Бастард фон Нарбэ

Глава 1

Два года назад, улетая с Земли, Дэвид еще слабо представлял себе жизнь в Империи, но одно мог сказать наверняка: он будет жить тихо и незаметно. Тем более что и любимая работа требовала незаметности и тишины. Кому охота иметь дело с вором, о котором говорят в новостях и показывают по дун-кимато на всю Империю?

Да не бывает таких воров!

Дэвида показывали на всю Империю, о нем говорили в новостях, о нем писали в дун-яриф и даже в бумажных газетах. Дэвид уже и сам не верил, что он вор.

Потому что так не бывает.

С Сингелы в Столицу его везли на представительского класса танге «Гюль». Дэвид был там единственным пассажиром, и просто-таки купался в волнах внимания и уважения со стороны экипажа. Аж укачало. Даже несмотря на то, что уважали и внимали не по обязанности, а от души. Героя везут, как же!

Капитана танги звали Эйсмонд Бао. И он сказал, что «Гюль» — самый быстрый звездолет в своем классе. По скорости, мол, не уступит яваям.

Может, и так. Но Дэвид летал на с Лукасом, и теперь кое-что знал о скоростях. За это ему, кстати, выказывались отдельные респекты. Мало того, что сам герой, так еще и с Аристо на короткой ноге. Дэвид порой ловил себя на том, что запускает в чипе фоновой музычкой древнюю детскую песенку:

«…не думал не гадал он, никак не ожидал он, никак не ожидал он, такого вот конца». Это было сродни насвистыванию. Дурная привычка. Он отключал музыку, а через какое-то время, сам того не заметив, запускал снова.

Зато Столица… Столица впечатляла! Убивать барона ради того, чтоб ее увидеть, это, конечно было перебором. Но вот, например, закатать барону в рог — этого она, пожалуй, стоила. Огромный город, с орбиты еще видимый целиком, а с неба уже как будто бесконечный. Планета называлась Малак, городов на ней были тысячи, но вспоминали об этом только в очень официальных случаях, а между собой, даже в документах, даже по кимато, и планету называли Столицей, и о городе говорили всегда только об одном. О Столице. Те, кто видел ее хотя бы однажды, понимали — почему.

Не только в том дело, что это сердце и мозг Шэн. Чего там, по правде-то сказать, и сердца и мозги, они, все-таки, у церкви, а не здесь. Но Столица была символом… всего. Всего, что называлось Империей. Тут тебе и небесное и земное, и ангельское и человеческое, и все красиво, и все величественно. И храм-обитель Божественного Императора, конечно.

В Столицу мог прилететь кто угодно. Поселиться и жить себе. Работать, учиться, развлекаться — что пожелаешь. Попасть в храм-обитель можно было только в особые дни, когда там устраивали экскурсии, а записываться на экскурсию пришлось бы лет за пять. Очень уж длинная очередь.

Дэвид, вообще, собирался когда-нибудь, непременно… В основном из интереса — получится ли подправить учетные записи в базе этой самой очереди. Невелик фокус, казалось бы, но только если забыть, что база-то в храме-обители Божественного Императора, и защиту для нее писали, как и для всего там, лучшие имперские спецы. Возможно даже аристократы.

А теперь вот и править ничего не надо: в обитель приглашен, и даже с Божественным Императором повидаться светит. Никакого интереса… хотя, брехня, конечно. Интересно, и еще как. Любопытно. И, опять же, поглядеть, что там к чему, и на императора, и вообще… Аудиенция. Слово-то какое, а!

Песенка вертелась уже не на чипе, а прямо на корке. «Не думал, не гадал он…»

Удостоился, честный вор, Дэвид Нортон.

Инструктаж перед аудиенцией проводили в отеле, в маленьком конференц-зале, оборудованном по последнему слову техники и комфорта. Дэвид заподозрил, что совещания здесь проводят в основном дворяне, причем, не ниже, чем маркграфы. Ну, а кому еще нужен такой маленький, но такой навороченный зальчик в лучшем столичном отеле? Тем, кто сам в Столице не живет, а с правительством, тем не менее, дело имеет.

Он еще и осмотреться в зале толком не успел, как в дверь вошел Март.

Рост, выправка, скользящая спайсменовская походка, взгляд стальной, лицо каменное: Эталонный рыцарь Десницы. Дэвид не узнал бы Марта, если б тот не улыбнулся. Улыбка осталась прежняя: радостная, широкая, искренняя. А сам Март…

Очень изменился за полгода.

Очень повзрослел.

Инструктаж должен был начаться в десять. Дэвид пришел без трех минут, Март — без двух. Но им дали время поздороваться и обменяться парой-тройкой вопросов. Инструктор деликатно сделала вид, что опоздала: Дэвид засек ее за приоткрытой дверью.

Короткие — просто, чтоб обозначить границы будущего, обстоятельного разговора — вопросы. Такие же короткие — просто, чтоб ясно стало, о чем получится рассказать, а о чем не выйдет — ответы.

— Лукас?

— Занят. Его не будет.

— А Скорда?

Два вопроса, два раза выражение лица Марта изменилось. С Лукасом непонятно, но вот он Март, такой взрослый и серьезный, что можно подумать, будто он уже отвык во всем полагаться на командира, и теперь сам отвечает за себя. Занят, значит, Лукас фон Нарбэ… Не будет его. А, услышав об Андре, Март удивился:

— Он разве не в Столице? Ему-то к аудиенции готовиться не надо.

Тоже верно. Скорде инструкции ни к чему, он аристократ, он и так все знает.

На этой ноте за дверью решили, что для первой встречи достаточно. В зал вошла немолодая, стройная дама с царственной осанкой, представилась Саныпэ Бродовски из малого дома Бродовски, и сообщила, что для нее большая честь знакомство с героями, представленными к высшей боевой награде. С дворянами до этого иметь дело как-то не приходилось, и Дэвид сосредоточился на том, чтоб не забывать об обязательном при обращении к дворянке, дополнении «благородная». Благородная Бродовски-илэ… Несложно, в общем-то. Да и говорить почти ничего не пришлось. Вопросов немного. Благородная сахе излагала процедуру очень толково, тайминг; диспозиция; кто, что и в каком порядке должен сказать; допустимые рамки для ответов на вопросы. План приемного зала подсвечивался в нужных местах… До Марта раньше дошло. Но и у Дэвида в мозгах щелкнуло еще до того, как он вопрос Марта услышал.

Церемония была для двоих. Лукаса не будет, это ясно. А Скорда? Или… как там его на самом деле?

— Благородная Бродовски-илэ, — заговорил Март, — разве награждать будут только нас с сахе Нортоном?

— Да, ваше преподобие, — Бродовски вопрос явно доставил удовольствие, она даже улыбнулась теплее, чем требовал протокол, — только вас. Церемония награждения обезглавивших Капеллу церцетариев, состоится отдельно. Такие поразительные свершения: две победы над самыми серьезными врагами Империи, заслуживают каждое отдельной церемонии. Вместе с вами, посмертно, будет награжден благородный сахе дю Гарвей…

— Что? — Март перебил собеседницу, но даже не заметил, что грубо нарушил этикет, — как… посмертно? Что значит посмертно? Это же не… Это не тот дю Гарвей, который был с нами в Баронствах, нет? Благородная Бродовски-илэ?..

«Так вот как его зовут», — отстраненно подумал Дэвид, — «дю Гарвей».

И сам себя поправил: — «звали».

В штурме Цитадели принимал участие только один из дю Гарвеев, значит и награду должен был получить именно он, и Март это понимает, просто Марту пока трудно это принять.

— Благородный сахе Андре дю Гарвей, — произнесла Бродовски. — Мне очень жаль, ваше преподобие.

Ей было жаль, это правда. Ни один нормальный человек, без разницы, дворянин или простолюдин, не любит оказываться вестником смерти. Благородная сахе Бродовски понятия не имела, кем был Андре для Марта — Дэвид и сам не очень это понимал, если уж на то пошло, — но она знала, что они вместе были в Баронствах, не чужие, стало быть, люди.

Ей было жаль.

А Март очень быстро с собой справился. До странного стал похож на Лукаса: взгляд опустил, лицо спокойное-спокойное, и даже от голоса, вроде как, холодом потянуло.

— Как он погиб, благородная Бродовски-илэ?

— Я не знаю, ваше преподобие, но если хотите, я поищу подробности.

Бродовски отлично держалась. Инструктаж сорван; на голову свалилась необходимость выяснять, как и от чего погиб дю Гарвей, который ей ну никак не интересен; все пошло не так, как планировалось, а она этак тепло, с сочувствием, выясню, мол, дам вам знать. И только ухоженный ноготь по пластине «секретаря» в столешнице так и ездит, туда-сюда, туда-сюда. Беззвучно.

— Благодарю вас, — сказал Март.

И инструктаж продолжился, будто не прерывался.

Все-таки, благородная сахе Сапынэ Бродовски, дело знала туго. На следующий день, на церемонии, и Дэвид и Март с закрытыми глазами могли бы совершить все необходимые перемещения, сказать нужные слова, отдать положенное число поклонов. Оставалось загадкой, каким образом Бродовски умудрилась подготовить их к торжественности и пышности, от которых, вообще-то, должно было стать не по себе; к титулованным персонам, которые, как один, считали честью для себя познакомиться с героями Империи; к важности события… Дэвид не ожидал от себя, что проникнется. Что ему эти награды, что ему этот героизм? Бирюльки. Стал героем в силу неудачного стечения обстоятельств. Не смешно ли?

Оказалось, что не смешно. Почти серьезно. И, по правде сказать, довольно-таки грустно.

Потому что когда подвиг совершают четверо, и все четверо выходят из боя живыми, а на награждении их остается только двое, это как-то… совсем не так, как если бы двое погибли еще тогда, в Цитадели.

«Лукас жив», — напомнил себе Дэвид.

И все равно, невесть почему продолжил думать об Аристо, как о мертвом.

Может быть, потому что Март вел себя так, словно Лукаса с ним никогда уже не будет. Так, будто теперь он живет за двоих.

Странно все это было. Нехорошо.

Награды вручал Его Величество Божественный Император. Не сам, конечно, а руками церемониймейстеров, но это считалось все равно, что лично. Марту — высшую награду Империи, орден бодхисатвы Юрия. А Дэвиду и Андре — ордена Престольного Паладина, самую высокую из наград для гражданских чинов.

Андре представлял благородный сахе Эдмонд дю Гарвей, глава Дома. Аристократ. Дэвид думал, в одном Доме все они внешне одинаковые, клоны же. Оказалось, нет. Эдмонд дю Гарвей походил на Андре, точнее, Андре походил на Эдмонда ровно настолько, насколько могут быть похожи близкие родственники. Это хорошо, что так.

Церемониал требовал оставаться в зале еще полчаса после награждения. Это называлось: неофициальное общение. Герои — центр событий, знать Империи — периферия. Божественный Император — благосклонный наблюдатель. Заодно эти полчаса давали возможность перевести дух и подготовиться к встрече с журналистами. Вокруг Дэвида и Марта собрался кружок из юных дворянок, как одна красивых, почти чересчур красивых. Что-то в дворянах, все-таки, было не совсем человеческое. Слишком уж все в них идеально, начиная с голосов, заканчивая осанками, даже неправильные черты лица, длинноватый нос или слишком близко посаженные глаза — все было красиво, потому что казалось, будто иначе и быть не может. Дворяне, конечно, не аристократы, те-то, вообще нелюди. Но что-то и с ними не так.

А Март весь цветник оставил на Дэвида, и смылся. Не куда-нибудь — вдогонку за дю Гарвеем. Тому церемониал, видать, был не указ, а, может, траур позволял не задерживаться на праздничных мероприятиях, так что Эдмон дю Гарвей направился к выходу почти сразу, после окончания официальной части. А Март — за ним. И ведь умудрился не нарушить правила, успел перехватить аристократа до того, как тот прошел между двумя застывшими как статуи лейб-гвардейцами, охранявшими выход из зала. То есть, условно, продолжил неофициально общаться.

Фактически же… Дэвид включил один из направленных микрофонов, чтоб записать разговор. Сам не знал еще, зачем. Подслушивать, конечно, не собирался. Но ничего хорошего от повышенного интереса Марта к дю Гарвею ждать не приходилось, а при таких раскладах, лучше подстраховаться.

Диалог вышел предсказуемо коротким, но непредсказуемо информативным. Март, наверное, в течение всей церемонии искал слова, чтобы потактичнее спросить у дю Гарвея, об обстоятельствах гибели Андре. А в ответ получил холодное: «он погиб из-за вас, преподобный отец».

И все. Никаких объяснений. Эдмон развернулся и вышел. А Март остался. Новообретенное спокойствие, то ли наука Лукаса, то ли подражание, изменило ему ненадолго. Правда, вернувшись, перестало казаться естественным. Как будто парень маску надел. Чужую. И старается удержать на лице. Ну, оно и понятно, когда вот так… Тут ни у кого бы выдержки не хватило.

Но Гарвей-то… ну, не сука ли?

Дэвид и за Андре это замечал, там, в Баронствах. Ненужную, какую-то совершенно бездумную — ясное дело, она была продумана от и до — жестокость. Скорда любил причинять боль. Этот вот, глава клана, тоже намеренно и продумано причинил боль Марту. Это у Гарвеев что, тоже генетическое?

В любом случае, «из-за вас» — не ответ. Надо дождаться информации от Бродовски… Хотя, Март теперь не удовлетворится ее ответами. Что бы ни рассказала благородная сахе Бродовски, наверняка, это будет вранье. Ей наврут, она наврет. Так оно и делается. А правда будет где-то между ответом Гарвея-старшего и официальной информацией.

Дэвид не собирался искать эту правду. Не его забота. А Март — не Лукас, чтобы просто сказать: «сделай это». У Марта есть совесть и нет привычки использовать людей, так что о помощи он не попросит. Ни в приказном порядке, ни в качестве одолжения.

И хорошо.

Март не знал, что делать. Не знал даже, как рассказать Лукасу. Написал, конечно, что Андре погиб. Письмо ушло, сомнения остались. Сказать Лукасу, что Андре погиб, значит, не сказать ничего. Командир спросит: «как именно?», не из праздного любопытства, как и сам Март не из любопытства пытался расспросить главу Дома дю Гарвей, а потому, что аристократ не может просто погибнуть. Если бы смерть Андре объяснили какими-нибудь проблемами в Рое, чисто техническими: обширная разгерметизация или взрыв или… да что угодно вот такое, стихийная мощь, божественная смертоносность — в это можно было бы поверить. Ничем другим аристократов не проймешь.

Но благородная сахе Бродовски сказала, что Андре был убит в бою. В результате боевого столкновения отрядов двух баронств. Война там у них.

Дэвид сказал: «война все спишет». Так и есть. Как бы ни погиб Андре на самом деле, смерть его зачем-то попытались списать на войну. Может, потому что не было никаких новостей о по-настоящему серьезных технических проблемах в Рое, а ведь такие события всегда получают огласку в Пространстве.

Лукас спросит. Что ответить, Март не знал. Закралась предательская мысль о том, что командир, ни на секунду не поверив в официальные обстоятельства гибели Андре, возьмется сам искать информацию. И найдет. С его-то связями в ордене Всевидящих Очей…

Март мысль придавил. Еще не хватало снова рисковать Лукасом, он и так теперь, наверное, под надзором. Вера в Господа дважды заставила его нарушить закон, и нет никакой гарантии, что не будет третьего раза, и четвертого… и чем ждать, пока это случится снова, а потом из кожи вон лезть, пытаясь его спасти, церковь, наверняка, предпочтет не допускать новых нарушений.

Неизвестно — как именно это будет сделано. Но ясно, что Лукаса надо беречь и защищать, а не бежать к нему за помощью.

Раньше он и мечтать не мог о том, чтобы получить внеочередной отпуск, да еще и провести его в Столице. Думал, что это время будет самым лучшим, а оно тянулось и тянулось, мутное, беспросветное, как дурной сон. Март уже вторую неделю, бездумно бродил и летал по самому прекрасному из городов Империи, и не замечал вокруг ничего. Думал. Думал. Думал. Дэвид выволакивал его на экскурсии, подсовывал под нос путеводители, пихал кулаком в бок на пресс-конференциях, когда Март слишком глубоко погружался в свои мысли. Дэвид создавал видимость того, что все в порядке. Маскирующую завесу.

Интересно, зачем? То есть, какое ему-то дело? Что бы там ни было у них с Лукасом, это, во-первых, в прошлом, во-вторых, не было там ничего хорошего. И Март ему — чужой.

События в Баронствах отсюда, из Столицы, казались сном, который приходится вспоминать снова и снова, отвечая на бесконечные вопросы. Но сон, вспоминай его или нет, а реальностью не станет. И Март действительно не мог понять, почему Дэвид носится с ним и зачем отводит глаза предполагаемым наблюдателям. Естественно, за ними следили. Они же, в плазму все это, одарены правом приходить в храм-обитель, когда заблагорассудится; они общаются с высшими представителями имперской власти; они — герои, и на их поступки смотрят, к их словам прислушиваются миллиарды зрителей дун-кимато…

Все это было ужасно тяжело.

Наверное, так же тяжело было Лукасу два года назад, когда вся Империя узнала о том, что Аристо существует на самом деле, узнала, кто же он такой, Первый Рыцарь.

В один из вечеров, за несколько дней до конца этого тягомотного отпуска, возвращаясь с очередной экскурсии, Дэвид глянул, как Март вводит в навигатор такси адрес гостиницы, и сказал:

— Не, не пойдет. Давай-ка, вот сюда, — нашел и показал место на карте.

Ресторан какой-то?

— Бар «Магистраль», — сказал Дэвид. — Хороший. Нам подходит.

Марту было без разницы.

Он направил такси по выбранному адресу, мельком удивился, что место Дэвид выбрал какое-то… непрезентабельное. Ничего похожего на небольшие, всегда уютные и неизменно тихие местечки, которые экс-мирвой выбирал в течение всего отпуска. «Магистраль» была просторной, шумной, многолюдной. Грязноватой. Если бы не грязь, можно было подумать, будто она не в Столице, а где-нибудь в паршивеньком секторе Роя. Все как там, шум, голоса, напряженность в воздухе. Разве что на завсегдатаях нет такого количества украшений.

— Сюда, — Дэвид выбрал стол прямо посреди зала, уселся, кивнул Марту на стул напротив. — Садись, садись. — Развернул меню.

Здесь даже голопроекции не было, просто встроенные в столешницу экраны. Март вздохнул, включил меню со своей стороны…

Дэвид вовремя наступил под столом ему на ногу, иначе Март сделал бы, что-нибудь. Он не знал что. Не знал.

Дэвид наступил ему на ногу, и Март застыл, глядя в строчки меню, поверх которых, если смотреть вот так, строго сверху, побежала совсем другая информация.

— Здесь — можно, — сказал Дэвид. Тихо сказал, но, не особо понижая голос. — Специальное место, где можно спокойно поговорить. Правда, не очень долго и не каждый день. Ты здесь, все-таки, чужой.

Словно в подтверждение своих слов, он заказал им обоим пиво. А Март, будь у него сейчас возможность думать о меню, взял бы чай. «Небесный багрянец» — вот он, есть в меню. Даже странно для такой дыры, как «Магистраль». Хотя, учитывая, что дыра не где-нибудь, а в Столице, ничего странного. Здесь, конечно же, есть все. Но завсегдатаи таких мест, как это, не пьют чай.

А Март уже не помнил, когда в последний раз пил пиво. Точно до того, как стал летать с Лукасом. Потом — только чай. Ну, и, конечно, все напитки из тех, что дорого стоят и хорошо горят. Пиво? Помилуйте! Да в тех местах, где они отдыхали с Лукасом, наверное, даже слова такого не знали.

— Дэвид, — сказал он вслух, — откуда это?

В документах, чудесным образом проявившихся на электронной бумаге меню, у Андре не было имени, только оперативный псевдоним «Сэдир». С какого-то из имперских диалектов, Март не помнил, с какого именно, это переводилось как «кедр». Непонятно, почему такое прозвище. Да какая разница?

Главным было не это. Главным были сообщения о том, что Сэдир потерян. Что Божественный Император больше не может его почувствовать, а это означает только одно: связь разорвана. Если бы Андре погиб, Божественный Император знал бы о его гибели, но Андре просто исчез.

Связь разорвана. Разве такое возможно? Значит, Андре теперь свободен. Он теперь — как Лукас? Аристократ, повинующийся лишь собственной воле и связанный лишь собственной совестью?

Очевидно, что ни в волю, ни в совесть Андре веры не было. Март читал, забыв о стоящей под рукой обледенелой кружке с пивом. Приказ Божественного Императора — уничтожить испортившегося аристократа. Приказы людей, скрывающихся за безликими прозвищами — уничтожить агента Сэдира. И отчеты, отчеты, отчеты. Один за другим. Операция провалилась. Устранение невозможно. Боевая группа уничтожена. Устранение невозможно.

Андре был жив. Он был мертв для всех здесь, в Столице, даже для тех, кто как раз сейчас отдавал очередной приказ убить его. Он, наверное, был мертв почти для всех в Империи. Но там, в Баронствах, Андре был жив, и умирать не собирался.

И он был свободен.

— Дэвид, — Март чувствовал, как губы растягиваются в улыбку, в первый раз за эти недели, — Дэвид… спасибо!

— Да уж. Есть за что, — сумрачно отозвался Дэвид. — Если б меня на этом поймали, твоему командиру светило бы пожизненное. Он же все мои грехи на себя взял, ага? И прошлые, и будущие?

— Да, — Март кивнул и вернулся к чтению.

Он еще успеет испугаться за Лукаса. Потом, когда сообразит, что именно сделал Дэвид, и с каким это связано риском. А пока просто еще раз перечитал отчеты о неудавшихся покушениях. Ну, а потом, вспомнив-таки, о пиве, начал читать все подряд.

В этих документах были они четверо: Андре (Сэдир), Лукас (Аристо), Март (Подарок) и Дэвид (Мирвой).

— Личные дела я стер, — сказал Дэвид.

Март ему поверил. Он бы, наверное, тоже стер личные дела, не отдал читать никому… ну, может быть, Лукасу. Но — только свое. Лукас о нем и так все знает.

Теперь понятно, кто такая Аня. Невозможно поверить, что она дочь Чедаша. И не важно, что дочь приемная. Чедаш — нелюдь, совсем нелюдь, даже умер не по-людски. А Аня — человек. Интересно, а если бы Лукас знал, что она — нынешняя баронесса Чедаш-рума, они все равно стали бы ее спасать?

Стали бы, в этом Март не сомневался. А вот в себе засомневался. Он сам рассказал бы Лукасу о том, что «Танриверди» везет на смерть не просто пятнадцатилетнюю девчонку-псионика, а опасного и могущественного врага? Он счел бы Аню врагом?

Сколькому еще нужно научиться! Научиться прощать, любить, не бояться. Научиться чувствовать себя сильным. Скорей бы уже вернулся Лукас!

Март читал об Ане, хмурился, думал о разном неприятном, и яваю «Вэйда» сначала едва не пропустил. Зацепился взглядом, но не вдруг сообразил, о чем речь. Знакомое что-то, но любой пилот знает множество кораблей с самыми разными названиями…

Обломки яваи «Вэйда» обнаружены в астероидном облаке… координаты… Март не мог, как Лукас, всегда держать в голове звездную карту Империи, координаты ни о чем ему не сказали. Но название — вспомнил. Будто дверцу в голове открыли. На «Вэйде» улетел из монастыря Лукас. Март даже попрощаться с ним не успел, и название-то яваи узнал случайно. Отец Андрей обмолвился в трапезной.

Что значит «обломки»? Что… с Лукасом?!

Он достал из кармана на рукаве собственный «секретарь». Запоздало глянул на Дэвида. Можно ли здесь? Или разрешены только местные терминалы? Дэвид кивнул:

— Да бога ради.

И отхлебнул пива. Оно тут, кстати, было вкусное.

Март хотел бы думать о чем угодно, только не об обломках… Лукас не мог погибнуть в космосе. Это все равно, что рыбе утонуть. Но… если думать, если, все-таки, думать, а не верить в командира слепо и безоглядно, то где же еще ему погибать, если не в Пространстве? Он ведь не спускается на планеты.

И он не может жить вечно.

Нет!!!

Март задал координаты. «Секретарь» — не навигационный компьютер, но сейчас и его достаточно. Вот он, маяк. Вот — астероидное облако.

«Корабль полностью разрушен. Пилот исчез».

Поверить в то, что Лукаса смогли взять в плен… — это было невозможно. Значит, что? Март знать не знал, что думать. Вот просто. Не знал. Те, кто исследовал обломки «Вэйды», кто составлял отчеты, формировал эти документы — они знали, что на «Вэйде» не было экипажа. Только один пилот.

И он исчез.

— Смылся? — предположил Дэвид. — Корабль разбил, а сам сбежал на другом. Типа, погиб, или захвачен пиратами или еще что… на выбор следователей.

— Ты с ума сошел? — предположение было настолько диким, что в реальности Марта ему попросту не нашлось места. Даже на рассмотрение некуда оказалось приткнуть.

— Может, и сошел, — Дэвид пожал плечами, допил пиво и заказал еще по одной, — но, по-моему, это твой командир не в себе. С человеческой точки зрения. Мы все — люди, а он… не очень. Ты уверен, что он действительно хотел встречаться с Великим Кардиналом? Ты, вообще, уверен, что он летел именно к Кардиналу, и что ты знаешь — зачем он туда летел? Ты же Лукаса не видел с того дня, как вас обоих оправдали, так?

— Но нас оправдали!

— Вот почему ты это сейчас сказал? Я что, как-то засомневался? Или это ты сомневаешься?

— Я? Нет!

В чем сомневаться? В решении Собора? Да Март слышал его своими ушами! «Не виновен, ибо выполнял свой долг». Какие тут могут быть сомнения?

Невиновен. И обломки яваи в астероидном облаке. Корабль полностью разрушен, пилот исчез. Лукас не мог проиграть бой. Лукас не мог попасть в плен. Лукас…

Где же ты, командир? Что с тобой случилось? Как тебя спасать?

В голову приходит самое страшное. Самых страшных вариантов два, оба неправдоподобны. Первый — что Лукаса попросту решили убрать. Вот так, тупо, даже не слишком утруждая себя имитацией кораблекрушения. Но в таком случае, информации о его исчезновении не было бы в этих документах. Точнее, была бы, но совсем в другом виде. Что-нибудь вроде «дело сделано» или «задание выполнено».

Вариант второй: Лукас сбежал. Сам.

Но от чего?

— Зачем ему бежать, Дэвид? Я не могу об этом думать, я разучился думать о церкви плохо.

— Тебе и не надо думать о церкви плохо, — Дэвид пожал плечами и подвинул Марту кружку с пивом, — достаточно просто думать. Возможно, от Лукаса, все-таки, решили избавиться. И, очень возможно, дело должно было быть обстряпано куда толковее, чем получилось, но твой командир взял и спутал все планы. Я так понимаю, в этом деле он специалист. Правда, специализировался на пиратах, а не на своих же братьях-святошах, а?

— С кем же… — Март активировал экран своего дуфунга, открыл папку с письмами Лукаса. — Дэвид, с кем же я тогда… кто писал мне все это время? Если яваю уничтожили еще полтора месяца назад?

— Писал тебе тот, у кого дуфунг Лукаса. — Дэвид пожал плечами. — Мог бы и сам догадаться.

Мог бы.

Время и дата отправки письма. Время и дата прибытия. Письма Лукаса — самое ценное, что у него было. Не орден бодхисатвы Юрия, не рыцарское звание, не банковский счет, а эти вот письма. Лукас отправлял их от маяков. А Март следил за ним все эти дни. Отмечал на воображаемой карте, где сейчас командир. Прослеживал курс «Вэйды».

Судя по тому, где обнаружили обломки, курс был неверным. Письма шли с корабля, который направлялся прямиком в резиденцию Великого Кардинала на Везеке. А «Вэйда», чтоб оказаться там, где ее нашли, должна была лететь совсем в другом направлении. Параллельным курсом с кораблем, на котором прибыл в Столицу Март.

Куда бы ни направили Лукаса, какое бы ни дали ему задание, это было совсем не то, о чем знал Март. Письма — ложь. Ему лгали с самого начала. И лгал не Лукас. Нет. Лукас не стал бы, даже если бы захотел — не смог.

Но кто же? Орден? Церцетария?

Кто? Кто враг? С кого спрашивать ответа?

Где искать Лукаса?

— Чусры бы тебя… — Дэвид не договорил, только скривился. — Я ведь хотел тихой, спокойной жизни. Хрен с ним, пусть на лаврах. Но тихой и спокойной.

— Ты думаешь, тебе тоже что-то грозит? Но за что?

— Я думаю, что ты собираешься искать этого отмороженного ублюдка. И сложишься на этом, не успев начать. Потому что ни опыта, ни, мать его, ума у тебя нет. Что ж мне не везет-то так с вами, а? Сначала один, потом второй. Нет бы, девушки так на голову сваливались. Куда там! С моей прухой — только рыцари.

Март подумал, как повел бы себя сейчас Лукас? Март в последние полтора месяца думал об этом все время, во всех ситуациях. И во всех ситуациях старался вести себя так же.

Вот сейчас… Что он сделал бы? Лукас, который утверждает, что не благодарит за спасение, и как должное приемлет помощь. Лукас сказал бы: «ладно, помоги мне». И это прозвучало бы так, словно оказать помощь или принять помощь — одно и то же, так, словно это самые естественные вещи на свете.

— Спасибо, Дэвид, — сказал Март. — Извини, что… мы тебя втянули.

— Втянул меня твой отморозок-командир…

— Неужели, тебя и правда втянул Аристо? — мелодичный голос произнес прозвище Лукаса так, будто пропел его или промурлыкал. — А мне-то казалось, Дэвид, ты — нештатный агент всемогущей церцетарии. Надо же было так ошибиться. Тише, Март…

Теплые руки легли на плечи, и Март, рванувшийся, было встать, обернуться, послушно сел обратно. Он слушал голос, но поверить не мог. Очень хотелось хотя бы накрыть ладонями его руки, найти кончиками пальцев браслеты под шелестящим шелком рукавов. Убедиться, что это он! Но Март не решился даже пошевельнуться. Потому что… если не он, то проявление чувств будет выглядеть странно. И, наверное, нелепо. И… незачем. Даже если это он, все равно — незачем.

— Март, — теплое дыхание коснулось уха, шепот на мгновение вышиб из постылой реальности Столицы в безумную сказку Баронств. — Как я рад, что ты жив! Ты представить себе не можешь.

— Вот придурок, — буркнул Март, уставившись в столешницу. Никаких сил не было выдержать насмешливый и понимающий взгляд сидящего напротив Дэвида. — Это я не могу представить?! Я тебя уже две недели как похоронил.

— Ладно, — сказал Дэвид, вставая, — Андре, я рад тебя видеть и все такое. Скоро вернусь.

Он дал этим двоим пятнадцать минут, чтоб поздоровались, сказали друг другу, что им там надо сказать без свидетелей, ну, и вообще. Возвращаясь обратно, огляделся, прислушался. Тихо все. Ни Март, ни Андре ни у кого любопытства не вызвали. Значит, все в порядке, аристократ не притащил за собой хвост. С одной стороны, кто бы сомневался, с его-то опытом. С другой — это Столица, здесь он может нарваться на таких же, как он сам. Супер-хомо, супер-шпионов, супер-хрен-знает-что еще.

Обошлось, однако. А, может, Андре круче здешних? Годы оперативной работы в окружении врагов, паранойя и всякое такое. Дэвид, вот, его не узнал, когда он к их столу подошел. Увидел-то раньше, чем Март — Март спиной сидел. А не узнал, хоть на память никогда и не жаловался. Андре был коротко пострижен, глаза не подведены, и ни одного тебе украшения, ни даже завалящей серьги в ухе, но не в этом дело. Дэвид если кого один раз увидел, уже ни с кем бы не спутал, неважно, какая там прическа, и сколько побрякушек нацеплено. А этого — не признал. Даже не заинтересовался, пока Андре прямиком к их столу не направился.

Шпион, вирья б ему в софт.

Шпион, когда Дэвид подходил, просиял улыбкой. И вот улыбка, да, была очень знакомой. Если бы львы были ядовитыми, они, наверное, как раз, так бы и улыбались.

— Ну, сдуреть, — сказал Дэвид и сел на свое место, — нас просто за то, что мы тут с тобой разговариваем, казнят через повешение или отправят на каторгу?

— Ты со мной пока еще и не разговариваешь, — парировал Андре, — здесь безопасно. Но уже завтра я бы сюда не совался. За мной-то не следят, а вот за вами, — он обвел взглядом их обоих, — присма-атривают. Так что кто из-за кого пойдет на каторгу, еще неизвестно.

— Тебя даже вешать не станут. Расстреляют. Издалека. Март уже рассказал новости?

— Да. Плохие новости. Мне Лукас тоже нужен. Правда, исключительно по делу. Баронесса Чедаш готова позволить ордену Десницы построить базу на территории ее рума. Это звучит, как событие, переводящее привычный нам мир в иную плоскость?

Дэвид не знал, как там насчет других плоскостей. Шэн с Баронствами… Шэн не могла быть союзникам Баронств. Ни одного из них. Похоже, что да. Звучало.

— Это звучит, как событие, которое должно перевернуть всю внешнюю политику, — серьезно сказал Март. — Я могу помочь?

— Ты можешь только попасть под очередной трибунал и сгинуть в церцетарии где-нибудь на очень далекой планете. Вы же все равно оба собирались узнать, что там с нашим Аристо? Ну, так я помогу.

— Ты не только вне закона, — сообщил Дэвид, очень надеясь, что хотя бы какая-то часть сказанного станет для самоуверенного аристократа новостью, — ты еще и мертвый герой.

— Официальный герой, официально мертвый, — ни по лицу, ни по голосу не понять было, что он там себе думает, — довольно-таки неудобно. Рассылку карточек и дружеские визиты придется отменить. Март, что именно ты можешь, как псионик? Дэвид, не хочу даже спрашивать, как тебе удалось добыть эти сведения, но мне нужно знать насколько далеко ты готов пойти? Я не думаю, что Лукас сбежал, значит, затеяв его поиски, мы вступаем в конфликт с властью. Это похуже, чем конфликтовать с законом. Тебе это подходит?

— Ни хрена не подходит, — сказал Дэвид честно. — Но когда вы начнете, мне все равно спокойно жить не дадут. Так что лучше я просто буду считать тебя шантажистом.

Глава 2

Его просто сбросили вниз. Как и всех их. Сюда, в трюм, попадали одним-единственным способом — по наклонной трубе с десятком поперечных мембран внутри. Мембраны реагировали на давление снаружи и открывались. На давление изнутри били током. Отличная система, доставка только в один конец.

По этой же трубе в трюм забрасывали контейнеры с пайком. И его.

Яман сначала решил, что к ним сбросили труп в арестантском комбинезоне. Непонятно, зачем, и непонятно, что с этим трупом делать. Он же разлагаться начнет. Не будет до конца перелета лежать такой вот тихий и красивый.

Когда «труп» шевельнулся, пошарил руками по полу рядом с собой, у Ямана отлегло от сердца. Парень, кстати, действительно был красивый. Несмотря на переломанные пальцы, рубцы на руках, и скрывающую глаза черную повязку. Правда… судя по тому, как медленно и неуверенно он двигался, повреждения не ограничивались изуродованными руками.

Кунц и Шеннон поглядывали то на непонятного новичка, то на Ямана. Ожидали разрешения. Яман кивнул, посмотрите, мол, разберитесь. И вернулся на свои нары. Ему целиком принадлежала секция из трех трехъярусных коек. Остальные арестанты старались сохранять дистанцию, не мешать ему, не создавать проблем себе. Хунды гарантировали проблемы любому, кто помешает.

Кунц подошел, остановился поодаль:

— Яман-амо…

— Ну? — отозвался Яман. — Что там?

— Калека, Яман-амо. Слепец. Предположительно, киборг, из которого удалили все иплантанты…

Пауза. Выразительная.

Яман понял. Он знал, что делают с киборгами, попавшими в руки закона, об этом знали все. Удаление имплантантов без анестезии, а после — каторга. Никакой реабилитации. Впрочем, обычно и до каторги не доходило. Киборг после хирурга — не жилец.

Кунц поморщился:

— Судя по характеру повреждений, Яман-амо, этот тип был киборгизирован полностью. В Баронствах невозможна установка стольких имплантантов, чтобы киборга потом пришлось искромсать всего целиком, поэтому позволю себе предположить, что его делали нихонские инженеры.

— Нихонский киборг, — звучало неприятно, пусть даже киборг был бывшим, и в самом скором времени ему предстояло умереть. — Ладно, закиньте его куда-нибудь на нары, чтоб не валялся под ногами.

Одной из его задач, раз уж стал старшим по трюму, было обеспечение безопасности заключенных. Безопасности относительной: нельзя убивать, все остальное можно в полном объеме, но, все же, требующей усилий. Медицинской помощи им тут не полагалось — кто пролетел вниз по трубе, тот выкручивается сам, как может — так что приходилось следить за тем, чтоб овцы в стаде не калечились, во время отключения гравитации, не калечили друг друга сами, не лишали пайка, не создавали разных других несовместимых с жизнью ситуаций. Понятно, что Яман не сам присматривал за ними. Он постепенно подбирал себе команду, неверных, но исполнительных псов, хундов, во главе которых стояли ненавидящие друг друга Шеннон и Кунц. Он руководил раздачей пайков. Он просеял людей, выбрал врачей и создал для них условия получше, чем для остальных. За счет остальных, разумеется. Все это не только и не столько для того, чтобы сохранить живой каждую овцу в стаде, хотя, наказание за смерть любой из них пугало даже его, вроде бы, привыкшего к жестокости. Нет. Яман боялся наказания, однако следил за стадом для того, чтобы там, куда они прилетят, они сошли с корабля сплоченной и боеспособной группой. Чем бы ни был ожидающий их эхес ур, тамошние обитатели могут быть только врагами. И вопрос был лишь в том, удастся ли сразу свести военные действия к вооруженному нейтралитету.

Он не присматривал за людьми. И все же спал некрепко. В хундов верил — эти не подведут, понимают, что случись что с Яманом и следующими жертвами станут они, — но засыпал после отбоя, как голодный кот: вполуха всегда прислушиваясь к происходящему в трюме.

Так что услышал. Возле тех нар, куда утащили новичка.

Шевеление и шепот, тихие переговоры. Чисто технические указания. Слышал уже, и не раз, за полтора месяца в трюме. Все новички проходили через это. Кому-то, кстати, везло обзавестись покровителем, так что традиция была оправдана. Да и, вообще, хунды снимали напряжение за счет овец, но ведь и овцам нужно когда-то получать жертву.

Этот киборг, слепой калека, покровителя, конечно, не найдет. Но, вполне возможно, займет овец до конца полета. Знать бы еще, сколько и куда им лететь…

Яман постарался не слушать. Лха его знает, почему происходящее там, в дальнем углу трюма, так бесило. Обычное же дело.

Тихо выругавшись, он встал и отправился на приглушенные звуки.

В темноте, рассеянной лишь редкими лампами дежурного освещения, видны были только силуэты. Чусры в Эхес Ур, наверное, выглядели так же. Неясный напряженный шепот раздражал больше, чем, если бы говорили в полный голос.

— А ну пошли отсюда, — приказал Яман.

Овцы замерли. Сейчас они должны были расступиться… да вот что-то не спешили. Неужели думали, что хунды, если придется, не подоспеют вовремя?

Яман шагнул вперед:

— По местам! Живо!

И даже сам не понял, что такое стало с его голосом. Приказ прозвучал, как гром небесный. С такой властностью, будто кара Божья должна была постигнуть любого, кто замешкается с выполнением. Овец сдуло. Они забились на свои нары и, кажется, дрожа от ужаса, попрятались под одеяла. Ничего себе, акустический эффект ночного трюма! Если вдуматься-то, не овцы ведь, в самом деле. Люди. Вменяемые и достаточно здравомыслящие, чтобы не переть против силы, но и не переоценивать ее.

Яман присел на корточки рядом с новичком. Того скинули с нар на палубу, уже почти стянули комбинезон. Да уж… такого набора шрамов не удостоился бы киборг, произведенный в Баронствах. И все равно, что-то в нем было… Что-то же заставило проснуться и прийти сюда, и разогнать овец. Парень еле двигался, но упрямо пытался сесть. Непослушными пальцами искал застежку комбинезона.

Яман еще сам не знал, чего хочет. Перехватил одну руку киборга, взялся за застежку сам. И услышал тихое, отчетливое, абсолютно спокойное:

— Тронь меня и умрешь.

Вызов. Вызов даже не со стороны кого-то из овец, а от существа, еще и ранга овцы не получившего. Яман застегнул его комбинезон. Выждал секунду и убрал руку с покрытого шрамами предплечья.

— Я спас тебя, — сказал он, смутно удивляясь тому, какого убыра он, вообще, разговаривает с этим… недочеловеком, ко всему, еще и нихонцем? — Мне кажется, я заслужил хоть какую-то благодарность.

— Я не благодарю за спасение, — все тот же ровный, безжизненный голос, — и спас ты не меня.

— А кого же?

— Их. — Незрячее лицо с уродской тряпкой на глазах повернулось в сторону сектора, куда сбежали овцы. Безошибочно. Как будто киборгу и не нужны были глаза. — Пусть они тебя и благодарят.

Это было смешно. Эти слова в устах беспомощного калеки. Однако Яман не смог даже улыбнуться.

Он поверил…

С того боя, в котором он выбил право на власть, прошло сорок пять суток. И впервые за это время одни пустующие нары в его секции оказались заняты.

Событие в жизни трюма. Можно сказать, официальное заявление: у Ямана появился фаворит. Это безумие. Если пытаться мерить прежними мерками, если пытаться думать, как раньше, каких-то полтора месяца назад, то действительно можно рехнуться. Многие, кстати, не выдержали. Сошли с ума, так или иначе. Теперь кое-кто из них создает проблемы, но большинство стали тихими психами с набором самых простых инстинктов. Им бы поесть, потрахаться, и чтобы никто не бил.

Не бойцы. Балласт. В эхес уре они умрут первыми, но никто не должен умереть в трюме, а значит, пока за ними нужно присматривать.

И за Шрамом — тоже. Гораздо внимательнее, чем за психами.

Он сказал не называть его киборгом. И Яман перестал. И запретил остальным. Но совсем без имени нельзя. У них тут, у всех, были номера, четырехзначные наборы цифр, призванные уничтожить остатки личностей, лишить последней индивидуальности, доломать то, что еще осталось не сломанным. Яман позаботился о том, чтобы ни овцы, ни хунды не забыли своих имен. Сам он, впрочем, предпочел прозвище.

А Шрам попросту отказался назвать свое имя:

— Называй, как хочешь.

— Только не киборгом? — уточнил Яман.

— Я не киборг.

Верилось с трудом. Голос без интонаций, равнодушие ко всему вокруг, почти полная неподвижность. Глаз не видно под черной повязкой, от этого еще сильнее ощущение, будто говоришь с машиной. А он не снимал эту мерзкую тряпку даже в душевой.

— Если не киборг, зачем тогда тебя так порезали?

— Неверная формулировка. Не «зачем». «Почему».

— Почему?

— Не имеет значения.

Если он не киборг, то какие тогда киборги?

Яман долго не знал, как его назвать. «Как хочешь» — дело такое, только усложняет задачу. А однажды, как раз в душевой, помогая ему одеться, все-таки взял и снял повязку, просто сдернул ее:

— Как меня достала эта тряпка!

Он даже удар не сразу почувствовал. То есть, сначала был удар о противоположную стену спиной и затылком, и только потом болью отозвалась грудная клетка. Дыхание остановилось, сердце, кажется, тоже. Яман сполз по стене, скорчился на полу, пытаясь вдохнуть. В глазах от боли стояла красная муть. А мыслей было ровно две: хорошо, что никто, даже хунды, не рискуют сунуться в душевую, когда они здесь вдвоем; и — понятно, почему он не снимает повязку.

Хундам уж точно не стоило знать, что Ямана, их командира и хозяина, может так отделать беспомощный калека.

А всем остальным, включая самого Ямана, лучше было никогда не видеть этой жути под повязкой. На месте глаз были две глубоких дыры с уродливо зарубцевавшимися шрамами, казалось, глазницы вскипели, провалились, а потом так и застыли, отвратительными потеками плоти. На красивом лице рубцы выглядели противоестественно, и от этого было еще страшнее.

Яман сипел, задыхался, и смотрел, как исчерченные шрамами руки неуверенно шарят вокруг — по скамье, потом — по полу под скамьей. Ищут повязку, которую он сжимал в кулаке. Думал о том, сколько же силы было в этом… существе раньше, до того, как его искромсал какой-то обезумевший садист. Киборги после удаления имплантантов становились не сильнее — а чаще слабее — обычных людей. А этот, он по-прежнему был ненормально сильным.

И непоправимо искалеченным.

— Я знаю… — воздух, наконец, перестал быть твердым, и горячим, и прошел в легкие, — знаю, как тебя называть. — Яман, пошатываясь, встал, подошел и вложил повязку в слепо поднявшуюся руку. — Шрам. Идеально подходит. Тебе повезло, что ты себя не видишь.

И к глубочайшему своему изумлению, увидел, как всегда сжатые губы растянулись в улыбке.

— Идеально подходит, — повторил безжизненный голос. — Смешно.

За ним нужно было присматривать. Помогать. На первых порах он был почти совсем беспомощен. Дальше стало чуть лучше, но о самостоятельности Шрам мог даже не мечтать. У Ямана не спрашивали, зачем он возится с калекой. Понимали абсолютно неправильно, зато это был, хоть неправильный, но ответ.

Яман себя спрашивал. Ответа не находил. Наблюдал. Правда, не мог пока разобраться с выводами.

В трюме случались перепады гравитации. Иногда ее отключали совсем, и горе тем, кто вовремя не успел ни за что уцепиться. Взлететь под потолок — невелика беда, но вот упасть оттуда, когда гравитацию снова включат — это уже опасно. Среди хундов было двое бывших космонавтов, Джобс и Старостин, они, по приказу Ямана, учили остальных, как вести себя в невесомости, а если приходилось — собирали из-под потолка незадачливых овец и хундов. Но надо было видеть, какое действие невесомость оказала на Шрама. Он будто ожил. По сравнению с нормальными людьми, все равно казался роботом, но для Ямана разница была ощутимой. Шрам не улыбался, но… почти улыбался. Ничего не говорил, но мог бы заговорить. Ничем не интересовался, но перестал быть полностью равнодушным к тому, что происходит вокруг.

И это преобразившееся существо, прислушавшись к ругани и воплям тех обитателей трюма, кто ужасе вращался между полом и потолком, взмыло вверх с естественностью и легкостью всплывающей к поверхности рыбы. Меньше чем за минуту, используя как опору то потолок, то стены, то каркасы верхних ярусов нар, слепая, гибкая тварь вернула на пол всех застрявших.

И Старостин и Джобс только молча следили за действом. Шрам ориентировался на голоса, и его нельзя было отвлекать, так что в течение минуты в трюме было тихо, как после отбоя. Звуки издавали только те, кто висел в воздухе.

Гравитацию включили минут через пять. Интерес, что ли, пропал, посмотреть, как люди с потолка повалятся? Это, конечно, вряд ли, но лха их поймет, здешний экипаж. Вроде, не звери, в бессмысленном садизме не замечены. А, с другой стороны, надзирателями в тюрьмы и на каторги, или вот, командой на такой корабль, кто идет? Нет, не садисты, не психи, но все равно… люди странные. Что им мешает предупреждать о невесомости? Вон, динамики, в каждой стене по три.

— Зачем? — Шрам, скрестив ноги, сидел на своих нарах. Спина прямая. Голос холодный. Но уже не мертвый.

— Зачем предупреждать? — уточнил Яман. — Да, чтобы травм не было. У нас тут шестеро с переломами, видел же… — он прикусил язык.

— Не видел, — равнодушно откликнулся Шрам. — Гравитацию отключают во время боя. А динамики существуют для того, чтобы отдавать нам приказы в экстренных ситуациях, либо когда придет время высаживаться в пункте назначения. У экипажа нет причин беспокоиться о травмах среди заключенных. Мы — вещи, не требующие бережной транспортировки.

Яман несколько секунд боролся с желанием ударить его. Удержался.

— Во всем есть плюсы, — сказал он, — понимание того, что для всех остальных мы всего лишь вещи — это объединяющий фактор. А то, что мы всё потеряли, делает нас равными. Никто, попав сюда, не может сказать, что потерял больше чем сосед по нарам, потому что всё — это всё. Каждый начинает заново. С нуля. Не худшая стартовая позиция.

— Мне казалось, эти люди — твои рабы, а не ovis.

— Не — что? — Незнакомое слово «ovis». Яман понимал большинство распространенных в Империи диалектов, но невозможно было понимать все.

— Не те, кого ты опекаешь, — объяснил Шрам. — Зачем они тебе?

— У нас слишком много шансов погибнуть, чтобы пренебрегать теми, кто рядом, — Яман, пожалуй, впервые вслух заговорил об этом. О том, зачем он завоевал эту власть — сомнительное место владыки в преддвериях Эхес Ур. И с удивлением понял, что стадо и хунды были нужны ему не только как бойцы в предстоящей войне. Он оставлял за собой право использовать людей так, как ему нужно, но… он действительно опекал их. — Мы все равно умрем, это понятно. Но есть разница — как именно.

— Я не вижу, но мне и не нужны глаза, чтобы понимать: ты все здесь устроил жестоко и рационально. У каждого свое место, даже убогие и калеки приносят пользу и оправдывают затрачиваемые на них усилия. Все, кроме одного. От меня нет пользы. И ты не рассчитываешь на нее когда-либо в будущем.

— Да я вообще не понимаю, чего с тобой нянчусь, — недовольно сообщил Яман, — наверное, «ovis» защищаю. От тебя. — Он попробовал слово на язык и убедился, что никогда не доводилось ни говорить его, ни слышать.

— Паства. Ovis означает «паства». Я тебя обманул. Тогда. Я ничего не смог бы с ними сделать.

— Выходит, я зря их спасал, — Яман усмехнулся. — Ты ничего не смог сделать с психом, который тебя изуродовал, ничего не смог бы сделать с десятком одержимых похотью парней, но что-то ты, все-таки, сделал.

— Заставил их подчиниться тебе. — В ровном голосе появилась тень удивления: — не знал, что ты заметил.

— Я не понял, что это, пока ты не пригрозил мне смертью. Это было слишком убедительно. Против логики, против здравого смысла, и все-таки, я поверил. Вот тогда и задумался.

— Они и так считают тебя хозяином, Яман. Мне почти не пришлось прилагать усилий. Это и есть то, что тебе от меня нужно?

— Ну, раз уж шансов получить твое прекрасное тело у меня нет.

— Да оно тебе и не нужно, — Шрам оставался бесстрастным, как храмовая статуя. Хоть воскуряй перед ним ладан и сжигай ритуальные моны.

Заключенным на этом корабле не полагалось никакого утешения от церкви, в трюме не было даже плохонького алтаря, и на секунду идея помолиться этому идолу показалась не такой уж безумной. По крайней мере, не выходящей за средний по трюму показатель безумия. Тут все не в себе, кто-то больше, кто-то меньше.

— Вообще-то, нет, — сказал Яман. — Мне от тебя ничего не нужно. Рассуждая здраво, Шрам, если я поверю в то, что ты можешь… как-то воздействовать на разум, я немедленно должен буду тебя нейтрализовать. Например, отдать обратно овцам. Или искалечить до полной беспомощности. Или сделать еще что-нибудь, что позволит мне чувствовать себя в безопасности. Но я не верю. А в тот день, когда тебя сюда сбросили, это я просто плохо соображал спросонья. Так что видишь, ни убыра я от тебя не жду.

— Потеряно не всё.

Яман не понял. Вопросительно взглянул в безглазое лицо. До сих пор не привык, что имеет дело со слепцом.

На удивление, Шрам каким-то образом угадал невысказанный вопрос.

— Ты сказал, что мы потеряли всё, и это нас уравняло. Ты прав насчет равенства, но ошибся насчет потерь.

— Ну да? И что у нас есть, кроме жизни?

— Самое главное. — Пауза. Пальцы коснулись повязки, скрывающей пустые глазницы. — Тебе ничего от меня не нужно, поэтому я помогу.

Голос изменился. Не стал громче, но стал глубже. В нем появились интонации, как вода в пересохшем речном русле, и это проявление живого в мертвом захватило внимание целиком.

— У нас есть Бог, — сказал Шрам. — Он никогда не оставит нас.

Странное дело, говорил он тихо, но услышали все. Хунды, овцы, психи — все до единого. Прервались все разговоры, замерли дела, в трюме воцарилось полное молчание.

Это было как-то слишком… странно? неправильно?

Пугающе.

Яман огляделся. На них смотрели десятки лиц. Даже полные шизики, которые, если их не трахали или не кормили, обычно просто сидели, тупо глядя перед собой, даже они вместе со всеми повернулись на голос.

— А раз Бог нас не оставил, — Шрама не смутила тишина, и он не видел, как на него смотрят. Наверное… не видел. — Значит, у нас есть надежда.

Это была самая короткая проповедь из всех, что довелось слышать Яману. И самая впечатляющая. Возможно, ему действительно стоило отдать Шрама овцам еще тогда. Или искалечить. Или… еще как-то обезопасить себя. Чтобы никогда не почувствовать, как контроль над стадом выскользнул из пальцев. За власть в трюме пришлось долго и страшно сражаться, а на то, чтобы утратить ее, хватило нескольких слов слепого Пастыря.

Разумеется, он был священником. Можно было бы догадаться. Но разве кто-нибудь когда-нибудь мог представить такое: священник из ордена Наставляющих Скрижалей в трюме каторжного корабля, летящего прямиком в эхес ур? Яман и сам почти поверил, что Шрама послал Господь, пока не вспомнил, что в ордене Скрижалей служат, пусть не псионики, но очень сильные эмпаты, которые, к тому же, проходят специальное обучение.

Правда, никогда раньше не приходилось слышать о том, чтобы кто-то из Пастырей достигал таких результатов. Подчинить себе недружелюбно настроенную аудиторию, часть которой попросту невменяема, а часть считает проповедника подстилкой вожака стаи — для этого недостаточно быть эмпатом и психологом. Вроде бы. Но кто их поймет, священников?

Никто их не поймет. Яман убедился в этом, когда все, кто был в трюме, все, кроме него и Шрама, преклонили колени. И Шрам протянул ему руку. Кривые пальцы уверенно сжали запястье.

— Он спасет всех вас, — тихий, спокойный голос если и изменился, то лишь самую малость, почти неуловимую для слуха. — Верьте ему, будьте верны и ничего не бойтесь.

— Всех «вас»? — переспросил Яман. Одними губами. Не дай Бог услышит хоть кто-то. Слишком тихо было в трюме даже для того, чтобы шептать.

Он с трудом различил почти беззвучное: «да», и лишь угадал не произнесенное: «этого достаточно».

Глава 3

Встречались в разное время, в разных местах. То в «Магистрали», с ее прекрасными защитными системами, то в парках, то в случайных кофейнях. Иногда — в какой-нибудь из квартир Андре. Он озаботился конспиративными квартирами еще до того, как вылетел из Баронств.

— С компьютерной безопасностью у тебя никак, — сказал Дэвид, — ладно хоть сам прятаться умеешь.

Эту пилюлю пришлось проглотить. Возразить было нечего.

Благодаря искусству Дэвида, многое стало понятно. Экс-мирвой оказался незаменим в некоторых делах, требующих предельной деликатности. И где только Лукас его нашел, такого? Уникальный талант. Андре никогда раньше не встречал ничего похожего. Покажите Дэвиду, где искать информацию, и он найдет ее, обойдет все защиты, взломает все пароли, расшифрует все коды. Если информация есть, он обеспечит к ней доступ.

Андре вспоминал, как Нортон заполучил его переписку. Чудовищно! Все приказы, все отчеты, вся деятельность в Баронствах — всё оказалось в руках у церцетариев. Он бы тогда, наверное, умер от стыда, если бы задумался над тем, что произошло, но он думал только о том, как виноват перед Мартом. А теперь ясно, что стыдиться-то особо нечего. Да, не уберег сверхсекретные сведения, но, по крайней мере, они не попали в руки врагов. Церцетарии не друзья семье дю Гарвеев, но и церцетарии, и дю Гарвеи служат Божественному Императору. А что не уберег, так посмотрите-ка на Дэвида Нортона и скажите, а кто от него что убережет?

Сейчас, следуя указаниям Марта, Дэвид добрался до единой диспетчерской базы данных, где хранились логи всех размещенных в пространстве Шэн маяков. Таким образом, курс «Вэйды» удалось проследить от самого «Святого Зигфрида»: Лукас выныривал из «подвала» у каждого маяка. Если верить Марту, обычно он уходил в «подвал» и не появлялся на поверхности вплоть до пункта назначения. А «Вэйда» зачем-то отмечался, оставлял след…

— Контроль, — резонно заметил Дэвид.

Да. Он самый. «Вэйда» летел на Малак, и каждый этап его пути строго контролировался. Одновременно с «Вэйдой» другой корабль, под названием «Кафа» отправился со «Святого Зигфрида» на Везек, планету, на которой была резиденция Великого Кардинала. Вот этот шел в «подвале» почти все время, выныривал у маяков лишь изредка, и именно него отправлялись подложные письма. Можно было бы узнать, кому принадлежит «Кафа», пройти всю цепочку подставных лиц, найти конечного владельца, душу из него вынуть. Но и так понятно, что узнали бы у вынутой души. Что «Кафа» неизвестно чей. А это означает, что он принадлежит церкви. Скорее всего, церцетарии. У них много таких кораблей.

А узнать, кто же именно вылетел с «Зигфрида» в тот же день, четыре месяца назад, увы, невозможно. Дэвид способен добыть любую информацию, но для этого ему нужно знать, где искать.

Последние сомнения развеяло письмо со «Святого Зигфрида», уведомлявшее, что отец Март Плиекти переведен из ОАГ «Бальмунг» в разведку. Это давало свободу перемещений и свободу действий, обещало всю возможную помощь и поддержку со стороны всех орденов. И означало, что в ордене не знают, что сталось с Аристо. Март должен был найти его. А помощи и поддержки орденов в этом случае следовало избегать.

— Лукас сюда летел, — сказал Март, прочитав письмо. — По делу, которое касается только аристократов. Андре, ты аристократ, скажи, что ему могло быть нужно на Малаке?

Что могло быть нужно на Малаке Первому Рыцарю? Зачем он летел сюда тайно, под чужим именем, под строгим контролем, и, все-таки, один? Дэвид предположил, что Лукас сбежал, как только представился случай, Март не мог в такое поверить, Андре был убежден, что Лукас не сбежал бы ни при каких обстоятельствах. Независимо от того, что ожидало его на Малаке. При этом Андре признавал, что Дэвид прав в своем недоверии к оправдательному решению Собора.

Картинка складывалась довольно-таки неприглядная: церковь, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, официально признавала Аристо героем, а неофициально… Что? Зачем его отправили сюда? Что есть на Малаке такого, что можно связать с Лукасом фон Нарбэ, Первым Рыцарем… или негласным преступником?

Андре вспоминал и одну за другой отметал предполагаемые цели, пока их не осталось две. Резиденция семьи фон Нарбэ. И «Ксиласкар».

— Что ему могло понадобиться в «Ксиласкаре»? — спросил Март.

Бывают вопросы, на которые не хочется отвечать.

— Там работают с аристократами. — Андре постарался, чтобы голос прозвучал обыденно, лучше даже скучающе. — Вносят изменения в геном, ищут новые пути развития. Составляют программы, корректирующие психику…

— Но Лукас не аристократ. Не… не полностью, — в голосе Марта сомнения мешались с надеждой. — Разве его можно… корректировать? Он же свободен? Ведь нельзя же… импринтинг, он ведь возможен только с ребенком? Андре?

— Считалось, что так. Но почему не попробовать что-то новое?

Тем более что материал все равно бракованный. Его не жалко. Он уникален, но с некоторых пор от этой уникальности больше проблем, чем пользы. В «Ксиласкаре» за последние три месяца разработано несколько новых программ импринтинга. Андре знал об этом, несмотря на опалу и положение персоны нон грата. Аристократы — все аристократы, не только дю Гарвеи, — старались быть в курсе происходящего в институте, ведь тамошние дела могли коснуться их в любой момент.

— Вот как, — Март мрачно уставился в окно, на радостный, яркий день. — Ненавижу их. Всех.

По-своему, он был прав. «Их всех» стоило ненавидеть. У Андре как раз это с некоторых пор получалось лучше всего. Освобождение от импринтинга прививает такой взгляд на мир, при котором ненависть кажется наиболее здравым подходом. Но не следовало забывать, что «они» пытались спасти Лукаса.

— А о том, что ты, например, предпочел бы смерть такому спасению, забывать следует?

За девять месяцев, прошедших со времен Баронств, Март стал заметно взрослее, и это хорошо. Но его романтичность, так глубоко тронувшая Андре когда-то, в прошлой жизни, пряталась сейчас за цинизмом и злостью. И это было плохо. Лукас давал Марту возможность оставаться романтиком. Не потому, что защищал, — куда уж там, это Март изо всех сил старался защищать его от мирской реальности, — а потому что сам был таким. На собственном примере доказывал, что нужно верить в себя и людей, и полагаться на волю Господа.

Что ж. Теперь Лукас собственным примером убедил Марта в обратном. Верить нельзя никому, а Господь отворачивается даже от самых преданных своих детей. Может, он и нашел бы возражения, ведь летел же в «Ксиласкар», не спорил с приказом, не пытался спастись. Значит, считал, что все правильно. Значит, сумел бы и Марту объяснить, почему все правильно.

И самому Андре.

— Если где и знают о Лукасе, кроме монастыря, так это в институте.

Андре думал о том, что никакие объяснения не доказали бы ему правильности добровольного рабства. Спор, начавшийся еще в Баронствах, — спор о том, кто более свободен, тот, на кого надели рабский ошейник, или тот, кто надел его на себя сам, — получил продолжение неожиданное и страшное. Каким, в случае Лукаса, должен был стать тест на успешность импринтинга? Аристократы убивали своих названных братьев и сестер. Кого пришлось бы убить Аристо?

Март очень вовремя оказался у всех на виду, попал на первые строчки в новостях, стал одной из главных тем на несколько месяцев. Март не станет пробным камнем, он теперь слишком заметен. И вряд ли это совпадение. Церковь спасала Лукаса, спасала Марта. Спасала себя. От Лукаса.

В поднявшейся вокруг убийства Чедаша идеологической шумихе, Второй рыцарь обставил Первого. Лукаса видели только избранные, и избранных было немного. Зато Март — вот он, на обложках журналов, на плакатах, календарях и постерах. Его портреты висели теперь в девичьих спальнях, а его гафла, утратив собственное название, стала в умах множества мальчишек «гафлой отца Марта», модельки истребителя раскупались с такой же скоростью, как плакаты, постеры и календари. Церковь умела зарабатывать деньги.

— Андре? — Март смотрел в упор. Все еще злой, но теперь к злости примешивалось любопытство. — Чему ты улыбаешься?

— Думаю о тебе.

Вот он итог долгих, сложных раздумий. Все равно все свелось к Марту. Который немедленно вспыхнул и зарычал:

— Нам нужно думать, как попасть в институт, где получить информацию. Может, от меня будет, наконец, польза?

Ну да. Польза в его понимании — это его пси-способности, уникальный талант, позволяющий воспроизвести любое псионическое свойство от телепатии до ясновидения. А то, что это смертельный риск, Март во внимание не принимает. Не тогда, когда речь идет о Лукасе. Стоило усилий убедить его в том, что поиск с помощью прорицания не имеет смысла. Риск в качестве аргумента Андре даже не пробовал приводить, ссылался на нецелесообразность. В прошлый раз, Март, в поисках Лукаса, просто полетел туда, куда вело чутье. Он пережил прорицательский транс, но что бы он делал, если б чутье привело его, например, под выстрелы пиратского вендара?

Действовать наугад нельзя, это Март и сам понимал. Но ему нужно было действовать. Хоть как-то.

Его статус, его известность, открывали закрытые двери. Его самоуверенность — напускная, заимствованная, Лукасовская, — открывала даже те двери, которые были заперты на крепкие замки. Только Марту этого было недостаточно. Он еще слишком молодой, чтобы оценить, насколько лучше, когда двери открыты. И он всегда будет рыцарем-пилотом. Скрупулезный сбор данных, распутывание ниточек, поиск крох информации — Март участвует во всем этом, но не может относиться как к важному и нужному делу. Пилоту нужна цель и боевая задача.

— Программами импринтинга и коррекции занимается лаборатория психологической помощи, — сообщил Андре. — Возможно, нам нужно не в «Ксиласкар», а к профессору Беляеву. Это бывший руководитель лаборатории, он с месяц назад подал в отставку, но последние программы составлены как раз под его руководством. А с новым я не знаком, ничего о нем пока не знаю, кроме самых общих сведений.

— Беляев? — подал голос Дэвид, все это время с отрешенным видом глядевший в свой «секретарь». И, после нескольких секунд тишины: — это не просто совпадение, он родной брат Луизы Беляевой.

Они все трое, такие разные, подумали об одном и том же. Общую мысль озвучил Март.

— Это Беляев? Спрятал Лукаса. В память о сестре. Не захотел делать с ним… такое?

Голосу Марта недоставало уверенности, а интонации были, скорее вопросительные, чем утвердительные. Но картинка складывалась убедительная, совпадало все, краешек к краешку. Кроме, конечно, непонятной ситуации с обломками «Вэйды». Трудно представить, чтоб у кого-то из ученых «Ксиласкара», пусть даже у руководителя лаборатории, хватило влияния на то, чтоб организовать побег государственному преступнику и уничтожить принадлежащий церкви корабль.

— Связи? — вслух предположил Дэвид. — Ценные знакомства?

— С кем? С пиратами, что ли? — отозвался Март.

— С кем-нибудь из фон Нарбэ? — Дэвид бросил взгляд на Андре. — Вон, у нас целый живой аристократ, вышедший из-под контроля. И Лукас такой же. Почему еще паре-тройке не отыскаться?

Последняя мысль была далеко не такой нелепой, какой могла показаться. Один свободный аристократ — это исключение, но двое… это уже повод задуматься. Возможно ли, что Беляеву действительно помогли фон Нарбэ? Профессор — один из немногих, кто мог знать о приговоре Лукаса. Если Аристо действительно летел в «Ксиласкар», значит, новые программы в лаборатории писали именно для него. Значит, как минимум, сам Беляев знал, для кого работают его психиатры.

Аристо не смог спасти Луизу Беляеву от смерти. Но он освободил ее, вырвал из рук Радуна и Капеллы, дал убежище и защиту. Да что там говорить, он для нее устои церкви перевернул. А потом ее брат получил распоряжение, сделать для Аристо ошейник и поводок.

Что такое руководитель лаборатории в «Ксиласкаре»? Это не последний в Империи человек, лицо влиятельное, но при этом живущее под постоянным, неусыпным надзором. Слишком много знает, слишком много может. Что он смог в этом случае? Попытаться спасти. Каким образом? Для Аристо наилучший вариант спасения — навсегда затеряться в Пространстве, но на Пространство влияние ученых «Ксиласкара» не распространяется.

В поисках решения проблемы, мог он обратиться за помощью к семье Аристо? Точнее, к тем, кто формально считается его семьей.

— Они хотели его убить, — напомнил Март. — Эти фон Нарбэ, когда Лукас родился, они требовали, чтоб отец Александр его убил. Потому что бракованный.

Андре кивнул:

— Я знаю эту историю. Правда, с противоположной стороны. Мы-то представляем себе, сколько проблем может создать аристократ с отклонениями.

— Ты без отклонений, — флегматично подал голос Дэвид, — а проблем от тебя не меньше.

Мирвой так долго молчал, что Андре успел о нем забыть, и, получив выпад с неожиданной стороны, растерялся на несколько секунд. Март воспользовавшись замешательством, поинтересовался:

— Как мы можем задать вопросы фон Нарбэ? Мной они побрезгуют, а ты вне закона.

— Тобой не побрезгуют, — медленно проговорил Андре. Мысль… появилась, но пока не оформилась. — Тобой — нет, ты ведомый Аристо. Но разговаривать с ними — это надо уметь.

Высокомерия этой семейке не занимать, тут не поспоришь. И все же, все же…

Фон Нарбэ. Аристо. Аристократы не знаются с церковью, фон Нарбэ тем более не знаются с церковью, но Марта они приняли бы в своем доме.

Если они действительно знают, куда исчез Лукас, они оставят эти знания при себе.

Марта приняли бы. Он летал с Лукасом. Дом фон Нарбэ не отказался от Лукаса. В Доме фон Нарбэ, вообще, много странного…

— Я попробую, — сказал Андре. — Дэвид, мне понадобится твоя помощь.

Ходили слухи, что замок семьи фон Нарбэ на Малаке скопирован с замка на Старой Терре. Андре верил слухам. Самый древний аристократический род Шэн не кичился древностью, да только остальные Дома никогда не забывали о том, что они младше фон Нарбэ на несколько веков. А замок, точная копия терранского, и поколения предков, уходящие в бесконечность, и необъяснимая, принесенная с Терры вера в то, что у Бога был сын — все это просто дополняло картинку. Закрепляло впечатление о том, что фон Нарбэ — заносчивые и высокомерные ублюдки.

Несмотря на то, что их чистокровность не подлежала сомнению.

Андре назвался настоящим именем. Аристократы фон Нарбэ не приняли бы в своем доме никого, кроме другого аристократа. Правда, аристократы фон Нарбэ, обязаны были убить Андре дю Гарвея, испорченный механизм, списанный и подлежащий уничтожению. Таков приказ Божественного Императора, а его приказы выполняются без рассуждений.

Если механизм не испорчен.

И пока о нем докладывали по инстанциям, от привратника до дворецкого; пока слуга провожал в гостиную; пока в этой гостиной — огромной, с голыми каменными стенами и безумно дорогими коврами на гладком полу — шли минуты, равнодушные и неспешные, Андре так и не был уверен, отдает ли в это время глава дома приказ о его ликвидации, или же просто допивает утренний кофе.

— С чего вы взяли, что я, вообще, буду с вами разговаривать? — это было первое, что услышал Андре, когда Майндерт фон Нарбэ вошел в гостиную.

— Вряд ли вы приняли меня только затем, чтоб сообщить, что нам не о чем разговаривать, фон Нарбэ-амо, — Андре поклонился хозяину дома.

Так давно не был аристократом, столько раз менял маски, образы, характеры. А вспомнить оказалось очень легко. Самая старая память, она самая долгая. Расправились плечи, выпрямилась спина, вскинулся подбородок, как будто голову по-прежнему оттягивает назад тяжелая коса.

— У вас хватило дерзости прийти сюда, — произнес фон Нарбэ, — возможно, у вас действительно важное дело. — В голосе был знакомый лед. Если не смотреть на этого, высокого, светловолосого, с холодными серыми глазами, можно представить, что слышишь Аристо. Но не смотреть нельзя. Отведи глаза, и этого будет достаточно, чтоб тебя сочли слабым. Слабые не интересны.

— Я пришел, и я до сих пор жив, — Андре кивнул.

Дополнительных пояснений не требовалось. Фон Нарбэ не выполнили приказ Божественного Императора. Майндерт еще мог это сделать — в любой момент, пока Андре в замке, в любой момент после, пока Андре не уйдет от слежки. Но это уже не было «без рассуждений» и «немедленно». Подозрения, зародившиеся, недавно, отвергнутые как невозможные, и вернувшиеся неделю назад, только что подтвердились.

— Садитесь, — хозяин дома указал на одно из кресел.

Приглашение, больше похожее на приказ. Ну, таковы уж фон Нарбэ. Андре выбрал другое кресло.

— Фон Нарбэ-амо, в вашей семье принято сразу говорить по сути дела, так что и я обойдусь без экивоков. Что вам известно о том, где сейчас Аристо?

Этот фон Нарбэ, все же отличался от Лукаса. Лукас остался бы невозмутим, а Майндерт хмыкнул и удивленно приподнял светлые брови.

— Даже в нашей семье не принято настолько сразу переходить к сути. Аристо исчез во время перелета на Везек.

Вот так, значит? Несколько секунд Андре пытался понять, лжет его собеседник или действительно не знает, как обстоят дела. А потом начал рассказывать.

О том, где именно пропал «Вэйда». О двух кораблях, отправившихся из монастыря в двух разных направлениях. О фальшивых письмах, которые получал Март. О «Ксиласкаре», о новых программах импринтинга… Здесь Майндерт едва заметно кивнул, за «Ксиласкаром» следили все Дома. Но когда Андре изложил цепочку своих рассуждений, начиная с Луизы Беляевой и заканчивая предположением, что ее брат будет искать помощи у семьи фон Нарбэ, хозяин замка покачал головой:

— Никто в своем уме не стал бы обращаться к аристократам с просьбой нарушить закон. Кроме того, Дому нет дела до Аристо.

— И это общеизвестно, — согласился Андре, — так же, как и то, что аристократ не может не выполнить приказ Божественного Императора. Но я решил, что психиатры «Ксиласкара» знают об… особенностях вашей семьи. Неработающие программы импринтинга для Дома фон Нарбэ писали именно там.

Снова не угадал. Второй раз за последние двадцать минут. Серые глаза Майндерта хищно сощурились.

— Программы работают, дю Гарвей-амо. Как все другие аристократы, мы проходим обучение, получаем запечатление и убиваем наших телепатов. Как все другие аристократы, мы счастливы выполнить любой приказ Божественного Императора.

— И глубоко несчастны, не выполняя приказов. Вот оно в чем дело! У вас просто хватает сил пережить это. — Андре понял, что живым из замка ему не уйти. Хорошо, что Дэвид придумал какой-то непонятный способ подслушивать этот разговор и вести запись.

— Врагам своим не пожелаю почувствовать то, что чувствую я, откладывая приказ о вашей ликвидации, — спокойно сообщил фон Нарбэ. — Впрочем, вы испытали нечто гораздо худшее, когда избавлялись от импринтинга. Могу я узнать, почему вы вообразили, будто наша семья свободна от уз?

— Вы спасли от них Лукаса.

— Неужели? По-вашему, мы добровольно лишили одного из нас любви Божественного Императора?

— По-моему, вы добровольно лишили одного из вас любви к Божественному Императору. Хотя, настоящему аристократу такое даже в голову бы не пришло. И никому из нас… — Андре вспомнил себя «настоящего» и на какой-то сумасшедший миг остро пожалел о том, чего лишился, — никому из нас не приходило. Ваши переговоры с орденом Десницы незадолго до появления на свет Лукаса, мы объясняли общими интересами. В конце концов, даже их монастыри строятся на ваших верфях, так что интересов предостаточно. Факт переговоров был отмечен, заархивирован и забыт.

— Настолько, насколько дю Гарвеи, вообще, способны забывать. Понимаю. Через тридцать лет вы вспомнили.

— Двадцать девять лет. Вспомнил, когда увидел его. Цвет глаз, — Андре не отводил взгляда от лица Майндерта, — я знаю легенду об «отмеченных ангелом». И раз ангел оставил свой знак на одном из фон Нарбэ, то метка Божественного Императора уже неуместна.

— Сколько опасностей таит в себе избавление от импринтинга, — холодно заметил Майндерт, — весь мир меняется. Итак, дю Гарвей-амо, вы полагаете, что профессор Беляев помог Лукасу скрыться от приговора. И при этом вы же полагаете, что Лукас не стал бы бежать.

— Мои предположения основывались на том, что вы смогли бы убедить его. И на том, разумеется, что Пространство — ваша вотчина, а никак не психиатра из «Ксиласкара».

— Лукас пропал пятьдесят суток назад. За это время вы и отец Март, действуя самостоятельно, вышли на профессора Беляева, даже рискнули прийти сюда. Однако представители церкви не связывались ни со мной, ни с «Ксиласкаром». А между тем, они с самого начала располагали всей имеющейся у вас информацией, и, будь ваши предположения верны, орден Всевидящих Очей должен был проявить хоть какой-то интерес к профессору.

— Насчет церцетариев не знаю, — убивать не спешили, и нужно было успеть сказать как можно больше. Чтобы как можно больше услышать. Все, что скажет Майндерт фон Нарбэ, может оказаться полезным Марту. — Не знаю, что они предпринимают, зачем, и в каком направлении. Но профессор подал в отставку, настоятель «Святого Зигфрида» перевел отца Марта из истребителей в разведчики, а несколько дней назад отец Март получил письмо, копию статьи из «Tempus».

Андре мог не смотреть в лицо фон Нарбэ, чтобы следить за эмоциями. Майндерт — аристократ. Настоящий. Все чувства на поверхности. А до встречи с Лукасом, с вымороженным до полной безжизненности Аристо, фон Нарбэ казались образцом сдержанности. Закрытые на все замки, холодные, непроницаемые.

Как все меняется! Даже немного обидно.

— Значит, вам известно об этом журнале, фон Нарбэ-амо, — Андре сказал, скорее, для себя, чем для Майндерта.

— Значит? — не без иронии повторил фон Нарбэ. — Я о нем слышал. Но не более того.

— И Дом дю Гарвей тоже. Только слышал. Божественный Император не желает, чтобы миряне понимали, как мыслят священники. Поэтому, — Андре наклонился, положил на столик перед собой маленький бохардат, — эта статья — единственная, оказавшаяся в руках аристократов.

Майндерт взглянул на бохардат. Вынул из внутреннего кармана пластинку «секретаря». Повертел бохардат в пальцах, прежде чем вставить в разъем.

— Показав вам статью из «Tempus», отец Март нарушил правила.

Андре почувствовал, как на губы, непрошенная, выползает злая, болезненная ухмылка. Плохо, плохо, плохо. Нельзя! Не показывай слабости.

— О, да. Март нарушил правила. Знаете, они это делают друг для друга, фон Нарбэ-амо. Невозможно представить, не так ли? Лукас для Марта, Март — для Лукаса. Вообразите только, эту статью Март еще и перевел.

У него ничего не было к Майндерту. Никаких претензий. Если не считать того, что глава дома фон Нарбэ, все-таки, собирался его убить. Но вот это, сейчас, это была месть за собственную бесполезность. За невозможность сделать хоть что-то там, в Баронствах, когда Андре Скорда

…бесполезный, как чужая кукла…

отправлял донос на Марта, и знал, что убивает его, и не мог нарушить правила. Мог только видеть, как Лукас нарушает их. С легкостью. Потому что Лукас был способен сам решать, что правильно, а что нет.

С недобрым удовлетворением, Андре отметил, что сумел-таки привести собеседника в замешательство.

— Я всегда думал, что дю Гарвеи как-то попроще, — задумчиво произнес глава Дома фон Нарбэ. — Хитрые, но неглубокие.

Что ж. Он взял реванш. Но, разумеется, это не имело значения. Значение имела статья. Майндерт пробежал ее взглядом. Закрыл. Вернул бохардат, и откинулся на спинку кресла, разглядывая Андре с каким-то новым интересом.

— Выходит, теперь проблем от Лукаса гораздо больше, чем пользы. Вы полагаете, церковь не ищет его потому, что сама же и уничтожила?

Полгода назад Андре пришел бы к такому же выводу. Если бы сумел вообразить себе фигуру настолько мощную, как Аристо. Если бы сумел представить, что один-единственный бракованный аристократ может быть силой, от которой зависит, останется ли на престоле Божественный Император. По правде сказать, Андре и сейчас не мог такого представить. Однако, в отличие от себя полугодовой давности, он нынешний имел слишком много дел со священниками. И, похоже, заразился идеализмом.

Если церковь убивает, то убивает открыто. Сейчас Андре считал, что так оно и есть. Даже церцетариев, которым, казалось бы, должно любым способом уничтожать грозящую Империи опасность, разить из тьмы, не брезговать ни ядом, ни удавкой, он не заподозрил бы в тайном убийстве. Тем более, в убийстве священника. Они спасают даже псиоников, куда им убивать?

— Я полагаю, — Андре покачал головой, — полагаю, что со свойственным им фатализмом, они ждут.

— Ждут, пока Лукас умрет сам? Значит, им известно, где он.

Да. Похоже, что так. И кто бы ни был ответственен за поиски Лукаса, какой бы из орденов не вел их, результат держат в строгой тайне. Иначе настоятель «Святого Зигфрида» не поручал бы Марту негласно вести собственное расследование. Не прислал бы эту статью, которая недвусмысленно заявляет: верить церкви больше нельзя.

— Вам нужно встретиться с Беляевым, дю Гарвей-амо. — Майндерт встал, показывая, что разговор окончен. — Я устрою эту встречу, назначьте время.

— Место назначите вы? — уточнил Андре, поднимаясь.

— Здесь, — Майндерт обвел взглядом гостиную. — Будет в самый раз.

Глава 4

Это место называлось Могилой. Негодное название. В могиле спокойно, могила — конец пути, последнее пристанище, в котором ничего не происходит и никогда не произойдет. А на планете-каторге с населением, состоящим исключительно из преступников и нелюдей, должно было происходить слишком многое. Таковы правила для каторг и тюрем, правила игры, в которой живые завидуют мертвым.

Яман, однако, собирался остаться в живых как можно дольше. А с появлением Шрама задача как-то сама собой усложнилась. Теперь остаться в живых должны были все обитатели трюма. Хунды и самые сильные из овец могли погибнуть в боях, но любых других потерь следовало избежать. Приложить к этому все усилия. В идеале, конечно, обойтись и без боев, но на такой исход событий не рассчитывали ни Яман, ни Шрам. По крайней мере, теперь драться готовы были все, не только те, кого Яман когда-то сделал хундами, но и овцы. Даже те из них, кто не мог себя защитить не только от хундов, но и от других овец.

Шрам что-то сделал с ними? Но Шрам утверждал, что они сами это сделали. С Божьей помощью. И оставалось только поверить, потому что если кто и знал о Боге, так это он.

Восемьдесят девять человек. Из них трое — врачи, два десятка — хунды, остальные — овцы. Шизиков не осталось, точнее, спятили в трюме все, включая врачей и хундов и самого Ямана, но полностью невменяемых — не осталось ни одного. Шрам что-то сделал… ладно, Господь что-то сделал, вернул им разум, столько, сколько нужно, чтобы понимать, что говорят, и делать, что сказано.

Сегодня по трубе кроме контейнеров с пайком сбросили еще и индивидуальные системы регенерации воздуха. «Кунцу-218». Яман знал эту модель. Недолговечные, дешевые, «Кунцу» применялись там, где требовалось без особых затрат создать видимость соблюдения правил техники безопасности. В отсеках третьего класса пассажирских звездолетов, в тюрьмах, где содержали приговоренных к смерти. Или на каторгах. Таких, например, как Мезар.

Упакованные в коробки по двадцать, «Кунцу» очередью вылетели из трубы, вслед за контейнерами с пищей, едва не убив Вилборга, который следил за раздачей пайков.

Шрам, как всегда невозмутимо благословил трапезу, и почти сразу ожили динамики. Механический голос начал зачитывать инструкцию по применению «Кунцу» и правила высадки на Мезар. Под этот инструктаж, кусок в горло не лез. «Кунцу-218» давным-давно зарекомендовали себя как ненадежные и почти бесполезные, а теперь предстояло доверить им свою жизнь и, словно этого было мало, условия высадки очень походили на массовое убийство. Триста секунд на то, чтобы преодолеть километр, отделяющий корабельный шлюз от входа в тоннели Мезара. Километр по прямой. Ничего сложного, если бы все овцы были целы и невредимы. Если бы Шрам мог хотя бы нормально ходить, а не ковылять, цепляясь за Ямана.

— Доберемся, — сказал Яман, вскрывая пайку. — Успеем. Распределим сейчас кому за кем присматривать. Зато уж там мы найдем из чего сделать тебе костыли.

Шрам говорил, что это мантра — обещание сделать костыли, дать возможность передвигаться самостоятельно, что это, нечто вроде целеполагающей молитвы. Говорил, что Яман обещает не ему, а самому себе. Это обещание, что они выживут и на Мезаре, и смогут прожить там столько, сколько понадобится. Наверное, он прав. Но самостоятельность-то нужна ему, а не Яману. Яману не сложно таскать его на себе, во-первых, это полезные в условиях трюма физические нагрузки, во-вторых, Шрам слишком легкий, чтоб стать проблемой. А если он всегда будет есть так мало, то рано или поздно сдохнет от истощения.

— Ты опять ни убыра не жрешь!

— Не поминай нечистого, — Шрам протянул в его сторону невскрытый контейнер, — жертвую в пользу командования. Когда люди поедят, прикажи, чтобы упаковки с «Кунцу» несли сюда. И отдай мне Старостина и Джобса. Нужна проверка, двести восемнадцатые могут прямо с конвейера выйти негодными.

Так и есть. Качество этих моделей никто не контролировал, зато и стоили они…

Яман хмыкнул и покачал головой.

Какие, однако, разные ощущения у того, кто покупает дешевые вещи и у того, кому придется доверить им жизнь. У Господа, пожалуй, есть чувство юмора. Недоброе, но, к несчастью, справедливое.

— А еще, Шрам, помолись о том, чтобы исправных систем хватило на всех.

— Если не хватит, я научу, как можно одной пользоваться вдвоем.

— Ты лучше помолись.

— В тебе все меньше скепсиса, Яман. Это хорошо. Не беспокойся, я молюсь всегда, за всех вас.

Во время проверки «Кунцу», Шрам объяснил, почему так. Почему корабль сядет далеко от тоннелей. Зачем нужны ограничения по времени. Как и в случае с отключениями гравитации, в этом не было никакой злокозненности или неоправданной жестокости. Просто бесчеловечность, возведенная в ранг здравого смысла.

— Я слышал, что содержание каторг окупается, — Шрам говорил, и один за другим вскрывал индивидуальные пакеты с «Кунцу», подушечки пальцев скользили по оболочке регенерирующей капсулы, — но никто не любит лишних расходов, в том числе и правительство. — Как будто в подтверждение, он протянул Яману очередную маску. — Негодная.

Капсула с виду казалась целой, но Яман, уже успевший включить, на пробу, две первые забракованные маски, к третьей убедился, что звездолетчики не ошибаются. Старостин и Джобс тоже проверяли целостность капсул на ощупь. Можно подумать, всех, кто живет в Пространстве, специально чему-то такому учат.

— При чем тут расходы?

— Нет смысла держать на каторге тех, кто не сможет работать, — Шрам вскрыл новый пакет. — Покинув корабль, мы пройдем контроль, автоматика подтвердит, что все живы. А дальше переход до тоннелей, пока не закрылся люк. Калеки не успеют. Очень удобно.

— Я сказал, что успеют все!

— Да. Молю Господа, чтобы все предыдущие партии каторжан были так же дисциплинированны, и так же любили ближнего.

Очень серьезно сказано, без тени иронии. Действительно, значит, молит Бога за тех людей, с которыми придется сосуществовать в подземельях Мезара. Или, молит Бога за то, чтобы они оставались людьми? Даже в подземельях Мезара?

Молитвы не помогли. Первые трупы попались на глаза сразу по выходу из контрольной зоны. Покрытые пылью, почти неразличимые на серой земле серые мумии.

Сразу по выходу из контрольной зоны пошел отсчет. Триста секунд. Часть этих секунд едва не оказалась потеряна, когда из соседнего шлюза, как из пасти левиафана, выбежали, отпихивая друг друга, женщины. В таких же точно комбинезонах, точно так же обритые наголо, кажется, неотличимые от мужчин.

Пятеро осталось на полу, задыхаясь, без масок. Контроллеры уже отметили их как живых, теперь их смерть никому не повредит.

Шрам — ох и страшный же в закрывающей половину лица маске, в черной повязке на глазах — незряче повернулся в сторону умирающих женщин. Яман даже не стал тратить время на пререкания. Кто бы сомневался в том, что смерть пятерых женщин повредит бессмертным душам тех, кто оставит их без помощи? Кто в этом мог сомневаться, после встречи со Шрамом? Так что, чего уж там, было своих калек семеро, теперь дюжина. Говорить не о чем. Рано, конечно, обрадовались, что «кунцу» хватило на всех. Зато сейчас можно радоваться, что внимательно слушали объяснения о том, как дышать с одной маской на двоих. А ведь, вроде, объяснения-то и не нужны были. Хватило же. На всех.

А оно вон как обернулось.

По отпечатавшимся в пыли следам, по дороге смерти, в буквальном смысле выстланной трупами. Бегом. К черному жерлу тоннеля, в глубине которого, далеко, видны белые, неяркие огни.

Четверо хундов в авангарде стали замыкающими для вырвавшихся вперед женщин, и теперь подгоняли отстающих. Подобрали одну, споткнувшуюся, упавшую на колени.

Чусры возьми все это, что же такое сделал Шрам, что они все начали вести себя как люди?

Четверо хундов в арьергарде присматривали за теми, кто нес раненых. Остальные — оцепление. Действительно, псы, окружившие овечье стадо. Яман бежал сразу за первой четверкой, почти не чувствовал веса Шрама, думал о времени, о потерянных секундах.

Все его люди… «ovis»… должны успеть добраться до тоннелей.

И они успели. Все. Последние хунды ворвались в полутемный каменный коридор, когда ганпластовые створки люка уже смыкались. Когда в шлюз подадут кислород, воздух станет пригодным для дыхания, и откроется второй люк. Возле этого люка, тяжело дыша, сбились женщины. Люди Ямана, овцы в окружении хундов, остановились посреди коридора.

Время шло. Створки не открывались.

Те, кто дышал через одну маску на двоих, передавая «Кунцу» друг другу, только отрицательно качали головами в ответ на вопрос, достаточно ли в воздухе кислорода. А когда те из женщин, кто был вплотную к внутреннему люку, начали впадать в панику, и на створки обрушились первые удары ногами и раскрытыми ладонями, из-под потолка раздался голос:

— Маски с калек снимите. Когда сдохнут, откроем. У нас тут не богадельня.

В первые секунды никто ничего толком не понял. Потом Яман подумал, хорошо, что женщин меньше. А потом женщины заговорили все разом. Закричали. Они требовали забрать маски у калек. Готовы были сами это сделать. Жить хотели, это понятно. И тоже понимали, что их меньше, сорок или около того, Яман пока не успел сосчитать, против вдвое большего числа мужчин.

Опасаться стоило не женщин, а как раз мужчин. Собственное стадо могло превратиться в стаю и ударить в спину. Инстинкт выживания страшная вещь, нет его сильнее. Те, кто делит сейчас одну маску на двоих с неизвестно зачем подобранными на высадке женщинами, уже чувствуют приближающийся кошмар смерти от удушья, остальные тоже вот-вот поймут. И тогда все, что Шрам говорил им о Боге, потеряет значение. Бог важен тогда, когда умираешь в своей постели, в окружении родных людей. А когда тебе предстоит задохнуться, чтобы спасти душу… ни о Боге, ни о душе как-то уже не думается.

Или…? Сам-то он сейчас о чем думает? О стаде. И о Боге. И… хунды пока сдерживают перепуганных женщин, не подпускают к калекам, которых стадо окружило, опять-таки, инстинктивно защищая беспомощных людей.

— Мне нужно время, — сказал Шрам. — Камера… — пальцы легли на затылок Ямана, чуть развернули голову влево и вверх. — Там. Говори с ними.

Яман кивнул. Едва-едва. Шрам не видит, но сейчас-то чувствует. И рявкнул, глядя прямо в невидимую камеру:

— Какая, к убырам, богадельня?! Вам тут рабочие руки не нужны или баб слишком много стало?!

— Кто убьет калеку, того пропустим внутрь, — отреагировали динамики.

Яман всей кожей почувствовал напряжение стада. Это и есть эмпатия? Каждый нерв, как струна натянут. А тут еще и за всех остальных чувствуешь? Ну ее в эхес ур, не надо такого.

Раньше, чем перетянутая струна порвалась, он заговорил снова. Его голос ослаблял натяжение, пока он говорил, людям казалось, что он может что-то сделать.

— Среди этих калек есть медики. Руки или ноги не работают, тебе не похрен? Головы-то работают, лечить они могут.

— Хорошо, — почти неслышно произнес Шрам.

Из стен послышалось шипение. В шлюзовую камеру начал нагнетаться кислород.

Не так и далеко от закрытых ворот, в аппаратной, с полудесятком мониторов на стенах и парой микрофонов на пульте, сидел человек по прозвищу Вартай Привратник. Его задачей было открыть ворота для новой партии каторжан, и при этом не впустить в тоннели тех, кто бесполезен. Бесполезных, вообще, не должно было быть. Чего ради эти придурки притащили с собой калек? Врачи? Но ведь не все же.

Новички выглядели подозрительно и, возможно, были опасны. Вартай не понимал их, все непонятное опасно. Зачем они приперли искалеченных баб? На корабле баб везут отдельно, о них ничего невозможно узнать, пока летишь, и ничего не узнаешь, пока бежишь до ворот.

Надо было решить, избавляться ли от лишних ртов, пожертвовав при этом врачами, которых, кстати, могло и не быть, или впускать всех, а лишних убрать позже, когда насчет врачей прояснится.

Вартая сначала смутно, а потом все сильнее начало беспокоить то, что этот здоровенный мужик, который на него орал и требовал открыть ворота, смотрел прямо в камеру. Как так? Он ведь не может ее видеть. Там и камеры нет, там тонкий усик световода.

И все же разъяренный взгляд с монитора, как будто пырился прямо в глаза. Здоровенный одной рукой обнимал какое-то… существо… Какую-то тварь без лица. Помогал на ногах стоять. Так обнимал, что сразу ясно, почему он калек внутрь провести хочет. Ну, с этим ясно, а остальные чего ждут? Что этот один, хоть какой он будь здоровенный, против такой толпы?

Нет… прямо сейчас надо решить насчет врачей, а потом уж…

Изображение на оставшихся четырех мониторах изменилось. Теперь, вместо разных помещений этого сектора, на всех было безликое существо.

А потом оно стянуло с глаз черную повязку.

Вартай разное видел. На Мезаре чего только не насмотришься, и уроды не в диковинку, лишь бы работать могли. Но этот… Шрамы эти…

Почему он на всех экранах? Так не должно быть, на этих мониторах изображение с камер из других секторов.

В какой-то миг Вартай понял: это киборг со Старой Терры, чудовище, страшней убыров из Эхес Ур. Если бы было кому спросить, почему он так решил, ответа бы не нашлось, но спросить оказалось некому, никто не вернул Вартаю способность рассуждать здраво. Киборг, страшный, как самый страшный кошмар, глядя сразу со всех экранов, мертвым, киборгическим голосом сказал:

— Не откроешь, прокляну.

И стало ясно: проклянет. Так и будет. И все те люди, которые умрут, если ворота не открыть, придут за Вартаем и утащат за собой.

«Можно же и потом, — решил Вартай, нажимая кнопку на пульте, — потом можно. По одному. И врачей не трогать. А так бы все умерли».

а потом пришли бы и забрали

Сначала — достаточный уровень кислорода, ворота откроются только потом. Показалось, что в этот раз, процесс занял очень мало времени, как будто воздух в камере уже был насыщен кислородом. Но, понятное дело, что глюк это. Или нет? Или всё правда? Или лучше об этом вообще не думать?

Яман сначала не услышал, а потом его от голоса Шрама такая жуть пробрала, что не до посторонних звуков стало, хотя бы и жизненно важных. Чуть не уронил придурка, показалось, что держит на руках какую-то смертельно-ядовитую тварь. Зато женщины, собирающиеся с духом для броска на хундов, услышали и моментально метнулись обратно к воротам.

Воздух наполнялся кислородом. Это началось до того, как Шрам заговорил. До того, как пригрозил проклятием. Сработало вранье насчет врачей? Их решили впустить, и Шрам мог бы не пугать до полусмерти Ямана, мог бы не говорить таким голосом, чусры бы его… Нет, не надо его чусрам. Они все сейчас в Эхес Ур, и лучше воздержаться от проклятий.

Вранье если и сработало, то не настолько, чтобы спасти им жизнь. Кто-то перехватил управление механизмом подачи воздуха. Лучше пока не думать, кто это сделал. И вопросов пока лучше не задавать. Потому что проблемы только начинаются. Проблемы, они по ту сторону медленно открывающихся ворот.

Март перед приемом у Божественного Императора так не волновался, как перед визитом в резиденцию фон Нарбэ. Божественный Император был наместником Бога в мире людей, он был непогрешим и никогда не ошибался, поэтому его влияние на жизнь Шэн всегда было благим и правильным. А вот фон Нарбэ могли и ошибаться, и грешить, да еще и, как выяснилось, не очень-то подчинялись Божественному Императору, а ведь именно фон Нарбэ строили все имперские звездолеты. С точки зрения Марта, они влияли на жизнь Шэн чуть ли не больше, чем Его Величество. Понятно, что он нервничал по поводу предстоящего знакомства.

Это он Андре объяснил, когда тот спросил, «чего ты дергаешься?»

Андре в ответ только ухмыльнулся:

— С фантазией у тебя порядок. А вот врать не умеешь. Тогда тебе терять было некого. А сейчас есть. К тому же, ты боишься, что он похож на Лукаса сильнее, чем я сказал.

И это была правда. Всё, что Андре сказал — всё правда. Встречу с Эдмоном дю Гарвеем Март помнил, как страшный сон, и это счастье, что они не похожи, Эдмон и Андре. Это счастье, что Андре жив. И да, правда в том, что тогда терять было некого. Андре он считал мертвым, а Лукаса неуязвимым. А сейчас от этой встречи зависела жизнь обоих. Майндерт фон Нарбэ мог в любой момент отдать приказ об убийстве Андре. И Майндерт фон Нарбэ мог показать путь к спасению Лукаса.

То, что профессор, с которым они должны были встретиться в резиденции, арестован, стало неожиданностью для всех, включая и самого фон Нарбэ.

— Подал в отставку, — Майндерт злился, но об это можно было лишь догадываться, и Марту поперек всех мыслей думалось, что, наверное, не зря другие аристократы, бешеные, не знающие слова «сдержанность», считали всех фон Нарбэ лишенными эмоций. — Уже после того, как был арестован. Хорошая мина, при паршивой игре, обычное дело для церкви… — бешеный взгляд на Марта, стиснутые зубы. — Простите, отец Март. Я не имею в виду всю церковь.

— Церцетарии стараются не привлекать к себе внимания, — подтвердил Андре, — но, по крайней мере, у них люди не исчезают без следа, чего не скажешь о мирских службах.

— Без следа?

Март и Майндерт это произнесли хором. Март думал, аристократ его пристрелит, но, с ума сойти, фон Нарбэ чуть улыбнулся. Правда, это разрядило обстановку ненадолго. Дэвид, похоже, понял о чем речь. А Андре на них их обоих, и на Марта, и на Майндерта поглядел с искренним недоумением:

— Вы в какой стране живете? Простите, фон Нарбэ-амо… — он покачал головой, повернул сэйру на правом запястье. — Ваша семья действительно далека от этой стороны жизни. Но Март, ты столько лет верил в теорию заговора, и что, за два года в ордене вообще всё забыл?

Март не забыл. Забыть то, чему учили в Капелле, было невозможно, но храни Господь, сейчас стыдно вспоминать об этом. Паранойя, ненависть к любому проявлению имперской власти, страх перед церковью. Стыдно вспоминать, как сам же рассказывал Лукасу, что телепатов казнят по сфабрикованным обвинениям, а, может, просто тайком убивают…

Бред-то какой.

— Андре…

Март не договорил. На красивом лице Андре появилось нетерпеливое выражение, а это означало, что ему надоело ждать, пока собеседники сами поймут, о чем он говорит, и сейчас последуют объяснения.

— Церковь всего того, что приписывала ей Капелла, не делала, и никогда не станет делать, — в голосе было легкое пренебрежение, как всегда, когда Андре дю Гарвей вспоминал о церкви, — так что не волнуйся, мальчик, не так уж ты ее идеализируешь. Но кроме церкви, есть же еще и мирвои. Дэвид, я вижу, в курсе, да?

Дэвид неопределенно пожал плечами. Но он точно был в курсе. Единственный, кто не удивился, когда зашла речь о бесследно исчезающих людях.

— И мирские войска далеко не идеальны, — проговорил Андре почти нараспев. — Впрочем, они тоже лишь выполняют волю Божественного… — он поймал взгляд Майндерта. — Ладно. Это все равно не наш случай. Фон Нарбэ-амо, профессора Беляева арестовали церцетарии?

— Арестовали. Допросили. Он подал в отставку. — Майндерт вздернул подбородок, и посмотрел в глаза Андре: — найти его пока не удалось. Известно, что он не улетал с Малака… точнее, — добавил он мрачно, — известно, что он не улетал с Малака официально.

— Но на планете его нет, — продолжил Андре.

— Его не удалось найти, — повторил фон Нарбэ, — у нас меньше возможностей для поиска людей, чем у вашей семьи, дю Гарвей-амо, а к вашей семье я не обращался. — Новый обмен взглядами, как будто двое аристократов говорят между собой о чем-то, неслышном для Марта и Дэвида. О чем-то непонятном? — Багала «Пунда» ушла с Малака с большим запасом провианта, чем требуется на заявленный маршрут. Правда, не настолько большим, чтобы хватило прокормить еще одного человека, а профессор Беляев крупный мужчина…

— Но если не слишком заботиться о том, чтобы этот человек нормально питался, — Андре не перебил, он подхватил мысль, — если, вообще, не слишком заботиться об этом человеке, то провианта должно хватить.

Майндерт кивнул почти с благодарностью.

— Именно. «Пунда» не потеряется, даже если отправится в Баронства, но прежде чем мой Дом предпримет что-либо, кроме наблюдения за ней, дю Гарвей-амо, будьте любезны подробнее рассказать о бесследных исчезновениях.

Им, наверное, следовало бы сотрудничать. Дому дю Гарвей, который знал все о любом человеке в Империи, кроме людей церкви, и Дому фон Нарбэ, который знал все о любом шэнском корабле, в том числе, о кораблях церкви. Но эти два Дома не только не сотрудничали, испокон веков они едва терпели друг друга. Зачем, интересно, это было сделано?

Март поймал себя на этой мысли и озадачился еще и тем, откуда она взялась. Что за странная идея о том, что противостояние двух Домов было сделано, а не образовалось само собой? Да достаточно посмотреть на этих двоих, Андре и Майндерта, они настолько разные, что не сработались бы, даже прикажи им это Божественный Император. А то, что сейчас происходит — это исключительные обстоятельства. Правда, приказ Божественного Императора о сотрудничестве тоже мог бы стать исключительным обстоятельством.

Интересно, как объяснил бы это Лукас? Он, наверняка, знает ответ.

И Андре… наверняка знает. И ответы у них, наверняка, разные.

«Господи, — Март на секунду закрыл глаза. — Сохрани его! Пожалуйста, Господи, пусть с ним ничего не случится!»

— Бесследно исчезают, например, киборги сразу после удаления имплантантов, — сказал Андре. — В тюрьму их сажать накладно, за ними там придется ухаживать и лечить, а на каторгу отправлять — бессмысленно, там никому не нужны беспомощные калеки. Еще исчезают преступники. Те, чьи преступления нельзя обнародовать, те, кому грозит смерть от рук подельников те, кому за сотрудничество со следствием смертную казнь заменили пожизненным заключением, и тому подобные экземпляры, — Андре пожал плечами, — можно очертить рамки четче, но, я думаю, для общего представления достаточно.

— У тебя еще по-божески выходит, — хмыкнул Дэвид. — Исчезают, выходит, только те, кто один чуср, преступник? А с разными неудобными людьми, кто закона не нарушает, как быть?

— Орден Наставляющих Скрижалей, — напомнил Майндерт. — Учат, проповедуют, ведут идеологическую работу.

— Уж сколько раз пытались объяснить, что совсем неудобных можно просто ликвидировать, — Андре досадливо покривился. — Куда там? Пока власть в руках Церкви, все объяснения бесполезны.

— Профессор-то при чем? — не выдержал Март. Аристократам всегда было, что сказать насчет власти церкви в Империи, и Майндерт мог сейчас поддержать Андре, и неизвестно, когда бы они вспомнили о том, зачем собрались сегодня. — Профессор-то почему исчез? Потому что совершил преступление, о котором никому нельзя знать? Спас Лукаса от… коррекции психики?

— Потому что номинально он вообще не преступник, — сейчас глаза Андре были зелеными и прозрачными, без примесей других оттенков. — Лукас не летел сюда, для него не писали программы импринтинга, сахе Беляев не мог его спасти, потому что не от чего было спасать. Состава преступления нет.

— А преступник есть, — Дэвид широко улыбнулся. — Обычное дело.

— Мирвои, в норме, менее циничны, — заметил Андре в пространство.

— Аристократы, зато, более, — парировал Дэвид.

Ну, конечно! Один уверен, что имеет дело не с мирвоем, а с церцетарием, личным врагом, можно сказать, вечным конкурентом мирской разведки. Второй просто уверен. Во всём. Он даже с Лукасом спорил, хотя Лукас вообще всегда прав и никогда не ошибается.

Майндерт фон Нарбэ только головой покачал, и, кажется, взглянул на Марта с сочувствием. Хотя, конечно, нет, не могло такого быть.

— Дю Гарвей-амо, вам известно, куда исчезают эти «бесследно исчезнувшие»?

— И да, и нет, — немедленно отозвался Андре, перестав сверлить Дэвида взглядом. — Место называется Могила. Но что это, где это, на какой планете, я представления не имею. Это может быть поселок в пустынной местности, каких всюду предостаточно, а может — целая космическая станция. Да хоть астероид… хотя, — он слегка озадачился, — я не уверен, что у нас есть астероиды, не выкупленные союзом маркграфов.

— Есть, — Майндерт кивнул, мол, продолжайте.

— Я знаю, что есть специальный звездолет, который перевозит этих людей, но, опять-таки, — Андре недовольно поморщился, — мне известно только название, «Сонсарк», ни порта приписки, ни позывных, ни имени капитана я не знаю.

— Это каторжная гарима, — Майндерт если и задумался, то совсем ненадолго, Март не заметил паузы. То ли глава дома фон Нарбэ умел моментально пролистывать в памяти весь реестр имперских звездолетов, то ли недавно думал о «Сонсарке». — Как и все остальные суда специального назначения, «Сонсарк» не внесен в общедоступные списки. Хотя, у дома дю Гарвей, мне кажется, должна быть информация о нем.

— Специализация не моя, — объяснил Андре. — Нет доступа к данным.

— Понимаю, — Майндерт встал, махнул рукой поднявшемуся, было, Марту: — сидите-сидите, преподобный отец. Я вернусь через десять минут, — это всем. Стремительно пересек просторную гостиную и исчез за дверью.

— Нет доступа к данным? — переспросил Дэвид, как только они остались одни.

— Я же не могу вернуться, — Андре снова крутил на запястье сэйру, — а воровство из родного дома, это слишком даже для меня. Не потому что… — он мотнул головой, отметая все возможные подозрения в том, что и у него есть совесть, — а потому что резиденция в пять этаже, битком набитая сигнализацией и, что гораздо хуже, аристократами, нам не по зубам, даже если бы с нами был Лукас.

«Секретарь», оставленный Майндертом на подлокотнике кресла, ожил и заговорил человеческим голосом: — Отец Март, взгляните на это.

Над тонкой полоской развернулся экран, размером с два листа бумажной книги. Черным по белому по экрану побежали данные. Координаты, время, скорость, направление, прогноз изменений курса, вероятность совпадений. Все это очень походило на разведданные, поступающие в монастырь со всех концов охраняемого пространства. Только сведения были не о кораблях Баронств, и не о контрабандистах, а о багале «Пунда» и каторжной гариме «Сонсарк».

И Андре, и Дэвид смотрели на Марта с одинаково вопросительным выражением. Им вереницы чисел на экране не говорили ни о чем.

— «Сонсарк» и «Пунда», — сказал Март. — Сейчас они далеко друг от друга, вот… — он провел пальцем по нужным строчкам, подсветив их синим, — но похоже на то, что они идут на сближение. Вероятность семьдесят четыре процента.

— Всегда интересно было, — нейтрально заметил Андре, — что это за убырство, как можно предсказывать, каковы планы капитанов двух разных кораблей? И хорошо, если двух. А то орден Десницы предсказывает, говорят, оптом, для всех монастырей сразу.

— Пять лет в академии по классу навигатора, спецкурс каинат-анализа, и вы это поймете, дю Гарвей-амо, — Майндерт вошел в гостиную, осмотрел всех троих. — Скорее всего, профессор Беляев на «Пунде», скорее всего, «Пунда» доставит его на Сонсарк, и, скорее всего, «Сонсарк» пропадет с радаров маяков в том же секторе пространства, где всегда и пропадает. К сожалению, в этом секторе есть и обитаемые, и разрабатываемые планеты, и космические станции, и астероиды-шахты, — ни взгляд, ни голос главы дома фон Нарбэ не выражали даже намека на сожаление, почти достигнув ледяной бесчувственности Лукаса, — и ни в одном из портов, ни на одном из рейдов появления «Сонсарка» никогда не фиксировали. Он просто пропадает.

— Но потом появляется, — Андре нисколько не впечатлился резким похолоданием, температура в гостиной не изменилась, и ладно. — Зная скорость, направление, что там еще… — он бросил высокомерный взгляд на испещрившую экран цифирь, — ваш каинат-анализ, фон Нарбэ-амо, не в состоянии предположить, куда он уходит и где разворачивается?

— Разное направление, — равнодушно сообщил Майндерт. — Разное время от исчезновения до возвращения на радары. И мы никогда не интересовались каторжными гаримами. Преступники — это по вашей части, дю Гарвей-амо. Нужно захватывать «Сонсарк».

Аристократы без этого не могут, что ли? Андре с Лукасом сцеплялись через слово. А сейчас они с Майндертом друг на друга рычат. Март напомнил себе, что инстинкты велят Майндерту убить Андре, а Андре об этом знает и бесится. Спокойнее не стало. Даже наоборот. Последние слова фон Нарбэ он просто не сразу понял. Не выделенные ни выражением лица, ни хоть минимальным изменением интонации, они едва не прошли мимо сознания.

— «Сонсарк»… что? — ему послышалось? Нет, скорее всего, он неправильно понял слово…

— Захват, — Майндерт погасил экран «Секретаря», — абордаж. Нарушение закона. Преподобный отец, вы не сможете участвовать.

— Я смогу! — брякнул Март. — Я нарушу! То есть, — он замахал руками, открещиваясь от собственных слов, поймал себя на этом, представил, что сказал бы Лукас на такую несдержанность, запутался окончательно. — Эхес ур… я хочу сказать… преступники, которые не преступники, они не должны быть наказаны. Лукас так считает. И я тоже. А профессор Беляев не преступник. И он знает, где Лукас.

— А мы не успеваем перехватить «Пундо»? — уточнил Дэвид. — Багама гораздо меньше гаримы.

— Пятнадцать дней форы, — к тому, что мирвой ни лха не понимает в данных о перемещении кораблей, Майндерт отнесся с пониманием. — Скорее всего, пилот «Пундо» — священник, значит, они идут глубоко в подвале. — Серые глаза скользнули по Марту, — вы не догоните их даже на «Хикари», но на ней можете успеть перехватить «Сонсарк».

— На… «Хикари»? — Март сам не услышал своего голоса, горло перехватило.

Глава дома фон Нарбэ недовольно подвигал тяжелой челюстью:

— Аристо свихнулся на этом звездолете, ты знаешь, мальчик?

— Нет, — Март помотал головой. — Вы не понимаете.

И Майндерт кивнул, как будто именно это Март и должен был сказать.

— После того, как Радуна отправили на каторгу, «Хикари» стала трофеем Лукаса. До его возвращения, она принадлежит Дому фон Нарбэ. Я отдам вам «Хикари», но пилота с БД-имплантантами у меня нет.

— У нас есть, — подал голос Дэвид. — Только инструкция нужна к этой вашей «Хикари».

Тут уж на него уставились все трое, и все, кажется, с одинаковым выражением на лицах.

— Инструкция? — озвучил Андре общую изумленную мысль. — К «Хикари»? Капитан Нортон, а вы точно из нашей вселенной?

Глава 5

Конечно же, «Хикари», как и любой другой звездолет, сопровождалась огромным количеством самых разных инструкций, но имплантанты бесконтактного доступа в Империи были разрешены только пилотам, а любой пилот с БД знал, как работать в унтэн-сфере.

Дэвид не знал. Правда, очень быстро разобрался. Андре уже видел подобное, такую скорость обработки информации, видел в Баронствах. В том числе и в исполнении самого Дэвида. Тогда еще принял как данность, что церцетарии не брезгуют использовать имплантанты. Что ж, все бывает. Его не учили ненавидеть киборгов, убивать учили, а ненавидеть нет. Убить Дэвида Андре при необходимости мог, об остальном не беспокоился.

Дэвид не умел пилотировать звездолеты, это был существенный пробел в его, по всем прочим пунктам безукоризненной легенде. Наверняка, при создании легенды подразумевалось, что об имплантатах никто не узнает. Даже пророки Капеллы не смогли бы предсказать, что наступят времена, когда киборг-церцетарий начнет планомерно нарушать закон в одной команде с рыцарем Десницы и аристократом. Воистину, настают последние времена, и свет Самаянги вот-вот воссияет, заменив собой все имперские солнца.

Ну, и убырство! Правда, смешно это или нет, но одно имперское солнце действительно может смениться другим. Божественный Император может уступить престол Лукасу. Если только Лукас найдется. Куда же он пропал, Аристо, иччи б его об кочки?! В какие неприятности влип, если церковь решила, что он не выберется живым, и прекратила поиски, положившись на волю Творца?

«Хикари» шла на встречу с «Сонсарком».

Первые сутки они шли в обычном пространстве, Дэвид осваивал правила входа в «подвал», штудировал теорию слоев. Март консультировал его, с грехом пополам вспоминая учебный курс монастыря. Андре молился бы, если б умел. Кто-то же должен, раз и священник, и мирской агент церкви слишком заняты, чтоб уделить время молитве.

Вообще-то, конечно, ему было смешно. От абсурдности ситуации. За полгода он так и не привык быть врагом того, чему служил с самого рождения. Лукас как-то справлялся с этим, умел верить в то, что поступать по совести важнее, чем следовать закону, умел не считать себя ни преступником, ни, тем более, врагом Империи. Даже когда освобождал Миклашевскую, которая уж точно была врагом. И еще каким!

А что в итоге? Миклашевская хочет заключить союз с церковью, дать Империи плацдарм на территории Баронств и принять истинную веру. Довольно неожиданное следствие преступления, с какой стороны ни взгляни. То ли самоуверенность Аристо такова, что даже Господь действует в соответствии с его представлениями о правильном и неправильном, то ли Март прав, и он попросту делает, что должно.

На следующие сутки «Хикари» нырнула в «подвал», и тут уж молиться начал Март.

На «Хикари» любое утро было прекрасным. Обшивка корабля становилась полупрозрачной, по перламутровой скорлупе разбегались алые блики, не требовалось воображения, чтобы представить себя внутри освещенной восходящим солнцем жемчужины. В империи Нихон восход был временем сакральным, на «Хикари» — тоже, да и сама «Хикари»… один из двух самых необычных в мире звездолетов. Просто машина, но такая сложная, что по незнанию ее можно было бы счесть разумной.

— Один в один Аристо, — сказал Дэвид в одно такое утро. — Вот так же мы в Баронства летели. Двое нормальных и один чурбан в медитации.

Андре доводилось видеть Аристо в молитвенном трансе. Дэвид был прав, Март вел себя так же. Никак. Но молящегося Аристо Андре наблюдал несколько часов, а Марта уже третьи сутки, и выносить это его состояние становилось все сложнее. Тело Марта было на «Хикари», механически выполняло все необходимые действия, а разум или… что? дух, душа? церковникам виднее, как назвать, но, в общем, та часть, которая и делала его собой, она пребывала где-то далеко. Слишком далеко, по мнению Андре. Наверное, «Хикари» могла бы идти в более глубоких слоях «подвала». По крайней мере, казалось, что такое самоотречение, такая погруженность в молитву, должны отгонять демонов так же эффективно, как если бы Март сам сидел в унтэн-сфере. Дэвид признался, что у него появлялась такая идея, но «Хикари» нырять не стала. Сообщила об ошибке в командах.

— Говорит: «я не могу выполнить ваше пожелание, господин», — это Дэвид рассказывал уже за завтраком, рассказывал Андре, но смотрели оба на Марта, который, с отсутствующим видом жевал тост, явно не чувствуя ни вкуса, ни запаха. — Лукас, кстати, чай пил. — Вдруг вспомнил Дэвид. — Хреновины такие, круглые, на чеснок похожи. Я ему как-то сказал, что надо сильно с прибабахом быть, чтоб кидать чеснок в кипяток и думать, будто это красиво. Но оно ничего так было, в воде раскрывалось, как цветок или что-то такое. Пахло нормально.

Андре понял. Дэвид, навряд ли. Люди иногда говорят и делают вещи, полные смысла, но им не дано понять этот смысл. Чай «Тайян», любимый сорт Лукаса, и правда выглядит непрезентабельно, пока не окажется в горячей воде. Но Дэвид не об этом хотел сказать, хоть и думает, что вспомнил именно о чае. Дэвид хотел сказать, что Лукас, даже когда молится, не покидает дольний мир, раз уж может любоваться распускающимся в чашке цветком «Тайян». Он выглядит отстраненным, и может показаться, будто он где-то далеко, но это же Аристо, он вообще всегда выглядит так, будто весь мир — грязь под его ботинками. А на деле он никуда не девается, его молитва устанавливает связь… ну, предположим, с Богом, и демоны разбегаются, потому что Аристо — проводник силы, которая для них опасна.

А Март не здесь. Март ни Бога, ни ангелов на «Хикари» не привел, он, вместо этого, ушел сам. Поэтому «Хикари» и не может нырнуть глубже в «подвал». Очень простое объяснение, только вот, на самом деле, погружению ничего не препятствует, на корабле нет приборов, способных определить присутствие демонов. Таких приборов, вообще, не существует. Если бы в Нихон смогли создать подобные детекторы, может быть, нихонцы научились бы летать глубоко в «подвале», но до сих пор эти слои доступны только священникам-пилотам.

Дэвид предположил, что на «Хикари» установлен искусственный интеллект. С учетом того, что сам Дэвид был одновременно киборгом и мирским агентом церцетариев, он, возможно, и знал что-то, неизвестное даже дому дю Гарвей. Но насчет «Хикари» ошибался. В империи Нихон попытки создания полноценного искусственного интеллекта приравнены к государственной измене. История, точнее, апокрифы, сохранившиеся со времен, когда Старая Терра еще была в составе Шэн, или со времен, когда Шэн еще не было — об этом мнения историков расходились — так вот, апокрифы, сохранившиеся с тех времен, утверждают, что именно искусственный интеллект вынудил нихонцев покинуть Старую Терру и искать новый дом в космосе. А память у них до-олгая. Нихон хорошо учится на своих ошибках.

Так что «Хикари» неразумна. По крайней мере, в ней нет рукотворного разума. И все же, это корабль, на котором Лукас сошел с ума. О чем говорил Майндерт? Что не так с этим звездолетом?

На седьмой день полета в «подвале» Март вышел из медитации.

Произошло это после полудня, они выныривали у маяка, чтобы забрать почту, и Андре сортировал файлы в кают-компании, когда Март вошел и заговорил:

— Бывают мудрость и добродетельность, доступные не всем. К ним нужно стремиться, цели все равно не достигнешь, но движение позволяет сохранять равновесие.

Андре забыл о почте. Мелькнула мысль, понадобятся ли транквилизаторы, или так обойдется. Но Март не казался больным или чересчур нервным, собственно, он в первый раз за неделю выглядел нормальным.

— А меч, — сообщил выглядящий нормальным Март, — помогает сильному и поражает слабого.

Тут, наконец, состыковалось. Меч, равновесие, движение, добродетельность и мудрость, седьмой день медитации. Церковная нумерология. Мирянам ее тоже объясняют, но мирянам четок достаточно, а думать о значении чисел лень, да и незачем. Щелкаешь костяшками, читаешь молитвы, три дюжины сандаловых шариков, а каждая тринадцатая костяшка — плоский кружок обсидиана. Хотя, конечно, у кого что. Сандал с обсидианом — это кич, стоят чуть дороже пластика, выглядят хуже, на ощупь не отличить, зато всё натуральное. Вот уж повод для гордости.

А аристократы, вообще, не молятся.

— Чаю хочешь? — спросил Андре.

— Лукас бы не спрашивал, а заварил мне чай, — Март сунул руки в карманы и прислонился спиной к переборке. — Тебе воспитание не позволяет работу прислуги выполнять, я знаю, да. А готовишь-то все равно ты, — он моргнул, помотал головой, с искренним любопытством спросил: — и чего, как оно? Готовить, там, посуду мыть, роботов самому включать, чтоб прибирались.

— Да так, странно, конечно, но я быстро учусь, — Андре пожал плечами, он старался не смеяться, но, кажется, голос его выдавал.

— Я теперь помогать буду, — сообщил Март, оттолкнулся от переборки, дошел до дивана и хлопнулся на него, с удовольствием потянувшись. — Странно, вроде делал все формальные упражнения, и утром, и вечером, каждый день. А все затекло. Нельзя так молиться, дух должен пребывать в теле свободным, а я его запер, как в клетку. Главное, толку никакого. Идем чуть глубже, чем если бы вообще священника на борту не было.

— Чай, — напомнил Андре, возвращаясь к своему «секретарю», — и мне тоже. Хиэйдеру.

— Я помню, помню. Семьдесят градусов, быстро взбивать, два зернышка белого перца, — Март с душераздирающим вздохом поднялся с дивана и, нога за ногу побрел к дверям. — Тебе Дэвид на произвол аристократии не жаловался?

— Нет.

— И мне нет. Странно.

Он вернулся с подносом. Принес круглый белый чайник, две белые чашки с тонкими стенками, термос и блюдце со сладковатыми шариками ётона. Торжественно водрузив поднос в центре стола, расставив чашки, уселся обратно на диван и только потом разлил по чашкам золотисто-зеленый чай. Хиэйдерой запахло на всю кают-компанию, и тут уж, хочешь, не хочешь, а «секретарь» пришлось отложить.

Андре, впрочем, нисколько не возражал. Две чашки, один на двоих чайник, немножко церемонное, но недвусмысленное приглашение к беседе. Подготовка к этому разговору заняла у Марта семь дней, а это примерно на семь дней больше, чем ему обычно нужно, даже для жизненно важных решений.

— Ты знаешь, что Лукас сам пилотировал «Хикари»?

— Нет. Я знаю, что на «Хикари» был пилот, а у Лукаса нет имплантантов. — Разговоры о том, что Аристо умеет работать с унтэн-сферой, Андре слышал не раз и не два, в разговорах был смысл, потому что как-то ведь «Хикари» добралась до «Святого Зигфрида» уже после того, как Лукас продал пиратам ее пилота. — Хочешь сказать, он каким-то образом взаимодействовал с унтэн-сферой без имплантантов, и это не особенность генома фон Нарбэ, а какая-то личная способность самого Лукаса.

— Нет. Это способность «Хикари». — Март поставил чашку. — Она выбрала Лукаса. А Лукас… все думают, что он преследовал Радуна, чтобы отомстить за Джереми Бёрка, но это не вся правда. Лукас хотел, чтобы «Хикари» освободилась. Ее же подарили, об этом-то ты, наверняка, знаешь.

— Подарок императора Нихон маркграфу Радуну, — кивнул Андре, слегка ошеломленный обыденностью, с которой Март говорил о непонятных и невозможных вещах. А память, между тем, уже открывала сложенные в архив события восьмилетней давности.

Дело было громкое. В пространстве Вольных Баронств багала Радуна, на которой находился и сам Радун, вмешалась в бой между пиратским вирунгом и тангой одной из принцесс Нихон. Багала вынудила пиратов отступить, но оказалась непоправимо повреждена и взорвалась. Экипаж едва успели принять на тангу. Радун ушел с судна последним.

Он был ранен… принцесса была прекрасна… экипаж багалы был больше экипажа танги, но на танге служили киборги. Идеальное равновесие, с какой стороны не взгляни, самое то для идеального романтического чувства. А результатом стало неслыханное событие: близняшки «Хикари» и «Хаэру», любимицы императорского дома, оказались разлучены навеки. «Хикари» отправилась в империю Шэн.

Нападение пиратов на принцессу Нихон дом дю Гарвей готовил несколько месяцев. Это только кажется, что все просто: налетели, взяли на абордаж, затребовали выкуп. А, в действительности нужно было узнать, по каким маршрутам собираются путешествовать многочисленные принцы Нихон и выбрать из них те, которые включают посещение Баронств; нужно было навести избранных баронов на мысль, что нападение на нихонцев — хороший способ подставить владык соседних румов; нужно было правильно настроить пиратских капитанов; масса усилий, немалые деньги, и всё впустую из-за того, что из «подвала», как по волшебству, выскочила эта багама, и, вместо того, чтобы развернуться и бежать подальше от пиратов — вступила в бой. Все-таки, Радуну не откажешь в смелости. Как и в том, что он, подлец, умудрялся просачиваться в Баронства, уходя от слежки и минуя кордоны ордена Десницы.

Нет больше Радуна. Оно и к лучшему.

— Подарок, вот именно, — Март долил чайник из термоса, оставил чуть настояться. — Поэтому «Хикари» и не забрали у Радуна, когда приговорили его к пожизненному домашнему аресту. Освободить ее можно было, только убив хозяина. Теперь Радуна казнили, «Хикари» свободна и она ищет Лукаса. Они друг друга любят, это, наверное, любовь с первого взгляда. А я, получается, ревную.

— К «Хикари»? — изумился Андре.

— Сдурел? — изумление Марта могло посоперничать с его собственным. — Она звездолет, как к ней ревновать? Иччи на тебя… — он прикусил язык. Ну, еще бы, священнику нельзя поминать нечистых, особенно во время полета в «подвале». — Не понимаешь, что ли? «Хикари» позволила Лукасу пилотировать ее, а у меня не получилось. Ей планетник с имплантантами подошел больше, чем я.

— Потому что у него есть имплантанты.

— А у меня есть Лукас. А ей наплевать. Как будто я не его ведомый! — Март разлил по чашкам чай, раскусил один ётон. — Я семь дней думал над своим поведением. И понял, что мне еще учиться и учиться, а пока я даже грех гордыни освоить не могу.

— Ты думал семь дней, чтобы прийти к выводу, о том, что неправильно грешишь? — восхищенно уточнил Андре. — Мальчик мой, да ты мог бы быть аристократом!

— Да ну тебя, в самом деле! Я тут душу изливаю. — Март уставился в чай, что-то посчитал на пальцах и ухмыльнулся. — Знаешь, мы встретимся с «Сонсарком» примерно через два месяца. Думаю, мне хватит этого времени на то, чтобы поработать над грехами. И для начала, не «мальчик мой», а «преподобный отец».

— Я запомню, — протянул Андре, — в некоторые моменты это будет звучать очень… хмм… определенно, стоит попробовать.

— Дневная норма — тысяча тонн! И пошло все к убырам! «Могу больше» не значит «сделаю больше».

— Можешь больше, значит, обязан больше.

— Драные чусры, Яман?! Ты сам как рабовладелец!

— Мы тут все каторжники. Если люди теперь могут вырабатывать больше нормы, значит, они должны это делать. Нельзя давать слабину. К тому же, на все, что добыто сверх нормы, мы сможем заказывать то, что нужно нам, а не то, что включено в стандартный комплект.

— Наркотики?

— В том числе.

Иногда Яману хотелось убить этого чернокожего. Ведь не дурак же, был бы дурак, не бесил бы так сильно. Но дураки не способны долго удерживать власть, а Кубва правил Мезаром уже четыре года.

— Что еще? Лекарства?

— Два новых диагноста, два кибер-медика, витакамеру…

— Чего? За убыром нам вита-камера? Если кто встрянет так, что кибер-медика не хватит, сожжем и вся недолга. Будто мало нам калек?

— Есть один калека, у которого должно быть всё.

— Да он… — Кубва подрастерял боевой задор и перестал изображать парня с осваиваемой планеты. — Здоров же, вроде? Или случилось что?

Случиться со Шрамом не могло ничего. Яман знал его гораздо лучше, чем Кубва, и уже пришел к выводу, что слепой калека и к жизни, и к выживанию приспособлен так, как им, здоровым, и не снилось. И, все же, однажды с ним случилось. Тогда он был здоров и мог видеть, и, наверняка, мог защищаться гораздо лучше, чем сейчас, но хватило одного психопата со скальпелем, чтобы все изменить. Лучше не рисковать им, каким бы он не казался.

Правда, вита-камера нужна не ему.

— Что ему сделается, Кубва? Он нас всех переживет. Но ты ж его знаешь, он не понимает, как можно кого-то просто оставить умирать.

Кубва знал. Это уже все на Мезаре знали.

За последние сорок дней здесь многое изменилось. Не только нормы выработки, хотя для «Сонсарка», который в следующий раз явится забрать руду, именно это имело значение. Изменились люди. Шрам говорил, что люди не меняются, а просто вспоминают, какими их создал Бог. Ладно, ему виднее. Яман считал, что Бог создал людей, чтобы они трудились. Шрам не спорил, но иногда напоминал, что цели и задачи Господа неисповедимы, так что относительно предназначения людей нельзя прийти к какому-то одному выводу. Сорок дней назад ovis Ямана, девяносто человек его паствы, были единственными, кто думал о Боге. Сейчас послушать проповеди собирались все свободные от работы. Шрам каждый день сдвигал время проповеди на час, чтобы услышать его, так или иначе, могли все каторжане. В пустую штольню, отведенную под храм, помещалось всего двести человек, но Вартай Привратник делал записи… Сукин сын, он их поначалу пробовал продавать. Шрам узнал, велел Вартаю прийти, и после пятнадцатиминутного разговора Привратник зарекся продавать что бы то ни было, еще и пожертвовал в фонд лазарета сто девятнадцать контейнеров с пайком и целую пачку настоящих сигарет.

Это Шрам… Яман все еще не привык. Остальные — тем более.

Все снова обрело смысл. Все, что было в жизни до Могилы. «Бог не оставил нас, значит, у нас есть надежда». У них не было надежды на освобождение — никто из них не уйдет с Мезара ни живым, ни мертвым — но была надежда умереть человеком. А это много для тех, кто считал, будто у них не осталось вообще ничего.

— И смысл работать появился, — пробормотал Яман, глядя, как Кубва заносит в список покупок сигареты. Моховой табак, который выращивали прямо здесь, на Мезаре, курить можно было только от полной безысходности. — Наркотой не увлекайся, — он ткнул пальцем в планшет, — вот этот ноль убери. Тебе сейчас не нужно столько, чтоб овец удерживать, так что нехрен.

— Запас нужен, — буркнул Кубва.

— Запас наркотиков тебя прикончит вернее, чем бунт. А Шрам, кстати, вот-вот скажет о том, что наркотики — это плохо. И получим мы до убыра проблем с торчками, которых ломать будет так, что они работать не смогут. Лучше об этом подумай.

Яман оставил Кубву размышлять над новыми перспективами и ушел искать Шрама. Про наркотики он наврал. Считалось, что он все знает о планах Шрама, считалось, что он у Шрама фаворит. Иччи и чусры, как меняется жизнь! Еще полтора месяца назад все было строго наоборот. Впрочем, Яман не возражал, пусть думают, пусть болтают, от слухов было больше пользы, чем вреда, а репутация фаворита давала дополнительные преимущества к статусу командира одной из сильнейших группировок.

Шрама искать нужно было либо в мастерских, либо в лазарете, он проводил там все время, за исключением двух часов на проповедь. В мастерских Яман его и нашел. Постоял в воротах испытательного стенда, глядя, как гравитационное кресло скользит вдоль борта комбайна. Шрам отдавал какие-то распоряжения, комбайн громко ревел двигателем, маневрировал, в несколько секунд соорудил и разрушил крепежную арку и, кажется, чувствовал себя полностью здоровым.

Быстро они. Комбайн встал сегодня ночью, встал как мертвый, в мастерскую его выводили на буксире и шести гравитационных платформах, а сейчас уже тестируют. Кто-то, похоже, только рад был возможности не спать.

Спал Шрам хреново, это точно. На «Сонсарке» Яман за ним такого не замечал, это здесь началось, на Мезаре. Кошмары. Рушащиеся стены, камни и земля, из-под которых не выбраться. Шрам засыпал от силы на десять минут, просыпался, задыхаясь, в панике в кровь сбивал руки о стены кельи, пытаясь найти выход. Молча. От этого самому Яману становилось так жутко, как будто он сам умирает в кромешной тьме, под завалами, раздавленный, с переломанными костями.

Одним из пунктов в списке Кубвы был «Нойр», снотворное, сильное и далеко не безопасное. «Сонсарк» снабжал лазарет «Нойром», препарат входил в список обязательных поставок — обязательных, разумеется, только в том случае, если Мезар к прибытию «Сонсарка» отгрузит на склад оговоренное количество добычи — но Яман повысил нормы выработки, и Яману нужно было больше «Нойра». Шраму требовалась десятикратная доза. Сопротивляемость снотворному у него была нечеловеческая. Так же, как сила. Как чувство направления. Кубва и его способность к убеждению списывал то ли на святость, то ли на происки особо вредных чусров. Набрался суеверий за годы каторги. Яман когда-то думал, что Шрам из ордена Наставляющих Скрижалей, и тогда убедительности не удивлялся: подчиненные Его Высокопреосвященства, кардинала Гонты Хакберга, может, и не были псиониками, но обучали их так, что иные псионики позавидовали бы. Сейчас Яман знал, что Шрам не из Пастырей. Но убедительности не удивлялся все равно.

Шраму не всегда снились кошмары с падающими стенами, один раз ему приснился человек по имени Джереми, fraterДжереми. И Яман решил, что кошмары предпочтительнее. Потому что Шрам пообещал Джереми: «я скоро приду». Уж лучше кошмары.

Хотя, конечно, «Нойр» — это идеальный вариант.

Ага. Заметили. Доложили. Один из работников… как его? Чин, кажется… повел кресло к выходу. Яман вышел навстречу, сам взялся за ручки на спинке кресла, рабочему кивнул:

— Иди.

— Что-то важное? — спросил Шрам.

— Ничего важного, — Яман вел кресло по тоннелю, подальше от шума мастерских. Свернул в пустую келью. Здесь давно никто не жил, хватало помещений и поудобнее. — Посиди спокойно.

Можно подумать, Шрам умел волноваться! Вот и сейчас он только пожал плечами. Впрочем, как только Яман взялся за скрывающую глазницы повязку, спокойствие дало трещину. Руки взлетели с подлокотников, пальцы сомкнулись на запястьях:

— Не надо.

— Я ведь попросил посидеть спокойно, — Яман аж вздрогнул, когда запястья попали в тиски. Шрам, он сильный. А кости хрупкие. — Отпусти.

Отпустил. Замер. В кресле — как на троне. Руки снова на подлокотниках, спина прямая, лицо застывшее. Учитывая, что в прошлый раз он за снятую повязку чуть не убил, нынешнее состояние можно считать идеальным спокойствием. Яман стянул ненавистную тряпку и быстро, стараясь не смотреть на рубцы, приложил вместо нее зеркальную полосу хатира. Тот помедлил, определяя форму, потом начал меняться, закрыл глазницы, верхние края вытянулись к вискам, придав и без того-то недоброму лицу Шрама вид хищный и опасный.

— Жалко, что тебе в зеркало не посмотреться, — Яман чуть подправил нижнюю часть хатира, чтобы полностью скрыть рубцы, — отлично выглядишь.

— Верю на слово, — Шрам не двигался, давая колонии клеток время запомнить новую форму, — и даже не спрашиваю, сколько тебе пришлось за него работать.

— Не так уж много, кстати. Его привезли за шестнадцать уроков, но мне перепродали за десять. Я сказал, что это для тебя, — Яман ухмыльнулся и достал сигареты. — Ты бы знал, преподобный, как тут все боятся твоей повязки. Я ее сожгу к убырам.

— Только если пообещаешь не поминать нечистых. Или я снова ее надену.

— Да ну? Откажешься от подарка, который я заработал непосильным трудом?

— Шантаж за шантаж. — Шрам коротко улыбнулся. — Спасибо, Яман.

Яман сунул повязку в карман. Наклонился, заглянул в глаза своему отражению в хатире:

— Вообще-то, я был рад сделать тебе подарок. Но спасибо я точно заслужил. Так что, носи на здоровье. — Он выпрямился. — Отвезти тебя обратно в мастерские?

— Да. И, кстати, кресло гораздо лучше костылей.

— Это еще одно спасибо? — фыркнул Яман. — Теперь я точно попаду в Самаянгу. Две благодарности от бодхисатвы — двойной пропуск.

— Не двойной, а на двоих, — в кои-то веки Шрам не стал возражать против бодхисатвы. — Если повезет, вместе проскочим.

«Сонсарк» оказался меньше, чем ожидал Дэвид, который понасмотрелся на грузовые и пассажирские звездолеты, век бы их не видеть, и начал думать, что строят их по принципу, чем больше, тем лучше. Каторжная гарима, по его представлениям, должна была быть огромной, как фанака. Да вооружение еще. «Сонасарку» сопровождение не положено, он сам себя защищать должен.

Старший фон Нарбэ внес уникальные параметры излучения двигателей «Сонсарка» в память «Хикари», Дэвид оттуда залил их на чип, а показания радаров первым расшифровал все равно Март. Ворвался в рубку, когда Дэвид только-только получил сигнал обнаружения в пространстве другого судна.

— «Сонсарк» на радарах!

— Откуда знаешь, что «Сонсарк»? — поинтересовался Дэвид, и услышал от «Хикари» невозмутимое: «подтверждаю».

То, что она опознала гариму, сверив ее излучение с хранящимся в памяти данными — это было нормально, любое появившееся на радарах судно компьютер сверял с имеющейся базой. Но подтверждать, что бы то ни было, кроме голосовых команд — это уж чересчур. Дэвид не сразу сообразил, что «Хикари» просто отреагировала на ключевое слово. А если уж совсем честно, Дэвид, даже когда сообразил, все равно не очень-то в это поверил. Не будь такое невозможным, совсем, вообще никак, он предположил бы, что это «Хикари» доложила Марту о том, что «Сонсарк» появился на радарах.

Так не бывает. Но «Хикари»… с ней точно что-то не то.

На «Сонсарке» «Хикари» тоже узнали. С тех пор, как два с половиной года назад о ней рассказывали все новости по всем каналам дун-кимато, «Хикари» узнали бы даже закоренелые планетники. Ну, а уж космонавты-то, ясное дело, и раньше были в курсе. Звездолеты-близнецы, два таких на обе империи, единственные и неповторимые… понятно, что «Сонсарк» не ограничился традиционным «чистого пространства», его капитан, сахе Самнанг сообщил, что встреча с благородными сахе фон Нарбэ — это большая честь, и добавил еще там разного нижайшего почтения. От чести принять на борту аристократа он так и так не ушел бы, но тут, считай, сам напросился.

Дэвид бы, доведись ему на месте Скорды оказаться, придумал бы повод, как на «Сонсарк» попасть, хоть поломку какую на «Хикари», хоть врача бы спросил. Ни одного аристократа никто из команды «Сонсарка» живьем не видел, так что, Скорда, не напрягаясь, мог выдать себя за фон Нарбэ, ну а дальше любая причина, чтобы внутрь пустили, и все путем. Ага, как же. Скорда вообще ничем таким не озаботился. К нему обращались «благородный фон Нарбэ-амо», а он не спорил, вот и все. Сказал, что хочет осмотреть «Сонсарк», и для «Хикари» тут же открыли шлюз, типа, милости просим, и все такое. Никто даже не спросил, а на хрена ж благородному каторжную гариму осматривать. Это к вопросу об аристократах, чтоб им вирья в софтину.

Ввести «Хикари» в открытый шлюз оказалось не сложнее, чем машину в гараж. Специальные доки еще и направляющими оборудованы, и фиксаторами, там роботы сами бы все сделали. На «Сонсарке» доков не было, только грузовой трюм, но Дэвид и «Хикари» справились без проблем. «Хикари» повисла точно в центре трюма, — принцесса, что тут скажешь, — не торопясь опустила трап, и капитан «Сонсарка», а также первый помощник и другие высокие чины, удостоились явления им настоящего, живого аристократа.

Эти-то аристократов не видели. А вот Дэвид с Мартом удостоились. На приеме, когда им ордена вручали, благородных хватало. Но к преображению Скорды они все равно оказались не готовы…

У него, у этого типа, жеманного, наглого, хитрого и скользкого, ёлы, как вирье с Формозы, в загашниках целая костюмерная. Только не одежек, а образов. Их там, наверное, бесконечное множество. На палубу «Сонсарка» с «Хикари» спустился, натурально, полубог… Он был жуть как похож на своего деда. А заодно и на Майндерта фон Нарбэ. И на всех сразу аристократов. Даже немного на Лукаса. Смотришь, и сразу ясно: он пройдет сейчас по палубе, и там, где его нога ступит, нужно ограждения ставить и мемориальные таблицы писать. А если он где за ручку дверную возьмется, или, там, выпить согласится чего-нибудь, то «Сонсарк» целиком надо будет в музей. Чтоб для потомков сохранить.

Стёб от таких штук лучшая защита, так что Дэвид сосредоточился на своих мыслях. Помогает, факт. Проверено на Лукасе. Другое дело, что тем, кто в Шэн вырос, никогда в башку не вступит над аристократом постебаться, это все равно, что богохульствовать или про Божественного Императора плохое подумать. За глаза-то, ясное дело, что угодно бывает. А вот когда наяву этакую тварь неземную увидишь, тут-то мозги и отказывают. И у Самнанга отказали, и у первого помощника. Оба только кланялись. По кораблю провести — сколько угодно, куда угодно. Благородный фон Нарбэ-амо желает посмотреть рубку? Пожалуйста! Жилые отсеки? Пожалуйста!

Дю Гарвей был голосом Божественного Императора, вот в чем фокус. Не важно, приняли его за фон Нарбэ или нет, на любого другого аристократа реагировали бы так же. Все их желания — воля Божественного Императора и точка. Сами они не могут хотеть ничего.

Дэвид и Март бок обок держались у дю Гарвея за спиной. Март готов был вмешаться, если понадобятся его пси-способности, но, вроде, обходилось пока без них, у Дэвида были свои задачи. База данных, списки заключенных. Пока благородный сахе задавал вопросы, слушал ответы, неспешно переходил из отсека в отсек, знакомился с командой, в общем, давал время для работы, Дэвид искал эти самые списки. Нашел. Семьдесят шестизначных номеров, ни одного имени, но к номерам привязаны фотографии. После входа в базу дел осталось на пару секунд. Анализ совпадений, поиск подходящего изображения. Вот он! 24-2633

Дэвид послал сообщение на дуфунг дю Гарвея. Аристократ и ухом не повел, прохладно улыбаясь Самнангу, вошел в кают-компанию, где уже все готово было для чайной церемонии, мановением руки предложил Дэвиду и Марту садиться. У Дэвида скулы свело от скуки. Ритуальные чаепития он ненавидел, он их любые не понимал, но от ритуальных, в которых тысяча правил, две тысячи сортов чая и три тысячи тем для разговоров, мог впасть в неистовство. А дю Гарвей, похоже, сначала насладился эффектом, потом, все же, снизошел до дуфунга. И движением брови остановил Самнанга, уже наклонившегося над столом, чтобы разлить чай:

— Мне нужно поговорить с номером 24-2633.

Чайник замер над чашкой. Ритуал был непоправимо нарушен, Самнанг не знал, как реагировать, слишком быстро изменились обстоятельства. Справился, правда, почти сразу. Налил-таки всем чаю, сел на свой стул, посмотрел на дю Гарвея.

— Как вам будет угодно, благородный фон Нарбэ-амо. Вы желаете поговорить с ним немедленно?

Дэвид мысленно дал аристократу пинка, чтобы тот поскорее сказал «да». Обнаружил, что представить такое стоит немалых волевых усилий, дю Гарвей сейчас ну никак не располагал к пинанию. Но, то ли они на одну волну настроились, то ли в планы шебутного Скорды не входило чаепитие с высшим офицерским составом каторжной гаримы, в общем, неизвестно почему тот кивнул:

— Немедленно.

Версия о том, что Беляев спас Лукаса от психокоррекции разрушилась в одну секунду, стоило лишь профессору войти в кают-компанию «Сонсарка».

Из трюма забрали подавленного, но уверенного в себе человека. Андре, наблюдая за ним, отдал должное стойкости, с которой тот выносил невзгоды, и даже порадовался уверенности Беляева в торжестве справедливости, появившемся, когда его забрали от остальных заключенных. Но профессор увидел перед собой Майндерта — об этом позаботился Март, о том, чтобы психиатр «Ксиласкара», в лицо знающий всех аристократов, узнал в Андре главу дома фон Нарбэ — и испугался так, как будто трюм «Сонсарка» не был самым страшным, что могло с ним случиться.

Март заметил эту перемену, а ведь лишен даже зачатков эмпатии, человеческая натура для него — тьма тьмущая. И непонятно, что произошло, но ясно, что ничего хорошего.

— Что вы с ним сделали? — спросил Андре, моментально перекраивая сценарий разговора.

Прозвучало дико. Даже несмотря на то, что он не смог заставить себя назвать имя. «Сделать» что-то с Лукасом?.. Не этот человек, вообще никто из людей или киборгов, даже аристократ не всякий. Прозвучало дико, и Март дернулся. Потому что — правда. Этот высокий светлоглазый мужчина что-то «сделал», что-то такое, от чего сейчас был перепуган до полусмерти. Боялся наказания? Что же нужно было сотворить, чтобы так бояться?

— Он убил Луизу. Она умерла из-за него. Если б не он, она была бы жива. Он ее убил, она умерла, она могла бы жить. А ему даже ничего. Даже никак. Никакого наказания. — Не в силах преодолеть страх, Беляев заговорил так, будто, зажмурившись, вслепую отмахивался от смерти.

— Отвечайте на вопрос… — начал, было, Андре. Но Март перебил его, Март успел представить самое худшее. Забыв о субординации, шагнул вперед из-за кресла Андре, вцепился профессору в ворот комбинезона, яростно встряхнул:

— Где он?! Ты, чусров сын, что ним?! Он жив?!

Андре статус не позволял встать и оттащить Марта, а приказа тот не послушался бы, не услышал. Дэвид вмешался, он ангел господень, а не киборг. Вмешался, оттолкнул Беляева, Марта поймал за руки, увел к креслу, стоящему в отдалении, возле столика-бара. Даже называл «ваше преподобие», а не «малой», не на «ты», как обычно.

— Что со мной сделают? — спросил Беляев.

И Андре чуть сам ему башку не оторвал.

— Отвечай немедленно! — рявкнул он. — Где Лукас?!

— На Мезаре, на каторге. Он уже мертв, не мог выжить. Калека. Слепой. Я должен был, — Беляев застонал и схватился за волосы, — кто-то должен был. Никто не посмел. Ей было больно, она прошла через Эхес Ур, вы понимаете?! Вы представляете такую боль?! Я просто сделал… просто… чтобы он понял, что она чувствовала!

Нет. Март представил не самое худшее. Самое худшее никому из них в голову бы не пришло. Пока Беляев, торопясь и сбиваясь, говорил о том, что сделал, Март трижды приказывал ему заткнуться. Мальчик… Хороший мальчик, хорошо, что он с Лукасом, пусть даже Лукаса больше нет. Март не понимал, что только выговорившись до конца, профессор ответит на вопросы, а иначе будет снова и снова съезжать на одну и ту же тему.

Профессор института «Ксиласкар», не сумасшедший псионик, не нелюдь-киборг, не бешеный зверь аристократ — человек, нормальный, обычный шэнец, десять дней пытал и калечил другого человека. Он твердит, что восстанавливал справедливость. Андре знал правду. Он видел их, таких, предостаточно. И в Вольных Баронствах, когда по всем румам искал и выкупал из рабства подданных Божественного Императора, и в Империи, когда доводилось встречаться со здешними рабовладельцами, и в файлах бесконечных архивов дома дю Гарвей, в специальном разделе, где самые обыденные проявления человеческой натуры были очищены от примесей и показаны как есть, во всей своей омерзительности.

Андре сам любил делать такое. Не важно, физическая боль или душевная. Ему нравилось. И убивать нравилось, и смотреть, как от боли, на пороге смерти, жертва ломается из совершенного создания божьего превращаясь в испорченную игрушку. Вот и Беляеву. Понравилось. Понравилась возможность безнаказанно причинять боль, сколько угодно боли — там, где человек умер бы, Лукас даже не терял сознания. Понравилась власть. Над аристократом… Эхес ур, да Беляев ненавидит их всех! Знает, как они устроены, признает их силу, и ненавидит, потому что считая себя лучше, никогда, никак и ничем не сможет это доказать даже себе самому.

Что ж, себе самому он доказал. На десять дней. Ничтожный срок для самоутверждения, но для Лукаса вечность. И, да, это правда, калеке не выжить на каторге.

Беляев мало знал про Мезар. Андре не знал вообще ничего. Они, все трое, не знали.

Дэвид отключил защиту от прослушивания и записи, а Андре по лод-дуфунгу велел капитану зайти в кают-компанию.

Служба на «Сонсарке», похоже, учила философскому взгляду на жизнь лучше любого послушничества. Самнанг совершенно без эмоций взглянул на дрожащего, плачущего от страха и неизбытой злости Беляева. Он видел профессора на борту, когда тот выдавал себя за мирвойского хирурга-деимплантатора; он, как и вся команда, знал, что этот хирург — патологический садист, и, как всей команде, ему было на это плевать: среди деимплантаторов хватало садистов; сегодня он увидел, как Беляева доставили из тюремного трюма, и, опять-таки, ему не был до этого дела. Кто попал в трюм, тот перестал быть человеком.

«Сонсарк» перевозил не людей, а вещи, живые и неживые. Именно поэтому не имело смысла спрашивать Самнанга о слепом священнике, который должен был оказаться в предыдущей партии заключенных.

Капитан замер перед Андре:

— Что угодно, благородному фон Нарбэ-амо?

— Связаться с Мезаром.

— С Мезаром нельзя установить голосовую или видео связь, благородный фон Нарбэ-амо. «Сонсарк» может отправить туда сообщение и получить ответ. Мы всего в двух маяках, задержка будет незначительной.

«Сонсарк» возвращался с новой партией рабов. Вартай, ответственный за связь, теперь целыми днями сидел в аппаратной, выбирался только на проповеди, да и то через раз. Тут строго. Не примешь вовремя пакет с «Сонсарка», значит, и ответ вовремя не отправишь, а это себе дороже может выйти. Порядок во всем, и все такое.

На Мезаре торопились, наполняли контейнеры рудой, работали, как чусры в Эхес Ур. С появлением здесь Шрама и его людей работать стало как-то полегче. В охотку, что ли? Вроде как, на себя вкалываешь, на пользу себе, а не для того, чтобы тупо не сдохнуть. Правда, Кубва озверел совсем, Яман на него влияет плохо, нормы выработки повысил, и индикаторы насыщенности руды теперь не меньше сорока должны показывать. Остальное — в отвал. Для того, что в отвалах переработали, отдельное хранилище есть. А в главном только богатая руда теперь. Больше сделаешь, больше заработаешь, так получается.

И работали же. Кубва, неизвестно почему, открыл свой склад, где у него до убыра всего накопилось, а что-то еще и от прежнего Кубвы осталось, так что за все, что сверх нормы, теперь прямо на Мезаре можно что-нибудь хорошее купить, не ждать, пока «Сонсарк» прилетит, заберет списки заказов, да пока снова вернется. Чего бы не работать при таких-то делах?

А новые на все готовенькое явятся, даже обидно.

Пакет с «Сонсарка» Вартай принял вовремя. К обычному указанию времени прибытия в этот раз прилагалось еще и аудио-письмо. Вартай включил послушать. Ни лха не понял. Незнакомый язык, ни одного слова не разобрать. Но просто так же ничего не пришлют, и ошибки быть не может, раз пришло сюда, значит, есть здесь кто-то, кто послушает и поймет.

Вартай отправил на «Сонсарк» стандартное подтверждение, то, которое просто кнопку нажать и уходит. Без подробностей, короче. Список нужного рано пока отправлять. А сам начал искать Кубву или Ямана. Из аппаратной, благо, не сложно, переключайся с камеры на камеру, да смотри внимательно. С Кубвой еще проще, эту черную тушу слепой не…

Вспомнив про Шрама, Вартай мысленно прикусил язык. Про слепых и слепоту на Мезаре старались не говорить и даже не думать.

Оба обнаружились в трапезной, и Кубва, и Яман. Кубва быстро, жадно жрал, одновременно что-то говорил Яману. А тот, как всегда, ел, будто с золотой посуды. На Мезаре, так-то, разных хватало, и ученые разные там, и всякие образованные люди, и дворяне даже были. Но похожие к похожим тянулись. А эти двое спелись. Странно даже, как не подрались? Ну вот, как-то смогли, раньше один главный был, а теперь два. И, вроде, сговорились как-то так, что и делить им теперь нечего. И то, если подумать-то, у Кубвы, конечно, Мезар. А у Ямана — Шрам. Равноценно получается.

Вартай включил динамики в трапезной. Сказал, что у него тут с «Сонсарка» письмо какое-то, не разобрать никак. Можно было бы самому добежать и лично доложить, но пока добежишь, командиры уже неизвестно где будут. А так, ничего секретного же, все знают, что «Сонсарк» на подходе. Сто дней скоро, как Шрам появился.

Кубва, дожевывая, кивнул, типа, да, придем сейчас. Яман развернулся в сторону от камеры, заговорил с пустым местом. Это значит, Шрам тоже с ними. Его не видно на камерах, если ему не надо. То есть, не так. Его видно, только когда ему это надо. В тот день, когда они с «Сонсарка» высадились, ему надо было. А сейчас незачем. На мониторе ни Шрама нет, ни кресла его летучего, но Яман точно с ним разговаривает. Вместе придут?

Вартай огляделся. Взгляд выцепил набитое доверху мусорное ведро, стопку пустых кювет из-под пайка на дальнем столе, слои пыли на всех поверхностях — все, к чему давным-давно привык, замечать перестал, а сейчас снова увидел. Надо прибраться тут, что ли. Шрам бардака не одобрит.

Вартай вскочил с кресла и начал поспешно наводить порядок. Даже не вспомнил о том, что Шрам бардака попросту не увидит. Про слепых и слепоту на Мезаре старались не говорить и даже не думать.

— Если ты не начнешь нормально есть, я прикажу кормить тебя внутривенно.

— Если ты не перестанешь разговаривать со мной, как с ребенком, я раздам нуждающимся твой запас сигарет.

— Если ты не перестанешь вести себя как ребенок…

— Заткнитесь вы оба, — не выдержал Кубва, — цапаетесь, будто…

«Будто сто лет вместе прожили»

Он им завидовал. Казалось бы, чему там завидовать-то, один калека, второй нянчится с ним, будто сам к инвалидному креслу прикован, а вот… все-таки. Сам Кубва давно уже ни с кем не делил келью. Разные женщины приходили и уходили, а так, чтобы прийти и остаться, никого не было. Не везет. А, может, характер. У Ямана тоже — разные женщины. Приходят, уходят. А живет он в одной келье со Шрамом, и хотя свободных помещений хватает, оба ничего не собираются менять. Яман говорит, что лучше него никто с обязанностями сиделки не справится, Шрам об этом вообще ничего не говорит. Надо понимать, то, как Яман справляется с обязанностями, его устраивает.

Вартай их встретил на пороге:

— Благословите, преподобный отец.

Так нервничал, как будто к нему Великий Кардинал в гости явился. Когда Кубва или Яман в аппаратную заходили, чусров сын и кланялся-то с ленцой. А тут, гляди-ка. Поклон в пояс, и улыбается так, будто рад до смерти. Может и рад, да только лучше б он кюветы из-под жратвы не под стол спрятал, а на кухню сдал. Потому что воняет так, что и покрепче Шрама кто-нибудь сомлеет.

— Унеси, — Кубва ткнул пальцем в кюветы. — Где письмо?

Вартай снова поклонился, включил ридер, собрал дрянь и исчез. Яман перевел вентиляцию в форсированный режим. Из динамиков ридера послышался голос: молодой парень что-то говорил на непонятном языке. Кубва и слов-то разобрать не мог, парень спешил, волновался. Яман зато уставился на динамики, как будто из них ангельское пение раздалось. Потом посмотрел на Шрама. И Кубва посмотрел на Шрама.

А Шрам что? Он как всегда. Спокойный, прямой, будто палку проглотил, и по лицу ничего не понять. Да хатир еще, как зеркало, тоже с толку сбивает.

Запись закончилась. Яман наклонился к креслу:

— Что это?

— Понял что-нибудь? — спросил Шрам.

— Frater, — сказал Яман, — вот это слово понял. Остальное нет, но язык узнал. Ты на нем разговариваешь во сне.

Шрам направил кресло к столу с дуфунгом. Переломанные пальцы-когти безошибочно нашли нужные кнопки на пульте, выбрали нужные команды на мониторе. Это он умел, хоть слепой, а получше зрячих.

— Микрофон, — рука скользнула над столешницей, опрокинулся стаканчик с какой-то мелочевкой для текущего ремонта, покатились по полу валявшиеся на краю стола отвертки. Кубва сообразил, что Шрам действительно слепой — вспоминать об этом по-настоящему приходилось нечасто — сунулся, было, помочь, но Яман успел раньше. И тут, наконец, Кубва осознал главное: он так ни убыра и не понимает. А эти двое явно знают, что делают.

— Что в письме?! — он спросил так громко, что Шрам даже чуть поморщился. — Что за тарабарщина, в эхес ур ее, к серым чусрам, иччи всех дери?!

Яман сказал:

— Латынь…

Шрам, не оборачиваясь, бросил:

— Молчать. Оба.

И они замолчали.

Письмо, пришедшее с «Сонсарка» было длинным и уж очень взволнованным. Ответ Шрама — коротким и деловым. Он, кажется, вообще не удивился. Письмо на латыни. Язык церкви. А Шрам не удивлен. Он будто все время знал, что на «Сонсарке» появится какой-то священник, который захочет поговорить с Мезаром… Или, стоп… Или он и правда знал? Ведь не может же такого быть, чтобы священник попал сюда за дело, а не по ошибке. Ошибку представить трудно, но представить священника на Мезаре — невозможно. Шрам ждал, когда церковь всё исправит. Ждал и дождался. За ним прилетели. Его заберут… как-нибудь.

И что делать? Его как-нибудь заберут, а остальные без него — что?

Нет, неправильно. Сбежать с Мезара нельзя, выход отсюда только в одну сторону — в трупосжигатель. Нет никаких механизмов, позволяющих забрать кого-то. Кроме одного-единственного — открыть входные люки, пока «Сонсарк» на поверхности.

Здесь тысяча человек. «Сонсарк» может превратить их в пыль одним или двумя выстрелами… неизвестно, из чего он стреляет, но когда-то в давние времена с Мезара попробовали убежать. Положились на кислородные маски шахтерских костюмов, дождались когда «Сонсарк» сядет. Тогда внешний люк еще открывался изнутри, а не с гаримы.

Пыли на поверхности добавилось. Вот и весь побег.

После этого переделали автоматику люка, и уйти из тоннелей стало невозможно. Но шахтерские костюмы с тех пор не изменились. Тысяча человека. Что смогут сделать на «Сонсарке», если один человек из этой тысячи обязательно нужен живым?

Март чуть не умер, когда услышал его.

Дуфунг подал сигнал о сообщении. Капитан Самнанг открыл письмо. И они все услышали. Спокойный, холодный голос. Лукас. Живой! Живой, хвала Господу! И глупо так, но сразу подумалось, что Беляев солгал. Что ничего он не сделал, и с командиром все в порядке, что с ним не может случиться ничего…

Что угодно. На каторге. В подземельях. Среди сотен преступников… Даже если Беляев солгал, подземелья — это само по себе очень, очень плохо. Для Лукаса — невыносимо.

Но вот он. Его голос. Кроме Марта, наверное, никто не различил за привычным холодом сдержанную, но такую теплую улыбку.

«Мир тебе, Март. Рад тебя слышать. Я не сомневался, что вы меня найдете, но сомневаюсь в том, что цель оправдала средства. На планете тысяча сорок четыре человека, и я уйду отсюда только вместе с ними. Или не уйду совсем. Теперь можешь задавать вопросы».

Самнанг сказал «задержка будет незначительной». Действительно. Всего минута. По меркам пилота гафлы — целая вечность. Его вопросы Лукас услышит через минуту после того, как уйдет письмо. Но… о чем спрашивать? «Почему ты хочешь остаться с преступниками?» «Почему ты не хочешь оставить преступников?» Это один и тот же вопрос, а ответ на него Март знал сам.

Он спохватился, что остальные-то не знают латыни. Перевел ответ Лукаса. Дословно. Дэвид не удивился. Капитан Самнанг замер в полной прострации. Андре… Андре улыбался.

— Твоего командира стоит вытащить хотя бы для того, чтоб я, наконец, смог объяснить ему, какой же он придурок. — Андре хлопнул Марта по плечу и посмотрел на капитана: — Самнанг-амо, каково максимальное количество человек, которое можно разместить на «Сонсарке»? При условии, что люди будут жить всюду, и в лабораториях, и в лазарете, и в коридорах, и на камбузе, и, разумеется, во всех каютах?

— Включая тюремные трюмы? — уточнил Самнанг. — Если оборудовать в трюмах дополнительные нары, на «Сонсарке» поместятся шестьсот пятьдесят человек… благородный фон Нарбэ-амо, разрешите обратиться?

— Обращайтесь, — позволил Андре. И Март насторожился, услышав, как зазвенели сэйры, скользнув по предплечьям вниз, на запястья. Поближе к ладоням.

Андре чувствовал замешательство Самнанга, противоречивость и необъяснимость происходящего раздирали капитана пополам. Андре почти слышал, как мечутся, отпихивая друг друга, мысли. Такого не было раньше, означает ли это, что происходит что-то незаконное? Здесь аристократ, аристократы делают то, что нужно Божественному Императору. С каторги на Мезаре нет выхода, потому что Божественный Император хочет, чтобы преступники оставались там навсегда. Аристократ хочет забрать преступников с Мезара. Хочет ли этого Божественный Император? Но ведь Божественный Император хотел, чтобы преступники не могли уйти. Однако аристократ может хотеть только то, чего хочет Божественный Император.

Самнанг боялся за себя, боялся совершить ошибку. В случае ошибки, ему и его команде Мезар показался бы лучшим выходом, даже с учетом того, на каком судне они служили. Но Самнанг понимал, что Мезара им не видать. Ошибись он, и всех ждет виселица. А сейчас любой его выбор мог стать нарушением воли Божественного Императора.

— Благородный фон Нарбэ-амо, правильно ли я понял, что орден Пастырей отправил на Мезар миссионера?

Андре мысленно поаплодировал капитану. В такой короткий срок, в такой напряженной ситуации, тот умудрился найти превосходное и непротиворечивое объяснение происходящему, а, главное, снять с себя и команды всю ответственность. Орден Пастырей, подумать только. Их миссионер — их проблемы. Уж если они проповедуют даже в Вольных Баронствах, чужакам, которые вообще не знают Господа, то, разумеется, они не могли оставить вниманием Мезар, на котором страдают и умирают в безбожии их грешные овечки.

— На Мезаре есть священник, — подтвердил Андре. — Моя задача спасти его, но он уйдет с планеты только вместе с паствой. Поэтому, капитан Самнанг, давайте думать дальше. Мы нашли помещения для шестисот пятидесяти человек, нужно разместить еще триста девяносто шесть.

— «Сонсарк» садится на планеты, — Март отправил письмо и отвернулся от дуфунга. Он нервничал, с ума сходил от близости и недостижимости цели, и изо всех сил старался взять себя в руки. — Значит, грузовые трюмы защищены так же хорошо, как жилые отсеки. От внешнего воздействия, — он глянул на дуфунг, как будто за эти полминуты мог прийти ответ, — а что там с вентиляцией?

Самнанг покачал головой:

— Недостаточно, чтобы жить, преподобный отец Март. Если мы примем на борт этих… — он не смог сказать «людей», и, прокатив желваки над челюстью, перефразировал вопрос: — если мы примем их на борт, куда нам нужно будет идти, благородный фон Нарбэ-амо? Каков пункт назначения? От сроков зависит, сможем ли мы обеспечить регенерацию кислорода в трюмах.

Вот где пригодилась бы Андре способность фон Нарбэ ориентироваться в космосе, как в собственном доме. Самнанг ведь ждал именно этого, что сейчас ему скажут место назначения и время в пути, а Андре место знал, но даже не представлял, где оно находится. Впрочем… время в пути, да.

— Сроки зависят от преподобного отца Марта.

— Так точно, — Самнанг поклонился. — Раньше нам не приходилось летать со священниками.

Андре сделал Марту знак подойти. Самнангу не нужно было слышать всё, а Марту стоило отвлечься, наконец, от дуфунга. Тот лишь сейчас пискнул сигналом о том, что письмо доставлено на Мезар, так что до ответа Лукаса времени еще предостаточно.

— Чедаш-рум, — он улыбнулся, увидев, как округлились синие глаза. Март, когда с него слетало искусственное самообладание, становился таким трогательным. — Проложи курс и посчитай время в пути, с учетом того, что молиться за нас будешь ты, а не Лукас.

— Не Лукас?

— Мы не знаем, что с ним.

— Так точно, — Март кивнул. Развернулся к Самнангу: — мне нужен навигационный компьютер.

И по тому, как капитан, ничему уже не удивляясь, пригласил Марта пройти на мостик, стало ясно, что дошло дело и до псионического воздействия. Что именно вообразил себе Самнанг, это знали только он сам, и Март, но дышать сразу стало легче. Всем. В первую очередь, самому Самнангу.

Глава 6

Самым трудным оказалось поддерживать порядок. Новости решено было придержать до прилета «Сонсарка», но что-то просочилось, неизвестно как, неизвестно откуда. По Мезару поползли самые дикие слухи. Работа то и дело вставала. В тоннелях вспыхивали драки. Даже хунды как будто с ума посходили, сцеплялись друг с другом, вместо того, чтоб вправлять мозги стаду. За что бились? Что делили? Лха их поймет, никто ведь не знал ничего, а казалось, что уже сейчас выясняют, кто попадет на «Сонсарк», а кто останется умирать в подземельях.

Шрам сказал, что улетят все. Он ненормальный, он просто псих, придурок чокнутый, на всю башку больной святоша. За ним летели, из невесть какой дали, может, даже, из самой Столицы, летели, чтобы его забрать. А он отказался. Или все, или никто. «Ovis». Такое специальное слово на языке церкви. Яман начал понимать его смысл еще на «Сонсарке», а теперь, кажется, понял до конца.

— Ты ж ни хрена не преступник, — сказал он Шраму, когда тот безумный день, наконец, закончился, и они смогли уйти в келью, урвать хоть часа три на сон. — Ты не можешь нарушить закон, я не знаю, как ты здесь оказался, но ты не можешь против закона. А вытаскивать нас — это преступление.

— Я убил женщину.

Шрам был как всегда спокоен, вылущивал из упаковки облатки «Нойра», одну, другую, третью… Яману каждый раз казалось, что он смотрит на подготовку к самоубийству. Десять доз снотворного. Он чуть вслух не сказал: «ее убил не ты». Но прикусил язык. Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Например, предстоящее освобождение.

— Думаешь, это делает тебя преступником?

— Я думал, Господь простил мне этот грех. Оказалось, что нет.

— Это с тобой сделал человек, а не Бог, — рявкнул Яман. — Грех… — он искал слова, которые были бы понятны. Они всегда говорили на разных языках, но сейчас на слишком уж разных, а Яман хотел найти общий. Если по-человечески этот бодхисатва понимать не хочет. — грех гордыни. У тебя.

— Ну, еще бы, — ответил Шрам с непонятной интонацией, — ложись-ка ты спать, Яман. Нам эти десять дней придется работать, как никогда в жизни.

И они работали. Задач было две: поддерживать на Мезаре привычный порядок и демонтировать один из генераторов кислорода, чтобы установить его в грузовом трюме «Сонсарка». Второе было плевым делом. Шрам сказал, что генератор требует ремонта, и у техников не возникло ни одного вопроса. А вот первое… Казалось бы, что проще, помалкивай и веди себя как обычно. Они и помалкивали. Но вот вести себя как обычно требовало таких усилий, что усилия сами по себе делали поведение странным. Шрама иногда убить хотелось. Он как раньше походил на храмового идола, так и сейчас. Никакой разницы. Как будто не ему больше всех нужно было выбраться с Мезара. Как будто не он горстями жрал «Нойр», и все равно кричал во сне, и чуть не каждую ночь умирал под завалами.

Ладно. Может быть, дело в том, что его-то все равно не оставят. А может, дело в том, что, в отличие от всех остальных, он сам решает, улетать или нет.

«Сонсарк» приближался. Мезар изо всех сил сохранял видимость того, что ничего не происходит. Сеансы связи происходили как обычно, и Вартай помалкивал о том, что в каждом пакете было письмо на латыни. Вартай, вообще, молчал обо всем, знал немногим больше остальных, но чувствовал себя причастным к чему-то, чего сам не понимал, а поэтому молчал с особой значительностью. Шрам появлялся в аппаратной в разгар рабочей смены, когда вокруг почти не было любопытных глаз. Выслушивал письмо. Диктовал и отправлял ответ.

На «Сонсарке» готовились взять на борт тысячу с лишним каторжан. Как справляться с ними там? Вот вопрос, посерьезней всех нынешних вместе взятых. Никакой работы. Никакого занятия. Сорок дней безделья для тысячи человек, привыкших вкалывать по двенадцать часов в сутки.

Разделить их. Чем меньше общения, тем лучше. В общих трюмах это невозможно, но из тех трюмов — это все помнили — нет выхода. А если какой-то и есть, то о нем неизвестно. Что еще? Наркотики. Столько, сколько им нужно. Пока у наркоманов есть дурь, им ничего больше не интересно. Что еще?

Шрам.

Каким-то образом ему удается… что? Держать людей под контролем? Нет, не то. Он делает что-то другое. Что-то, от чего люди вспоминают, что нужно вести себя по-человечески. Это работало в тюремном трюме «Сонсарка», работает здесь, в Могиле, но будет ли это работать, когда рабы вообразят себя свободными? Им не нужна станет надежда умереть людьми.

А Шрам, когда Яман, в конце концов, поделился с ним сомнениями, вообще их не понял.

— Это звездолет. И он с самого начала был рассчитан на полеты без конвоя.

Дальше, мол, думай сам, что это значит. Яман, впрочем, сразу сообразил, все-таки, кое-что смыслил и в звездолетах, и в пиратстве. «Сонсарк» был хорошо защищен от абордажа. Вряд ли он был рассчитан на условия, в которых потенциально опасные личности окажутся распределены на всем его пространстве, но… из трюмов действительно нет выхода, а в жилой зоне нужно размещать калек. Их много. Их даже больше той полусотни, которую «Сонсарк» готов разместить вместе с экипажем.

— Я к тебе, по-моему, слишком привык, — сказал Яман, когда все обдумал. — Вижу проблемы, но не вижу решений, пока ты не ткнешь в них пальцем.

— Ты преувеличиваешь. А тыкать пальцем невежливо.

Спорить Яман не стал, тем более, что тыкать пальцем и впрямь невежливо, и они заговорили о других делах, об организации погрузки, о том, как и кого объединять в запланированных четырех группах, кто из хундов какую из них будет сопровождать. И, как о деле совершенно обыденном, как будто это имело непосредственное отношение к организации групп, Шрам сказал:

— Я тоже к тебе привык.

Во второй раз за все время существования каторги, люки подземных тоннелей открылись, пока «Сонсарк» был на Мезаре. В первый раз это закончилось уничтожением всех до единого вышедших на поверхность каторжников. Сегодня все до единого каторжники должны были подняться на борт «Сонсарка» и навсегда покинуть Мезар. Событие неслыханное. Эпохальное.

А Марта оно интересовало в последнюю очередь.

Март, с момента, как по лод-дуфунгу прошло сообщение о посадке, думал только о том, как найти Лукаса. Андре сказал оставаться на гариме, сказал не высовываться с судна, пока большинство каторжан не погрузится в трюмы. Он, наверное, был прав. Но где Лукас? Калек и тяжелобольных несли на «Сонсарк» через отдельный шлюз, Лукаса среди них Март не увидел. Вообще нигде не видел, а смотреть на мониторы не было смысла: Лукас не фиксировался камерами. Но… Господь милосердный, Март ведь все равно не знал, кого высматривать. Лукас не мог остаться прежним, а какой он сейчас — об этом жутко было даже подумать.

Что командир будет на «Сонсарке» не раньше, чем поднимется на борт последний из каторжников, это понятно. Людям проще оставаться спокойными и соблюдать порядок, пока они знают, что тот, за кем прилетела гарима, все еще на поверхности. Оставалось надеяться, что Лукас не ждет своей очереди в подземельях.

Март читал молитвы у мониторов, мысленно поторапливая медленно втягивающихся в недра «Сонсарка» людей. Главари каторжников… или как их? предводители? вожаки? в общем, они должны были замыкать колонны, направляющиеся в грузовой и тюремный трюмы. Женщин, по договоренности, пропустили первыми, сейчас на поверхности оставались только мужчины. Март смотрел на мониторы. Ждал. И когда увидел чернокожего гиганта в хвосте одной из колонн, сообразил, что это и есть Кубва, а значит высокий, крепкий человек, замыкающий вторую колонну — это Яман. А то что Ямана паршиво видно, изображение рябит, моргает и распадается на квадраты, так это не камера засбоила. Это…

— Помехи, — шепотом произнес Март.

— Да. Аристо там. — Андре держал его за локоть, и когда Март дернулся к выходу, не разжал пальцы. Притянул обратно к себе. Он всматривался в Ямана. — Помехи, иччи их об кочки. Ты при оружии, мой рыцарь?

— Ясное дело.

— Хорошо. Можешь идти. Я жду вас у «Хикари».

Март пронесся по забитым людьми коридорам, скатился по трапу в трюм, растолкав каторжников, пробился в шлюзовую камеру. И увидел их. Лукаса и этого человека. Всё сразу увидел. Самодельное кресло на антигравах. Зеркало хатира. Изуродованные переломами руки. И, сквозь прозрачную маску, видел улыбку. Такую родную, такую… лукасовскую. Аристо, командир, любимый брат, улыбался, слушая этого… этого… Март узнал его. Да кто бы в Империи не узнал его, ради всего святого?! Кто, кроме Лукаса, который его не видит?

Только вот командир, даже слепой, все равно остается собой, разве не так? У него чутье на людей. И если он доверяет… этому. Если он… значит, у него есть повод.

Март стоял у трапа и смотрел на… Ямана. Пусть будет Яман. Его учили смотреть внимательно, начал учить еще Лукас, а потом, в Столице, обучение продолжил Андре. Так что сейчас Март замечал то, на что раньше не обратил бы внимания. Видел взгляд, выражение лица, полные уверенной заботливости жесты; привычную, спокойную близость двух людей, давно и хорошо знающих друг друга. У Лукаса был повод доверять. По крайней мере, пока Яман не знает, о ком заботится.

А они уже были близко. Совсем близко. И раньше чем Март успел опомниться, Лукас протянул руку в его сторону.

Март шагнул вперед, взял эту руку, страшную, темную, похожую на птичью лапу. Хотел попросить благословения, знал, что Лукас услышит, но голос отказал. Ни слова, ни вслух, ни шепотом, иначе слезы будет не удержать. Все, что он смог, это сдвинуть свою маску и прижаться губами к исполосованной шрамами коже.

В мертвой тишине теплая ладонь легла ему на затылок. Лукас услышал. И благословил.

Андре сказал, что будет ждать у «Хикари». К ней и направились. Втроем. Март не знал, нужно ли предупреждать Андре. С одной стороны, понимал, что нужно. С другой… понимал, что Андре уже знает. На монитор смотрели оба, обоим мешали помехи, но там где Март не разглядел почти ничего, кроме общих очертаний фигуры, Андре увидел достаточно, чтоб узнать. И не предупредил. Значит, и его предупреждать не нужно.

Они с Яманом бок о бок шли вдоль борта «Сонсарка», каждый положил руку на свою сторону спинки кресла, и, наверное, оба чувствовали себя одинаково. Не сопровождающими калеки, а свитой, приближенными аристократа. Впрочем, Март не поручился бы за Ямана. Знал только, что тот молчит, хоть и может, при желании, заговорить с Лукасом. У них обоих костюмы оборудованы дуфунгами. Наверное, Лукас тоже молчал. И для Ямана то, что кресло рванулось вперед, включив ходовые двигатели стало такой же неожиданностью, как для Марта. Оба не сразу выпустили спинку. Обоих дернуло, едва не уронив.

«Хикари». Ну конечно! Лукас увидел «Хикари». То есть… не увидел. Но это не важно, это все равно, это же Лукас!

А потом было суматошно. Но суматошность была правильная. Как возвращение домой того, кого долго-долго ждали и уже отчаялись увидеть. Андре холодно нажаловался, что «Хикари» открыла внешний люк без предупреждения, а он в это время все еще был в шлюзовой, и хорошо, что под рукой оказался аварийный комплект. Дэвид сообщил, что Андре врет, и в шлюз вылез в кислородной маске, потому что прекрасно знал, что «Хикари» откроет люк без предупреждения. «Хикари» щебетала на нихонском, перебивая всех, но понимал ее, кажется, только Лукас. Март улыбался, как дурак, и чувствовал, как по щекам текут слезы. Яман смотрел вокруг, будто оказался в доме, когда-то принадлежавшем ему, но давно чужом. И Лукас сказал:

— Давайте сначала, все-таки, покончим с формальностями. Здесь не все всех знают. Я должен представить вам…

— Юлия Радуна, — напускной холод в голосе Андре сменился искренним любопытством. — Бывшего маркграфа, ныне преступника. Лукас, ты думаешь, здесь кто-то не знает его?

Он правда не понял? Он действительно не понял, что Лукас не знал?

Бог весть. Может, и не понял сразу. Но теперь не догадался бы только слепой… То есть… Марту показалось, что Лукас только сейчас полностью осознал свою слепоту.

Он даже не повернулся к Яману. Ему незачем, он же все равно не видит. В абсолютной тишине абсолютно спокойно, даже как-то весело спросил:

— Это правда?

— Правда, — сказал Яман.

Лукас кивнул. Он улыбался. Но такой улыбки Март никогда раньше не видел.

— Ты знал?

— Я догадался. Тебе снился…

— Frater, — произнес Лукас. — Да. Значит, ты давно знаешь.

Яман кивнул, хоть Лукас и не мог этого увидеть.

— Юлий Радун, — а вот эти интонации Март слышал. Именно так Лукас произносил имя маркграфа. Всегда — вот так. Холодно. Спокойно. — Я сломал твою жизнь.

— Я сам ее сломал, — Яман тоже сумел улыбнуться. Их сейчас двое было. Во всем мире, только двое. Все остальные исчезли, пропали, оказались за пределами восприятия. — Может, нам следовало обсудить это в подземельях, но я не рискнул.

— Потому что там я от тебя зависел.

— Ты преувеличиваешь мое благородство.

— Нет. Но это не важно. Я обещал Джереми. И Луизе. Я хотел бы извиниться, Радун, но странно извиняться за то, что держишь слово.

Он все еще был очень быстрым. Пусть калека, пусть слепец, все равно, аристократ. Сверхсущество. Не человек.

Март не успел отреагировать.

Рука Лукаса рванула из его кобуры «Тунор», и вспышка выстрела полыхнула раньше, чем он, вообще, почувствовал прикосновение. Тело запаздывало. Он никогда не успевал за Лукасом. Только там, в Пространстве, когда они летали вместе, только там у него был шанс когда-нибудь догнать командира. Тело запаздывало, но мысль псионика не уступала в скорости мыслям аристократа. Здесь они были равны.

Март столько всего успел. Успел подумать о том, что Яману и не нужны извинения. О том, что Лукас не просил прощения у себя, потому что знал: не простит. О том, что ведомый должен прикрывать ведущего. Защищать. Всегда.

А еще Март успел сделать.

Здесь не помогла бы иллюзия, но он же был уникальным псиоником, его именем назвали целое научное открытие. «Феномен Плиекти». Смертельно-опасный талант, незаменимый и почти бесполезный. Март представил, что он телекинетик, и Ямана… Радуна… не важно… человека, который сто семьдесят три дня, каждый час, каждую минуту был с Лукасом, помогал ему, заботился о нем, этого человека окружили силовые поля, вспыхнули алым и синим, приняли и поглотили заряд выстрела. Лукас сдержал слово, а Март защитил его от него самого.

Больше Март не успел ничего. Ни сделать. Ни подумать. Но ничего больше и не было нужно.