Битва вечной ночи

5 ФИРЗЕНХОЛТ И ТО, ЧТО ЗА НИМ Лавровый лабиринт

Верхом на водяном коне — какой смертный доселе столько удерживался на подобном сиденье? Со спины скакуна, созданного из холодных течений и быстрых струй, трюков и уловок, обтянутых шкурой цвета блестящих морей полуночи. Все кругом выглядело совершенно иным. Тахгил-Ашалинде Казалось, будто они мчатся через другой мир — мир теней и искрящегося сияния, раздуваемого мехами шанговых ветров.

И если во время этой бешеной скачки девушка вообще способна была что-либо обдумывать, если смутные мысли и чувства, проносившиеся у нее в голове, могли сложиться в более или менее связную последовательность, она гадала — возможно ли, что Торн, несмотря на все грозящие ему страшные опасности, еще жив. Если да — то искать его следовало скорее всего именно в Намарре. И едва глупая, совершенно безосновательная надежда разгорелась в неразумном сердечке Тахгил, девушка с новым жаром устремилась в этот дикий новый поход.

Они странствовали по тайным тропам, ибо Дикая Охота вновь вылетала каждую ночь, оглашая пронзительными воплями ночной горизонт. Извилистым, укромным путем они преодолели уже более пятисот миль — пятисот миль по диким и глухим землям. Пять раз огромное око восходящего солнца, видело, что странная четверка — смертная девушка и три колдовских существа — снова преодолела более ста миль, а ведь летние ночи так коротки. На двенадцатый день грианмиса путники достигли Фирзенхолта. Но там-то, на границах этого края, у первых подстриженных кустов они вынуждены были остановиться.

Перед ними на много миль тянулись переплетения густых и высоких зеленых изгородей из самшита, можжевельника, туи, кипариса и благоуханного лавра. Взгляд чужестранца в первый момент просто потрясали правильные формы кустов, обычно несвойственные дикой природе. На самом деле ветки объедали существа, населявшие Фирзенхолт-Хэйторн, — эти мелкие зверьки, челюсти которых до крайности напоминали садовые ножницы, предпочитали нежные молодые побеги, а поскольку ели они на ходу, а передвигались либо по прямой, либо описывая правильные кривые, то там, где они прошлись, оставались обровненные кусты — преимущественно в виде геометрических фигур и линий: кубов, пирамид, спиралей, клиньев, зубчиков. Порой эти фигуры и линии складывались в сложные последовательности, порой образовывали крепостные стены с бойницами и зубцами, но чаще всего — просто-напросто глухие и ровные заборы аккуратной зелени.

На этой северо-восточной окраине Эльдарайна кусты были обрезаны в основном в форме высоких волчков, уходящих корнями в землю. Длинные ряды таких вот забавных гигантских волчков шли себе по прямой, пока не натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие вроде гранитного выступа или пласта вязкой глины, а там сворачивали и устремлялись в новом направлении. Складывалось впечатление, будто все эти аккуратные посадки — работа рук какого-то ревностного, но чудаковатого садовника, воплотившего в Фирзенхолте свои понятия о симметрии. Длинные аллеи и короткие авеню разветвлялись или оканчивались тупичками, кольцевыми дорожками или внезапной серией поворотов.

Прямо под зелеными стенами меж хиловатых стволов кустарников тянулась система узких туннелей и грязных земляных ходов, где было под силу протиснуться разве что лисице — да и той пришлось бы прижимать уши, чтобы не ободрать их о ветви. Часть местных обитателей передвигалась по этим тропинкам, другие — мелкие пташки, белки и прочие существа — жили вверху и прыгали по верхушкам древесных волчков.

Вот таким был Фирзенхолт.

В сумерках Тахгил сидела около тускло поблескивающего озерца, по берегам которого росли деревья. Тонкие длинные пальцы девушки обхватили шар хлеба Светлых, что лучился мягким пастельно-розовым сиянием под пологом продолговатых ивовых листьев. Смеркалось. Тающее вечернее солнце коснулось края мира и плавно скользнуло вниз. И в ту же секунду ивовые ветви, тонкими струями дождя спадавшие в озерце, вздрогнули, уловив волнение в глубине спящих вод.

И столь же внезапно причина этого волнения появилась над гладью пруда, разбив зеркальную поверхность. На ощеренной конской морде белели мрамором белки закатившихся глаз, уши были прижаты к черепу, а в струящуюся гриву вплетены стебли водяных трав. Верхняя губа зловеще приподнималась, обнажив полоску острых, как могильные камни, зубов.

От неожиданности Тахгил отскочила назад и упала.

— Не терпится прокатиться? — невинно поинтересовался найгель, подтягиваясь на копытах на берег озерца.

— Я бы с радостью, — ответила Тахгил, поднимаясь, — но тут не особо покатаешься.

— Ах да, я и забыл.

Найгель покосился на высокие крепостные стены Фирзенхолта, угольно-черные на фоне последней бледно-магнолиевой дымки заката.

Он прихлопнул хвостом воображаемую муху. Тахгил ждала предложений, как же им двигаться дальше, но предложений не воспоследовало.

— А нельзя как-нибудь в обход?

— С юга стоят непроходимые чащобы. С севера — горные хребты. Ни там, ни там нам не пройти.

— Увы, — тихонько вздохнул уриск, дикое создание, притаившееся меж ивовых стволов.

— Что «увы»? — раздраженно осведомилась девушка.

— Просто увы.

— Полагаю, у тебя нет никаких идей, как бы нам пересечь этот… этот выживший из ума парк?

— Я-то росточком не велик — мог бы и по ходам пробраться, а то и под ветвями ползти. Найгель может плыть по ручьям и речкам. Лебедь — лететь поверху. Но ты?

Уриск покачал кудлатой головой.

Из зеленой тени плакучих ив подала голос лебединая дева. По ее словам, она не видела с воздуха никаких проходов меж зелеными стенами — все аллеи заканчивались тупиками, во всяком случае, в западной части лабиринта. Вот дальше и правда было нечто вроде дороги, хотя и весьма извилистой.

Тахгил задумалась.

— Пожалуй, — наконец промолвила она, — у меня есть все, что нужно.

С этими словами она сняла с пояса чудом уцелевший ножик и принялась срезать ивовые ветви, обдирая гибкие побеги от листвы. Когда на небо взошла луна, девушка успела уже сплести нечто вроде двух ракеток, которыми придворные Каэрмелора играли в волан, — только без ручек.

— Кустоходы, — объяснила она. — Пойду через Фирзенхолт прямо, напролом. Без таких вот штуковин вершины живых изгородей меня не выдержат, я просто провалюсь между ветками. Но сами по себе кусты достаточно густые и прочные, чтобы выдержать мой вес, если он будет распределен по большей площади. Во всяком случае, я очень на то надеюсь.

Привязав кустоходы к поношенным башмакам, она потренировалась ходить на них — к восторгу найгеля и нескрываемому отвращению лебединой девы.

— У тебя походка, как у утки, которая собирается снести яйцо, — хихикнул уриск.

— Точно подмечено, — согласилась Тахгил. — Я бы рада и полететь, как утка, но где мне взять крылья?

Заткнув плетенки за пояс, она попыталась вскарабкаться на ближайшую же изгородь. Но тонкие прутики и веточки на поверхности зеленой стены не выдерживали ее веса. Девушка вапустила руки поглубже в листву, где таились ветви потолще. По ним она бы могла вскарабкаться — но упругая толща самых мелких побегов выталкивала, не давала ухватиться как следует. Как ни старалась Тахгил, все понапрасну.

В конце концов, выбившись из сил и запыхавшись, она сдалась.

— Вообще-то дворцовые садовники обычно подравнивают верхушки живых изгородей — но у них-то есть лестницы, чтобы взобраться, — посетовала она. — А у меня ни лестницы нет, ни ножиком этим толстые ветки не нарежешь. Неужели и правда нет никакого обходного пути?

— Лабиринт тянется в обе стороны, на юг и на север, пока не встречается с лесами и черными скалами. А еще дальше — Морской берег. Лебединая дева говорит, в нынешние времена берега очень уж хорошо охраняются.

— Можно обойтись и без лестницы, — заявил найгель, когда Тахгил уже совсем было потеряла надежду. — Есть способ получше. Прыгай ко мне на спину.

— Ой, нет. — Девушка начала догадываться, что это за способ. — Да ведь изгородь тут выше крыши. Если ты швырнешь меня слишком высоко, я себе все кости переломаю. А если слишком низко — всю кожу и мясо с костей сдеру, проламываясь сквозь ветки.

Водяной конь заржал и игриво подпрыгнул.

— Кто я по-твоему? Лорралъная кляча, у которой умишка в голове не больше, чем у мухи? Я никогда не промахиваюсь. Во всяком случае, — уже не столь убедительно докончил он, — до сих пор никогда не промахивался.

Зная, что это, безусловно, чистая правда — ведь духи не умеют лгать, Тахгил влезла на коня. И все-таки, когда он потрусил прочь от живой изгороди, чтобы взять разбег, от страха к горлу девушки поднялся склизкий комок, а ладони вспотели.

Вокруг сгущалась туманная, студенистая ночь.

Тахгил оставалось только надеяться, что найгель видит в темноте изгородь лучше, чем она сама. Сперва он трусил легкой рысцой, потом перешел на галоп. Сидя у него на крупе, девушка так крепко приклеивалась к шкуре, что словно бы вливалась, вплавлялась в могучий костяк. Стена Фирзенхолта маячила спереди угрожающей черной громадой. Внезапно тело девушки оторвалось от коня, он резко взбрыкнул, вскинул круп — и Тахгил почувствовала, что летит по воздуху. Один долгий, словно бы застывший миг она парила между землей и небом, а в следующую секунду распласталась лицом вниз на упругой подушке листвы, что венчала живую изгородь.

Веточки снизу пружинили, впивались в тело. Тахгил подползла к краю и помахала рукой найгелю с уриском. Чуть не задев ее, мимо промчалось, пикируя, стремительное крылатое существо, тихонько прошипело что-то над ухом — то была Витбью. Резко взмыв вверх, лебедица сверкающей точкой исчезла во мгле небес. Девушка привязала к ногам кустоходы, нерешительно поднялась и огляделась по сторонам. Да это же совсем иной мир!

Вокруг тянулись многие и многие акры темных бархатистых дорог. Тени кустов на фоне ночного неба напоминали очертания города. Это и был город, воздушный город — только созданный без плана и смысла, без цели. А свалившись в канаву по обочине какой-нибудь из дорог этого высокого селения, можно было разбиться насмерть.

Да и ни одной зеленолистной беседки, скамеечки или колодца не видно. В дворцовых садах все иначе.

Назвать медленное и неуклюжее передвижение Тахгил по верхушкам кустов «ходьбой» можно было бы разве что с очень большой натяжкой. Она спотыкалась и шаркала ногами, как ребенок в отцовских башмаках или как преклонный старик, согбенный тяжестью лет. И почти ни о чем не думала — старалась выкинуть из головы все посторонние мысли. Вокруг клиньев, кубов, пирамид, арок, зубцов, лестниц и спиралей воздушного города порхали ночные существа: совы, летучие мыши и сладкоголосые лунные мотыльки, воспетые во множестве баллад, трепет их причудливо разукрашенных лазурных крылышек порождал тихую музыку. Время от времени появлялся и черный лебедь. В отличие от найгеля лебединая дева могла разговаривать на Всеобщем наречии, только когда принимала человечий облик, а превращаясь в птицу, эту способность теряла. За всю ночь Тахгил не получила от нее ни единой весточки, но само присутствие Витбью, несмотря на скрытую враждебность, подбадривало смертную девушку — и та с новым мужеством шагала по черным поднебесным тропам.

В зелень кустов вплетались пурпурные лозы благоуханного винограда. В зарослях можжевельника призывно алели ягодки — в этих краях они были вовсе не горькие, а сладкие и очень вкусные. Два раза — в полночь, а потом в час ухта — Тахгил давала лебединой деве привязанную к веревке флягу. Зажав веревку в сильном клюве, птица вскорости возвращала флягу, наполненную чистой водой из ручья. На рассвете девушка нашла себе уютный завиток, выступающий над основным уровнем кустов, и, спрятавшись за ним от ветра, прилегла отдохнуть. Зверьки, что объедали живые изгороди, как раз начали вылезать из ночных укрытий. Девушка с любопытством следила, как они, деловито щелкая челюстями, точно секаторами, двигались по зеленому настилу. Ей они не мешали — лишь так же деловито обкорнали подросшие побеги, ровнехонько обрисовав очертания ее лежащей фигуры.

Семь ночей продолжался этот утомительный путь. Семь ночей Тахгил ковыляла вперевалку на своих неуклюжих кустоходах. Звезды, луна, протяжные лебединые крики, вечная угроза Охоты, которая хоть и не показывалась, но давала о себе знать в отзвуках ветра… А еще — муки лангота, сны о Торне, столь яркие и живые, что девушка думала, уж не сошла ли она в самом деле с ума. Теперь, когда на пальце у нее уже не было защитного кольца, тоска и мука потери терзали бедняжку еще ужаснее. Силы постепенно оставляли ее.

Пробудившись однажды вечером, Тахгил обнаружила, что ее волшебная провожатая, приняв человеческий облик, пристроилась на верхушке куста, объеденного в виде трапеции.

— Тихоходная путница торжествует по праву, преодолев половину преграды, — сообщила лебединая дева. — Отсюда вдоль изгородей идет извилистая тропинка. Лебедь легко направит беспомощную бедолагу в нужную сторону.

— Беспомощная бедолага благодарит благородного лебедя, — в тон ей ответствовала Тахгил и, ухватившись за верхние веточки, начала неуклюже сползать вниз.

Спуск оказался легче подъема — земля притягивала девушку к себе, а упругие побеги задерживали падение, так что Тахгил благополучно приземлилась, пусть и не обойдясь уж совсем без царапин, но отделавшись малым. Внизу ее поджидали уриск и найгель.

— Снова привет, верные мои друзья, — улыбнулась Тахгил. В ее волосах — тех самых локонах, прядь которых все еще держала открытыми последние Ворота, ведущие из Эриса в Фаэрию — торчали запутавшиеся сучки, листья и веточки. — В добром ли вы здравии?

Крики ночных птиц здесь, внизу, звучали чуть тише, их приглушал высокий воротник из зеленого меха — застилающие небо высокие кипарисы. Зато громче стал шепот ручьев, что, журча, бежали вдоль подножия живых изгородей.

— В самом что ни на есть добром, — жизнерадостно отозвался уриск.

Втроем они двинулись далее, куда вела их лебединая дева — она снова и снова спускалась пониже, чтобы показать дорогу. Время от времени из-за зеленых стен раздавались веселые голоса, вспышки хохота. Из любопытства Тахгил остановилась и, раздвинув листву, заглянула в образовавшуюся щелочку. На бережку одного из каналов весело гуляли сьофры — мелкие духи пировали и катались по воде в сделанных из листьев лодчонках, напрочь не замечая, что за ними подглядывают. Та же, что стала мимолетной свидетельницей лесного пиршества, изумленно взирала неочарованным взглядом на сомнительные лакомства: усики бабочек, мякоть из камышовых стеблей, муравьиные яйца и мышиную шерстку, копченых уховерток и червяков, ушки мандрагоры и тушеные тритоньи бедрышки. Запивали сие великолепие хрустальным каплями росы, поданными в цветах магнолии.

Чуть позже ночь разорвал стук колес, усилившийся, когда путники прошли под навесом особенно густых ветвей, а потом постепенно затихший вдали. Раз или два из листвы вдруг высовывалось сморщенное старческое лицо, ухмылялось проходящим и пряталось снова.

Все кругом было такое одинаковое — одни и те же высокие аллеи, с обеих сторон обрамленные зелеными стенами, одно и то же звездное небо над головой, — что в скором времени девушке начало казаться, будто они идут в никуда, бесцельно бродят по кругу.

— Мы свернули в обратную сторону, — заявила Тахгил. — Я точно знаю!

— Именно, девонька, — согласился Тулли. — Но разве ты никогда не блуждала по лабиринтам? Никуда не денешься — приходится идти то назад, то в сторону.

— Но это же не настоящий лабиринт — а беспорядочные заросли. В них нет никакой логики. Однако мне остается только доверить выбор дороги лебедице. Тигнакомайре… Тигги — ты бы не мог снова повезти меня на спине, чтобы уж побыстрей?

Водяной конь согласился. И еще пять ночей она скакала верхом меж темнеющих изгородей. Но только на длинных аллеях найгель мог разогнаться в галоп — остальное время ему приходилось трусить рысцой по коротким отрезкам или переходить на шаг, огибая углы.

Стех пор как Вивиану с Кейтри увезли, прошло уже шестнадцать ночей…

Невыносимая мысль!

Однажды вечером они добрались до места, где заросли цветущего винограда были особенно густы. Там, между травянистой дорожкой и нижними стеблями изгороди, лежали пять длинных каноэ из черной коры.

— Каналы, — сказала Тахгил. — Они текут прямо на восток или тоже петляют?

— Почти прямо, — ответил верный уриск. — Так говорит королева птиц.

— А как ты думаешь, хозяева этих каноэ не слишком разозлятся, если я позаимствую одно из них?

— Этого я сказать не могу. Я таких суденышек еще не видел. Не знаю, кто их сделал.

— Разве ты живешь не с начала времен?

— Так-то оно так, но путешествую мало. Я существо домашнее.

Найгель рассеянно рвал и поедал виноградные лозы. В воздухе стоял густой запах зелени.

— Что ж, — промолвила Тахгил, — тогда поплыву. Так будет гораздо прямее. Но вот что делать, когда канал проходит под изгородью? Между нижними ветвями и землей не протиснешься. Тигги — как тебе это удается?

В ответ найгель повернулся и яростно принялся лягать задними копытами изгородь. Во все стороны полетели сломанные ветви. Очень быстро образовался проем, в который Тахгил, чуть пригнувшись, вполне могла пролезть.

Девушка подтянула одно из суденышек к берегу и спустила его на воду. Канал шириной около четырех футов шел по низкому туннелю прямо под живой изгородью.

— Тулли, пожалуйста, придержи каноэ, чтобы стояло тихо.

Она легла навзничь на дно лодочки. Найгель с громким плеском прыгнул в воду и поплыл прочь. Уриск оттолкнул каноэ от берега и оно плавно заскользило вниз по течению.

Лежа на спине, Тахгил глядела на своды, поддерживающие основание изгороди, пустой каркас стены. Пред ней открывался еще один мир — то, что творилось внутри изгороди. Там сверкали подслеповатые глаза обитателей этого мира, звенели щебечущие голоса, перепархивали с лозы на лозу мелкие существа. С головы до ног осыпанная белыми лепестками, девушка плыла все дальше и дальше, а перед ней темнела на воде голова волшебного коня.

Новая ночь, лиловая, струящаяся, разворачивала свои лепестки, точно огромный цветок.

В час ухта, когда в мире происходят самые невероятные вещи, найгель перегородил русло широкими плечами. Каноэ дернулось и встало, наткнувшись на эту живую преграду.

— Добрались до края.

Тахгил открыла глаза — в последние несколько часов она по большей части дремала. Вместо серых ребристых сводов изгороди над головой взгляду ее открылось небо, нежно-розовое, как лепестки камелии. На нем первой каплей росы мерцала одинокая звезда. Тахгил вылезла из каноэ.

Внезапно порывистый, стелящийся по земле ветер тронул ее волосы сильными пальцами. Девушка стояла на вершине парящего в поднебесье утеса, рядом с водяным конем. За спиной у них темнели последние бастионы зеленой крепости. Канал и в самом деле вывел их к границе Фирзенхолта. Сам же поток, как и множество других ручьев и речушек, что вытекали из лабиринта, обрушивался с края отвесного обрыва высотой в семьсот футов. У подножия утесов часть водопадов попадала в каменные бассейны, что уводили под землю, сливаясь в одну систему пещерных вод, другие же впадали в реку, которая плавными изгибами вела через тусклую равнину к смутно мерцавшей линии далекого берега.

Предутренний свет омывал землю. Здесь, наверху, небо, которое в Циннарине и Фирзенхолте казалось лишь рамой общей картины, внезапно сделалось огромным, всеобъемлющим. Оно раскинулось от края до края, само по себе образуя картину окружающего мира, переменчивое отражение причуд погоды. Оно нависало над головой бледно-голубой пустотой, такой ясной и чистой, что его хотелось пить, вбирать в себя огромными глотками, такой бездонной и головокружительной, что странно было — как это мир до сих пор не сорвался с места, не полетел в эту засасывающую пропасть.

На востоке горизонт омрачала полоса вьющегося дыма, подсвеченного снизу тусклым маревом. За спиной путников стройными рядами маршировали прочь живые изгороди, последние бастионы потрясающего Фирзенхолта. Впереди свободно гулял по равнине тот самый ветер, что ерошил сейчас волосы Тахтил, играл гривой коня.

В этих-то пустынных землях стояли сейчас лагеря армий — Легионов Эриса.

О, спуститься бы вниз, сойти в один из этих лагерей, назвать свое имя! Если возлюбленный мой там, я могла бы упасть в его объятия и умереть счастливой… Но я не могу позволить себе пойти туда - необходимо спешить… Тахгил терзали мучительные вопросы. Здесь ли принц, милый грустноглазый Эдвард, ставший мне братом? Пережил ли он падение Тамхании или Эрис ныне лишился последних представителей королевской семьи? Кто ведет эти войска в бой? А если ими правит Король-Император, то кто он - Джеймс XVI или Эдвард IV?

Все равно - никакой разнииы. Если даже неявные духи принца Моррагана, не сумели уничтожить свою главную цель, если даже Торн все-таки жив, я не осмелюсь приблизиться к нему, дабы не навлекать на него опасности еще более худшие. А если он погиб, у меня нет более стимула к жизни - разве что спасти подруг. А если и они уже мертвы, пусть Морраган со своими слугами делает со мной все что хочет, мне все равно. Ах, вот бы жестокий Морраган и все его племя оставили мой дом, мой Эрис, и никогда больше не вернулись сюда!

Она все стояла, не в силах оторвать взгляда от пейзажа далеко внизу.

Внизу, на равнине, пропел петух. Над горизонтом заалел рассвет. Поднявшись из-за Намарры, солнце протянуло острые лучи через широкие пустоши, к Нениан-Лэндбридж, отбрасывая длинные тени от тысяч шатров и павильонов, наскоро возведенных Причальных Мачт, стоящих на якоре Воздушных Кораблей. И наконец золотые кончики коснулись лица девушки с развевающимися волосами, что в одиночестве стояла на вершине скалы.

Но он? Здесь ли он? Внизу ли?

Был знойный летний день — в иное время года путники просто не выжили бы в этом суровом краю. Свернувшись калачиком в нише среди листвы живой изгороди, Тахгил спала. Ее убаюкивали журчание и рокот потока, что струился из-за зеленой стены к краю утеса, откуда срывался в воздушный простор. В небе реяли соколы, но девушка не видела их. Лепесток, упавший с цветка на витой лозе, плавно опустился ей на руку — однако она не почувствовала касания. В ветвях кипарисов звонко щебетали крапивники — однако она не слышала их голосов. Солнце обдавало жаром Циннарин и Фирзенхолт, а потом нырнуло, шипящее и раскаленное, в западное море, оставив лишь многоцветные потоки лучей, что шелковыми лентами струились над волнами. Тахгил проснулась и набила карманы благоуханными лепестками, чтобы обманугь чуткое обоняние духов-преследователей.

Растущая луна видела, как девушка осторожно выискивает путь вниз с утеса под руководством странного козлоногого существа, которое находило тропинки и выступы в тех местах, где, на первый взгляд, пройти было совершенно немыслимо. К полуночи они уже оказались на ровной земле. Здесь на камнях стелились сорные травы и вставали ряды чертополоха. Кое-где, на участках глинистого сланца, запекшейся пыли или грязи, растительности не было вовсе. Здесь и там мрачными монументами торчали обгоревшие остовы деревьев. С моря дул необузданный резкий ветер. Водяной конь галопом примчался со стороны узкой речушки, отряхнулся по-собачьи, обдав уриска и девушку тучей брызг, и резво загарцевал на пыльной площадке.

— Хорош шуметь! Этак ты привлечешь сюда все легионы Эриса, — проворчал уриск. — У них весьма бдительные дозоры.

Тонкая девичья фигурка, сотканная из ускользающих теней и отражений, отделилась вдруг от рощи мертвых деревьев, распростертые ветви которых сплетали меж собой поволоку мглы.

— Куда теперь? — лаконично осведомилась лебедица.

— Все так же вперед, — ответила Тахгил. — Если твоя подружка ласточка не солгала, Кейтри с Вивианой скорее всего увезли в Намарру.

— Со всей определенностью. Ласточка говорит, скакуны Дикой Охоты вечно возвращаются в одно и то же место — в твердыню на звездной тверди.

— Хуон со своими приспешниками обосновался в Намаррском замке?

— Истинно так.

— Бьюсь об заклад, в той крепости обитает и еще кое-кто, — пробормотала Тахгил. — И куда сильнее их — настолько, насколько молния ярче искорки. Что там, на земле, между нами и той твердыней? Как мне перебраться через Нениан Лэндбридж?

— Сотни солдат стоят средь серых равнин, — сообщила лебединая дева. — Бдительные бойцы браво отразят любую атаку. Грозные духи держат узкую полоску суши меж морей.

— Если равнину охраняют Легионы Эриса, а Нениан Дэндбридж держат неявные духи, мне остается лишь обогнуть и тех, и других по воде. Придется переправляться через Опасный Залив на лодке.

— В водах водятся вероломные водяные, — покачала головой Витбью. — Они топят лодки, опрокидывают корабли. Кормчий со всей командой канет на корм коварным и жестоким чудищам.

— Но если и море, и суша закрыты для меня, что остается? А нет ли тут какого-нибудь подземного хода, навроде того туннеля под Вороньей рекой?

— Подземные ходы, — сказал уриск, произношение и фанера говорить которого все более подстраивались под речь Тахгил, — есть везде. Они пронизывают все земли. Очень может быть, один из них проходит прямо у тебя под ногами. Подземелье кишит дорогами — большинство из них создали и поддерживали в порядке фридеаны. Но проход под заливом не для тебя — он слишком глубок, там нет воздуха. Смертным там нечем дышать.

— Воздух. Ну, тогда — по воздуху. Украду какой-нибудь Летучий корабль…

— Ни одно воздушное судно Эльдарайна не преодолеет Нениан Лэндбридж, пока ее удерживают силы Намарры.

Тахгил хлопнула себя по лбу.

— Ну конечно же! Ты совершенно прав! Наверное, можжевеловая диета вконец истощила мои мозги. О, были бы у — меня крылья…

Она умолкла и пристально поглядела на Витбью, которая безмятежно расчесывала свои длинные локоны.

— Да — Витбью, прошу — одолжи мне свой плащ из перьев.

Глаза лебединой девы сузились, превратились в два наконечника стрелы. Она угрожающе зашипела, вытянула длинную шею и, отступив назад, подняла руки, словно бы мгновенно сделавшись вдвое больше.

— Надо ли это понимать как отказ? — спросила Тахгил. — Решительный и бесповоротный!

— Лебединый плащ для нее дороже жизни, — тихонько подсказал уриск. — Без него она навсегда останется в человеческом обличье, не сможет взмыть в небеса.

— Ну да, я знаю. Я буду заботиться о нем и обязательно верну — но да, я понимаю, это запретная тема.

И все-таки, как было бы чудесно парить в поднебесье, свободно и вольно, как птица, ощутить под крыльями могучую силу воздушных потоков.

— Но раз уж ты отказываешь мне в этом одолжении, быть может, не откажешь в другом? — вкрадчиво спросила Тахгил, стараясь замаскировать ловушку. — Быть может, в следующий раз, как полетишь на разведку, попробуешь выяснить, жив ли он — Король-Император Эриса? Нет, чтобы избежать недоразумений, скажу точнее: меня интересует Джеймс XVI, а не его преемник. Вдруг твоя ласточка знает — или другие лебеди?

— Лебедь согласна услужить. Лебедь узнает о государе.

Сердце Тахгил чуть не разорвалось.

— Лебеди отважны и благородны! — от всей души воскликнула она.

Внезапно найгель подскочил на месте — он уколол нос о пробивавшийся меж двух камней росток чертополоха, зеленый побег, ощетинившийся малиновыми иголочками.

— Ты слышал, о чем мы совещались? — спросил уриск. Найгель фыркнул в ответ.

— Я пронесу госпожу мимо воинов и через мост, — заявил он, моргая невинно и искренне, как новорожденный жеребенок.

— Как? — изумилась Тахгил.

— В ту ночь, когда я не смогу обогнать любого лорралъного коня по земле или по воздуху, я сам вдену голову в ярмо и соглашусь тянуть плуг. А на дамбе — кому будет дело до водяного коня, к шкуре которого приклеился очередной обед?

Раздумчиво поглаживая козлиную бородку, уриск являл собой живое воплощение мудрости. Лебединая дева притихла. Смолистый ветер принес из лагеря неясные отзвуки людских голосов.

— Хорошо сказано, сэр Найгель, — похвалила Тахгил. — Я согласна. Верю, твой план сработает.

Стрекотание сверчков буравило дыры в темном металле ночи. Над равниной сверкали тысячи разрозненных огоньков — крохотных светлячков. Белые лучи луны и оранжевые отсветы пламени сверкали на стали острых копий, наконечников шпор, гравированных шлемов и начищенных солдатских пряжек. Ветер разносил маленькие облачка дыма и обрывки звуков: лязг оружия, ржание лошадей, надрывный визг клинка на точильном камне, отрывистое рявканье приказа, хрустальный перезвон ветра.

Двое часовых в кольчугах, воины Третьего Луиндонского батальона, обходили дозором границу лагеря, время от времени встречаясь и обмениваясь приветствиями, как того требовал устав.

— Я смертный и верен Империи, — так назывались они друг другу, дабы коварные духи не могли обмануть их бдительность.

Потом они пару минут разговаривали, подбодряя друг друга — стараясь заглушить гулкие голоса ночи, не дать им поселить страх в сердце.

— Какие новости, Форвард?

— В Слегорнском секторе все спокойно. А у тебя?

— Тоже.

Они оперлись на копья. Ветер играл полами пестрых плащей. Ночь становилась все темнее, но все ярче сверкали звезды, точно по черному бархату рассыпали горсть булавок — бронзовых, серебряных, медных и позолоченных.

— Последние две недели Дикая Охота так и гуляет по всему небу, — заметил Форвард.

— Сдается мне, ее все тянет куда-то к северу, — прибавил его товарищ.

— Да, но все же я рад, что наш бивуак окружен волшебной завесой, — промолвил Форвард. — Да и тому, что на смену этому преступнику Сарготу явился новый чародей.

— А ведь у новичка-то, поди, побольше смекалки, чем я думал, учитывая, что он дикарь неотесанный из Башни Всадников Бури.

— Я слышал, его выбрал лично молодой принц.

— Правда? И то сказать, достоинств у Эдварда много, да и в проницательности не откажешь. Люди любят его и готовы доказать верность на деле. Хвала силам небесным, что он уцелел в трагедии на Королевском Острове.

— О да, хвала силам небесным, — мрачно согласился Форвард, кивая для пущей выразительности.

Тоненько зазвенели крохотные, еле слышные колокольчики. Близился шанг — но ни один из часовых и словом не прокомментировал столь обычное явление.

— Хотелось бы мне, чтобы гнусное затишье поскорее кончалось, — негромко произнес Форвард. — Чем скорее мы выступим против Намарры, тем лучше.

— Говорят, ждать уж недолго, — ответил его товарищ. — Всем не терпится в дело. Затянувшееся ожидание плохо действует на бойцов.

Они еще немного поболтали о том же. В речи их редко проскальзывало ругательство или даже просто грубое словцо. Все солдаты глубоко чтили дайнаннцев и придерживались выработанного ими кодекса братства. Дайнаннская клятва — исправлять содеянное зло, наказать виновника, накормить голодного, помочь слабому и свято повиноваться закону Короля-Императора, — эта клятва мужества, правды, справедливости и верности повлияла на многих других солдат Эриса — так сияющая чаша отбрасывает свет на того, кто на нее смотрит.

Тщательно отобранные, эти часовые были бдительны и зорки. Даже встречаясь и болтая, они ни на миг не ослабляли внимания. Никто не спал на посту — особенно в час, когда бодрствует нежить. Бесчисленное множество неявных созданий уже более года странствовало по этим глухим краям, выходя из-под полога лесов на юге или спускаясь с горных вершин на севере, — и все они направлялись к Нениан Лэндбридж. Однако легионерам поневоле пришлось встать на лагерь именно здесь, выстроившись широким полукругом перед входом в старую крепость у начала единственной нити, связующей материк и Намарру: это была лучшая стратегическая точка для отражения намаррских набегов на Эльдарайн. С запада войска Императора защищала магическая завеса, созданная колдунами, с юга и севера возвели земляные валы и остроконечные стены.

Взор бойцов устремлялся на восток. Туда вскоре предстояло им двинуться, бросив вызов враждебной нечисти, что удерживала Нениан Лэндбридж. Туда собирались они ударить, чтобы мечом и копьем расчистить себе дорогу, вступить в Намарру и положить конец восстанию. Тем временем разведчики бдительно следили, не соберется ли Намарра ударить первой. Поскольку ни Летучие корабли, ни Всадники Бури не могли летать над водой, никто не знал, что же на самом деле творится и подготавливается в Намарре. Лишь изредка моряки, что ухитрялись подплыть к опасным берегам, высадиться там, а потом еще вернуться обратно живыми и невредимыми, приносили обрывочные сведения, но их было слишком мало.

На землю обрушился шанг — и под властью иллюзий равнины чудесным образом преобразились. Изумрудные копья Чертополоха украсились аметистовыми иглами. Меж расколотых драгоценных камней, переливающихся всеми цветами радуги, сновали песчаные мышки — глаза их сверкали подобно рубинам, шкурка отливала жемчугом. Мистические силы вдохнули в застывшие картины насмешливое подобие жизни — Перед глазами наблюдателей возникали воины, что сражались здесь много веков назад, забыв надеть талтри. Могилы их давно поросли травой, но изображения до сих пор бились не на жизнь, а на смерть. С Летучего корабля, неистово маша руками, камнем упал аэронавт. Отряд заблудившихся путников остановился, настигнутый невидимой нечистью, — лица людей были искажены от ужаса, под белками выкаченных глаз темнели распахнутые в безмолвных криках рты.

— Смотри! — резко окликнул один часовой другого.

Осеннее пламя сверкало на смертоносном древке кавалерийского копья, зажатого у него в руке. Далекий огонек мигнул и снова зажегся, как прежде. Следом мигнул другой, потом третий. Что-то молча пронеслось между часовыми и кострами лагеря.

— Что-то не помню, чтобы такое тут появлялось раньше.

— Оно загораживает свет! А значит — настоящее!

Подхватив оружие, они опрометью бросились выяснять, в чем дело.

Неукротимые колдовские ветры трепали волосы Тахгил, разогревали кровь девушки, как разогревает эль сунутая в него раскаленная докрасна кочерга. Всадница прильнула к спине коня, пряди окрашенных темной краской волос сливались с серой гривой найгеля. Сейчас, обхватив ногами полное колдовской энергии тело, чувствуя, как вокруг струятся потоки чародейства, Тахгил забыла, не знала, кто она — пылинка ли, несущаяся в пустоте, недоговоренное, не слетевшее с губ восклицание, иллюзия, смешная выходка, маленький вихрь.

Мужские голоса грубо нарушили эту дивную отчужденность.

— Стой! Кто идет?

Тахгил не могла различить среди порожденных бродячей бурей видений тех, кто окликнул ее, да и в любом случае не нашла бы в себе сил ответить — язык у нее словно одеревенел. Но и часовые, в свою очередь, не могли явственно различить чужаков средь мерцающих наваждений шанга.

— Конь — но есть ли на нем всадник? — пробормотал Форвард.

— Во имя Короля-Императора, остановись, не то мы проткнем тебя насквозь! — закричал его напарник.

В воздухе просвистело копье, но найгель прянул в сторону и ловко отбил древко копытом.

— Вроде всадника не было, — неуверенно проговорил один из часовых.

— Небось сорвался с привязи и заблудился.

— Или очередное нелорральное чудище рвется в Намарру.

— Нет! Да ты взглянь — это ж просто пони, а вовсе даже не боевой конь. Совсем маленький.

— Разве что наваждение?

— У меня очень сильный амулет против наваждений, а я видел только пони.

Предмет их обсуждения тем временем стремительно мчался прочь. Мгновение — и он оказался уже вне достижения копий и скрылся в суматошных бликах шанговых огней, звезд и бархатных теней.

— Поднять тревогу?

— Не-а. Это просто-напросто найгель, да еще и без седока.

Они зашагали обратно и продолжили прерванный обход.

Вся облитая благоухающим соком цветов винограда, приклеенная к шкуре найгеля, точно диковинная четырехлучевая морская звезда, Тахгил неслась сквозь вихри бродячего шторма по лагерю Легиона. Поступь найгеля была так легка и стремительна, а картины, разворачивающиеся на пустошах во время бури, столь причудливы и странны, что никто, кроме самых зорких и наблюдательных глаз, даже не замечал нежданных гостей — а самые зоркие, проморгавшись, уже не видели ничего и никого подозрительного.

Щека девушки прилипла к шее коня, так что Тахгил даже не могла приподнять голову — а потому не видела высоких знамен и стягов, что развевались по ветру. Не видела, что над самым большим шатром — тем, купол которого отважно Пламенел пурпуром, а на шелковых стенах сверкало золотое изображение Королевского Креста — подняты Королевское Знамя и Королевский Штандарт, личные флаги правящей династии.

Ветер шанга ослабил хватку, которой сжимал воспоминания этой земли, и улетел прочь, за море. Найгель скользнул мимо последних сторожевых костров и помчался в безжалостную тьму ничейных земель, где два дня назад произошла небольшая стычка. Он пронесся мимо двух распростертых на земле безмолвных тел, вместо рук у которых чернели уродливые когти, перескочил через раненого, с губ которого еще срывались слабые стоны, обогнул странный полый корпус, что вырисовывался из мглы. Проскакал мимо разрушенной и опустевшей крепости, некогда охранявшей подступы к Нениан Лэндбриджу.

И вот найгель вместе со своей безвольной, лишенной возможности даже пошевелиться ношей ворвался на Нениан Лэндбридж.

После шанга с юга поползли тяжелые облака. Вскоре они уже затянули добрую половину небесного купола. Из сумерек выглядывали, кривляясь и гримасничая, уродливые лица, высовывались крючковатые лапы, таращились выпученные паучьи глаза, скулили, повизгивали и хихикали тоненькие голоса. Найгель не останавливался. Он даже не поворачивал головы, чтобы проверить, удобно ли его пассажирке, — подобная идея даже не закрадывалась в дремучие леса его сознания. Он радостно скакал вперед, ибо запах моря сейчас доносился со всех сторон, твердил о черных блестящих валах, о могучих мускулах приливных сил, о ветре, что играет белой пеной на гребнях волн, о летящих к небесам брызгах, о безжалостно играющих людьми жестоких течениях, холодных и сладострастных, как любовь нежити. Как и все его собратья, найгели истово любят море, праматерь всех вод.

Официально граница между Эльдарайном и Намаррой делила Нениан Лэндбридж ровно посередине. Полубесчувственная Тахгил и ее скакун почти уже достигли этой середины, как вдруг сумерки разверзлись в высшей степени неприятным сюрпризом. В них ворвались пышные хризантемы огня — факелы, зажатые в потных ручищах намаррских наемников под предводительством одного из их чародеев. С победными воплями намаррцы вертели над головами лассо. Бросок — веревка задела шею найгеля и упала. Почувствовав прикосновение ненавистной узды, водяной дух испустил жуткий вопль. Уворачиваясь и скача из стороны в сторону, так что ни один смертный всадник не удержался бы в седле без магической поддержки, он ухитрился миновать нападавших — но лишь затем, чтобы нарваться на второй отряд. Вконец отчаявшись, водяной конь раздул ноздри — и в них ворвался запах крайнего прибежища, естественной для найгеля среды, если, конечно, слово «естественный» можно применить по отношению к сверхъестественному существу.

Оба отряда ловцов нежити развернулись и ринулись навстречу друг другу. Отчаяние придало найгелю проворства — он проскользнул меж рядами врагов и нырнул в заводь.

То была соленая заводь, лежащая у самого моря, — иссиня-черная заводь, полная пышных водных мхов, осоки и склизких камней. Омут.

Найгель опускался все глубже и глубже. Стремление укрыться от опасности, инстинкт, тянущий к воде, необходимость увернуться от удавки начисто вытеснили из подводных зарослей его разума всяческую заботу о беспомощной всаднице. Он безмолвно погружался под воду — и так же безмолвно вместе с ним погружалась и Тахгил, приклеенная к телу своего колдовского скакуна. Лишь несколько пузырьков поднялись круглыми полыми планетами на поверхность воды, серебряными полушариями закачались на глади заводи, а потом лопнули.

Обведенные вокруг пальца, оставшиеся без добычи намаррцы шумели и ругались на берегу, швыряя в воду камнями. Но это продолжалось недолго. Один, самый нервный, а может быть, и самый востроглазый из них, вдруг завопил во всю глотку:

— Гром и молния! Мусорщик! Сюда идет мусорщик!

Несколько мгновений смятения и возни на берегу омута, стук камней, шелест в кустах — и намаррцев и след простыл. Лишь отражение одинокой звезды безразлично плавало на глади воды. Сквозь мрак к заводи спешило какое-то скрюченное существо, но его шаткая походка поражала неожиданным проворством.

Глубоко внизу сердце Тахгил отчаянно билось, готовое вырваться наружу из тесной грудной клетки. На висках выступили налитые кровью вены, голова раскалывалась от мучительной агонии.

Глубоко внизу найгель вдруг почувствовал какое-то шевеление у себя на спине и все вспомнил.

Освободив задыхающуюся девушку от чар, он изо всех сил подтолкнул ее кверху. Когда голова всадницы прорвала зеркальную крышу милой сердцу найгеля гавани, водяной конь подбросил Тахгил вверх и вбок. Девушка рухнула на берег, а ее скакун испуганно и поспешно снова скрылся под водой. Вспомни он о своей всаднице и о том, что она смертна, хоть на секунду позже, спасти девушку было бы уже невозможно.

Тахгил беспомощно лежала на мокрых камнях, выкашливая воду в жестоких приступах кашля. Ее рвало, взгляд мутился, она не могла даже пошевелиться. Огромная горбатая фигура в сером тряпье наклонилась над девушкой, скинула со спины узловатую сеть, раскрыла ее. В сети уже лежало что-то большое и непонятное. Кашляющая и задыхающаяся Тахгил не успела понять, что происходит, как угодила туда же — мусорщик закрыл сеть, снова закинул ее на спину и зашаркал прочь.

Грязные облака плыли на север, загораживая все небо. Лишь зеленоватые кладбищенские огни мерцали неясным светом на болотах Нениан Лэндбридж.

Стоя во тьме рядом с мутным омутом, уриск трижды постучал по воде. Оттуда высунулась знакомая длинная морда.

— Исчезла, — с удивлением промолвил найгель, мрачно оглядываясь по сторонам.