Белая нить

Глава 4. Приглашения на казнь

Веки не желали размыкаться. Малейшие шевеления упрочивали темноту, опускали Олеандра на невидимую гладь, уносившую далеко-далеко. Там густело безмолвие. Не звенели над ухом споры и ругань. Не прилипала ко рту тряпица, пропитанная кисловатой влагой. Там всё было проще. Он не хотел выбираться оттуда. Но кто-то упорно дёргал его за незримые нити. Расшатывал лодку его покоя и утягивал к свету, горевшему всё ярче и ярче, ближе и ближе.

Снова и снова тело качало вниз-вверх. Снова и снова Олеандр ощущал на губах едкую водицу. Не сумел бы сказать, сколь долго колыхался туда-сюда. Но только над ухом прошелестело злополучное «Наследник, слышите меня?» – и свет вдруг обступил и окутал коконом.

– Наследник? – растекся рядом бархатный голос, который Олеандр предпочел бы никогда не слышать.

Олеандр прикусил щёку с внутренней стороны. В ушах вновь разлился зов архихранителя:

– Сын Антуриума?..

Видимо, изречение «Даже смерть не разлучит» сложили о них с Аспарагусом. Везде он преследует Олеандра! Даже в царстве мёртвых достал!

– М-м-м…

Время утекало, а Олеандр всё лежал бревном. Не получалось даже палец приподнять, чего уж и говорить о чем-то потяжелее. Например, о руках, которые будто примёрзли к ложу. Взор ошибался. Метался от потолка к ряду книжных полок. Сперва нечёткие и дрожащие, корешки фолиантов обретали ясность тем пуще, чем чаще скатывались по щекам слезы.

Животные яды, – прочитал Олеандр название одного из них.

И разум ожил, настигнутый двумя осознаниями:

– Я не умер, меня отравили, – просипел Олеандр и отвел голову к плечу. – Твою ж!.. Почему ты? Нет, у меня мало друзей, конечно. Но они ведь есть! Почему я на тебя-то вечно натыкаюсь?

Облокотившись на колени, Аспарагус восседал в кресле у ложа. Черты лица архихранителя размывались в полумраке. Лишь бровь и усы выделялись тёмными кустами, будто хищник притаился в засаде.

– Хвала Тофосу, вы живы, – произнес он и выдохнул столь протяжно, словно до сих пор не дышал.

– Честно? – Олеандр отодрал руку от ложа и стер со щеки влагу. – Мне казалось, что я погиб. Глупо, но…

– Вы и погибли, – высказался архихранитель. – Благо ненадолго.

Зелень чар сорвалась с его пальцев и облепила балдахин, напитывая прицепленные к нему златоцветы. Растревоженные, они вспыхнули друг за другом и залили комнату теплым светом.

– Боги… – Олеандр моргнул раз, другой.

Рассудок, чудилось, порос коркой, сквозь которую пробивались мысли. И единственное, на что хватало сил – оценивать обстановку, обретшую ясность.

Олеандр никогда не отличался опрятностью. Вечно раскидывал принадлежности для рисования. Комкал шаровары и рубахи, которые скатывались безобразными кучами. Но ныне покои дышали чистотой. Частый их спутник – запах краски – выветрился. Из-за ширмы у стены выглядывали треноги для рисования. Строгим рядом выстроились на подоконнике баночки, ощерившиеся кистями.

Один шкаф, облепленный ракушками, высился в углу – за дверцами хранился посох рек и озёр, ещё в незапамятные времена подаренный дриадам наядами. Ко второму шкафу примыкал ряд книжных полок со множеством квадратных отсеков. Внутри каждого, томясь в пухлых сосудах, хранились целебные настойки и отвары. Олеандр расставлял их впопыхах, не слишком заботясь о какой-либо упорядоченности, но точно знал, где и что стоит.

Тофос наградил его ценным благом – совершенной памятью. Желая запомнить что-то, Олеандр мог отпечатать и сохранить видимую картину в уголке сознания.

– Сколько я пре… – Словосочетание «предавался сну» неверно отразило бы смысл пережитого. Олеандр исправился: – Беспамятствовал?

– Отравились вы поутру, – по-деловому сухо ответил Аспарагус. – Уже стемнело.

Точно. Свет, заливший покои, путал. Низкое и грузное, за окном висело синюшное небо.

– Так… – Скорость мышления донимала – Олеандр привык соображать быстрее. – Когда…

Руку дёрнуло болью, и он прикусил язык. Зажмурился, терпя ворох покалываний, разбежавшихся по телу.

– Что за напасть?!

– Тени пережитого, – казалось, повествуя о погоде, произнес Аспарагус, – вас разум подводит?

Одному Тофосу известно, скольких усилий Олеандру стоило безмолвие. Его так и подмывало швырнуть в дедова приспешника чем-нибудь грузным – цветочным горшком, например.

– Сын Цитрина распознал в бутылке яд ламии, – между тем произнес архихранитель, видимо, почуяв дыхание смерти. – Вам надлежит поблагодарить его. Выжимка из итанга сослужила вам добрую службу. В противном случае, боюсь, мы с вами не беседовали бы.

– Ради такого и умереть не жалко, – проворчал Олеандр и добавил: – Ламия. И как её отрава очутилась в бутылке?

– Немудрёное деяние, – откликнулся Аспарагус. – Зелен лист, некто подмешал её туда.

– Не беси меня, Аспарагус!

– О чём вы жаждете выведать? – резко спросил тот, поглаживая усы большим пальцем. – Деяние немудрёное – истинно. Ваш отец ускакал. Его обитель два дня не видела хозяина. Стража начеку, но… В самом деле, наследник, отраву могли подмешать ещё на розливе.

– Не два дня, – поправил Олеандр, осмысливая услышанное. – День. Одну ночь я провел у себя и…

– Повторюсь, – прилетело сбоку, – яд могли подмешать на розливе, поди разбери теперь, когда доставили бутыль. Недавно? Или ожидала она вас на полке, положим, пять рассветов?

Действительно. Да и кто из дриад сознается теперь, что жаждал отравить наследника клана?

Аспарагус прицокнул языком и вытащил из-за складок кафтана два темно-алых листа:

– Прошу.

– Аурелиусы! – Сердце забилось у горла. Олеандр вспыхнул и сел, следя за приглашениями на казнь, которые перекочевали к пледу. – Рехнулся? Убери немедленно!

– Один я отыскал в кармане у Спиреи, – прозвучало следом. – Другой – в бутылке с нектаром.

– Что?!

Потрясение засело в груди жгучим комом. Олеандр глядел на аурелиусы столь цепко и пристально, будто они обернулись мечом палача, который завис над шеей. Судные листы, чудилось, выжигали на простынях дыры, сочась и переливаясь оттенками алого, как пятна крови на месте злодеяния.

Выходит, гибель Спиреи – не воля невезения? Она не случайно стала жертвой вырожденца? Кто-то и правда её заказал? А еще попытался отравить наследника клана дриад? Серьезно?!

Голова пошла кругом. Дрожащей рукой Олеандр подхватил аурелиусы. Всегда размышлял, каково это – держать их и сознавать, что скоро лепестки жизни опадут. Как оказалось, не шибко страшно. Хотя, наверное, не стоило сравнивать, ведь его миновала участь Спиреи. А покуситель вдобавок всё извратил: сперва вредил, потом листы подсовывал.

В Эпоху Стальных Шипов провинившиеся сначала обжигались об аурелиусы, а затем уж лишались голов.

– Пф-ф, – Олеандр собрался с духом и развернул послания.

Хм-м… А у покусителя недурственный почерк – можно равняться. Не столь изящный, сколь у океанид, но тоже ладный.

Мудрецы толкуют, ежели жить по убеждения «око за око», мир ослепнет. Вздор! По моему разумению, слова эти, воплощаясь, рождают справедливость, которая разливается рекой.

А. – правитель клана дриад.

Вот и всё, что он удосужился написать. Чёрные слова отчетливо выделялись на алой бумаге. Правда, на одной слегка расплылись – томление в бутылке не пошло им на пользу.

Проклятье! Олеандр откинул аурелиусы, и они соскользнули с ложа и упали на ковер.

Око за око… Справедливость… Письма пованивали местью, намекая, что Олеандр и Спирея за что-то поплатились. Но в чем они провинились? Перед кем? А главное, неужели их настигла кара за схожее деяние? Неспроста ведь судные листы – близнецы.

– Это намёк на отца? – Взор так и падал на треклятые подписи, и Олеандр смежил веки. – На кой это ничтожество владыкой-то подписалось? Это ведь дриад, верно? Возможно, Стальной. Во-первых: аурелиусы. Во-вторых: он неплохо меня знает, потому как…

– Нектар – ведаю, – докончил Аспарагус. – Нектар из ягод тиалия. Ваш отец его не пьёт. И все же я посоветовал бы вам не торопиться с выводами. Прошу, дозвольте мне выяснить…

– Ну уж нет! – Олеандр в сердцах долбанул кулаком по ложу. – Я из-под земли этого гада достану!

– Вы быстрее себя закопаете, – бросил архихранитель. – Будьте любезны, не вмешивайтесь.

– Не указывай мне!

– Самодовольный юнец! – рявкнул Аспарагус, вскочив и напоминая змею перед броском даже больше, чем Рубин. – Полагаете, я с вами шутки шучу?! Ваш отец поручил мне заботу о вас, а вы!..

– Ты нашел судный лист у Спиреи? – не остался в долгу Олеандр. – Почему смолчал? Решил сокрыть чёрное дело?

– Боги!

Архихранитель скрылся за древесным стволом, пронзавшим пол и потолок комнаты, а возвратился в сопровождении. Двухъярусный столик на колесиках, подогнанный пинком, прикатился и уперся в ложе. Тут покоились и жевательные корешки, и три вида салатов, приправленных маслом, и засахаренные ломтики плодов – красивые такие, залитые сиропом, чуть ли не мозаикой выложенные на блюдце.

Призывное урчание пронеслось по покоям. Олеандр обнял живот, силясь подавить постыдные звуки, и с подозрением покосился на пищу.

– Не заблуждайтесь на мой счёт, – голос Аспарагуса сквозил холодом. – Ваша смерть меня на обрадует.

Олеандр фыркнул. Кряхтя, спустил ноги с ложа и принялся за трапезу. А пока набивал рот, следил за расстелившимся по ковру подолом плаща, который полз к окну за хозяином.

– Не совершайте опрометчивых поступков, – чеканил архихранитель, – носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Нам не следует их плодить. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.

– М-м-м, – протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии – ломтик плода таял на языке.

Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах накидки бликовали. Мозолистая ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом – хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища. И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают героя воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.

– Гм-м, – Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. – Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка раздобыл отраву. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и молнии! Совпадение?

– Торопитесь, – отрезал Аспарагус.

– Ты охрану усилил? По Барклей носится убийца-вырожденка, а мы ерундой страдаем!

– Горазды вы возводить напраслины. – Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. – Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.

– Нектароделов допросили?

– Прошу, дозвольте мне оглядеться. Не нагнетайте, не сейте панику!

Аспарагус пытается всё замять? Что-то странное мелькнуло в его тоне. Что-то тёмное, пустившее по позвоночнику мороз. На краю сознания замигал огонёк тревоги, и Олеандр кивнул, решив не напирать.

– Благодарю. Отдыхайте.

Архихранитель скупо поклонился и, обогнув ствол, скрылся. Тишину нарушил скрип лестничных ступенек.

– Хм-м… – Олеандр зажевал губу.

Казалось, пора облегчённо выдохнуть. Но нет. Беседа сделалась столь же утомительной, столь и потуги возвратить телу подвижность. Опасения пробили доспех напускной кротости и воззвали к разуму. Раздумья поглотили Олеандра, обращаясь зазвеневшими в голове выводами.

Складывалось впечатление, что Аспарагус то ли сам причастен к вредительству, то ли укрывает кого, то ли подозревает, а посему и взывает к ничегонеделанию, ссылаясь на ненужность шумихи.

С другой стороны, в словах Аспарагуса крылось зерно истины. Откровенные проверки чреваты переполохом. Велик риск, покуситель заляжет на дно и затаится. И тогда они точно никого не повяжут. Разве что поймают и допросят вырожденку – пособницу покусителя. Но и её отлов – задача незаурядная и сопряженная с угрозой. Едва ли она сдастся на милость правосудия, а сражаются вырожденцы за пятерых, а то и за десятых.

Детворе с юных лет внушают, что бегство при встрече с ними – единственно-верное решение. Усредненная цена тому, чтобы вступить в неравный бой с вырожденцами, – жизнь.

Так, может, хранителей леса лучше отозвать? Может, Аспарагус зря обязал их искать вырожденку?

Мысли не давали покоя. Олеандр не понимал, что делать, и в упор не видел связи между собой и Спиреей. Кому она мешала? Он – ладно. Его отец выкорчевывает стальные устои, а ежели покуситель из ярых стальных, то понятно, почему он подгаживает тем, кто стирает следы канувшего в небытие Стального Шипа.

Но Спирея!.. Ее отец служил Эониуму. Девчонка осталась сиротой, вела себя тихо, в склоки не лезла. С натяжкой звено общности между ней и Олеандром проследилось бы в поддержке теперешней власти. Смутьян мог отомстить им за пособничество владыке, который свернул с намеченного Эониумом пути. Да вот беда: Спирея не изъявляла преданность властвующему правителю. Больше смысла нашлось бы в мести Аспарагусу!

Кроме того, слова око за око подразумевают равноценный обмен. Ну хоть приблизительно! Нет? Означает ли это, что Олеандр и Спирея повинны в чьих-то… смертях? Бред!

Олеандр постучал кулаком по виску, выбивая глупые домыслы. На уме вертелось слишком много вопросов, а ответы и предположения утопали в море противоречий и нестыковок.

А ведь клятый мерзавец ещё и правителем себя назвал. На кой? Самомнения не занимать? Пошутил? Едва ли же претендует на власть. Едва ли настолько невежественен, чтобы не знать – лес нуждается в дриадах, по венам которых течёт кровь первозданных собратьев. Всего двое таких ныне цвели: Олеандр и его отец. И единственное, чего добьётся покуситель, умертвив правящих – обречёт Барклей на угасание и лишит защиты Вечного Древа, прародителя леса.

И тут всплывает иной вопрос: кто из дриад настолько дик, что готов подточить опоры родных земель? Вредитель не страшится, что крыша дома по итогу обрушится и на него?

Шлепок – будто мокрой тряпкой ударили по полу – прервал потоки мыслей. Олеандр обратил взор на звук. За стволом мелькнула увесистая листок-лапа. В покои наведался Душка, приятель Олеандра, мало-мальски разумный цветок, похожий на алую ягоду-переростка. Живя на ветвях дерева, Душка нередко спускался, чтобы порисовать или стащить ведро с водой.

Облака рыжеватой пыльцы окружили Душку, когда он прикатился к ложу, подобно снежному кому. Распушил листву и уселся, стукнув угольком по полу.

– Нет, – Олеандр вздохнул. – Сейчас не могу. Завтра порисуем. Я не… Прекращай! Что ты?.. Хм-м…

Левой лапой-листком приятель тряс столик, а правой, с угольком, уже расчерчивал на полу узоры. Черные линии неспешно складывались в треугольник, по бокам которого рядом с вершиной пристраивались еще два поменьше. Так дитя нарисовало бы накидку с шипами.

Душка намалевал плащ Стального хранителя. Ничего страшного. Но!.. Уголек снова пополз по полу, ведомый лапой.

И скоро неподалёку появился еще один рисунок.

– Что это? Бут… – Сердце Олеандра ухнулось в пятки. Воздух в покоях, мнилось, раскалился, застыв жаркой взвесью. – Бутылка?! Ты кого-то видел? Значит, я прав? Это кто-то из былых воинов Эониума?

Жаль, Душка не отозвался. Мало он понимал. Да и чужие речи разбирал с превеликим трудом.