Благословите уходящих

Сто имен Хлад

Вьюги стонут, зовут, кто же выстоит, выдержит стужу?

В прорубь надо да в омут, но — сам, а не руки сложа.

Пар валит изо рта… Эх, душа моя рвется наружу!

Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа.

Я дышал синевой.

В. Высоцкий.

Костер весело трещал ветками посреди монастырского двора. Языки пламени выхватывали из темноты иссеченные шрамами лица и гуляющие по кругу фляги. Изредка красным отсветом вспыхивали Аквилы, зажатые в зубах сушеных крыс, прицепленных к поясам бойцов. Среди серых бандан рядовых и сбитых на затылок беретов офицеров сразу бросалась в глаза тонзура сидящего вместе с бойцами монашка.

— …Ты мля еще Хлад трахнуть предложи… — от грубых слов сержанта молодого монаха передернуло. Но в памяти всплыло воспоминание, и он рискнул спросить.

— А что это за Хлад? — Спросил инок. — Отец Микн тоже несколько раз ее упоминал.

— Хлад — это давняя история, — помолчав, ответил боец. — Мы тогда еще на Витрагле в автономке были. И прибилась к нам девчонка лет четырнадцати. Молчала всегда, и от одного взгляда жуть пробирала …

— И это мешало? — После разухабистых рассказов бойцов монах явно не ожидал, что их может остановить такая мелочь.

— Знаешь, у нее договор с Герцогом был, — сидящий рядом офицер грустно хмыкнул, пристально вглядываясь в огонь..

— За десять убитых в бою одного пленного она получала живым… Мля, я не помню, чтобы у нее за день хоть одного пленного не было!

— И что же она с ними делала?

— Ничего хорошего, — прожженный ветеран многих компаний скривился. — Глянет в глаза, тот с ног валится, а она подойдет, и давай резать. Отрежет кусок, прижжет рану, какое-то имя прошепчет и дальше. Минут за двадцать от рук и ног только кости оставались … Ни разу не добила. И, главное, спокойно все — ты мясо жареное режешь, и то больше эмоций проявляешь.

— Не может так человек, — монашек побелел, видимо, явственно представив все еще живое тело с торчащими из туловища костями вместо рук и ног.

— Человеком Хлад только родилась. А что ее такой сделало, никто не знает. Одна в этой ее привычке польза была: если пленных несколько, одного отдашь — остальные шелковыми становятся.

— И как вы ее приняли-то такую?

— Знаешь, ела она за одну себя, а дралась за взвод. И своих никогда не трогала. Не тот расклад был, чтоб от такого, хоть и жутковатого подарка судьбы отказываться …

— А потом она куда делась? Инквизиция забрала?

— Погибла. Когда воздушную базу брали перед высадкой наших … Одну группу стаббером прижали, ну она там была и в рост встала. Парни дернулись было перехватить, а их словно приморозило …

Витрагл.

Два часа до высадки сил Имперской Гвардии.

… Над вжавшимися в землю людьми прошла еще одна очередь, и перед глазами как всегда отрешенной Хлад встала странная картина. Застрявшие автобусы с девочками десяти-четырнадцати лет, и выруливающие к ним грузовики, забитые людьми в грязной одежде и уродливыми похабными татуировками на лицах.

— Хлад! — Лейтенант опять зашипел сзади. — Ты самая быстрая. Сейчас на счет три пойдут двое, дальше ты …

Души, кружившиеся вокруг, ускорили вращение, и Хлад, не слушая приказ дальше, встала в полный рост.

В нее немедленно ударила очередь, отклоненная душами-спутницами. Не зря она кормила их кусочками тел и душ пленных врагов.

— Катрин, — прозвучало в ушах, а перед глазами встала очередная картина.

…Залитые кровью ноги захлестнула веревочная петля. Грузовик изверг облако выхлопных газов, и под гогот культистов девчонка в изорванных остатках приютской формы понеслась по камням…

— Катрин, — послушно прошептали губы, и одна из душ, сорвавшись со своей орбиты, метнулась к огневой точке. Звонкий девичий смех разнесся над расчищенной полосой. Хаосит бросил рукояти стаббера и, свернувшись в клубок, заорал выдирая себе глаза.

Взгляд упал на лазган. Само собой пришло понимание, что оружие ей уже не нужно. И вторя веселому смеху освободившейся души, хрипло и жутко расхохоталась еще живая.

Шаг. Скользнул по плечу ремень, и упал в траву лазган.

Шаг. Легонько стукнув батареями, коснулась земли разгрузка.

Еще шаг. Щелкнула пряжка ремня, и полоса кожи с пистолетами и ножом полетела вниз. Словно своими глазами она увидела, как второй номер, отпихнув мертвое тело, приник к стабберу. Трассеры снова прочертили прямую к щуплой фигурке посреди расчищенной полосы. Амбразура с извергающим огонь стволом словно приблизилась, и Хлад разглядела заросшее густой слипшейся шерстью лицо стрелка. Девушка пристально взглянула ему в глаза и у хаосита отнялись руки, а перехваченное горло издало странный хрип.

— Ника, — кол до самой земли покрыт густым слоем крови, а сверху в судороге изогнулась все еще живая девчушка лет одиннадцати. И снова звонкий смех понесся над землей и смешался с животным воем умирающего хаосита.

Вихрь душ расширился, и девушка увидела все так, словно смотрела сверху на макет местности. Перегруппировывалось полсотни хаоситов с этой стороны периметра. Около сотни быстро двигалось от караульных помещений. Ноги по-прежнему спокойно несли Хлад к колючей проволоке заграждений, и она все еще не снимала невидимый пресс с гвардейцев застывших на исходной позиции.

Рядом с огневой стаббера возникли три тени, но неприцельные импульсы лазганов прошли далеко в стороне.

— Мирка, — раскаленное железо впивается в спину, и девчушка со стоном поднимается на ноги. Мерзкой полосой на вкопанном в землю столбе видны уже два кольца кишок. — В этот раз смеха не было, только захрипели хаоситы, пытаясь протолкнуть сквозь окаменевшие горла воздух. Темноту прорезали трассеры и лазганные импульсы культистов. Души-спутницы отсекали смертельные подарки от своей носительницы. Одно за другим всплывали в голове имена и неслись с звонким смехом души. Два десятка хаоситов охранения в считанные секунды умерли, скорчившись на дне своих окопов от невыносимой боли. Они привыкли нести боль другим — сегодня жертвы рассчитались с лихвой.

Хлад преодолела уже половину расчищенной полосы, когда первые из хаоситского резерва выскочили к заграждению. Души-спутницы метались, закрывая носителя от пуль и импульсов. Шаг за шагом приближалась Хлад к врагу. Срывались и срывались с губ девушки имена, отправляя невидимую смерть врагу и истончая защиту. Но все больше стрелков выходило к заграждению. Вот сквозь ослабевшую вьюгу душ прошел первый импульс лазгана, пока еще мимо, но кто-то невидимый подсказал, что скоро спутницы уже не прикроют, и тогда девушка разом выпустила почти все оставшиеся. Полторы сотни культистов накрыло волной девичьих душ, и каждая щедро делилась своей смертью с выбранной целью…

Здоровяк в грязной кожаной безрукавке, на спине которой сквозь грязь еще можно различить синюю перевернутую аквилу, вертится по земле, словно пытаясь вывернуться из-под колес невидимого грузовика … Щуплый жилистый культист, он всегда говорил, что его возбуждает запах горелого мяса, уперся в колючую проволоку заграждения и все пытается выползти из костра, существующего только для него одного … Еще один сумел сорвать с пояса гранату, но каждый раз невидимая рука отдергивает его пальцы от чеки …Воет, запрокинув голову, невзрачный культист с татуировкой на щеке… Скребет землю ногтями, словно пытаясь зарыться, рядом с ним тощий офицер с узким аристократическим лицом… Хаоситы корчатся на земле, и летают над ними души жертв, а тощей девчонке с ледяными глазами осталось несколько шагов до заграждения…

Вокруг Хлад крутилось теперь всего с два десятка душ. Старый надежный защитный барьер исчез, но теперь ее прикрывал ужас, исходящий от полутора сотен культистов, которых ее воля и верные души подруг бросили на другую сторону боли. Все новые и новые картины смерти возникали перед внутренним взором, и таяла корка льда, сковавшая душу. Удар телекинеза вырвал колья заграждения из земли и разорвал колючую проволоку. Что-то в глубине разума рвалось добить мучимых смертельным наваждением врагов, но Хлад равнодушно прошла мимо. Уже войдя на территорию базы, она сняла невидимые путы с гвардейцев. Перед девушкой простилалась взлетная полоса, и на другом ее конце за тонкими стенами ангаров техники спешно готовили самолеты к вылету.

— Мор, Кин, Кросса… — имена, как и прежде, легко срывались с губ, и души бывших подруг срывались в последний полет, оставляя короткие картины своей мученической смерти. Внутренний взор исправно показывал, как один за другим замирают техники и пилоты, скорчившись от непереносимой боли. Как угасают их грязные проданные хаосу души, искореженные похотью и страшными чужими смертями. Но все новые и новые лезли к технике, и все летели души девушек смертельными самонаводящимися импульсами, чтобы взять с собой в свет императора несколько чужих жизней. Неясно, сколько длилось это невидимое противостояние. Может, час, а может, минуту, а может, и считанные секунды, но в какой-то момент очередное имя не пришло, и Хлад удивленно огляделась. От привычной уже свиты осталась только одна душа, и ее имя почему-то никак не приходило. Внутренний взор погас, и теперь Хлад видела только обычным зрением. Девушку шатало, как после многокилометрового перехода, глаза застилала кровавая муть. Перед ней все стояли картины смерти тех, чьи души составляли ее свиту все это время. И тут из-за ангара раздался взрыв, и над полосой возник поисковый прожектор ‘Cтервятника’. Хаосит не рискнул выбираться сквозь ворота. Он пробил стену ангара и вылетел с дальней стороны.

— Никто не должен уйти, — кто это сказал? Когда? Помутневшее сознание не могло вспомнить, но трезвый расчет подсказал решение, и перед взором хаосита, словно вызов на поединок, возникло изображение взлетной полосы и фигурки на ней. Кто знает, что перемкнуло в мозгах пилота, но вызов он принял.

Набирая скорость, грозная махина с ревом понеслась на хрупкую фигурку. Можно было представить, как откидывая защитный колпачок, нащупывает спуск стрелок. А имя последней души все никак не приходило…

Мордийцы и мобилизованные мужчины копали, не разгибаясь. Всего в пяти километрах вступил в бой сто шестьдесят пятый сиринский, покупая челнокам время на вывоз тех, кого еще можно спасти, а здесь остатки гвардии и сил самообороны готовились дорого продать свои жизни. В бывшем грузовом терминале разместилась временная комендатура. У вокса, уронив голову на стол, сидел грузный мужчина. Его плечи легонько подрагивали.

— Префект Петроний… — комиссар мордийцев аккуратно тронул его за плечо. Мужчина поднял голову и покрасневшими глазами уставился на комиссара.

— Выделенный мне транспорт может взять еще пять сотен беженцев. Проследите, пожалуйста, чтобы при посадке не было эксцессов, — голос ответственного за эвакуацию приютов был тверд.

— У меня приказ эвакуировать всех, — комиссар подчеркнул это слово. — представителей администрации.

— Императору не нужны плохие администраторы, у него их и так хватает, — горько усмехнулся Петроний. — А я не вывел и половины, — прошептал он и, встав из-за стола, слепо пошел к двери. Толстая папка, раскрывшись, упала, и бумаги разлетелись по полу. На одном из листов сверху было написано ‘пятый женский приют’. Взгляд Хлад словно сам по себе остановился на сорок первой строчке. ‘Ижинская Мария’.

— Мария, — прошептала Хлад, глядя в огненный глаз ‘Стервятника’. Имя словно приласкало последнюю душу, оставшуюся у нее, и та прильнула к девушке. За огненным кругом прожектора палец пилота вдавил гашетку — затворы автопушек двинулись назад, сжимая боевые пружины…

— Мария, — повторила та, которую ‘лесные крысы’ назвали Хлад. И душа, легонько задев сердце, оторвалась и полетела к железному дракону, словно застывшему в небе. Не было ужаса, не было мук. Только тихий женский голос шепнул пилоту ’Спи’, и что-то невидимое ласково тронуло веки. Эта ласка словно вернула человека в детство, где не было боли и предательства. Где не орали умирающие и не корчились под пыткой случайно подвернувшиеся люди. Где была только любовь матери и ласковое солнце над мирной планетой. Руки безвольно отпустили штурвал, и железная птица, чуть вильнув, врезалась в пустую казарму…

— А дальше-то что было?

— Да ничего, собственно, когда нас отпустило, она уже за колючкой была, а потом уж не знаю как, но вражью леталку сбила. Когда мы к ней подбежали, она на полосу свалилась … Живые так не падают… И вокруг нее метров на пять рокирит изморозью покрылся.

— Святая… — прошептал инок, потрясенный рассказом.

— Это уж тебе виднее, — усмехнулся сержант. — Ты здесь по этой части спец. Но знаешь, может, оно и к лучшему, что она там погибла… Для неё уж точно лучше…