Беззаветные охотники

Глава 9

Вася. Чечня, середина мая 1839 года.

Генерал Граббе собрал во Внезапной невиданную силу — пять с половиной тысяч в строю, не считая возчиков и прочей обслуги. Четыре батальона куринцев, два батальона кабардинцев, десять горных и легких орудий, саперную роту, 220 конных и 391 пеших казаков и 259 всадников горской милиции, в основном, представленной узденями из Кабарды, осетинами и надтеречными чеченцами[1]. Последних включили в отряд из политических соображений: на Ташев-ходжу выступили не только русские, но и свои, ичкерийцы. Для прикрытия Линии оставили лишь 5-й Васин родной батальон. Пулло заверил своего командира, что горцам будет не до набегов.

Для кампании запаслись основательно. Одних патронов во Внезапную и Темир-Хан-Шуру свезли полтора миллиона[2]. Снаряды для орудий, сухари, крупу в огромном количестве. Но с мясным довольствием была проблема: скот с собой не погонишь, кормить его в горах нечем.

Наступило 9 мая. Экспедиция началась с молебна и зачитывания приказа Граббе по войскам:

«Вам знакомы уже, ребята, труды и неприятель, на которого я вас поведу. Одна сила оружия укротит и истребит этих нарушителей спокойствия. Пойдем и отыщем их. Откуда человек выходит — туда достигнет Русский штык. Женщинам и детям, ребята, непременно и везде — пощада!»

Поход был рассчитан на десять дней. Все тяжести оставили в лагере. Никаких повозок, только вьюки на лошадях. Тронулись ближе к ночи.

Отряд Дорохова разделили. Чтобы показать дорогу, сам Руфин с большей частью своих людей отправился вперед вместе с кабардинцами полковника Лабынцова по прямой вьючной тропе через лес. Рассчитывали застать врасплох сильно укрепленный аул Ахмет-Тала, опорный пункт Ташев-ходжи для нападений на кумыкскую равнину. В нем, по сведениям лазутчиков, уже собрались воины лидера Чечни. Кружную, но удобную дорогу основной колонне вызвался показать унтер-офицер Девяткин. Он не хотел отрываться от своих куринцев, в рядах которых шло немало его знакомых из гарнизона Червленой. Выступили через два часа после кабардинцев.

Вася диву давался, сколько понаехало в отряд «фазанов» из гвардии. Только к их полку присоединили 29 офицеров — пехотных и из кавалерии. Одним из них был ротмистр Гребенского казачьего полка Николай Мартынов. Как собирались командовать егерями лейб-уланы, конно-гренадеры, кирасиры и гусары оставалось лишь догадываться.

Куринцы шагали бодро. С их лиц, казавшимися черными под белыми чехлами фуражек, не сходили улыбки.

— Идем показать Шумилке, где раки зимуют!

Шумилкой они прозвали Шамиля. Конечная цель похода была всем известна.

На рассвете кабардинцы атаковали аул, не дожидаясь подхода основных сил. Горцы бежали к лесу, бросив укрепления и знамя-значок. Когда прибыли их подкрепления, окружили людей Лабынцова, занявших Ахмет-Талу. Поднялась стрельба. Иногда горцы внезапно выбегали из леса и с шашками наголо бросались на цепи.

Горцев переиграли. Подоспели куринцы и ударили во фланг. Кавалерия через лес зашла с тыла. Противник не принял боя и отступил по дороге на аул Балан-су. Ее укрепили завалами, но толку от них было чуть. Саперы лихо расправлялись с огромными стволами. Под прикрытием выдвинутой вперед артиллерии войска Граббе двигались тремя колоннами вглубь Чечни. Главная вместе с обозом — прямо по руслу мелкой Яман-су меж отвесных высоких берегов. По пути сжигали все опустевшие аулы и вытаптывали засеянные поля. Гнали перед собой отступавших ичкерийцев, не забиравших даже тела убитых. 12 мая встали общим лагерем на большой поляне у селения Рагонкаж у истока Яман-су в окружении векового леса. Дым пожарищ за спиной отравлял воздух и перебивал аромат майского буйного цветения.

Васю вызвал полковник Пулло.

— Знаешь дорогу к гнезду Ташева-ходжи, в аул Саясан?

— Трудная дорога, Вашвысьбродь! Сам аул на высокой открытой площадке высоко над рекой Аксай. К югу от него деревянное укрепление с башней между двумя обрывами. Рвы, завалы, засеки. Не смогли, когда в набег ходили, к блокгаузу подобраться. К нему единственная тропа ведет через балку. Думаю, аульцы там решат бой принять.

— Иван Михайлович! — обратился Граббе к полковнику Лабынцову. — Усилим ваших кабардинцев двумя ротами куринцев. Справитесь с укреплением? Не исключаю, что туда стянутся основные силы ичкерийцев.

— Нам, мамочкам, лишь бы подраться!

Лабынцов был известен не только своей вечной присказкой «мамочки», но и дьявольской жаждой боя. Рассказывали, что он мог отправить припоздавшую роту в бой без всякой цели — лишь бы пороху понюхали. Еще ходили слухи, что он послал во время похода через лес один взвод в безнадежную атаку на завалы чеченцев. Юный прапорщик пытался отвертеться от штурма:

— Мы же все погибнем!

— Ничего! — успокоил его полковник. — Зато чеченцы ружья разрядят, тут мы их и возьмем на штык.

Прапорщик погиб, как и весь его взвод. Лабынцов атаковал завал и опрокинул неприятеля. Нужно так было делать или нет, никто не брался судить. Но удивительно: эту историю передавали из уст в уста без толики осуждения!

Вася повел сводный отряд кабардинцев, усиленных куринцами. До аула добрались через лесную теснину, не побеспокоенные горцами. Они оставили аул и все собрались в укреплении — за деревянной оградой с бойницами и с немного выступающими вперед башнями, позволявшими обстреливать атакующих стену с фланга [3].

В таком подходе к организации обороны чувствовалась рука Шамиля и помощь его эмиссаров, отправленных в Чечню к Ташев-ходжи. Раньше чеченцы воевали по-партизански. Не сидели за стенами, а держали врага в постоянном напряжении, внезапно нападая из-за деревьев и кустов и тут же отступая. Точно также воевали и черкесы, хотя и смеялись над ичкерийцами и лезгинами: мол, не умеют за кольчугой ухаживать, вот и воюют как абреки.

Из нововведения толку вышло немного. Две роты кабардинцев бросились под метким огнем защитников к завалам, защищавшим подступы к укреплению. Одновременно куринцы обошли блокгауз по лесистым высотам и рассеяли скопившиеся там толпы горцев. Засевшие в укреплении бежали, опасаясь окружения. Ташев-ходжи с немногими верными продолжал оборонять главную многоярусную башню. Когда кабардинцы полезли через забор, побежали и оставшиеся. Почти все были переколоты штыками. Имаму Чечни удалось скрыться. Укрепление было сожжено.

Перестрелка на окружающих аул высотах усилилась. Особенно на левом фланге, где куринцами командовал прикомандированный ротмистр Мартынов. Дурно выходило у кавалериста. Он не успевал вовремя поддержать стрелковую цепь резервом. Раненых становилось все больше и больше. Особенно их прибавилось, когда Лабынцев скомандовал отступление. Если бы горская кавалерия не прикрыла фланги, потери были бы существенно больше. Когда отряд вырвался из леса и горцы отстали, провели подсчеты. Куринцы потеряли больше всех: 11 убитых, 28 раненых и, что особо позорно, один без вести пропавший.

— Какие потери, Иван Михайлович? — поинтересовался Граббе у Лабынцова, когда сводный отряд соединился с основными силами.

— Всего десять убитых, 47 раненых! — не моргнув глазом, доложил полковник, имея в виду общие потери отряда[4].

— Наша задача выполнена! Можем возвращаться. Выступим скрытно ночью и пойдем прежним порядком — тремя колоннами. Ташев-ходжи дважды потерпел поражение. Горцев приструнили.

Чеченцы почему-то так не думали. Словно пчелиный рой, разгневанный потерей своего улья, они набросились на отступающие колонны. Прекрасно зная местность, вырастали у каждого куста, из-за каждого дерева, выпрыгивали из каждой балочки. Классическая тактика всех племен Кавказа — нападать на арьергарды и жалить, жалить, жалить… Роты несли потери. То и дело они были вынуждены действовать штыками.

Особенно досталось куринскому батальону, больше часа отбивавшему нападение, когда из-за узости ущелья, ведущему к аулу Ярыксу-Аух, Чеченскому отряду пришлось перестроить походный порядок и сбиться в одну колонну. Куринцы дождались, когда пройдут основные силы, и развернулись в цепи.

— Чечен нынче не тот! — напутствовали остающихся куринцев проходившие мимо солдаты. — Озверел. Десять лет назад поскромнее был… Вы уж тут держитесь, братцы!

Как в воду глядели — в мутную Яман-су. Тут же насели на «братцев» преследователи, да так, что покраснела река в один миг.

Вася бился в первых рядах. Стоял под палящим солнцем, не успевая стряхнуть пот со лба. Расстрелял все патроны. Смертельным залпом жеребьем отбросил группу приблизившихся горцев. Примкнул свой страшный штык и колол насмерть бросавшихся на него с кинжалами обозленных чеченцев. Также действовали и стоявшие рядом карабинеры капитана Рыкова. Пощады никому не давали и с места не сдвинулись.

Натиск усилился. Милова что-то чиркнуло по колену, но он в горячке не обратил внимание. Момент выдался слишком напряженный. Если бы не подоспевшие две роты кабардинцев, куринцев могли и опрокинуть.

— У тебя кровь течет по ноге, — показал на колено прибежавший Дорохов.

— Ерунда! Вскользь зацепило!

— Нужно рану размыть.

Промыли. Пуля оставила желобок на коленной чашечке. Пару волосков в сторону — и остался бы Вася без колена, а то и без ноги.

— Двигай в резерв! — предложил Руфин, заканчивая бинтовать Васе ногу.

Милов отмахнулся. Ковылял вместе со всеми, опираясь на штуцер.

— Вот скажи мне, Руфин Иванович, как так выходит? В чем смысл похода? Пожгли мы сакли. И что? Толку от того? Велика печаль чечену — плетеную мазанку потерять! Двух недель не пройдет, горцы свои аулы восстановят.

— А продовольствоваться чем будут?

— С ножа! Снова набеги начнутся.

— Ты считаешь, что поход закончился неудачей? Хмм… Может, ты и прав! Голову-то не срубили. Ушел Ташев-ходжи!

— Вот и я про то!

Граббе так не думал. Когда отряд вернулся во Внезапную, издал приказ, в котором поздравил войска со счастливым завершением похода. Приказал готовиться к новому. К куда более трудному и опасному. На Шамиля!

Коста. Лондон, Букингемский дворец и другие достопримечательности, начало мая по н. ст. 1839 года.

Наследник престола, Его высочество великий князь Александр Николаевич прибыл в Лондон на голландском пароходе «Цербер» 3 мая 1839 года в сопровождении своего секретаря и воспитателя, полковника Семена Алексеевича Юрьевича, друга детства, молодого графа Алексея Толстого и огромной стопки чемоданов[5]. Его ждал кремовый особняк в георгианском стиле на Белгрейв-сквер напротив чудесного сада. Место считалось самым аристократичным. Соседями Цесаревича на время станут три герцога, тринадцать пэров и горсточка баронов с членами Парламента.

Мы представились.

Молодой Цесаревич, высоченный, весь в отца, держался любезно и не расстреливал взглядом, как его венценосный папаша. Ему был 21 год. Лицо еще хранило юношескую восторженность, любопытство в хорошем смысле и жизнелюбие. Из него со временем не мог не получится завзятый сердцеед. Обаятельный, красивый и статный мужчина. Тонкие, едва пробившиеся усики его не портили. Мундир выгодно подчеркивал стройность фигуры.

Меня отвел в сторону Юрьевич.

Познакомились. Фактически я поступал в его распоряжение.

— Вам следует переехать к нам в особняк, — тут же распорядился он. — Места всем хватит.

— Я тоже хотел это предложить. Все-таки охранять — значит, находиться постоянно рядом с охраняемой персоной.

— Не перебарщивайте. Цесаревич не любит стеснений. Впрочем, он настроен крайне серьезно, расценивая свой визит как политический. Он, уверен, выполнит предначертанную Государем инструкцию и не станет отклоняться от намеченной программы.

— Она весьма насыщена!

— Справимся, — легкомысленно ответил сорокалетний полковник, щуря подслеповатые глаза.

Дом, отведенный Цесаревичу, был большим, из светлого камня, с дорическими колоннами у входа, с витыми чугунными решетками и балконами, украшенными яркими цветами в подвесных ящиках и горшках. Свободных комнат было много. Устроились с удобствами, недоступными в старом отеле. Возможность принять нормальную ванну — окрыляла!

На следующий день отправились представляться королеве Виктории в Букингемский дворец. Наследник престола был в красном кавалергардском вицмундире с воротником и обшлагами из черного бархата, с длинными фалдами, украшенными серебряным шитьем, и с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо, панталонах до колен, шёлковых чулках и башмаках с серебряными пряжками[6], я — в форме Эриванского полка, Тамара — в европейского кроя кринолинах. Пришлось раскошелиться на ее платье, чтобы соответствовать стилю, принятому в высшем лондонском свете.

Дворец впечатления особого не произвел. Пованивало канализацией. Но Цесаревич был само обаяние и принялся расхваливать изящество обстановки после того, как вручил щедрые подарки — украшенные бриллиантами шкатулки и кольца с драгоценными камнями.

Викторию, юную девушку маленького росточка (всего 152 см), с короткими пухлыми ручками и немного выпученными голубыми глазами, с блестящими жемчужными зубками и срезанным подбородком, нельзя было назвать красивой. Но она была мила и прекрасно воспитана.

— Присаживайтесь, рядом Ваше Высочество, — предложила она Александру место на канапе рядом с собой. Она говорила с едва уловимым немецким акцентом. — Мой дворец не заслуживает ваших похвал. Я уже говорила премьер-министру, что внешний вид здания и внутренние помещения — позор для страны. Нет ни приличествующих моему сану удобств, ни пристойного бального зала. Вальсировать в узких, тесных комнатах совершенно невозможно.

— Вы любите танцы?

— Обожаю! А вы?

— Был бы счастлив пригласить вас на кадриль, — любезно отозвался цесаревич.

— У вас будет такая возможность. Я намерена через неделю устроить бал.

— Чудесная идея! Почту за честь также показать Вашему Величеству нечто особое!

— Вы интригуете!

— Как я могу себе позволить разочаровать самую завидную невесту в мире!

— Не скромничайте! Мы в равном положении. О вас идет молва, что и вы самый желанный жених Европы! Все германские дома мечтают породниться с Российским Императорским Домом!

Они рассмеялись.

— Позвольте вам представить членов моей свиты!

Мы по очереди подходили и представлялись. Тамара, чуть дыша, склонилась в низком поклоне. Я ограничился кивком головы. Королева была любезна и рассеяна. Для каждого у нее нашлось несколько ласковых ничего незначащих слов. Было видно, что ее занимает не свита русского великого князя, а он сам. Когда я отошел к стене, за спиной английские дамы шептались о том, как идет мундир Цесаревичу, сидевший на нем, как влитой, какая у него обворожительная улыбка и тонкий стан.

— Королева сократила дистанцию вопреки протоколу, — выдала одна язва. — Не удивлюсь, если окажется, что она влюбилась!

Статс-дамы королевы и ее фрейлины — все сплошь жены вождей партии вигов — тихонько засмеялись. Словно в подтверждение их злословия, Виктория молвила:

— Не желаете ли отобедать у нас сегодня вечером?

Обед у королевы не был предусмотрен программой. Видимо, Александр ее заинтересовал. Ну-ну, еще немного усилий, Ваше Величество, и на стенах дворца я напишу: «Вика+Саша=любовь!»

«А что? Чем не вариант⁈ Союз русского орла с британской львицей — не это ли решение всех будущих проблем? Да нет! Исключено! Будущему российскому императору она не понравилась. Он просто проявляет любезность»

Мой вывод поддержал сам Цесаревич. Когда он наряжался во фрак к обеду, он сказал Юрьевичу в моем присутствии:

— Она очень мила,…но талия не хороша, и не могу сказать, чтобы она была ловка.

«Как он это определил, если они просидели на диванчике все время приема?» — думал я, пока скучал в зале, который выделили для сопровождающих лиц, не приглашенных к столу.

— Гадаешь, какие еще сюрпризы нас ожидают? — окликнул меня Гудсон, незаметно выскользнувший из-за портьеры. Мы уже сошли накоротке и наше «you» за последние дни превратилось в «ты». — Я тебя предупреждал: королева импульсивна!

— Уверен, его Высочество справится, — ответил я нейтрально, но в мыслях был не так убежден, как Юрьевич.

— Ты вооружен? — последовал неожиданный вопрос.

Я приподнял полу мундира и показал свой револьвер.

— Я так и думал! — воскликнул Гудсон.

— Что не так⁈ Английская работа!

— Таскаться с такой «дурой»⁈ Держи подарок от мистера Пинчеса из Лондона, — он протянул мне с ухмылкой маленький капсюльный пистолет — двуствольную «вертикалку». — Вот подходящее тебе оружие. Можно легко спрятать в кармане.

Ствол длиной всего в 15 сантиметров, но тяжелый. Почти как мой коллиеровский револьвер. И зарядов лишь два против пяти. Зато капсюли куда надежнее кремней.

— Смена стволов при выстреле по тому же принципу, что в твоем револьвере. Поворот на 180 градусов. Есть предохранитель.

— Эти крючки… Могут зацепиться в ответственный момент. Но почему ты решил выдать мне оружие? Есть тревожные новости?

— Чего-то, вызывающего особое опасение, нет. Но готовым нужно быть постоянно. Как я и говорил, больше всего меня заботят урквартисты. Есть среди них одна парочка буянов. Начитались Эванса де Ласси и трубят на всех углах: Россия наступает на Индию! Берегитесь![7] Они из индийских полков, где подобные идеи популярны. И с оружием обращаться умеют.

Он передал мне два карандашных рисунка, искусно воспроизводящих облик двух буйнопомешанных с всклокоченными шевелюрами. В них невозможно было разглядеть бывших офицеров Ост-индской компании. В Бедламе им самое место.

— Скоро рисунки заменят дагерротипы, — решил я блеснуть знаниями.

— О, ты в курсе новейших изобретений! Похвально. Только вот беда: патент собирается купить французское правительство и подарить его всему миру, кроме Англии.

— Полагаю, англичанам, помешанным на изобретательстве, такой вызов только на пользу.

— Спасибо за такую уверенность в британские силы, — расплылся в улыбке Гудсон и серьезно добавил. — Я дал тебе оружие на всякий случай. Не хотелось бы пальбы в присутствии монарших особ. Впрочем, с таким спутником, как твой слуга, можно чувствовать себя уверенно. Признайся, он наемный убийца? Ты потому его таскаешь за собой по злачным местам?

Ого! Мне только что недвусмысленно намекнули: дружба дружбой, но я за тобой смотрю в оба глаза! Странно, я не заметил за собой слежки. Хотя чего я ждал и чему удивляюсь? Наверняка расспросили книготорговца, чем я интересовался в его лавке, и потом пытались перехватить в Патерностерском ряду. А о месте, куда я отправился на ночь глядя, узнали от кэбмена.

«Но как же все это некстати! Мне же Белла нужно искать. И Спенсер меня ждет 20-го мая».

— Ну, ну, приятель, не хмурься! Мы же с тобой в одной лодке! — «успокоил» меня Гудсон. — Нас ждут балы, парадные обеды и концерты! Повеселимся!

… С весельем у меня не задалось. Всю неделю Цесаревич, как бешеный, мотался между лондонскими достопримечательностями и приемами, устраиваемыми в его честь английскими родовитыми вельможами. Роскошные балы закатывала аристократия, после которых следовал ужин. На этих раутах на меня смотрели не замечая. Как на предмет мебели.

В Британском музее, который мы посетили в первую очередь, я потерял Тамару и… Фалилея. Они растворились в сумрачных залах, словно задавшись целью выучить наизусть половину экспозиции. Или их обуяла тяга к самообразованию, которой пропитана жизнь англичанина.

В этом островитянам не откажешь. Учились они яростно. Газеты сетовали на то, что треть населения все еще не умеет читать и писать. Интересно, каково соотношение в России? До всеобщей ликвидации безграмотности еще ох как далеко. Здесь же, буквально на каждом шагу, масса возможностей расширить кругозор или познакомиться с новейшими изобретениями, послушать бесплатную лекцию или посетить зоологический сад. Настоящие бриллианты в куче навоза, каковым предстал передо мной нынешний Лондон! Я не мог не прийти к заключению: школьный и лекционный классы в сочетании с безудержной созидательной энергией превратят Британию в мирового лидера на целое столетие. И я видел, что этот взлет на вершину уже обретает зримые черты! А зловоние и дерьмо… Это временно!

Увы, Цесаревич не понимал роли местной системы образования, хотя и посетил Оксфорд, где получил почетный диплом. Ограничил себя стандартным набором высокопоставленного туриста. Собор святого Павла, Вестминстерское аббатство, Лондонская башня[8], английский банк, тюрьмы Ньюгейт и Брайдвелл, туннель под Темзой. Целый день убили на осмотр арсенала в Вульвиче.

Уставал как собака. Когда возвращались в особняк, падал на койку без сил. Рядом лежала Тамара, задрав вверх натруженные ноги, Она все так и пропадала в Британском музее.

— Завтра сходила бы с нами в Национальную галерею. А после обеда приляг, чтобы набраться сил перед балом.

— Интересно, что нас ждет? Триумф или провал? — захихикала Тамара.

— Знаю одно: челюсти собравшихся придется собирать с пола!

[1] Те, кто жил между Тереком и Сунжей.

[2] У авторов, пишущих про николаевскую армию, бытует мнение, что патроны делали сами солдаты. Ага-ага, полтора миллиона накрутили в перерывах от дежурств. Патроны изготавливались специальными выделенными командами при ротах и батальонах.

[3] Такое оборонительное сооружение называлось фланкирующим.

[4] Практика скрывать потери была настолько распространена, что верить отчетам — себя не уважать. Будущий генерал-фельдмаршал Д. А. Милютин, участвовавший в походе 1839 г. и его описавший на основе личных воспоминаний и официальных документов, сообщил о 10 убитых и 47 раненых. В летописи куринского полка находим ту цифру потерь, которую мы привели в тексте. Очевидно, что потери понесли и кабардинцы. Значит, всего убитых было гораздо больше, чем десять. «Мертвые солдатские души», на них потом будут списывать продовольствие.

[5] Алексей Константинович Толстой с восьми лет был допущен к наследнику престола. Сопровождал его в заграничном турне.

[6] Просим прощение за кощунство: не верьте описанию Л. Н. Толстого Рождественского бала 1810 г. («Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире…"). Болконский не мог танцевать в белом мундире, просто Льву Николаевичу так захотелось (а вслед за ним и Бондарчуку). Кавалергарды носили белые мундиры на смотрах и парадах. А для балов и выходов в свет полагался именно красный вицмундир. И никаких шпор и сапог! Только чулки и башмаки. Тут у классика все точно, в отличии от строки из 'Онегина» «бренчат кавалергарда шпоры»! Впрочем, на частных балах на дресс-код могли и плевать. Зацепиться за острое колечко ваша дама — вот смеху-то будет!

[7] Эванс де Ласи — английский публицист, первым поднявший знамя русофобии в Великобритании.

[8] Лондонская башня или Белая башня. Имеется в виду Тауэр, а не Биг-Бен, как можно подумать. Кстати, Биг-Бен — название колокола, а не башни, ныне прозываемой Елизаветинской.