Белка и Стрелка

Глава 3: Миссия кукуруза

Выйти в юнгер не сложно, это как игру загрузить. Ты просто лежишь спиной на полосатом матрасе и смотришь вверх. Как в густом кусте. Только над тобой не ветки, а металл гудит и позвякивает. И думаешь: сколько ж лет этой машине, как бы не развалилась. А потом потолок пропадает, а остаешься только ты и твой матрас. А рядом Скотт и Тони. И они вскакивают со своих матрасов, и ты тоже.

Но только это не ты, и не они, а будто персонажи в игре, схематично отрисованные. Если сосредоточиться и начать приглядываться, то можно даже чулки на ногах Тони снова разглядеть, но если отвлечься — она стоит такая… Не знаю, не голая, но и не закрашенная. Как в комиксе.

— Значит так, — говорит Скотт. — Слушаться только меня. Эд, тебе говорю. Если скажу упасть — упасть. Скажу встать на голову — встать на голову. Если я утону — слушаться Тони. Вопросы есть?

— Что мне делать, если мы встретим русских? — спрашиваю я.

Тони фыркает и отворачивается.

— Ну конечно встретим, — объясняет Скотт. — Мы же в Россию идем. Короче, просто смотри, что делаю я, и верь. Понял?

Скотт глубоко вздохнул и громко провозгласил:

— Америка великая страна! Наши небоскребы самые высокие! Я стою на крыше Эмпайр Билдинг и мне виден весь мир!

Круто, думаю. Хорошо говорит. И тут мне в лицо ветер свежий, и я гляжу под ноги — а мы и правда стоим на крыше. И вокруг небоскребы, а под нами — далеко-далеко — улочки, машинки, пешеходики. И я машинально делаю шаг назад от края и спотыкаюсь о свой матрас, потому что никакого края конечно нет, а одна иллюзия. Скотт протягивает мне руку:

— Держись! Сейчас за нами прилетит знаменитый сверхзвуковой самолет F35!

И правда: появляется точка, превращается в самолет и начинает с ревом описывать круги вокруг нашего небоскреба. И я тут я возьми и ляпни:

— Постой, но F35 это же вертолет. F — это Фантомы, вертолетная серия…

— Самолет это! — угрожающе кричит Скотт.

И я уже чувствую, что что-то идет не так, но остановиться не могу:

— Не, правда, я в игру вертолеты шесть лет играю. F — это фантомы, M — грузовые…

И тут вижу, как у самолета сверху появляется пропеллер, начинает раскручиваться и сшибает сем себе хвост. Оттуда пламя, самолет наклоняется, теряет управление и врезается в дальний небоскреб.

— Твою мать, — говорит Скотт сквозь зубы. — Ты совсем дебил? Инструктажи, тренировки — для кого всё было?

Тони, ни говоря ни слова, вдруг разбегается и прыгает с крыши вниз. На спине у нее появляется рюкзак, из рюкзака раскрывается дельтаплан или не знаю, как эта штука называется, и Тони, огибая небоскребы, улетает в сторону пожара.

— На меня смотри! — рявкает Скотт. — Последний раз повторяю: без моей команды ничего не делать и не говорить! Что скажу — надо просто во всё верить. Если не веришь — то не качаешь. И тогда всё ломается.

— Но как же я могу верить, если точно знаю, что ты ошибся. Фантом — это вертолет?

— Да мне пофиг, я не обязан это знать! — взрывается Скотт. — Меня генерал Мартин выбрал не потому, что я энциклопедия, а потому что умею верить! Ты же видишь: я уже создал самолет и назвал его так! И пусть, и поверь! Ты в юнгере! Ты все решаешь! Когда ты вернешься в мир, F35 там уже будет самолет всегда! А вот что там будет с небоскребом, который из-за тебя сейчас сломался — это проблема. Надеюсь, Тони ее решит как-то…

Скотт мотает головой и снова принимается вызывать к нам на крышу самолет F35. Я уже понял на тренировках, Скотт упорный, если что-то задумал, его с плана ничем не сбить. Я стою, молчу изо всех сил. Самолет так самолет. На крышу небоскреба прилетит и сядет? Верю, ладно…

Через минуту мы забираемся в кабину по веревочной лесенке и оказываемся в пустом самолете. Кто нам скинул лесенку? Не думать! Просто верить! Скотт садится прямиком за штурвал над левым сиденьем, а на правое, пассажирское. Самолет стартует с визгом шин. И лишь на секунду в голове проскакивает «сука, ты хоть раз самолет видел?» Но этой секунды достаточно, чтобы самолет здорово тряхнуло и повело вниз. Мне сразу вспоминаются рассказы Фреда и Мартина про черное дно юнгера, в котором тонут, если туда упасть… Как Паулус. И я уже готов верить, что в кабине самолета сиденья как у автомобиля, и мы летим дальше без проблем, а под нами океаны и другие страны.

Вскоре к нам присоединяется Тони: приземляется на крышу самолета, складывает свой дельтаплан, откидывает люк и с ветром влезает внутрь. Для нее тут же появляется третье кресло — по другую сторону от штурвала.

Наконец мы прилетаем в Россию. Вот так я себе ее и представлял. Желтые поля и березовые рощи, стоят избушки, вьются дороги, а на горизонте Кремль. Скотт сажает самолет в поле, и мы выпрыгиваем прямо в колосья.

Скотт уточняет, что это кукуруза. Колосья, кукуруза, какая разница.

— Задачу все помнят? — спрашивает Скотт, глядя на меня.

— Так точно, — говорю. — Тормозить русским экономику. Портить урожаи, снижать уровень жизни.

— Далеко не разбредаться, — командует Скотт. — Тони, начнешь?

Тони поворачивается к нам спиной, лицом полю, поднимает руки над кукурузой и ветер развивает ее волосы. Справа и слева взлетают потревоженные пташки.

— Грязь! — низким грудным голосом театрально начинает Тони. — Знаменитая русская грязь наваливается со всех сторон! Размывает русские дороги! Заносит фермерские поля!

Я чувствую, начинает накрапывать дождик, а под ногами хлюпает. Кукуруза заметно редеет, стебли делаются тоньше.

— Вредители! — продолжает Тони. — Жуки, жужелицы, тля, колорадский жук, начинают жрать посевы… — Она поднимает коленку и с отвращением стряхивает прицепившегося жучка. — Фермеры вываливают на поля тонны удобрений и химикатов! И земля перестает плодородить…

— Плодоносить… — подсказываю я и мысленно прикусываю язык.

— Плодородить и плодоносить! — соглашается Тони, и кукуруза окончательно падает.

Я оглядываюсь: теперь вокруг коричневая грязь, в которую втоптаны изглоданные стебли. Наш самолет F35 стоит, брезгливо поджав опоры, всем видом показывая, что он не местный. Вдалеке теперь видна деревушка, дорога вдоль рощицы, купол церкви — ровненькие такие, схематичные, как на этикетке от молока.

— Вперед! — командует Скотт, и мы движемся к деревне.

Подойдя поближе, Скотт бьет ногой забор и вышибает пару планок.

— Видишь, — объясняет он мне. — Можно и без слов обходиться, главное — верить, что делаешь.

— А забор-то зачем? — спрашиваю я.

— Не знаю, — пожимает плечами Скотт. — У русских везде заборы высокие, они друг друга боятся.

— Я спрашиваю, ломать зачем?

— Чтоб сломанный был, — отвечает Скотт.

Он подходит к поленнице дров и разваливает ее. А затем берет полено и швыряет прямо в стекло дома. Стекло вдребезги, на заднем дворе испуганно мычит корова.

— В русских деревнях плохо с электричеством, — звучно начинает Тони, и я вижу, как со столба летят искры и обрывается провод. — Они живут в нищете, без удобств…

Я вижу, как под яблоней появляется косая деревянная будка туалета, а вместе с ней появляется запах. Между яблонями натягивается грязноватая веревка, на ней возникает серое заштопанное белье. Скотт немедленно обрывает эту веревку, белье падает в грязь.

— Но главная проблема русских — это алкоголизм, — заключает Тони и обводит рукой участок перед коттеджем, словно отдергивает занавеску.

И я сразу вижу мусор, разбросанные пустые бутылки и мужика в русской ушанке, грязных сапогах и ватнике, который спит в неудобной позе прямо на дровах.

— Ну вот как-то так, — подытоживает Скотт. — Теперь попробуй ты.

Я теряюсь.

— А чего мне пробовать, вы уже всю деревню им испортили…

— Попробуй амбар сожги. Или на крыльце нагадь. Или корову убей голодом, — предлагает Скотт.

— Жалко, — говорю я.

— Да ты не бойся, — объясняет Тони, — это не какая-то конкретная настоящая корова. Это юнгер. Общее представление о всех русских коровах.

— Тем более, — говорю я.

— Что же ты тогда сделаешь?

Я оглядываюсь и вдруг вижу за домишками купол церкви.

— Русский народ беднеет, — говорю я, поднимая руки. — В заброшенной деревне церковь давно не ремонтировалась. Унесло дождями позолоту… В школу на дрова свезли иконы… Лопнул колокол…

И это срабатывает: над деревушкой, полями и рощей разносится тоскливый звон. Церквушка на глазах начинает коситься, с купола осыпаются золотые листы и появляются дырки в стропилах или как там называются эти штуки. И я, воодушевившись, добавляю:

— Даже в Кремле главный колокол лопнул!

«БУМ-М-М!!!» — раскатисто доносится из-за леса.

— Так норм? — спрашиваю я.

— Сильно! — соглашается Скотт. — А для первого раза и вообще круто!

— Эд, а чего ты к колоколам прицепился? — интересуется Тони.

Хороший вопрос. И как на него ответить? Честно?

— Если честно, — говорю, — вот лично для меня они никак. Бесполезная штука колокол. Ну треснул и треснул, никто не умрет, только меньше шума будет. А вот русских мне жалко. И урожай их жалко. И корову. И мужика этого. Они мне ничего плохого не сделали, а мы им ходим и гадим — то забор сломали, то провода вырвали, то грязи навалили…

Тони и Скотт переглядываются.

— Вот черт, — говорит Скотт. — Это до выхода в юнгер обсуждать надо было. Ты солдат, тебе поставлена боевая задача! Что за сопли?

Но Тони его останавливает:

— Погоди, он же просто не понимает. Эдвард, у нас с русскими идет холодная война уже полвека. Они-то нам знаешь, как гадят? Они бы нас давно уничтожили, если бы могли. Ты вот что сделай: ты пойди и с этим мужиком поговори, спроси его.

И она указывает на спящего.

— Так я русского не знаю… — говорю.

— В юнгере нет языков. И это не человек перед тобой, это общее представление обо всех русских крестьянах, и как мы их видим, и как они себя теперь видят. Вот и поговори с ним. Только сам за него речь не выдумывай, просто спроси, что он думает, это же юнгер, он тебе ответит.

Я медленно подхожу к спящему и трясу его за плечо.

— Хто это? — говорит он хрипло и садится.

— Добрый день. Я с телевидения. Приехали у вас интервью взять. Это моя съемочная группа.

Я взмахиваю микрофоном в сторону Тони и Скотта, и вижу, что Скотт смотрит в камеру здоровенную, а Тони рядом с папкой в бумажках что-то помечает.

— Вон чего! — оживляется мужик, улыбается и встает.

— Что бы вы хотели передать американцам? — спрашиваю я и вручаю ему микрофон.

Мужик озадачен. Чешет микрофоном висок под ушанкой.

— А чо сказать… — произносит он наконец. — Американцы эта… ну тоже люди… Нормальные тоже есть… Верно говорю? Только тупые. Чего бы им… значить… жили бы ровно… так всё ж нам нагадить хотят! Вот не нравится им Россия, боятся нас, значит, вот я как думаю! И вот чем мы сильней становимся, тем им, как это… хужеет им от этого. Завидуют нам. И потому подлости делают. А мы же, сука, всё терпим… Да? Там нагадят, тут нагадят, здесь прижмут… а мы терпим! Но мы и в сорок первом — терпели-терпели, а потом Берлин взяли! И Пентагон возьмем! Чего, не возьмем? Возьмем! Захотели бы — давно уж взяли! Думаете, только у вас оружие есть? А у нас, может, тоже есть оружие! Выкусили? И вот я так скажу… вот, думаете, я небольшой человек, да? А я агрономом сорок лет проработал, ветеран труда, и награда есть. И вот скажу: вот если меня спросите, да, я бы нашим оружием их уже давно долбанул! Чтоб раз — и вдребезги! И больше к нам никогда не совались! Чтоб знали! Ясно?!

— Спасибо! — подытожил я и протянул руку, чтобы забрать микрофон, но мужик его не отдал.

— А ну, руки, руки! Руки убери! — кричит. — Вы нам Аляску сначала верните!!! Тогда поговорим!!! А то вы нас за свиней держите! Вот ты, небось, думаешь, перед тобой свинья пьяная?! А я тебе в рыло сейчас дам и посмотрим, кто из нас свинья!

— Да я при чем? — удивляюсь. — Я ж не американец. Я корреспондент районного канала, могу удостоверение показать…

— Знаем мы, сука, вас, корреспондентов! — грозит пальцем мужик. — Вы там все шпионы и диверсанты американские! Ты иди музей снимай, корреспондент! Балет снимай! Космос наш снимай! Но ты ж специально в задницу приехал, в грязь! Верно? И врешь мне, будто корреспондент. А я же вижу тебя насквозь: вам же нас обосрать хочется, в дерьме извалять! И рассказать потом всему миру, что мы в дерьме живем и ничего не понимаем! Да? А мы же, сука, всё понимаем! И терпеть не будем! На тебе, сука, на…

Мужик вдруг бросается вперед и бьет мне в лицо кулаком. Но кулак проходит сквозь меня, и сам мужик пролетает насквозь и от неожиданности падает лицом вниз на дрова.

— Снято! — удовлетворенно произносит Скотт, опуская камеру.

— Возьми еще крупно лицо и двор, проезд общим планом, я потом нарежу, — деловито говорит Тони, помечая в своей папке.

— Ребят, — говорю потрясенно, — может, пойдем уже? Нам еще домой лететь сколько…

— Конечно, — соглашается Скотт и бросает под забор камеру, поглядев на нее с недоумением. — Нам же еще в областной центр надо, тротуары поломать и лампочки в подъездах побить.

И мы идем по деревне, мимо покосившихся домов, мимо церкви с облетевшим куполом. А на куполе уже строительные лестницы, строители матерятся, новые листы приколачивают. А мы идем по дороге, мимо нас едут грузовики с сеном, потом по полю, потом через березняк — и вот уже за деревьями каменные пятиэтажки, а какие-то люди с детьми жарят мясо прямо посреди тропинки, и я оглядываюсь назад, где Скотт и Тони, но вдруг спотыкаюсь обо что-то мягкое и с размаху падаю лицом вниз.

И мир вдруг переворачивается — словно занавеску в ванной отдернули, окатили паром и кипятком из душа, и снова задернули.

И вокруг полумрак.

Я переворачиваюсь на спину и чувствую, что лежу на матрасе. Глаза привыкают к темноте, и я вижу высоко над собой металлический свод машины Юнгерваффе. Поднимаюсь… — и вдруг изо всей силы ударяюсь лбом об этот металл, потому что он прямо над матрасом. Падаю на спину от боли… и снова мир переворачивается, и вот я опять в березняке, и надо мной стоят испуганные Скотт и Тони.

Я вскакиваю перед ними. Из рассеченной брови кровь капает на матрас. Матрас лежит в лесу прямо у тропинки. Он такой же как наш — узкий, только полоски на нем другие: белая, синяя и красная…

После возвращения у нас всегда информационный карантин. Это когда тебе показывают кучи мусора — комиксы, знаменитые мюзиклы, старые кинокомедии, новостные ленты, и так день за днем. Задача — понять, изменилось ли что-то в мире после твоего возвращения. Говорят, иногда месяцами гоняют. Но нас гоняли всего три дня, потому что в юнгере мы сделали мало. Не считая врезавшегося самолета, за это мне влетело.

В карантине тебе дают, конечно, не сами материалы, потому что не отсмотреть заново все сериалы. Дают, я бы сказал, шпаргалки. В Пентагоне это называется выжимкой. То есть, вместо книги — конспект на три абзаца. А вместо эпохального фильма тебе дают, например, его смешной пересказ в стэндапе на полторы минуты. Там конечно все не так, но если что-то изменилось в мире, ты сразу поймешь: что-то тут не догоняется.

Я этого не понимал, пока сам не наткнулся. Шел уже третий день, голова пухла от информации. Материал-то для нас отбирает целый научный институт, но по каким принципам — не понять. Смотрю, значит, мультик детский. Раньше про него не слышал. Дурацкий — не то слово. Зомби там какие-то, пони, злой кальмар раскачивает парусник с мышами, и тут раздается писк: «Хьюстон, у нас проблемы!»

Стоп, говорю. Комиссия сразу насторожилась — впервые за три дня я попросил остановить материал.

— Вторую мышь ведь не не Хьюстон зовут? — уточняю.

И тут раскрывается дверь в ад. Мне объясняют, что это знаменитая фраза из нашей американской космонавтики, потому что у нас были проблемы с Луной. А я вот что-то не помню, чтоб до моей вылазки в юнгер у нас были проблемы с Луной. А оказывается: проблемы были, на Луну мы вышли с трудом. Потому что русские были в космосе тоже. Русские в космосе, вы это слышали?

Мне даже сперва не поверили. Ну да, говорят, русские тоже в космосе. Луноход и первый космонавт русский…

Я аж подпрыгиваю. Вы сдурели?! Какой первый космонавт русский, вы о чем вообще?! А как же Гарри?! Первый в мире спейсмен, великий американский космонавт Гарри!

Как они запаниковали! Нету в этом мире первого американского космонавта Гарри! Вообще! Ни фильмов, ни мюзиклов, ни упоминаний — вообще ничего! Я им начинаю анекдоты рассказывать про Гарри, ну все эти пошлые, старинные, — а им вообще не смешно!

В общем, созывают срочное совещание. Фред, Мартин, наши все. Эксперты, Пшенецки тут конечно трясет щеками. И я вижу, все не на шутку перепуганы. И я тоже, потому что вдруг это из-за моего F35 американская космонавтика свои позиции сдала? И кому! России! Они ж автомобиль свой сделать не могли никак, а теперь, оказывается, первый в мире космонавт — русский парень Алексей Гагарин. Но это не точно. Потому что Пшенецки нашел вторую кучу источников, где он — Юрий. Юрий Гагарин, а не Алексей. А вот это уже точно значит, что история поменялась только что, по юнгеру до сих пор ходят волны, и современники сомневаются, Юрий или Алексей. И можно измерить число упоминаний того и другого, и высчитать какую-то медиану. Которая покажет, когда и в каком месте возникла история и пошло ветвление…

И вот сидят эксперты по России во главе с Пшенецки и обсуждают. Алексей Гагарин, Алёша, Алёшенька, богатырь. Улыбка Алёши. Мать Алёши. Памятник Алёше стоит над горою. Как родной в культуре России, — говорит Пшенецки. А вот Юрий Гагарин — Юрка, Юра, мало коннотаций.

Тут старик Мартин подает голос: а что означает на русском Юрка?

Пшенецкий конечно надувает щеки и начинает разглагольствовать. Видите ли, какое дело. По сути своей русские ведут род от степняков. И многие слова узаимствовали… (смешной у Пшенецкого все-таки акцент). Юрка тоже имеет степное происхождение. Юрка — называется дом в степи. А второе значение — это когда степная мышь забегает в норку с таким звуком. Юрка — и дома. В общем смысле это у русских дом означает… И я просто по глазам понимаю, что Пшенецкий не знает, а сочиняет на ходу. Все-таки по вранью я эксперт, а он — по истории.

В общем, они все кричат, а я смотрю на Тони и Скотта, и снова гадаю: трахает он ее или нет? И тут слышу, Мартин говорит:

— Дадим слово нашим оперативникам! Леди, что ты думаешь?

Встает Тони. Красивая…

— Ну я подтверждаю исчезновение Гарри, — говорит. — И вижу грубые следы подделки реальности. Например, при мне была песня знаменитая «Спейсман Гарри» Дэвида Боуи, считалась гимном космонавтики. А сейчас вместо нее на тот же мотив поют мутный текст о том, как у космонавта что-то пошло не так, и он пытается в центр достучаться, объяснить, что с ним случилось, но не может выразить словами. Расцениваю как сигнал всем нам.

Смотрю на нее и умиляюсь: какая же умница. Мартин подтверждает, что это типичная история для больших культурных изменений. Встает Скотт.

— Я, — говорит, — уже писал в рапорте, и еще раз повторю, что это связано с Эдом и F35. Усомнился в нашем самолете — расшатал космонавтику. Я думаю, в этом дело. Но прошу его, конечно, не наказывать на первый раз…

Вот же сука, да? Приходит моя очередь.

— Слушайте, — говорю, — я человек новый, не всё пока понимаю… Но вот мы все время ходим и гадим русским. А не может быть такого, что тем самым мы и себе что-то портим?

Ну тут они все зашумели…

Короче, отвечают, что нет. Украсть космонавта Гарри можно только украв космонавта Гарри.

— Ладно, — говорю. — Это был первый вопрос, теперь второй. А не может быть такого, что у русских тоже есть своя Юнгерваффе, и это был их матрас в юнгере?

И смотрю: старик Мартин кивает и морщится.

— Это, — говорит, — вообще информация с грифом высшей секретности. Юнгерваффе было две. Наша большая трехместная, вывезена из развалин института в Бремене. У русских — личная Юнгерваффе Гитлера, одноместная. Захвачена Красной армией при штурме бункера. Больше машин нет, технологии утеряны. Но вряд ли русские могут ею пользоваться. Мы же подписали пакт о взаимном уничтожении Юнгерваффе, обменялись кадрами уничтожения своих машин еще в сорок пятом, а мы им…

— Но мы-то, — говорю, — свою не уничтожили. Может, и они не уничтожили? И пока мы топчем их кукурузу, они тоже бродят в где-то юнгере и выкрали нашего космонавта Гарри?

— Это как же, выкрали? — говорит Скотт.

— Не знаю, — говорю. — Послали русские в юнгер своего Ивана, тот разыскал Гарри, посадил в свою машину, сказал, поехали…

Все снова принялись шуметь, пока Мартин не стукнул ладонью по столу и встал.

— Пустые фантазии! — сказал он. — У нас нет никаких подтверждений, что русские ходят в юнгер.

— Простите, — говорю. — Но я писал в рапорте про матрас, который мы нашли в лесу, и как я об него споткнулся. Так вот: я не просто споткнулся, я на него упал, как на собственный, и на секунды вывалился в такую же машину, как у нас, только меньше размером. И если это не русская юнгерваффе, то что это вообще со мной было?

Воцарилась тишина.

— Ладно, — говорит Мартин. — Вынужден признать, что русские перешли к активным действиям. Последние шестьдесят лет я говорил, что этого не случится. И кроме обмена мелкими пакостями ничего быть не может. Но я ошибался. Вмешательство в историю нашей космонавтики — такое мы простить не сможем. Я сегодня доложу Президенту, что нас ждет война в юнгере. Какие есть идеи?

Все принялись по очереди выступать, но мне запомнился только Скотт.

— Мы, — говорит, — его матрас скинули в овраг, и может он его больше не найдет. Но я все равно предлагаю устроить в юнгере засаду и подкараулить русского Ивана!

— Ну и что ты с ним сделаешь? — подает голос Фред. — Руками схватишь пустоту?

— Будем биться! — отвечает Скотт. — Мы сильны! Наши архетипы сильнее!

— А если он тоже силен?

— Утопим в черноте! — отвечает Скотт. — Пусть умрет и станет легендой.

Фред качает головой.

— Как же вы его уговорите туда нырнуть?

Скотт задумывается, но только на мгновение. А дальше этот балбес вынимает из кармана воздушный шарик — резиновый такой, длинный, и начинает его надувать! И все сидят в шоке: что это значит?! А Скотт выдул такую длинную палку, на одном конце накрутил две петли, гордо поднимает ее над столом и говорит:

— Тогда предлагаю ударить его по лицу этим архитипичным оружием!

— А что это? — аккуратно интересуется Мартин в наступившей тишине.

— Это Гомосексбомб! — гордо отвечает наш идиот. — Надувная модель пениса. Я верю, что если им ткнуть Ивана, он вернется в своей мир педерастом! И это может иметь глобальные последствия! Мы превратим Россию в педерастию! Я верю в это! А раз верю, значит, в юнгере это сработает! Хай! — заканчивает он и скрещивает ладони в секретном знаке.

Мартин морщится.

— Садись, Скотт, — говорит он. — Ты уж извини, сынок, твоя тупость отличное оружие для работы в юнгере, но стратег из тебя совсем неудачный. Что Эдвард скажет?

Думаю, поделом тебе, Скотт.

Теперь все на меня смотрят, и Тони тоже.

И я чувствую прилив вдохновения:

— А я вот что думаю. Чем пакостить России, нам бы лучше заняться своими проблемами! — Все начинают шуметь, но я поднимаю руку: — Я еще не закончил! Я говорю, что мы можем создавать свою историю куда убедительней! Вот они украли нашего Гарри, и что им это дало? Сами уже не помнят, Алеша он или Юрка. А мы зайдем с тыла!

— Я же с тыла и предлагал! — подает голос Скотт, но его никто не слушает.

— Пускай, первый человек в космосе русский! — говорю. — А мы запустим нашу историю в космос еще раньше! Но не человека!

— Кого же? — удивляется Мартин, но я вижу, что старику нравится.

— Мы запустим двух собак! — говорю. — У меня есть две собаки — Протеин и Шутер, почти корги, но это не точно. И они меня за-дол-ба-ли. Я вот честно, люблю собак, но не дома. А так получилось, что они живут у меня в коттедже, бегают по всем трем этажам, портят дорогую мебель, шумят, и мои домработницы не справляются… — Говорю я все это, жалуюсь, а сам вдруг понимаю, что, блин, я же как вернулся из юнгера, в элитном коттедже теперь, оказывается, живу всю жизнь, и костюм на мне дорогой, а не худи с черепами, так что грех жаловаться на собак. Но остановиться уже не могу: — И вот поэтому я предлагаю вместо Тони и Скотти войти со своими собаками в юнгер, и оставить их там, пусть они станут легендой! Зачем нам люди в космосе, ну правда? Собаки в космосе! Первые в мире космонавты, американские герои-собаки! Вот что качает! Вот о чем будут слагать песни!

Наступает тишина, и вдруг Мартин скрещивает ладони:

— Отличная идея! Хай!

— Хай! — откликаются все хором и тоже скрещивают ладони.

— Но не только это! — возражает старик Мартин. — Укрепить нашу космонавтику — это важно. Собаки-космонавты это хорошо, и это мы сделаем. Но победить русских — важнее. Потому что то, что они сделали с нашим Гарри, нельзя оставить без ответа. Поэтому с этого дня мы перестаем топтать им кукурузу и бить лампочки в подъездах, а станем бить прицельно по идеологии. Всех их героев мы должны превратить в палачей и садистов. Все их завоевания — в кровавые страницы, о которых даже вспомнить стыдно. А все их достижения — объявить украденными, как они украли нашего Гарри!