-пятнадцать лет всадники совершат оборот вокруг света, но на этот раз они будут убивать всех, Калин, всех. И орда тоже будет собираться с силами и готовиться к войне. В этой войне нашим детям придется вдесятеро тяжелее.

— У них нет таких фабрик, как у нас, — возразил Калин. — Против нашего современного оружия у них будут только луки и старые гладкостволки. Прогресс, которого мы достигнем за эти десять лет, даст нам еще большее превосходство.

— Разве мы можем быть в этом уверены?

— Вот в чем я точно уверен, так это в том, что, если мы сейчас спровоцируем еще одну войну, нам не удастся пережить ее. Чудо при Испании не повторится дважды.

— А если бантаги сами нападут на нас? — поинтересовался Эндрю.

— Оборонительная война – это совсем другое дело. У нас есть защитные укрепления между Внутренним и Великим морями.

— Они существуют только на бумаге. Мы построили несколько фортов, но орда прорвется между ними в первые же часы кампании, и наши гарнизоны окажутся отрезанными от своих. Необходимо, чтобы на этих укреплениях ближайшие полгода трудились десять тысяч человек, тогда от этой защитной линии будет хоть какой-то прок.

Калин поднял вверх руку, признавая правоту слов Эндрю.

— Я знаю, дружище, я знаю. Но если я попрошу об этом Конгресс, они сдерут с меня шкуру. Десять тысяч рабочих нужны нам здесь. Эти люди смогут поднять сто тысяч акров целинных земель и обеспечить высокий урожай зерновых, или построить хорошие дороги, или заготовить тысячи кубометров древесины.

— Если мы не будем готовы к войне, нам нечего будет защищать, — возразил Эндрю. — Давай хотя бы протянем железную дорогу до Ниппона! Там живут как минимум четыре миллиона человек, а это даст дополнительно десять-пятнадцать корпусов после того, как мы вооружим и обучим их воинов.

— Ты хоть понимаешь, какая буря разразится в Конгрессе? — закричал Калин. — Их же больше, чем нас и римлян вместе взятых!

— А, так вот в чем все дело, — ехидно проронил Эндрю. — Только бы не сделать ниппонцев избирателями, пусть их лучше съест орда.

Калин гневно вскочил на ноги.

— Как ты мог такое сказать! — осуждающе воскликнула Кэтлин.

Эндрю переводил взгляд с жены на Калина и обратно. В глазах старого друга были гнев и боль.

— Прости меня, Калин, — сказал Эндрю. — У меня это сорвалось с языка.

Слова застыли у президента в горле, и он судорожно кивнул головой.

— Калин, мы будем противниками на предстоящих выборах. Я думаю, что это неизбежно. Кроме того, в этом заключается сама суть Республики. У нас разные точки зрения на то, как достичь одной и той же цели – безопасности нашего народа.

— Если ты будешь баллотироваться, то тебе придется подать рапорт об отставке, — констатировал Калин.

Эндрю грустно склонил голову. Это решение далось ему с трудом. Он носил мундир уже свыше десяти лет. То, что теперь ему придется повесить форму на гвоздь, во многом пугало Эндрю. Жалование, которое Кэтлин получала как заместитель начальника медицинской службы армии, поможет им продержаться первое время, но ежедневные военные заботы, свалившиеся на его голову еще летом шестьдесят второго в Огасте, штат Мэн – да, отказаться от всего этого будет непросто.

— Когда ты собираешься объявить о своем выдвижении? — спросил Калин.

— Я думал сделать это после ноябрьских выборов в Конгресс.

— Хорошо. Пожалуй, так будет лучше всего.

— До того момента, согласно Конституции, ты являешься моим начальником, и я буду беспрекословно выполнять все твои приказы.

— Ты уже присмотрел себе преемника?

— Я думал о твоем зяте.

— Винсент? Боже милостивый, да ему ведь всего двадцать семь!

— Зато его уважает каждый солдат и на Руси, и в Риме. Не беспокойся, Пэт будет за ним присматривать и не даст парню натворить глупостей.

— Народ решит, что я пропихиваю своего родственника.

— Он лучше всех подходит для этой должности, Калин, — улыбнулся Эндрю. — Поверь мне.

— Ладно, я обдумаю твое предложение.

— Калин, я хочу попросить тебя еще об одной вещи.

— И о чем же?

— Дирижабль. Он будет готов к полету через месяц. Давай запустим его на бантагскую территорию.

Калин удивленно вытаращился на него и замотал головой.

— Ты что, забыл послание их кар-карта? Мы их не трогаем, и они нас не трогают.

— Тогда объясни мне, почему на границе у нас погибло уже пятьсот человек?

— Приграничные стычки с народом, с которым мы раньше воевали, дело обычное. Но полет над их территорией – это уже совсем другой разговор.

— Это прояснит многие вопросы раз и навсегда, Калин. Или мы узнаем что-нибудь, подтверждающее ненадежные слухи, или обнаружим на юге голую степь. Послушай, я надеюсь, что там ничего нет, но если бантаги что-то замышляют, вовремя полученное известие может спасти нашу страну от гибели.

— За такие дела мне в Конгрессе голову оторвут.

Эндрю немигающе смотрел Калину прямо в глаза.

— Сэр, сейчас вы президент, и решение за вами.

Лицо Калина исказила гримаса гнева.

— Наши пилоты могут лететь на высоте десять тысяч футов, — торопливо добавил Эндрю. — Если там никого нет, их даже не заметят. И по правде сказать, сэр, даже если бантаги их засекут и заявят протест – да черт с ними. В конце концов у них уйдет несколько недель, а то и месяцев, чтобы связаться с нами, а тогда мы сможем сказать, что это гнусная ложь.

Произнося эти слова, он краем глаза следил за Кэтлин, не зная, какой будет ее реакция на то, что он подстрекает президента к обману.

— Ты и в самом деле считаешь, что там что-то есть?

— Да, сэр, и если это так, то чем раньше мы обо всем узнаем, тем лучше.

Калин медленно встал с кресла и нахлобучил свой цилиндр.

— Проклятье, давайте сделаем это. Но только чтоб это был один полет, и никому ни гу-гу, особенно в Конгрессе, а то партия «Дом превыше всего» возьмет нас за горло.

Самостоятельно открыв дверь, президент вышел из дома Кинов и растворился в тумане.

— Надеюсь, что ты прав, а я нет, друг мой, — прошептал ему вслед Эндрю.