Нездоровый интерес в глазах моего «лечащего» врача я заметила не сразу – первые несколько дней и он, и весь персонал клиники, имеющий доступ к моей скромной персоне, держались крайне отчужденно и соблюдали дистанцию. Но через два дня после посещения Кормухина в мою палату началось форменное паломничество. Не проходило и часа, чтобы не появился мой ненаглядный Хрюн – так я обозвала того самого толстячка, который присутствовал при моем приходе в сознание, – или пара его коллег. Бесцеремонно срывая с моего плеча повязки, они тыкали пальцами в стерильных резиновых перчатках в мою рану и бредили на латыни, перемежая свою речь матерком и восторженными междометиями. Потом Хрюн начинал щупать мою грудь, оттягивать кожу на животе, боках и бедрах. Причем особого внимания к себе как к представителю женского пола я не ощущала – манекен, да и только. Проверяли тонус кожи. Посещение каждый раз заканчивалось взятием на пробу крови, от чего у меня начинала кружиться голова и слегка подташнивало – если собрать всю выкачанную у меня ими кровь, то ее собралось бы не меньше ведра. В принципе, их удивление я понимала – даже по моим ощущениям, рана затягивалась слишком быстро. Движения рукой, все еще пристегнутой к кровати, уже давно не вызывали болевых ощущений, а зуд, беспокоивший меня первые дня четыре, прошел. Хотя, если бы не их появления, я бы совсем озверела от безделья – лежать на кровати, не имея возможности пошевелиться, и тупо глядеть в потолок достало до смерти. И я начала тренироваться. Сначала ограничивалась медитацией, потом вспомнила про статические упражнения и принялась по очереди напрягать руки, ноги, пресс, то и дело выдумывая новые сочетания усилий, позволяющих хоть как-то оставаться в форме. И, в общем, мне это, наверное, удавалось. Кроме того, появилось стойкое ощущение, что в креплении правой руки есть какой-то едва ощутимый люфт. И я начала уделять ему чуточку больше внимания – искала угол, под которым он становился заметнее. И, наконец, нашла – постепенно амплитуда, на которую при определенном усилии могла сдвигаться правая кисть, начала понемногу увеличиваться… Хотя что можно сделать одной свободной рукой, будучи распятой на кровати, я пока не придумала. Но надеялась, что озарение придет вовремя и не опоздает… тем более что причины напрягаться у меня были. И нешуточные – каждую вторую ночь в палате появлялся Бес. Или Бесенок, как его называл Кормухин. Бесшумно прикрывая за собой дверь, он на цыпочках пробирался вдоль стенки под камеру, закрепленную справа от входа под самым потолком, и, заняв позицию, не просматриваемую с места дежурного, начинал меня стращать. Рассказывая, что и как он сделает со мной, когда сможет, наконец, отключить «эту… камеру»… Проблем с фантазией у парня не намечалось – будь его воля, я бы, наверное, умерла раз двести и каждый раз по-разному. Хотя так, навскидку, Вовка Глаз был поизобретательнее – вспоминая допрос локкры на их корвете, я до сих пор покрывалась холодным потом… Первую ночь его страшилки меня здорово испугали, а потом… вдруг стало все равно – двум смертям не бывать, а одной… как говорил Вовка, «и без меня есть чем заняться»… И я начала поддерживать разговор. Понять, что не я на них напала, а просто отбивалась, он не мог – одна мысль о том, что его друзья погибли от моих рук, ввергала его в состояние буйного помешательства. В какой-то момент он обозвал меня «белыми колготками», и мне показалось, что в его сознании мой образ объединился с образом виденных где-то на Кавказе прибалтийских женщин-снайперов. Не могу сказать, что меня это обрадовало – никакого отношения к этим ублюдочным наемницам я не имела и не собиралась. Поэтому, поняв, что выбить из него идею покончить со мной мне не удастся, я здорово разозлилась – говоря словами того же Щепкина, «кто с войной к нам придет, тот в орало и получит»… И вот именно тогда в моей голове мелькнула мысль о том, как дотянуться до его Орала… Тем более что делать было нечего: Кормухин, выбежавший из палаты два дня назад, пропал в неизвестном направлении, а валяться без толку мне уже порядком поднадоело… Да и появление генерала вряд ли принесло бы мне хоть малую толику радости, кроме чисто морального удовлетворения тем фактом, что Олежка и Ко надрали ему и его людям задницу – сомнений в ином развитии ситуации у меня не было. Никаких…
…Крепление фиксатора правой руки хрустнуло в самом начале разговора – Бес, замерший в своем углу, еще только начинал доходить до кондиции, уже безумно вращая глазами, но еще ни разу не повторившись в описании ожидающих меня ужасов. Аккуратно сдвинув запястье вперед, я еле сдержала торжествующую улыбку – руку, украшенную стальным браслетом, уже ничего не удерживало! И я прибавила обороты:
– Слышь, мальчуган! Духу-то хватит? А то поначитаетесь всякой хрени, а как дело до дела дойдет – в кусты… Чтобы повторить то, что ты мне тут понарассказывал, одного желания мало! Надо еще и мужество иметь… И железные нервы… Ты бы, как время появится, напросился на полостную операцию к этому нашему жирняге-докторишке. Пусть даст тебе за скальпель подержаться… Глядишь, и поймешь, что резать по-живому не так-то просто… Там же кровь, жир, внутренности… А тебя, наверное, от вида крови мутить начинает…
– С-сука… Твои кишки я привяжу к… – он оглянулся по сторонам и заметил стоящее около меня крепление капельницы, – …вот этой хрени и заставлю тебя ходить вокруг нее кругами…
– Ой, плагиат, да какой лажовый! – ухмыльнулась я. – Это я уже читала где-то… И про этот самый «колумбийский галстук» – тоже… Перерезать горло и свесить язык на грудь – фу, не оригинально… И сексуальным насилием меня не испугаешь – женщина я замужняя, родила сына и что такое муки, знаю… Ну, давай, напрягись! Может, еще какая идея посетит?
– Язык твой, ведьма, я вырву с корнем!!! – покрывшись пятнами, зарычал Бесенок.
– А как же «колумбийский галстук-то»? – захохотала я. – Потом пришьешь, что ли? Или горло резать уже страшно? Ты уж определись с программой-то! А то хрен тебя поймешь, фантазер…
– Ну, ты и сука! – не найдя, что сказать, процедил он.
– Это я уже слышала. Не повторяйся… давай дальше – вырвал язык, чтобы не слышать критики… А дальше? Сразу меня насиловать? Или… А, вспомнила, ты еще обещал мне кишки намотать на стойку… А как насиловать-то будешь, если я тут буду кругами ходить? На бегу? Так вот, если верить армянскому радио, мужчина со спущенными штанами бегает медленнее женщины с поднятой юбкой. А учитывая то, что я ща вообще в одной простыне, то, боюсь, не догонишь… да и лежать на женщине с распоротым животом как-то негигиенично… Извращенец ты, парень… Баба-то хоть есть? Или ты и в этом теоретик?
После этой фразы парень на мгновение онемел, потом метнулся к двери и, толкнув ее от себя, исчез. Мои надежды на то, что сегодня его можно больше не ждать, испарились буквально через пятнадцать минут – в коридоре, где до этого было тихо, как в могиле, раздался топот солдатских ботинок. Потом рука Беса рванула дверь так, что она чуть не сорвалась с петель, и разъяренный, как тигр, у которого стащили кусок мяса, парень возник в центре моей палаты.
– Ну, что, сука, дождалась? – отбрасывая в сторону укрывающую меня простыню, зарычал он и осклабился…
– Ой, ты пришел! Наконец-то! – я не смогла отказать себе в удовольствии и очередной раз его поддела. – А про то, что ты еще и эксгибиционист, я от тебя пока не слышала! Насилие перед камерой! Тебя возбуждает?
– Хе, не надейся, падла! Я их отключил! И дежурного – тоже… Да-да! Так что нам никто и ничто не помешает! – Огонек безумия, до этого еле тлевший в его глазах, полыхнул таким ярким пламенем, что мне на мгновение стало страшно и захотелось домой… Но… Бес, выхвативший из ножен, висящих на поясе, клинок, не дал мне и секунды на раздумья – тело само рванулось в сторону, уходя от удара в живот, правая рука немного подправила траекторию движения ножа так, чтобы он гарантированно воткнулся в кровать, а я, уже пребывающая в состоянии джуше, вогнала кулак ему в трахею… И рванула пытающееся обмякнуть тело на себя…
«Легковат», – пришла в голову дурацкая мысль. А правая рука все тянула и тянула сползающее тело на себя: шансов дотянуться до карманов валяющегося на полу трупа у меня было не больше, чем вместе с кроватью телепортировать себя в Аниор…