Блокада. Книга 1. Охота на монстра

1

К дому на рю Колонель Ренар Жером подходил, чувствуя себя таксой, засовывающей голову в барсучью нору.

Таксу, конечно, на то и натаскивают. Тренируют, кормят, дают время от времени погоняться в свое удовольствие за какой-нибудь мелкой дичью. Но приходит день – и надо лезть в нору, в глубине которой сидит здоровенная злая зверюга, готовая откусить тебе голову.

Старик-эмигрант был совсем непохож на барсука. Но чем дольше Жером анализировал странное равнодушие немецких хозяев Парижа к чудаку-мистику, тем тревожнее становилось у него на душе. До войны Гурджиев поддерживал отношения с десятками известных парижан, его считали учителем и пророком влиятельные мужчины и женщины по обе стороны Атлантики. Вряд ли он оборвал все контакты после прихода немцев. По неписаным правилам разведки, человек с такими связями просто обязан попасть в разработку. Если старика не трогают, значит, за ним наблюдают, и наблюдают пристально. Встреча в кафе прошла гладко, но это могло быть случайностью. Допустим, наблюдение велось не круглосуточно, а выборочно – в конце концов, в Париже у гестапо не миллион агентов. Возможно также, что у наружки не было ориентировки на Жерома – однако сам факт подхода был зафиксирован, и какой-нибудь безликий клерк в здании на рю Соссэ[13] уже сравнил описание собеседника Гурджиева с портретом «британского шпиона», ушедшего от погони на улице Прачек. В любом случае, идти к старику домой было опасно – хуже того, это было неразумно. Но приказ, полученный из Центра, не оставлял Жерому возможностей для маневра. «Срочно свяжитесь с Факиром и передайте ему привет от Ивановича. Выясните все, что известно Факиру о Карле Хаусхоффере, Дитрихе Эккарте и гипнотизерских способностях Гитлера. О результатах беседы доложить немедленно!»

Жером, уверенный, что после бреда о семи башнях Сатаны Центр прекратит дальнейшую работу с Факиром (этот псевдоним предложил для Гурджиева он сам), чрезвычайно удивился новому заданию. На следующий день он вышел из дому, надев поношенные брюки и видавший виды пиджак. На голову Жером водрузил синий берет, а на нос – очки в немодной роговой оправе. Эти нехитрые манипуляции сразу же состарили его лет на пятнадцать, превратив щеголеватого молодого археолога в уставшего рабочего с окраины. В таком виде он и заявился в кафе, где маг обычно лакомился арманьяком. Маскировка удалась на славу – во всяком случае, усатая мадам Кики недавнего посетителя не признала. Вот только Гурджиева в кафе не было. Жером несколько часов просидел в углу, потягивая пиво, и ушел, когда на город начали опускаться прозрачные июньские сумерки.

Гурджиев не появился в кафе и на следующий день. Часики, между тем, неумолимо тикали. Слова «срочно» и «немедленно» в шифровке Центра не позволяли Жерому ожидать появления Факира до морковкина заговенья. Встречу надо было форсировать, и Жером, проклиная вздорного старика, неожиданно изменившего старым привычкам, отправился на рю Колонель Ренар.

Сначала он, как водится, тщательно изучил карту. Просмотрел телефонный справочник, запоминая фамилии соседей Гурджиева. Потом покружил по кварталу, изучая возможные пути отхода. И лишь затем подошел к дому, где обитал Факир.

Консьерж клевал носом в своей клетушке. Жером, заготовивший для него довольно увлекательную легенду (в ней фигурировал месье Кальвани, проживавший на шестом этаже, его двоюродный брат из Лиона и некая молоденькая актриса кабаре на Пляс Пигаль), пожал плечами и вошел в подъезд. Поднялся по темноватой лестнице с выщербленными ступенями на третий этаж. Огляделся – на площадку выходили еще две двери, за каждой из которых могли прятаться агенты гестапо. «Я становлюсь параноиком», – мрачно подумал Жером и нажал бронзовую кнопку звонка.

Где-то в недрах квартиры загремел долгий раскатистый гром.

Ничего не происходило. Не было слышно ни шаркающих шагов, ни бормотания «уже иду, подождите». На лестничной площадке царила тишина. Под прицелом глазков, через которые могли наблюдать за ним гестаповцы, или, на худой конец, соседи, хотелось втянуть голову в плечи.

Жером позвонил снова.

Щелкнул замок.

На пороге стоял Гурджиев – заспанный, в пижаме и домашних тапках, которые явно были ему велики. При ходьбе такие тапки должны неизбежно щелкать задниками по полу. Как старикан ухитрился подойти к двери неслышно, Жером так и не понял.

– А, – сказал маг сиплым голосом, – это опять ты.

– Вы приглашали меня, – Жером вежливо поклонился. – Сказали, что если я надумаю дослушать вашу историю до конца, то могу прийти. Как видите, я пришел.

– Не вовремя, – буркнул Гурджиев. Его седые усы уныло обвисли. – Я болен.

Теперь Жером заметил лихорадочный блеск черных глаз старика. У Гурджиева, по-видимому, был жар.

– Вам нужна помощь? – спросил он, стараясь, чтобы его участие не выглядело фальшиво. – Может быть, какие-то лекарства? Я могу достать…

– Нет, – отрезал маг. – Лекарства не нужны. Это все Луна. Ты же не можешь уничтожить Луну, парень?

Жером покачал головой.

– Вот видишь. Просто уходи и оставь меня в покое. Мне, видно, пришло время умереть.

– Вряд ли, – сказал Жером. – От простуды в наше время не умирают.

Как он и предполагал, старик немедленно рассвирепел.

– Ты что, доктор? Откуда знаешь, что у меня простуда? Я что, чихаю? Скажи, я хоть раз чихнул? Может, у меня насморк? У меня что, нос красный?

– У вас горло болит, – перебил его Жером. – Вот здесь. Это фарингит. Я могу достать аспирин и фуроцилин для полоскания.

– Слушай, – сказал Гурджиев по-русски с сильным кавказским акцентом, – откуда узнал, а?

Жером тяжело вздохнул.

– Учился когда-то на врача, – ответил он по-французски. – Потом понял, что это не мое и стал археологом. Может быть, вы все-таки позволите мне войти?

Маг хмыкнул и сделал шаг назад.

В квартире Гурджиева пахло пряностями и сандалом. Откуда-то доносилась негромкая музыка – слегка заунывная, и в то же время завораживающая. Комната, в которой оказался Жером, была почти пуста – на полу лежал роскошный восточный ковер, в углу на мраморной тумбе стояла расписанная цветами и павлинами китайская ваза.

– Ну, теперь-то ты мне скажешь? – требовательно спросил Гурджиев.

– Скажу – что?

– Зачем я понадобился советской разведке, вот что!

Жером усмехнулся и покачал головой.

– Меня просили передать вам привет.

– От кого? – скривился Гурджиев.

– От Ивановича.

Несколько секунд старик непонимающе смотрел на Жерома.

– От Ивановича? Постой, постой…

Он вдруг покачнулся и оперся рукой о стену.

– Вам плохо? – встревожился Жером.

– Нет! – рявкнул Гурджиев. – Просто голова закружилась – такое бывает, когда Луна слишком близко подходит к Земле. Так ты говоришь, привет от Ивановича?

– Да, – подтвердил Жером. – От него лично.

– Садись, – старик махнул рукой на ковер и первым уселся на него, скрестив ноги по-турецки. – Рассказывай все подробно.

Жером последовал его примеру, подобрал ноги под себя.

– К сожалению, я не могу ничего добавить. Если откровенно, я даже не знаю, кто такой Иванович. Я думал, это условная фраза…

Гурджиев подергал себя за усы.

– Я ведь говорил тебе, что ты идиот? Так вот, ты действительно идиот. Какая же это условная фраза? Я разве похож на шпиона? Ивановичем звали моего лучшего ученика в Тифлисе, моего самого лучшего, самого способного ученика. Ни один из здешних ему в подметки не годится. А знаешь, почему? Все эти французы, англичане и американцы слушают слова, которые я произношу, и думают, что чему-нибудь научатся. А Иванович смотрел, как я говорю! Смотрел, как я двигаюсь! Подражал даже моему дыханию! Трубку начал курить, потому что я курил тогда трубку! Он был совсем молодой, но уже знал, что слова не важны! Слова, парень, вообще не важны! Все, что мы можем понять, все, что говорит нам природа, все, что говорит нам Господь Бог, есть в музыке, есть в движении!

Старику на глазах становилось лучше. Даже глаза его теперь блестели не от лихорадки, а от возбуждения.

– Жаль, что он учился у меня так недолго. Но ему мое учение пошло на пользу. Я слежу за его успехами, парень.

– Правда? – вежливо спросил Жером. Ему не терпелось перейти к делу. Каждая лишняя минута, проведенная в этой квартире, казалась ему недопустимой роскошью.

– О них, знаешь ли, в газетах пишут. Правда, немцы все перевирают, но умный человек может и из бочки лжи выцедить капельку правды.

– И кто же это – Иванович?

Гурджиев посмотрел на него, как на умалишенного.

– Я же сказал тебе – мой лучший ученик. У меня был в Тифлисе небольшой кружок единомышленников. Мы изучали суфийскую мудрость, священные танцы… Ты любишь танцевать?

– Да, – честно ответил Жером. – Но не знаю ни одного священного танца.

– Я мог бы тебя научить… но ведь тебе… или, правильнее сказать, Ивановичу, другое от меня нужно?

– Вы совершенно правы. Я должен расспросить вас о двух немцах. Карле Хаусхоффере и Дитрихе Эккарте. Вы же их знаете?

– Знал, – поправил его Гурджиев. – Эккарт умер.

– Можете мне о них рассказать?

Старик хмыкнул.

– Что именно? Какие сорта шнапса предпочитал старый пьяница Дитрих? Или какие привычки Карла выводили меня из себя во время нашей экспедиции в Тибет? Научись, наконец, ставить вопросы правильно! Неужели в советской разведке этому не учат?

– Гипноз, – сказал Жером. – Все, что связано с гипнозом. И с Гитлером.

Минуту Гурджиев раздумывал. Потом вдруг хлопнул в ладоши и пружинисто поднялся на ноги.

– Кажется, я понял. Это знак, парень. Поехали, я покажу тебе кое-что.

У Гурджиева был автомобиль – новенький шестицилиндровый «Ситроен» с откидывающимся верхом. Сев за руль, маг преобразился – теперь он выглядел лет на десять моложе и гораздо бодрее. Недомогание как рукой сняло – даже голос, натолкнувший Жерома на мысль о фарингите, стал молодым и звонким.

– Одет ты, конечно, как клошар, – сказал он, искоса поглядывая на сидящего рядом Жерома. – Публика подумает, что я стал набирать учеников среди городского отребья. Ну да ничего, в поместье найдется пара приличных костюмов.

– В поместье? – переспросил Жером. – Мы едем за город?

– Ты поразительно догадлив, мой молодой идиот. Мы едем в мою школу танцев.

«Только проверок на дорогах мне не хватало», – подумал Мушкетер. Последнее время люди Оберга, напуганные активностью маки́[14], ужесточили контроль над загородными трассами.

– Вы уверены, что не можете ответить на мои вопросы где-нибудь в Париже? Мы могли бы посидеть в кафе, я с удовольствием угощу вас арманьяком…

Гурджиев добродушно рассмеялся.

– Считаешь меня алкоголиком, а? Да, я не прочь иногда выпить рюмку-другую, но это же не повод, чтобы пропускать занятия!

– Какие занятия?

– В моей школе, идиот! Да будет тебе известно, что я учитель танцев – лучший в Париже. Не скрою, я давно не посещал мою школу… из-за болезни… но ты вылечил меня, и теперь я просто обязан туда отправиться.

Они пронеслись мимо двух полицейских, сидевших на приземистых черных мотоциклах. Полицейские удивленно посмотрели им вслед.

– А вы уверены, что вас там ждут? – не сдавался Жером. – Вы же сами сказали, что давно там не появлялись.

– И что с того? Занятия можно проводить даже с одним учеником.

«Ситроен» бодро мчал мимо Булонского леса. Машин на шоссе было мало, но Мушкетер с тревогой отметил, что Гурджиев почти не смотрит на дорогу.

– А если мы наткнемся на патруль? – спросил он. – У вас есть с собой документы?

Старик похлопал себя по карману кожаной шоферской куртки.

– Не волнуйся, парень, эти бумажки производят впечатление на бошей.

– Надеюсь, – вздохнул Жером.

Их остановили при въезде в Мальмезон. До оккупации там находился пост дорожной жандармерии – одноэтажное белое здание с цветами на окнах. Новые хозяева выбросили цветы и забрали окна железными решетками, а на плоской крыше установили снятый с танка пулемет. Дорогу теперь перегораживал шлагбаум, за сто метров до него вдоль дороги были поставлены фанерные щиты с надписями на немецком и французском: «Сбросьте скорость!», «Проезжать без остановки запрещено!», «Приготовить документы!». Гурджиев послушно притормозил перед шлагбаумом. Из домика, не торопясь, вышел усатый офицер в форме полиции порядка. Остановился в трех шагах от машины и замер, как статуя.

– Вот ведь мерзавец, – сказал Гурджиев по-русски. Жером стиснул зубы. – Хочет, чтобы я к нему вышел – я, старый человек!

Офицер выпятил челюсть. Вряд ли он владел русским, но говорить при нем на незнакомом языке явно не стоило.

– Вы не могли бы подойти к машине, месье? – страдальческим тоном произнес Гурджиев, переходя на французский. – У меня ужасно болят ноги!

– Ферботтен, – рявкнул офицер. – Вам должно выйти и предъявить документы!

– Это может сделать за меня мой спутник?

Полицейский выпучил глаза.

– Выйти из машины, быстро! Оба!

На крик из домика выглянул толстомордый сержант. В руках у сержанта был автомат с коротким стволом. «Обидно», – подумал Жером. Страха он не испытывал – только жуткую злость на вздорного старика.

– Ничего не поделаешь, – театрально вздохнул Гурджиев. – Придется подчиниться…

Немилосердно кряхтя, он начал выбираться из машины. Жером открыл дверцу со своей стороны и поставил ногу на землю. В подошве ботинка пряталась остро заточенная стальная стрелка – ей Мушкетер рассчитывал снять толстомордого автоматчика. Но двоих полицейских сразу бесшумно нейтрализовать не получится, наверняка начнется стрельба, а против пулемета на крыше не больно-то повоюешь. Ладно – как говаривал Наполеон, чья резиденция была достопримечательностью Мальмезона, сначала ввяжемся в бой, а потом посмотрим. Жером наклонился, делая вид, что завязывает шнурок, и тяжелая метательная стрелка скользнула ему в ладонь левой руки.

– Прошу вас, месье, – Гурджиев уже доковылял до офицера и протянул ему документы. – Мне весьма нелегко, но я соблюдаю законы. Если месье говорит, что надо выйти из машины – я выйду, хотя это и стоит мне значительных усилий.

– Молчать! – рявкнул полицейский. Его глаза, и без того наводившие на мысль о базедовой болезни, совсем вылезли из орбит. – Вы есть русский?

– Наполовину, – с достоинством ответил Гурджиев. – Я родился в Армении. Прошу вас, месье, ознакомьтесь вот с этим документом…

Сержант-автоматчик уже шел к ним через двор.

– Майн готт, – сказал вдруг усатый совершенно другим голосом. – Я… я не знал… Господин Гурджиефф, я приношу вам своих самый глубокий и искренний извинений! Я очень сожалею, что заставил вас выйти из машины, но это есть дисциплина, вы должны понимать!

Он обернулся к сержанту и яростно махнул на него рукой – не нужен, исчезни!

– Вы и ваш спутник можете проезжать, – полицейский попробовал изобразить улыбку. – Все в порядке, аллес гут. Могу я иметь надежда, что вы не станете жаловаться господину Кнохену на мои действий, кои есть только и единственно следствие стремления к порядку?

– Хорошо, – печально согласился Гурджиев, – я ничего не скажу господину Кнохену. Прощайте, месье!

Жером почувствовал, как у него вспотели ладони, и незаметно опустил стрелку в карман. «Еще минута, и я бы начал действовать, – подумал он. – Чертов старик, не мог сразу сказать, что у него аусвайс, подписанный самим Кнохеном!»

Гельмут Кнохен числился заместителем Оберга, шефа парижского гестапо, подходы к которому Мушкетер безрезультатно пытался найти последние несколько месяцев. В отличие от Оберга и других боссов гестапо, Кнохен был молод, прекрасно образован и обладал отменным художественным вкусом. Он вел светскую жизнь и считался завсегдатаем аристократических салонов Парижа. Мало кто знал, что в действительности создателем машины тайного сыска, наводившей ужас на всех парижан, был именно этот элегантный интеллектуал, а Оберг только пользовался его разработками.

– Откуда вы знаете Кнохена? – спросил Жером, когда Гурджиев, по-прежнему кряхтя и охая, забрался на водительское сидение «Ситроена». Усатый полицейский уже скрылся из виду, шлагбаум перед ними медленно начал ползти вверх.

– Ага! – хохотнул старик. – Ты тоже удивился, я видел! А ведь я говорил тебе, что мои бумажки производят на этих тараканов впечатление!

– Откуда вы знаете Кнохена? – терпеливо повторил Мушкетер. «Ситроен» медленно проехал под шлагбаумом и весело запылил по раскаленным полуденным улицам Мальмезона.

– А, ну да, ты же разведчик, тебе все нужно знать… Ладно, так и быть, скажу. Любовница Кнохена, баронесса д’Эспер, учится в моей школе.

– Школе танцев?

– Какой же ты тупой идиот! Я разве сказал, что у меня есть другая школа? Когда-то, конечно, были и другие. В Тифлисе в двадцатом году я открыл Институт гармоничного развития человека… и потом, в Америке… Но теперь все, что у меня осталось – это моя маленькая школа танцев. Боши ее не трогают, потому что баронесса д’Эспер специально попросила Кнохена оставить меня в покое. И этот идиот Кнохен сам приезжал посмотреть, как я обучаю танцам. Представляешь, ему так понравилось, что он захотел взять у меня несколько занятий!

– Потрясающе, – пробормотал Жером. Неужели это и есть причина загадочного безразличия оккупационных властей к старому чудаку? Покровительство любовницы всесильного Кнохена? Не так уж и невероятно. В этом случае незачем и тратиться на наружное наблюдение – все необходимое можно узнавать через ту же баронессу д’Эспер.

– И что же, вам удалось чему-нибудь научить Кнохена? – спросил он.

– Пока нет. Проклятая Луна помешала мне. Я заболел… стал сонливым, вялым. Если бы не ты, парень, я спал бы еще много дней. Но ты привез мне привет от Ивановича, и я понял, что это знак! Пора просыпаться.

– Если уж вы все равно проснулись, может, расскажете мне о Хаусхоффере и Эккарте?

– Умей быть терпеливым! Если бы ты учился в моей школе, то часами стоял бы без движения, держа на голове пиалу с водой. Твой главный недостаток, парень – это отсутствие терпения. Ты очень быстрый, я вижу, у тебя хорошие мускулы и отличная реакция, но это тебя и подводит. Тебе трудно сдерживать энергию, она рвется из тебя, как пар из чайника. А ты не должен быть чайником, ты должен быть змеей!

– Почему змеей?

– Змея может часами лежать неподвижно, греясь на камне. А потом мгновенно развернется, словно стальная пружина, и нанесет молниеносный удар! У нее не меньше энергии, чем у тебя, а вот терпения гораздо больше. И если ты научишься быть змеей, твои враги окажутся бессильны.

– Жаль, что у меня мало времени, – сказал Жером. – Я бы с удовольствием у вас поучился.

«Надо запросить у Центра санкцию на новую игру, – подумал он. – Пойти в ученики к Факиру, познакомиться с баронессой д’Эспер, очаровать ее, через нее выйти на Кнохена… Потрясающе перспективная может выйти комбинация, все эти мелкие бандиты, Рюди де Мероды и Шамберлены по сравнению со вторым человеком в парижском гестапо просто не стоящая внимания шантрапа…»

– Времени у тебя столько, сколько нужно, – наставительно произнес старик. – Ты – хозяин своего времени, а не наоборот.

– Если бы, – хмыкнул Жером.

Машина свернула на усыпанную щебнем дорогу, уходившую вглубь золотистых полей. У Мушкетера, давно не выбиравшегося из города, даже голова закружилась от напоенного цветочными ароматами свежего воздуха.

– Красивая страна, – проговорил Гурджиев по-русски. – Но Кавказ все равно красивее. Я, кстати, бывал в Цхинвале, парень. Может быть, у нас там даже есть общие знакомые…

«Вот же настырный старик!» – раздраженно подумал Жером.

– Не хочешь говорить? Ладно, дело твое. Только имей в виду – того, кто ищет башни Сатаны, твой французский все равно не обманет. Он сразу поймет, кто ты такой.

Жером понятия не имел, о ком шла речь в предыдущем послании Центра, и полагал, что никогда этого не узнает, но любопытство оказалось сильнее осторожности.

– О чем вы говорите?

– О предметах. У него наверняка есть предметы.

– Какие предметы?

– Долгая история, парень. А мы, между тем, уже почти приехали.

– Так нечестно! – запротестовал Жером. – Если уж сказали «а», говорите и «б»!

– Значит, ты признаешь? – быстро спросил Гурджиев.

– Что признаю?

– Что на самом деле тебя зовут Георгий, и ты родился в Цхинвале.

– А что, у вас тоже есть предметы? – наугад спросил Мушкетер.

Гурджиев крякнул.

– Почему ты так решил?

– Ну, если тот человек может узнать обо мне все, потому что у него есть предметы, логично предположить, что они есть и у вас.

– А ты хитер, парень! – в голосе старика слышалось одобрение. – Нет, у меня их нет. К сожалению, а может, и к счастью. В общем-то, они мне не очень нужны, потому что я не сплю. Обычно не сплю. А предметы помогают тем, кто хочет управлять сновидением.

– Каким сновидением? – не понял Жером.

– Тем, которое вы называете жизнью.

«Ситроен» остановился перед свежевыкрашенными голубой краской воротами. Гурджиев несколько раз требовательно погудел клаксоном.

– Вот мы и прибыли. Это поместье «Платан», оно принадлежит одному из моих учеников, художнику. Художник он весьма посредственный, но человек очень щедрый, что среди французов редкость.

Ворота отворил зловещего вида горбун в кожаной жилетке, надетой прямо на голое тело. При виде Гурджиева он заулыбался и что-то бессвязно залопотал. Старик высунулся из машины и одобрительно похлопал его по волосатой руке.

– Это Филипп, – пояснил он Жерому. – Добрый малый, хотя и родился идиотом.

– Если не ошибаюсь, – сказал Мушкетер, – согласно вашей теории, все мы идиоты.

– Филипп – истинный идиот. В медицинском смысле этого слова. Родителям он оказался не нужен, в приюте его все шпыняли… Ему повезло, что он попал к Пьеру. А вот, кстати, и Пьер.

Из дома вышел человек, одетый в синюю, запачканную красками блузу. На взгляд Жерома, он походил не на художника, а на маляра, которого оторвали от покраски забора.

– Учитель! – закричал он на весь двор. – Мари! Мари! К нам приехал месье Гурджиев!

– Экзальтированный идиот, – вполголоса сказал старик. – Впрочем, жена его очень мила.

Он открыл дверь и выбрался из машины. Двигался он ловко и плавно, как вышедший на прогулку кот. Жером давно подозревал, что весь спектакль с больными ногами был разыгран лишь для пущего драматического эффекта.

– Какая приятная неожиданность! – художник терзал в руках полотенце, яростно оттирая краску с ладоней. – Месье Гурджиев! Дорогой учитель! Как вы себя чувствуете?

– Превосходно! – Гурджиев приобнял его за плечи. – Вот этот молодой человек меня вылечил. Познакомьтесь, Пьер, этого господина зовут Жером, он археолог из Сорбонны. Не обращайте внимания на его костюм, он был вынужден скрываться от ревнивого мужа, вооруженного пистолетом. Может быть, у вас найдется что-нибудь поприличнее этих обносок? Я хочу показать Жерому мою школу танцев.

Пьер и Жером обменялись рукопожатиями.

– Мерзкие это типы – ревнивые мужья! – подмигнул Жерому художник. – Не беспокойтесь, я найду вам хороший костюм. Итак, месье Гурджиев, могу ли я надеяться, что вы возобновите наши занятия? Скажу честно, мне их очень не хватало. Да и писать стало трудновато. Как будто исчезло что-то неуловимое, какое-то волшебство!

– Оно вернулось, – оборвал его излияния старик. – Приготовьте танцевальный зал, да позвоните в Париж Фредерику и Изабель, пусть приезжают сегодня же!

– Отлично, месье Гурджиев! – Пьер сиял, как начищенный медный таз. – Я немедленно все сделаю. Мари! Ну где же ты? Мари!

Появилась и Мари – прелестная блондинка с голубыми глазами и по-деревенски румяными щечками. Увидев Гурджиева, она взвизгнула и бросилась к нему на шею.

– Ну-ну, девочка, – ласково сказал старик, поглаживая ее по спине. – Я тоже рад тебя видеть. Надеюсь, ты приготовишь сегодня на ужин мою любимую баранину с травами?

– Не сомневайтесь, Учитель! Только, может быть, вы перед этим нам сыграете?

– Проказница! – Гурджиев звонко шлепнул ее по попке. – Тебе бы все плясать! Ладно, шалунья, для тебя я сыграю. Но сначала приведи в порядок зал, ты же знаешь, я не терплю пыли!

2

– Теперь ты видел, что такое священный танец, – сказал Гурджиев. Пьер и Мари, совершенно обессиленные, лежали в плетеных креслах, похожие на брошенных в корзину марионеток. – Он может быть очень веселым, а может походить на битву. Может наполнять тебя дикой энергией, а может отнимать все, что у тебя есть – вот как сейчас.

– Зачем? – спросил Жером. – Если танцевать только для того, чтобы так вымотаться, лучше пойти и порубить дрова – пользы больше.

Гурджиев фыркнул.

– Они счастливы сейчас. Они только что общались с Богом.

– Предположим, я не хочу общаться с Богом. Зачем мне тогда священный танец?

Старик пощипал усы.

– Ты хочешь получить ответы на свои вопросы?

– Разумеется.

– Поэтому ты задаешь их мне. Тебя так учили – если надо что-то узнать, ты ищешь человека, который обладает этими знаниями, и выспрашиваешь у него все, что тебе нужно. Ты к этому привык.

– Разве это неправильно?

– Что значит «правильно» или «неправильно»? Помнишь, о чем я тебе говорил? Ты спишь! И все люди в мире спят! «Правильно» и «неправильно» – это категории, существующие внутри сна. Вот они, – Гурджиев кивнул на распластанных в креслах Пьера и Мари, – только что просыпались. Теперь они снова заснут, но воспоминания о реальности будут посещать их еще долго. Помнишь, что Пьер говорил о волшебстве?

Жером нетерпеливо кивнул.

– К чему вы все это мне рассказываете?

– К тому, что вырвавшись из сна, ты можешь получить ответы на все свои вопросы. Тебе нужно только сконцентрироваться, чтобы не забыть, что ты хочешь узнать.

– Вы за этим сюда меня притащили?

– А зачем же еще? Ну что, ты готов?

– Не проще было воспользоваться обычным путем?

– Ты бы не поверил.

– Я и в башни Сатаны не поверил.

– Знаю. Поэтому и хочу дать тебе урок танца. Последний раз спрашиваю: ты готов?

Жером вспомнил застывшие в трансе лица крутившихся на пятках хозяев дома и с трудом поборол желание сказать «нет».

– Готов. Что мне нужно делать?

– Иди сюда, – Гурджиев показал на начерченный на полу меловой круг. – Встань прямо, сдвинь носки, вытяни руки вверх. Закрой глаза. Прислушайся к себе. Когда начнет играть музыка, двигайся так, как велит тебе твое тело. Не открывай глаза, пока не увидишь яркий белый свет. Если я буду дотрагиваться до тебя, не пугайся – я лишь направляю твои движения. Когда вспыхнет свет, можешь задавать свои вопросы.

– И все? – недоверчиво спросил Жером. – А если света не будет?

– Если света не будет, значит, ты никудышный танцор и я в тебе ошибся, – отрезал старик. – Ну, начинай же!

Мушкетер пожал плечами и прошел на середину комнаты. Встал в круг, поднял руки к потолку и закрыл глаза.

Когда старик заиграл на своем дудуке, Жерому стало смешно. В самом деле, трудно представить себе более комичную ситуацию – он, опытный разведчик, танцует под дудку ловкого шарлатана, живущего за счет доверчивых дурачков, вроде Пьера и Мари… Он прислушался к себе – не желает ли тело пуститься в пляс. Тело не желало. Тело сотрясали приступы хохота. Жером с трудом удерживался от того, чтобы не засмеяться в голос. Неужели этот хитрый старик действительно думает, что сумеет облапошить его, профессионала, пришедшего в Иностранный отдел ГПУ еще в тридцать втором году? Его, вчерашнего выпускника медицинского института, брал на работу сам Менжинский – сотрудников в Иностранном отделе было мало, к каждому требовался индивидуальный подход. Вручая ему удостоверение сотрудника ГПУ, Менжинский сказал: вы должны быть готовы ко всему. Вы врач, но если понадобится нарушить клятву Гиппократа, вы должны быть готовы ее нарушить. Вы лечите людей, но если потребуется убить человека, вы должны сделать это, не задумываясь. Отныне вы не принадлежите себе – вы стали частью могучего организма, его глазами и ушами, а если придет нужда – станете его ядовитым когтем…

Кто-то сильно дернул его за локоть, и Жером почувствовал, что его повело влево. Конвульсии, сотрясавшие его тело, постепенно переходили в какие-то ритмические движения. Ноги сами собой выводили замысловатые кренделя. Дудук играл все громче, в ушах шумело так, как будто он пропустил хороший крюк в челюсть. Ужасно хотелось открыть глаза, но Жером хорошо помнил предостережение старика. «Интересно, как я выгляжу сейчас со стороны?» – подумал он, и согнулся пополам от нового приступа хохота.

Музыка накатывала на него ревущими валами, он боролся с ней, как пловец с бушующим морем, захлебывался ей, взмывал на вершину волны и падал в темные бездны. Где-то в вышине, в разрывах фиолетовых облаков, светили редкие звезды, он тянулся к ним, пытался достать их руками, но звезды были слишком высоко, и их хрустальный звон терялся в басовитом гудении беснующихся вод. Его крутило и бросало, как щепку в водовороте, в голове выл ветер и гремели грозовые раскаты, и исполинские молнии били из разорванных надвое небес в черное чрево моря.

«Я готов ко всему, — повторял Жером про себя, – это только музыка, проклятая музыка, когда она закончится, я сломаю чертов дудук об колено и выкину его к свиньям собачьим, это всего лишь звуки, я выдержу, я должен быть готов ко всему».

Но когда перед закрытыми глазами Жерома вспыхнул прожектор в миллион свечей, он все-таки закричал.

Он пришел в себя в одном из плетеных кресел. Тело болело так, как будто по нему час маршировала рота солдат, но голова была удивительно свежей. Жером огляделся – старик сидел в другом кресле, положив на колени шахматную доску и задумчиво переставлял фигуры. Ни Пьера, ни Мари в комнате не было.

– Теперь ты все знаешь, – сказал Гурджиев, не поднимая головы.

– Так это все правда? – спросил Жером и тут же устыдился своего вопроса. Он знал, что это было правдой. – Значит, Иванович…

– Да, – кивнул маг. – Если бы он проучился у меня подольше, то наверняка смог бы сам получить ответы на все свои вопросы. Для такого способного юноши это не составило бы большого труда. Но он учился недолго, да и я был тогда слишком молод, и не обладал такими знаниями, как сейчас. Поэтому ему поневоле приходится использовать таких, как ты.

– Но разве он мне поверит? Я хочу сказать, что я ведь только промежуточная инстанция, почтовый ящик. Я, конечно, сообщу все кому следует… но это настолько необычно, что до него может и не дойти.

– Понимаешь теперь, почему я не хотел рассказывать тебе о предметах? – прищурился Гурджиев. – Для спящего это звучит, как сказка. Твоя задача заключается в том, чтобы тебе поверили. Это будет непросто, но у тебя получится.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю. У тебя есть голова на плечах, хоть ты и идиот. Подумай.

Жером осторожно пошевелил плечами. Боль в мышцах потихоньку отступала.

– Если бы у меня был предмет, который можно было продемонстрировать… Думаю, это убедило бы даже самых больших скептиков.

– Тут я тебе ничем помочь не могу, – вздохнул старик. – У меня никогда не было ни одного предмета, хотя я знавал людей, которые…

Он оборвал фразу и странно поглядел на Мушкетера.

– Что? – насторожился тот. – Вы что-то придумали?

Гурджиев аккуратно поставил шахматную доску на пол и поднялся с кресла.

– Пойдем, прогуляемся. Мари готовит ужин, но печеная баранина должна как следует протомиться в печи, так что время у нас есть.

Жером последовал его примеру и едва не упал – ногу свело жестокой судорогой.

– Что ты скрипишь зубами, как старая дева, мечтающая о гусарском поручике? – прикрикнул Гурджиев. – В твоем возрасте я бы уже прыгал, как горный козел!

– Не сомневаюсь, – огрызнулся Мушкетер. – Что вы со мной сделали?

– Всего лишь обучил тебя паре трюков. Особенно хорошо ты выглядел, когда стоял на мостике и пытался дотронуться мыском ноги до собственного затылка. Хватит болтать, пойдем!

Жером, преодолевая боль в затекших ногах, поплелся за стариком. Они вышли на заднее крыльцо – отсюда открывался великолепный вид на залитые июньским солнцем поля и окруженное раскидистыми платанами озеро.

– Чудесное местечко, – заметил Гурджиев. – Но для Пьера оно стало настоящим проклятием. Так как художник он довольно средний, то последние десять лет рисует только здешние пейзажи. Никакого развития. Я пытался подтолкнуть его, но без толку. Проснуться-то он может, а вот использовать полученные знания – нет.

– Вы говорили, что предметы служат для управления сновидением, – сказал Жером. – Это значит, что в реальном мире – в том, что вы называете реальным миром – они бесполезны?

– Нет, не бесполезны. Более того – я подозреваю, что они и есть частицы реального мира во всеобщем сне человечества. Но истинного их предназначения нам, боюсь, узнать не дано.

– И даже вам?

– Даже мне. Видишь ли, за всю мою жизнь я никогда не испытывал соблазна получить предмет… наверное, если бы я захотел, то нашел бы его, но я не хотел. Когда мы с Хаусхоффером были в тибетской экспедиции, у него даже руки тряслись – так он желал заполучить свою серебряную змейку… Бедный идиот! Можно подумать, Змея сделала бы его счастливее… Однажды я встретил человека, которому действительно удалось найти предмет. И уверяю тебя, счастливым он от этого не стал.

– И кто же это был?

– Советский студент. Это было в Средней Азии, в тридцать четвертом году. Мы как раз поругались с Карлом, и я оставил его искать свою судьбу в тибетских ущельях. Советская граница была недалеко. Мне захотелось поглядеть на страну, в которой я когда-то родился, и я перешел ее.

– И пограничники, конечно, вас не заметили? – усмехнулся Жером.

– Конечно, нет. Послушай, дорогой, я перехожу границы с четырнадцати лет. Когда я был молод, я пешком исходил всю Азию от Китая до Аравии. Если нужно, я могу стать тенью самого себя. Короче говоря, я оказался в Советском Туркестане. Неподалеку работали археологи, и я прибился к их отряду. Среди них был один парень, который показался мне забавным. Он все хотел понять, что движет народами, когда они идут войной друг на друга, откуда берутся великие правители, почему одним дано повернуть колесо истории, а других это колесо безжалостно давит… И еще он писал стихи.

Гурджиев задумался, припоминая. Потом поднял палец и начал читать по-русски:

– Однажды я сидел у костра и разговаривал с землекопом из далекой горной деревушки. Он почти не знал русского, и мы беседовали на фарси. Мы говорили о поэзии. Даже неграмотные памирцы хорошо знают и любят стихи – Фирдоуси, Руми, Хайям… И тут этот парень подошел к нам, присел и стал цитировать «Шахнаме». На отличном персидском. Я удивился. Я знаю семь языков, но я много путешествовал, и к тому же я говорю на них с акцентом. А парень говорил так, будто родился в Тебризе.

– Сколько ему было лет?

– Лет двадцать, не больше. Я спросил его, откуда он знает фарси, а он засмеялся и ответил, что знает все языки в мире. Я, конечно, не поверил ему и заговорил с ним по-армянски. Он ответил – и опять очень чисто, без малейшего акцента. Так же хорошо он говорил на грузинском, на немецком и на пушту. Больше я не стал его проверять. Я пригляделся и увидел, что когда он говорит, то все время держит левую руку в кармане брюк. Тогда я перешел на русский и мы какое-то время болтали о разных пустяках. Потом я закурил трубку, а он достал папиросы. Чтобы зажечь папиросу, нужны обе руки, и он вытащил левую руку из кармана. В этот момент я неожиданно спросил его по-армянски «кто были твои родители?». Он посмотрел на меня недоуменно, и хотел снова сунуть руку в карман, но я удержал его. Я задавал ему один и тот же вопрос на разных языках, и только когда я перешел на немецкий, он кое-как меня понял. В общем, я его перехитрил. У него был секрет, и этот секрет помогал ему говорить на всех языках земли. В конце концов я уговорил его показать мне то, что он прятал в кармане брюк. Это оказалась фигурка попугая, сделанная из серебристого металла.

– Тоже предмет?

– Конечно. Попугай давал своему владельцу дар глоссолалии[16], только его надо было обязательно сжимать в руке или хотя бы дотрагиваться пальцами. У некоторых предметов есть такая особенность – у некоторых, но не у всех.

– А откуда он его взял?

– Нашел в одной из черных башен. Помнишь, я рассказывал тебе легенду о Башнях Сатаны?

Жером кивнул.

– Шутка в том, что это не совсем легенда. Одна из этих башен находится как раз в Туркестане, и моему студенту посчастливилось на нее наткнуться. Сначала он хотел отдать попугая начальнику экспедиции, но вовремя понял, что эта штука совсем не так проста, как кажется. Я не знаю, как он догадался о глоссолалии. Умный был парень, вот и додумался. Но дальше его ожидало жестокое разочарование. Он-то хотел использовать попугая для того, чтобы разгадывать тайны прошлого, читать древние тексты. А дар попугая относился только к живой речи! Мертвые языки, на которых никто не мог произнести ни слова, оставались для студента такой же загадкой, как и для всех прочих людей. Он ужасно переживал, поверь мне. Тогда-то и написал это стихотворение…

– А что с ним стало потом? – спросил Мушкетер.

– Не знаю, – Гурджиев метнул на него острый взгляд. – А почему ты спрашиваешь?

– Если бы удалось его найти… и если предмет все еще у него… это стало бы убедительным доказательством существования других предметов.

– А ты сообразительный идиот, парень, – одобрительно сказал старик. – Что ж, вот тебе и ответ.

– Вы случайно не помните, как его звали?

– Случайно помню. Его звали Лев Гумилев. Он был сыном поэта Николая Гумилева, которого большевики расстреляли в восемнадцатом году в Петрограде.

Некоторое время они шли молча. Жером подобрал где-то палку и со свистом срубал желтые головы подсолнухам. Не дойдя до озера, старик вдруг решительно повернул обратно к дому, как будто вспомнил о каком-то важном деле. Жером, попрощавшись с надеждой искупаться, неохотно последовал за ним.

Над трубой «Платана» поднимался голубоватый дымок. Запах запеченной с травами баранины щекотал ноздри. Только сейчас Жером почувствовал, как бешено проголодался – за весь этот длинный, наполненный событиями и открытиями день он съел только круассан с джемом, и было это в восемь часов утра.

– Уже вернулись? – весело закричал Пьер, накрывавший на стол в увитой плющом и цветами беседке. – А мясо еще не готово! Впрочем, это даже хорошо – выпьем пока по рюмочке красного!

– Надеюсь, арманьяк у тебя тоже остался, – проворчал Гурджиев. – Или ты уже забыл мои вкусы?

– Разумеется, остался! – Пьер жестом фокусника извлек откуда-то пузатую бутылку. – Урожай двадцать восьмого года, господин Учитель! Ваш любимый!

Он осторожно налил арманьяк в толстостенный бокал и торжественно протянул Гурджиеву.

– Ну, а мы с вами, Жером, продегустируем «Шато дю Рон» тридцать четвертого, если вы, конечно, не против.

– Отличный выбор, – улыбнулся Мушкетер.

– За нашего Великого Учителя! – провозгласил Пьер, поднимая бокал. Гурджиев довольно фыркнул.

– Кстати, как вам понравился первый урок танцев? – спросил художник Жерома, когда они отпили по глотку вина. – Не правда ли, это нечто потрясающее?

Жером не успел ответить. За воротами послышался шум автомобильных моторов, громко заквакал клаксон.

– Филипп! – крикнул Пьер. – Открой, у нас гости!

Горбун, неловко переваливаясь, побежал через двор.

– Кто бы это мог быть? – размышлял вслух художник. – Неужели Фредерик так быстро разобрался со своими делами?

Филипп распахнул створки ворот. Мимо него, один за одним, медленно проехали три черных автомобиля, и во дворе сразу же стало тесно.

У Жерома засосало под ложечкой. У всех трех машин были номера IV отдела Службы безопасности.

Из двух автомобилей, как черный горох, посыпались здоровенные парни в фуражках со скрещенными молниями и повязками с буквами SD на левом рукаве. Они выстроились в два ряда, прикрывая с боков центральную машину, окна которой были закрыты темными шторками.

Шофер центральной машины подскочил к задней левой дверце и услужливо распахнул ее. На усыпанный опилками двор ступил высокий, атлетически сложенный господин с усталым и надменным лицом. Вслед за ним появилась изящная дама, одетая в элегантный брючный костюм бежевого цвета. Дама была удивительно красива, но Жером смотрел не на нее, а на высокого господина. Эти серые внимательные глаза, этот высокий лоб интеллектуала, эти коротко постриженные темные волосы были хорошо ему знакомы.

В двадцати шагах от Жерома стоял штандартенфюрер СС Гельмут Кнохен.