Битва во времени

34. Лабиринты тайн

…И действительно: тогда, год назад, обстановка и на всём пути следования в заваренном вагоне, и в самом Тисаюме, куда прибыли на третий день, была спокойной — возможно, странно спокойной для таких событий. Будто все эмоции и шок успели перегореть в обществе за три дня их пути, разрядиться без остатка — не говоря уж, что вовсе не было особых эксцессов. И те пулемёты — полицейские на месте приняли у них равнодушно, по-деловому, лишь взяв ещё какую-то подписку… И — всё время, оставшееся до начала конкурсного отбора, которое Джантар так и провёл в Тисаюме вместе с остальными (ведь там и должен был состоять под особым надзором полиции — и там же, как было согласовано по каким-то, неясно даже, официальным или тайным каналам, пройти первый этап отбора, не возвращаясь за этим в Кераф) — впечатление было, будто ничего особенного не случилось. И даже не то, что сами никак не ощущали этого надзора, продолжая свободно ходить по городу, купаться в море, заниматься своими делами (в основном готовясь к отбору, но и участвуя в астрономических наблюдениях Герма, и встречаясь по очереди у каждого дома, всё более знакомясь с интересами, научными увлечениями друг друга) — просто в обществе не было чувства, что случилось нечто, открыта великая тайна…

…Хотя происшедшее и не было забыто сразу, на следующий день — о нём знали, но как бы старались не вспоминать, в разговорах людей эта тема почти не звучала. Будто абсолютное большинство почти сразу потеряло интерес к тому, чем на самом деле оказалось внутреннее плато Западного континента, кем населено, почему туда невозможно переселить большие массы людей (тех, что ещё недавно полагали себя единственно достойными носить имя человечества Фархелема), и даже как-то открыто изучать эту часть планеты и её обитателей. Как, впрочем, нельзя было изучать их и тайно: разумных, что не желали иметь никаких отношений с теми, кто так отличались от них самих… Нельзя было — и против их воли, как диких животных… Вот и старались почти не говорить, будто общество испытывало подавленный шок, неосознанную горечь: как глупо вообще всё получилось, как жестоко обмануты тысячелетние надежды тех, кто всё ещё по привычке называли себя просто «человечество Фархелема»! Увы, откровения, прорыва за некую грань не получалось — и хотя целый новый мир, казалось, был рядом, но какой… Мир, что не желал открыться навстречу, а наглухо отгораживался; мир, любые гипотезы о котором всё равно не было способа проверить — и от всех мыслей о нём «здешнее» общество тоже лишь стремилось уйти в глухую оборону. Нелепые традиционные предубеждения обеих сторон — отравили то, чего, казалось бы, не могли не желать и не ожидать с глубоким трепетом оба сообщества… Хотя каймирцы и тут были свободнее остальных, в их словах об Иораре всё же чувствовалось стремление узнать, понять, осмыслить — но и они мало говорили об этом… И к такой тайне были вольно или невольно причастны они, девять подростков — совершивших то, о чём нельзя было сказать вслух, открывших своему человечеству такое, к чему непонятно, как относиться… И пусть это сняло в обществе какую-то долю напряжённости, погасило немало бесплодных и уже рискованных поисков — но и только… Не были решены проблемы перенаселения, ресурсов, не стало понятнее, как быть со слабыми учениками в школах, множеством малообразованных и не приспособленных к современной технике взрослых; ощутимо не улучшились отношения Лоруаны (и, похоже, остальных стран их человечества) с Чхаино-Тмефанхией; продолжали распространяться слухи о генетических экспериментах, далёкой от всех мировых традиций «неестественной среде обитания человека», виновности в чём-то богатых стран перед бедными, о «простом человеке» и «нормальном ребёнке» — но хоть уже на фоне отказа от жёсткой унификации образования, что тоже было немало, и в чём была личная, но тайная заслуга именно их, девятерых. Заслуга, плодами которой уже явно, открыто, предстояло воспользоваться и самим…

…Впрочем, когда начался отбор (и им вместе с другими соискателями пришлось собраться в школе на старой окраине) — процедура неприятно удивила Джантара. После стольких громких слов и таких надежд — вдруг оказалось: на деле… весь первый этап состоял из экзаменов по тем же школьным предметам! Которым ещё предшествовал медосмотр, а завершалось всё собеседованием — уже лишь для тех, кто, успешно пройдя медосмотр, были по его итогам допущены к экзаменам, и ни на одном не получили нуля баллов. Получивший же «нуль» (хотя бы и по предмету, которым специально не интересовался, будучи одарённым в иной области) — лишался и права сказать на собеседовании что-то в своё оправдание… И Джантар видел: в каком шоке уходили с экзаменов претенденты на художественную или музыкальную одарённость, получившие «нуль» по математике, или наоборот — потенциальные математики, сорвавшиеся на истории и биологии… Но что мог сказать или сделать сам — связанный такой тайной? Ему (и всем девятерым) оставалось, скрыв бессильный гнев и тревогу, принимать нелепые, навязанные взрослыми «правила игры», увы, порой слишком рискованной и для самих… Джантар и много времени спустя не мог без содрогания вспоминать: как ждал экзамена по музыке, к которому не был готов даже психологически, и, лишь чудом сумев припомнить что-то из теории данного предмета, спасся полученным одним баллом от полного краха (хотя потом, на экзамене по изобразительному искусству, его рисунок в традиционной древней «чертёжной» манере удивлённые экзаменаторы оценили в четыре балла, а по истории им пришлось расщедриться на целых шесть: древнюю историю Каймира он знал до тонкостей). Но целом осталось впечатление: над ним в который раз потешались недалёкие люди, чрезвычайно гордые своей взрослостью. Ведь и итоговое собеседование больше напоминало допрос по фактам биографии; и там при всякой попытке высказать серьёзные идеи члены экзаменационной комиссии мрачнели и пытались перевести разговор на чужие, незнакомые Джантару темы: спорт, развлечения, «группировки» в школе и во дворе, семейные и бытовые проблемы невразумительного свойства — и пропадало желание раскрываться перед ними, и даже казалось: если бы не их тайна, ещё неизвестно, что лучше — безрадостная, унизительная победа в игре по таким правилам — или достойное поражение? Но тайна была, и с этим приходилось считаться… А тем временем в большинстве помещений школы, на время отбора переоборудованных в спальни для приезжих соискателей — из первоначальных групп в 20 человек oстaвалoсь уже по 5–6, и в общую спальню для оставшихся решено было превратить спортзал…

…А наутро, когда были вывешены итоговые списки — Джантар увидел: имена их всех, девятерых, отделённые синей полосой от верхней части списка, и красной — от нижней. Ниже значились явные неудачники со средним баллом от 3 и менее, уже увезённые обратно родителями и начальством детдомов; выше — те, кто, успешно пройдя первый этап, отправлялись на второй «по регионам»; а они и ещё несколько соискателей попали в эту странную отдельную частть списка со средним баллом 3,1… И их (как тут же объяснили обеспокоенным родителям члены экзаменационной комиссии), ждал вовсе особый, отдельно от остальных, второй этап отбора — хорошо хоть, не где-то, а на Каймире же, в Риэланте, но и отправляли их туда одних, без родителей, которые до окончания экзаменов и ещё каких-то «прочих проверок» второго этапа к ним не допускались. Приходилось согласиться и с этим… Да это, кажется, и был тот самый отбор из соискателей «с нервно-психическими отклонениями», и в этом же ощущалось чьё-то тайное участие в их судьбе…

…И вот после целого дня ожидания в школьном спортзале, в сумерках, когда тревожно полыхал багровый закат, за ними наконец пришли взрослые в какой-то форме вместе с солдатами, как обыкновенный конвой — и долго вели по тёмной опустевшей школе, через школьный двор, пустынными вечерними переулками по эту, а затем и другую сторону рельсовой дороги, потом куда-то уже за город, в сторону заводских окраин — и наконец они оказались на бывшей погрузочной платформе, похожей на ту, в Арахаге, где их так же ждал вагон с решётками на окнах — но тут уже явно тюремный, специальный для перевозки арестантов. И тревожило больше всего то, что не казался пустым: в темноте из других купе (а их разместили в ближайшем к выходу) явно слышалось сонное дыхание, а по коридору ходили вооружённые солдаты, то и дело внимательно осматривая в свете фонарей каждое купе… В самом купе нельзя было даже ни лечь, ни встать — грубые деревянные нары трёх уровней начинались от самой входной решётки, заменявшей дверь, разделяя купе по высоте на три изолированных отсека, но их всех разместили почему-то внизу, по шестеро с каждой стороны на нижней полке, где можно было лишь сидеть (с ними ехали ещё трое незнакомых лоруанцев); и увы, Ратоне даже некуда было отодвинуться от остальных, так что Джантару, сидевшему рядом, пришлось снять рубашку — и так, полупригнувшись, касаясь головами низкой средней полки, они попробовали задремать… Но и тут не повезло: едва Джантар стал погружаться в сон, рядом раздался шум, лязг дверного запора, и солдаты, схватив тех троих незнакомых попутчиков, а также почему-то Ратону, стали заталкивать их по двое, в средний и верхний отсеки, не имевшие сообщения с нижним. И хотя, как потом оказалось, для Ратоны всё обошлось — Джантар не сомкнул глаз до самого Риэланта, тем более, после того, как Донот объяснил, что случилось. Оказывается, двое из тех троих (кстати, успевшие однажды подраться и во время первого этапа) вновь затеяли ссору и здесь, в тесноте, а Ратона и тот третий подвернулись солдатам под руку по ошибке… «И это особо одарённые, — с печальным вздохом добавил тогда Донот. — С кем же наравне нас числят…» Но Донот ещё смог ненадолго заснуть — а Джантар не спал, слыша всю дорогу, как среди ночи на разных маленьких станциях из других купе высаживали взрослых арестантов, и с тревогой думая: насколько же и Каймир в составе Лоруаны успел превратиться в отстойник, свалку падших душ, которым никто не собирался помочь стать лучше? И это вместе с ними везли подростков, да ещё признанных особо одарёнными!.. Но тайна, связывавшая их, и здесь не позволяла задать лишние вопросы…

…И в Риэланте их тоже не довезли до центрального вокзала — высадив где-то на самой окраине, едва ли не за городом, и разместив в странном помещении, более всего похожем на солдатскую казарму, куда затем целую неделю со всей Лоруаны прибывали всё новые группы подростков, чья одарённость сочеталась с психическими отклонениями. (Правда, кроме тех двоих, поссорившихся в вагоне, ни у кого «отклонений» заметно не было…)

В казарме, рассчитанной на 60 человек и постепенно заполнявшейся, стали формироваться как бы кружки по интересам: математиков, химиков, биологов… Но сами они — старались держаться своей отдельной группой; к тому же Джантар всё отчётливее сознавал: он не может столь уверенно определить сферу своих интересов. Это была не просто история, психология, правоведение — было что-то ещё, даже не поддающееся чёткому определению, высшее, всеобъемлющее, для чего и понятие «философия» казалось слишком узким. И здесь, уже в этом собрании одарённых — ему не внушала доверия игра философов в термины и определения, их какая-то сухая отстранённость от реальной жизни и проблем современного мира; неоправданно узки казались и интересы историков — тех, как правило, увлекал лишь один, порой весьма короткий, исторический период, либо собственная национальная древность, либо вовсе борьба некой отдельной категории людей за не такие уж бесспорные права; ну, а тех, кто определял бы себя как правоведа или психолога — не нашлось ни одного… Самих же их — вскоре стали называть «группой неопредёленной одарённости»: они вообще мало говорили с другими, боясь сказать лишнее и выдать тайну. Хотя возможно, в такой их характеристике скрывалось и нечто большее: широта интересов, устремлений, которым тесно в рамках определённой специальности…

…Наконец лишь 30 сахвея, на десятый день после их прибытия туда, было объявлено о начале второго этапа — состоящего снова из экзаменов, но уже не обязательных для всех, как на первом этапе, а по выбору, соответственно одарённости, кто на какую претендовал… И они, посовещавшись между собой, а потом с Гинд Янаром — самым молодым из членов отборочной комиссии, единственным каймирцем в ней, и кажется, вовсе единственным, кто внушал доверие — выбрали историю, биологию, и географию, удивив всех прочих, которым предстояло сдавать лишь один, редко кому — два экзамена. Но что делать: надо было держаться единой группой — из-за чего, например, Минакри не мог выбрать химию, Итагаро — математику или физику… А впрочем, всех (и Гинд Янара в том числе) удивляло: зачем пересдача уже сданных экзаменов, почему то же самое не определить по итогам первого этапа? Тем более, и здесь, на втором, вместо того, чтобы в свободном разговоре демонстрировать экзаменаторам знания и рассказывать об интересующих каждого проблемах, пришлось отвечать на случайные вопросы — и практически никто из избравших экзамены по естественнонаучным предметам не получил высоких баллов. Повезло, кажется, лишь Доноту: дважды попался один и тот же вопрос, связанный с делением их человечества на расы. Джантару же всё попадалась малознакомая экзотика: «освоение приполярных зон» и «особенности климата Экваториального континента» — по географии; опять-таки «животный мир Экваториального континента» и почему-то «содержание в искусственных условиях используемых человеком для практических нужд членистых организмов» — по биологии; а по истории — «войны за присоединение Дмугилии к Лоруанской империи в 7679–7713 годах» и «успехи внешней политики правительства Угалариу в обретении независимости государствами (да, снова!) Экваториального континента»… (И хотя цена этих «успехов» была общеизвестна: войны за спорные территории, когда-то нечётко разграниченные шемрунтскими и северными метрополиями, тянулись поныне — вопрос на экзаменационной карточке стоял всерьёз, надо было отвечать…) В общем, цель будто и была — не выяснить, кто чем увлекается, какими вопросами интересуется, где думает работать — а по возможности унизить каждого тем, что он не знает всего. И если избравшим предметы циклов прикладной техники или искусства было всё же проще: они, сдав экзамена раньше других, разъезжались по профильным школам — остальные с тревогой ждали, что решит отборочная комиссия при столь низком среднем балле. Впрочем, «нуля» здесь не получил никто: каждый в любом случае что-то знал по избранному предмету — но «единиц» и «двоек» было большинство, «четвёрка» единственная, у Донота, а «шестёрок» вовсе не было… А тут ещё комиссия целых три дня после окончания экзаменов не спешила оглашать результаты — и все 40 оставшихся соискателей, помня каждый свои оценки, взялись сами составлять неофициальную итоговую таблицу, из которой следовало: при отсеве всех «единиц» останется ровно половина, 20 человек. Это вызвало общее возмущение, Герм даже предложил было направить комиссии послание протеста — с упоминанием, что каждый собирался говорить об интересующих его, а не случайно кем-то подобранных вопросах, и указанием некоторых (конечно, не секретных) фактов биографий, чтобы у взрослых было верное представление, как и с кем они поступают; но не все поддержали эту идею, у кого-то возникла иная — просто всем объявить голодовку. И неизвестно, чем бы кончилось — если бы тут же в казарму не явился один из членов комиссии, объявивший: после ещё одного, повторного медосмотра всех распределят по школам и интернатам, никто не будет отсеян…

Но… Джантар, вспомнив одно из видений, бывших накануне в полусне, понял, что будет за «осмотр»! А он надеялся, что уж это — просто сон, реально так с особо одарёнными поступать не станут!.. Потому что видел он: как явно не более двадцати человек (то есть далеко не все из оставшихся) прямо там же в казарме снимали всю одежду; голыми следовали под конвоем солдат и санитаров по ночному двору в дальнюю пристройку; где все вместе, намылившись густой пеной, стояли под душем; а затем в другой, уже ярко освещённой комнате, какие-то люди (судя по одежде, врачи) внимательно осматривали их со всех сторон, задавая какие-то вопросы; и так и не дав одеться, запирали там на ключ… Но и то было не самым худшим: затем… кому-то ещё должны были дать якобы контрастное средство для просветной съёмки организма, что на самом деле окажется слабительным, а туалета в той дальней пристройке не будет! Да, забыли, на что способны взрослые… Джантар сразу поспешил поделиться этим с остальными (из них, девятерых — рассказывать всем был риск даже здесь, среди одарённых), и они полночи проговорили о том, можно ли всё же изменить судьбу, если знаешь заранее — но по крайней мере в тот раз изменить не удалось: вскоре их всех, и ещё четверых (трое и были теми попутчиками в вагоне) тихо, чтобы не разбудить остальных, подняли санитары — и, потребовав раздеться, повели, объясняя, что у всех тринадцати предположительно выявлены признаки заражения паразитическими червями. (И надо признать, никто даже не задал себе вопроса: где, какие анализы дали повод для подозрений — все думали лишь, как остаться вместе! Ведь и тут отбор делился на «мужской» и «женский», и Фиар приходилось, выдавая себя за мальчика, говорить о себе в мужском роде! Что, правда, непонятным образом — или снова не без содействия неких тайных сил — сошло незамеченным на первом осмотре, но никто не ждал второго…)

Впрочем, Джантару в видении открылись ещё не все подробности… Хотя им было сказано, что мыться будут в полумраке, неожиданно вспыхнул свет (хорошо хоть, не слишком яркий для Талира) — и двое из тех четверых с воплем заметались в поисках укрытия, хотя никто не нападал, а… уже потом другие двое бросились на тех, и ворвавшиеся санитары стали их разнимать; после чего всех и повели в ту соседнюю комнату, где тоже не обошлось лишь внешним осмотром. Хотя при внешнем — врачей, похоже, и теперь ничто не смутило, но после того, как тех четверых куда-то увели — им, оставшимся, вдруг стали предъявлять фотографии, сделанные наверняка в притоне наркоманов, изображавшие явные сцены безумия — при этом всё допытываясь, что кто думает и чувствует, глядя на такое, хотя что было чувствовать, кроме ужаса и отвращения?.. («Но вы сами считаетесь с психическими отклонениями, — ответил наконец кто-то из врачей на вопрос Герма. — Хотим знать, как будете реагировать…») А затем их действительно заперли в комнате по соседству — и там Фиар сняла небольшой след, должно быть, случайного касания чьей-то одежды к ещё мокрой коже Ратоны; и заставила самого санитара выпить «контрастное» слабительное, отчего он и бегал потом весь день в туалет (как и те четверо, но в отличие от них, хоть в одежде)… А тем временем остальные уже разъезжались по школам и интернатам, наконец прямо посреди двора вернули одежду и тем четверым, которых тут же куда-то повели под конвоем — а они всё оставались без одежды в запертой комнате, и уже Итагаро наконец предположил: о них просто забыли. Однако на стук в дверь сразу прибежал солдат и объяснил: никто о них не забыл, они составляют последнюю оставшуюся из сформированных групп — но поиск места для интерната требует времени, как и специальная обработка одежды для полной уверенности, что не останется «никаких следов паразитических червей», вот и придётся пока обойтись без неё. Солдату явно доставило удовольствие объявить им это… Но главное — они остались вместе, в одной группе, а произвол взрослых был не так уж удивителен… (Или это была… проверка на последствия шока от событий в Тисаюме — где они, по новой официальной легенде, якобы оставались все те дни; и где также столь многое было связано с внезапной ломкой привычного, навязанного с ранних лет самими же взрослыми, стыда…)

…И так, без одежды, их и увезли на следующее утро (пообещав лишь: и одежда, и постель Ратоны будут ждать их на месте прибытия) — и долго везли под конвоем в старом потрёпанном автобусе через весь Риэлант, а затем — горными серпантинами, где вскоре они вовсе потеряли чувство направления. Хотя в общем ехали как будто назад в сторону Тисаюма, но — всё через дикие места, где лес подступал прямо к дороге, и почти постоянно слышался стук и скрежет веток по крыше и даже окнам автобуса. И не раз и не два закрадывалась тревога: куда везут, почему такой дорогой, и без одежды, словно это было гарантией от возможного бегства?..

…Наконец автобус остановился недалеко от ограждённого глухой стеной участка террасы на горном склоне — куда от шоссе шла вверх едва заметная в лесной чаще тропинка. Она вела к массивным воротам в стене, к которой с внутренней стороны была пристроена проходная. За стеной оказалось двухэтажное здание — также пристроенное прямо к противооползневой стенке с дальней стороны не очень широкого асфальтированного двора, а по бокам — небольшая постройка прямо под огромным металлическим баком на ферме трёхэтажной высоты, и массивная бетонная опора непонятно из-под чего с оборванными прутьями арматуры. К стене изнутри двора было пристроено ещё помещение для охраны, а в углах — две сторожевые вышки той же высоты, что и бак… В здании — на втором этаже, куда их повели сразу, оказались общая спальня, учебный класс, и ещё какие-то пустые запертые комнаты; а на первом — комната учителей, библиотека, медпункт, кухня вместе со столовой, кладовая, и какие-то помещения, видеть которые и знать, что там находится, им не полагалось; да к тому же внизу — был ещё поддал с каким-то складом. А вот ванная и туалет оказались в постройке под баком — хотя вода подавалась не из него… Но всё это он узнал потом — сперва же на лестнице их (прямо как были, без одежды) встретил Гинд Янар, тут же объявив, что назначен директором интерната, где, кроме них, других учеников не будет, а с учителями их познакомят, и занятия начнутся — уже завтра, когда будет доставлена и одежда. Причину казуса с одеждой он не вполне понимал сам — хотя скрытый смысл наверняка был… Тем более — потом, прямо перед первым уроком, им вернули лишь плавки или набедренные повязки, объяснив, что рубашки будут выдавать лишь для выхода наружу (возможного, кстати, с разрешения взрослых и под охраной), а больше никакой одежды им здесь вовсе не полагается. Хотя это никого не смутило (но тоже неясно, что за смысл вложил кто-то из взрослых в такое распоряжение)… И что ещё странно: у всей охраны, большинства учителей, и даже вспомогательного персонала — Герм и Фиар почти сразу стали замечать странные патологии ауры, связанные с тазовой областью тела, органами выделения и размножения! Видно, таких подбирали специально — но об этом не рискнули заговорить даже с Гинд Янаром. Вдруг он сам не знал этого, и не должен был знать…

…Впрочем, первые дни — как казалось, были полны и новых надежд. И пусть несколько смущало, что остальные учителя, кроме Гинд Янара, оказались лоруанцами, и занятия велись большей частью на лоруанском языке, пока лишь по обычным школьным предметам; а самих учителей смущал вид и поведение учеников (хотя парты в классе оказались такой конструкции, что в них надо было входить боком, не то что всякий раз вставать, отвечая на вопрос учителя) — всё это будто перекрывалось мыслью: они признаны одарёнными, они — чья-то тайная надежда в самых верхах власти! Надежда кого-то, чьи интересы и цели уже, видимо, совпадали с их собственными — и кого не хотелось подвести…

…Нo — лишь первые дни… И со временем, увы, всё очевиднее становилось: сколь похоже на… обычную школу!.. Зубрёжка, мелочное оформление заданий — пожирали целые вечера, некогда было поговорить, подумать о чём-то; и даже книги для самостоятельного чтения порой брали в библиотеке, лишь заручившись письменным согласием самого Гинд Янара — но и то нужная литература не всегда была там в наличии, или не могла быть доставлена извне без решения ещё более высокого начальства. Вскоре недостаток новой, свежей информации стал ощущаться весьма остро — и это на фоне нагромождения искусственных, произвольно навязанных заданий… Практически ничего сверх общеизвестного не удавалось найти в библиотеке интерната об эволюции обезьяньих предков их человечества, истории расселения по планете народов и рас, слабо и туманно были отражены в имеющейся литературе развития и смена форм общества, особенности психологии людей разных эпох и народов: то, как им виделся смысл их существования, как объясняли происхождение неравенства и угнетения одних людей другими — а тут ещё Джантару, как будущему историку, пришлось готовить подробные доклады о тех же дмугильских войнах по единственно доступным источникам: учебникам, что кишели обилием подробностей, в мелькании которых терялась суть событий; Герму и Фиар — так и не выдали ни литературу по физиологии человека, ни даже анатомический атлас, зато, как будущим биологам, поручили наблюдение за пресноводными актиниями из горных ручьёв; а Итагаро, при всём его интересе к информационным технологиям — не допустили к компьютеру, заставив строить целую установку с проточной водой для содержания тех же актиний… Едва ли не скандал вызвали просьбы Итагаро, Донота и Талира выдать литературу по физике — она, оказывается, вовсе не была предусмотрена, ведь на втором этапе они физику не сдавал(и бесполезно было объяснять: сейчас их интересовали экстрасенсорные феномены, к «чистой» физике не относящиеся)… Похоже — и здесь никто, кроме Гинд Янара, не желал понимать, как можно интересоваться чем-то на стыках наук. Увы, подбор литературы для библиотеки интерната не во всём зависел от Гинд Янара — и сам он как директор явно не всегда понимал, какова его роль в этом качестве. По всему чувствовалось: реально руководят и принимают решения иные инстанции…

…Но непонятно осталось: где эти инстанции были — когда вскоре, на волне неких новых веяний, весь прежний педагогический персонал, кроме Гинд Янара, был вдруг смещён; языком преподавания — объявлен недостаточно знакомый даже большинству новых учителей уиртэклэдский; вспомогательному персоналу — пришлось своими силами переделывать интерьер учебного класса под старинную монастырскую школу (получилось, по общему мнению, больше всего похоже на каюту пиратского корабля), а в самой программе ведущее место заняло всё, связанное с «родным краем»: природа тайги и холодных морей, чужая «воинская слава» (история феодальных усобиц и крестьянских восстаний), чужая религия (изучавшаяся тогда ещё на обрядовом уровне, без углубления в доктрину), обычаи чужой старины, и чужая классическая литература — которая, не обладая нравственно-философской глубиной и вселенской широтой литературы Чхаино-Тмефанхии и Каймира, избрала основной темой те же войны и восстания против «угнетателей» (под кем понималась едва ли не вся остальная Лоруана и Шемрунт, (изображаемые безликой тупой всеподавляющей массой без человеческих черт). Увы, за свою историю, как-то чрезмерно полную национальных унижений и метаний между временными союзниками, уиртэклэдцы научились прежде всего тайком копить ненависть, уподобившись в этом дмугильцам — и хорошо хоть, скорее скрытую, подавленную, больше идейного плана, редко доходя до прямых столкновений… Но общая тревога и недоумение по поводу перемен достигла такого накала, что однажды Ратона (уже то и дело противопоставляемый остальным, хотя сам лишь в малой степени ощущал себя уиртэклэдцем) не выдержал и спросил прямо на уроке:

— … Почему мы должны изучать вашу историю и вашу литературу, в которой вы изображаете нас же как врагов и угнетателей? Разве у нас нет своей истории и своей литературы? Или мы здесь, на Каймире — не на своей земле? А если вы что-то и выстрадали в своей истории — почему надо сразу унижать этим достоинство других, навязывать это как каким-то дикарям?..

Взбешенный учитель едва не бросился на Ратону как дикое животное — но вовремя опомнившись, счёл за лучшее просто доложить о «неслыханной дерзости» учеников (и хорошо ещё, лишь Гинд Янару)… И всё равно чувство было: с этим срывом, возможно, случилось непоправимое… Трое суток прошли в тревожном ожидании, почему-то вообще безо всяких занятий, в напряжённых спорах и размышлениях, не доверить ли хоть теперь Гинд Янару какую-то часть их тайны — но и его в интернате не было, он где-то улаживал вопросы в связи с данным инцидентом, и лишь спустя эти трое суток вновь появился вместе с частью новых и частью прежних учителей, и начались занятия по прежней программе… Но вскоре в интернат явился чиновник с инспекцией (причём с ним почему-то следовало говорить только по-уиртэклэдски), подробно выспрашивал, где и кем смогут работать впоследствии выпускники, какими практическими вопросами заниматься — и, оставшись недовольным, заявил: «Нам нужны не кабинетные учёные, а практики». А потом ещё целой комиссией явились другие, устроили проверку уровня знаний, засыпав всех девятерых множеством вопросов повышенной трудности, будто мало было двух этапов отбора — и… пришли к выводу: вся их «одарённость в области описательных наук» (как официально именовалась) — сплошной обман, фикция, результат чьего-то недосмотра.! Хотя и тут — проверяли лишь память и эрудицию, а не самостоятельность мышления, не способность к постановке значимых для человечества проблем, поиску путей их решения — и, как ни пытались все они перевести разговор на интересы, увлечения каждого, на то, чем собирались заниматься — увы… «Слишком широкие» по мнению проверяющих, интересы Фиар, не ограниченные лишь медициной и биологией, и «космические» планы Герма, Донота, Лартаяу и Талира — вызвали лишь усмешки. (И пусть Талир не сделал ещё определённого выбора между физиологией, палеонтологией и археологией — по их мнению, всем этим наукам за пределами Фархелема делать было нечего…) Интерес же Джантара, Ратоны и Минакри к вопросам истории, развития общественной мысли, особенно идеологий и религии — их непонятно насторожил. Впрочем, интерес Итагаро к программированию и кибернетике они будто даже приветствовали — пока Итагаро не упомянул о моделировании работы человеческого мозга. Минакри же — пришлось едва ли не оправдываться, что как экзамен второго этапа не выбрал химию (и не могли намекнуть: просто должны были выбрать одни и те же экзамены!); а затем и Ратона, что-то сказав по проблеме дальнейшей эволюции человека как вида — показался им едва ли не сумасшедшим… А в целом — возник тупик в вопросе о характере одарённости всех девятерых, собранных, оказывается, неясно по какому признаку — и их судьбы, как и судьба интерната, повисли в неопределённости. За выбор из ограниченного числа школьных предметов, возможно, предстояло расплачиваться — и даже непонятно, как… Правда, Гинд Янар направил куда-то протест, ожидалась ещё комиссия — а пока вновь началась постепенная «уиртэклэдизация» программы. Занятия велись уже попеременно на трёх языках, преподавание истории — сводилось к значению тех или иных событий конкретно для Уиртэклэдии; изучение более древних периодов (когда Уиртэклэдии не было) вовсе исчезло из программы; дважды успели пройти занятия по разучиванию неких экзотических для Каймира обрядов (смысла никто не понял, а впечатление осталось странное); и наконец кем-то из членов прибывшей вскоре новой комиссии (едва ознакомившейся с положением дел в интернате) было сказано: «А что вы хотите? Вы находитесь на территории региона Уиртэклэдия, и мы возрождаем свою культуру — а ваша интересна только вам самим»… Будто речь шла — о сопоставлении народа древней культуры и дикого племени! Хотя фактически наоборот — 7841 год чхаино-каймирского летоисчисления как раз и отсчитывали от самых ранних известных в истории астрономических наблюдений, произведённых древними жрецами именно их культуры, а всей известной лоруано-уиртэклэдской истории с трудом хватало на две тысячи лет, причём собственно независимой уиртэклэдской — едва на четверть этого срока, и то — с перерывами… Но как бы ни было — и эта новая комиссия лишь констатировала тупик в вопросе, как и чему их учить, каков характер их одарённости. Историки глобального охвата Уиртэклэдии не требовались, знатоков уиртэклэдской истории и культуры из них подготовить не удавалось, равно как и просто биологов-практиков… И они — недавно официально признанные одарёнными, а неофициально — чьей-то тайной надеждой на весьма высоких уровнях, в случае закрытия интерната оказывались в положении, когда терять уже нечего… Ещё неделя прошла в тревожном ожидании, пока Гинд Янар не объявил, что принято решение готовить из них профессиональных экстрасенсов…

Настроение в интернате сразу изменилось. Тревога уступила место радостной напряжённости ожидания. Казалось — вот оно, дождались! И уже не бессмысленные рефераты о дмугильских войнах, не искусственно придуманная возня с актиниями, и вообще не узкая специализация, в рамки которой немыслимо втиснуть любую серьёзную проблему, а действительно прикосновение к великим тайнам, научное объяснение и дальнейшее развитие их способностей — наконец становится основным смыслом и содержанием их учёбы! Да, так казалось тогда, сразу…

И Джантар помнил — с каким нетерпением отсиживал он в тот день целых шесть «общеобразовательных» уроков, на которых учителя говорили что-то, словно сыплющееся сухим порошком сквозь сознание и потому не запоминающееся, с каким внутренним замиранием ждал седьмого урока, на котором новый учитель должен был поведать что-то совсем особенное, с каким воодушевлением и радостью приобщения к тайне слушал он тогда этого нового учителя на том самом первом занятии по новому предмету «основы эзотерики», как долго не мог уснуть, вновь и вновь с неослабевающей силой переживая услышанное — и какой был шок, когда назавтра же другой новый учитель истолковал всё то же самое совершенно иным образом!.. И оба — так проникновенно, убедительно говорили о добре, милосердии, любви ко всему живому, что буквально слёзы очищения готовы были выступить на глазах, душа рвалась ввысь, и казалось просто невозможным в чём-то усомниться, не поверить в искренность их слов — и никак не сходилось между собой то конкретное, что было сказано ими о мировых периодах, количестве у человека разных тонких тел и том, каким уровням Бытия каждое из них соответствует, ступенях восхождения или нисхождения по этим уровням, искуплении, воздаянии, путях к совершенству и святости. Первый продемонстрировал (назвав к тому же основой всякого осознанного оккультного воздействия) дыхательные упражнения, которые никто так и не сумел повторить — второй назавтра предостерёг вообще от каких бы то ни было дыхательных упражнений, но зато обусловил достижение высот оккультизма таким множеством пищевых, цветовых в одежде и прочих запретов, что оставалось удивляться: каким образом Доноту в его чёрной школьной форме (да ещё — впервые в жизни!) всё же удался пирокинез? Первый привёл в соответствие 8 энергоцентрам человеческого тела 8 планет системы Эяна, включив, правда, в их число сам Эян, но не включив Фархелем, да ещё назвав при этом противосердечный энергоцентр «центром зла», и пообещав в следующий раз показать, как его блокировать — второй же насчитал 12 энергоцентров, сопоставив их с месяцами года, причём йихтал — месяц рождения Ратоны — пришёлся как раз на «центр зла» по версии первого. Первый насчитал 30 кругов рая и всего 4 — ада, у второго же — получилось по 34 в обе стороны. Первый утверждал происхождение человека Фархелема (но не Иорары!) от людей каких-то иных миров — второй настаивал на его «сотворении» непосредственно из неживой материи, о происхождении же человека Иорары ничего не сказал и он. Первый счёл внетелесный опыт Ратоны прозрением в довольно высокие слои астрала — второй при упоминании об этом сразу заговорил о… чрезмерном самомнении и заносчивости неопытных людей, которым каждое низшее чудо уже представляется высоким посвящением!.. И если первого практически ни о чём, кроме того же внетелесного опыта Ратоны, не догадались переспросить — то уж второму в ответ на эти его слова о самомнении и заносчивости сразу стали высказывать всё, что вызывало недоумение. И он, явно растерявшись поначалу, вскоре перешёл к уверенной словесной контратаке — но, хотя немало говорил о гордыне начинающего ученика, незрелости его сознания, ступенях посвящения, необходимости доверия к чему-то высшему и кощунстве сомнений в чём-то — всё равно осталось непонятным, как согласовать построения обоих и между собой, и с объективной реальностью… Но увы — хотя обоих так о многом ещё хотелось переспросить, так многое выяснить — эти учителя в интернате больше не появились. Вместо них приходили другие — но тоже, как правило, всего на одно или два занятия — и чем дальше, тем больше росло недоумение, не рассеиваемое даже тем, что теперь и в библиотеку вдруг хлынул поток новой литературы, выдававшейся совершенно свободно, так что её едва успевали читать, да ещё Итагаро наконец получил доступ к компьютеру, и каждое утро приносил новые и новые распечатки прежде секретных священных текстов древних религий… И снова — по отдельности всё было очень убедительно, и сразу захватывало так, что хотелось без оглядки последовать всему прочитанному, отбросив сомнения — но всякий раз, стоило первому порыву остыть, тут же в свои права вступал здравый смысл с неизбежным: «А как же так?» — и некуда было деваться от ощущения какой-то несопоставимости, и даже — несоразмерности, несомасштабности…

Однако и пренебречь прочитанным было нельзя — хотя бы потому, что ни одно из учений не обещало ни лёгких и простых путей для отдельной человеческой души, ни стабильности самого Мироздания. Напротив, в каждом — предрекались вселенские катаклизмы, победа одних сил Космоса над другими, встречи миров, восхождение чистых душ на высшие планы Бытия и, соответственно, нисхождение нечистых в глубины ада — но всё это излагалось сложно и запутанно, и никак не удавалось понять, что конкретно следует делать человеку в преддверии каких именно перемен: то ли пытаться всё же уберечь от разрушения существующий мир, к которому человек только и приспособлен; то ли, наоборот, бросив все дела, смиренно ожидать коренной трансформации Мироздания; то ли вступить на путь личного самосовершенствования, поняв всё так, что Вселенная, материально оставшись той же, что была, должна трансформироваться лишь духовно, а некие высшие существа спасут тех, кто не смог спасти себя сам?.. Причём на любую из этих позиций там же находились и слова осуждения, и любая могла означать противопоставление себя чему-то высшему и святому — а это было уже слишком серьёзно, несмотря на то, что неясен сам масштаб грядущих трансформаций. Легко ли было сразу понять, как и к чему в изучаемых текстах отнестись — если прямо и без оговорок утверждалось, например, что судьба всего Мироздания с его миллиардами галактик могла напрямую зависеть от грехов конкретною фархелемского человечества; или — косвенно следовало, что вся полнота Создателя Вселенной могла заключаться в существе явно человеческого уровня, всесильном в масштабе целого Мироздания и одновременно почему-то бессильном в масштабе одной планеты, где он, Создатель, много раз воплощался в облике человека — и проходил человеческий жизненный путь, смиренно почитая родителей и учителей, терпя притеснения начальства, и оставляя разным народам очевидно несовместимые между собой учения, которые, всякий раз будучи роковом образом неверно поняты людьми, приводили к религиозным войнам — в чём, правда, и виноваты были люди, а не Создатель?.. Хотя и чётких доказательств какого-то высшего происхождения текстов coмнительной каноничности — не было, и снова некуда было деваться от вполне естественных сомнений, где был сам Всесильный и Всеведущий в моменты массовых мук и гибели людей за веру — но и подобные сомнения уже объявлялись страшным кощунством и неблагодарностью со всеми исходящими отсюда последствиями… Но особенно поразило Джантара учение тех самых элбинцев — по которому… некто, будто бы уже простив людям вce их прошлые и будущие грехи, затем снова должен явиться в их мир… судить за эти же грехи даже не только одно их человечество, а всю Вселенную! Правда — какую-то ненастоящую, похожую больше на представления о ней древних некаймирцев — но всё же сама сцена, где взбесившееся чудовище, представленное неким вершителем высшей мировой справедливости, швыряет в океан звёзды и молнии, сокрушая весь их мир, производило незабываемое ужасающе-отталкивающее впечатление… И так во многих учениях: предвещались мировые катастрофы — и тут же шли откровения о высших принципах Бытия, странным образом привязанные к битвам давно забытых царей, семейным ссорам, судебным разбирательствам, и ещё чьим-то монашеским скитаниям тех времён — где в образах людей всюду будто бы принимали участие всевозможные божества и сам Создатель, то карая людей за их прегрешения, то, наоборот, страдая от их же зла, однако в ответ лишь смиренно открывая людям Истину, и прощая им все грехи — но всякий раз открытая таким образом Истина оказывалась несовместима с её прежней версией, в последствиях чего были виноваты почему-то люди и только люди… Но что предлагалось самим людям — чтобы стать чище, добрее, совершеннее?

Всё те же странные запреты, утомительные ритуалы и упражнения по раскрытию экстрасенсорных способностей, как утверждали одни учителя — хотя не могли объяснить, каким образом у всех девяти учеников способности уже раскрыты сами собой, без запретов и упражнений?.. Или наоборот — никакой искусственной магии, духовность и только духовность, как утверждали другие — понимая, однако, «духовность» почему-то как благостное всепрощение, отказ от собственной воли, и покорное принятие воли учителя, якобы столь же покорно приемлющего ещё чью-то высшую волю?.. Или же — по версии третьих — надеяться сохранить свою волю, разум и достоинство вовсе было тщетно, и лучшим, на что человек мог рассчитывать — было откровенно грубое, подхалимское ликование у престолов владык неких иных миров уже после конца (в самом буквальном смысле) «века людей»; а то и вовсе — полное растворение «нечистой» личности в некой Абсолютно Чистой Первоматерии, что невозможно было представить без ужаса — ведь речь шла явно не о каком-то очищении, избавлении от грехов и потоков, а именно — уничтожении чего-то, гибели без возврата?.. Или просто следовало, смирившись с собственной порочностью, там не менее предаться всяческим лишениям, самоограничениям и самоистязаниям — никого ни от чего тогда всё равно не спасающим — к чему призывали четвёртые? (Да, именно так — вопрос, зачем лишать себя всех радостей жизни, казался этим учителем несущественным…) И дaжe ещё один — который как будто сперва делал упор на активную сознательную борьбу со злом — затем непонятным образом стал выводить из этого… ту же покорность и некритическое принятие чужой воли!.. И в любом случае — спасение почему-то не могло быть уделом всех, оно давалось немногим избранным, в глубине скрытых от посторонних глаз храмовых подземелий — и нигде не было ответа на вопросы: почему добро должно таиться от ищущих его? Где гарантия, что такой секретный наставник сам не окажется слугой зла? Как выбрать верный путь к спасению, если каждый учитель предостерегает от путей, проповедуемых другими? Почему они так уверены каждый в своей правоте, будто не замечая, что каждому же по вере кого-то из остальных уготованы муки ада за грех совращения учеников в ложную веру? Почему так назойливо, из учения в учение, повторяются тезисы о необходимости доверия, преданности, почтения к тем же учителям (да и не только) — при том, что доверять, не рассуждая, пришлось бы непонятно кому и чему, да ещё — в каких вопросах?.. А самим учителям как бы ничто реально угрожать и не могло — это ученикам ради собственного спасения следовало безоговорочно верить им…

И — ничего не удавалось хоть сколько-то вразумительно выяснить… Ни из чего нельзя было сделать вывод: действительно кому-то известно о грозящих реальному миру катастрофах, или это просто так излагаются древние традиционнее представления? А во многих учениях будто и вовсе стиралась грань между субъективной и объективной реальностью, буквальным и символическим, фактом и домыслом: за чисто мифологическую вину или просто неверие в тaкиe-то мифы — следовала вполне реальная кара; у известных исторических личностей и даже целых народов — объявлялись кaкиe-то сказочные предки; много говорилось о том, что люди вообще привычно неправильно или неполно представляют себе мир, что существует иная, высшая реальность — однако, согласно этой «высшей реальности», и сами катастрофы, и спасение ожидало лишь приверженцев таких-то вер, и впоследствии и рай, и ад были полны лишь ими, о судьбе же остальных ничего прямо не говорилось, будто их в реальном мире вовсе не было… И не было понятно — почему это вообще преподаётся в курсе «основы эзотерики», какое отношение имеет к профилю интерната? Ведь на конкретные вопросы — о том, как составить гороскоп, о «людях дальних миров» и их роли в истории Фархелема, о горных жрецах и их тайнах — следовали всё те же рассуждения о неподготовленных сознаниях, необходимости доверия, о том, что такое-то учение можно принимать лишь всё в целом, не выдёргивая понравившиеся цитаты — а однажды довелось услышать даже такое: каждое учение ценно само по себе, и не обязано соответствовать никакому другому учению. И тут не выдержал уже Лартаяу:

— … Нет, но поймите же и нас! Мы хотим постичь ту реальность, в которой мы живём, хотим знать, что может ожидать нас в ней! A вы только нагромождаете ужасы, которые невозможно совместить между собой — и говорите о неправильности всяких человеческих представлении вообще, о гордыне и самомнении начинающего ученика — хотя ученик хочет составить себе связную и целостную картину мира! И теперь что же оказывается — никакой объективной реальности вообще нет, и для людей разной веры мир как бы и устроен по-разному? Но ведь, если так — зачем, например, мне верить в такую реальность, где вы — учитель, а я — ученик? Почему я не могу придумать себе другую, где всё наоборот? И где — я знаю какую-то высшую реальность, а вы — нет?..

А учитель даже не понял, что Лартаяу лишь предлагал мысленный эксперимент — и, в приступе внезапной ярости окинув взглядов комнату, но будто не найдя в ней кого-то, опять-таки побежал докладывать Гинд Янару о «неслыханной дерзости» учеников — куда и девалась его собственная «высшая мудрость». В общем — снова как в тот раз…

…А Гинд Янар сам был в недоумении. Ведь этих учителей ему рекомендовали и в монашеских орденах с многовековой историей, и в недавно возникших, но тоже как будто достаточно авторитетных организациях релтигиозно-эзотерического толка — и именно как знатоков экстрасенсорики. Правда, на сами тайные горные обители Каймира, сколько он ни искал, ни одна из организации выхода не имела — но взамен они стали попросту присылать в интернат своих членов в качестве учителей — и вот каким ошеломляющим оказался результат… Хотя и сами эти вопросы до недавних пор не были предметом открытого обсуждения, каждый посвящённый был просто убеждён в истинности своей веры — но уж, если речь шла о реальном мире, а не отвлечённых мифологиях, у всех должно было прослеживаться и что-то общее, какие-то точки соприкосновения! Нo нет — раз за разом в интернат приходили те, кто лишь играли на потаённых человеческих чувствах, при этом каждый по-своему произвольно комбинируя стихии Мироздания, планеты, дни недели, энергоцентры человеческого тела, цвета спектра, ноты древних и современных звуковых рядов — и неспособны были ответить на конкретный вопрос: почему так, а не иначе? Приходили не исследователи, не специалисты — толкователи, для которых будто не существовало самого понятия научного факта. Вещать неподготовленной аудитории готовы были все — дать же объяснение чего-то конкретного не мог никто… При том, что — как всё более убеждался Гинд Янар — в общественном мнении экстрасенсорика во многом и отождествлялась с эзотерикой, а эзотерика — с конспирацией, ступенями посвящения, мистериями в подземельях храмов и монастырей, клятвами в верности чему-то, отречением от чего-то, суровыми испытаниями, а во многих случаях — и уходом из общества на долгие годы безо всякой гарантии возврата… И так ли удивительно было, что мало кто решался вступить на подобный путь, даже искушаемый знанием тайны — тем более, что о судьбах неудачников на этих путях вовсе не было известно?.. Но теперь, на волне сумбурного недовольства ходом развития цивилизации, именно сторонники таких путей всё более выходили из подполья, предлагая себя на роль какого-то нового жречества и идеологов — и создавая лишь тягостную путаницу в умах людей, выбираться из которой приходилось через столь же тягостные, буквально на грани кощунства, сомнения в неких высших истинах. И даже сам Гинд Янар — как однажды рискнул признаться Джантару — не избежал подобных душевных состояний. Ведь и там, снаружи, оказывается — всё больше людей предавались подобным поискам, в печати и на телевидении снова шли мрачные прогнозы судьбы их человечества, констатировалась нерешённость всё тех же проблем — словом, вновь как тогда, перед 7781 годом, что также не могло не беспокоить их всех. А они тут пока изучали что-то странное, страшное и непонятно как соотносящееся с реальностью… И вот наконец, решив после инцидента с вопросом Лартаяу сам поприсутствовать на очередном уроке «основ эзотерики» — и услышав немало всё тех же слов об ограниченности ума каждого, кто ищет ответов самостоятельно, не склоняясь перед авторитетом такого-то учения как высшей и конечной истины — не выдержал уже сам Гинд Янар:

— … Ограниченность ума, говорите? Но чем вы сами превосходите чью-то ограниченность? Где — то большее, чего достигли вы? А просто сыпать туманными угрозами — это, извините, ещё не мудрость! И вселять ужас в сознание детей, которые к своему возрасту уже видели и пережили больше, чем вы себе представляете, выдавать им какое-то чудовище за вершителя мировой справедливости — тем более не мудрость! Да и как вы, в конце концов, совместите миллиарды лет истории реального мира и квадриллионы звёзд во всех его галактиках — с единственностью вашего «великого Элбэ», который сначала будто бы искупает здесь своей судьбой битого и гонимого неудачника грехи всего нашего человечества, а потом вдруг заявляет о своём праве в любой момент явиться сюда, судить всех людей, и белее того — разрушить всё Мироздание за те грехи, которые уже были им прощены? И вам не кажется, что от такого «прощения» в наш мир снизошёл бы ужас камеры смертников, а не какая-то благодать? И вы так уверенно проповедуете, что всякий обитатель Вселенной должен благоговейно склониться перед вравшим в истерику сокрушителем, швыряющим звёзды и молнии в океан? И для вас даже нет вопроса, как сопоставить это хотя бы с реальными размерами самих звёзд? А ваши требования о почитании себя как учителей — с вашей же проповедью всеобщего равного смирения перед ликом того, кто сам вовсе не благ и не милостив? Но поймите хотя бы, что здесь вы имеете дело не с малограмотными недоумками, которым можно внушить что угодно! Здесь у всех есть и глубокие знания, и немалый жизненный опыт, и экстрасенсорные свойства в той или иной мере уже раскрыты… И чего вы хотите от них: теперь? Чтобы на кого они возложили ответственность за то, как складываются их судьбы, во что верили, на что надеялись, как строили свою дальнейшую жизнь? Но им-то надо как-то жить в этом мире — и жить такими, какие они есть! А вы только и можете сыпать намёками о почитании родителей, старших, начальства, об опасности сделаться слугой зла на путях искусственной магии, или даже просто — при обладании такими-то особыми способностями… Но вот у них эти способности уже есть — и что вы можете им посоветовать? Ничего! А если уж речь заходит о том, что такое-то учение ценно само по себе, и больше ничему в реальном мире соответствовать не обязано — то сразу вопрос: зачем оно нужно? Если реальность — сама по себе, а это учение — само по себе? Думали вы хотя бы об этом?..

Так сказал тогда Гинд Янар в присутствии всех учеников — и даже ещё нескольких бывших в тот момент в интернате учителей — но так и не получил ответа. Лишь молча, в тишине, однако явно пылая гневом и стыдом, все эти учителя поспешили покинуть интернат, чтобы больше уже не возвращаться… А Джантар и его товарищи, воспользовавшись вновь возникшим очередным перерывом в занятиях, взялись перечитывать имевшуюся в интернате эзотерическую литературу — уже сами удивляясь, где и в чём пытались искать высшую мудрость. Ведь там всё было явно рассчитано на попросту издевательское обращение с сознанием читателя…

…Всё, казалось бы, самое главное, существенное, нaсyщнoe — выражалось в символах, аллегориях, туманных образах, вне какой бы то ни было чётко устоявшейся терминологии, причём один и тот же образ мог попеременно употребляться то в положительном, то в отрицательном значении: например, всякий «собиратель драгоценных камней» удостаивался презрения за приверженность «благам этого мира» — и тут же в другом абзаце под «драгоценными камнями» следовало понимать уже духовное богатство, а под «благим миром» — природу Фархелема… Поражало смешение разных масштабов и планов бытия — согласно которому Создатель Вселенной с её миллиардами галактик воплощался на Фархелеме в разных человеческих обликах, женился, чтобы «познать принцип любви», учился в несовершенных древних школах, и даже сидел в тюрьмах — через что будто бы осуществлялось самопознание Вселенной, новый акт её творения, или ещё нечто столь же величественное и масштабное… Или же иногда — наоборот, следовало признать, что судьба целой Вселенной замкнута на отдельную страну, народ или даже конкретную личность определённо человеческого уровня — и повествовалось, как некие таинственные существа, являясь самым обычным до того людям и объявляя их спасителями Мироздания от скопившиеся за многие столетия человеческих грехов, заставляли совершать столь странные поступки, что просто непонятно было, чем и как они могли повлиять на судьбу Мироздания, но зато — очевидным образом ломались их собственные судьбы… Были тут — и те же помойные посты, и нищенство, и бродяжничество, и восклицания в публичных местах каких-то бессмысленных заклинаний, и ещё многое другое… Насчёт же методик раскрытия экстрасенсорных способностей вовсе был полный туман — многолетние кропотливые и утомительные медитативные практики, рекомендуемые одними источниками — отвергались другими на примерах трагических судеб «отступников», представленных к тому же едва ли не как осквернители всего высшего и священного…. И всюду — проповедовалась идея греховности сомнений (но — неужели вообще всяких и во вcём?), необходимость именно грубых и подхалимских форм почитания непонятно кого (что вряд ли могло бы понравиться действительно высшим и мудрым существам), смирение, всепрощение, нерассуждающее доверие к чьим-то покровителям, а иногда и — просто боязнь малейшего проявления отрицательных эмоций, вплоть до полного изгнания из своей души всех тягостных воспоминаний (хотя и они — часть жизненного опыта личности!) с превращением человека в благодушно-трепетного проводника чужой воли без остатков собственного мнения. Разоружись, доверься без оглядки, и тебя поведут и защитят, ищущий же самостоятельно будет низвергнут и проклят; нечто высшее открывается лишь тому, кто убил в себе всё человеческое, собственно же человек обречён вечно блуждать в низших сферах, не познав высшего блаженства — такой теперь открывалась потрясённому Джантару основная идея всех этих учений, к которым он недавно обращался с воодушевлением и надеждой…

Однако не лучше получалось и затем, когда Гинд Янар, выпроводив этих посланцев монашеских орденов и сект, пригласил на их место тех, кого поначалу принял за энтузиастов-исследователей — у них даже были дипломы государственных институтов. Но и те почему-то начали с тех же игр в сопоставление нот, цветов спектра, сторон игральных кубиков и карт, стихий древней натурфилософии, часов в сутках, дней в месяцах, месяцев в году и органов человеческого тела, и всё это — тоже путаясь между собой, что чему соответствует, тем более — сложную аллегорическую символику некоторых учений порой явно не могли постичь сами. Нaпpимер, один — совершенно серьёзно рассуждал о невидимых планетах с обратным движением по одной oбщeй орбите, притом с такими периодами, что реально они, тормозимые приливным трением при каждом близком прохождении Тиэлиракса, давно должны были либо стать его спутниками, либо упасть на Эян — и только Лартаяу наконец понял и объяснил ему, что под этими «невидимыми планетами» древние астрологи попросту имели в виду… узлы орбиты Тарменеха с их действительно обратным вращением на фархелемском небе!.. Но и это что — в сравнении с тем, кто, не дрогнув, привёл откуда-то «точные доказательства», что… все они, девятеро, а также Гинд Янар — оказывается, успели в своей жизни совершить грехи, которые не искупимы никаким последующим благодеянием!.. И Джантар помнил: как тогда он — будто действительно в неком судебном заседании — почему-то взялся доказывать, что сам лично никого не убивал; Ратона — что вовсе не презирает всех слабых и отставших в развитии, равно как и тех, кому по долгу службы приходится ухаживать за ними; Донот — что и он в тех случаях в одном и другом подвале не покушался ни на свою, ни на чужую жизнь; Итагаро — что ему совсем же нравится наслаждаться властью над слабыми (хотя уж это вообще откуда взялось?); Герм — что тогда, в больнице, в его внезапном раскрытии просветного зрения не было никакого излишнего «чародейства»; Минакри, Фиар и Лартаяу — безуспешно пытались выяснить возможные разумные пределы непочтения конкретно к взрослым, с которыми пришлось иметь дело; а Талир — что-то насчёт меры достаточных страданий личности в этом мире для искупления её грехов — но всё словно разбивалось о холодное спокойствие учителя, из приводимых которым цитат следовало, что, однажды попав в чреватую чьей-то насильственной смертью ситуацию, человек потом неправ при любом её исходе, не сделав чего-то для спасения либо себя, либо других — и потому практически лишался надежд на спасение своей души! Причём этого «знатока» явно не смущал факт, что в таком случае он имел дело с людьми, обречёнными на вечные страдания, которым никто не в силах помочь… Зато Джантар долго не мог забыть какой-то подсознательный ужас, поселившийся с того дня в его душе — да и остальные вскоре стали признаваться друг другу, что как будто слышали голоса, толкающие их на разные нехорошие поступки — с обоснованием, что они всё равно безнадёжно прокляты, и им нечего терять. И вот yжe бессонница не давала покоя Итагаро и Фиар, Донот невольно прожёг дыру в одежде одного из учителей, что лишь добавило ему ощущения какой-то вины, Ратона метался во сне, но наутро не мог вспомнить никаких сновидений — назревало что-то тревожное и страшное… Так что Гинд Янару пришлось пригласить в интернат известного психотерапевта Файре Таор, которая провела с ними со всеми по нескольку сеансов гипноза, чтобы снять подсознательные страхи, а заодно — объяснила некоторые бывавшие у них ощущения (в частности, у Фиар — при постановке диагноза и самом целительном воздействии), рассказала о приёмах психической настройки и защиты от возможной энергетический агрессии, а также — о том, как посредством довольно простой дыхательной практики активизировать образы глубинной памяти при условии, что они не являются психотравмирующими и не могут отрицательно повлиять на нынешний жизненный путь. И теперь уже — с каким нетерпением все ждали Файре Таор снова… Но увы, и она больше не появилась — так как была оформлена на работу преподавателя, оказывается, лишь временно, для проведения всего нескольких занятий, и то почти незаконно, из-за чего служебные неприятности начались уже у Гинд Янара. Зато у них у всех — возможно, в результате пережитых потрясений — вправду стали активизироваться образы глубинной памяти, становившиеся всё подробнее и отчётливее — и каждый открывал в себе то, о чём лишь смутно подозревал раньше. Так что — уже была целая полоса дней сплошного шока, потрясений…

…Минакри — действительно вспомнил себя подростком 72-го века, сыном дмугильца и пленницы из Чхаинии (в которых он с немалым удивлением узнал и… нынешних своих родителей!), бежавшим от того самого варварского обряда «посвящения в мужчины» через шрамы на животе, и принятым в чхаинскую жреческую школу, откуда потом возвращался в Дмугилию уже миссионером; Донот — стал вспоминать и отдельные фрагменты жизни в 73-м веке (как будто без особых событий, хотя дожил тогда до глубокой старости), и — более близкого, уже начала нынешнего века, школьного детства; Герм — как оказалось, в прежнем детстве в начале 74-го века где-то… встречал упоминаемого во многих легендах и преданиях миссионера и целителя Гияла Хальбира! (а затем, став старше, пытался строить и испытывать летательный аппарат — что, правда, завершилось аварией); Фиар — сама уже имела многолетнюю целительскую практику в Кильтуме 75-го века; Ратона — вспомнил бегство в монастырь от повинности служить на пиратском корабле, существовавшей в Уиртэклэдии в 76-м веке; Итагаро — свои ранние работы в области спектрального анализа в Кильтумском университете начала 78-го века (увы, почти сразу же как-то трагически оборвавшиеся); Талир — свою школьную учёбу середины того же века, а затем — так же трагически завершившуюся работу на заводе (то есть, получалось — проживи он в тот раз дольше, Джантар мог бы застать его); и только Лартаяу — будто не вспомнил из своего лоруанского аристократического детства почти ничего нового (или — просто не хотел, или не знал, как сказать о чём-то)… Однако и выдать всё это было нельзя — тем более, Гинд Янap потряс всех ещё неожиданной новостью: оказывается, на самом деле тех прежних учителей «основ эзотерики» (или «натурфилософии») в интернат направляли по секретным каналам спецслужбы — и именно, чтобы они научились, самостоятельно распознавать шарлатанов — но зато теперь для какой-то проверки вновь ожидалась очередная комиссия, на этот раз — из числа «настоящих специалистов по экстрасенсорике»!.. Хотя как должны были чувствовать себя и они сами, и Гинд Янар — узнав, что оказались объектом такой игры с использованием ничего не подозревавших эзотерических организаций, где у спецслужб были свои агенты — а тут ещё в этом настроении предстать уже перед четвёртой по счёту комиссией…

И xоpoшo ещё, Итагаро сразу догадался, о каких «настоящих специалистах» речь, и вовремя предупредил: специалистам по военной экстрасенсорике — нельзя демонстрировать свои способности в полной мере! Он знал из разговоров родителей о судьбах экстрасенсов, превращённых фактически в подневольных, глубоко законспирированных охотников за третьестепенными военными секретами вместо того, чтобы приносить пользу людям и обществу — да и остальные догадывались, что ждало их в подобном случае… Решено было продемонстрировать способности каждого лишь настолько, чтобы у новой комиссии не возникло сомнений в их реальности и возможности дальнейшего раскрытия, но осталось место сомнению в пригодности для военных целей — и вообще изображать «не вполне особенных» подростков, то ли не осознавших в полной мере своей возможной силы, то ли частично утративших её из-за пережитых потрясений…. Но, если для Донота и Лартаяу задача, казалось бы, стояла просто — продемонстрировать слабые искры и сдвиг лёгкого предмета на одно-два деления мерной ленты — то, соответственно, Герму предстояло не всё правильно увидеть у кого-то на просвет, Джантару — должно быть, не совсем верно определить что-то по предъявленному предмету или фотографии, Ратоне — заставить маятник вращаться над картой не всегда там, где надо, Итагаро — продемонстрировать не во всём удачный контакт с техникой, и это — даже не зная вообще какой-то меры возможного успеха или неудачи. Для Талира же, видимо, всё сводилось к проверке ночного зрения — о его телепатической способности, кажется, нигде не упоминалось — но что ожидало Фиар и Минакри? Ведь для Минакри неудача в демонстрации огнехождения означала фактически сильный ожог, а для Фиар — невозможность справиться с его последствиями (или как уж эта комиссия собиралась проверять их?)… А тут ещё Итагаро дополнительно предупредил: возможны провокации — например, в виде мыслей или намёков об ответственности за обман и сокрытие способностей, какой-то угрозе лично им или семьям, якобы происшедших с кем-то несчастьях, да и мало ли о чём подобном — и надо продержаться, ничем не выдав себя. И как было не поверить — он-то знал, на что способны люди из армии и спецслужб…

…Хотя в итоге всё прошло даже легче, чем ожидали — и проверяющие восприняли их «слабый» уровень без особых сомнений. Джантар «едва опознал» три места по спрятанным в конверт фотографиям, реально узнав семь, маятник у Ратоны вращался иногда над пустым местом, Герм «не заметил» у одного из проверяющих отсутствие удалённого ребра, Талир несколько раз споткнулся в темноте, Итагаро даже якобы уловил в компьютерной программе что-то нецензурное, чего не скажешь вслух — немало позабавив того же члена комиссии, слабыми оказались и результаты Донота и Лартаяу… Правда, труднее действительно пришлось Минакри — которого проверяющие, не понимая сути его способности, заставили провести руку через язык пламени (а в дальнейшем, как сказал Талир, надеялись даже, что он пробежит через пылающий костёр — но, к счастью, уже после первой пробы их убедил ожог на руке Минакри), да ещё Фиар — от волнения не сразу и не полностью сумела убрать след ожога… Но в общем — всё прошло, как предполагалось, и после того, как Гинд Янар подтвердил членам комиссии, что все известные методики развития их способностей уже испробованы безуспешно, вопрос их экстрасенсорной одарённости был отложен до совершеннолетия. Пока же — против воли Гинд Янара вместо занятий по основам эзотерики снова были введены занятия по «национальной истории и культуре» — и снова уиртэклэдской, так как изучать предстояло то, чему не было соответствия в истории и культуре Каймира. Каймирцы, более склонные к внутреннему переживанию, чем к внешней театрализации, не разработали такого множества обрядов на разные случаи жизни — а тут требовалось ввести в программу обучения именно возрождаемые обряды…

…Впрочем, пока об этом не хотелось думать… Перед самой встречей Нового, 7842 года — Гинд Янар наконец смог приобрести для интерната телевизор, да eщё с возможностью приёма из Фхлавиорма — правда, сразу предупредив, что почти нелегально, телевизор придётся скрывать в спальне даже от других учителей, и сам. приём не прямо от чхаино-тмефанхской кабельной сети, а через антенну с ретранслятора на острове Барьерном будет не вполне уверенным — но всё же, после стольких лет перерыва, это была прямая телепередача из Чхаино-Тмефанхии, и какая — новогодняя!.. И вот они, все вместе собравшись в спальне, ещё под вечер по времени каймирского часового пояса, смотрели традиционный документальный фильм о важнейших событиях уходящего года — лишь теперь узнавая о том, что, оказывается, в какой-то лаборатории (названия не расслышали из-за помех) в Чхаино-Тмефанхии уже получены атомные ядра с зарядовыми числами 95 и 96; об успешной расшифровке каких-то генов… (вновь помехи!) — учёным с лоруанским именам Ларакадо Тинилирау (и Джантар вспомнил, что где-то слышал это имя, хотя не смог вспомнить, где и в какой связи); о строящемся в бывшей горной шахте нейтринном детекторе; разрабатываемых моделях новых летательных аппаратов; строительстве транспортных путей, промышленных предприятий, астрономических обсерваторий, исследовательских станций, в том числе на Западном континенте; и, конечно же — были тут и фрагменты той их записи, ставшей самым ярким событием уходящего года… А они, собственно, совершившие это событие, вновь смотрели эти кадры уже здесь, в интернате, и слышали в новогоднем обращении президента Чхаино-Тмефанхии Лахтанхора Махрантая так запомнившиеся слова: «…именно раскрытие тайны существования второго человечества планеты Фархелем помогло их человечеству вновь ощутить себя единой цивилизацией, задуматься о смысле своего существования и дальнейших путях своего развития…» — и cквoзь пожелания новой радости и новых достижений в наступающем году не могли не думать: как мало знали о самой обстановке во внешнем мире, за стенами интерната, в котором — причастные к такой тайне и таким событиям — вынуждены были играть довольно странные роли, и снова непонятно, какие именно… И всё-таки — они встретили Новый год, как когда-то раньше: сначала по фхлавиормскому времени, а затем по своему, каймирскому — и, как раньше, увидели на экране фильм о том, чем отмечен в истории уходящий год, и саму Фхлавиормскую телебашню, и заснеженную площадь перед ней, и центр Фхлавиорма с площадью перед Домом Советов…

…Но увы, начавшийся год принёс и новые неприятности. Кто-то из учителей почти сразу донёс на Гинд Янара — и о, как оказалось, недостаточно хорошо спрятанном телевизоре, и — что он разрешил, хотя и под охраной, катание с горы по ледяному серпантину на самодельных санях из обрезков установки для актиний, причём основной упор был… что катались в летней одежде — хотя другой и не было, даже на короткую прогулку в зимний заснеженный двор выходили в плавках, что до сих пор никого не смущало, а понять требования взрослых к одежде школьников в любом случае было нелегко… Но как бы ни было, в интернат неожиданно был назначен новый директор — Инориали Флаариа, а Гинд Янар низведён до роли рядового преподавателя, но и такое положение продержалось недолго. Хотя как раз Флаариа так же заметно отличался от других учителей, как и Гинд Янар, и сразу вызвал общее доверие — но он, до недавних пор бывший преподавателем в институте, привык иметь дело с совершеннолетними учениками, и, то ли забыв о строгом делении всех детских учреждений на мужские и женские, то ли, возможно, понадеявшись на особый профиль их интерната, решил снова принять на вновь учреждённую должность учителя «основ религии» Файре Тaop… И снова только чудом удалось не затронуть вопрос, каков в «мужском» интернате статус Фиар (кстати, она и сама не знала) — но в интернат явилась очередная комиссия, и то, что выяснилось, потрясло всех: она представляла некие власти нового, уже официально существующего, региона Элбиния, точнее — «Дисоемского особого округа» в его составе! Уже одно это название могло вызвать шок — учение секты изуверов обрело статус официальной идеологии, и где — на территории, переполненной военными объектами и особо опасными производствами, причём территории — каймирской! А тут ещё оказалось — в этом новом регионе… и всякая экстрасенсорика, тем более, приём экстрасенсов на какие-то специальные должности — противоречили «святейшей веpe в Великого Элбэ», и вместо этого вскоре должны были вновь начаться занятия по истории, культуре и религии уже элбинской секты!.. Историческим предтечей которой (как с немалым удивлением услышал тогда Джантар) по какой-то новой версии являлся тот самый бежавший от императорских притеснений во Внутреннюю Лоруану «вольный люд» — чьё «свободолюбие», однако, не помешало последующему превращению в едва ли не наихудших за всю историю Фархелема пиратов (от которых, в свою очередь, и пришлось бежать Ратоне — ничего, правда, о самой элбинской вере у этих пиратов не помнившему), а затем — как ни странно, в довольно благочестивое особое военно-морское сословие той же империи, официально веровавшее в Вагрира Четырежды Явившегося, как считалось до сих пор… И вот теперь Внутренняя Лоруана вместе с отделённым от неё морем Тисаюмским особым округом Каймира — составляли новый регион Элбинию с центром в Гаталаяри, чью историю, культуру и религию должны были отныне преподавать здесь монахи той секты! О каком-то же особом профиле интерната и особой одарённости учеников — в этой связи и не вспомнили…

И даже опомниться им не дали — перемены начались сразу же. Назавтра в интернате не появились не только Гинд Янар, но и Флаариа, сменённый уже третьим по счёту директором по фамилии Бигарз. Остальные учителя, впрочем, остались прежними — однако новый директор немедленно стал и распоряжаться по-новому. Компьютер отобрали и куда-то увезли, от библиотеки вообще мало что осталось и доступ в неё был затруднён до крайности, прежнюю форму одежды учеников лишь чудом удалось отстоять благодаря аллергии Ратоны — а вскоре было объявлено, что министерство образования разрешило телесные наказания даже в интернатах для одарённых, и солдаты охраны стали врываться в спальню в любое время дня и ночи в поисках «нарушений внутреннего распорядка», за которые можно их применить — ни разу не найдя, однако, реального повода… А затем на возобновившиеся седьмые уроки — стали приходить попеременно два монаха в грубых, будто рогожных рясах и головных уборах, странно напоминающих форменные офицерские. Причём, чтобы монахи не видели обнажённых тел учеников, в классе был установлен деревянный барьер примерно на уровне шеи сидящего человека — а затем и парты были переделаны, чтобы учеников можно было запирать, как в капканах. И однажды — едва не забыли запертыми на всю ночь… Правда, монахов оскорбляло и то, что ученика нельзя было заставить встать в любой момент урока — но не сами же ученики это придумали. И вот так — приходилось узнавать новое положение дел там, снаружи…

…Итак, хотя большая часть Каймира оставалась в составе региона Уиртэклэдия с её традиционной версией культа Вагрира — меньшая, переполненная конгломератом пришлого населения со всей Лоруаны, которое здесь особенно преобладало числом над коренным, стала частью Элбинии, руководимой некой «церковью святейшей веры Великого Элбэ» во главе с уже 22-м патриархом по имени Дробис Грэбот (чьё имя, кстати… вызвало в памяти Джантара — некую скандально известную на религиозной почве личность по имени Дурбиси Гирботи! Возможно — о нём и шла речь?)… А 22-м — потому, что… сам «Святой Канон Элбэ», оказывается, был обретён ещё 525 лет назад — так что удивительно, как до сих пор об этой секте никто не знал! А впрочем, похоже, и не секте — нации?..

Ведь откуда-то вдруг взялись и литературная норма, и правописание особого лоруанского диалекта, ставшего отныне элбинским языком, который надлежало освоить и самим учителям — пока же они продолжали преподавать историю и культуру неведомой прежде нации на обычном лоруанском, порой сами путаясь в совершенно незнакомом предмете. Но куда им было деваться — если интернат неожиданно оказался на территории этой новой, так внезапно обретшей свою полутысячелетнюю историю и свою автономию, нации? И снова — связывавшая всех тайна не позволяла пытаться объяснять учителям, сколь это вообще похоже на бред. Ведь на самом Каймире ни о какой подобной нации (да ещё коренной, сформировавшейся здесь же) за все эти полтысячелетия никто точно не слышал….

…Два месяца пролетели в этом бреду. Тупо, механически запоминалась история полудикой пиратской шайки, грабившей торговые суда, а теперь вдруг ставшей предтечей элбинского войска — и ещё каких-то благочестивых общинников, отдававших в это «доблестное» войско своих сыновей; отшельников, принимавших муки за отказ поклоняться чужим идолам; беглых каторжников, ставших вдруг кроткими постниками при виде явления какой-то «стрелы небесной»; и прочих, мало похожих одна на другую, групп местного и пришлого населения, якобы осознавших себя впоследствии единой элбинской сектой-нацией — но странно, что как раз о нвеклало-дмугильцах в этой связи будто нигде не упоминалось, да и сам Алаофско-Горский монастырь становился уже неким «окраинным» центром, центром «в изгнании», подлинным центром этой веры, оказывается, издревле был Гаталаяри… Преподавание же самой религии — монахи начали не с сотворения и устройства мира, как ожидая Джантар, а почему-то с моральных поучений — и какой дикой и ужасной оказалась эта мораль в сравнении даже со многим, что пришлось изучать прежде…

Множеством всевозможных притч о страшных карах едва ли не за любые естественные человеческие желания, стремления и даже вопросы — в человеке словно убивалась уверенность в себе, своих силах, возможности что-то понять своим умом — и как правило, на примерах детей и молодёжи, а из уст карающих взрослых изрекалась «высшая истина», суть которой сводилась к тому, что нельзя желать больше, чем имеешь, и хотеть знать больше, чем «положено». Поражала и абсурдность сюжетов — кто бы ни сунул провод в розетку, или лишь «вошёл тайком в спальню родителей», или даже, «найдя на поле битвы отдельное мужское достоинство, что там лежало, понёс его домой» (попробуй пойми!) — всех их непременно поражал гром… И такие постоянные напоминания о грехах человека и его слабости перед какой-то таинственной мощью, которую в любом случае надлежало считать мощью Создателя и слепо ей покоряться — чередовались с напоминаниями, что за связь с нечистой силой человек несёт ответственность сам и только сам, но и не предлагалось никаких критериев, как отличить одни явления от других — более того, всякое сомнение в благости и праведности любой таинственной сущности, явившейся человеку по любому поводу, уже было равнозначно святотатству. Напоминалось о необходимости быть кротким и благочестивым, покорно принимать любые удары судьбы, откуда бы ни исходили, отвращаться от всевозможных «излишеств» и «утех» этой жизни как чего-то низкого и греховного, но о том — во имя чего, каких таких «высших благ» и «высших радостей», что представляли собой они, обещанные человеку за отказ от всего «низшего» — не следовало даже задумываться, ведь подобный вопрос был опять-таки признаком ограниченности ума… То есть — человеку попросту надлежало без рассуждений быть благодарным непонятно кому за то, что тот якобы осудил его на унылое безрадостное существование, и сам любит не больше, чем игрушку, которую, если надоест, можно, сломать и выбросить. Нельзя было иметь вовсе никаких стремлений, желаний, планов, надежд — пусть даже потаённых, для одного себя, и в этом случае они неминуемо содержали греховные соблазны — как впрочем, и едва ли не всё личное, всё, что составляло саму человеческую индивидуальность, фактическая потеря которой, «очищение» от самого себя, провозглашалась единственно возможной, высшей и конечной целью, любые же другие пути восхождения к совершенству решительно отвергались как ложные и уводящие душу по пути всё тех же «соблазнов» к какой-то катастрофе. Особо провозглашалась покорность всякому, даже самому ничтожному начальству в плотном, телесном мире — от самого же начальства и покорности кому бы то ни было ожидать не следовало, и вообще все претензии человек должен был предъявлять лишь к себе, не ожидая ниоткуда ни помощи, ни понимания, ни сочувствия… В общем же и целом выхода у человеческой души по этой вере вовсе не оставалось — либо пустота и унылость лишений в этой жизни, и в награду — пустота же духовной деградации и потери всех личных духовных накоплений в какой-то иной; либо жизнь, пусть праведная, по законам и представлениям этого мира, но впоследствии — леденящий душу ужас кары в иной жизни за неотречение от благ этой… И совершенно непонятно оставалось: кого человек должен любить и почитать, кому и за что быть благодарным — если он, безысходно мучимый чувством виновности и греховности в чём угодно и страхом кары за это, по сути оказывался никем не понятой жертвой, игрушкой равно враждебных сил? То есть это была снова «тайная мудрость» тех, прежних учителей — но уже будто возведённая в превосходную степень. И снова не было понятно, что и сколь всерьёз принимали тут сами монахи — властные, самоуверенные, то и дело раздражавшиеся недостаточным почтением лично к себе, но притом ещё и будто окружённые каким-то барьером — как если бы сама их вера в «идеалы» греховности и ничтожности человека ограждала их незримой стеной, или они действительно находились под защитой неких сил, враждебных всему человеческому… И вскоре — в чём Джантар не сразу признался и себе — он снова стал ощущать то прежнее беспокойство и неуверенность, когда казалось, что за ним едва ли не буквально неусыпно наблюдают иррациональные силы, готовые предъявить — вопреки всякой человеческой логике — обвинения в любых, самых невинных здесь, в мире людей, мыслях и действиях. Например — хотя бы в ясновидении, оставшемся единственной, и то односторонней и лишь эпизодической, связью с семьями их всех после того, как был отобран компьютер… Ведь даже посещать их родственникам почему-то не разрешалось — а тут, оказывается, и надо было никого и ничего не любить в этом мире, быть безразличным ко всему и всем, чтобы ни в чём не отступить от такой веры!..

…А снаружи, за стенами интерната, действительно происходило странное. Правда, у каждого дома как будто всё было в порядке — но другое не могло не тревожить. Так, однажды он снова увидел на улицах Тисаюма подростков-лоруанцев в длинных, ниже колен, рубашках-рясах, да ещё с лоскутными мешками вместо ученических сумок; в другой раз — какие-то взрослые на виду у всех вырвали из рук подростка в такой же одежде привычную ранее сумку прямо на улице; а ещё впоследствии — в школе, явно под надзором взрослых, кого-то привязывали к перилам лестничной клетки — и там же целая ученическая группа занималась в школьной мастерской странным делом, наспех вырезая грубые дыры в каких-то одинаковых предметах, затем примеряя их как обувь… В положении детей в Лоруане — по крайней мере, Элбинии — снова что-то изменилось явно не в лучшую сторону…

…На занятиях же в интернате — вскоре наконец стала излагаться и история Вселенной в понимании элбинской секты. Впрочем, и тут фактически шли одни описания кровавых гнусностей — но представленных таким образом, что они странно «вырастали» до вселенских масштабов, будучи выведены едва ли не из актов творения мира, и всё в конечном итоге как бы неизбежно подводило мировую историю к образованию секты, поклоняющейся «Великому Элбэ» — хотя даже кем, собственно, был этот Элбэ, не удавалось понять. Никаких промежуточных иерархических уровней между человеком и Создателем эта вера не предусматривала, не было даже понятно, на каком уровне находились и ангелы самой этой веры, и боги, ангелы и демоны всех прочих религий, знакомые по прежним занятиям, и все те духи местностей, стран, народов, стихий и небесных тел, о которых издревле знали сами каймирцы — и уж тем более неясны были происхождение и положение Элбэ, перед которым «трепещут в великом страхе даже ангелы», и суть его миссии на Фархелеме, куда он будто бы «сошёл» (тоже неясно откуда) более полутысячелетия назад. Он не был ни самолично божественным воплощением или порождением кого-либо из богов или великих духов, ни каким-то верховным ангелом или пророком, ни даже демоном-богоборцем или великим магом из среды людей — его образ был словно окутан мраком, который он нёс в себе и с собой, везде и всюду лишь карая и угрожая, и не ведая ни любви, ни жалости. И совсем уже какой-то дикой и архаичной была здесь схема Мироздания — не содержавшая ни гармонии и величия непосредственно наблюдаемой людьми Вселенной, ни сколько-нибудь чёткого представления об иных планах Бытия. Вселенная сужалась до поистине первобытных представлений о ней — даже Западный континент откровенно объявлялся иллюзорным, реальным же полагалось считать лишь одно полушарие Фархелема с твёрдым небом, в толще которого располагались все видимые небесные тела. И всё это будто бы было сотворено лишь 5632 года назад — а 525 лет назад была предрешена дальнейшая участь всего такого мира и его обитателей… А вскоре на одном из уроков последовало и уточнение: именно оттуда, из своей обители по ту сторону твёрдого неба, сошёл в своё время к людям в образе Великого Элбэ сам Создатель — но сошёл как бы не весь, продолжая и оттуда наблюдать за своими же «деяниями Элбэ» в мире людей. Но что странно — тут уже эти деяния описывались как благие: целительство, поиск в горах лекарственных трав, проповеди добра и мудрости — и… кому-то даже вдруг вспомнилось, что, согласно одному из прочитанных ранее тайных и малоизвестных еретических источников, реальным прототипом был не кто иной, как… Гиял Хальбир, чьё имя в Дмугилии запомнили как Гэрбэр, а позднейшая фонетическая переделка ещё в каком-то языке превратила в «Эрбэ»! Но здесь — потом уже… к реальным, известным из истории, преследованиям Хальбира со стороны тогдашних приверженцев поклонения идолам и человеческих жертвоприношений — вдруг прибавились непонятно откуда взятые описания мук и унижений Элбэ, причём получалось, что совершенно добровольных, так как всякое слово, действе и даже мысль любого человека во все времена считались по этой вере предопределёнными Вседержителем (то есть — тем же Создателем) от самого начала времён, и следовательно, помимо его воли, ничто в такой модели Мироздания произойти попросту не могло! Объяснение же этим страданиям Вседержителя по воле Вседержителя было дано такое, что тем самым человечество получало прощение грехов, скопившихся от начала мира, и уже едва ли не превысивших его предельную «грехоёмкость» — прощение опять-таки перед ликом Вседержителя, ибо, согласно этой вере, и вовсе не было никого выше этого владыки половины планеты и небесной тверди над ней… Был, правда, как потом выяснилось, eщё какой-то «Непочтитель» — владыка «ложного мира Запада», обладающего тем свойством, что он по мере приближения человека к нему как-то постепенно «сходил на нет», и потому был практически недостижим — но и этот «владыка» был как-то исходно, от начала времён, обречён на поражение, так что прощённое человечество, казалось бы, могло не опасаться посмертного попадания за свои грехи в этот его «ложный мир» — но увы… «Прощение» было таково, что добровольно принявший на себя все человеческие грехи Элбэ получал за это (от себя же как Вседержителя) право в любой момент вернуться обратно и сокрушить всё Мироздание — ужасные сцены гибели которого с поражающими воображение подробностями живописал «Святой Канон», якобы найденный в камере смертников, где сам Элбэ провёл свою последнюю ночь перед казнью… Ангелы заливали «небесным огнём» целые страны и континенты, океаны выкипали от падающих в них звёзд, язвы и паразиты миллионами косили людей, и трупы их штабелями громоздились на улицах гибнущих городов, кровавые дожди лили с неба, и «громовые стрелы Элбэ» поражали всех осмеливающихся протестовать, а вернее — просто измученных невыносимыми тяготами людей, не понимающих, за что страдают, казалось бы, после прощения всех грехов — завершалось же всё это раскрытием «врат небесной тверди» и вознесением через них «избранников Элбэ», превращённых в ангелов и отныне непрестанно славящих Вседержителя за такое решение их судеб, а остальных ожидал всё-таки «ложный мир Запада», полный ядовитых испарений и демонов, мучающих души людей — причём… даже никакого предела во времени их пребывания там не предусматривалось, ибо на этом уже будто бы останавливались вообще всякие космические циклы! (И это — когда люди уже знали, что там, на Западе, на самом деле…) Сама же человеческая душа по этой вере — считалась возникшей как бы ниоткуда, только в самый момент рождения, но при этом — уже исходно грешной, и потому не имеющей права взывать к милости и справедливости Элбэ — и… пока что, после единственной жизни в мире людей (которая по произволу того же Элбэ могла оказываться сколь угодно трудной и тяжёлой), не могущие более ничего изменить души попросту где-то «консервировались», в ужасе ожидая суда за грехи — те самые, что как будто уже были прощены им! И само по себе такое воскрешение для суда уже следовало считать величайшим благодеянием — ведь буквально всё, по этой вере, было каким-то «одноразовым», и всё пронизывал страх утраты единственного шанса. Хотя и то непонятно было: за что судить человека, если в такой модели Мироздания ничто не свершалось без ведома Элбэ — и значит, с его же ведома в человеке и было столь греховно вcё, что проистекало из его физической, эмоциональной и интеллектуальной природы, и всякий конкретный грех был также предопределён от начала мира, да и сам «ложный мир Запада» не возник бы без воли на то Элбэ? Но и ответа на это не было — лишь то и дело напоминалось, что радость жизни в мире людей отнимает какую-то долю несравненно высшей радости по ту сторону небес после «конца этого мира» — и в пример остальному их человечеству как праведники и святые приводились те, кто, однажды познакомившись с этим вероучением, и будучи потрясены его ужасом и безысходностью, шли на чудовищные жертвы и лишения, давали чудовищные обеты, уходили в леса и горы, заковывали себя в кандалы и латы, неделями не ели, не спали, не мылись, раздавали кому-то своё и не только своё имущество, ломая жизнь порой не столько себе, сколько близким — будто унижение всего человеческого в человеке и было некой высшей целью существования Вселенной. Впрочем, по этой вере и рядовому человеку, не претендующему на святость, полагалось выражать благодарность Вседержителю… ежедневной восьмикратной молитвой, которую следовало во что бы то ни стало произносить вслух в строго установленное время суток независимо от любых прочих обстоятельств, где бы ни застал человека соответствующий момент — хотя от них самих этого пока что реально не требовали… Но всё это надо было изучать как учебный предмет, выполнять и сдавать по нему какие-то задания — и при этом помнить о своей тайне, и о том, что во внешнем мире, за стенами интерната, вновь происходит неладное. Изучать то, что просто с трудом выдерживала нормальная, здоровая, человеческая психика — но что теперь, с образованием нового «региона по вероисповеданию» приобрело официальный характер — будучи так ограничены в конкретной информации о переменах снаружи. Ведь ясновидение Джантара давало лишь зрительные образы, биолокация Ратоны по картам требовала конкретно сформулированного вопроса, иначе просто теряла смысл — да и где было взять карту, если не в той же библиотеке, а там о ней и спросить было рискованно…

И наконец Итагаро, не выдержав, прямо поставил вопрос: сколько же, мучаясь неизвестностью, ходить мимо запертой библиотеки, в которой всё же что-то осталось, и не попробовать найти хоть какой-то компьютерный терминал — вряд ли интернат мог быть оставлен вообще без связи с внешним миром? И все даже удивились, как эта мысль не приходила раньше — хотя скорее просто опасались неосторожным поступком затронуть тайну, к тому же хватало и учебных перегрузок — но теперь, едва высказанная, была сразу поддержана всеми, и той же ночью Лартаяу рискнул попробовать проникнуть пока eщё только в библиотеку (пустых комнат, за всё время их пребывания в интернате ни разу не открывавшихся, решили не касаться, предположив, что они специально оставлены так для проверки их способностей, если не вовсе как ловушка) — что ему неожиданно легко удалось… Хотя — и литературы сверх разрешенной там оказалось в общем немного, и никакого терминала, даже спрятанного, не нашли — но зато свет фонаря за окном падал на пол библиотеки так удачно, и был так ярок, что позволял читать по ночам не одному Талиру, а всем… И начался период тайных ночных чтений скрываемой от них литературы — после чего и самим приходилось скрывать неизбежное днём, на уроках, переутомление (откуда, кстати, и плохие оценки) — но до того ли было, когда столь поражающая воображение новая, доныне неведомая и страшная правда открывалась им в этих ночных чтениях? Правда, перед которой, казалось, меркли, и все те прежние тайны и ужасы — и которую буквально проглатывали сотнями страниц, поражаясь и ей самой, и тому, зачем это скрывали от них, особо одарённых как раз соответствующего профиля — тем более, вдруг появилась уже и официальная формулировка об их «религиозной одарённости», сути которой, однако, никто объяснить не мог…

…Впрочем, первое время казалось, и в этой «запретной» литературе содержались лишь вариации на темы уже известных учений — но вскоре пришло понимание: нет, это — гораздо серьёзнее, и если так — несравненно страшнее… Ведь тут уже было меньше прямых деклараций, общих слов, отвлечённых нравоучений — зато приводились факты… Факты конкретных исполнившихся пророчеств, загадочных случаев иногда и с очень известными в истории личностями, бывавших у них видений, вознесений в иные миры и планы Бытия — причём речь шла порой даже о… мирах с иным количеством пространственных измерений или каким-то иным ходом времени! — и подробно описывалось, что они видели в этих иных мирах… И тут уж — совсем по-иному воспринимались приводимые в той же литературе, легенды, предания, теории о целых иерархиях миров, сменах мировых периодов, ступенях восхождения или падения душ, упоминания всевозможных тайных обществ и эзотерических школ, подробности их обрядов, внутренней структуры, идеологий и конкретных достижений в плане экстрасенсорики. Ведь теперь это не было сомнительной отвлечённостью — а утверждалось со слов тех, кто сам видел, бывал где-то, учился у видевших или бывавших, лично присутствовал при чём-то…

И видели они — именно то, о чём говорили те, прежние учителя! Речь снова шла о посмертных судах, воздаянии за те или иные грехи, потрясали ужасные картины миров страдания, где несчастные души пребывали то сжатыми до двух или даже — одного измерения, то в каком-то растянутом или вовсе остановленном времени, мучаясь там миллионами лет, пока в плотном мире Фархелема проходили считанные дни; снова приводились и сценарии грядущей гибели Фархелема, системы Эяна, Галактики, и даже всей Вселенной в ходе каких-то-катаклизмов на переломе мировых циклов… И пусть многое в этих источниках разительно противоречило одно другому — не сходились продолжительности тех же циклов, количество кругов рая и ада, конкретные воздаяния за конкретные грехи — теперь всё утверждалось со слов видевших, которые сами были глубоко потрясены этим… Но ещё более потрясло — то, что никто из них, видевших, словно даже не пытался усомниться в справедливости всего этого, не проникался сочувствием к страдающим, пусть и грешным, душам, и не задумался, что и как во всём этом можно было бы изменить! Напротив, тут же приводились их собственные многословные рассуждения о каком-то высшем божественном порядке, греховности и порочности самого человека, благости по отношению к нему неких «высших сил» — и в этом плане перечислялись те же иерархии миров и управляющих ими высших существ… Но и ещё более потряс всех один из старинных трактатов — где как будто также с опорой на факты и документальные свидетельства весьма убедительно доказывалось, что и всё Мироздание — как «проявленный мир», непосредственно наблюдаемый людьми, так и «непроявленный» мир скрытых сущностей — заключены фактически внутри некой высшей сверхсущности, и являются то ли её частью, то ли даже просто игрой её ума или подсознания. Причём некоторым пророкам и экстрасенсам как будто даже удавалось установить непосредственный контакт с этой высшей сущностью — и получить информацию, что все известные в истории Фархелема божества всех религий суть лишь её собственные отдельные аспекты и проявления, посредством которых людям открывалась та часть Великой Космической Воли, которая на тот момент была доступна их сознанию и необходима для осуществления очередного этапа некоего Единого Плана — так что все религии, получалось, содержали тот или иной аспект этой Воли и этого Плана, предназначенный для конкретного места и времени! И хотя, казалось бы, тут уже всё противоречило и данным современной науки, и даже личному опыту всех девятерых — вспомнить хотя бы внетелесный опыт Ратоны, где он видел обоих своих прадедов не в раю или аду такой-то религии, а просто в астрале, и те не предупреждали его о необходимости какого-то поста и смирения, как следовало тут буквально из всех источников — но yжe и Ратона начал сомневаться: что, если просто из-за краткости пребывания там он успел рассмотреть лишь преддверие того мира, не узнав, что находится дальше? И, как вскоре понял Джантар, сомневался не только Ратона — а они все…

Ведь никто из них в своей практической жизни не был формально благочестив по той или иной вере — не соблюдал таких-то постов и обрядов, не мирился с унижением своего достоинства, не выявлял покорности «старшим» — хотя бы потому, что во многих случаях, чреватых иногда смертельной угрозой, никак не проходили такое благостное смирение и покорность… А тут и получалось, что всем им давно уже следовало, глупо и бессмысленно пострадав, покинуть этот мир, расстаться с этой жизнью, так и не исполнив своего предназначения в ней — они же вместо этого продолжали держаться за неё, и даже на что-то в ней надеяться, не говоря уж о самом «чародействе», под которым именно в плане отвержения и осуждения недвусмысленно упоминались экстрасенсорные способности, представленные едва ли не как нарушение естественных законов природы, хотя и тоже непонятно было: как их в принципе можно «нарушить» — находясь внутри этой же Вселенной, как её составная часть? Но и тут ничего толком не разъяснялось ни с философских, ни с нравственных позиций, не давалось никакой надежды на спасение с такой же опорой на факты — а просто живописались страшные посмертные судьбы таких «нарушителей», шла какая-то механическая констатации грехов и страданий, перемежаемая рассуждениями о неготовности незрелых умов постичь высшие тайны и истины, замкнутости их в кругу привычных представлений, неспособности принять что-то новое, неправильном понимании ими самого человеческого достоинства и сравнительной ценности знания и веры — и вновь и вновь приводились то ли свидетельства, то ли просто притчи и легенды, подобные особенно запомнившейся им — о неком древнем фархелемце по имени Вин Барг, вознамерившемся открыто восстать против самих законов природы. Правда, в какую конкретно сторону он хотел их нарушить, так и осталось неясным — в одних версиях легенды он искал вечной молодости, в других — способа избежать телесной смерти, в третьих — наоборот, poждения снова в телесном мире, но кончалась она всегда тем, что какие-то волшебники впускали его в некую дверь, уводящую из этого мира, забыв предупредить, что она не вёдет ни в какой другой — и с тех пор он то ли одиноко бродил в какой-то пустыне (не принадлежащей, как тогда получалось по логике, ни одному из миров), то ли даже носился прямо в космическом вакууме или неком слое астрала между мирами, не нужный более никому. «Мудрых» учителей с их многословием о неизбежности смирения с естественным ходом событий он отверг, предпочтя им эффектные трюки сомнительных магов — и в итоге просто выпал из своего прежнего состояния, не обретя взамен никакого иного. Хотя и необходимость такого смирения ровным счётом ни из чего не следовала, и как и чем сам Вин Бapг мог поколебать Мировое Равновесие, было непонятно — но от такой страшной расплаты за непонятно в чём заключающийся (и к тому же совершенно разный в разных вариантах) грех веяло совсем уж неизъяснимой жутью… И тут, узнавая подобные ужасы, надо было, ещё и ничем не выдав себя, продолжать обычную, официальную учёбу — по-прежнему не понимая, зачем всё это скрывали от них, и когда наконец собирались открыть, а если не собирались — с какой целью оно вообще хранилось в библиотеке интерната…

…А тут и обстановка в интернате понемногу словно сгущалась, становясь всё более ненормальной — что они, потрясённые этой новой, открывавшейся им в ночных чтениях, ужасной реальностью, сразу как-то и не заметили… Сперва еда в столовой стала явно менее питательной, оставляя чувство хронического недоедания — что монахи объяснили якобы наступившим по их вере постом — а затем, словно не удовлетворившись и этим, взрослые принялись опутывать их целой сетью мелочных унижений. Так, к середине алайра была почему-то закрыта на ремонт ванная комната, и директор прямо объявил, что пока, временно, их будут просто… выводить голыми под дождь, причём — в любое время дня и ночи, как только он пойдёт. (И лишь тут вспомнили — что когда-то, в самом начале учёбы, Гинд Янар обещал летние выезды на море…) Изменился и режим дня: занятия стали начинаться и заканчиваться раньше, вместо свободного доступа во двор, как прежде, их стали выводить на прогулку лишь к концу учебного дня, на раскалённый, пышущий жаром асфальт, а на ночь выход из здания вовсе стал запираться на ключ. Затем кто-то из солдат охраны проговорился, что вскоре парты в учебном классе будут переделаны ещё более изуверски: в них появятся отверстия, через которые придётся как-то просовывать ноги, и в таком положении их станут запирать на весь урок, а сзади будет солдат с розгой, нанося при каждом неправильном ответе удар по ногам yчeника, которые тот не сможет отдёрнуть. Впрочем, ни саму такую парту, ни позу ученика за ней — не смогли представить… И в тот же день вечером, не дав опомниться после такого известия, их всех собрали во дворе — и в обстановке то ли какого-то священнодействия, то ли воинского построения, в присутствии всех бывших на тот момент в интернате учителей, охраны и вспомогательного персонала, директор огласил нечто, именуемое «Правилами поведения детей и подростков на территории региона Элбиния», причём — с постоянными ссылками на те или иные страницы «Канона Великого Элбэ». И вот из этих «Правил» они узнали, что в Элбинии снова вводилась какая-то особая школьная форма — настолько особая, что не предусматривала какого-то зимнего предмета одежды (Джантар даже не понял — какого), в связи с чем… все выходные дни в году объединялись в трёхмесячный зимний перерыв в учёбе, в течение которого школьникам, однако, полагалось заниматься «производительным надомным трудом», разумеется, бесплатным — а также устанавливалось ещё множество поражающих абсурдностью, унизительностью и попросту мелочностью запретов. Нельзя было, в частности, носить «украшения» — куда включались даже очки, часы и сумки «взрослого» образца; пользоваться «без сопровождения взрослых» общественным транспортом; самостоятельно связываться с кем бы то ни было по уличному аппарату связи; иметь при себе… деньги, а также любые документы, кроме некоего неведомого ранее «школьного пропуска»; входить «без сопровождения взрослых» опять-таки в любое учреждение, кроме школы; включать… самостоятельно даже у себя дома электроприборы; и даже… просто «критиковать вслух любые действия взрослых» и «оказывать им…» (опять-таки в любом случае!) «…сопротивление словом или действием»!.. Взрослым же — разрешалось «применять к несовершеннолетним любые наказания по их собственному усмотрению» с единственным ограничением — они не должны были повредить будущему полноправному взрослому, и такие полномочия получали фактически любые «взрослые свидетели» любых допущенных детьми нарушений. Нет, в это даже трудно было поверить всерьёз, не будь оно оглашено столь официально и торжественно…

И тут наконец стало понятно: больше так продолжаться не может. Ведь уже всё ставилось на грань безумия — и могли ли они по-прежнему изображать смирение, продолжая хранить свою тайну и рассчитывая, что где-то на самых верхах лоруанской государственной власти кто-то столь же ревностно хранит её со своей стороны? Тем более, их первоначальной целью и было — разобраться в тайнах цивилизации… И вот с ней же, с цивилизацией, вновь происходило неладное — а верховная власть будто забыла их здесь, оставив на уже почти реальный произвол элбинской секты с её постами, директора со странными «дырчатыми» партами и солдат с розгами. И это — не говоря о том, что успели узнать из имевшейся в интернате, но почему-то тщательно скрывавшейся от них и лишь случайно обнаруженной литературы… И так созрел план — до поры до времени всё-таки изображая смирение, собрать силы — а затем, сгармонизировав их и войдя в сознание одного из монахов, заставить его раскрыться и дать ответ, каким силам он служит, и что вообще происходит…

…И точно как тогда с записью об Иораре — уже первая попытка принесла неожиданный и потрясший всех результат. Перед самым уроком Фиар сумела, вспомнив уроки Файре Таор, настроить всех в едином pитмe — а затем ей сразу удалось какой-то мелочью (Джантар даже не запомнил, какой именно) вызвать монаха на мгновенное раздражение — и тут же объединённая воля всех девятерых вторглась в его сознание, потребовав прямого и чёткого ответа… Но ответа они не получили — вместо этого, дрожа и покрываясь холодным потом, их учитель богословия лишь что-то невразумительно орал от ужаса, до тех пор отвлечённо проповедовавшегося им, прося их, несовершеннолетних о снисхождении к нему, человеку, вынужденному жить в мире людей, и потому слабому и могущему чего-то не понимать — будто до него самого лишь тут дошло, что он проповедовал, перед чем призывал склониться их, учеников — и сам он не выдержал этого. А они тоже были в шоке, нисколько не ожидая такого результата, и тоже не знали, что делать — пока наконец в класс вдруг не ворвался директор, и солдаты охраны не потащили перепуганного монаха в медпункт, откуда потом его увезла психиатрическая бригада. И когда они остались одни, зашёл разговор о чувствах, которые испытывали в тот момент — и все сошлись на одном: жалость и сострадание. Это явно не был сознательный враг, слуга зла — он просто сам запутался в изуверской бесчеловечности своей веры… И только странно было, что после этого их, как ни в чём не бывало, вывели на прогулку — правда, в присутствии всей охраны, в полном составе — а затем, как обычно, отвели в спальню — и будто оставили в тревоге ожидать какого-то решения взрослых…

…— И потом, не забудь, что в Гаталаяри так и не найден неизвестный подросток, который выдавал себя за того убитого, — вдруг отвлёк Джантара от этих мыслей голос Итагаро. — И биохимический спектр у тебя уже снимали под этим именем при первом усыновлении. Так что вас с таким спектром теперь двое — ты, живой, и он, покойный. Хотя нет, — спохватился Итагаро. — Потом, когда труп нашли, всё это, наверно, ликвидировали. Да, что они делают с нами — и никакой учёт спектров этому не помеха…

— Вот я и думаю, — ответил Лартаяу. — Что, просто рассчитывать на очередное усыновление? То есть — это будет уже четвёртое? Но я, как и мы все — «с психическими отклонениями», а это только взрослый сумасшедший может так запросто жениться! И потом — сама наша тайна… А эта центральная власть нас будто забыла. И что теперь — обыкновенный интернат, безо всякой одарённости? А это, вы же слышали — и розги, и школьная форма… А так как Ратона её носить не сможет — значит, просто сумасшедший дом? И тогда уже — ни свидетельства практикующего экстрасенса, ни даже просто — об окончании школы?

— Нет, мальчики, это уж вряд ли… — неуверенно ответила Фиар. — Хотя и я думаю — что теперь дальше…

— И даже лечь спать — страшно, — признался Талир. — Вдруг за нами придут во время сна. Да, Джантар — а как ты, ничего не видел или не чувствуешь?

— Ничего, — признался и Джантар. — Тоже просто думаю, вспоминаю… Но, знаете, действительно странно… — сказав это, вдруг забеспокоился он. — По идее — опять какой-то критический, переломный момент — а я ничего не чувствую…

— И я… — начал Талир, как бы собираясь ещё в чем-то признаться, но лишь после паузы продолжил: — Да, что-то не так… А то сам разговор — и то меня утомил…

— Ну, если говорим всю ночь… — начала Фиар — и тоже умолкла, будто прислушиваясь к ощущениям. — Хотя вы правы… Какое-то странное состояние…

«А… я? — ещё более забеспокоился Джантар — и понял, что в самом деле чувствует себя странно. Так странно, что это даже трудно выразить в словах: мысли, будто отяжелев, вязли и застревали в чём-то — но пустое, бессловесное, безынформационное возбуждение будто охватывало отдельные части сознания, скользя вдоль какой-то грани или преграды в нём… — И правда — что это? Просто усталость от напряжения — или какое-то воздействие? Но какое? Нас, что же… пытаются лишить наших способностей? — как громовым разрывом в сознании, потрясла ужасная догадка. — Тем более — знаем, как вообще относятся к экстрасенсам…»

— Нельзя спать, Талир! — вырвалось у него в испуге. — Надо сопротивляться! На нас чем-то действуют…

Джантар попытался сесть на кровати — и сразу ощутил даже не головокружение, а буквально гул в голове. Перед глазами пошли неясные световые образы, мышечное чувство правой руки странно ослабло, сделалось неотчётливым, словно рука в каком-то ритме мгновениями теряла чувствительность — и даже дышать вдруг стало трудно. Джантар ещё сумел, собрав всю волю, приподняться и сесть на кровати, упираясь в изголовье обеими руками — но уже обе руки свело мгновенной судорогой от внезапного перенапряжения, и он не заметил, как скатился прямо на пол, вернее — на сползшую постель…

— Джантар, что с тобой? — встревоженный голос Фиар прозвучал странно, отдаваясь незнакомым гулким эхом. — Хотя и… со мной тоже… Действительно, сил не больше, чем если бы весь день камни таскали… Правда — что это?

— И я… непроизвольно… вижу вас всех насквозь… — с трудом признался Герм.

Джантар вновь сделал отчаянное усилие, пробуя подняться. Но уже будто какая-то неодолимая сила убрала из-под него опору — и он снова оказался на постели, им же сброшенной на пол. А звон или гул в ушах стал переходить в головную боль — и чьих-то слов Джантар уже не расслышал…

«Неужели… всё? — странно, мысль не вызвала ни ужаса, ни даже испуга. — И… опять молодым? Но тогда хоть было 22, а сейчас — только 17… Правда, так легче, чем от взрыва… Или… Не то… Нет чувства, что это уже конец… Надо только… Не спать… Не отключаться… Надо…»

Мысль даже не успела завершиться — будто Джантар не смог додумать её до конца — и всё окружающее отключилось от его восприятия, начав проваливаться куда-то…