Беловодье

Глава 2 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Данила Иванович был старым колдуном. Старым — в том смысле, что занимался магией еще в те времена, когда считалось, что подобных сил не существует вовсе. В дни торжества материализма Данила Иванович напрасно демонстрировал наличие в мире колдовской силы, напрасно лез из кожи, доказывая, что с помощью этой силы можно людей спасать. От несчастной судьбы спасать, от болезней и злобы. Особенно от злобы. Самым страшным было не то, что Даниле не верили, — в этом случае он мог бы еще что-то доказать, продемонстрировать наглядно дар. Ему просто говорили «нет». Захлопывали дверь, воздвигали стену, поворачивались спиной. Как будто очень сильно боялись. Эти однообразные закостенелые спинные хребты, прикрытые добротными пиджаками, приводили Данилу Ивановича в бешенство. Он называл это «спиннохребетным заговором» и пытался бунтовать. Лекарил без разрешения, вылечивал и даже порой буквально поднимал со смертного одра. Слава его вспыхивала мгновенно, как подожженная солома. Толпы недужных устремлялись к нему за помощью. Обиженные природой и судьбой, все, кому необходима вера в чудо, ходили по пятам. А следом являлись люди в сером с серыми лицами и делали внушение. Данила Иванович и сам не знал, почему покорялся. Он считал себя человеком сильным и дерзким. Но с другой стороны, он слишком любил себя, чтобы быть дерзким и непокорным до конца. Поэтому Данила Иванович уступал, но всегда сохраняя вид сильного и дерзкого человека. Проходило время, старый колдун вновь начинал куролесить. И вновь, прогремев мгновенно, вынужден бывал прекратить, замолкнуть, исчезнуть. Но эти краткие вспышки ничего не могли изменить и никого — взбудоражить. Данила Иванович как бы не существовал. Он сам не заметил, как начал уставать. А вместе с усталостью пришла обида.

И вдруг стена исчезла. Рассыпалась, растаяла, испарилась. Вместо стены образовалась пустота. Можно было ходить повсюду: по кривым дорожкам, в стороны неведомые, вперед, назад. Летать вдруг разрешили — если, конечно, ты умел летать. А ведь прежде Данила Иванович умел! Когда-то, очень-очень давно. Поднимался в воздух и парил в поисках линзы чистого вольного воздуха.

Попробовал вспомнить прежнее. И рванул. Приподнялся на метр от пола и рухнул. Стукнулся локтем и коленом. Расплакался от обиды, а не от боли. Он понял, что исчезновение стены его не радует и что теперь ничто на свете обрадовать не может. Но одновременно и обида прошла, никому он больше не желал горя. Тихая печаль поселилась в сердце старого колдуна, и стал он жить с ней, как с нелюбимой, старой женой, от которой уйти невозможно.

Он вновь принялся снимать порчу и исцелять, но уже не ради чего-то высшего, недоказуемого, ирреального, а ради пропитания, ради хлеба. И это теперь угнетало его больше прежнего непробиваемого, непобедимого «спиннохребетного» заговора.

Но колдун не может не колдовать. Колдовство в конце концов подчиняет себе колдуна.

В Темногорск Данила Иванович приехал случайно. Прочитал в какой-то газетенке, что город этот всегда славился колдунами. Оказалось, что бульварная пресса не обманула, и город оказался именно таким, каким его описали в статейке. Но среди родной братии Даниле Ивановиче не стало ни вольготнее, ни радостнее. Его в Синклит приняли, дом он купил на Ведьминской, в самом начале улицы, у леса, то есть на окраине.

Но вышло так, что все, или почти все, колдуны из того поколения, к которому принадлежал Данила Иванович, уже успели в застойные годы как-то пробиться, и пусть по мелочи, но заявить о себе. И как только открыли крышку — бац! — они и выскочили плотной грибницей, один к одному, будто боровики после летнего дождичка. А Данила Иванович припозднился. То есть он тоже вошел в силу, была у него своя клиентура и прозвище хорошее — Данила Большерук. Но при всем при том он почему-то всегда стоял в конце списка. И молодежь, которая ни минуты от прежнего режима за свои колдовские штучки не пострадала, обходила его без стеснения, устремляясь к славе и деньгам. Возможно, Данила Иванович тоже стремился и к деньгам, и к славе. Но как-то вяло. И потому другие его опережали. К тому же мешали застарелые мечтания. Уходил он на целый день в лес и предавался этим мечтаниям ни о чем. Вернее, о том, что вокруг повсюду вольный воздух, и все им дышат, и пьянеют, и наслаждаются.

Однажды прочел он объявление в газете, что сдается напрокат воздушный шар, — газеты Данила Иванович иногда почитывал.

«Почему бы и нет? — сам себя спросил Большерук. — Раз колдовским образом летать больше не могу, полечу на шаре».

И арендовал воздушный шар, хотя день проката латанного, видавшего виды монгольфьера стоил немало. Нанял Данила Иванович воздухоплавателя и отправился в полет искать линзу чистого вольного воздуха. Несколько часов летали, ничего не нашли и едва не разбились. Потому как из-за леса вылетел навстречу вертолет и ринулся на них. Почему, зачем, Данила не понял. Может, летчик слепой был? Или заснул? Оно, конечно, лопасти вмиг шар перемелют, но и сам вертолет за милую душу рухнуть мог. Данила Иванович воззвал к родной стихии, к вольному ветру. Ветер попался послушный, налетел, рванул и унес монгольфьер наверх и вбок, а вертолет промчался мимо. Воздухоплаватель выругался очень даже некрасиво, сказал, что никуда дальше не полетит, а будет немедленно садиться на ближайшем поле. А как Данила Иванович доберется до дома, его, воздухоплавателя, совершенно не интересует. Может хоть пешком идти — ему насрать. Данила Иванович пожал плечами. Его не удивляло, что человек испугался, все живое в мире пужливо, на том жизнь и держится. А вот почему человек после того, как и опасность, и страхи миновали, так ругается, этого Данила Иванович понять не мог.

Однако спорить колдун не стал, ему уже давным-давно надоело спорить с кем бы то ни было. Монгольфьер опустился на поле, где недавно росла свекла: почерневшая ботва, подмороженная, все еще рядками лежала в межах. Данила Иванович даже немного помог своему возчику — ветер успокоил и воздух из шара выдул, так что тот мятой тряпкой прихлопнул корзину, как только люди спрыгнули на землю. Воздухоплаватель стал вызывать по мобильнику свой трейлер, матюгаясь через слово, что опять было удивительно, потому что Данила Иванович за полет заплатил вперед баксами. Большерук обиделся, произнес заклинание, так что незадачливый его помощник частично потерял голос. То есть при обычных словах воздух у него нормально проходил через голосовые связки, а при словах, мягко говоря, грубых бунтовал и шел другой дорогой, отчего воздухоплаватель издавал звуки тоже неприличные, но лишенные какого бы то ни было смыслового значения. Данила Иванович сознавал, что поступил как человек несовременный, чуждый передовым течениям в колдовской науке, но уж больно его задевало, когда столь чистую стихию, как воздух, использовали для создания подобных слов. Впрочем, заклинание он наложил временное, всего на десять месяцев и десять дней.

Итак, Данила Иванович пересек поле и углубился в лес. Идти было далеко, но это его не смущало. Погода стояла тихая, ясная, дождя не было, после недавнего морозца грибников поубавилось, помешать прогулке вряд ли кто мог. У Данилы Ивановича было с собой штук двадцать пластиковых бутылок в рюкзаке, надеялся он их наполнить, обнаружив линзу чистого воздуха в вышине. Теперь он шел и по лесу их разбрасывал. А разбросав, присел на камешек подождать, когда воздух прежний из бутылок вытечет, а вольный воздух сам собой в бутылки заберется. Впрочем, бутылки, выброшенные грибниками и туристами, тоже для этой цели подходили. Потому как лесной воздух заползал в эти бутылки добровольно. То есть был чистой, неподкупной, вольной стихией. И надо только было осторожненько подкрасться к такой бутылке, чтобы вольный воздух не спугнуть, наложить особое заклятие, пробочку закрутить — и у тебя в руках частичка свободы. Настоящей, подлинной, ни с чем не сравнимой свободы. Дело это было сложное. Чаще всего вольный воздух, почуяв, что его хотят пленить, быстренько утекал, и тогда в руки колдуну попадала бутылка, наполненная самой обычной смесью азота с кислородом, ну и с прочими газообразными добавками. Но два, а то и три раза за день Даниле Ивановичу удавалось перехитрить стихию и пленить.

Свободный этот воздух обладал удивительными свойствами. Во-первых, глотнув его, человек на миг становился счастлив. Так счастлив, как никогда до того не бывал в жизни. А потом — если, конечно, подтолкнуть его к этому парочкой удачных заклинаний — человек вдруг начинал понимать, что в его жизни плохо, что плохо очень, а где подлинное счастье и радость, прежде почему-то не замечаемые. И что он сам лично может для своего счастья и своей удачи сделать. А еще — и это бывало довольно часто — человек вдруг осознавал, что все тяготы — на самом деле ерундовые. А главное — совсем в другом. Но случалось, что, глотнув воздуха из волшебной бутылки, человек делался совершенно как потерянный, болезни обострялись, и нападала на несчастного какая-то особая тревога. Потому Даниле Ивановичу всегда приходилось действовать с опаской, и если были сомнения, давал он воздушную стихию пробовать по капельке и глядел, не удручает ли клиента эта капелька. Отдельные личности, бывало, пьянели и безумели и совершали что-нибудь невероятное. На третьих нападал страх, на четвертых — жадность и жажда все заполучить. Пятые вовсе не замечали, что дышат каким-то особенным воздухом.

Но более всего Данилу Ивановича занимало, как поведет себя колдун иной стихии, если дать ему глотнуть вольного воздуха из бутылочки. Однако до сей поры такого случая не представлялось.

И вот Данила Иванович собрал разбросанные бутылки. В две из них забрался вольный воздух и теперь был надежно запечатан и пленен.

Старый колдун уже отшагал изрядно, до дома оставалось метров пятьсот. И тут Данила Иванович увидел мертвеца. То есть в первый миг он подумал, что это мертвец, — человек лежал ничком неподвижно. Лежал он так давно, потому как палая листва слегка его уже присыпала. Человек был одет лишь в джинсы, кожа белая, как снег, а волосы черные…

Осторожно Данила Иванович приблизился. Лежащий не шевелился. Но при этом Данила Иванович почувствовал, что тот дышит. Издалека еще почувствовал — воздух втекал в легкие человека и вытекал, тут обмануться воздушный колдун не мог. Наклонившись, Данила Иванович тронул лежащего за плечо. Тот не шевельнулся. Но кожа теплая. Колдун перевернул неизвестного. Лицо с орлиным носом и острыми скулами, брови черные и густые, глаза полуприкрыты, и то ли человек спит, то ли все же наблюдает за происходящим.

Теперь Данила Иванович человека этого узнал. Ну да, конечно! Роман Вернон! Водный колдун, что исчез год назад, и с тех пор в Темногорске о нем не было вестей. Оно, конечно, изменился водный колдун сильно за минувший год, не сразу и узнаешь. Но кто ж не слыхивал про знаменитое плетеное ожерелье? Вон как серебряная нить переливается! И дергается, будто из ожерелья выскочить хочет. А на мизинце кольцо серебряное с зеленым камнем. Не простое кольцо — оберег. Интересно, можно его снять или нет? Оказалось, можно. Большерук легко снял кольцо и положил в нагрудный карман. Чтоб не потерялось.

На груди Романа было семь не слишком глубоких порезов, идущих поперек туловища. Кровь уже запеклась. Странно, но порезы были сделаны очень ровно, на одинаковом расстоянии друг от друга, как будто некто провел их по линейке.

Данила Иванович тряхнул Романа за плечо. Но тот даже не дернулся. Парень был точь-в-точь мертвец, только дышал.

«Плохо дело…» — вздохнул Данила Иванович.

Сомнений не оставалось: у Романа Вернона сильнейший колдовской шок. А для колдуна это так же опасно, как для обычного человека шок болевой. Что же делать? Тащить его к себе домой? Тяжело… Данила пошлепал Романа по щекам. Никакого эффекта. И тут Большерук вспомнил о своем желании испытать вольную воздушную стихию на колдуне другого склада. Роман Вернон как раз подходил. Данила Иванович решил попробовать. Он был человек в душе озорной почти по-детски. Достал бутылку с вольным воздухом, откупорил пробку, произнес заклинание и — фр-р-р… — вольный воздух дунул водному колдуну в ноздри. Тут с лицом Романа сделалось что-то совершенно невозможное — будто чьи-то сильные пальцы ухватили за щеки, нос, губы и попытались содрать с лица кожу, как маску. Голова колдуна приподнялась, и волосы его растрепал жесточайший ветер. Это при том, что на самом деле никакого ветра в лесу не было, а были тишина и покой, и слышался только шорох падающих листьев. Глаза Романа внезапно раскрылись, и в них была такая боль, что Данила Иванович невольно попятился. В тот же миг невидимая рука сорвала с господина Вернона прозрачный светлый покров, и покров этот мелькнул меж стволов и пропал. Тотчас неведомый вихрь унялся, Роман бессильно откинул голову и затих. Данила Иванович вздохнул с облегчением и провел ладонью по лицу. Если сказать честно, то Большерук в тот миг не понял, что произошло. А догадался некоторое время спустя, но о своей догадке распространяться не стал.

Делать нечего: Данила взвалил водного колдуна на плечи и понес. Рюкзак с бутылками пришлось бросить, два пузыря с вольным воздухом Большерук сунул в карман. Водный колдун лишь постанывал да иногда непроизвольно дергался, но в себя не приходил. Однажды прошептал, правда:

— Надя…

Но тут же замолк.

Данила Иванович уже отшагал метров триста, притомился, опустил неудобную свою ношу на землю, присел сам на камень. Глотнул для поддержания сил из бутылки вольного воздуха.

— Как он? — спросил неведомо откуда взявшийся мужчина лет тридцати пяти. Не грибник, это ясно, одет не для леса: свитер, брюки, вместо сапог кроссовки. Ни сумки при нем, ни корзины.

При ближайшем рассмотрении незнакомец показался Большеруку очень даже симпатичным — круглолицый, улыбчивый.

— Я врач, — сказал незнакомец, не дождавшись ответа, и склонился над Романом. Судя по всему, состояние водного колдуна врачу не понравилось.

— Он приходил в себя? — спросил эскулап, хмурясь.

— На пару секунд, пробормотал что-то невнятное. У него колдовской шок. Я целитель, в таких вещах понимаю.

Как ни странно, врач не стал спорить, сам взвалил Романа на спину и зашагал по дороге. Данила Иванович припустил следом. К изумлению своему обнаружил, что приходится бежать трусцой.

— Я тут на опушке живу. Можно ко мне занести, — предложил Большерук.

— Конечно, — отвечал врач. — Ему сейчас покой нужен прежде всего. И вода.

Дом Данилы Ивановича был стар, просторен, украшен многочисленными верандами с цветными стеклышками и давным-давно нуждался в капитальном ремонте. Но Данила Иванович с некоторых пор относился со спокойным равнодушием к обоям, занавескам, половикам, диванам и стульям. Лишь за одним следил строго — чтобы окна в доме всегда были чисто вымыты, весело поигрывали разноцветные стеклышки в старых рамах, да еще, чтоб непременно форточки в окнах были распахнуты и ветер гуляя по всем комнатам. Затхлости и дурного запаха Данила Иванович не переносил.

Незнакомец уложил Романа на старый диванчик в просторной гостиной, накрыл пледом.

— Может, в больницу его отвезти? — предложил Данила Иванович.

К изумлению Большерука, человек, назвавший себя врачом, очень твердо сказал: «Не надо». И попросил у Большерука бутылку минеральной воды. Открыл пробку, нюхнул раз, другой и вылил воду Роману на лицо. После чего, ни слова не говоря, врач выбежал из гостиной. Данила Иванович, ошарашенный подобной методикой лечения, несколько минут стоял, не двигаясь, потом подбежал к окну. Врач уже пересек двор и теперь мчался по улице, как будто опасался, что Большерук кинется его догонять.

Данила Иванович огладил двумя руками усы и бороду и стал думать, что делать дальше. Ясно было, что с водным колдуном непорядок. Но ясно было так же и то, что официальная медицина помочь Роману Вернону никак не может. Разве что еще один эскулап спятит, как давешний. Лучше всего позвонить Чудодею. Но Большерук со звонком медлил. Что-то его останавливало.

— Что за черт? Где я? — услышал Данила. Обернулся. Роман сидел на диване и массировал шею, на которой блестела живым серебром нить водного ожерелья. Роман вполне отчетливо спросил: — Кто вы?

— Не узнаешь? Данила Большерук… И ты у меня дома…

— Да? Почему?

— Я в лесу тебя нашел, без сознания.

Водный колдун продолжать разговор не стал, вновь откинулся на подушки и закрыл глаза.

Кажется, заснул.

Тут Данила Иванович очень вовремя вспомнил про ассистентку Тину, что жила в доме господина Вернона, и решил сходить за нею.

Когда они добрались до жилища Данилы Ивановича, уже совсем стемнело. Большерук провел Тину в гостиную, в которой всех вошедших поражал эркер с рамами от пола до потолка, с разноцветными стеклами. Сейчас было темно, но нетрудно представить, как радостно в этой комнате в солнечный день, когда повсюду трепещут пестрые пятна света и тени.

На диване у стены, накрытый пледом, лежал Роман. Глаза колдуна были полуприкрыты, а рот застыл в болезненной гримасе. Когда Большерук и Тина вошли, он даже не повернулся, не приподнял головы. Плед с него наполовину сполз, и Тина увидела красные полосы на груди. Колдуна била дрожь — Тина слышала, как стучат его зубы.

— Что с ним? — спросила Тина.

— Колдовской шок, — объяснил Данила Иванович. — Судя по всему, кто-то вырезал из его кожи несколько ожерелий. Против воли. Вот раны и не закрываются.

— Чепуха! — вскинулась Тина. — Когда из пореза водную нить достают, рана исчезает. Сама видела.

— Ну, раз так, тебе виднее. Я сказал, что думал, а ты думай, как знаешь.

— Ничего я не знаю, — тут же уступила Тина. — И что теперь делать?

— Ничего. Ждать. Само собой должно пройти. Только шрамы останутся. Как на губе.

Тина заметила тонкий белый шрам, что увечил нижнюю губу Романа и подбородок. Прежде шрама не было. Водный колдун мог любой порез заживить без следа. Почему этот след на губе оставил — неведомо.

Тина вынула из кармана пальто бутылку с пустосвятовской водой и влила несколько капель меж полураскрытых губ Романа. Тот дернулся, будто его тряхнуло током, потом сделал судорожный глоток. Тина повторила процедуру. После третьего глотка колдун открыл глаза и обвел комнату мутным взглядом.

— Что случилось? — спросил.

Тина так обрадовалась, что слезы сдавили горло, и она не могла вымолвить ни слова. Вместо нее ответил Данила Иванович:

— Тебя в лесу без сознания нашли.

— А… — протянул Роман и уставился в потолок — дощатый, выкрашенный в светло-голубой цвет, с серыми вуалями паутины по углам. — Почему я не дома? Почему здесь? Воды перепил?

— Тебя нашли. Вот он нашел! — Тина кивнула в сторону хозяина.

— Данила Иванович… Да, кажется, с ним я уже говорил…

Колдун взял у Тины бутыль с водой и принялся жадно пить, ни капли, однако, не проливая. Казалось, каждый глоток возвращает ему силы. Силы, но не память. Потому что, когда колдун сел на кровати и спустил босые ноги на пол, первым делом спросил:

— Что было?

— В каком смысле?

— Я чувствую, что-то было, и очень важное… давно… — Роман нахмурился. — Но что именно — забыл. Я сидел в кабинете, а потом… Какое сегодня число?

В его голосе был страх. Честно говоря, Тина не помнила, чтобы Роман боялся. Нет, она знала, что он боится огня и огнестрельного оружия. Но чтобы вот так — беспричинно…

— Тебя не было в Темногорске целый год. Вернее, чуть больше. Ты уехал и…

— Погоди! — прервал он ее рассказ. — Не здесь! Домой сначала пойдем. Ты принесла, во что мне одеться?

Тина затрясла головой:

— Только воду. Хочешь, возьми мое пальто.

— Нет. — Роман перевел взгляд на Данилу Ивановича. — А у тебя что-нибудь есть?

— Плащ могу дать, сапоги резиновые.

— Не густо. Ладно, давай сапоги и плащ. И мы с Тиной пошли.

— Далековато топать, — покачал головой Большерук. — Не дойдешь.

— Дойду!

Тина спорить не стала. Когда водный колдун говорит таким злым голосом — лучше ему не перечить. Роман закутался в летний плащ, сунул ноги в резиновые сапоги и, сутулясь, направился к двери.

— Погоди! — окликнул его Данила. — Оберег возьми. — Он протянул водному колдуну кольцо с зеленым камнем.

— Разве это мое? — Роман взял, повертел в пальцах. — Это дедово кольцо… Да, дедово. Но как оно у тебя очутилось?

— Оно у тебя на пальце было. Я снял, чтоб не потерялось.

Роман подозрительно посмотрел на Большерука, но ничего не сказал. Надел кольцо на палец и вышел.

Ну, вот он и дома. Все как будто по-прежнему. Неужели год миновал? Что-то все-таки изменилось: на окнах в кухне новые занавески, посуда на столе другая… Но в остальном дом все тот же, уютный старый большой дом, перестроенный и отделанный заново под нужды Романа Вернона, обихоженный не слишком трудолюбивой, но все же женской Тининой рукой.

— Ромочка, дорогой, я тебя ждала все это время. Каждый день думала: ну, вот сегодня вернешься. Что с тобой было? Где?

— Ванну сделай мне, и чтобы погорячее, — попросил Роман.

Тина удивилась. Никогда прежде колдун ее подобными просьбами не озадачивал. Горячая вода или холодная — ему было все равно, лишь бы вода была чистой.

— Раны будут кровоточить, — предостерегла она.

— Плевать. Налей горячую воду, какую только можно терпеть. Скорее.

Он вынул из холодильника кусок сыра и откусил половину, будто хлеб.

— У меня суп есть, пельмени, — затараторила Тина, испытывая невыносимый стыд. Она так гордилась прежде своим даром. И вот, когда надобится вся ее колдовская сила, какая ни есть, предлагает патрону суп и пельмени.

— Ванну! — повторил Роман скрипучим больным голосом. И лицо его исказилось, будто от острой физической боли.

Он швырнул в Тину недоеденным куском сыра. Она взвизгнула и кинулась вон из кухни.

Струя с шумом извергалась из крана, Тина смотрела, как поднимается уровень воды, кромка осторожно крадется все вверх и вверх… Что же произошло? Тина терялась в догадках. Ясно было одно — Роман потерял память и начисто забыл все события прошедшего года. Колдун все позабыл! Невероятно! Невозможно! Такого просто не может быть. Однако же было. То есть выходило, что кто-то водному колдуну память стер. Значит, некто оказался сильнее Романа. При одной этой мысли Тина испытывала за своего кумира смертельную обиду. За себя бы так не обиделась. А вот за него… Тина всхлипнула.

Роман отстранил ее, выключил воду и погрузился в ванну. Вода тут же сделалась темно-розовой — кровь так и хлынула из порезов. Тина видела, что колдуну очень больно — желваки ходили на скулах, глаза были плотно зажмурены, а пальцы вцепились в края ванны. Но Тина не знала, чем может помочь.

— Значит, меня не было ровно год? — спросил он вдруг.

— Чуть больше. Я тебя искала. По водному зеркалу пыталась найти. Но не получилось. То есть получилось два раза, но ты не отозвался на мой призыв.

Он помолчал. Кажется, боль понемногу отпускала, во всяком случае, складки на лице колдуна разгладились, и выражение сделалось почти покойным. А вода в ванной становилась все темнее и темнее.

— Сколько у тебя бутылок с пустосвятовской водой?

— В доме — литров двадцать.

— Ты воду из тайника не брала?

— Ну что ты, Ром…

— А я думал, ты без меня практику широкую открыла, клиентуру перехватила и «зелень» гребешь лопатой.

— Роман Васильевич! — У Тины запрыгали губы — в который раз!

— Я бы не обиделся. Это нормально — оседлать случай. Да и славу мою поддержала бы. Ладно, проплыли… Итак, вода. В тайнике литров пятьдесят должно быть. Итого, семьдесят литров… это прилично. Но только сила в воде ослабла… Наверняка. Такая вода сойдет для малых дел. А мне нужна свежая. Ладно… Завтра… — Роман скорчил болезненную гримасу, и Тина увидела, как в воду из раны медленно выползают похожие на пиявок черные нити. Роман схватил их, рыча от боли и отвращения, вырвал из тела и швырнул на пол. Несколько мгновений они шевелились, а потом замерли и медленно растеклись черной лужицей. — Не трогай… — предупредил он. — Ни в коем случае не трогай. Это еще не все… Я знаю, это не все… — Он тяжело дышал. — Сейчас дай полотенце… Хватит… На сегодня хватит… — Он закутался в махровую простыню, не замечая, что марает ее кровью. — Сейчас я лягу. — Он вцепился в плечо Тины, вылез из ванны и зашлепал босиком в спальню. — Так… лягу… Мне станет легче… Завтра поеду в Пустосвятово. И все… все будет хорошо…

— Роман, миленький, что ж это такое? — Она видела, что его бьет дрожь.

— Иди, я же сказал — иди. Спи… Хорошо все будет.

— Я с тобой лягу.

— Иди! — Это был приказ, тут сомневаться не приходилось.

Поверх махровой простыни он натянул одеяло и затих. Тина на цыпочках вышла из спальни и прикрыла дверь.

Повернулась. И отпрянула. Призрак Медоноса стоял в коридоре и сокрушенно качал головой.

«Он любит другую…»

— Нет! — крикнула Тина и в ярости топнула ногой.

Призрак Медоноса исчез.

Тина бросилась к себе в спальню, укрылась одеялом с головой. Но печальный голос все шептал: «Он любит другую…»

И поделать ничего было нельзя: не может Тина снять порчу. И Романа просить не смеет.

«Он любит другую», — шептал голос и не давал заснуть.