Башня. Новый Ковчег 4

Глава 17. Ставицкий

— Разрешите вам представить министра логистики — Нечаева Артёма Михайловича и министра образования — Лебедеву Аллу Борисовну. Нечаевы — достойная фамилия, люди, носящие её, тоже в своё время стояли у истоков, внесли свой вклад в дело основания Башни. А вот Алла Борисовна — внучатая племянница Зеленцова Петра Семёновича, он до мятежа руководил министерством образования. Прошу вас, присаживайтесь, господа.

Нечаев и Лебедева заняли свои кресла. Стоять осталась только одна женщина. Сергей поймал её взгляд и довольно улыбнулся. Гены никогда не врут, природа не ошибается. Сейчас никто бы не смог узнать в этой строгой, подтянутой, даже жёсткой женщине с уверенным и безжалостным взглядом, забитую и запуганную мужем страдалицу, нервно съёживающуюся от любого неосторожного жеста или взгляда.

— А это, господа, — Сергей даже приподнялся со своего места, опёрся ладонями о стол. Это — новый министр административного управления, Ирина Андреевна Кравец.

— Маркова, — отчеканила Ирина неожиданно твёрдым и громким голосом. — Если позволите, Сергей Анатольевич, я бы взяла девичью фамилию.

— Разумеется, Ирина Андреевна, разумеется, — он едва заметно качнул головой и повторил. — Ирина Андреевна Маркова.

Она спокойно прошла и села, безошибочно выбрав среди пустующих кресел то, которое только что занимал Богданов, положила руки на стол, выпрямила спину. Жиденькие светлые волосы, которые она обычно забирала в хвостик, сейчас были распущены, подровнены до длинного, до плеч каре, обрамляющего худое маленькое личико. От внимания Сергея не ускользнул изучающий взгляд Мельникова и слегка удивлённый — Анжелики Юрьевны. Остальных, кажется, кадровые перестановки не сильно интересовали. Новенькие, Нечаев и Лебедева, молча оглядывали зал, Соколов всё ещё теребил мятый галстук, Звягинцев сидел, опустив голову, и только Юра нервно почёсывал подбородок, делая это, впрочем, не столько потому, что напротив него сидела жена ныне покойного Кравца, сколько из-за сильного желания надраться. Надолго Рябинина не хватало, и сейчас, Сергей это видел, он мучительно хотел только одного — поскорее припасть к бутылке.

— Хорошо, господа, — Сергей постучал по столу карандашом, как делают, когда хотят призвать к порядку, хотя сейчас в этом не было никакой необходимости. Звук получился неожиданного громким, так, что вздрогнули все, даже невозмутимый Мельников, и только Ирина осталась абсолютно безучастной, даже головы не повернула. — С кадровым вопросом на сегодня всё, поэтому давайте теперь перейдём к основному.

Он извлёк из папки листы со своим манифестом и стал передавать их присутствующим.

— Прошу, господа, внимательно ознакомиться с документом. Здесь я коротко изложил основные тезисы нового мироустройства. Детали будут представлены позже, а сейчас мне бы хотелось, чтобы вы схватили суть. Если будут вопросы, господа, не стесняйтесь, задавайте. Мне важно, чтобы вы понимали стоящие перед нами задачи. От этого будет зависеть то, насколько чётко мой проект будет воплощён в жизнь.

Листочки были разобраны, и все приступили к чтению. Сергей внимательно следил, откинувшись на спинку кресла. Мельников быстро пробежал глазами написанное, отложил документ в сторону, задумчиво забарабанил по столу пальцами — что ж, Олег Станиславович был уже в курсе кое-каких вещей после их вчерашнего разговора. Впрочем, не только Олег, многие знали. К примеру, новые члены правительства. Не зря он столько времени готовился, не зря. Аллу Борисовну он знал с детства, она была двоюродной сестрой его матери. Она с радостью приняла его предложение, которое он открыто сделал недели две назад, но и до этого они часто говорили, вспоминали старые времена. Нечаев — этот обычный карьерист. На идеи ему плевать, лишь бы самому дорваться до власти. А вот Ирина…, пожалуй, Ирина была лучшим приобретением для нового Правительства, после Мельникова, конечно.

Они были знакомы с детства. Бабушка, Кира Алексеевна, иногда приглашала на семейные ужины мать Ирины, урождённую Бельскую. Приглашала, впрочем, не слишком часто — среди взрослых ходили разговоры, что мать Ирины в своё время пренебрегла выгодной партией, выйдя замуж за какого-то Маркова, у которого по мнению Киры Алексеевны было не сильно гладко с родословной, тем самым, совершив поразительную глупость, а Кира Алексеевна в таких вопросах была слишком щепетильна и подобного не прощала. Но тем не менее иногда эта худая и некрасивая женщина (все звали её просто Милой или Милой Марковой, подчеркивая её фамилию, как символ глупости) появлялась в их доме, очень редко одна, чаще с дочерью — худой, робкой девочкой, такой же некрасивой как она сама. Милу всегда сажали с краю стола, на самое неудобное место, где её частенько задевала прислуга, подающая на стол, задевала намеренно, чувствуя отношение своих хозяев к этой невзрачной, заискивающей перед всеми женщине.

Сейчас Сергей понимал, почему эту женщину терпели в доме Ставицких. Дело было в девочке, Ирине, а точнее в той крови, которая в ней текла. Но тогда маленький Серёжа ещё не улавливал всех тонкостей взрослого мира, и когда их вместе отправляли играть в детскую, всячески поощряя их сближение, чувствовал себя неловко и неуютно. В подростковом и в юношеском возрасте они оба уже открыто тяготились этой навязываемой им близостью, а после того, как отец завёл с Серёжей осторожный разговор, призывая получше присмотреться к Ирине, поскольку Бельские (а в Ирине текла хоть и разбавленная, но всё же кровь Бельских) не последние люди, и Ирина — вполне удачная кандидатура, Сергей и совсем заробел, не понимая толком, чего от него ждут.

Всё решилось на удивление просто — Ира Маркова неожиданно вышла замуж, да так, что даже замужество её матери, тихой Милы, которая в своё время выбрала недостаточно благородного Маркова, померкло и отошло на задний план.

— Вот к чему приводит разбавление крови, — говорила Кира Алексеевна в узком семейном кругу, во время одного из обедов. — К вырождению. Вырождению чувств, поступков, к неспособности принимать правильные и верные решения. Я всегда это говорила и буду говорить. И будем считать, что Серёже в данном случае даже повезло. Всё могло быть гораздо хуже.

Какое-то время Сергей считал, что его бабушка права, и, уже потом, изредка сталкиваясь с Ириной, которая с возрастом становилась ещё забитей, покорней и невзрачней, которая рано состарилась, иссохла, он думал об этой женщине, как о гнилой, больной ветви, которую следовало бы обрубить, чтобы она своим видом не портила прекрасной зелёной кроны их генеалогического древа.

Всё изменилось после того, как Юра Рябинин заикнулся ему о Кравце, том самом карьеристе из низов, за которого в своё время выскочила Ирина. К тому времени Кравец уже был замешан по самые уши в махинациях осуждённого Литвинова, не вылезал из следственных изоляторов, и там не только его карьера — жизнь висела на волоске. И именно в этот момент Кравца и можно было насадить на крючок, чтобы потом использовать по полной, а впоследствии убрать, особо не заморачиваясь. И вот тогда-то Ирина его и удивила.

Она пришла к нему сама, с компроматом на собственного мужа, вывалила всё, что знала, а знала она немало, и на прямой вопрос Сергея: «а если придётся его убрать?» спокойно ответила, что убирать Кравца так и так нужно, и это «совсем не проблема, Серёжа».

Всё-таки в этой невзрачной на вид женщине текла правильная кровь, какая надо, и сила, что таилась в ней, в нужный момент выплеснулась наружу, подтверждая его теорию, о том, что превосходство человека определяется его генами, а не личными достоинствами, и сейчас, глядя на Ирину, которая невозмутимо просматривала листок за листком, он понимал, что не ошибся. Снова не ошибся.

— Ну что, господа, все ознакомились с основной концепцией?

Вопрос был скорее риторический, Сергей видел, что все они документ прочитали, и если кто-то и сидел, не поднимая головы, то делал это не потому, что продолжал читать, а из-за чего-то другого — из-за смущения, неловкости, а может даже из-за упрямства.

— Вы можете задавать вопросы, господа. Вдруг вам что-то неясно. Что-то требуется уточнить. Я готов ответить на всё, что вас интересует.

Он ласково улыбался, излучая доброжелательность. И не потому, что преследовал какую-то цель — просто по привычке. Сергей вообще считал, что кричать и оказывать моральное давление — это на крайний случай, когда другого способа нет. Гораздо проще управлять людьми мягко, без видимого насилия. Это даёт им иллюзию того, что они делают всё добровольно, даже если это и не так. И это иллюзия помогает им сохранить лицо, достоинство. Они расслабляются и начинают испытывать благодарность к тому, кто ими управляет.

— Итак, я поясню основные моменты, — продолжил Сергей, так и не дождавшись ни от кого ответа. — Как вы уже поняли, все эти игры с равенством, ненужные и даже где-то опасные, мы прекращаем. Хватит делать вид, что необразованный сортировщик мусора равен, к примеру, вам, Анжелика Юрьевна. Все прекрасно понимают, что это не так. Не равен, ни по уму, ни по зарплате, ни по уровню и качеству жизни. И никогда равен не будет. Так зачем давать простым людям ложные надежды? Это жестоко и негуманно. Лучше уж определить всё сразу. То есть, поделить людей на три класса.

— А по какому принципу будет происходить деление? — подал голос Нечаев. Он был собран, сосредоточен и всем своим видом пытался показать своё рвение, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его лояльности и профессионализме.

— Очень хороший вопрос, Артём Михайлович, — подбодрил его Сергей, мягко улыбнувшись. — Это деление, по сути, уже существует. Мы только оформим его официально. Законодательно. Анжелика Юрьевна, вашему сектору и вам лично придётся хорошо поработать над нормативными актами, но подробности мы с вами обсудим позже, остальным, я боюсь, это всё будет неинтересно. Итак, первый класс, он же элита — это, разумеется, мы с вами, наши семьи. Плюс те, кто по праву рождения имеет право быть среди нас, но по каким-то причинам сейчас занимает неподобающее ему положение. Всё это я уже учёл, списки составлены. Элита в любом обществе — лишь небольшая её часть, всего-то один процент, не более. И для того, чтобы не повторился беспредел, как тогда, семьдесят лет назад, во время мятежа Ровшица, элита должна опираться на второй класс, средний. Это так называемая интеллигенция: врачи, учителя, учёные. И военные. Их тоже должно быть немного — не более двадцати-тридцати процентов. Ну и третий класс — все остальные.

— И возможность перехода из одного класса в другой, разумеется, исключена? — это спросил Мельников. Сергею почудилась в его голосе ирония, но потом он решил, что именно почудилась. Высокомерную, чуть снисходительную манеру общения Мельникова многие частенько принимали за насмешку.

— Совершенно верно, — ответил Сергей. — Вы зрите в корень. Социальные лифты, придуманные при Ровшице, это глупость.

— Но ведь, может быть, что и внизу, у простых людей родится талантливый врач, инженер, учёный? Который может принести пользу обществу? — это спросил Звягинцев.

— Полноте, Николай Петрович. Я понимаю, что вам, с вашим… спорным происхождением, хотелось бы так думать, но, увы…

Сергей сделал паузу, оглядел присутствующих. Ему нравилось давать пояснения. Он столько времени разрабатывал свою теорию, не имея возможности поделиться ею, что сейчас испытывал почти физическое наслаждение, объясняя азы, выкладывая давно уже придуманные и отточенные аргументы, которые он применял в выдуманных спорах с несуществующими оппонентами в тиши своего кабинета.

— Я очень долго и внимательно изучал историю. Земную историю. Такие примеры, конечно, были. Наверняка вы все припомните Ломоносова… ну и ещё несколько имён, пожалуй. Это крайне редкие случаи, уж вы мне поверьте. А учитывая, что в те времена население было намного больше, чем мы сейчас имеем, то в процентном соотношении получается очень неутешительная цифра, которую вполне можно списать на статистическую погрешность. Впрочем, ежели вдруг у нас с вами, где-то в теплицах и появится второй Ломоносов, то, я думаю, в качестве исключения…

— Если он появится, то мы о нём никогда не узнаем, — раздражённо ответил Звягинцев. — Потому что, как я понял из этого… хм… документа, система образования у нас тоже сильно поменяется.

«Надо будет внимательнее присмотреться к сельскохозяйственному сектору, — отметил про себя Сергей. — Наверняка там найдётся достойная замена старику. Наверняка».

Сергей снял очки, протёр их и мягко продолжил.

— Вы совершенно правы, Николай Петрович. Система образования поменяется. Впрочем, если вы хорошо помните историю, во времена Ломоносова пробиться наверх было ещё сложнее, чем я предлагаю сделать у нас. Так что и новый Ломоносов, ежели таковой появится, имеет все шансы. Если он, Ломоносов, конечно. Но вернёмся к образованию. Алла Борисовна уже в курсе деталей, остальным я поясню вкратце. Итак, дети разных классов будут учиться только со своими. Соответственно, будут отдельные интернаты для элиты, для среднего класса и для низшего. К сожалению, пока у нас ещё не было времени подкорректировать программу, так что она останется одна для всех, но…

Сергей сделал паузу, налил себе в стакан воды, сделал глоток.

— В нижних интернатах образование будет длиться пять лет — этого вполне достаточно. Рыбаки, мусорщики, уборщики, обслуживающий персонал, им незачем проходить тригонометрию или литературу в том объёме, который нужен остальным. Далее они будут распределяться по рабочим местам, с обучением, если нужно, уже на местах. Ну и у самых сильных и сообразительных будет шанс пробиться в военные. В нижние чины, разумеется. Офицеры будут набираться строго из элиты. Я думаю, это всем понятно?

Молчание говорило о том, что всем было понятно, а потому Сергей продолжил, всё более и более воодушевляясь.

— Средние классы будут учиться семь лет, ну и далее опять же отбор по специальностям и стажировки. Ну а для детей элиты — тут, никаких сомнений, образование будет полным и качественным. Элита должна соответствовать своему высокому положению. Это десять классов и высшее образование.

— Позвольте, — вдруг перебил его Соколов. — А как быть с теми, кто уже сейчас учится в девятом и десятом или получает высшее образование по своему профилю? Ведь там далеко не у каждого предки соответствуют новым правилам. Как с ними? Вот, к примеру, у меня дочь учится, как раз стажируется в моём секторе.

— Денис Евгеньевич, дорогой. Нас с вами, разумеется, это никак не коснётся. И ваших детей тоже. Считайте, что вам повезло. И вы у нас, в некотором роде, тот самый Ломоносов, — Сергей тихо засмеялся над своей шуткой, и некоторые угодливо подхватили его смех. — Но вы правы, конечно, что подняли этот вопрос. Состав старших классов будет пересмотрен. Что же касается высшего образования, то там мы будем действовать осторожнее, разбирать каждый конкретный случай. Хотя, с первого курса, я думаю, всех, кто случайно туда затесался, надо будет перераспределить. Алла Борисовна, отметьте это у себя. Позже обсудим детали. Нам предстоит много работы, господа. Каждому из вас. Мы — элита и не можем себе позволить расслабляться. Помните, что принадлежность к элите — это не только привилегии, но ещё и большая ответственность. Но и награда будет достойной. Лучшее образование, лучшая медицина. Олег Станиславович, вам тоже предстоит многое поменять. Больницы и прочие учреждения должны соответствовать классу пациентов. Особенно учитывая дефицит лекарств. Низшие классы будут получать самый минимум, средние — несколько больше. Ну и лучшие больницы — для элиты, самое полное медицинское обслуживание.

— И вы считаете, что это не вызовет недовольства у… как вы их там назвали… низшего класса? — поинтересовался Мельников.

— Конечно же, вызовет. Непременно вызовет, Олег Станиславович. Никаких сомнений. Но мы будем к этому готовы. Правда, Юрий Алексеевич?

Ставицкий повернулся к Рябинину. Тот приосанился.

— Все меры уже приняты, — заявил он.

— Спасибо, Юрий Алексеевич. Да, охрана между ярусами и между этажами усилена максимально. Поднебесный уровень полностью закрыт для посторонних. Тут, Ирина Андреевна, я попрошу оперативно подключиться и вам. Надо совместно с военными разработать систему спецпропусков, у каждого в пропуске должна быть отметка, с информацией о том, на какие этажи разрешено проходить тому или иному человеку. Общественный ярус тоже закрывается для низшего и среднего класса. Я понимаю, объём работ нешуточный, но иначе нельзя.

— Мы всё сделаем, Сергей Анатольевич, не сомневайтесь, — сухо ответила Ирина. — Я уже разработала примерный план мероприятий, надеюсь, вы его одобрите.

— Я знал, что не ошибся в вас, — Сергей с удовольствием смотрел на Ирину и снова удивился — куда делась та тихая, заискивающая женщина с затравленным взглядом.

Ирина сдержанно кивнула, быстро делая отметки на листке.

— Ну, что ж, основное я уже сказал, — Сергей удовлетворённо откинулся на спинку кресла. — Всё остальное — детали. Предлагаю всем пройти на свои рабочие места, времени у нас немного, реформы будем вводить постепенно, но в хорошем темпе. К завтрашнему заседанию я прошу разработать примерный план действий по каждому сектору, как это уже сделала Ирина Андреевна.

Все стали собирать со стола бумаги, кто-то уже поднялся.

— Прошу прощения, господа, — Сергей остановил всех жестом. — Чуть было не забыл. А это важно. Дело касается Закона. Закона об естественной убыли населения, который был внедрён Савельевым четырнадцать лет назад и им же не так давно отменён. Неразумно отменён. Так что, господа, задержитесь ещё на несколько минут, я совсем упустил из виду самый важный вопрос. Или один из самых важных. Вопрос демографии.

Те, кто уже успел подняться, снова заняли свои места.

— Итак, господа, я думаю, что вы понимаете, что в наших условиях ограниченных ресурсов, мы просто не можем пустить демографический вопрос на самотёк. Мы обязаны взять его под контроль. Кое-какие аспекты этого вопроса мы уже накануне обсудили с Олегом Станиславовичем, исполнение ляжет в основном на его сектор, а потому я упущу технические детали. Скажу только в общих чертах.

Сергей заметил, как все уставились на Олега, который весьма напрягся от такого внимания. Надо думать, потому что именно Мельников, и об этом знали все, был самым ярым противником того Закона. И сейчас, наверно, ему было нелегко.

— Итак, многие поняли, что теперь жизнь в Башне будет строго разделена. Элита не должна смешиваться с низшими сословиями.

— То есть, как это? — переспросил Соколов. — В каком смысле — смешиваться?

— В самом прямом. Браки теперь могут заключаться только между людьми, принадлежащими к одному классу. Ну, разумеется, мы не будем настаивать, чтобы расторгались те, что уже случились. К сожалению. Тут придётся принять как данность, — Сергей бросил взгляд на Мельникова, тот едва заметно усмехнулся, понял, кого он имел ввиду. — Но с этого дня регистрацию актов гражданского состояния придётся взять под особый, усиленный контроль. И тут вам, Ирина Андреевна, снова предстоит вплотную поработать с сектором здравоохранения.

— А причём тут здравоохранение? — спросил Звягинцев, который всё больше и больше хмурился.

— Ну, помимо того, что брачующиеся должны принадлежать к одному классу, они ещё должны быть здоровы и способны к деторождению. Впрочем, тут мы тоже всё должны взять в свои руки. И я вам больше скажу — мною и сектором здравоохранения разработан проект «Оздоровление нации», который позволит нам контролировать процесс деторождения. Но об этом мы поговорим чуть позднее, когда доработаем все детали. Программа будет вводиться постепенно, а пока, в качестве временной меры будет создана особая служба, задачей которой станет контроль рождаемости, поскольку наша основная цель — здоровое потомство. Больные дети нам не нужны, у нас нет права распылять ресурсы, поддерживая жизнь недееспособных членов общества. То есть, если хотите, мы в некотором роде возвращаемся к истокам. К тому, что и так было задумано природой. К естественному отбору. Право на жизнь будут иметь только здоровые люди. И право на размножение тоже. Это усилит наш генофонд. Наше общество будет здоровым и сильным, и с каждым поколением человечество будет становиться всё лучше. А разве не в этом смысл эволюции?

Сергей обвёл всех торжествующим взглядом. Ему самому аргументы казались неоспоримыми.

— Теперь вы понимаете, какая великая цель стоит перед нами? — Сергей поднялся с кресла, его тихий голос окреп, стал звучать громче, весомее. — Наша цель — построить здоровое, сильное, крепкое общество. Создать лучший генофонд нации. Сформировать новую элиту. И мы все должны будем поработать. Ради всеобщего блага. Кто-то желает возразить?

Тишина послужила ему ответом. Разумеется, какие тут могут быть возражения. Его теория также проста, как и безупречна.

— Что ж, тогда не смею вас задерживать. Нам всем предстоит много работы. Завтра утром, в девять, я жду вас всех с подробными планами действий. Желаю вам удачи, господа.

Первым поднялся Звягинцев, не глядя ни на кого, он быстро покинул зал, почти сбежал. Сергей снова подумал, что со стариком надо что-то решать. Как что-то решать и с производственным сектором, замену Величко он пока не подобрал, не успел. Да и с самим Величко тоже не мешает разобраться. Энергетический сектор тоже провис, там нужен особый подход, к тому же, всё очень осложнено тем, что Руфимов сейчас заперт внизу. И, увы, Рябинин. Его несоответствие должности, неспособность принимать решения, становится слишком очевидным. Закрывать на это глаза в нынешних условиях опасно и может привести к полной катастрофе. Но Юра — свой. Свой, чёрт возьми, и это тоже важно.

— Серёжа, — тихо проговорил Рябинин, как будто поняв, что он сейчас думает о нём. — Мне что делать? Будут какие-то указания?

— А что, есть какие-то изменения? — нахмурился Сергей.

— Вроде бы нет. Мы их там закупорили, но больше ничего сделать не можем. Там всё хорошо укреплено, специально же разрабатывалось. Они там могут сидеть и обороняться достаточно долго, пока у них хватит продовольствия, ну и боеприпасов. Хотя именно с этим там как раз проблем нет.

— Хорошо, Юра, я тебя понял. Мне нужно подумать, а ты… ты держи меня в курсе всего.

Сергей рассеянно смотрел, как члены Совета покидают зал. Проблема, которую он задвинул на задний план, опять вышла вперёд, обозначилась чётко и выпукло. Пускать ситуацию на самотёк нельзя, значит, пришло время резко и решительно разрубить этот гордиев узел. Правда, похоже, сейчас ему потребуется помощь, и не просто помощь какого-то абстрактного человека, а помощь специалиста. Врача.

— Олег Станиславович, — Сергей окликнул Мельникова, который уже почти вышел за дверь. Тот обернулся. — Олег Станиславович. Задержитесь на минутку. У меня будет к вам одно деликатное дело…

— Ну что? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Минутку, — Мельников, сидевший напротив Ники и уже минут десять задававший ей разные вопросы, стараясь её растормошить, но без видимого успеха, снова наклонился к девушке. — Ника, скажи мне, ты меня слышишь?

Сергей отвернулся, подошёл к окну. Ситуация грозила выйти из-под контроля. Он перевёл взгляд на стену, на портрет рыжей смеющейся женщины, с тонким, нежным лицом. Он её помнил, эту женщину. Лиза, жена Павла, мать Ники. Она умерла очень давно, почти сразу после принятия Закона Савельева. Какая-то там была странная история, вроде бы они с Павлом ждали второго ребёнка. Ходили всякие слухи о внезапной кончине жены Павла. Даже поговаривали, что новорожденный ребёнок попал под действие Закона, а сама Лиза сошла с ума от переживаний и покончила с собой. Павел никогда не говорил на эту тему. Сам Сергей в такие слухи не верил — Павел что, идиот, чтобы собственного ребёнка в расход пустить? Уж наверняка он мог спасти свою семью, вывести из-под удара. Возможности у него были. Но вот то, что его жена могла помешаться…

Он снова посмотрел на Нику. Похожа. Очень похожа. Внешне — так почти копия. А внутри? Интересно, сумасшествие может передаваться по наследству?

Мельников поднялся, отошёл от Ники. Неподвижно стоящий у двери Караев, следующий за Сергеем молчаливой и опасной тенью — Ставицкий даже стал уже привыкать к этому, — едва заметно подался вперёд.

— Что с ней? — Сергей невольно понизил голос.

— Я не знаю, Сергей Анатольевич, я не психиатр. Девочку надо показать профильному врачу, чтобы точно определить, что происходит.

— Нет, Олег Станиславович. Никому больше девочку показывать нельзя. Пойдут ненужные слухи… ну вы меня понимаете.

Мельников пожал плечами.

— Олег Станиславович, но ведь она может говорить?

— Наверно, может. Если бы я знал, что случилось. Почему она в таком состоянии?

— Она пережила потрясение. Смерть отца.

— Сергей Анатольевич, я видел Нику уже после покушения на Савельева, когда все думали, что он мёртв, — твёрдо сказал Мельников. — И не один раз видел. Она была расстроена и подавлена, но вполне адекватна. Случилось что-то ещё. И если вы мне расскажете, что именно, то, возможно, я смогу поставить диагноз точнее и помочь ей.

Ставицкому показалось, что при упоминании Савельева в глазах Ники что-то промелькнуло. Он присмотрелся. Наверно, показалось. Или нет?

— Возможно, до неё дошло известие, что её отец выжил, и это оказало на неё такое воздействие, — аккуратно проговорил он. Он не собирался посвящать Мельникова во все подробности, это совершенно лишнее.

— Не думаю, — с сомнением протянул Мельников. — Я бы всё-таки рекомендовал вам психиатра и ещё, если позволите… Девочку надо поместить в клинику. Там за ней будет надлежащий уход. В конце концов, она же дочь Савельева, а он — что бы там не произошло — всё же ваш родственник. А значит, она из наших. Вы же сами говорили, Сергей Анатольевич, что людей с теми самыми генами… их, в смысле, нас, осталось совсем мало. И жизнь каждого — очень ценна.

«А он быстро проникся моей теорией», — с удовлетворением подумал Сергей. Сам он, конечно же, думал об этом, но так пока и не решил, что делать с дочерью Савельева дальше. Ну, если, конечно, её папаша не сглупит, и ему не придётся её ликвидировать. И возможно, в словах Мельникова есть резон — в девочке течёт кровь Андреевых. А разбазаривать такую ценность — просто верх глупости.

— Я подумаю, Олег Станиславович. Но сейчас мне важно знать одно. Она действительно в шоке и повредилась умом, или она притворяется по каким-то причинам и просто не хочет с нами говорить? Это вы мне сказать можете? Как врач?

Мельников задумался. Обернулся к Нике, внимательно посмотрел на неё, словно пытаясь проникнуть взглядом вглубь, прочесть её мысли.

— Точно сказать не могу. Мне надо её понаблюдать. Посоветоваться с профильными специалистами.

— Понимаете, Олег Станиславович, обстоятельства сложились так, что у меня нет времени ждать. Мне нужно, чтобы Ника заговорила. Произнесла хотя бы несколько слов. Если она больна — это одно. Но вот если она просто не хочет…

— Если она просто не хочет? — переспросил Мельников. — То что? Что вы будете делать, если она просто не хочет? Я не совсем понимаю.

— Олег Станиславович, давайте начистоту. У нас сложилась неоднозначная ситуация. Возникли некоторые проблемы, внизу.

— С Савельевым? — прямо спросил Мельников.

— Да, именно, — Сергею снова показалось, что Ника дёрнулась, услышав фамилию отца. И его подозрения о том, что девчонка просто прикидывается чокнутой, усилилось. — Именно с Савельевым. Он заперт на той станции, и нам пока не удалось взять её под контроль. Но вы же прекрасно понимаете, что долго так продолжаться не может. Надо непременно заставить его покинуть станцию, выйти наружу.

— И для этого вы хотите использовать девочку? — тихо спросил Олег. Даже не спросил, просто озвучил свою догадку.

— Да. Именно это я и хочу. Олег Станиславович, я понимаю, это выглядит жестоко, но какой у меня выход? Оставить всё как есть? Но это чревато непонятно какими последствиями. Идти на штурм? Там хорошо всё укреплено, будет много ненужных жертв. Нам же не нужны лишние жертвы?

Мельников покачал головой.

— Вот и я так думаю. Я рад, Олег Станиславович, что мы хорошо понимаем друг друга. Я выйду на связь с Савельевым и предложу ему сдаться. А в качестве аргумента мне придётся предъявить ему его дочь. Но просто на слово он может мне не поверить, поэтому мне надо, чтобы она подала голос, что-то сказала. Чтобы Павел её услышал и раздумал делать глупости. И не подумайте, я вовсе не хочу причинить девочке вред. Я же не чудовище. И Ника действительно моя родственница, и она, как вы правильно заметили, из наших. Но, я уверен, крайние меры не понадобятся. А для этого мне нужно, чтобы она просто сказала в трубку телефона в нужное мне время несколько слов. Даже неважно каких.

— Но если она не захочет?

Мельников смотрел на него в упор. Сергею не понравился этот взгляд.

— Вот только не надо тут чистоплюйство разводить, Олег Станиславович. Я очень не хочу доводить до такого, потому и позвал вас. Но вы и сами понимаете, что будет, если она не захочет.

Сергей покосился на Караева. Тот всё понял. Медленно приблизился к Нике и вдруг резко, Сергей даже сам вздрогнул от неожиданности, заломил девчонке руку назад, дёрнул.

— Ой! — вырвалось у неё. — Не надо!

— Хватит, Тимур, — остановил майора Сергей.

Он удовлетворённо смотрел на Нику, её взгляд был полон обиды, боли и ненависти, но это был осмысленный взгляд.

— Вот видите, Олег Станиславович, и психиатр не понадобился. Вижу, вижу, вы не одобряете такие методы. Я и сам их не одобряю. Но что же делать? Поверьте, я не желаю девочке зла. Слышишь, Ника? — он повернулся к ней. — Ника, я вовсе не хотел, чтобы тебе было больно. Просто мне надо поговорить с твоим отцом, а без тебя у меня это вряд ли получится.

— А что потом? — тихо спросил Мельников. — Когда вы получите Савельева. Что вы сделаете с его дочерью?

— Не знаю, Олег Станиславович. Я ещё не думал над этим. Но вы правы, она несёт в себе гены Андреевых. Не гоже разбрасываться таким материалом.

— Значит, она всё-таки нужна вам живой и здоровой?

— Конечно. Я рад, Олег Станиславович, что мы понимаем друг друга.

— Тогда я бы попросил вас, уже после того, как вы разрешите ситуацию с её отцом, отдать её мне. Я помещу девочку в клинику. Её надо привести в порядок — сильный шок не способствует хорошему здоровью. А нам она нужна здоровой, не правда ли?

«А он хорошо придумал, — Сергей даже восхитился своим новым соратником. — Девчонка носит ценные, хоть и подпорченные гены. Она молода, здорова и может дать такое же здоровое потомство. Особенно, если подобрать ей подобающего партнёра».

— Мы посмотрим и подумаем, Олег Станиславович. Давайте будем решать задачи по мере поступления. Спасибо, что согласились мне помочь. Теперь можете идти. Наверняка ваш приёмный сын уже дома. Так, Тимур?

Караев кивнул.

— Ну вот и славно. Идите, Олег Станиславович. Завтра утром я вас жду на заседании правительства, и у вас должен быть готов план действий по вашему сектору. И обратите внимание на Некрасова, у него много неплохих идей.

Мельников бросил короткий взгляд на Нику, снова упрямо застывшую на своей кровати, кивнул и быстро вышел.

— Ну что, Ника? — Сергей дождался, пока шаги Мельникова стихнут и хлопнет входная дверь, подошёл к племяннице, ласково улыбнулся. — Ну и зачем был весь этот цирк? Поверь, я не хочу ничего плохого. Тебе просто надо будет сказать своему отцу несколько слов по телефону. Ты же по нему скучала? Вот и пообщаетесь. А если ты заупрямишься, что ж, не обессудь. Твой крик меня тоже вполне устроит. И произведёт на твоего отца даже большее впечатление. Так что подумай, время ещё есть. Пойдёмте, Тимур. Усильте тут охрану. Пусть кто-то всё время находится с ней в комнате, как бы она чего не выкинула, — Сергей снова покосился на портрет Лизы. — А у нас ещё очень много дел.