Бандагал

Анна Ринонаполи ДРУГ

Кажется, будто город тянется по всей планете: улицы, площади, улицы. Поднимешь глаза, посмотришь влево или вправо — повсюду двух-, трехъярусные дороги, спиралью убегающие все выше к голубым куполам; стремительные автострады и медлительные пешеходные дорожки, где люди держатся одной рукой за поручни, другой толкают в бок соседа, а на перекрестках норовят любой ценой первыми уцепиться за новый поручень. Время — дороже денег, надо успеть и на службу, и в кино, и домой. За пять минут коллега успевает занять твое место, любовница — найти тебе замену, толпа — до предела набиться в кинозал. Стоит тебе опоздать, и ты останешься один, тебя ждет унылый вечер; глухой уличный гул будет напоминать тебе гудение атомной печи, которая терпеливо дожидается своего часа. Джиджи Милези, Правда, никогда не приходилось ее видеть. Но с того дня, как его разбудил стук в соседнюю дверь, он не может без ужаса произнести само это слово. Четверо могильщиков (или то были роботы?) в черных комбинезонах водрузили запечатанный гроб на машину.

— Синьор, отойдите, смотреть запрещено.

Все разумно — город стремится спрятать отбросы, гниль, если только ты еще при жизни не согласишься отчислять каждый месяц десятую часть заработной платы на традиционные похороны и сын не проверит, выполнили ли городские власти твою волю. «Но у меня нет ни детей, ни жены, я одинок, как и мой сосед», — с тоской подумал Джиджи Милези.

Собственно, он даже не знал хорошенько своего соседа, но тот также жил в квартале холостяков. Ни высокий, ни низкий, ни красивый, ни уродливый, безликий, точно светофоры на улицах, что регулярно загораются и гаснут, и ты даже не знаешь, сколько их — десять, сто тысяч, миллион — в этом городе без дня и без ночи. Сколько бы Джиджи ни бродил по городу, он ни разу не добрался до его окраины — квартал за кварталом, зеркала, отражающиеся в других зеркалах. Кажется, будто ты идешь по кругу и не можешь отыскать верного направления, хотя стрелка компаса неизменно показывает на север.

Он, Джиджи, потерялся еще в детстве, когда, выйдя из детского дома, на перекрестке схватился не за тот поручень. Его подобрали на улице совершенно обессилевшего, уложили в кровать (в больнице кровати стояли бесконечными рядами) и дали вкусное лекарство, которое помогает забыть о матери. Наутро он вышел из больницы с пластинкой, вмонтированной в правое ухо. На пластинку были нанесены его имя, фамилия, дата и место рождения.

Сейчас у всех новорожденных есть такая пластинка, и ихочень легко опознать и отличить. Но как им тогда удалось узнать его имя? А может, они ошиблись? Во сне кошмаром нахлынули самые нелепые мысли, но механический голос автоматических часов предупреждает: семь часов десять минут, семь часов пятнадцать минут, и остается лишь смутное чувство, что надо вставать и идти на работу.

Фотоэлементы зафиксировали, что Джиджи Милези, служащий седьмого архивного отдела, явился на работу без опоздания и точно так же в срок покинул служебное помещение.

Согласно советам практического руководства по социальной психологии, он, Джиджи, регулярно менял программу развлечений: в свободное время общался с людьми, а в воскресенье или же вечером после работы неизменно слушал пластинку бодрого настроения: «Все хорошо, ты можешь быть доволен». И Джиджи кричал «гол», аплодировал акробату под куполом цирка, с замиранием сердца ждал инспектора Шерра, который должен был спасти от галактических бандитов прекрасную белокурую Эльг. Несравненная Эльг улыбалась ему с экрана до тех пор, пока в зрительном зале не загорался свет и блаженная улыбка не гасла на его лице. И тогда Джиджи убеждался, что он совершенно один в бурлящей толпе. Потому что за компанию надо платить. И он платит. Новый год, к примеру, он встречал в шикарном ресторане «Планета». Пришел он туда довольно поздно, но с твердым намерением хорошенько повеселиться. На елке сверкали серебряные шары, мерцали белоснежные звездочки, конферансье шутил и словно бы обращался лично к нему, Джиджи. Взлетали к потолку пробки, с «Новым годом, с чудесным годом» наигрывал на рожке музыкант с осоловелым лицом, — впрочем, выпить правилами разрешалось. Конферансье тоже был слегка под хмельком и, то и дело икая, кричал: «Мы, ик, не одни, мы, ик, счастливы до потери сознания, споемте, ик, полночную песню, ик».

Джиджи смеялся и танцевал. И все вокруг смеялись и танцевали. Смеялась и женщина, искавшая кого-то взглядом и внезапно оставившая его, Джиджи, посреди танцевальной площадки. С улыбкой, застывшей на припухших губах, Джиджи протискивался к своему столику, толкая танцующие пары (простите, простите, тысяча извинений). А конферансье скакал, обливаясь потом, и все острил, острил. Одни его слушали, другие нет, Джиджи тоже не слушал. На столике два бокала, один пустой, а в другом — с палец бурой пены. Пузырьки лопались и мгновенно исчезали; вот их осталось всего два, а секунду спустя и они исчезли в мутной пене. И сразу же на него волной нахлынул страх одиночества.

Он выскочил на улицу, под неизменный голубой свет куполов. День без дня, ночь без ночи, и люди, толпы людей, похожих на шарики, вылетевшие из механического бильярда. Железо, бетон, дом-многогранник, дороги, площади, дороги, спираль, уходящая в самое себя. «Зачем, для чего?» — вопрошало вино, громко стуча в висках. Железо, бетон, дом-многогранник, такие же бездушные механизмы, как тот светофор, за который он, Джиджи Милези, уцепился словно за последнюю надежду.

Джиджи Милези. Милези Джиджи. Голоса людей. Желтые комбинезоны блюстителей порядка. А может, это тоже роботы? Он позволил себя увести. Без сопротивления. Добропорядочный горожанин, он не смел бунтовать против правопорядка. Полицейские о чем-то совещались. Их слова проникали сквозь зыбкую стену алкоголя. Игла, вонзившаяся в вену. Непрочная стена рухнула.

Он сидел в кресле, и кто-то его звал приятным, участливым голосом. Он открыл глаза и уставился в темноту. Голос по-прежнему звал его.

— Джиджи, ты не узнаешь меня?

— Нет, кто ты?

— ДРУГ.

— У меня нет друзей.

— Разве? Но ведь это я спас тебя в детстве.

— Ты знал меня еще малышом?

— Ты потерялся на третьем уровне, в западной части города, диагональ 27, линия 393 975.

Джиджи поразился точности ответа.

— Разве в детском доме тебе было плохо, Джиджи?

— Напротив, очень хорошо.

— Это я тебя туда отвел.

— Значит, ты робот?

— Ну конечно!

— Как же ты сможешь меня понять?

— А разве прежде я тебя не понимал?

— Тогда я был маленьким. Довольствовался кашкой и всякими игрушками. И потом рядом были другие малыши… Где тебе понять, что такое одиночество!.. Если ты заглянешь в себя, то увидишь сцепления, провода, кассеты, реле. А я…

— А ты увидишь мускулы, и кровь, и нервные клетки, которые побуждают тебя искать близкого, человека.

— Как ты узнал об этом?

— Но ведь я твой друг! Я слежу за тобой со дня твоего рождения.

Джиджи умолк и задумался. Мысль о том, что кто-то, пусть даже это робот, беспокоится о нем, была ему приятна. И он не выдержал: уставившись в темноту, стал жаловаться на жизнь, всхлипывая, как ребенок. Ему опротивел этот город, который держит его, не дает вырваться на простор.

Робот терпеливо слушал его и, казалось, все понимал.

— Хочешь, я помогу тебе уехать, Джиджи? Но куда ты отправишься? В другие страны; где люди говорят на чужом, непонятном языке? И потом в этом городе тебя ждет девушка.

— Почему же я до сих пор ее не встретил?

— Непременно встретишь. Хочешь, я помогу тебе?

— Если б только это было правдой!

— Можешь не сомневаться. Только мне нужна твоя помощь. Отныне твоим жизненным кредо должно стать упорство и настойчивость. У выхода возьми пропуск. Тогда ты сможешь приходить ко мне каждую субботу.

Часы, вмонтированные в светофор, показывали, что уже наступило новогоднее утро. Джиджи это показалось счастливым предзнаменованием.

Зеркало говорило о том, что он помолодел — зримый результат неуклонного исполнения всех советов робота. Новые костюмы, театр, варьете…

Каждую субботу он отправлялся на встречу со своим другом.

— Ну как, нашел ее?

— Наберись терпения, Джиджи. Ведь таких, как ты, много.

— Но я жду уже три месяца.

— Почему бы тебе самому не поискать?

— Ничего не выйдет.

— Напрасно ты так быстро падаешь духом. Я уже напал на след. Не хотелось говорить об этом раньше времени, потому что…

— Кто она такая? Где живет? — прервал его Джиджи, томясь надеждой и страхом.

Наконец однажды робот объявил:

— Нашел. Ее зовут Милена.

— Красивая?

— Милая. У нее красивый лоб, который скрывает благородные мысли.

— Где она живет?

— В твоем квартале.

— А дом, номер дома ты знаешь?

— Нет. Чтобы знать о вас буквально все, я должен следить за вами с детства. Но я уловил флюиды Милены. (Она отличная девушка, правда, немного старомодная. Она будет прекрасной женой.

У Джиджи голова закружилась от счастья и от ужаса, что все это может оказаться выдумкой.

— А захочет ли она стать моей женой? Ведь мне уже сорок три года.

— Ну и что тут особенного? Займись спортом. Кстати, ей самой под тридцать.

— Когда я ее увижу?

— Точно не знаю. Попробуй сам отыскать в своем квартале девушку по имени Милена.

И Джиджи начал искать. Но если он отправлялся в дома дружеских встреч, у него не оставалось времени для занятий гимнастикой в спортивном зале. И потом ему не удавалось отложить ни гроша для будущей женитьбы. Он пожаловался на это роботу, и тот посоветовал ему заняться гимнастикой дома.

— Послушай, Джиджи, пора тебе научиться разумно распределять время и деньги. Есть места, где можно с пользой провести время и почти не тратиться. К примеру, церковь. Милена никогда не пропускает воскресной мессы.

И Джиджи по воскресеньям стал бывать на мессе в церквах своего квартала. Он вглядывался в глаза молодых прихожанок и нередко встречался с ответным взглядом. Какая же из них Милена? Прислонившись к колонне, он ни на миг не упускал молодых женщин из виду, но ни одна из них не кивнула ему.

Как-то на полуденной мессе он увидел девушку с косами и черным бантом в волосах. Она вскинула на него глаза и сразу же их опустила, тонкой, изящной рукой поправила вуаль. Джиджи с волнением наблюдал за ней — кажется, эта девушка заметила его и выделила среди всех остальных.

Он пошел за нею следом.

— Синьорина Милена.

Девушка остановилась, повернувшись к нему лицом.

— Меня зовут не Милена.

И продолжала вопросительно глядеть на него — ни красавица, ни уродка. Джиджи не знал, как ему выпутаться из неловкого положения.

— Простите, я думал…

Когда он рассказал об этом роботу, тот остался недоволен и даже упрекнул его.

— А ты хотел, чтобы приличная девушка подмигивала тебе в церкви? Почему ты с ней не познакомился? Она могла оказаться подругой Милены. И потом, если девушка тебе понравилась…

— Но ведь то была не Милена.

На это робот не нашел, что ответить.

— Поищи ее ты. Я готов заплатить за услуги вдвое больше.

Но робот не захотел взять и чентезимо.

Джиджи ел медленно, сосредоточенно и лишь по чистой случайности услышал в общем шуме, как женский голос крикнул: «Привет, Милена».

Он принялся осматриваться — склоненные над тарелками лица, мужские и женские, узкие, длинные столики в два ряда. Благодаря сверхчувствительному слуховому аппарату он сумел уловить, что слова «Как дела, Милена?» обращены к молодой женщине с темно-каштановыми волосами, с аппетитом уплетавшей омлет. Джиджи, неторопливо макая корку хлеба в темно-розовый сок, выжидал, когда освободится место рядом с нею. Но вот наконец освободилось место напротив. Джиджи решительно направился к столику Милены и положил на стул свой портфель.

— Разрешите составить вам компанию?

Молодая женщина подняла на него глаза, подведенные черной тушью, и молча кивнула.

— Могу ли я угостить вас чем-нибудь?

— Мороженым.

Джиджи уверенно лавировал в людском потоке и, против обыкновения, беззастенчиво наступал другим на ноги, заслоняясь словно щитом вежливым «простите».

Милена ела с завидным аппетитом, обнажая мелкие белые зубки.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Джиджи. Джиджи Милези.

Он заговорил с ней о работе, о скудном, но прочном заработке.

Милена слушала его с видимым интересом.

— А у тебя, Милена, как идут дела?

— Могли быть и лучше, — с легким смешком ответила молодая женщина. — Но по нынешним временам особенно жаловаться не приходится. Давай выйдем. Здесь легко задохнуться от духоты.

— Как хочешь, Милена.

— А ты забавный. Пойдем-ка потанцуем. Я знаю одно местечко…

— Как хочешь. — Он беспрестанно называл ее по имени, испытывая при этом необъяснимую радость. И говорил, говорил так много и красноречиво, как никогда прежде. Вернее, даже фантазировал, выдумывал вслух, если только это можно было назвать выдумкой.

— Ты прямо актер… — И Милена смеялась дробным смешком. — Перестань на меня пялиться. На нас смотрят.

— О Милена, какая ты красивая!

Молодая женщина пожала плечами и вошла в дансинг. Когда она сняла пальто, Джиджи застыл в изумлении — платье цвета электрик блестело и переливалось огнями, и все мужчины невольно оборачивались.

— Что же ты стоишь, пойди, сдай пальто роботу… — и она уверенно направилась к столику.

Танцуя, Джиджи шептал ей все те нежные слова, которые он слышал в кино. Милена прижималась к нему, называла его милашкой и громко смеялась.

Он был до того счастлив, что от первого же бокала вина у него отчаянно закружилась голова.

— Довольно, — сказала Милена. — Видно, ты один из тех, кто пьянеет от одной рюмки. А я не люблю пьяных. Идем отсюда.

— Ты не думай, не думай, — лепетал Джиджи. — Вот увидишь. Я буду пай-мальчик.

Он постарался стряхнуть с себя дремоту — ведь сейчас решается его судьба.

Милена готовила кофе на встроенной в стенной шкаф плитке. Джиджи лежал на большой кровати и лихорадочно перебирал в памяти все виденные на экране любовные сцены.

— Кофе готово, милый.

Она протянула ему чашечку горячего кофе… Ну, конечно, теперь она каждое утро будет подавать ему кофе прямо в постель. Милена включила видеофон, и в комнату ворвалась совершенно невероятная, бешеная музыка.

— Нет, Милена, прошу тебя, танго или фокстрот.

Милена послушно переключила видеофон, и полилась сладкая, тягучая мелодия. Джиджи зажмурил глаза, простер к Милене руки и упал на колени.

— О моя Джульетта…

Милена испуганно вскрикнула, словно укололась о булавку. Джиджи открыл глаза и увидел, что она стоит полуголая и глядит на него с недоумением и страхом. Джиджи коснулся ладонью ее бедра.

— Милена, о Милена…

Кажется, говорил он один, а Милена задремала под его нежные речи.

— Открой же глаза, любимая.

Милена приоткрыла слипшиеся от сна веки и спросила:

— Который час?

— Какое это имеет значение?

— Разве ты завтра не работаешь?

— Да, но я не хочу сейчас об этом думать. Мне дорога каждая минута блаженства.

— Ты очень милый. Но я устала.

— Ты права. Я гнусный эгоист.

Он встал, поспешно оделся, несколько раз поцеловал ее на прощанье и направился к двери. Стоя на пороге, он посылал ей последние воздушные поцелуи и никак не мог уйти.

— Послушай, дорогуша, ты позабыл кое-что, — сказапа Милена и выразительно прищелкнула пальцами. — Денег не вижу.

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе денег?

— Послушай, Джиджи, комедия и так изрядно затянулась. Плати, да поживей.

Джиджи в полнейшей растерянности впился в нее взглядом. На миг у него зародилась надежда — одиночество и нищета толкнули Милену на порочный путь. Но он спасет ее.

— Да, но я хочу на тебе жениться. Разве робот тебе об этом не говорил?

— Какой еще робот? Жениться?! Очень мне нужен муж, который зарабатывает жалкие гроши! Мой дорогой, когда я поднакоплю денег, то выйду замуж за богатого синьора. И тогда прощайте город и эти чертовы купола. Были бы деньги, а как они заработаны, никого не касается.

— Значит, ты обыкновенная шлюха?

— Это уж мое дело. Плати и выметайся.

На сей раз Джиджи приплелся к роботу подавленный, убитый горем.

— Как же ты сразу не догадался, Джиджи? Ведь я не давал тебе этого адреса.

— Но ты сказал, что ее зовут Милена.

— Ну и что же? Милена порядочная девушка, она регулярно ходит в церковь. А вот ты в последнее время туда и носу не кажешь.

— Там все женщины уродки.

— Неправда. И потом, в церковь ходят, чтобы молиться богу, а не глазеть на женщин.

— Богу не до нас. Он видит лишь тех, кто живет за куполами, а нас даже не замечает.

— Не кощунствуй. Ты не понимаешь великого смысла религии. Попытайся разобраться.

— Не в состоянии. Стоит мне включить магнитофон, и через пять минут я засыпаю. Предпочитаю кино.

— Тогда ходи на религиозные фильмы.

— Они слишком мрачные. Святые, бедняги, всегда умирают, и ангелы не успевают их спасти. Хоть бы уж финал был повеселее.

— Ты глубоко заблуждаешься, Джиджи. Они все попадают в рай. Разве это так уж печально?

— А ты уверен, что он существует?

— Конечно, после смерти праведников ждет рай.

— Э, не все ли равно, куда ты попадешь после смерти. Вот если б я встретил Милену, то еще мог тебе поверить. Боюсь, что я и Милену увижу после смерти. Верно, ее и на свете-то не существует.

— Нет, существует. Но ты просто не ищешь. Тебе не хватает упорства. И потом, если ты хочешь ей понравиться, тебе надо иметь хобби.

— У меня есть хобби, — поспешно ответил Джиджи. — Я коллекционирую спичечные коробки. А на выборах голосую за партию разумных.

— Молчи, ты не должен никому говорить, за кого голосуешь. Это тайна, охраняемая законом. И вообще, что касается политики…

— Я не занимаюсь политикой. Она меня не интересует, — перебил его Джиджи.

Но он солгал. Лет пятнадцать назад он познакомился со студентами, которые занимались политикой, да еще как активно. Сидя в траттории, они громко доказывали, что, если бы все объединились и проголосовали против, от системы ничего бы не осталось.

— А фотоэлементы? — спросил тогда Джиджи.

— При чем здесь фотоэлементы? — удивились студенты.

— Как при чем? Разве парамагнитные подслушивающие устройства и фотоэлементы не установлены повсюду, даже в туалете?

Тут студенты, словно по команде, расхохотались.

— Знаешь, во сколько все это обошлось бы правительству?

— Знаю. Но у промышленников и хозяев куполов денег хоть отбавляй. Вот мне, например, вмонтировали в ухо лластинку.

— В ней указаны твои данные, место и год рождения. И больше ничего.

— Неправда. Робот контролирует каждый мой шаг.

— Сказка для малых деток. А ты и поверил, глупец. Вы, обыватели, убеждены, что роботы-шпионы везде и повсюду. На самом же деле они существуют лишь в вашем воображении.

Студенты так были в этом уверены, что вели себя крайне неосторожно. И, понятно, очень плохо кончили.

Когда он, Джиджи, узнал об этом, то сразу же помчался на митинг и выступил в защиту свободы и демократии. И его не тронули. С тех пор он не занимался политикой. Так что робот зря намекает…

— Я не занимаюсь политикой, — громко повторил он. — Я думаю только о Милене.

— Знаю. Тогда поищи себе другую девушку вместо Милены. Ведь не сошелся же на ней свет клином.

— Как ты можешь предлагать такое! Может, ты меня все время обманывал?

— Нет.

— Ты говорил, что у Милены особенно хороши глаза, большие, голубые, с поволокой. Если хочешь, чтобы я тебе поверил, покажи мне лицо Милены.

— Постараюсь. Но ты должен напрячься, все твои мысли должны быть о ней, о Милене.

Джиджи уставился во тьму с замиранием сердца, ожидая, когда ему явится лицо Милены с большими голубыми глазами. И оно возникло, но глаза были закрыты. «Прошу тебя, Милена, открой глаза, умоляю, открой». И Милена взглянула на него своими голубыми, прозрачными как стекло глазами.

— Теперь ты убедился? Так ищи ее, ищи без устали.

И Джиджи искал, каждый вечер, в дансингах и в кино, в церкви и на гулянье. Он даже отказался от недели гипнотического сна, которая полагалась ему по закону каждые полгода. Он выходил из дому в шесть, и когда возвращался в свою комнатушку, где в беспорядке валялись грязное белье и пакеты с едой, им порой овладевало отчаяние. Он, не раздеваясь, ложился на неприбранную постепь и в тоске думал, не лучше ли все бросить и провести ночь с первой же встреченной проституткой. Но в памяти всплывали ее глаза, и на следующий вечер Джиджи вновь отправлялся на поиски. Когда же образ Милены тускнел, Джиджи ехал к роботу и снова впивался взглядом во тьму. Он больше не задавался вопросом, существует ли Милена, он искал ее, и все тут. Не раз и не два он пристально вглядывался в незнакомые женские лица в надежде, что вдруг на него с любовью взглянут нежные голубые глаза. Ему было безразлично, оскорбляет ли кого-либо из женщин это назойливое внимание и не рискует ли он нарваться на грубость.

Он искал ее на улицах и площадях, поднимался по спирали до самых куполов и оттуда следил, пока не заболит спина, за идущим вниз эскалатором. Женщины одна за другой исчезали в подземелье, и тогда он, смотря по деньгам, отправлялся в ресторан или дешевый бар. И там снова принимался наблюдать за женскими лицами. Однажды его ударили по лицу, в другой раз к нему подошла молодая женщина.

— Видно, я тебе понравилась?

— Ты не Милена, — сказал он, и незнакомка засмеялась столь неожиданному ответу. Но потом ей надоело смотреть в его невидящие глаза.

Как-то, когда он шел с работы, у него отчаянно разболелся зуб. Коренной зуб справа, который давно уже ныл, а теперь словно взбунтовался и пронзал его стрелами адской боли. Наглотавшись таблеток и повязав щеку платком, он отправился к врачу. В приемной он с ненавистью смотрел на сидящих впереди пациентов, трех женщин и пятерых мужчин. Часа через полтора, когда до него осталось всего два человека, боль поутихла. Джиджи осторожно потрогал зуб языком — ничего, терпеть можно. Он взял со столика толстый журнал. Читать он не любил, да и не очень умел, но ему нравилось разглядывать цветные фотографии. Жаль только, что и на снимках были изображены медицинские приборы и врачебные кабинеты, а не актрисы или животные. Он давно мечтал купить черного пуделя с густой волнистой шерсткой, но такую роскошь могли себе позволить только те, кто живет за куполами… Сплошь статьи о медицине, о новых таблетках и о лечении методом Р. П. Что бы это могло означать? А, вот тут внизу расшифровано; Р. П. — это, робопсихология. Он перелистал еще несколько страничек, и его внимание привлек знакомый адрес. Так это же адрес его робота! Только он принялся по складам разбирать, чем же тот занимается, как его вызвали к врачу.

Он вошел, размахивая журналом.

— Доктор, прошу вас, объясните, пожалуйста…

— Не будем терять времени.

— Я вас очень прошу.

— Ну хорошо… Угу. Э, сплошная ерунда. Они утверждают, что невроз у социально отсталых субъектов можно лечить с помощью утешающих машин.

— Не понимаю.

— Ну вот вы, скажем, поверили бы вы роботу, если б тот вдруг стал вас убеждать, что вы красивы, счастливы, богаты и вас любит прекрасная женщина? Конечно, вы бы сразу догадались, что это обман… Так какой же зуб у вас болит?

Стоматолог знал свое дело — анестезия, бормашина, мышьяк, убивающий нерв, временная пломба. Все честно, без обмана.

— Придете через неделю. Если снова заболит, приходите сразу же.

Он расписался в страховой книжке Джиджи и, дружески похлопав его по плечу, сказал:

— До новой встречи. Следующий!

В субботу зуб еще побаливал, но Джиджи предпочел отправиться к роботу. Он впервые заметил, что у мужчин и женщин, ждущих приема, такое же отсутствующее выражение лица, как и у него самого. Они по одному вставали и, держа в руке пропуск, не глядя на контролера, садились в кресло, которое выезжало из туннеля, и секундой позже Сами исчезали в другом туннеле. Джиджи тоже сел в кресло, но на сей раз он не зажмурил глаза и, скользя по рельсам, ясно представлял себе, как гипнотический голос шепчет другим пациентам: «Друг мой, любимый».

Оставшись наедине с роботом, он решил покапризничать.

— Мне надоела Милена. Хочу увидеть Пьеру.

— Ты знаком с ней?

— Да, я с ней встречался.

— Сосредоточься.

Джиджи стал думать о Пьере, проститутке, с которой он иной раз виделся. И она возникла перед ним, вернее, ее круглое лицо с зелеными глазами, густо обведенными черной краской.

— А теперь покажи мне Милену. Для сравнения.

Робот попытался загипнотизировать его, но нет, то были глаза не Милены. И Джиджи понял, что больше никогда не встретится с ее нежным, пугливым взглядом.

Он поднялся и молча направился к креслу, чужой в бесконечно чужом городе. Лишь кровать хранила его запах, она была его последним прибежищем, как конура для дворовой собаки. Эту конуру и старую больную собаку он недавно видел в кино.

Таблетки от бессонницы, таблетки, чтобы ни о чем не думать. И прежде чем погрузиться в искусственный сон, он. на миг увидел Милену, увидел в последний раз.

С того дня прошло два месяца, а Джиджи еще живет, движется, ибо контрольные часы неумолимо будят его и гонят на службу. После службы он идет в кино или на стадион — свободное время положено использовать рационально и продуманно. Джиджи уходит из дому, возвращается, кричит: «Гол!», «Да здравствует демократия!», пьет и предается любви. Если он выпивает больше обычной нормы, то неизменно начинает рассказывать случайной подружке историю своей невероятной любви, фильм-сказку, поставленный по чужому сценарию. Он пристально смотрит в пластмассовый стакан с недопитым вином на донышке и, рассказывая, сам верит всему, по крайней мере до тех пор, пока длится опьянение. Накрашенная девица отчаянно завидует ему, и Джиджи, заметив это, торопится добить ее — за то, что она не Милена.

— А тебя, с твоей каждодневной любовью, ждет ранний инфаркт.

Потом он возвращается домой в свою постель, которая скрипит и вот-вот развалится. Но стоит ли менять ее? При одной мысли, что придется ходить по магазинам, выбирать, ему становится не по себе. Теперь каждое усилие кажется ему бесполезным, ненужным. А в понедельник он решил, что и бриться бесполезно. Он снова улегся в постель, притворившись перед самим собой, будто ему нездоровится. На самом же деле ему просто не хотелось вставать, двигаться.

Внезапно ему показалось, будто стены комнаты сжались, а сама она превратилась в гроб. Он вскочил, оделся и как был небритый вышел на улицу-эскалатор. Дрожащими, вдруг ослабевшими руками он отчаянно вцепился в ускользающие поручни, но толпа крепко держала его в своих тисках, и он не упал. Он зажмурил глаза, стараясь не смотреть на соседей. Малейшее прикосновение действовало ему на нервы, и он крепче впивался пальцами в поручни. Он снова попытался вызвать в памяти образ Милены. Но ее образ ускользает словно огни взбесившегося светофора — мелькают голубые полоски, нет, это не глаза Милены, не ее глаза…

Он спотыкается и падает на перекрестке, но тут же вскакивает и, подхваченный толпой, оказывается прижатым к витрине. В ней отражается лицо пожилого уставшего человека, небритого, с мешками под глазами и оттопыренной нижней губой. Этот незнакомец — он, Джиджи Милези. Разве могла Милена, существуй она, полюбить такого человека? Никогда.

Он свернул за угол и стал подниматься вверх по узенькой улочке. Все выше и выше, к самым куполам. Он хочет добраться до них, увидеть, наконец, голубизну настоящего неба. Плевать ему на то, что это строжайше запрещено. Он уже почти у цели; внизу ползут люди: куда, зачем? Он вскидывает голову и касается ею купола.

Внезапно он теряет равновесие и камнем падает вниз, в скопище колес и приводных ремней, которые, смяв и сплющив его, швыряют в гигантскую спираль.