Блуждающие огни

Когда я только начинал писать, я уже знал, что хочу работать в жанре фантастики, однако думал при этом, что фантастические сюжеты могут разворачиваться только в других мирах - не там, где обитаем мы с вами.

По мере того как я набирался опыта, я понял, что заблуждался, и убедился, что меня увлекает сочинение историй, происходящих здесь и сейчас, но с вкраплениями элементов фантастики, которые как будто заглядывают в гости.

То, что я пишу сейчас, я называю «мифологической прозой» - этот термин, по моему мнению и по мнению моей приятельницы Терри Уиндлинг, больше всего подходит к нашему творчеству. Мы считаем, что если наши сочинения надо относить к какому-то определенному жанру, то лучше всего избрать для них именно такое определение.

Что же мы подразумеваем под «мифологической прозой»? Повествование, в основном сходное с обычной литературой, но использующее для оживления темы мифы, народные предания и фольклор.

Как бы мне ни нравилось резвиться на улицах современных городов, иногда я не прочь вернуться к фантастике, связанной с иными мирами. Пример тому - рассказ «Непригляное дитя».

Троувы, о которых в нем говорится, взяты из шетландского* [Шетланд - графство в Шотландии.] фольклора, но я позволил себе вольность и наделил их такой же боязнью солнца, какую испытывают их более известные родственники - скандинавские тролли. Поэтому и в моем рассказе троувы замирают на месте, застигнутые рассветом, и могут вернуться в свои норы только после захода солнца.

Неприглядное дитя

Я больше не малое дитя,

И легче мне стало, спасибо!

Ведь бремя исчезло,

Которое я Так долго и трудно носила.

Элли Шиди. «Мир Человека»

Тетчи познакомилась с Татуированным в ту ночь, когда с гор спускались дикие собаки. Она сидела, притаившись среди корней высокого, узловатого и, судя по всему, очень старого дерева, присматриваясь и наблюдая, как обычно в первые часы каждой ночи. Тетчи прикорнула на мягком мху - под головой узелок, а сама закуталась в старый плащ, чтобы было теплее. Листья с приютившего ее дерева еще не опали, но в воздухе уже пахло зимой.

В лунном свете Тетчи было видно, как при дыхании изо рта Татуированного вырывается белое облачко, похожее на дым из трубки. Он стоял за развесистыми ветвями корявого дерева, укрывшись в тени, падавшей от высокого камня, который один составлял компанию дереву. Выглядел Татуированный грозно - высокий, бледный, длинные светлые волосы зачесаны назад с высокого лба и завязаны на затылке. На нем были только кожаные штаны, голую грудь покрывала татуировка - зигзаги расположились на белой коже, словно пиктографические изображения насекомых. Тетчи не умела читать, но сообразила, что эти темно-синие знаки - руны.

«Интересно, зачем он пришел, - думала она. - Наверно, хочет поговорить с отцом».

Она поглубже зарылась в свое гнездо во мху под корявым деревом и плотнее завернулась в плащ. Тетчи отлично знала, что лучше ей не привлекать к себе внимания. Когда люди встречались с ней, всегда повторялось одно и то же. В лучшем случае ее поднимали на смех, в худшем - набрасывались с кулаками. Так что она привыкла прятаться. Ее прибежищем была ночь, Тетчи тянуло в темноту, подальше от солнечных лучей. От солнца у нее начинался зуд, а из глаз текли слезы. Казалось, солнце высасывает из нее все силы, и Тетчи начинает ползать, как черепаха.

Ночь добрее, она опекает ее, как когда-то мать. Мать и ночь научили Тетчи искусству быть невидимой, но сегодня эта способность изменила.

Татуированный медленно повернулся и остановил взгляд на ее гнезде.

- Я знаю, что ты здесь, - сказал он.

Голос у него был низкий и звучный. Тетчи он напомнил гулкий стук камней, когда они сталкиваются друг с другом; так, наверно, звучал голос ее отца, решила она. А Татуированный продолжал:

- Ну, троув, вылезай, дай на тебя посмотреть. Тетчи послушалась, дрожа всем телом. Откинув укрывавший ее выношенный плащ, она, шаркая косолапыми ногами, выбралась на лунный свет. Татуированный возвышался над ней, словно башня, но так возвышались над ней почти все люди, с которыми она встречалась. Тетчи стояла, вытянувшись во все свои три с половиной фута, упираясь босыми мозолистыми ступнями в твердую скалу. У нее была сероватая кожа, крупные черты лица, грубые, будто высеченные из камня. Ее коренастая фигура, словно в мешок, была облачена в некое подобие туники.

- Я не троув, - сказала Тетчи, стараясь, чтобы ее голос звучал храбро.

Ведь троувы высокие, похожие на троллей, а она совсем не такая. Вон какого она маленького роста!

Татуированный незнакомец разглядывал ее долго, так что она даже начала переступать с ноги на ногу. Ей было слышно, как вдалеке, на двух холмах, высящихся за городом, раздался жалобный вой, вскоре подхваченный множеством голосов.

- Ты еще ребенок, - заключил свой осмотр Татуированный.

- Зимой мне будет шестнадцать, - тряхнула головой Тетчи.

Большинство девушек ее возраста уже имели детишек - один-два малыша цеплялись за их ноги, когда они занимались работой.

- Я имею в виду возраст троувов, - ответил Татуированный.

- Но я не…

- Не троув. Я уже слышал. Но все равно в тебе течет их кровь. Кто твоя мать, кто твой отец?

«Тебе-то какое дело?» - хотелось сказать Тетчи, но что-то в манере Татуированного не дало ей произнести эти слова - они будто примерзли к языку. Вместо ответа она указала на высокий камень, поднимающийся на вершине холма за их спинами.

- Отца околдовало солнце, - объяснила она.

- А мать?

- Умерла.

- Когда рожала тебя?

- Нет, она еще сколько-то пожила со мной, - покачала головой Тетчи.

Пожила, чтобы защитить Тетчи от всего самого скверного, пока девочка еще была мала. Ханна Лиф укрывала дочь от горожан и прожила до тех пор, пока однажды зимней ночью не сказала ей под вой ветра, бушевавшего так, что шаткие стены хибарки, где они жили на задах гостиницы, ходили ходуном: «Что бы тебе про меня ни говорили, Тетчи, что бы ни врали, запомни: я пошла к нему сама, по доброй воле».

Тетчи потерла глаза кулаком.

- Мать умерла, когда мне было двенадцать, - проговорила она.

- И с тех пор ты живешь, - Татуированный обвел небрежным жестом дерево, камень, холмы, - здесь?

Тетчи медленно кивнула, пытаясь догадаться, куда клонит этот незнакомец.

- Чем же ты питаешься?

Тем, что можно найти в горах и в лесах внизу, тем, что можно стащить на фермах, окружающих город, тем, что можно раскопать в мусоре на рыночной площади, когда она иногда по ночам отваживается наведаться в город. Но ничего этого Тетчи Татуированному не стала говорить, только передернула плечами.

- Ясно, - сказал он.

Она все вслушивалась в вой диких собак. Они были уже близко.

Вечером, перед наступлением этой ночи, в ресторане гостиницы сидел человек, называвший себя Гэдрианом. Он недовольно нахмурился, увидев, что к нему направляются трое. К тому моменту, когда они, пройдя через зал, приблизились к его столику, Гэдриан овладел собой, и теперь лицо его стало непроницаемой маской. «Купцы», - решил он и угадал почти правильно. После того как они представились, выяснилось, что все трое были весьма высокопоставленными гражданами города Барндейла.

Из-под полуприкрытых век Гэдриан без особого интереса наблюдал, как, усаживаясь за его столик, они втискивают свои внушительные телеса в ресторанные кресла. Один превосходил в толщине другого, а другой - третьего. Самым могучим был мэр Барндейла, менее внушительный оказался главой городской гильдии, а самым малоупитанным выглядел городской шериф, хотя и он весил столько же, сколько Гэдриан, будучи значительно меньше ростом. Шелковые жилеты, обтягивавшие их тучные фигуры, были тщательно подобраны к рубашкам, отделанным воланами, и брюкам с заглаженными складками. Начищенные до блеска кожаные сапоги были украшены затейливыми узорами. Подбородки троицы упирались в накрахмаленные воротники, у шерифа в мочке левого уха сверкала бриллиантовая серьга.

- В горах кто-то завелся, - проговорил мэр. Он назвал себя, когда садился за стол, но Гэдриан сразу же забыл его имя. Он все не мог надивиться, какие маленькие у мэра глазки и как близко они посажены. «Похожи на поросячьи, - подумал он и тут же укорил себя: - Нечего оскорблять животных такими сравнениями».

- Что-то там завелось опасное, - продолжал мэр.

Остальные двое закивали, и шериф добавил:

- Монстр.

Гэдриан вздохнул. Вечно в горах что-то заводилось, вечно именно монстры. Никто лучше Гэдриана не умел распознавать их, только ему они попадались в горах крайне редко.

- И вы хотите, чтобы я избавил вас от этого монстра? - спросил он.

Городские власти взирали на него с надеждой, Гэдриан долго молча смотрел на них.

Ему была хорошо знакома эта порода. Им нравилось притворяться, что мир покоряется порядку, который они установили, нравилось воображать, что они могут приручить дикую природу, окружающую их города и деревни, и разложить ее по полочкам, как товары в их лавках. Однако они прекрасно понимали, что за благополучным, безупречным фасадом рыскает, громко лязгая когтями по булыжникам, неприрученная дикость. Крадется по их улицам, пробирается в их сны, и если ее вовремя не истребить, она скоро завладеет их душами.

Потому они и шли к таким, как Гэдриан, - к людям, переходящим через границу, отделяющую мир, который они обжили и отчаянно стремились сохранить, от мира природы, окружавшей их каменные дома, от мира, отбрасывающего длинные тени страха на их улицы, как только луна прячется за тучи, а фонари начинают мигать.

Они всегда его узнавали, в каком бы виде он ни появился. Сейчас эта троица исподтишка приглядывалась к его рукам и изучала видневшуюся в распахнутом вороте рубашки кожу. Искали подтверждения своих догадок, что он именно тот, кто им нужен.

- Золото, конечно, при вас? - спросил он. Мэр сунул руку во внутренний карман жилета, и оттуда, как по мановению волшебной палочки, появился мешочек. С ласкающим слух позвякива-ньем он лег на деревянный стол. Гэдриан поднял над столом руку, но, как оказалось, всего-навсего затем, чтобы взять свою кружку с пивом и поднести ее к губам. Он долго не отрывался от кружки, потом поставил ее - пустую - рядом с мешочком.

- Я подумаю над вашим любезным предложением, - сказал он, встал и отошел от стола.

Мешочек таки остался лежать, где лежал.

У выхода Гэдриан столкнулся с хозяином, ткнул большим пальцем в сторону троицы, наблюдавшей за ним, и сказал:

- Полагаю, наш добрый господин мэр заплатит за угощение. - С этими словами он вышел в ночь.

На улице он остановился и, склонив голову, прислушался. Издалека, не из-за ближнего холма, а откуда-то с востока доносился лай диких псов, глухой и злобный. Гэдриан удовлетворенно кивнул, и губы его сложились в подобие улыбки, хотя лицо никак не выражало радости. Встречные прохожие боязливо глядели на него, когда он проходил мимо, направляясь прочь из города, в горы, вздымавшиеся, как волны верескового океана, и тянувшиеся далеко на запад, куда и за три дня верхом не доберешься.

- Что… что вы хотите со мной сделать? - в конце концов не выдержала долгого молчания Тетчи.

Светлые глаза незнакомца насмешливо блестели, но голос прозвучал заботливо:

- Хочу спасти твою заблудшую душу.

- Но я… я… - в смятении забормотала Тетчи.

- Хочешь спасти свою душу?

- Ясно, хочу, - ответила Тетчи.

- Слышишь этих? - спросил Татуированный, лишь усиливая ее смятение. - Собак, - пояснил он.

Тетчи неуверенно кивнула.

- Скажи только слово, и я прикажу им сорвать все ставни и двери в городе, там внизу. Их когти и клыки осуществят мщение, которого просит твоя душа.

Тетчи тревожно отступила от него.

- Но я не хочу никому делать больно, - сказала она.

- После всего, что они с тобой сделали?

- Мама говорила - они сами не ведают, что творят.

Глаза Татуированного потемнели:

- И ты, значит, хочешь… простить их?

От такого множества вопросов у Тетчи заболела голова.

- Не знаю, - ответила она, и в ее голосе прозвенели панические нотки.

Гнев Татуированного тут же улетучился, будто и не горели только что огнем его глаза.

- Но чего же ты тогда хочешь?

Тетчи со страхом смотрела на него. Почему-то ей показалось, что он уже знает ответ и давно ждет его.

Ее колебания затянулись. В тишине она различала приближающиеся голоса хищных собак, их пронзительный визг, словно жалобы детей, плачущих от боли. Взгляд Татуированного впивался в нее, требуя ответа. Она подняла дрожащую руку и показала на высокий камень.

- Ага! - сказал Татуированный.

Он улыбнулся, но Тетчи от этой улыбки легче не стало.

- За это придется заплатить, - сказал Татуированный.

- Но… но у меня нет денег.

- Разве я говорил о деньгах? Просил их?

- Вы сказали, придется заплатить.

- Платить, конечно, придется, - кивнул Татуированный, - но монетой, которая куда дороже, чем золото и серебро.

«Что бы это могло быть?» - удивилась Тетчи.

- Я говорю про кровь, - объяснил Татуированный, прежде чем Тетчи успела задать вопрос. - Про твою кровь.

Он протянул руку и схватил Тетчи прежде, чем она успела ускользнуть.

«Кровь», - повторила про себя Тетчи. Она проклинала эту кровь, из-за которой ее ноги передвигаются так неуклюже.

- Не пугайся, - сказал Татуированный. - Я не причиню тебе вреда. Мне нужна только капля, ну, может, три капли, и это ведь не для меня - для камня. Чтобы вернуть его к нам. Пальцы, державшие руку Тетчи, разжались, и она поскорее отодвинулась назад. Она переводила взгляд с незнакомца на камень, с камня на незнакомца, пока у нее не закружилась голова.

- Кровь смертных самая бесценная, - сказал ей Татуированный.

Тетчи кивнула. Будто она сама не знает! Если бы не примесь крови троува, она была бы такой же, как все люди. Никто не стал бы к ней придираться и норовить ее обидеть из-за того, кто она и как выглядит, из-за того, кого они чуют за ее спиной. Они видят в ней ночную угрозу, а ей хочется, чтобы ее все любили.

- Я научу тебя разным штукам, - сказал Татуированный, - покажу, как становиться, кем захочешь.

Пока он произносил эти слова, черты его лица изменились, и вот уже татуированное тело венчала голова с мордой дикой собаки. Ее шкура была такой же светлой, как волосы Татуированного, и глаза были его глазами, и все же морда была собачья! Человек исчез, на его месте осталась эта странная помесь.

Глаза Тетчи расширились от ужаса. Короткие толстые ноги подогнулись, она испугалась, что сейчас упадет.

- Кем захочешь, только пожелай, - сказал Татуированный, и лицо у него снова стало прежним.

Некоторое время Тетчи только и могла, что молча таращиться на него. Ей чудилось, что кровь, текущая по ее венам, звенит. Она сможет стать кем-то другим! Нормальной! Но вдруг ее радостное возбуждение утихло. Это слишком уж здорово, а значит, неправда.

- Почему? - спросила она незнакомца. - Почему ты хочешь мне помочь?

- Помогать другим мне в радость, - ответил он. И улыбнулся. Улыбнулся одними глазами. От него так и веяло добротой, и Тетчи чуть не забыла, что всего несколько минут назад он спрашивал, не хочет ли она напустить на Барндейл диких собак, пусть, мол, они терзают ее мучителей. Но вспомнила она об этом вовремя, и ей стало не по себе. Уж слишком он переменчив, этот Татуированный, ему доверять опасно. Может научить ее обернуться кем угодно. А может ли он сам обернуться тем, кем она захочет?

- Ну, о чем ты задумалась? - поторопил ее Татуированный. - Не решаешься?

Тетчи только пожала плечами.

- Я ведь даю тебе шанс исправить зло, которое причинили тебе при твоем рождении.

Пока он говорил, Тетчи вслушивалась во все более громкий лай диких собак. «Исправить зло…»

Их зубы и когти несут мщение, о котором ты мечтаешь!

Нет, этого не будет. Она никому не желает зла. Ей просто хочется быть такой, как все, а не мстить кому-то. Значит, если все зависит от нее, она может сказать, что не хочет никому мстить, верно? Татуированный не может заставить ее мстить людям.

- И что мне надо сделать? - спросила она. Татуированный вынул длинную серебряную иглу, вколотую спереди в его пояс.

- Дай свой большой палец, - сказал он.

Гэдриан почуял троува, как только Барндейл остался позади. Сначала это ощущалось не сильно, скорее, только чудилось, но чем дальше он уходил от города, тем резче присутствие троува давало знать о себе. Гэдриан остановился, пытаясь определить направление ветра, но тот задувал с разных сторон, так что источник запаха установить не удавалось. Тогда Гэдриан сбросил рубашку на землю.

Он дотронулся до татуировки у себя на груди, и, когда отнял руку, на его ладони заплясал мерцающий голубой огонек. Он выпустил огонек на волю, и тот стал медленно перекатываться с одного светящегося бока на другой. Когда Гэдриан понял, где искать троува, он щелкнул пальцами, и огонек погас.

Теперь Гэдриан твердо представлял, куда ему надо направляться, и он решительно тронулся в путь.

«На этот раз горожане не соврали, - подумал он. - В горах над Барндейлом и вправду завелся троув».

Тетчи боязливо шагнула вперед. Когда она приблизилась к незнакомцу, синяя татуировка на его груди вдруг задвигалась, меняя очертания, и сложилась в новый узор, такой же непонятный для Тетчи, как и прежний. Тетчи хрипло вздохнула и протянула руку, надеясь, что ей не будет больно. Когда незнакомец поднес кончик иглы к пальцу, она зажмурилась.

- Ну вот, - через мгновение сказал Татуированный. - Вот и все.

Тетчи удивленно моргнула. Она ровно ничего не почувствовала. Но как только Татуированный отпустил ее руку, уколотый палец заболел. Она посмотрела на три капли крови, пылающие, как крошечные драгоценные камни, в ладони Татуированного. Колени у нее снова подкосились, и она упала на землю. Ей было жарко, лицо горело, будто стоял знойный полдень, будто ее жарило солнце, так что она не могла двигаться.

Медленно, очень медленно она подняла голову. Ей хотелось увидеть, что будет с камнем, когда Татуированный смажет его ее кровью. Но он, не подходя к камню, улыбнулся Тетчи и длинным, как у змеи, и таким же раздвоенным языком слизнул с ладони ее кровь.

- Ум… хм… - Тетчи пыталась спросить: «Что ты со мной сделал?», но слова, срываясь с ее языка, превращались в бессмысленное мычание. И мысли в голове ворочались все медленнее.

- Когда твоя мать так заботливо давала тебе советы на будущее, - сказал Татуированный, - ей следовало предупредить тебя, чтобы ты не доверяла незнакомцам. Правда, ты мало кому нужна.

Тетчи показалось, что уже и глаза перестали ее слушаться, но она тут же поняла, что это Татуированный опять изменил свой облик. Волосы у него потемнели, кожа больше не была бледной. Усталость как рукой сняло, он будто искрился волшебной энергией.

- Ты им не нужна, потому что они не знают того, что известно мне, - продолжал Татуированный. - Спасибо за твои жизненные соки, малышка. Нет ничего более живительного, чем человеческая кровь, смешанная с кровью нечистых. Жаль, что тебе самой не удастся этим воспользоваться: ты долго не проживешь.

Он насмешливо отсалютовал Тетчи, приставив ко лбу кончики пальцев, и поспешил прочь. Растворился в ночной тьме.

Тетчи изо всех сил старалась встать на ноги, но устала так, что уже не смогла даже голову поднять с земли. Слезы обиды застилали ей глаза. Что он с ней сделал? Она же сама видела, он всего-навсего взял три капли ее крови. Почему же ей так тошно, будто он выпил из нее всю кровь?

Девочка глядела в ночное небо, и звезды расплывались у нее перед глазами, они вертелись все быстрей, пока она не дала им унести ее прочь.

Тетчи не совсем понимала, каким образом она вернулась с небес, но когда она опять открыла глаза, оказалось, что Татуированный снова здесь. Он склонился над ней, и в его темных глазах светилась тревога. Кожа его снова стала какой-то бесцветной, и волосы опять посветлели. Тетчи собрала весь остаток сил и плюнула ему в лицо.

Он не двинулся. Она смотрела, как плевок сползает по его щеке, пока, скатившись с подбородка, не упал на землю рядом с ней.

- Бедное дитя, - проговорил Татуированный. - Что он с тобой сделал?

Тетчи услышала, что говорит он как-то по-другому. Значит, на этот раз незнакомец изменил голос. Теперь его голос не походил на звон камней, бьющихся друг о друга, а звучал мягко и ласкал слух.

Он приложил руку к татуировке на плече, и кончики пальцев засветились голубым сиянием. Когда он дотронулся рукой до лба Тетчи, девочка вздрогнула, но прикосновение светящихся пальцев сразу уняло мучившую ее боль. Когда Татуированный отодвинулся, она поняла, что в состоянии подняться с земли. С минуту перед глазами у нее все кружилось, но постепенно мир вокруг принял отчетливые очертания. От этого и беспомощность прошла.

- Хотел бы я еще что-нибудь для тебя сделать, - проговорил татуированный.

Тетчи сверкнула глазами и подумала: «Уже сделал! Хватит!»

Татуированный ласково посмотрел на нее, он слегка склонил голову набок, будто слушал ее мысли.

- По эту сторону Врат, - сказал он, - он называет себя Нэллорн, но если тебе доведется встретиться с ним за Вратами Сновидений, там, откуда он родом, ты бы назвала его, Кошмаром. Он тешится болью и страхом других. Мы с ним уже давно стали врагами.

- Но… ты… - заморгала совсем растерявшаяся Тетчи.

Татуированный кивнул:

- Мы с ним похожи как две капли воды. Ведь мы братья, дитя мое. Я старший, меня зовут Сон, но по эту сторону Врат я называюсь Гэдриан.

- Он… этот твой брат… он взял у меня кое-что…

- Он лишил тебя присущей смертным способности видеть сны, - ответил Гэдриан. - Хитростью вынудил отдать ему добровольно твой дар, а раз ты отдала его по своей воле, этот дар стал для него еще ценнее.

- Ничего не понимаю, - покачала головой Тетчи. - Зачем ему понадобилась я? Я же никто и ничего не знаю. Ничего не умею - ни колдовать, ни заклинать, ничего, что может быть кому-то нужно.

- Сама-то ты не умеешь, но смесь крови троува с людской кровью обладает великой силой. Каждая капля такой смеси - могучий талисман в руках того, кто разбирается в ее свойствах.

- Он сильнее тебя? - спросила Тетчи.

- В Стране Сновидений - нет. Там я главный. Царство Сновидений - мои владения, все, кто засыпает, пройдя через Врата, попадают под мой надзор. - Он помолчал, темные глаза глядели задумчиво, затем добавил: - А здесь наши с ним силы почти равны.

- Значит, кошмары снятся по его вине? - спросила Тетчи.

Гэдриан кивнул:

- Я не могу надзирать за всеми своими владениями одновременно. Нэллорн - отец лжи. Он пробирается в сознание спящих, когда я занят чем-то другим, и превращает целебный сон в страшный кошмар.

Гэдриан встал и снова, словно башня, воздвигся над Тетчи.

- Мне пора, - сказал он. - Я должен остановить его, пока он не стал всемогущ.

Тетчи прочла в его взгляде неуверенность и догадалась - он сознает, что брат сильней его, но не желает этого признавать, не хочет отказаться от схватки и считает, что должен бороться до конца. Она попыталась встать, но силы так и не возвращались к ней.

- Возьми меня с собой, - попросила она. - Позволь мне помочь тебе.

- Ты не знаешь, о чем просишь.

- Но я хочу помочь тебе!

- Хорошо сказано! - улыбнулся Гэдриан. - Но речь идет о войне. А на войне нет места детям.

Тетчи старалась придумать, как его убедить, но в голову ничего не приходило. Он молчал, но и без слов Тетчи понимала, почему он не хочет брать ее с собой. Она будет только обузой. Она ничего не умеет, разве что видит в темноте да кое-как двигается - и от того и от другого мало толку.

Пока они молчали, и Тетчи обдумывала все это, она снова услышала вой.

- Собаки! - проговорила она.

- Никаких диких собак нет! - сказал Гэдриан. - Это ветер воет в пустых закоулках души моего брата. - Он положил руку на голову Тетчи и взлохматил ей волосы. - Мне очень грустно, что тебе пришлось пережить такое этой ночью. Если судьба будет ко мне благосклонна, постараюсь исправить это зло.

И не успела Тетчи ответить, как он исчез - умчался на запад. Она попыталась карабкаться за ним следом, но и ползти-то почти не смогла. Когда она добралась до вершины холма с возвышающимся на нем камнем, она только краем глаза успела увидеть длинные ноги Гэдриана, взбегавшего на соседний холм. Вдали над самой землей блистали голубые вспышки.

«Это Нэллорн, - подумала Тетчи. - Он поджидает Гэдриана. Нэллорн хочет убить повелителя снов, и тогда он станет владыкой Царства Сновидений. И никто больше не будет видеть снов, всех будут мучить кошмары. Люди будут бояться заснуть, зная, что сон не принесет им покоя. Нэллорн превратит целебный сон в боль и отчаяние». И все это из-за нее. Она думала только о себе, ей так хотелось поговорить с отцом, стать нормальной. Конечно, она тогда не знала, кто такой Нэллорн, но это ее не извиняет.

- Неважно, что думают о тебе другие, - наставляла ее мать, - важно, что ты сама о себе думаешь. Будь хорошей, и что бы ни говорили про тебя люди, это будет всего лишь вранье.

Люди обзывали ее монстром и боялись ее. И теперь она понимала, что это не ложь.

Тетчи повернулась к валуну, который был ее отцом до того, как солнце заколдовало его и превратило в камень. Почему, пока не начались все сегодняшние беды, с ней не случилось такого же превращения? Почему, когда лучи солнца впервые коснулись Тетчи, они не обратили в камень и ее? Тогда Нэллорну не удалось бы воспользоваться ее тщеславием, ее мечтой поговорить с отцом, не удалось бы обхитрить ее. Вот если бы она была камнем…

Тетчи прищурилась. Она провела рукой по шершавой поверхности валуна, и в голове у нее прозвучал голос Нэллорна:

«Я имею в виду кровь.

Всего один укол - одна капля твоей крови, ну, может, три. И не для меня. Для камня. Чтобы вернуть его к жизни».

Вернуть его к жизни.

Нэллорн доказал, что ее кровь имеет волшебную силу. Если только он не лгал… А вдруг и она может вернуть отца к жизни? Но если отец оживет, захочет ли он говорить с ней? Сейчас ночь, а ночью троувы как раз сильней. И если она объяснит все отцу, он наверняка пустит в ход свою силу, чтобы помочь Гэдриану!

В памяти у нее зазвучали бормочущие голоса горожан:

«Троув сразу выпьет всю твою кровь, стоит ему взглянуть на тебя…»

«Видел я тут такого троува, сидел у кладбища - и что, вы думаете, грыз? Человечью кость, видно, он ее выкопал…»

«У этих троувов нет сердца…»

«И души нет…»

«Если у них не будет еды, они и друг друга съедят».

«Вот!» - подумала Тетчи. Вот те самые враки, о которых ее предупреждала мать. Если мать полюбила троува, значит, он не может быть злым чудищем…

Большой палец, куда Нэллорн вколол серебряную иглу, все еще болел, но маленькая ранка уже затянулась. Тетчи впилась в нее зубами и не разжимала челюсти, пока не почувствовала во рту соленый вкус крови. Тогда она сжала палец сильнее и смазала своей кровью шероховатую поверхность камня.

Она ничего не ждала, но все-таки надеялась. Она сразу ощутила слабость, как тогда, когда Нэллорн взял у нее три капли крови. И снова все поплыло у нее перед глазами, ноги опять подкосились, но теперь она упала не на землю, а внутрь размягчившегося, словно глина, раздавшегося камня. Он принял ее всю целиком.

Когда к Тетчи вернулось сознание, она увидела, что лежит, прижимаясь лицом к твердой застывшей грязи. Она подняла голову и сощурилась - так было сумрачно. Высокий камень и весь мир вокруг нее был другой. Сколько хватало глаз, тянулась унылая пустошь, ее освещал слабый сумеречный свет, но откуда он падал, Тетчи не могла разобрать. Ландшафт оставался прежним - очертания холмов и долин к западу от Барндейла были теми же, что и всегда. Но как все изменилось! Больше здесь ничего не росло, нигде не просматривалось ничего живого, живой была только сама Тетчи, но и в этом она сомневалась! Ведь если это - страна мертвых, безжизненное отражение живого мира, то, выходит, и она мертва, иначе разве она попала бы сюда?

Как ни странно, эта мысль ее нисколько не встревожила. Она уже столько всего навидалась за сегодняшнюю ночь, что больше ничему не удивлялась.

Обернувшись, Тетчи посмотрела туда, где стояло узловатое дерево, но на его месте торчал только мертвый пень. Он был раза в три выше нее, а вокруг валялись засохшие ветки. Верхняя часть дерева упала и скатилась под холм.

Тетчи осторожно поднялась, но ни слабости, ни головокружения не почувствовала. У ее ног, в грязи, там, где раньше был камень, она увидела какие-то глубоко врезанные в землю знаки. Они напомнили ей татуировку на груди повелителя снов и его брата, будто кто-то снял узоры с их кожи, увеличил в размерах и бросил в грязь. Руки Тетчи покрылись гусиной кожей.

Она вспомнила, что рассказывал ей Гэдриан о стране, которой он правит: жители мира, где жила Тетчи, могли входить туда только через Врата Сна. Когда же она отдала часть своей крови высокому камню, ею овладела такая слабость, веки налились такой тяжестью…

Значит, все, что она видит, ей только снится? Но если это сон, кто наслал его на нее? Гэдриан или его брат Нэллорн, по воле которого спящих одолевают кошмары? Тетчи опустилась на колени, чтобы лучше рассмотреть рисунок на земле. Он немного напоминал человека, ноги которого опутывала веревка, а линии, расходившиеся от его головы, были похожи на вставшие дыбом волосы. Тетчи робко протянула палец и дотронулась до путаницы линий у ног небрежно очерченной фигуры. Здесь грязь оказалась сырой. Тетчи потерла указательный палец о большой. Он стал маслянистым на ощупь.

Сама не понимая, что делает, Тетчи снова нагнулась и стала обводить изображение пальцем - он легко скользил по маслянистым влажным бороздкам. Когда она обвела весь рисунок, он начал светиться. Тетчи быстро попятилась.

Что она наделала?

Голубое свечение поднялось в воздух, сохраняя очертания рисунка, оставшегося внизу. Вдруг вокруг что-то начало тихо, ритмично рокотать, будто земля зашевелилась. Но под ногами Тетчи почва была неподвижна, она слышала только рокот - тихий и грозный.

За ее спиной хрустнула ветка, Тетчи оглянулась и посмотрела на остатки корявого дерева. На фоне неба вырисовывалась высокая фигура. Тетчи хотела окликнуть ее, но слова застряли у нее в горле. И тут она заметила, что за ней со всех сторон наблюдают чьи-то горящие глаза. Светлые глаза, в которых отражаются отблески светящегося узора, поднявшегося в воздух над тем местом, где прежде в ее мире стоял высокий камень. Глаза блестели низко над самой землей - сверкали хищным огнем.

Тетчи вспомнила, что слышала вой диких собак до того, как попала в этот мир.

«Никаких диких собак нет, - сказал ей Гэдриан. - Это ветер воет в пустых закоулках души Нэллорна».

Глаза придвигались все ближе и ближе, и Тетчи уже могла различить треугольные морды, на которых эти глаза блестели, подползающие к ней тела с выгнутыми спинами.

Ну как она могла поверить Гэдриану? Она же знала его не лучше, чем Нэллорна! Кто сказал, что кому-то из них можно доверять?

Одна из собак поднялась во весь рост и потрусила к Тетчи. Из пасти вырвалось тихое рычание, оно прозвучало как эхо зловещего рокота, который пробудила Тетчи, коснувшись по своей глупости светящегося узора. Она попятилась, начала отступать, но податься было некуда, а собаки все придвигались - одна, вторая, третья. Тетчи подняла взгляд на высокую фигуру, молча стоявшую среди валявшихся на земле веток корявого дерева.

- Про… простите, - с трудом пролепетала Тетчи. - Я не хотела ничего плохого.

Фигура не пошевелилась, а собаки, услышав голос Тетчи, зарычали. Ближняя обнажила клыки.

«Вот и все», - подумала Тетчи. Если она была еще живой в этой стране мертвых, то скоро умрет.

Но тут фигура, стоявшая у пня, выступила вперед. Она шагала медленно, с трудом передвигая ноги. Ветки под ее тяжестью хрустели.

Собаки отпрянули от Тетчи и жалобно заскулили.

- Убирайтесь! - приказала фигура.

Голос у говорящего был низкий, гулкий, как стук камней друг о друга, как голос первого Татуированного. Голос Нэллорна, брата повелителя снов, Нэллорна, который превращает сны в кошмары. Он звучал, заглушая мерный рокот, шедший, казалось, из-под ног Тетчи.

При звуках этого голоса собаки бросились врассыпную. У Тетчи даже колени застучали друг о друга, пока фигура приближалась к ней. Теперь она уже видела крупные черты лица, будто вытесанные из камня, гриву спутанных волос, жестких, как сухой вереск, широкие плечи, тяжелый торс, переплетение могучих мышц на руках и ногах. Глаза были глубоко посажены под нависшим лбом. Казалось, это лишь первая проба скульптора, начинающего новую скульптуру - и черты лица, и мускулатура только намечены, еще неясно, какими они будут, когда работа завершится.

Только эта скульптура была не глиняной, не каменной и не мраморной! Она была живой плотью. И хотя ростом приближающийся к Тетчи был не выше человека, ей показалось, что перед ней великан, словно часть горы отделилась и гуляет по холмам.

- Зачем ты звала меня? - спросил великан.

- 3-звала? - заикаясь, повторила Тетчи. - Но я… я не… - Голос ее замер.

Тетчи смотрела на стоявшего перед ней великана с внезапно пробудившейся надеждой.

- Отец? - тихо проговорила она.

Великан долго молча смотрел на нее. Потом медленно опустился на колено, так что его голова оказалась вровень с ее лицом.

- Это ты? - произнес он голосом, смягчившимся и удивленным. - Ты дочь Ханны?

Тетчи взволнованно кивнула.

- Моя дочь?

Тетчи больше не боялась. Перед ней стоял уже не страшный сказочный троув, а возлюбленный ее матери. Она чувствовала, как ее обдают волны нежности и тепла, которые манили ее мать, когда та убегала из Барндейла на болота, где он ждал ее. Отец раскрыл объятия, и Тетчи прильнула к нему, вздохнув, когда он прижал ее к себе.

- Меня зовут Тетчи, - прошептала она, уткнувшись ему в плечо.

- Тетчи, - повторил он, словно тихо пророкотал ее имя. - Не знал я, что у меня есть дочь.

- Я каждую ночь приходила к твоему камню, все надеялась, что ты вернешься.

Отец немного отстранился и серьезно посмотрел на нее.

- Я уже не могу вернуться. Никогда, - сказал он.

- Но как же…

Он покачал головой.

- Умер - значит умер, Тетчи. Я не могу ожить.

- Но разве можно жить в таком ужасном месте?

Он улыбнулся, грубые черты лица задвигались, будто складки горы менялись местами.

- Здесь я не живу, - сказал он. - Я живу… не могу объяснить где. Не знаю слов, чтобы описать это.

- И мама там же?

- Ханна… умерла?

- Много лет назад, но я все еще тоскую без нее, - кивнула Тетчи.

- Поищу ее… - пообещал троув. - Скажу ей, что ты ее помнишь. - Он поднялся и снова, как гора, навис над Тетчи. - А теперь мне пора уходить, Тетчи. Это нечестивая земля, где проходит опасная граница между жизнью и смертью. Если кто задерживается здесь - живой или мертвый, - остается тут навсегда.

- Но…

Тетчи хотела попросить его взять ее с собой, поискать мать вместе. Ей хотелось сказать ему, что ей ни к чему жить, жизнь для нее только боль и горе, но вдруг она спохватилась, что снова думает лишь о себе. Правда, она до сих пор не слишком-то доверяла Гэдриану, но если он не лгал, значит, надо попытаться помочь ему. Жизнь Тетчи была кошмаром, но она не хотела, чтобы так жили и другие.

- Мне нужна твоя помощь, - проговорила она и рассказала о Гэдриане и Нэллорне, о войне, которую вели Сновидение и Кошмар, и о том, что нельзя дать Нэллорну победить.

Отец печально покачал головой:

- Я не могу тебе помочь, Тетчи. Я не в состоянии вернуться к жизни.

- Но если Гэдриан будет побежден…

- Это будет скверно, - согласился отец.

- Но должны же мы как-то помочь ему. Отец надолго замолчал.

- О чем ты думаешь? - спросила Тетчи. - Почему ты ничего не говоришь?

- Я ничего не могу сделать, - ответил отец. - А вот ты…

Он опять замолчал.

- Что? - встрепенулась Тетчи. - На что гожусь я?

- Я мог бы наделить тебя своей силой, - проговорил отец. - И тогда ты будешь в состоянии помочь этому повелителю снов. Но тебе придется заплатить дорогую цену. Ты сделаешься почти настоящим троувом и останешься такой навсегда.

«Почти настоящим троувом», - подумала Тетчи. Она всмотрелась в отца, ощутила, как от него, будто ласковые волны, исходит спокойствие. Пусть горожане считают, что быть троувом - проклятие, она больше в это не верит.

- Я рада буду еще больше походить на тебя, - сказала она отцу.

- Тебе придется отказаться от всего, что присуще человеку, - предостерег ее отец. - Когда взойдет солнце, ты должна будешь спрятаться под землю, иначе оно превратит тебя в камень.

- Я и так выхожу наверх только по ночам, - отозвалась Тетчи.

Отец вгляделся в ее глаза и вздохнул.

- Нелегкая у тебя жизнь, - сказал он.

Но Тетчи не хотела больше говорить о себе.

- Скажи, что мне надо сделать, - попросила она.

- Я должен поделиться с тобой своей кровью, - ответил отец.

Опять кровь! Того, что наслушалась о ней Тетчи этой ночью, на всю жизнь хватит.

- Но разве это возможно, ты же только призрак?

Отец тронул ее руку.

- В здешнем пограничье, между мирами, куда ты меня вызвала, я обрел плоть. У тебя есть нож?

Тетчи потрясла головой, тогда отец поднес большой палец к губам и укусил его. Он протянул к ней руку, по которой из ранки текла темная струйка.

- Тебе обожжет все внутри, - предупредил он. Тетчи взволнованно кивнула. Зажмурившись, она открыла рот, лизнула палец отца. Его кровь обожгла ее огнем, опалила горло. От резкой боли она содрогнулась, из глаз брызнули слезы, так что даже разлепив веки, она в первую минуту ничего не увидела.

Отец положил руку ей на голову, почувствовала Тетчи. Он пригладил ее спутанные волосы и поцеловал в лоб.

- Будь счастлива, дочка, - сказал он. - Мы с твоей матерью будем искать тебя, когда придет твое время присоединиться к нам и ты перейдешь границу.

Тетчи спохватилась, что не сказала ему почти ничего из того, что хотела, но голова у нее закружилась, и она обнаружила: вдруг исчез не только отец, но и вся мертвая, пустынная страна. Под ее ногами опять была трава, а мягкий ветерок ласкал щеки. Когда она открыла глаза, с одной стороны по-прежнему стоял высокий камень, с другой - узловатое дерево. Она поглядела туда, где видела раньше голубые всполохи.

Свечение погасло.

Тетчи поднялась на ноги, не ощущая больше слабости, наоборот, сил у нее будто прибавилось. Ее глаза стали еще зорче видеть в темноте, каждый ее нерв был напряжен. Ей казалось, что она кожей ощущает все, что происходит вокруг в ночном мраке.

Горожане-то слепы, поняла она. И она была слепа. Они видят лишь малую часть того, чем богат мир. Но горожанам как раз и нравится их узкий мирок, они боятся расширить его рамки, а ей… ей предстоит закончить дело.

И она пошла туда, где раньше вспыхивал голубой свет.

На вершине холма, куда она пришла, трава была выжжена, земля обуглилась. Увидев лежащего в грязи человека, Тетчи в нерешительности остановилась, она не могла понять, который это из братьев - Гэдриан или Нэллорн? Она осторожно подошла к неподвижно лежащему и опустилась на колени. Он открыл помутневшие глаза и посмотрел на нее.

- Мне недостало сил, - проговорил Гэдриан - это был его прежний мягкий голос, но звучал он теперь гораздо тише.

- А он? Куда пошел он? - спросила Тетчи.

- В Страну Сновидений - забирать ее себе во власть.

Тетчи долго смотрела на Гэдриана, потом сунула палец в рот. Опять требовалась кровь, но теперь уже в последний раз. Гэдриан пытался сопротивляться, но она отстранила его руки и стала каплю за каплей вливать свою кровь ему в рот. Гэдриан глотал. Его глаза широко открылись, он смотрел на Тетчи с изумлением.

- Что это?… Как?…

- Я нашла отца, - объяснила Тетчи. - И он оставил мне это наследство.

Все ее чувства и впрямь обострились, а когда она подняла руку, то заметила, что ее кожа стала темной и жесткой, как кора. И больше она никогда не увидит дневного света…

- Ты не должна была… - начал Гэдриан, но Тетчи прервала его.

- Ну что, тебе теперь хватит сил? - спросила она. - Ты можешь помешать Нэллорну?

Гэдриан сел. Расправил плечи, выпрямил руки и ноги.

- Хватит с лихвой! - ответил он. - Я будто стал на сто лет моложе.

Тетчи знала, кто он такой, и поэтому понимала, что он не преувеличивает. Ведь никому не известно, сколько лет может быть повелителю снов! Наверно, он появился на свет вместе с первым приснившимся сном.

Он взял в ладони ее лицо и поцеловал Тетчи.

- Постараюсь исправить зло, которое сегодня причинил тебе мой брат, - сказал он. - Весь мир у тебя в долгу - ведь ты спасаешь людям сны.

- Мне не нужно никаких наград, - сказала Тетчи.

- Поговорим об этом, когда я вернусь к тебе, - ответил Гэдриан.

«Если ты меня найдешь», - подумала Тетчи, но лишь кивнула.

Гэдриан встал. Дотронулся рукой до груди и подбросил в воздух вспыхнувший голубой огонь. А огонь превратился в мерцающие ворота. Еще раз с благодарностью взглянув на Тетчи, Гэдриан вошел в распахнувшиеся створки. Они захлопнулись за ним, подняв столб искр, будто в костер бросили полено.

Тетчи снова окинула взглядом выгоревшую вершину холма и пустилась в обратный путь к Барндейлу. Она шла по булыжным мостовым города - одинокая фигурка, казавшаяся рядом с городскими домами еще меньше. Стены и фундаменты были ей больше сродни, чем те, кто спал за ними в домах. Думая о матери, она добралась до гостиницы и остановилась на заднем дворе, глядя на хижину возле конюшен, где они с матерью жили вместе столько лет.

Наконец, когда на рассвете небо зарозовело, Тетчи направилась обратно к холму, где впервые встретилась с татуированными братьями. Она погладила шершавый ствол корявого дерева и, подойдя к высокому камню, остановилась рядом с ним, глядя на восток.

Не совсем точно было говорить, что больше ей не видать дневного света. Она увидит его, но только на миг.

Тетчи так и не двинулась с места, когда поднялось солнце и настигло ее. Теперь на вершине холма рядом со старым узловатым деревом стояло два камня - один высокий, другой намного ниже.

А сама Тетчи - прелестный и отважный дух-ребенок - унеслась за своими родителями. Вся ее неприглядность досталась камню..

Как вы уже, вероятно, заметили, меня увлекают не только сюжеты мифов и народных сказаний, но и вопросы их происхождения. Хотя в моих рассказах все это обычно совмещается с миром современным, то есть создается то, что Харолъд Брунбан именует «городскими легендами», я время от времени строю догадки о том, как зарождаются мифы. Этому же посвящен, например, и следующий рассказ, где действие происходит в будущем, через много лет после мировой катастрофы.

Я редко обращаюсь к научной фантастике, и этот мой рассказ скорее научное фэнтези, я даже не пытаюсь давать в нем какие-либо прогнозы, но ведь писателям обычно не хочется замыкаться в рамках одного жанра. Тем не менее для меня вьмазка в мир научной фантастики - редкость. Такую же вылазку я позволил себе, помнится, в романе «Svaha» (1989), действие которого могло бы с успехом происходить в том же фантастическом будущем, что и действие рассказа «Татуировка…», только в другом городе.

Татуировка на ее сердце

Мир слишком близок к нам.

Уильям Уордсворт

Миф - естественная и необходимая промежуточная ступень между сознанием и подсознанием.

Карл Юнг. «Воспоминания, сны, размышления»

Наступила ночь, и улицы наводнили дикари. Ночной воздух сотрясался от их воплей и визга - от какофонии звериных рыков и блеяния, которые они издавали, стремясь оправдать напяленные на себя маски. Аккомпанементом этому разноголосому хаосу служили настойчивые ритмичные удары ладонями по обтянутым кожей барабанам, постукивание палочек в руках пляшущих, удары по консервным банкам и листам железа. Свистки и дудки то и дело издавали оглушительные, пронзительные трели. Танцоры пощипывали пальцами туго натянутые струны диковинных инструментов, напоминавших гитары, или водили по ним смычками, извлекая надрывающие душу стоны и всхлипывания.

Звуки гремящим колесом прокатывались между разрушенными строениями. Этот бессвязный гвалт, словно безумие, порожденное полнолунием, ранил слух и превращал всякие воспоминания о мелодии в нечто неясное и отдаленное. Но вот постепенно разнобой звуков стал походить на какое-то подобие музыки. Прыжки мятущихся фигур, которые, будто дервиши, крутились и вертелись волчком среди руин, вдруг превратились в танец, обретя своеобразный рисунок. Из металлических урн, куда швыряли факелы на вспыхивающие разом промасленные бумаги и прочий мусор, вырывались языки пламени высотой метра два, а то и больше. В мерцании этих огней прыгающие маски плясунов представлялись взаправдашними мордами животных. Изготовленные из пластика костюмы, побрякушки из дерева и металла, гирлянды из перьев и колец проволоки, из ракушек или бутылочных пробок казались теперь порождением мифов, а не изделиями рук человеческих.

Джори затаилась в полумраке на углу переулка, сжимая в горячей потной руке самодельный фетиш. Широко раскрытыми глазами она наблюдала за танцующими.

Волк и орел, крыса и саламандра, медведь и голубь. А вот и еще - енот и кузнечик, змея и кошка, таракан и воробей. И еще, и еще!

Тотемы плясали на вымерших улицах города.

Дикари взывали к прошлому.

Не к тому прошлому, которое недавно ушло - безработица, голод, перенаселенные города, отравленный воздух, тающие полюса - Северный и Южный, соперничество ядерных держав, - нет, они обращались к глубокой древности, ожившей в их душах, такой, какой она могла быть.

Каким должно было быть их прошлое!

Таким, в котором шаманы взывали к тотемам, чтобы спасти людей от их пагубного стремления к самоуничтожению; таким, в котором люди племени хотя бы прислушивались к своим шаманам.

Тетушка обычно говорила, что дикари все выдумывают. Все это самообман. Ложь. Но эти выдумки помогают им жить. Потому-то мундиры и устраивают дикарям такие празднества. Потому-то сами они и не выходят из своих башен с оружием в руках, чтобы усмирить пляшущих. Ну а горожане пострадать не могут - если только не будут в такие разгульные ночи высовываться на улицу.

Джори дикари интересовали с тех самых пор, как она, совсем маленькая, ухитрилась забраться на подоконник и оттуда увидела пляшущих на улице и услышала доносившееся к ней снизу тонкое повизгивание инструментов. В душе ее что-то пробудилось: потребность, устремление - Джори пока не могла подобрать слов и объяснить тоже ничего могла, но инстинктивно понимала: пусть себе тетушка говорит что угодно, но в такие ночи на улицах происходит нечто важное.

- Откуда они все узнают, когда будет праздник? - спрашивала она у тетушки.

Ведь для этого не было отведено определенных ночей. Иногда праздники приходились на полнолуние, иногда - на безлунные ночи. Иногда между ними проходили недели, иногда дикари веселились две ночи подряд.

Тетушка только качала головой.

- Ну что ты спрашиваешь? - говорила она. - Мундиры распыляют что-то в воздухе, и тогда начинаются эти празднества. Мундиры в своих башнях следят, как нарастают безнадежность, отчаяние и гнев. Если увидят, что все это, того и гляди, выплеснется наружу, на улицы и, чего доброго, захлестнет их самих, то тогда, чтобы ярость не вышла из-под присмотра, мундиры велят горожанам запереться и отдают ночные улицы на откуп дикарям с их танцами. Словом, мундиры используют эти празднества как громоотвод.

- А тебе никогда не хотелось… ну… самой выйти на улицу? - спросила Джори.

Тетушка смерила ее убийственным взглядом.

- Я, конечно, бедная, но не сумасшедшая.

- Но…

- И тебе запрещаю покидать дом в такие ночи. Мы же люди! Разумные существа! А не дикари!

Комнату, где спала Джори, на ночь запирали, а ключ тетушка держала при себе. Но это не имело значения. Конечно, тетушка пыталась жить так, будто бы все обстоит как прежде. Но Джори, хотя ей было четырнадцать лет, понимала: то, что требовалось раньше, теперь не обязательно. Времена изменились. Для тех, кого из-за бедности не причисляют к горожанам, больше не существует ни школ, ни детских площадок, ни торговых центров, ни мест, где можно просто погулять. Джори почти целые дни проводила на улице и довольно рано научилась открывать любые замки.

Так что сейчас, в ночь празднества, она выбралась из дома. Наблюдала. Надеялась.

Тотема у нее не было, поэтому она и маски не имела. Во всяком случае, приличной маски. Но она сбегала к фабрике, где когда-то производили пластик, набрала там на пустыре белой глины и втерла ее в свои короткие волосы. Она крутила и расправляла намазанные вихры, пока они не встали торчком, как иглы дикобраза. На щеки и на виски она тоже наляпала глину - белые стилизованные мазки делали ее похожей на уличный вариант какого-нибудь знаменитого певца.

Но, глядя на себя в осколок зеркала, Джори решила, что больше всего она напоминает старый засохший чертополох, который вот-вот сломается от ветра. Ну и наплевать. Все равно теперь на ней что-то вроде маски.

И потом, у нее же есть фетиш.

Риция сказала, что для приманки тотема необходимо иметь фетиш.

- Возьми пластиковый мешочек, - поучала она Джори, - и набей его всем, чем ты дорожишь. Надо собрать все, что дает о тебе представление, помогает понять, что ты - это ты. Тогда тотем сразу найдет тебя, стоит только его кликнуть.

Риция была двумя годами старше Джори. Высокая, привлекательная девушка с кожей цвета кофе мокко, она имела настоящую работу - шесть часов в неделю служила в ресторане в одной из башен. Наблюдала в кухне за конвейером, подающим блюда, смотрела, чтобы компьютер чего-нибудь не напутал.

- Тетушка говорит, что никаких тотемов на самом деле нет, - сказала Джори. - Она говорит, что празднества устраивают мундиры, чтобы мы не слишком впадали в отчаяние.

- Откуда она это знает? - рассмеялась Риция. «Как будто если человек стар, то он уже ничего не смыслит», - подумала Джори.

- Но это и не значит, что он прав! - возразила Риция» она хороню знала Джори и сразу догадалась, о чем та подумала.

Для своих фетишей Джори взяла водонепроницаемый пакетик от лекарств, в него она запихала малюсенькую книжку про речных животных, которую стащила из библиотеки, конский волос, выдранный из головы куклы, которую ей когда-то подарила тетушка, три деревянные пуговицы, найденные на улице, состриженные ногти, обрезок блестящего металла, про который один паренек клялся, будто это осколок космического шаттла, и она в обмен на металлическую полоску отдала ему два продуктовых талона и кусок искусственной замши, а еще в пакет были спрятаны останки разной живности: перышко голубя, блестящая хрупкая спинка таракана, засушенный крысиный хвост. Она вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь из этих животных стал ее тотемом, просто они составляли часть ее жизни - над яркой ситцевой заплаткой, например, она недавно проливала слезы, кусочек листа алоэ ей как-то подарила Риция, а главным ее сокровищем был шарик кошачий глаз, который, по словам тетушки, раньше принадлежал, ее отцу.

Интересно, какой же тотем клюнет на ее фетиши, если тотемы и в самом деле существуют?

Крепко сжимая драгоценный пакетик, Джори не отводила глаз от всё еще пляшущих дикарей. Они выписывали спирали между кострами, а их инструменты дико грохотали, и хотя теперь этот грохот напоминал музыку, такая музыка была совершенно незнакома горожанам. А танцующие еще и пели - без слов, но смысл этого вызывающего, даже свирепого напева угадывался ясно.

У Джори от этого пения загудело в голове - гул был не противный, скорее, даже приятный. А затем она почувствовала что-то странное - будто по спине у нее забегали мурашки. Ее друг рассказывал ей, что ощутил такое, когда наступил однажды на провод, и сейчас она подумала, что, наверно, испытывает то же самое.

Ей почудилось, что она отделилась от своего тела и будто плавает сверху, но в то же время остается связана с ним.

Мозг Джори словно раздался и воспринимал не только то, что было рядом, а еще и заглядывал всюду и подсматривал происходящее даже за несколько кварталов от нее. Джори видела, что делается в головах пляшущих дикарей, и в то же время читала мысли тех, кто, подобно ее тетушке, прятался в своих полуразрушенных жилищах, оставаясь глухим к колдовскому, буйному веселью, царящему в городе. Другая часть сознания Джори - еще не захваченная празднеством, потому что не имела тотема, - внезапно обнаружила источник, командующий веселящейся толпой.

Шестеро мундиров укрылись в здании поблизости, полутьма и черная одежда превращали их чуть ли не в невидимок, поблескивали только серебряные нашивки на их кителях, говорящие об их принадлежности к городской службе безопасности. Пятеро из них - две женщины и трое мужчин - наблюдали за улицей, и в руках у них блестело оружие. Шестой склонился над каким-то прибором, на котором мигали огоньки. Ловкими, грациозными движениями гибких пальцев он нажимал на кнопки, вертел диски, передвигал ручки, точь-в-точь как музыкант, который на концерте управляет синтезатором, а в плоском черном футляре, лежащем у него на коленях, словно был собран и спрятан целый оркестр.

Уши у них у всех были заткнуты, хотя сама Джори, стоя рядом, не слышала ни звука.

«Значит, тетушка права, - поняла она, но подумала об этом отрешенно и как-то равнодушно. - Празднества устраивают те, кто в башнях». Но почему же такие, как ее тетушка, не внимают веселью, к которому призывают мундиры с помощью своего странного прибора?

Может, чтобы услышать эти сигналы, надо хотеть их слышать?

Может, нужно иметь тотем?

«Но я-то слышу их и без тотема», - подумала Джори.

И она на самом деле их слышала. Ее охватило праздничное буйство, все ее тело задрожало, напряглось, она жаждала влиться в дикую пляску крутящихся фигур. Из ее горла, обжигая губы, рвалась их песня, руки ритмично били по бедрам.

Она хотела слышать эти сигналы.

Неужто там, в башнях, разработали такую технологию, что, сидя наверху, они могут читать в умах людей? Или тетушка была права, когда однажды ответила на вопрос Джори, почему мундиры дают им и их соседям жить так, как они живут, влача голодное, холодное существование на мертвых улицах города?

- Они нас видят, - ответила тогда тетушка, - но не замечают.

Вот поэтому тетушка и ей подобные не присоединялись к дикарям во время празднеств. Они слышат сигналы, которые подают мундиры со своих аппаратов, но не замечают их.

И дикари по той же причине не ищут, кто управляет их празднествами, не замечают человека в черном мундире, склонившегося над своим прибором и выбирающего танец.

Джори сосредоточилась и снова оказалась рядом со своим телом. Перед ней остановилась какая-то странная фигура - голова мухи на женском туловище. Джори нырнула в свою всегдашнюю оболочку, стремясь скорее спрятаться от непонятного видения, но в то же время ей хотелось, чтобы оно не исчезало. Видение протянуло Джори руку, нагнуло мушиную голову, стеклянный блеск фасеточных глаз озарил переулок призрачными лучами.

- Пошли, Джори! - сказало видение.

Она узнала голос Риции. Джори выпустила из рук фетиш, пусть себе болтается у нее на груди, и, схватив за руку Рицию, вскочила на ноги.

В душе Джори бурлил танец - его движения, его мелодия. Рисунок танца навсегда отпечатался в ее мозгу, стал татуировкой на ее сердце. Неважно, что его диктовали ловкие пальцы одного из мундиров, нажимающего на кнопки плоского приборчика. Танец вошел в Джори, и теперь он принадлежал ей.

Джори со смехом выскочила с Рицией на улицу… и принялась танцевать.

Только к утру, потеряв силы, она упала на землю там, где плясала. Изнемогшая, но счастливая. Таким сладким сном она давно не спала, ей было тепло и уютно, хотя по улице гулял холодный ветер. Когда Джори проснулась, на дымном небе бледно-желтой полоской загорался рассвет.

Ее окружали танцоры. Теперь, когда маски были сброшены, они снова стали людьми, и Джори узнавала своих соседей. Они спали, кто где свалился, и теперь поднимались на ноги, а в воздухе витал дух товарищества, такой непривычный и кружащий голову. Болтая и шутя, люди подбирали свои маски и инструменты и медленно расходились по домам.

- Так всегда бывает, - объяснила Риция, провожая Джори к тетушке. - Мы всегда чувствуем, что мы… заодно друг с другом. Иногда такое чувство долго не забывается. Как бы я хотела, чтобы оно оставалось при нас навсегда!

Джори кивнула. Непонятное ликование все еще бурлило у нее в крови.

- Вот и будем ждать следующих празднеств! - сказала, весело улыбаясь, Риция, когда они дошли до дома тетушки. Она взглянула на Джори и спросила: - А ты нашла свой тотем?

Джори опять кивнула.

- Только не говори, что это! - воскликнула Риция, прежде чем Джори успела что-то сказать. - Удивишь меня на следующем празднике.

И она зашагала вниз но улице к себе домой, привычно отшвыривая на ходу попадающийся под ноги мусор, в одной руке она держала маску и помахивала ею, в другой - сжимала флейту, которой постукивала себя по бедру.

Джори проводила ее взглядом. Улыбаясь, она потрогала свой пакетик с фетишами.

Да, тетушка и права, и неправа. Празднества действительно задумываются мундирами в их башнях и управляются при помощи их приборов. Но не празднества превращают людей в животных. В животных их превращает город. Бедность, пустота и никчемность их маленькой жизни - вот что разъединяет людей, заталкивает каждого в его нору, где они самих-то себя не замечают, не говоря уж о соседях.

А празднества снова сплачивают людей! Они не только не превращают их в животных, наоборот, напоминают беднякам о том, что те - часть рода человеческого!

Джори не сомневалась, что тетушка права - мундиры, затевая празднества, рассматривают их только как громоотводы. Хотят держать бедняков В узде, чтобы голод, боль, гнев и досада не слишком их одолевали, а то вдруг взбунтуются и бросятся на штурм башен. Но бедняки по-своему воспользовались этим. Где-то между аппаратом, которым управляют мундиры, и сознанием пляшущих возник и замерцал сигнал-обещание, и в ночи празднеств этот сигнал разгорается все ярче - от слабого огонька свечи до солнечного полыхания.

Но это же здорово! Надо только добиваться, чтобы такая связь между людьми сохранялась подольше и после празднеств!

Риция спросила Джори, нашла ли та себе тотем.

Джори улыбнулась и вошла в дом, чтобы отмыть лицо и волосы от глины. Очистившись как следует, она стала работать над маской своего тотема.

Под ее руками маска постепенно оживала. Ее черты проступали под ножом, режущим дерево, в дело пошел и пластик, а для волос пригодилась проволока, вьющаяся кольцами. Губы Джори нарисовала помадой. Вот он - ее тотем! Лицо человека!

Граньтаун

«И вот в недалеком будущем Эльфлэнд объявился снова. Одним своим краем эти земли врезались в большой город и образовали таким образом пограничный район между нашим миром и переливающимся всеми красками волшебным царством эльфов. Годы шли, а два мира жили бок о бок, каждый своей жизнью, сосуществуя только в этом месте, где реальность и волшебство переплетались друг с другом. И место это называлось Граньтаун».

Таков был первоначальный набросок серии рассказов о Граньтауне, задуманной Терри Уиндлинг. Терри является создателем и издателем этой серии, а ей оказывали творческую помощь Марк Алан Арнольд, а позднее Делая Шерман.

Примерно наметив фон, Терри запустила резвиться в этом мире всех нас. (Говоря «нас», я имею в виду тех писателей, которые стили ивторами рассказов, вошедших в первый том этой серии, - Беллами Баха, Стивена Буайета, Элен Кушнер и меня.) И уж мы порезвились вволю, ибо мир, отданный нам во власть, был совершенно непохож на все остальные миры, где нам доводилось творить прежде. Он соприкасался с нашей жизнью и походил на нее как две капли воды, так что можно было позволить себе куда более дерзкие выдумки, чем образ эльфа-байкера, облаченного в кожу и несущегося на своем чоппере по пыльным городским улицам.

Эти фантазии, конечно, увлекали нас, ведь в результате получилась какая-то смесь баллад Чайлда* [Чайлд Фрэнсис Джеймс (1825 - 1896) - американский филолог, собиратель народных песен. Баллады Чайлда изданы в его фольклорных сборниках.] с клипами МТУ.

Граньтаун был важен для тех, кто сочинял рассказы о нем, и для тех, кто эти рассказы читал, еще и потому, что здесь появлялась возможность говорить о наших современных проблемах, подхватывая при этом зачины рассказов друг друга (в лучших традициях музыкальных джем-сейшнов). Ну и конечно, нас привлекал шанс пофантазировать об Эльфлэнде и противопоставить его магию серой реальности рок-клубов, переулков и улиц Граньтауна.

Ибо, несмотря на то, что этот вымышленный город бесконечно далек от наших дней, несмотря на все его чудеса, несопоставимые с той жизнью, которой живем мы, рассказы о Граньтауне - это рассказы о нашей действительности. Несмотря на все фантастические детали, это истории не только об обитателях Граньтауна, но и о нас самих, живущих в столь знакомом нам мире.

Рассказ, который вам предстоит прочесть, появился в сборнике «Borderland» (1986) - первой из подобных антологий. Затем последовали: «Life on the Border» (1991) и «The Essential Bordertown» (1998).

В этом рассказе большую роль играет музыка, и надо сказать, что именно музыка в числе прочего привлекала меня к Граньтауну. Я много лет играл в оркестрах, гораздо дольше, чем писал и публиковался, и возможность придумывать разные музыкальные группы с их репертуаром, а также соединять моих героев с героями-музыкантами других авторов доставляла мне двойное удовольствие.

Нечто подобное происходит, когда мы с Мэри Энн встречаемся с авторами и издателями серии рассказов о Граньтауне. Мы любим устраивать на этих сборищах импровизированные концерты.

В этом рассказе вы столкнетесь со сленгом, характерным для Граньтауна. Надеюсь, в большинстве случаев он будет понятен из контекста, но, может быть, стоит объяснить, что Чистокровки - это эльфы, которые не терпят никого с примесью другой крови, таких, например, как Мэнди.

Штырь

Мы мчимся - майский шест нас ждет,

Ведь нынче праздник настает.

«Стэйнз Моррис»* [«Стэйнз Моррис» - старинная английская фольклорная песня, сопровождающаяся танцами. Пользуется популярностью до сих пор.]

Услышав, что где-то дерутся, Штырь замер у своего заслуженного «харлея». Прищурившись, он поискал, откуда доносится шум. Его окружали полуразвалившиеся строения Сохо. По обе стороны улицы тянулись покинутые жителями дома и засыпанные мусором пустыри. Здесь за ним могли наблюдать сотни глаз из разрушенных зданий, из ржавых остовов давно выброшенных автомобилей, а может, здесь и не было ни души. Говорили, будто в этой части Сохо водятся привидения; что ж, может, так и есть, только то, что он сейчас слышал, на сборище привидений никак не походило.

Либо это Чистокровки расправляются с Пэка-ми, либо Пэки - с эльфами. А скорей всего, это Крысы - неважно чьи: то ли те, что живут у людей, то ли те, что у эльфов, - поймали небось кого-то из беглецов и потешаются над ним по-своему.

Беглецы из окружающего мира так и тянутся к Граньтауну, особенно к району Сохо, а в Сохо им полюбился именно этот квартал, где дома брошены и платить за жилье не требуется. Тут обитали бродяги-мусорщики. А еще и Крысы. Но они-то и были самыми опасными.

Поставив мотоцикл, Штырь нащупал в кармане эльфовскую волшебную батарейку, с помощью которой он заправлялся.

Из корзинки, прикрепленной к багажнику, послышалось тихое ворчание - это недоумевал Лабби.

- Пошли! - скомандовал хорьку Штырь и Двинулся через улицу, даже не оглядываясь, последовал ли тот за ним.

А Лабби выскользнул из корзинки и поспешил через дорогу за Штырем. Он был помесью хорька и горностая, но крупнее, чем они, с заостренной мордочкой и гибким, как у всех куньих, телом. Когда Штырь остановился у входа в дом, откуда доносился шум драки, хорек переполз через его башмаки и устремился внутрь, куда-то вбок. Его шипение дало понять дерущимся, что они больше не одни.

Чистокровок было трое, они пинали ногами маленькую скорчившуюся фигурку, казавшуюся комком тряпья. Серебристые волосы эльфов были выкрашены полосками в черный и оранжевый цвета; оторвавшись от своей жертвы, они обернулись к стоявшему в дверях Штырю. Кожа на высоких скулах была туго натянута, в серебристых глазах читалось злорадство, кривые ухмылки застыли на бледных лицах.

Все трое были одеты одинаково, словно сошли с конвейера, - черные кожаные куртки, потрепанные джинсы, футболки и мотоциклетные сапоги.

- Гуляй, парень! - сказал один из них. Штырь потянулся к висевшему на левом плече чехлу и выхватил складную дубинку. Он тряхнул рукой, дубинка, щелкнув, тут же превратилась в шестифутовую.

- Что-то не гуляется!- ответил он.

- Ему не гуляется! - передразнил первый из эльфов.

- Это наша добыча! - заявил второй и поддал жертву ногой. Усмехаясь, он сунул руку в карман и, выхватив складной нож, нажал на кнопку; нож раскрылся.

Лезвия сверкнули и в руках у других - у одного нож вынырнул прямо из рукава. Штырь не стал терять времени на разговоры. Пока Чистокровки примерялись, он вихрем закружился вокруг себя.

Дубинка в его руке так и плясала, выбивая из кулаков ножи, круша запястья. Через минуту Чистокровки уже прижимали сломанные руки к груди. А Штырь даже не запыхался.

Он сделал еще один выпад, и все трое его врагов подскочили, словно он снова прошелся по ним. Он шагнул в их сторону, и все трое попятились.

- Ты уже труп! - сказал один глухо. - Слышишь меня, Шоколадина?

Штырь быстро сделал еще шаг вперед, и троица обратилась в бегство. Покачав головой, Штырь повернулся к Лабби, который обнюхивал комок в углу.

Это была девушка, и явно беглянка, если судить по надетому на ней рванью. Но, учитывая моды, царящие в Сохо, лохмотья еще ни о чем не говорили. А вот чего ради она оказалась здесь… По этому уже можно было о чем-то судить. Она была хорошенькая, бледная, с торчащими вихрами розовато-лилового оттенка; вряд ли такой цвет был присущ ее волосам от природы.

Штырь присел на корточки рядом с ней и оперся одной рукой на дубинку, чтобы удержать равновесие.

- Ты как? - спросил он.

У нее дрогнули веки, и на него взглянули серебристые глаза.

- О черт! - выругался Штырь.

Ничего удивительного, что эти Чистокровки ополчились на нее. Если они и ненавидели кого-то больше, чем Пэков, так это полукровок. Да и ему самому эти полукровки сейчас были ни к чему.

- На ногах удержишься? - спросил он.

К нему протянулась тонкая рука. Затрепетали наивные светлые ресницы. Девушка попыталась заговорить, но глаза снова закрылись, а голова упала на тряпки в углу, куда ее загнали Чистокровки.

- Проклятье! - снова выругался Штырь. Сложив дубинку, он засунул ее в чехол. Лабби зашипел, и Штырь раздраженно глянул на него.

- Да уж ты, конечно, за нее горой, - сказал Штырь, поднимая легкую ношу. - Она, поди, и тебе, как Чистокровкам, сродни приходится.

Провожая его к мотоциклу, Лабби продолжал ворчать.

- Да увезу я ее, увезу!

Хорек, будто успокоившись, быстро взобрался на мотоцикл и юркнул в корзинку. Штырь снова воспользовался волшебной батарейкой, сунул ее в карман, пристроил спасенную девицу спереди на бесполезном теперь бензобаке и пнул мотоцикл, оживив его. Он улыбнулся. Низкий рев мотоцикла всегда приводил его в хорошее настроение. Включив передачу, он повернул рукоятку дросселя, и мотоцикл сорвался с места. Легкое тело девушки чуть касалось его груди. Ее голова доходила ему до носа.

Почему-то Штырю почудилось, что от нее пахнет цветущей яблоней.

Она очнулась от тяжелого сна и не могла понять, где находится. Незнакомая обстановка казалась продолжением сна. Ухмыляющиеся, рассыпающиеся на куски, как осколки зеркала, физиономии Чистокровок никак не вписывались в скромную комнату и не сочетались с длинноволосой женщиной, сидевшей на краю ее постели. Девушка снова зажмурилась, потом открыла глаза. Теперь перед ней в комнате была только женщина.

- Ну что? Никак не очухаться? - спросила женщина. - На-ка, выпей вот это.

Девушка села и глотнула чая.

- Где я? Ничего не помню… только этого черного…

- Это был Штырь…

- Его так зовут? Женщина кивнула.

- Он… - Девушка хотела спросить: «Он ваш муж?», но сказала: - Он здесь?

- Штырь не охотник до компаний.

- Жалко! Я хотела поблагодарить его.

- Штырь мастер наживать врагов, но друзьями обзаводиться не привык, - улыбнулась женщина. - Он больше стыкуется сам с собой, - усмехнулась она.

- Но он меня спас…

- Я и не спорю, он человек хороший. Только не думаю, что кто-нибудь знает его как следует. Вот к беглецам он неравнодушен. Вечно выручает их, когда они попадают в беду, и сплавляет их мне.

- Я о нем уже раньше слышала.

- Да все, кто хоть недолго прожил в Граньтау-не, рано или поздно с ним сталкиваются. Он как Фаррел Дин - всегда ошивается где-то рядом.

Несколько минут женщина молча наблюдала, как девушка пьет чай, потом спросила:

- А у тебя есть имя?

- Мэнди. Аманда Вудсдаттер.

- Случайно не родственница Мэгги?

- Младшая сестра.

- Ну а меня зовут Мэри, - улыбнулась женщина, - а подбросили тебя прямо в жилище «Оленьих плясок».

- Шутите? Это та группа, у которой на мотоциклах оленьи рога?

- Ну, можно и так нас описать, - согласилась женщина.

- Ух ты!…

Когда Мэнди увидела Мэри, она сперва решила, что попала в какую-то старинную хипповскую общину. Такие еще кое-где изредка встречались в Граньтауне и в Пограничье. Длинные светлые волосы Мэри, как у певиц из старинных фолк ансамблей, Мэнди видела таких на фотографиях, да и весь ее туалет этакой Вселенской Матери: цветастое платье до пят, серьги из перьев, разноцветные бусы на шее - все это никак не вязалось с тем, что Мэнди знала о группе «Оленьи пляски».

Члены этой группы в рваной одежде панков, украшенной заплатами и цветными лентами, носились на увенчанных оленьими рогами мотоциклах по всему городу - от Дикой реки до парка «Счастливого пути». Их группа исполняла музыку в духе Элдрита Стила, а с ним выступала когда-то ее сестра - они пробовали смешивать традиционные напевы с лязгающим панк-роком, но просуществовали всего один вечер. Правда, в отличие от банды Стила, группа «Оленьи пляски» почти целиком состояла из людей, а не из эльфов. Потому они, может, и держались на плаву до сих пор.

Элдрит Стил дал свой первый и последний концерт в «Танцующем хорьке» Фаррела Дина, где разгорелась схватка между Пэками и Чистокровками, отчего в заведении Дина словно ураган прошел. Стоит ли говорить, что Дин вовсе не чувствовал себя осчастливленным. Группа Элдрита распалась, их солист испарился, а остальные подевались кто куда.

- О чем ты задумалась? - спросила Мэри. Мэнди вздрогнула и сконфуженно улыбнулась.

- Да о том, что ты никак не похожа на панка, а я думала, что вся группа - крутые панки.

- Я просто исключение, - объяснила Мэри. - Погоди, вот увидишь Задиру или Осса.

- Посмотрим… - Мэнди обвела глазами комнату и заметила на стуле у дверей свою одежду.

Она не была уверена, что хочет видеть кого-то еще. Ей предстояло столько дел, пора ехать дальше, знакомиться еще с кем-нибудь. Да, да. Конечно. Вперед!

- Тебе есть где остановиться? - спросила Мэри.

- Да! У меня полный порядок.

- А то смотри, можешь побыть пару дней у нас. Только мне бы хотелось кое-что узнать о тебе.

- Что, например?

- Ты не с Горы?

- А почему ты спрашиваешь?

- Беглецы с Горы обычно доставляют много хлопот. Их почти всегда выслеживают, а мы не хотим вступать в распри с эльфами.

- В Горах нет таких, как Чистокровки, - сказала Мэнди. - И потом, я ведь уже объяснила - я сестренка Мэгги. Мы с малых лет в Сохо.

- Значит, ты тут как у себя дома? - улыбнулась Мэри.

- Просто я потеряла очки, а эти Чистокровки как раз выехали размяться, ну и заметили, что у меня глаза блестят. Так все и получилось.

- Штырь мне рассказал - трое на одну, хорошего мало!

- Да я и драться не умею, - пожала плечами Мэнди.

- Понятно. А что твои родные? Они не станут тебя искать?

- Я живу самостоятельно.

- Отлично. Я просто хотела узнать, с кем имею дело, а то нагрянут разозленные люди, начнут ломиться в дверь. Потому и расспрашиваю. - Она встала, порылась в кармане и вынула темные очки. - Думаю, очки тебе пригодятся, чтобы не повторять вчерашнего опыта.

- Спасибо. Слушай, я оденусь и двинусь. Не хочу быть обузой.

- Да никаких проблем.

- Ладно… - Мэнди замялась и спросила: - А где мне найти Штыря?

- Не вяжись ты к нему, Мэнди! Когда попадаешь в заваруху, лучшего помощника не сыщешь, но когда кругом порядок, он всех чурается.

- Но я просто хочу поблагодарить его. Мэри вздохнула.

- Ты знаешь старый музей рядом с парком «Счастливого пути»?

- Факт! Он там живет? Мэри кивнула.

- В таком громадном домище?

- Громадный он или нет, я не знаю, я там не была и не знаю никого, кто там бывал. Штырь не терпит посетителей.

- Ну ладно, тогда я лучше подожду и подловлю его где-нибудь на улице.

- Да, это лучше. Съешь овсянки перед тем как идти? Она еще теплая.

Овсянка с утра сразу напомнила Мэнди о завтраках дома. Сама она никогда кашу не любила - это мать настаивала, что надо ее есть.

Но в животе у Мэнди заурчало, и она улыбнулась.

- Овсянка - это здорово!

- Ты уж не сердись на меня, Мэнди, - сказала Мэри. - Гуд всегда говорит, что у меня материнский инстинкт в тяжелой форме. Потому-то и Штырь подбрасывает мне своих найденышей.

- А кто это Гуд?

- Тоби Гуд - наш скрипач.

- Я мало что знаю о вашей группе, - покачала головой Мэнди.

- Если не будешь совать нос в не свое дело, можешь узнать побольше. Мы как раз собираемся прокатиться. Хочешь поехать с нами?

- Правда?

Вот будет здорово поездить с группой «Оленьи пляски»!

- Ну так как? - спросила Мэри.

- Я мигом!

Как только Мэри вышла, Мэнди соскочила с постели и начала одеваться. Рядом со шкафом стояло зеркало. Она внимательно осмотрела свое лицо. Синяки совсем побледнели. И боли она больше не чувствовала. Хоть в этом польза от того, что она наполовину эльф, - все быстро заживает.

Подумать только - она поедет с «Оленьими плясками»! Мэнди подмигнула себе в зеркале, надела новые очки и поспешила к дверям.

- Надоело мне это, парень! Повернувшись спиной к своему дружку, Фин-неган Стил смотрел в окно на улицу Хо. Когда он обернулся, солнечные лучи, пробивавшиеся через грязное стекло, образовали нимб вокруг его головы с торчащими в разные стороны серебристыми вихрами. Он был из высоких эльфов, с прожигающим насквозь взглядом и вечно издевательской ухмылкой. Наряд его состоял из рваной майки и черных кожаных штанов, заправленных в черные сапоги.

На потрепанной кушетке развалился его друг Билли-Пуговица. Припав к коричневой стеклянной бутылке, он хлебнул самопального пива, потом поставил бутылку на пол у своих ног, вынул складной нож, раскрыл его и принялся чистить ногти.

- Эй! Я с тобой разговариваю! - прикрикнул Финнеган.

Билли поднял глаза на нынешнего вожака Чистокровок и пожал плечами.

- Да я слушаю! Чего ты от меня хочешь? Финнеган скривил губы и снова отвернулся к окну.

- С этим Штырем пора кончать!

Тут уж Билли сел. Он провел пальцами по своему черно-оранжевому «ирокезу» и поскреб короткие грубые волосы над ушами.

- Слушай, - возразил он, - наши сами виноваты, паслись на его участке.

- Нет, на нашем! - огрызнулся Финнеган. - Это наш участок. И каждый, кто на него сунется, пусть потом не распускает нюни! Если этого проклятого выскочку Штыря слушать, так выходит, весь здешний паршивый город - его участок.

«Может, так и есть», - подумал Билли, но промолчал. Конечно, Штырь не как все, с ним лучше не связываться, но сейчас Билли был наедине с Финнеганом, а с этим придурком тоже лучше не связываться.

- Ну и что ты предлагаешь? - спросил он. Финнеган отошел от окна и поднял с пола свою валявшуюся у дверей куртку. Из внутреннего кармана он вынул «смит-вессон» 38-го калибра. У Билли глаза так и округлились.

- Черт! Где ты его взял?

- Слямзил в магазине.

- И патроны есть?

- А как же!

- Он вообще-то работает? Финнеган направил дуло на Билли.

- Бах! - тихо произнес он.

Билли подскочил, будто в него и впрямь выстрелили.

- Работает! - сказал Финнеган. - Еще как работает! Мы дерьма всякого не держим! Каждый патрон с гарантией!

Билли со страхом смотрел на револьвер. Рукоятка, блестящий ствол - от одного их вида его бросало в дрожь. «Смит-вессон» был как новенький, наверно, его сперли из коллекции у кого-то из Высокорожденных, раз он действует так близко от Границы. Другие револьверы не действуют.

- Ну и где ты собираешься напасть на Штыря? - спросил Билли. - На улице?

Финнеган покачал головой.

- Мы уделаем этого шоколадного подонка в его норе, вот как! А когда с ним покончим, устроим там клуб! Классная мысль, да? И назовем его «Дворец Финнегана».

- А как мы к нему войдем? Ведь этот музей - что твоя крепость!

- Потреплем струнки его нежной души, - не разжимая губ, улыбнулся Финнеган. - Прямо перед его берлогой будем бить по башке какого-нибудь маленького беглеца.

- Твоя сестра барабанщица, да? - спросил Йохо.

Мэнди кивнула.

- Она играет на кожаных барабанах?

Йохо был одним из мотоциклистов «Оленьих плясок» - большой, черный, с шапкой курчавых смоляных волос, он походил на тяжеловеса. Мэнди познакомили со всеми членами группы, но они так быстро сыпали именами, что она не запомнила, кто из них кто. В памяти остались только некоторые.

Осе, с его гривой дикого коня и широко расставленными глазами. Задира - весь как на шарнирах, выкрашенная полосами голова напоминает птичье гнездо, одет в шутовской кожаной костюм - одна брючина черная, другая красная, и на куртке те же цвета, только в обратном порядке. Ну, Мэри, само собой. А еще Джонни Джек - тоже один из мотоциклистов, белый, ростом не меньше, чем Йохо, и лохматый, как медведь. Запомнила и Гуда, одетого во все зеленое, будто древний охотник, на левой щеке татуировка - лук со стрелой, а волосы на голове торчат прямыми желтыми вихрами, словно забытые в поле колосья.

- А ты что умеешь? На каком-нибудь инструменте играешь?

Мэнди повернулась к девушке, задавшей этот вопрос. На минуту задумавшись, выудила из памяти ее имя. Колючка. Одна из музыкантш. Она была, вероятно, годом старше шестнадцатилетней Мэнди - высокая, гибкая, рыжие волосы на макушке коротко подстрижены, а с боков спускается дюжина косичек, украшенных бусинами.

- Я вообще-то играла на гитаре - на электрической, - ответила Мэнди. - Но кто-то свистнул мою волшебную батарейку и усилитель. А новые мне не на что купить, поэтому я больше и не играю.

Колючка понимающе кивнула:

- Еще бы! Никакого удовольствия, если звук еле слышный. Меня саму пару лет назад вот так же обчистили. Целый месяц была как ненормальная, потом нанялась днем работать официанткой в «Золотую корону», а по вечерам играла на электрогитаре, взятой напрокат. Ну и накопила столько, чтобы купить новую.

Задира потряс трещоткой перед носом Мэнди, чтобы привлечь ее внимание.

- Ну а ты на своей как играла? Ничего? - спросил он.

- Знаешь, - ответила Мэнди, - мы с Мэгг хотели даже свою группу создать, когда я куплю усилитель.

- Можем прямо сейчас подобрать тебе гитару, - сказала Колючка. - Стоит она ерунду, а усилитель я тебе одолжу, у меня есть лишний.

- Но ты же совсем меня не знаешь, может, я ничего не умею…

- Колючка такие вещи нутром чует, - объяснила Мэри.

- А я чую, что нам пора двигаться, - прервал их Йохо. - Едем мы или не едем? - Он набросил на плечи Мэнди украшенную лентами куртку, всю в заплатах. - На! Пользуйся сегодня. Считай, что ты почетный член «Оленьих плясок».

- Но как же…

- Поезжай с нами и оглядишься, - ответил Йохо. - Ну, поехали же наконец!

Пестрой, разноцветной и разношерстной стаей они вывалились на улицу, где за домом аккуратными рядами выстроились мотоциклы.

- Можешь ехать со мной, - предложила Колючка.

Мэнди благодарно улыбнулась.

- Кто же вы вообще-то такие? - спросила она, подходя к мотоциклу. - Чем вы занимаетесь?

- Ну, как тебе сказать? - ответила Колючка. - С одной стороны, мы тоже шайка, вроде Чистокровок, Пэков, Шмелей - называй как хочешь. Мы друг друга любим, нам вместе хорошо, а потом… Ты слыхала когда-нибудь о плясках Морриса? * [Пляски Морриса - английские народные танцы, впервые упоминаются в 1466 г. По существу, являлись веселым уличным театральным представлением, в котором участвовали шестеро актеров.]

- Ясное дело, - кивнула Мэнди и, когда Колючка посмотрела на нее с сомнением, добавила: - Я люблю читать про старое время и про все, что где-то делается сейчас. За Пограничьем. В том мире.

- Ну так вот - мы вроде этих прежних групп Морриса. Потому мы такие роли себе и выбрали - шестеро холостяков, три белых, три черных, Осе - карнавальный конек, Задира - шут.

- А Мэри?

- А Мэри - дева Мэрион. Возлюбленная Робин Гуда.

- О нем я слышала, - улыбнулась Мэнди.

- Понятно, о нем долго говорили. Ну, в общем, как тебе объяснить, чем мы занимаемся? - Она усмехнулась. - Тебе, поди, покажется, что я порю чушь, только мы для Граньтауна вроде счастливого амулета, сечешь? Мы дарим городу радость. Наши пляски на улицах, наша музыка - это все чуть ли не с каменным веком связано, с английским по крайней мере. Со всякими там старыми обрядами, которые приносят счастье, удачу, плодородие и все такое. Мы рассекаем по городу самое малое раз в два дня, и сразу все кругом веселеет. Нас многие любят - и старики, и панки. А их отдача и нас взбадривает. Понимаем - вроде бы мы делаем что-то важное. Ну как, дошло до тебя что-нибудь?

- Думаю, да.

- Так мы едем или будем трепать языками? - крикнул им Йохо.

Колючка засмеялась.

- Поехали, - сказала она Мэнди. - Проедешься с нами и лучше поймешь, о чем я толкую.

- А что будет, если вы разок не поедете? - спросила Мэнди.

- Не знаю! Может, ничего и не будет. Может, Крысы отовсюду полезут. Может, мы свихнемся. Кто знает? Просто, когда мы ездим, нам кажется, что это нужно!

Мэнди уселась на мотоцикл за спиной Колючки.

- Наверно, я знаю, о чем ты говоришь. Когда я вижу, как вы все проноситесь на своих мотоциклах, у меня сразу дух захватывает. Мне не удавалось попасть на ваши выступления, но я…

- Понятно! В городе столько групп. За всеми не угонишься!

- И все равно, когда Мэри спросила, не хочу ли я поездить с вами, мне показалось, что я вдруг выиграла неожиданный приз! И до сих пор у меня такое чувство.

- «Колесо Фортуны», - проговорила Колючка.

- Что?

- Было когда-то такое игровое шоу.

- Что-то вроде телевизора?

- В том мире так развлекались простые люди. А ты когда-нибудь видела телевизор?

- Нет. А ты?

- Видела. У одного моего приятеля была такая штука, которая записывала всякие шоу. Это был класс! Чего мы только не посмотрели на его старых записях! А потом кто-то эту штуку стырил.

Мотоциклы один за другим взревели, ожили, и разговаривать стало невозможно. Колючка пришпорила свою машину. Она повернула руль, и мотоцикл отозвался низким рычанием.

- Держись! - крикнула она Мэнди.

Та обхватила Колючку за талию, и они понеслись. В конце квартала Мэнди поймала себя на том, что с лица у нее не сходит улыбка, как у шутовской головы, венчающей жезл Задиры.

Сидя в «Танцующем хорьке», эти двое являли собой разительный контраст. Куривший трубку Фаррел Дин был низкорослый, плотный, в неизменных заплатанных брюках и стеганой куртке. Будучи чистокровным эльфом, родившимся в Эльфлэнде, он тем не менее казался толстым хозяи-198

Штырь ном гостиницы из какой-то средневековой chanson de geste* [Героическая поэма, песнь о героических деяниях (фр.).]. Штырь же - худой, гибкий, в черных джинсах, сапогах и кожаной куртке, с длинными черными дредами и темно-кофейной кожей, вполне мог слиться с тенями.

В клубе только и были они двое да еще Дженни-Колокольчик, маленькая девушка-эльф, свистящая в свистульку. Сейчас она сидела в углу и тихонько насвистывала монотонную простенькую мелодию, под которую у ее ног танцевал Лабби. Время от времени Дженни поглядывала на обоих мужчин. Штыря она знала, но разговаривать с ним ей не доводилось. Видела-то она его здесь часто, поскольку бывала в клубе и в роли подавальщицы, и во время разных концертов, но когда Штырь приходил в клуб, Дженни предпочитала развлекать Лабби - хорек был явно без ума от бретонских танцевальных мелодий.

Мало кто чувствовал себя со Штырем легко. Хотя казалось, все в Граньтауне его знают, так же как и он знает каждого, друзьями Штыря можно было с уверенностью считать только Фаррела Дина и Берлин, а та большей частью работала у Диггеров или выступала с группой Джо До-ди-ди, исполнявшей старые блюзы.

Дженни часто думала: как странно, что Фаррел Дин и Штырь, видимо, помнят далекие-далекие времена. Ее это удивляло не потому, что Фаррел Дин был чистокровным эльфом, а Штырь точно - человеком, и не таким уж старым, если можно судить по внешности; нет, Дженни недоумевала потому, что Штырь, казалось, помнил времена, пред шествовавшие возвращению Эльфлэнда, словно он жил в те дни, когда это случилось.

Она закончила гавот витиеватой гаммой, и Лабби свалился у ее ног, умоляюще устремив на нее глаза в ожидании продолжения. Фаррел Дин, глядя на них, улыбнулся.

- Кажется, мы только вчера оборудовали это местечко, - проговорил он.

- Не вчера, а много-много вечеров тому назад, - поправил его Штырь.

Он кивнул, когда Фаррел Дин собрался снова наполнить его бокал. Янтарное вино, выдержанное в Граньтауне, но взращенное на виноградниках Эльфлэнда, заиграло в бокале. Они обменялись тостами, чокнулись, выпили и снова откинулись на спинки кресел. Фаррел Дин возился со своей трубкой. Вытряхнув пепел, он сосредоточенно нахмурился. Но табак тут же заалел, и он вставил трубку в рот.

- По городу бродит один из Чистокровок с револьвером, - сказал он, не выпуская изо рта трубки.

Штырь бросил на него внимательный взгляд.

- Настоящий револьвер, можешь не сомневаться, Штырь! Этот мерзавец уже и за Границей поупражнялся. Револьвер хранился у матушки Монд-рейк, только кто-то у нее вчера его свистнул. Она сама не знает, как это случилось, но вечером к ней наведывалась шайка Чистокровок.

- Кто тебе сказал? - спросил Штырь.

- Джон Колдшойн. Он забрел вчера вечером посмотреть группу «Волшебное безумие».

- Так! Есть сведения, у кого этот револьвер сейчас?

Фаррел Дин покачал головой.

- Но в городе неспокойно, и я думаю, надо ждать неприятностей.

Штырь встал и залпом допил вино.

- Кто ж так непочтительно хлещет вино эльфов? - заметил Фаррел Дин.

- Надо найти этот револьвер, - ответил Штырь. - Я бы не возражал, пусть эти шайки перестреляют друг друга, только стрельба, чего доброго, пойдет и дальше.

- Может, им охота просто поиграться, - высказал надежду Фаррел Дин. - Ты же знаешь этих ребят.

- Думаешь, все ограничится игрой? Фаррел Дин вздохнул.

- Не поручусь.

- И правильно! - Штырь резко свистнул, и Лабби, прервав танец, бросился к нему. - Спасибо тебе, Дженни, что развлекаешь малыша! - сказал Штырь Дженни. Колокольчик и вышел из клуба в сопровождении хорька.

Дженни даже глаза вытаращила, так ее удивило, что он знает, как ее зовут.

Фаррел Дин, оставшись за столом, положил на него трубку и до краев наполнил бокал.

«Досадно!» - думал он. Он дорого бы дал, чтобы не сообщать Штырю об этом револьвере. Но кто еще сможет отыскать подонка так же быстро? А ведь беспорядки, которые может породить оружие в руках юнцов, им сейчас меньше всего нужны. И так напряжение в городе все нарастает. Но почему-то ему кажется, что Штырь так и так столкнется с этим револьвером - будет он его искать или нет. Фаррел Дин нахмурился и залпом осушил стакан, так же мало уделяя внимания тому, какое ценное вино он пьет, как до этого Штырь. Может, хотел заглушить забродившие в голове дурные предчувствия? С тех пор как он покинул Эльфлэнд, способность предвидеть редко давала себя знать. С чего же вдруг она тревожит его именно сейчас?

Он налил себе еще бокал.

Для Мэнди этот день был сплошным праздником. Она по очереди ехала за спиной то одного, то другого байкера из «Оленьих плясок» и чувствовала, что снова, как в детстве, влюбляется в эти рычащие низкими голосами машины. Ей всегда хотелось иметь мотоцикл. Уж в крайнем случае она бы и на мотороллер согласилась, но, будь ее воля, она выбрала бы чоппер или такой старый мотоцикл, как у Штыря.

На первой же остановке Джонни Джек вручил ей маску, чтобы она действительно выглядела как член их группы. Это была маска лисы - легкая, дырочки для глаз забраны цветным стеклом, так что серебристые, как у всех эльфов, глаза Мэнди не могли ее выдать. Когда она попыталась скрепя сердце отказаться от таких подарков, Джонни сказал, что маска все равно уже давно валяется без дела. Мэнди не знала, правду он говорит или нет, но предпочла поверить и радостно завладела этой чудесной вещью.

В лисьей маске и в украшенной лентами куртке, с бубенчиками, позвякивающими на щиколотках, Мэнди лихо, прыгая с ноги на ногу, отплясывала вместе с остальными в импровизированном шоу на углу Хо-стрит и Брюс-стрит под аккомпанемент Колючки, которая на старом, видавшем виды аккордеоне наяривала старинный английский танец хорнпайп. Потом все снова оседлали мотоциклы и понеслись дальше - цепочка пестрых цыганистых байкеров; в глаза тем, кто видел, как они мчатся мимо, только искры летели, словно волшебная эльфийская пыль.

В этот вечер группа выступала в клубе «Сердце кувырком», расположенном в большом, похожем на амбар складском помещении на окраине Скандального предместья. Играть Мэнди постеснялась, но с удовольствием, стоя в своем новом костюме у самой сцены, наблюдала за выступающими. Да и на зрителей стоило посмотреть. Их было ровно две половины - панки и публика постарше, первые прыгали и скакали, вторые отплясывали народные танцы. Но к концу второго отделения уже панки с их торчащими вихрами и кожаными куртками пустились выписывать затейливые коленца хорнпайпа, а пожилые принялись прыгать и скакать. Ясно было, что и тем и другим прежде всего хотелось повеселиться.

К началу третьего отделения Мэнди все еще тушевалась, но у нее руки чесались взяться за гитару. С ней всегда так бывало, когда она слушала хорошую игру. Пальцы сами подхватывали ритм, постукивая по бедру. Когда Колючка подошла к ней и спросила, не присоединится ли она к исполнению некоторых номеров, Мэнди поняла, что сопротивляться не в силах.

«Дорога к границе», «Вверх по Хелли-О», «Яблочная страна», «Томми, ты связался с дураками»…

Мелодии сменяли друг друга, а Мэнди за своей лисьей маской широко улыбалась и продолжала подпевать, даже когда группа затянула незнакомую мелодию. Вслушиваясь в слова, Мэнди подумала, что эта песня как раз о группе «Оленьи пляски».

Своих рогов не презирай, Ты с ними был рожден. Твой дед носил их и отец, Гордился ими он.

Хэлло-вей, джелли-вей! Мы встали до рассвета, эге-гей, Приветствуем мы лето, эгей! Здравствуй, светлый май, А ты, зима, прощай! Эгей!

«Но песня совсем не о смене времен года», - размышляла Мэнди, подпевая хору. Неважно, что сейчас на дворе. В песне поется о том, что на смену дню всегда приходит ночь, на смену веселым временам - мрачные, но вдалеке тебя всегда ждет свет - надо только стремиться к нему, а не копаться в своих неудачах. Под аккомпанемент отбивающих жесткий ритм электронных ударных Колючка громыхала на синтезаторе. Йохо играл на контрабасе, Задира прыгал на авансцене, вертя своим шутовским жезлом, остальные толпились у двух микрофонов. Гуд запевал. Мэнди улыбнулась, когда он начал третий куплет:

Поехал на ярмарку Робин Гуд, А с ним и Маленький Джон, А мы в их лесу охотимся тут на зайца, ведь лакомый он!

Музыка звучала резко и залихватски, но это нимало не портило красоту самой мелодии. Голоса поднимались и сливались в поразительной гармонии. Мэнди поймала себя на том, что, играя на врученной ей гитаре, отплясывает джигу. Эта гитара была такая же канареечно-желтая, как ее собственная, что, несомненно, сулило ей удачу.

Пусть Бог вас всех благословит - И бедных, и богатых, Пусть днем и ночью мир дарит, Пусть брат возлюбит брата!

Финал вылился в такое мощное громыхание, что было страшно, как бы у клуба не слетела крыша. И панки, и пожилые крутились, как дервиши, выделывая коленца не менее затейливые, чем мелодия песни. Когда синтезатор издал последний громоподобный аккорд, на какое-то время наступила мертвая тишина. Потом толпа восторженно захлопала и зашумела почти так же оглушительно, как электронные инструменты.

- Я знала, что ты заразишься, - сказала Колючка, спускаясь с Мэнди со сцены. - Правда, здорово?

Мэнди кивнула и налетела на Задиру, сунувшего ей в лицо свой шутовской жезл.

- А Том-Дурак ей сказал - я на тебя запал, - пропел он и умчался, скрипя кожей и тряся лентами.

Девушки прошли в комнатку, отведенную клубом для артистов, где те могли передохнуть между отделениями. Мэнди плюхнулась на скамейку и старалась согнать с лица улыбку. Она сняла лисью маску и положила рядом с собой, ее серебристые глаза ярко блестели.

- Понимаешь, мы же не умеем творить волшебство, как эльфы, - пояснила Колючка, усаживаясь рядом с Мэнди, - вот нам и приходится стараться, чтобы у нас было не хуже.

- И это у вас получается на все сто!

- Хочешь пива?

- Давай, спасибо.

- Я поговорила с нашими насчет тебя, - сказала Колючка, - они и сразу были согласны принять тебя к нам, просто с моих слов, ну а теперь, когда они тебя послушали, ты уже твердо наша. Хочешь выступать с нами?

Мэнди выпрямилась. Она растерянно закусила нижнюю губу и вглядывалась в Колючку, не веря, что та не шутит.

- Честно! - добавила Колючка.

- Но я же не… - «не совсем человек», хотела предостеречь она. - Не такая, как вы. Из-за этого вы можете схлопотать какие-нибудь неприятности.

- Что ты хочешь сказать?

Но Мэнди не успела ответить. В дверь просунул голову хозяин клуба.

- Эй вы, не знаете, где Тоби? Там какой-то парень его спрашивает. - Увидев Мэнди, он вздрогнул. - А ты что тут делаешь?

- Она со мной, - объяснила Колючка.

- Так-так. Но в моем клубе я полукровок не потерплю. Эй ты, убирайся!

- Перестань, Джордж! Говорю тебе, она наша.

- Нет! Слушай меня! У Чистокровок есть свои места, а здесь я их видеть не желаю. У меня клуб чистый. Если б я хотел иметь дело со всем барахлом, из-за которого шайки дерутся, я бы открыл клуб в Сохо. Так что пусть убирается или уберетесь вы все!

- Да ты просто расист! Если не сказать - задница! - окрысилась Колючка.

Но Мэнди схватила ее за руку.

- Все в порядке, - сказала она. - Я и так хотела сейчас уйти.

- Мэнди! Мы это уладим…

Мэнди потрясла головой. Как же она раньше не почувствовала - уж больно счастливым выдался день! С чего бы это все шло так здорово? Под злобным взглядом хозяина клуба она сняла украшенную лентами куртку и положила ее на скамейку рядом с маской.

- Еще увидимся, - сказала она Колючке.

- Подожди, дай я хоть найду Гуда.

Мэнди снова покачала головой. Глотая слезы, она надела очки и боком протиснулась мимо хозяина клуба.

- Мэнди!

Оказавшись в танцевальном зале, Мэнди бегом бросилась к дверям. К тому времени, как Колючке удалось найти кого-то из группы, чтобы вместе поспешить за ней вдогонку, Мэнди была уже далеко.

- Вот пакость! - выругалась Колючка. - Я пошла!

- Что значит - пошла? - возмутился Гуд. - Нам еще целое отделение играть!

- Для таких слизняков я играть не собираюсь!

- Колючка, он имеет право устанавливать в своем клубе такие порядки, какие хочет.

- Правильно, а я имею право сказать ему, чтобы он сунул голову в помойку. Считается же, что мы должны разбрасывать кругом добрые семена, верно? Мы же «приносим городу радость» и все такое, да? Так вот, Гуд, мне нравится эта девчонка, и я не хочу иметь дело с теми, кто, кроме серебра в глазах, ничего не замечает.

- Но послушай!

- Завтра я заберу от вас свое барахло.

- И куда же ты пойдешь? - спросила Мэри.

- Попытаюсь найти ее.

- Я с тобой, - сказал Джонни Джек. Но Колючка не согласилась.

- Нет, вы, ребята, продолжайте концерт, раз вы решили доиграть до конца. А мне еще надо подумать хорошенько.

- Я догадываюсь, куда она могла пойти, - сказала Мэри.

- Куда?

- Туда, где живет Штырь.

- А, отлично! Не хватало только разозлить еще и его!

- Колючка, послушай! - снова схватил ее за руку Гуд.

Колючка вырвала руку.

- Нет, это ты послушай! Разве ты сам не видел, как эта Мэнди сразу вошла в нашу струю! Будто всегда была с нами! Я чувствую, что ее упускать нельзя! Из нее может кое-что получиться, и я хочу дать ей шанс.

- Ну ладно, - сказал Гуд. - Иди, ищи ее. Но только с нами не рви. Подожди хоть до завтра, тогда и потолкуем.

Колючка задумалась.

- Ладно. Если я ее найду, я появлюсь завтра.

- А выступать здесь мы обязаны. У нас контракт. По крайней мере на сегодня. Больше можем здесь не бывать.

- Да нам и сразу нечего было сюда соваться, - бормотала Колючка, направляясь к своему мотоциклу. - Это же гнездо вонючих расистов!

Мэнди не ожидала, что ей будет так тошно. Ну с чего она расстраивается? Много ли времени она провела с «Оленями»? Ну и что, если ей было с ними так здорово? Она знает, что ни с кем никогда не сойдется. Ни со своими ровесниками, ни с друзьями сестры, ни с кем! Так уж некоторым суждено - ни с кем не состыковаться. И тут ничего не поделаешь. Угораздило же ее родиться с этими паршивыми серебристыми глазами, при виде которых все шарахаются! Ну что ж, в жизни всякое бывает, так ведь?

Конечно, всякое! Еще бы! Да наплевать на них на всех, надо идти своей дорогой! С ней всегда так кончается…

Живи одиночкой! Ничего, выживешь! Не так уж это трудно!

В памяти Мэнди всплыло коричневое лицо, окруженное косичками-дредами. Живет же в одиночку Штырь, и ничего. Факт! Ну почему ей-то так больно? Интересно, а ему тоже больно? Чувствует он себя одиноким?

Она ревела навзрыд, так что даже не видела, куда идет. Стащив очки, она сунула их в карман и вытерла рукавом слезы, катившиеся из глаз.

Может, стоит зайти к Штырю и спросить, как он выдерживает в одиночку? Да она ведь еще так и не поблагодарила его.

Всхлипывая, она направилась к музею у парка «Счастливого пути».

Примерно в то же самое время, когда группа «Оленьи пляски» уходила из клуба «Сердце кувырком», Штырь остановил свой «харлей» перед музеем. Выключив мотор, он повертел затекшей шеей и поставил мотоцикл на место.

- Приехали, - сказал он.

Лабби выскочил из корзинки и устроился на сиденье. Сморщив нос, он издал тихое горловое ворчание.

- Понимаю, понимаю. Давно пора ужинать.

«Ну и вечерок», - подумал Штырь.

Спрятав в карман волшебную батарейку, он прикрепил мотоцикл цепью к железной решетке у входа в музей и поднялся по широким ступеням. Лабби взлетел по лестнице перед ним, и когда Штырь дошел до дверей, Лабби уже приготовился встречать хозяина внутри, проскользнув в свою персональную щель.

- Вытаскивай еду! - крикнул ему Штырь, роясь в кармане в поисках ключа.

Он как раз вставил ключ в замок, когда услышал насторожившие его звуки.

«О дьявол! - подумал он. - Неужели опять?»

Повернувшись, он попытался установить, откуда доносится чей-то молодой голос, кто так громко кричит от боли. Кто же это был так глуп, чтобы затеять подобную заваруху у самого его логова? Хватит того, что он по наущению Фаррела Дина весь день и часть вечера напрасно рыскал по городу в поисках револьвера, так теперь еще и это!

Шум драки доносился из переулка по другую сторону улицы. Штырь вынул дубинку и, переходя через улицу, развернул ее во всю длину. Сейчас он раскроит кому-то башку, будь то Чистокровки или Пэки, сегодня он с хулиганьем миндальничать не расположен.

Ко входу в переулок он бесшумно подкрался на цыпочках. Оттолкнувшись от стены, проскользнул в переулок. Чистокровки! Лупят какого-то юнца.

Он даже не разглядел, кого - мальчишку или девчонку, беглого или кого-нибудь из Пэков. Штырь не стал терять времени. Дубинка, вращаясь, взметнулась, сразив ближайшего из Чистокровок, которые еще не заметили, что он рядом.

Тот, кого он ударил, со стуком упал. Остальные бросились вглубь переулка.

Штырь угрюмо усмехнулся. Видно, им невдомек, что это не переулок, а тупик.

Он двинулся за ними, кинув беглый взгляд на их жертву. Вроде тоже из Чистокровок - маленький, но явно эльф. Что странно…

- Эй, Штырь! Как делишки? Штырь поднял глаза.

Чистокровки выстроились перед ним в ряд. Ну что ж! Ему все равно. Их было семь, нет, восемь. Он потверже расставил ноги и взял дубинку наперевес. Когда он стал осторожно приближаться к ним, передний ряд раздвинулся, и Штырь сразу узнал того, кто выступил ему навстречу. Финнеган.

- Видно, времена настали плохие? - ухмыльнулся Штырь. - Что-то не помню, чтобы ты раньше сам руки марал. Такими делами всегда занимались твои подручные.

- У меня с тобой свои счеты, - ответил Финнеган.

Штырь улыбнулся, не разжимая губ.

- Польщен!

- Ой ли? - отозвался Финнеган; вынув из кармана руку, вожак Чистокровок навел на Штыря краденый револьвер 38-го калибра. - Прощевай, Шоколадина!

Вот так! Он влип, как плюгавый, ничего не соображающий молокосос.

Крутя дубинкой так, что воздух засвистел, Штырь ринулся на Финнегана, но было уже поздно.

Выстрел эхом раскатился по переулку. Пуля попала Штырю в плечо, его отбросило назад, и он ударился о кирпичную стену. Дубинка выпала из онемевших пальцев, но он пытался устоять на ногах. Вторая пуля угодила чуть выше колена, порвав связки и мышцы. Нога подогнулась, и Штырь рухнул на землю.

- Уж слишком ты всегда был добренький, - елейным голосом заметил Финнеган. Он лягнул дубинку Штыря, и она откатилась, так что Штырь теперь напрасно тянулся к ней сведенными пальцами. Финнеган присел на корточки рядом с ним, злорадно глядя на лежащего врага блестящими от удовольствия глазами. - С тобой никогда нельзя было сладить, не то что с другими. Так что пора тебя кончать, старая Шоколадина, сам понимаешь, выхода нет! Нам тоже надо поддерживать свою репутацию! - Он язвительно хихикнул. - И ничего личного, ни-ни, так ведь?

Штырь затаил дыхание, стараясь собраться с силами для последнего рывка, но сил не было. Режущая, кромсающая на куски боль, шок, парализовавший нервы, лишили его последних остатков энергии. Он не отводил взгляда от глаз главаря Чистокровок, но видел при этом, что тот тянет палец к спусковому крючку. Штырь различал каждую пору на бледной коже эльфа. Видел серебряную серьгу в форме черепа в его ухе. Злобный смех, плескавшийся в глазах…

Как Штырь ни держал себя в руках, он все же дернулся, когда снова прогремел выстрел.

Мэнди, встретившая одного из друзей своей сестры, проехала часть пути на мотоцикле и добралась до музея как раз в тот момент, когда Штырь завернул в переулок. Мэнди, сошедшая с мотоцикла в дальнем конце улицы, остановилась в нерешительности, не зная, как поступить. Она тоже слышала шум драки. Штырю не понравится, если она будет путаться у него под ногами. Но, услышав первый выстрел, она помчалась на помощь, а услыщав второй, неслась уже не помня себя.

Но ее опередил Лабби. Стрелой метнувшись через улицу, он исчез в переулке.

Когда туда прибежала Мэнди, она успела увидеть распростертого Штыря, окруживших его Чистокровок и Финнегана с револьвером…

Только он собрался выстрелить в третий раз, как в локоть ему впился хорек. Острые зубы Лабби прокусили руку эльфа до кости, и пуля не попала в цель. Она ударилась в стену, обсыпав Штыря осколками кирпича. Револьвер вылетел из разогнувшихся пальцев Финнегана, описал в воздухе дугу и, взметнув искры, брякнулся на тротуар недалеко от Мэнди. Вряд ли понимая, что делает, Мэнди подскочила к револьверу и схватила его.

Финнеган с проклятиями пытался отодрать хорька от руки. Только когда одному из его дружков удалось сдернуть Лабби, тот выпустил локоть эльфа и прикрыл собой Штыря. Финнеган потянулся пнуть его.

- Н-не с-смей! - испуганно крикнула Мэнди. Револьвер в руке казался ей неимоверно тяжелым и холодным, но она целилась в переулок.

Чистокровки повернулись к ней.

Финнеган прищурился. Он сжимал запястье, кровь текла между пальцами, но никаких признаков того, что ему больно, он не выказывал.

- Эй, бэби! - крикнул он. - Не лучше ли тебе отдать револьверчик мне - может, тогда мы тебя пожалеем.

Мэнди замотала головой. Финнеган пожал плечами:

- Сама себя хоронишь!

Когда он направился к ней, Мэнди зажмурилась и нажала на спусковой крючок. Револьвер как будто норовил вырваться у нее из рук, и Мэнди чуть его не выронила, а когда раздался выстрел, девушка от удивления судорожно сжала оружие еще крепче. Только поэтому револьвер и не выпал у нее из пальцев. Конечно, пуля полетела в воздух, но у Чистокровок явно поубавилось охоты хватать Мэнди.

- Пошли лучше, - сказал один из них Фин-негану. - Надо выметаться отсюда.

Этого эльфа поддержал Билли-пуговица:

- Нэббер прав. Мы свое дело сделали. Пора сматываться.

- Хочешь оставить ей этот ствол? - повернулся к нему Финнеган.

- Хочу унести отсюда ноги!

Мэнди, закусив нижнюю губу, слушала эту перепалку. Она не представляла, что будет, если они на нее накинутся. Сколько еще пуль в этой штуке? Хотя она не была уверена, что, сколько бы их там ни было, она сумеет кого-нибудь застрелить.

Финнеган свирепо глянул на Билли, на припавшего к Штырю хорька, на Мэнди.

- Ладно, - сказал он наконец. - Уходим.

Мэнди метнулась вон из переулка, стараясь быть подальше от выходящих на улицу Чистокровок.

- А тебе я этого не забуду! - ткнул в ее сторону пальцем Финнеган. - Я ничего не забываю!

- Пошли, пошли, - поторопил его Билли. - Надо заняться твоей рукой.

- Черт с ней, с рукой! Ты меня слышала, детка? Финнеган тебя запомнил! Тебе не слишком понравится, что я с тобой сделаю, когда мы встретимся.

- Да пошел… ты… - Мэнди так тряслась от страха, что слова застревали у нее в горле.

- Сейчас вспорю тебе… - шагнул к ней Финнеган и остановился.

Мэнди вскинула револьвер. Она молила небо, чтобы никто не понял, как сильно на самом деле у нее трясутся руки.

Финнеган зловеще хмыкнул.

- Скоро встретимся! Ты и я.

Он круто повернулся и повел своих дружков за собой.

Мэнди подождала, пока они повернут за угол, и кинулась обратно в переулок.

- Тише, тише! - успокаивала она хорька. - Вот умница! Смотри не кусайся. Я хочу помочь.

Помочь! Да уж! Ее чуть не вырвало, когда она увидела, что наделали пули. Крутом растекались красные лужи. А Штырь стал таким бледным от шока и потери крови, что захоти он выдать себя за белого, никто бы не усомнился в его словах. Глаза у него потускнели.

- Ты… здесь… вот смеху-то… - пробормотал он.

Мэнди хрипло вздохнула.

- Постарайся не разговаривать, - сказала она.

Положив револьвер на землю, она опустилась на колени рядом со Штырем. Лабби встревожено зарычал и стал к ней принюхиваться, но потом медленно отполз в сторону, тихо ворча. Мэнди закрыла глаза и набрала полные легкие воздуха. Наклонившись над Штырем, не раскрывая глаз, она начала монотонно напевать. Тихий напев помогал ей самой очистить голову от мыслей, чтобы выполнить то, что ей предстояло.

Еще несколько минут она продолжала напевать, а потом мягко положила левую руку на бедро Штыря, накрыв его рану; правую руку она прижала к его плечу. Вот когда ей нечего было стыдиться своих серебристых глаз! Кровь эльфов сослужит ей службу. Перестав петь, она сосредоточилась на своей задаче. В ней проснулся доставшийся от эльфов дар. Она определила ущерб, нанесенный телу Штыря, и принялась сращивать сломанные кости, соединять обрывки артерий и нервов, залечивать израненные ткани, и все это время она впитывала в себя боль, терзавшую Штыря. И не отняла рук, не отодвинулась, пока не залатала последнюю рану.

Боль, перешедшая в нее от Штыря, сразила ее наповал, будто оглушительный удар. Мэнди опрокинулась на бок. Вся ее энергия ушла на помощь Штырю, и теперь ее тело тщетно пыталось побороть боль и, не в силах с ней справиться, постепенно отключало все системы организма, кроме самых жизненно необходимых. Мэнди свернулась в позе зародыша, а черные волны боли словно вспарывали ее, затуманивая сознание. Лабби подполз к Штырю, обнюхал те места, где прежде были раны, и ткнулся носом в щеку Мэнди. Он заскулил, но ни один из лежавших не отозвался.

Колючка подъехала к музею и припарковала свой мотоцикл рядом с мотоциклом Штыря. Она пнула ногой подставку, отсоединила волшебную батарейку и пошла к дверям. Девушка дубасила в них кулаком, как ей показалось, целую вечность. Никто не отзывался.

- Проклятие! - выругалась Колючка.

Она видела, что Штырь дома - по крайней мере его мотоцикл стоял перед входом. Но еще вопрос, впустил ли он к себе Мэнди, даже если она тоже стучала в дверь? Еще раз вспомнив все, что слышала о Штыре, Колючка подумала: «Вряд ли Мэнди к нему попала». Хорошо! Но тогда куда же она подевалась?

Поехала обратно к «Оленям»? Едва ли.

Значит, остается только обшаривать улицы.

Колючка еще раз стукнула в дверь и вздохнула. Подошла к своему мотоциклу и завела его. Похоже, ей придется всю ночь мотаться по улицам! Но она не бросит эту несчастную девчушку - уж больно та была ошарашенная, когда убегала из клуба.

Колючка прибавила газу и, рванув с места, двинула в сторону Сохо.

Рев мотоцикла пробудил Штыря от теплого, сладкого сна. Ему снилось, что он возлежит рядом с прекрасной богиней земли и все его тело тает на ее роскошной груди. Когда, открыв глаза, он увидел переулок, прошло некоторое время, прежде чем он вспомнил, где он и что с ним было.

Чистокровки! Избивали подростка! Но тот оказался тоже из эльфов. Значит, это была ловушка. И он, как болван, угодил в нее и дал себя подстрелить.

Он поднял руку к плечу. В куртке была дыра, вокруг нее запеклась кровь, но раны не оказалось.

Он скосил глаза и посмотрел на бедро. То же самое - раны нет. Но он заметил шрам. Как же это?…

И тут он увидел девушку - ту самую, которую он выручил вчера, она лежала, свернувшись клубочком, на тротуаре. Эльф-полукровка - она, видно, обладает даром исцелять. Вот, наверно, чем все объясняется. Ему смутно припомнилось, как она встала перед Чистокровками.

Значит, она каким-то образом завладела револьвером Финнегана и спугнула всю шайку!

- Ну ты даешь, детка! - сказал Штырь.

Он поискал револьвер и увидел его позади девушки. Перегнувшись, Штырь поднял оружие, задумчиво посмотрел на него, потом спрятал в карман. Лабби лизнул ему руку.

- Да, да, - сказал Штырь и взъерошил шерсть хорька, - я помню, что ты сразился один на один с Финнеганом. Как же мне повезло. Сразу двумя ангелами-хранителями обзавелся!

Он медленно встал, все еще удивляясь тому, что жив. Взяв дубинку, он сложил ее и спрятал в футляр, потом поднял на руки девушку и понес к себе в дом.

- Это уже прямо становится привычкой, - проговорил он, обращаясь скорей к самому себе, чем к девушке, тем более что она все еще была без сознания. - Но на этот раз я присмотрю за тобой сам, ты это заслужила, ничего не скажешь!

Он не прибавил, что Финнеган, конечно, не забудет того, что произошло. Штырь понимал, что ему и его спасительнице грозят серьезные неприятности, и вряд ли они заставят себя долго ждать.

Штырь проснулся и почувствовал, что после ночи на диване у него затекло все тело. Он со стоном сел и опустил ноги на пол. «Нечего хныкать, - сказал он себе, - все лучше, чем валяться в переулке с пулей в виске».

Натянув джинсы, он босиком прошлепал через комнату к дверям спальни. Его гостья уже встала и куда-то делась. Найдя рубашку, Штырь пошел проверить, ушла ли она совсем или обозревает музей. Он обнаружил ее на нижнем этаже, где она с благоговейным страхом рассматривала выставленные там в полный рост скелеты бронтозавров.

- Ух! - воскликнула она, когда Штырь подошел к ней. - Ну и местечко тут у тебя! Просто чудо!

- Как ты? Отошла?

- Все в порядке. После того, что было вчера, мне только и требовалось выспаться как следует.

- Да! - вспомнил Штырь. - Насчет вчера… Спасибо тебе.

Мэнди широко улыбнулась.

- Я ведь тоже тебе обязана. - Она снова повернулась к бронтозаврам. - Слушай, и во всем этом огромном домище ты один?

С улицы пятиэтажное здание казалось замком, а внутри первые четыре его этажа были отведены под музей. Собранные здесь коллекции отражали всю историю животного мира от динозавров до современных животных - по крайней мере тех, что водились за пределами Граньтауна, ведь странные существа, обитавшие теперь в Пограничье, в музее представлены не были.

Природоведение здесь включало в себя и геологию, и зоологию, и антропологию. Мэнди все утро бродила по этажам, захваченная увиденным. Больше всего ей понравились экспозиции, рассказывающие об американских индейцах и о динозаврах.

Штырь жил на пятом этаже. Раньше здесь находились служебные помещения и лаборатории. А Штырь занял большинство комнат огромной, собранной им библиотекой, тут были книги, музыкальные записи, видеокассеты, диски - все богатства доэльфийской культуры, подобного собрания по эту сторону Границы не было ни у кого. В нескольких комнатах он располагался сам.

- Ну, если не считать Лабби, я в общем-то хозяйствую здесь один, - ответил Штырь Мэнди.

- Теперь понятно, откуда ты столько знаешь про прежние времена, - заметила она. - Только, по-моему, это довольно эгоистично.

- Что ты хочешь сказать?

- Ну… здесь столько всего интересного. По-моему, несправедливо наслаждаться всем этим одному.

- И что, ты считаешь, надо впустить сюда посетителей?

- Конечно.

- Ничего не выйдет, - покачал головой Штырь.

- Я знаю массу народа, который все бы отдал, чтоб хоть одним глазком взглянуть на все эти штуки.

- Ясно. Ну а потом, когда им наскучит глазеть, что они сделают? Небось разнесут музей на куски. Мэнди хмуро посмотрела на него, но потом вспомнила, что осталось от разных доэльфийских галерей и выставок.

- Да, ты, наверно, прав. - Она показала на стройные ряды бронтозавров. - И все-таки это не дело - скрывать их!

- Когда Эльфлэнд сюда вернулся, многие эльфы пользовались музеем, - сказал Штырь. - Те Чистокровки, которым хотелось перебраться в соседний мир, часто сюда приходили, учились тому, сему, хотели знать, как живут по ту сторону Границы. Считали, что так будет легче туда внедриться, - во всяком случае те, кто не хотел, чтобы их там распознали.

- Да что ты говоришь?

- Так оно и было. Потому-то у меня здесь есть электричество - они оставили большую волшебную батарею, от которой работает музейный генератор, и вообще у меня тут полно всяких технических штук, каких нигде не увидишь.

- Ты хочешь сказать, что все эти телевизоры и стереосистемы на верхнем этаже действуют?

Штырь кивнул.

- Вот это да! Хотелось бы мне с ними познакомиться. Я только читала о них раньше.

- Пошли! - позвал Штырь. - Я тебе покажу. Он наклонился к хорьку, дал ему взобраться к себе на руку и пошел к лестнице.

- Неужели ты все это прослушал? - изумилась Мэнди, когда они пришли в музыкальную комнату. Она стала перебирать пластинки на длинных полках, тянувшихся вдоль стен. - Джимми Хендрикс, Дэвид Боуи… - Она посмотрела на Штыря. - Это все и правда так здорово, как говорят?

- Еще лучше.

Мэнди шепотом ойкнула.

- Слушай, - обратился к ней Штырь, включая стерео, - тебе есть где пожить? Где-нибудь подальше отсюда? Лучше бы по ту сторону Границы.

- Пожить…

Ну правильно, а что она себе вообразила? Что она поселится здесь, да? Еще чего! Пора, пора ей взрослеть.

Штырь заметил, как вытянулось у Мэнди лицо.

- Я тебя не гоню, - сказал он, - ты, видно, неплохая девчонка, и я тебе обязан жизнью.

- Не беспокойся. Я уйду. Да у меня полно мест, где я могу перекантоваться.

- Ты неверно меня поняла. Слушай, дело в том, что Финнеган… ты знаешь, кто такой Финне-ган?

- Конечно, - кивнула Мэнди. - По крайней мере, слыхала о нем. Он ведь сейчас главарь Чистокровок?

- Это его ты вчера чуть не грохнула.

- Ну да? - ахнула Мэнди.

- Вот именно. Так что он скоро пожалует к нам и в этот раз приведет всех Чистокровок, каких только сможет созвать. Чую я, что они собираются устроить тут осаду и наметили приступить сегодня же.

- А… попасть сюда они смогут? - спросила Мэнди. Она подумала, что с улицы музей кажется неприступной крепостью.

- Ну, эльфы оставили тут кое-какую оборонительную систему, но мощной атаки музей не выдержит.

- Что же мы будем делать?

- Вот я и хочу сплавить тебя в какое-нибудь безопасное место, - улыбнулся Штырь. - Для начала…

- Ничего не получится.

- Послушай, ты даже не представляешь, что тут будет твориться.

- Но ведь вчера вечером я не растерялась, верно?

- Верно! Но…

- И потом, - добавила Мэнди, - я правда хочу послушать всю эту музыку.

- Слушай, детка…

- Мэнди.

- Что?

- Меня зовут Мэнди.

- Ладно, Мэнди.

Но продолжить он не успел. Мэнди положила на пол стопку снятых с полки пластинок и подошла к нему.

- Я не герой, - проговорила она, - но уйти отсюда не могу.

- Можешь, можешь. Ты просто…

- Тогда почему же ты просто не уйдешь отсюда? - Мэнди не верила сама себе - она препирается со Штырем, будто они старые приятели! Чудеса, да и только!

- Я - другое дело, - возразил Штырь, - я отвечаю!

- За что? За этот музей? Его и так никто никогда не увидит! За тех людей, кого ты спасаешь на улицах? Но ты же их близко к себе не подпускаешь!

- Ты не знаешь, о чем говоришь, - сказал Штырь.

Но слушая Мэнди, ее убежденный голос, он поймал себя на том, что не понимает, куда делась его собственная убежденность в своей правоте, которую и он испытывал в ее возрасте. Тогда он обо всем имел свое мнение - и мнение непрошибаемое, но с годами это куда-то испарилось. Если раньше Штырь всегда точно знал, к чему он стремится и какое место в мире занимает, теперь его жизнь стала рутиной. Он все еще что-то делал, но уже не был уверен, что делать это необходимо.

Например, зачем он патрулирует улицы, будто какой-то супергерой из комиксов…

Он так надолго замолчал и на лице у него вдруг обозначились такие глубокие морщины, что Мэнди испугалась, не хватила ли она через край.

- Слушай, - сказала она, - я зря все это болтаю! Ты можешь делать, что считаешь нужным, - этот музей твой. Если хочешь, чтобы я ушла и не путалась под ногами, я уйду.

- Нет, - покачал головой Штырь. - Ты права. Куда бы ты ни делась, рано или поздно с Финнеганом тебе придется встретиться, так же как и мне. Так лучше уж мы будем вместе. Только хочу тебя предупредить: не думай, что у нас есть хоть какая-то надежда выбраться из этой заварухи целыми, если у него под командой действительно столько Чистокровок, как я думаю.

- Тебе хочется сбежать? - спросила Мэнди.

- Может, и хочется, да только я все равно не могу.

- Ну тогда, - улыбнулась девушка, - давай слушать рок.

Она вынула пластинку из конверта, который украшала фотография кудрявого красавца. Ее заинтересовал не только портрет артиста, но и название группы. Недаром она утром изучала выставку динозавров на нижнем этаже. Группа называлась «Король тираннозавров».

- Стоящая группа? - спросила Мэнди.

- Да! Отличные ребята! Хочешь послушать?

Мэнди кивнула. Она нервно взъерошила волосы, так что светлые вихры встали дыбом. Она была до смерти испугана, хотя не подавала виду. И сейчас ей требовалось как-то отвлечься от мысли о том, что обрушится на них слишком скоро. Ей нужно было совсем немножко времени. Совсем! А потом она снова встанет перед Финнега-ном и его шайкой.

Музыка загремела из усилителей - грохот электрических и акустических инструментов оттеснил мучивший ее страх в дальние уголки мозга. После короткого вступления, заглушая инструменты, запел странно скрипучий голос. К тому времени, как вступил хор, Мэнди уже тоже громко распевала, а Лабби приплясывал у ее ног.

Штырь оставил их за этим занятием, а сам пошел проверить оружие.

В револьвере, отобранном вчера у Финнегана, не осталось патронов, а дубинка вряд ли могла пригодиться при том количестве Чистокровок, которых приведет с собой Финнеган.

Колючка потеряла ночью время напрасно: она ездила из клуба в клуб, останавливалась на всех углах и всюду расспрашивала, не видал ли кто младшую сестренку Мэгги Вудсдаттер. Но ей не везло.

Только на рассвете, когда небо стало розоветь, до нее стали доходить какие-то слухи, начавшие бродить по улицам Сохо. Немного разобравшись в них, Колючка поскорее повернула домой.

Когда она вошла в кухню, там была только Мэри, вставшая раньше всех.

- Ну что? - спросила она у Колючки. Та помотала головой.

Мэри вздохнула.

- Хочу рассказать тебе, что вчера было, когда ты ушла. Ты же нашего Гуда знаешь. Он ведь всегда выполняет, что обещал.

- Да, я понимаю, только…

- Во всяком случае, - прервала ее Мэри, - больше мы в том клубе выступать не будем, даже если захотим, не получится.

- Почему?

- После концерта Гуд собрал, что нам положено, а потом врезал этому Джорджу. «Вот тебе за девчонку», - сказал, повернулся и ушел, а у того вот такой синяк теперь!

Колючка засмеялась.

- Жаль, что я этого не видела!

- Ну, он с удовольствием тебе сам это распишет во всех подробностях, только попроси! - Она задумчиво посмотрела на Колючку. - А что ты теперь думаешь делать? Будешь и дальше рыть землю в поисках?

- Нет. Вот что: как раз когда я собиралась возвращаться сюда, до меня дошли кое-какие слухи. Что-то насчет того, что Штырь и какая-то девчушка ждут нападения Финнегана с его шайкой. Во всяком случае, Чистокровки готовят сегодня атаку на музей Штыря.

- Что такое?

Беседа Мэри и Колючки разбудила некоторых из «Оленей». Гуд подсел к ним за стол, Задира и Джонни Джек шутливо боролись за чайник. Вопросы Колючке задавал Гуд.

Она рассказала им все, что ей удалось разузнать. К тому времени, как она закончила, почти вся группа проснулась и просочилась на кухню.

- Эта девчонка со Штырем, по-твоему, Мэн-ди? - спросил Джонни Джек.

Колючка кивнула.

- Похоже на то, - подтвердила Мэри. - Вчера утром она спрашивала, где он живет.

Гуд обвел всех взглядом.

- Кто из вас не хочет в это впутываться?

- По-моему, она славная девчонка, - подал голос Осе.

- И она же на самом деле почетный член нашей группы, - добавил Джонни Джек.

- Но мы-то что можем сделать? - покачала головой Мэри. - Мы ведь не борцы.

- Ну, это еще как посмотреть! - воскликнул Йохо. - Когда-то все знали, что я могу задать жару любым нахалам.

Мэри вздохнула.

- Ну вы ведь понимаете, что я хочу сказать. Как можем мы выстоять против той банды, которую приведет Финнеган?

Наступило долгое молчание. Один за другим все поворачивали головы к Гуду.

- Черт возьми! - сказал он через несколько минут. - Да все очень просто! Мы упляшем их вусмерть.

- Брось, - отмахнулась Колючка. - Сейчас не до шуток!

- А я и не шучу, - возразил Гуд. - Единственно, кого нам не хватает, - так это волшебника!

Все складывалось еще хуже, чем предполагал Штырь.

- Что же нам делать? - спросила Мэнди, подходя к окну, у которого он стоял.

За их спинами игла поднялась с пластинки, и вращение автоматически прекратилось. Они этого не заметили. Все их внимание было приковано ко входу в музей.

Чистокровки медленно, волнами выплывали из-за угла и заполняли улицу. Сразу можно было сказать, что их больше ста - все в джинсах, кожаных куртках, глаза горели при свете дня серебристым блеском. Их прически казались красочным лесом, пестрящим всеми цветами радуги, начиная от серебристого, характерного для эльфов. Они были вооружены ножами, обломками труб, цепями и даже традиционными для эльфов луками со стрелами. Те, кто стоял в передних рядах, крепко сжимали в руках кувалды и ломы. Они ясно давали понять, что так или иначе, но сегодня они проложат себе дорогу в музей.

Уже одни Чистокровки наводили страх, а поскольку слухи по Граньтауну расползались быстро, к ним присоединились и другие банды - просто чтобы полюбоваться зрелищем. Пэки, затянутые в кожу, Шмели с Горы - они выглядели весьма кроткими рядом с настоящими уличными бандами. Притащились все - лохматые выпивохи, Крысы, беглецы и погорельцы.

Глядя вниз на это сборище, Штырь представлял себе, что хватит одного неосторожного слова, и разгорится кровавая бойня. Он проверил, заряжено ли его помповое ружье. Быстрым движением загнал патрон в патронник. В надежности этого оружия в пределах музея он не сомневался. Но на улице, где не будет приспособлений, смонтированных эльфами в здании, от которых питалось все оборудование, ему вряд ли удастся сделать хоть один удачный выстрел из трех.

Мэнди громко вздохнула.

- Боишься? - спросил Штырь. Она кивнула.

- Я тоже. - И когда она удивленно подняла на него глаза, он добавил: - Еще не поздно удрать через заднюю дверь.

- И дальше что?

«Вот именно», - подумал Штырь. Куда бы они ни скрылись, рано или поздно им не миновать схватки с Финнеганом. Если они сбегут, музей будет разнесен в щепки, а главарь Чистокровок все равно кинется их преследовать. Оставаться же здесь, наверно, равносильно самоубийству. Но другого выхода у них нет.

- Слушай, тебе когда-нибудь бывает одиноко? - спросила вдруг Мэнди. - Ну, потому что ты все время тут один в этом музее?

- Но я же не все время тут. Я чаще в городе. И друзей у меня много - Берлин, Фаррел. И не забудь о Лабби - он всегда со мной.

Хорек примостился на подоконнике перед ними. Мэнди погладила мягкую шерстку.

- Только не потому ли ты много бываешь в городе, что тебе приходится всех выручать?

- Откуда ты знаешь?

- Ты же знаменитость, Штырь, не знал, что ли? Штырь вздохнул.

- Из-за этого-то я и угодил в нынешнюю ловушку. Вечно изображаю доброго дядю-благотворителя. - Он искоса быстро взглянул на нее. - Ладно! Может, и в самом деле мне кое-когда бывает одиноко, наверно, из-за масштабов моего жилья.

- Ты стольким помог - неужели никто из них не пришелся тебе по вкусу, чтобы стать твоим другом?

По лицу Штыря так быстро промелькнуло воспоминание о какой-то давней обиде, что Мэнди даже подумала, не ошиблась ли она.

- Все не так просто, - сказал он. - Приходится, понимаешь, держать всех на расстоянии. Без этого я не смог бы заниматься своим делом.

Мэнди кивнула.

- Понятно, вот сегодня я провела здесь с тобой день и увидела, что ты совсем не такой грозный, как там. - Она кивнула на толпу под окном. - Но почему ты стал этим заниматься?

- Затянуло, наверно. За подростками здесь никто не смотрит, и за них взялись банды. Только не подумай - я вовсе не добрый рыцарь! Но кто-то ведь должен был вступиться за ребят? А уж теперь, - он горестно покачал головой, - даже не знаю, как это все вышло из-под контроля…

Мэнди посмотрела вниз. Ей было видно, что во главе Чистокровок стоит Финнеган. Отсюда, сверху, он представился ей таким маленьким, что казалось, стоит протянуть руку, и можно раздавить его между пальцев, как комара.

- Думаю… нам лучше спуститься, - сказала она.

Штырь мрачно кивнул.

- Может, раззадорю Финнегана, и он согласится сражаться один на один - и чтобы победителю досталось все.

- Надеешься, он согласится?… - Мэнди запнулась. - Смотри! - крикнула она.

Но Штырю можно было и не показывать, в чем дело.

Сквозь толпы собравшихся зевак прокладывала себе путь знакомая цепочка байкеров. Это были «Олени»! Грузовой пикап с открытым верхом замыкал процессию мотоциклистов. В нем везли походную сцену и генератор, нужный для усилителей и инструментов.

Мотоциклы подъехали к ступеням музея и полукругом выстроились вокруг пикапа. Пикап же остановился носом к музею, а кузовом прямо в лицо Финнегану.

- Что они затеяли? - пробормотал Штырь, когда члены группы начали разбирать инструменты.

Ответные вопли Чистокровок и звуки настраиваемых гитар и синтезаторов поднимались к их окну.

- Думаю, они приехали нам помочь, - проговорила Мэнди.

- Лучше нам спуститься, - решил Штырь. Он пошел к лестнице так быстро, что Мэнди и

Лабби, бегущий по пятам за хозяином, с трудом поспевали за ним.

- Ну что, придумал наконец? - спросил Гуд Фаррела Дина.

Волшебник, наморщив лоб, сидел за усилителями в кузове грузовика. Его глаза были устремлены на лозунг, выведенный на деревянных боках пикапа: «Я бы лучше сплясал!» Еще бы, он бы тоже согласился на что угодно, только бы не сидеть здесь, думал Фаррел.

- Фаррел! - поторопил его Гуд.

- Я думаю! С простыми чудесами я всегда был не в ладах. Они такие легкие, что я их сразу забываю.

- Ну, если тебе проще с какими-то сногсшибательными, давай нам такое. Сейчас нам все сгодится.

Фаррел Дин вздохнул.

- Сложным чудесам я никогда не мог выучиться, - признался он.

- Надо было найти другого волшебника, - посетовала Колючка.

- Но ведь никто не мог ничего путного посоветовать, пока мы не обратились к Фаррелу.

- Да, но…

- Слушайте, вы! Уходите и дайте подумать! - прикрикнул на них Фаррел. - Начинали бы лучше свои игры-пляски, а я, когда вспомню чудо, дам вам знать.

- Если вспомнишь, - уточнила Колючка. Фаррел Дин вздохнул и снова углубился в размышления.

Было же такое простое-препростое чудо, которое даже он мог вспомнить. Неужели не сможет? Оно было у него самое любимое, правда, очень давно, еще когда Эльфлэнд не сорвался с места. Но последние несколько веков в этом чуде нужды особой не было, а к тому же он был не ахти какой способный волшебник. Иначе с чего бы он открыл свой ресторан «Хорек»? Вот угощать посетителей пивом - это ему удавалось куда лучше, чем чудеса.

Стоя в передних рядах Чистокровок, Финнеган переругивался с Джонни Джеком. Главарь эльфов пока не решался дать знак крушить «Оленей», слишком они были популярны, а рисковать ему не хотелось. Но постепенно Финнеган закипал все сильней и скоро мог плюнуть на что угодно. Он вообще-то не ожидал, что соберется столько других банд, но чихал он на них на всех!

Чистокровки справятся с кем хочешь.

- Слушай, ты, вонючка! - обратился Финнеган к Джонни Джеку. - Даю тебе две минуты. Хватайте свое барахло и валите отсюда, а то мы у вас прямо по головам пойдем! Ясно?

- Все настроили? - спросил Гуд с грузовика. Он не спускал глаз с Чистокровок и понимал, что в одиночку «Олени» долго не выдержат.

«Эх, Фаррел Дин, Фаррел Дин! - мысленно молил волшебника Гуд. - Ну выдай свое чудо, и мы будем играть в твоем „Хорьке" целый месяц бесплатно!»

- Пора начинать! - крикнул ему Задира.

- Ну, тогда поехали! - скомандовал Гуд.

Штырь с Мэнди вышли на ступени музея в ту самую минуту, когда «Олени» грянули вступление к ультрагромкой версии «Зова Морриса». Неожиданный грохот музыки заставил Штыря и Мэнди остановиться. Эльфы смотрели на Финнегана, ожидая указаний, а толпа уже начала притоптывать.

- Давай, жарь! - крикнул кто-то.

Толпа закричала, засвистела, но музыка заглушала все. Колючка, не выпуская из рук аккордеона, следила за Финнеганом, потом повернулась взглянуть на Фаррела Дина - как он там. Толстяк-волшебник сидел, нахохлившись, и бормотал что-то себе под нос.

«Здорово придумано, Гуд», - про себя похвалила товарища Колючка и снова повернулась обратно к толпе. Большинство панков и беглецов уже плясали вовсю - кто шаркая ногами, как в старых танцах кантри, кто вприпрыжку. Крысы ели глазами Чистокровок, готовые в любую минуту схватиться с ними. Все остальные, похоже, никак не могли понять, какое им предлагается зрелище - уличная драка или бесплатный концерт, а те, что спустились с Горы, как всегда, нерешительно теснились сзади - боялись что-нибудь упустить, но и остерегались - вдруг пойдут в ход кулаки.

Штырь начал спускаться по ступеням, Мэнди и Лабби следовали на некотором расстоянии за ним. Увидев у Штыря ружье, Финнеган прищурился. «Олени» в это время начали наяривать какое-то сногсшибательное попурри из популярных песен.

- Ну что? - крикнул Гуд Фаррелу Дину.

- Не «чтокай» под руку! - огрызнулся волшебник. Он загибал пальцы и качал головой. - Нет, это не пойдет, не стоит метать бисер перед свиньями! Может, это? - Он крепко зажмурился, стараясь сосредоточиться, а музыка продолжала греметь.

Штырь продвигался вдоль пикапа, держа в опущенной руке ружье. Палец лежал на спусковом крючке, так что в любую минуту он мог вскинуть оружие и выстрелить.

Колючка старалась встретиться глазами с Мэнди. Если Штырь и Финнеган сцепятся, то будет уже все равно, вспомнит Фаррел какое-нибудь чудо или нет. Но взгляд Мэнди был прикован к высокому главарю Чистокровок, небрежно поджидавшему, когда к нему приблизится Штырь. Эльфы начали тесниться ближе к своему вожаку. Те, у кого были луки, натягивали тетиву.

Не доходя нескольких шагов до Финнегана, Штырь остановился.

- Выруби музыку! - приказал ему Финнеган.

- Я тут не хозяин, - пожал плечами Штырь. Финнеган повернулся к своим дружкам, но не успел приказ сорваться с его губ, как Фаррел Дин в грузовике выпрямился и крикнул:

- Вспомнил!

Он вскочил, бросился к Колючке, зацепился за провод и упал прямо на эту рыжеволосую красотку. Вдвоем они покатились кувырком. А ведь Колючка вела мелодию! Когда они упали, ее аккордеон издал какой-то дребезжащий всхлип. Оркестр растерялся и замер.

Несмотря на это, Фаррел Дин широко улыбался Колючке.

- Начинай песню «Вот она пошла!», - сказал он, поднимаясь на ноги.

- Но как же…

- Слушай, что я говорю! Начинай! Колючка кивнула Гуду. Оркестр перестал ждать продолжения прерванной мелодии, и девушка на своем аккордеоне начала джигу. Первые аккорды взяла она сама, но дальше мелодию мгновенно подхватили остальные, узнав мотив. Пока они играли, Фаррел Дин, сосредоточенно закрыв глаза, прыгал с ноги на ногу прямо перед Колючкой, как-то странно размахивая руками над ее аккордеоном, и при этом что-то напевал на древнем наречии эльфов.

Колдовство подействовало почти мгновенно.

Все, кто еще не пританцовывал под музыку, тут же, хотели они того или нет, пустились в пляс. Крысы и Чистокровки шаркали ногами в такт заводной, ритмичной мелодии. Те же, кто начал танцевать еще раньше, сейчас лихо крутили своих партнеров, веселясь от души, как в добрые старые времена. На задах толпа спустившихся с Горы выглядела смущенной оттого, что они не могут удержаться на месте, но и они не в силах были сохранять спокойствие.

Эльфы пытались справиться с наваждением, но, подогреваемые зажигательной музыкой, устоять все-таки не могли. С хмурыми лицами они поднимали то одну ногу, медля притопнуть, то другую. Неподвижным оставался только одержимый неистовой злобой Финнеган.

И Штырь.

Приплясывая на месте, Мэнди не могла поверить, что на этих двоих волшебство не действует. Даже Лабби танцевал, хотя он-то пускался в пляс по любому поводу, так что это было неудивительно. Но вдруг Мэнди заметила, что оба противника тоже начали притопывать.

- Шоколадина! Не радуйся, это ничего не изменит! - процедил сквозь зубы Финнеган. Его глаза метали молнии.

Штырь пожал плечами.

- Можно ведь и разойтись. Уйди, и все!

- Не дождешься!

- Не хочешь, значит?

От ненависти серебристые глаза эльфа запылали. Штырь чувствовал, что еще несколько минут, и они оба поддадутся колдовству.

- Брось свою затею, - приказал он.

«Даже если Финнеган послушается, - подумала Мэнди, - разве можно ему доверять?»

Но вожак Чистокровок не собирался отказываться от задуманного. В следующее мгновение из его рукава, блеснув, появился нож, точно и быстро он метнул его прямо в Штыря. Штырь вскинул ружье и отбил им нож в воздухе. Опустив ствол горизонтально, он нажал на спуск. Выстрела не последовало.

Второй нож очутился в руке Финнегана в тот самый момент, когда Штырь передернул затвор, досылая патрон на место. В грохоте музыки выстрела никто не услышал, но свинец разорвал грудь Финнегана. Его подбросило в воздух, протащило несколько футов, и на землю он упал уже мертвым.

Музыка оборвалась так внезапно, будто ее выключили. Сотни глаз уставились на окровавленное тело эльфа. В наступившей тишине было слышно только, как клацает затвор - это Штырь дослал в патронник новый патрон. Подняв ружье, он направил его на Чистокровок.

- Ну что? Угостить еще кого-нибудь? Есть желающие? - спросил он. - - Решайте! Время пришло!

Никто не двинулся.

Их вожак был мертв, и вместе с ним сошло на нет безумие, приведшее их сюда. Только сейчас Чистокровки поняли, что они здесь в меньшинстве.

- Черт! - выругался в конце концов Билли-пуговица. - Нам тут делать нечего. Уходим… И, повернувшись, он стал проталкиваться через толпу своих приспешников. Напряжение держалось еще некоторое время, а потом Чистокровки медленно последовали за Билли, оставив тело Финнегана там, где оно лежало.

- И это… это все? - тихо произнесла Мэнди.

Штырь поглядел на нее, на участников «Оленьей пляски», на запрудившую улицу толпу.

- Тебе этого мало? - спросил он.

- Нет, конечно. - Мэнди проглотила комок в горле. - Я просто…

Штырь кивнул:

- Понимаю.

И, сказав это, повернулся и пошел обратно в музей, ружье висело у него в руке.

Лабби бросился за ним, перегнал хозяина и скрылся за дверью первым. Остановившись у входа, Штырь оглянулся.

- Заглядывай! - сказал он. - В любое время. И вошел в музей.

Дверь с шумом захлопнулась.

Мэнди не отводила глаз от двери, но думала только о том, что подметила боль во взгляде Штыря. Черт бы его побрал! Неужели он не понимает, что так нельзя? У него же есть друзья! Вся группа «Оленьи пляски» поспешила ему на помощь! Выручать его приехал Фаррел Дин! А она сама? Глаза Мэнди наполнились слезами, и она не знала, кого ей больше жаль - Штыря или себя.

Она метнулась было ко входу в музей, но ее остановила Колючка, вдруг возникшая рядом.

- Но я должна… я хочу…

- В другой раз, - сказала Колючка.

- Но…

Колючка взяла пару аккордов на аккордеоне и тихо запела:

Старушка забралась к Луне высоко, Старушка видна в облаках далеко, Метелку старушка держала И небеса подметала.

- Старушка, эй ты, в облаках далеко, Зачем поднялася ты так высоко? Обратно спуститься ведь трудно, ой-ой, Когда ж ты вернешься домой?

- Сперва в небесах я чуть-чуть приберусь, А после на землю вернусь.

Колючка взяла громкий аккорд и загадочно улыбнулась.

- Не поняла, - сказала Мэнди.

- Приведи в порядок свое хозяйство и дай ему время разобраться со своим. Ты же слышала, что он сказал. Он же пригласил тебя заходить в любое время.

- Ну да, только…

- Только время еще не наступило, - сказала Колючка. - Пошли! Окажи помощь «Оленям». Вон сколько у нас зрителей, даром, что ли, Фаррел пустил в ход волшебство! Словом, ты нам нужна, подружка!

Мэнди посмотрела на окна пятого этажа. В одном вроде шевельнулась какая-то тень.

И тут вдруг она поняла, что Колючка права - пока Мэнди сама не знает, чего она хочет от Штыря, все должно идти своим чередом. Она даст ему время на размышления. Но если он вскорости не одумается, то может обнаружить, что она разбила свой лагерь у входа в музей!

- Эй вы! - окликнул их с грузовика Йохо.

Мэнди взглянула наверх и увидела, что он протягивает ей Колючкину канареечно-желтую гитару. Вместе с Колючкой Мэнди взобралась в кузов и с благодарной улыбкой взяла свою любимицу.

Тело Финнегана уже кто-то убрал. Колючка начала бодрую версию песни «Стэйнз Моррис». Задира и Мэри, спустившись в толпу, показывали, как исполнять этот танец. Мэнди поднесла руку к струнам, но ее остановил Джонни Джек.

- По-моему, ты кое-что забыла! - заметил он.

И подал ей лисью маску вместе с украшенной лентами курткой.

Мэнди прислонила голову к усилителю и надела то и другое. Потом снова подняла гитару и, пробежав пальцами по струнам, подхватила мелодию. Колючка одобрительно улыбнулась ей. Играя, Мэнди всматривалась в море мелькавших перед ней лиц. Крысы ушли вскоре после эльфов. Оставшимся волшебство Фаррела Дина и не требовалось. Они давно были готовы плясать. Готова была и Мэнди, она уже не сходя с места откалывала коленца рядом с Джонни Джеком. Ее радовала музыка, ее радовали люди. Может, пора ей перестать от всех шарахаться? Пора окунуться в гущу жизни? Если она сама не может на это решиться, то как же она подаст пример Штырю?

Она снова подняла взгляд к пятому этажу, и, хотя Штыря там не было, она увидела, что на подоконнике пляшет Лабби. Мэнди улыбнулась и сильней ударила по струнам.

Я не считаю, что в книгах уместно кого-то поучать, но все-таки позвольте мне сказать несколько слов. Наверно, вы уже заметили, что у многих моих героев детство было далеко не безоблачное.

Кому-то из нас посчастливилось, и он родился в семье, где его окружали всеобщая любовь и забота. А другим не повезло. Мне кажется, что и счастливчики, и те, кто сумел благополучно преодолеть тяжелые времена, обязаны всячески помогать менее удачливым, хотя бы просто вести разговоры о том, что происходит за множеством закрытых дверей. Мы должны быть рядом с ними, должны помогать им обрести душевный покой, мы должны относиться к ним с уважением и выслушивать их истории. А если они сами не могут рассказать свои истории, мы должны сделать это за них.

Мир станет лучше, только если мы все будем трудиться над этим. А так как при нынешнем положении дел весь мир изменить невозможно - ведь не в наших силах сделать людей другими, мы можем хотя бы своим примером изменить окружающую нас часть мира, пусть даже небольшую.

Этот рассказ впервые появился в сборнике «The Essential Border town» (1998).

Пусть у тебя больше не будет огорчений…

Про горгулью - этого каменного истукана, торчащего на карнизе колокольни на Мок-авеню, - ей поведал Джо До-ди-ди. Он сказал, что если часы на башне когда-нибудь правильно пробьют точное время, горгулья освободится из камня.

- Ну конечно, так оно и будет, - ответила она.

Она ждала, что в глазах Джо появится насмешливая улыбка, но он только пожал плечами, словно хотел сказать: «Дело твое, можешь мне не верить».

Я - никто, это действительно так: весь лоск, который у меня есть, перешел ко мне от моих знакомых Заемный блеск. И пусть себе! Прежде всего, я никогда и не хотела быть какой-то особенной. Мне нравится ощущать себя частью безликой толпы - зрителей, присутствующих на спектаклях и на концертах, сидящих в темном зале и наслаждающихся мастерством актеров. Когда я читала книги, меня никогда не тянуло написать что-нибудь самой. Я из тех, кто посещает выставки не в день их открытия, а позже, когда туда приходят люди обыкновенные, ничем не прославившиеся, которым просто хочется понять, что же вдохновило художника.

В клубе я сижу одна где-нибудь у стенки, наслаждаюсь оркестром, вместо того чтобы, заглушая музыку, обсуждать свой собственный очередной замысел. В музеях я расхаживаю по залам с широкой дурацкой улыбкой на лице, потому что все здесь так потрясно. Меня не переполняют идеи насчет того, что мне предстоит сделать. Я восхищаюсь всем замечательным, что уже сделано другими.

Мне кажется, люди придают слишком большое значение тому, чтобы стать кем-то, чтобы сделать нечто из ничего. По этому пути может следовать не каждый, и не каждый должен хотеть идти по нему.

Я не придумываю извинений за то, что у меня нет талантов, честное слово, не придумываю. Я даже не знаю, есть у меня они или нет, я знаю только, что быть талантливой у меня нет никакой охоты.

Знаете старый спор о том, откуда берется талант: это ваши гены или среда, в которой вы живете? Что ж, я-то не верю ни в то ни в другое. Видите ли, моя мать - Дива. Слышали о ней? Она была chanteuse* [Певица (фр.).] «Галлюциногенного музыкального клуба эльфов», как ее любила рекламировать компания звукозаписи. Когда случилась «Перемена», Дива оказалась первой, кто разыскал видеозаписи за Границей и использовал их в своей музыке и клипах. Было время, когда стоило ей выпустить новую запись, та тут же становилась трижды платиновой. Дива - первая из актрис-танцовщиц после Мадонны, кто делал все сам. Она писала тексты, пела, была продюсером, играла на всех инструментах без разбору, даже на барабане. Она режиссировала собственные видеоклипы и ставила в них танцы; на пике своей карьеры она сама по себе превратилась в целую отрасль промышленности, представленную одной женщиной. Удивительно, правда, если подумать об этом как следует?

А мой отец? О, это Нед Брэдли! Да, да! Тот самый Нед Брэдли, который играл Люка в известном телесериале. Забавно, правда? Я ведь думала, что в наших местах музыка значит куда больше, чем сериалы, но, кажется, я понимаю, в чем секрет. Приходится признать, что фильм получился классный. Понимаете, дело в том, что отец начал его снимать еще до моего рождения, так что он получился как настоящие старые картины. Ведь в первый раз его когда показали? Двадцать лет назад! Верно? Но я прекрасно могу представить, как смотрели его тогдашние ребята. Здорово было бы, если бы и впрямь существовала реинкарнация, можно было бы вспоминать об этом фильме. Вот поэтому-то, наверно, отцовский сериал и стал таким популярным. Неважно, какой там фон, какой исторический период, какой именно год, завораживает беспрерывность действия, да и актеры все играют так, что от каждого эпизода дух захватывает.

Словом, как видите, в нашем доме, пока я росла, талантов было столько, что прямо некуда девать. Ими блистали не только мои родители, но еще и все их друзья. А то, что у меня никаких особых способностей не обнаруживалось, было, наверно, для моих родителей самым большим разочарованием.

Мать упорно старалась научить меня играть, перепробовала с полдюжины разных инструментов. Она просто в бешенство приходила, твердила, что я ленюсь, и не желала слушать мои объяснения, когда я уверяла ее, что люблю музыку, но самой исполнять её мне не по душе. Для нее это было настолько непонятно, что она пропускала мои слава мимо ушей. Я могу сказать, что и до сих пор, стоит ей только услышать чью-нибудь новую запись, неважно, какого рода музыки, как у нее сразу начинают дергаться пальцы и ей не терпится немедленно бежать в студию и самой что-нибудь записать.

С отцом дело обстояло иначе. Меня нельзя назвать непривлекательной, но, конечно, я не так хороша, как Дива, да и кто бы мог с ней сравниться? Уж конечно, не моя мать. Ведь пока она не наложит свой потрясающий грим и не нацепит парик Дивы, она всего лишь Анна Вестуэй, но кто меня слушает? Как бы то ни было, отец пробовал снимать меня в сериалах, и я исполняла эпизодические роли в картинах, продюсерами которых были его друзья, но из этого ничего не вышло. Я не была Дивой. Я не была фотогеничной. Увы. Вот так! В это отец был просто не в состоянии поверить.

Видите ли, что бы ни делал мой отец - все равно где, на большом экране или на маленьком телевизионном, - он сразу приковывал к себе всеобщее внимание. По-моему, о его таланте лучше всего говорило то, что он никогда не оставлял в тени тех, кто играл вместе с ним. А при том, что стоило ему появиться, и зрители не могли оторвать от него глаз, это было не так-то просто.

Поэтому надо ли повторять, что я стала огромным разочарованием для обоих моих родителей. Они старались заинтересовать меня хоть каким-то видом творчества - пытались заставить писать, рисовать, лепить, но все было тщетно. Наверно, от этого у них совсем опустились руки, но что я могла поделать? Я - это я, я не могу стать кем-то другим. Я просто не знаю, как этого добиться.

Когда мне исполнилось тринадцать, родители, похоже, поставили на мне крест. Не то чтобы они стали плохо ко мне относиться или что-нибудь в этом роде, нет, по-моему, они просто-напросто забыли о моем существовании. Мать работала над тем, чтобы сохранить былую славу, отец получил роль в «Перевозке», да, да, он играет там голографического человека. Шикарная роль, правда?

Это был самый тяжелый год в моей жизни. Дело даже не в том, что мне было плохо дома. В школе тоже было хуже некуда. Знаете, что мне кажется по-настоящему странным? То, что все считают, будто у богатых людей не может быть серьезных проблем. То есть, если у вас много денег, вам не могут причинить душевную боль.

Когда я поступила в среднюю школу, все, зная, кто мои родители, посчитали меня сначала «своей в доску», но это впечатление быстро рассеялось, когда обнаружилось, что я не могу достать бесплатные билеты на какой-нибудь концерт или познакомить их с Томми Маро из нового сериала моего отца, ну, знаете, он играл там мистера Сердцееда. Я вообще-то тихоня, а все решили, что я задираю нос, хотя не имею для этого никаких оснований. Вот почему я сбежала. Дома меня не ждало ничего хорошего, в школе тоже, ничего хорошего для меня не было нигде, только здесь. По-моему, мои родители даже не заметили, что я исчезла. В первые несколько недель я внимательно просматривала газеты, но в них ни слова не было о том, что пропала дочь Дивы и Неда Брэдли. Обо мне нигде не упоминали. «Наверно, - решила я, - избавившись от меня, родители просто вздохнули с облегчением».

Почему я выбрала это место? Сама не знаю. Не потому, что здесь так прикольно. Я до сих пор глазам своим не верю, глядя на эльфов и всех прочих, но пришла я сюда совсем не из-за этого. Думаю, я пришла потому, что слышала: здесь люди оставят тебя в покое.

Мне здесь нравится, правда, нравится. Сперва было трудновато, но сейчас уже я дружу с диггерами, они очень славные, особенно Берлин. Да и Джо тоже, хотя частенько он поддразнивает меня.

Пока я делаю свою работу, я могу быть уверена: мне всегда найдется где прикорнуть и что поесть. Никто не надоедает мне, никто не старается заставить меня быть не той, кто я есть. Если у меня нет охоты болтать, никто за это на меня не злится. Я просто живу себе, как хочу, никого это не тревожит.

Больше всего мне нравится ходить по клубам и выставкам. Мне кажется, что там, в их атмосфере, смешаны все самые блестящие таланты внешнего мира и таланты тех, кто живет по ту сторону Границы. Стоит вдохнуть тамошнего воздуха, и тебя сразу куда-то уносит. Кому нужны наркотики в таких местах? Я пьянею от музыки, от искусства - по-моему, это и есть настоящая магия. В нашей близости к Границе чувствуется нечто, обостряющее все, что делается в ее тени.

И мне нравится, что никто мне не докучает. Живи, как хочется. Так и должно быть. Каждому должна быть предоставлена собственная орбита.

В общем, я уверена, что поступила правильно. Честное слово. Вот только хотелось бы временами не чувствовать себя такой… одинокой. Понимаете?

Думаю, ты - единственный, кто понимает.

Каменная горгулья на вершине колокольни на Мок-авеню следила за маленькой фигуркой, которая спускалась с башни. Каменный истукан радовался, когда девочка его навещала, даже если после этого у него сжималось сердце в каменной груди.

Когда девочка добралась до нижней ступеньки лестницы, ее не стало видно. Истукан перевел взгляд за край карниза и стал ждать, когда она далеко внизу выйдет из дверей башни. Хрупкие плечи поникли под старенькой курточкой, спутанные пряди непокорных волос упали на лицо и скрывали слезы, навернувшиеся на глаза еще до того, как она ушла с колокольни.

Истукан смотрел, как девочка вытерла глаза рукавом, распрямила плечи и быстро зашагала по улице. Умей он говорить, он посоветовал бы ей подружиться с кем-нибудь из людей, как она подружилась с ним. Но говорить он не умел. А если бы и умел, вряд ли бы она его послушалась. Но надо хотя бы попробовать.

Ей нужен друг. Это сразу видно каждому, кто удосужится подумать о том, что прячется за ее бравадой.

Колокол пробил двенадцать, хотя полдень еще не наступил.

«Есть ли еще на свете такой же горестный, безнадежно одинокий звук», - в который уже раз подумал каменный истукан, ведь за те последние два века, что он наблюдал за жизнью города с колокольни, он то и дело задавал себе этот вопрос.

По его каменной коже пробежала дрожь, возможно, вызванная тяжким вздохом.

«По-моему, ты единственный, кто по-настоящему понимает», - сказала девочка.

Он, конечно, понимал, и понимал слишком хорошо.