В третью стражу. Будет день

Ретроспекция

Ольга Ремизова, Санкт-Петербург, 1996–2009 годы

Иркину бы активность да в мирных целях! Казалось, подключи «девушку» к динамо-машине, и она запитает электричеством всю немаленькую Вену. Такой, видишь ли, темперамент, такая энергетика. И откуда что берется? Ведь родные же сестры, но не похожи ничуть. Наверное, так и должно быть, когда разница в восемь лет. Другое поколение, другая судьба.

– Так, – сообщила Ирина через полчаса. – Я же тебе сказала, никаких автобусов и прочих поездов. Есть тебе оказия до Праги, да такая, что пальчики оближешь!

– Облизываю. – А что ей еще оставалось сказать?

Честно говоря, не хотела она сюда ехать. Неудобно было. Ведь заранее же знала, как Ирка ее будет принимать, потому и стеснялась. Но живой человек – соскучилась, два года не виделись, и, в конце концов, поддалась на сестринские уговоры, согласилась, приехала. И то сказать, чувства чувствами, а противостоять напору госпожи ди Скоцци… это совсем другое здоровье надо иметь.

Они и всегда были разные. Старшая сестра, то есть Ольга: спокойная, даже излишне «спокойная», неэнергичная, безынициативная. Во всяком случае, таковой ее воспринимали другие, и она порой готова была с этим согласиться и соглашалась, принимая на себя уготованную судьбой роль. «Тихоня Оля» – так с легкой руки лучшей подруги ее и дома называть стали, хотя в мечтах своих… В мечтах она была совсем другой, но с возрастом, как известно, мечты имеют свойство нечувствительно растворяться в окружающей среде, да и от слова «халва» во рту сладко не становится.

А вот Ирка – сестра младшая – всегда знала, как получить то, что ей положено, а положено ей всегда было все. Абсолютно все. И ведь не рвала из рук, не жадничала – зато и подруг у нее было столько, сколько сама хотела – не исхитрялась. Нет. Все приходило как-то само по себе, она только действие начинала и – получалось. После пятого класса захотела перейти в английскую школу, единственную в районе, куда по прописке-приписке к месту жительства попасть не могла. Сама пошла и очаровала директора и была зачислена. А после – это уже восьмой класс был – так же перешла в математическую.

– Зачем? – спросила тогда Ольга. – Ты же чистый гуманитарий!

– А там мальчики умные. – Вот такой ответ.

В восемнадцать, на втором курсе университета, вышла замуж. Жених… Ну что сказать. Спортсмен, умница, восходящая надежда российской физики. Впрочем, не прошло и двух лет, как Кирилл и Ира жили уже в Германии, где Кирилл продолжил обучение в докторантуре, а Ирина завершала образование, но уже на немецком языке. И завершила, и нашла – можно подумать, это так легко – работу в какой-то европейской организации в Брюгге. Немки о такой работе могли только мечтать, а она – без европейского гражданства, без связей и протекции – раз и в дамках!

Ольга тогда только головой покачала, но, хотя и обидно было до слез, посоветовала Ирке, прилетевшей в Питер «пообщаться», от предложения отказаться. Кирилл-то ни в какой Брюгге поехать не мог, у него диссертация… планы, карьера.

– А у меня? – спросила Ирина. – Если любит, все бросит.

Но, разумеется, не бросил. Трагедия? Отнюдь. Через полгода Ирина познакомилась в Брюсселе с молодым очаровательным еврократом. Алессандро ди Скоцци на итальянца – как представляла их Ольга – похож не был. Скорее, на какого шведа-норвежца: золотистый блондин с правильными чертами лица и васильковыми глазами. Вы представляете себе, что это такое, если в комплекте идут метр девяносто два роста и атлетическое телосложение, довольно высокий интеллект, – конечно, не Иркины сто сорок три по шкале IQ, но все-таки сто двадцать, – образование и весьма перспективная работа.

Ольга представляла. Теоретически. Но тут, мало того, что итальянец был по уши влюблен в Ирину, сама Ирка умудрилась влюбиться в него ничуть не меньше, чем была влюблена в свое время в Кирилла. И вот любовь-морковь, свадебное путешествие на Гавайские острова – Ольга даже позавидовала немного, но исключительно про себя – и… Дальше Ирина начала методично рожать детей, одновременно пописывая женские романы на немецком и русском языке. Мальчик – роман, девочка – два романа, еще одна девочка – еще две книжки, и так далее. В общем, пять детей, одиннадцать книг и докторская по творчеству Магритта. А пока она занималась детьми и книгами, Алессандро делал карьеру. Два года в Брюсселе, два года – в Нью-Йорке, год в Женеве, и вот теперь – Вена.

– Ты должна приехать к нам на Рождество.

– Ир, – решила отшутиться Ольга, у которой просто не было сейчас денег на такую поездку. – Я же православная…

– Билет я тебе уже купила, – оборвала ее Ирина. – Получишь в аэропорту. «Шенген» у тебя до февраля – знаю. Жду.

Так Ольга и попала на католическое рождество в Вену, ну а коли так, то уж из Вены в Прагу, куда собралась ее единственная и лучшая подруга – Таня, грех не подскочить. Что может быть романтичнее, чем встретить Новый год в красивейшем городе Европы?

– …Есть тебе оказия, да такая, что пальчики оближешь!

– Облизываю… – согласилась Ольга и посмотрела на сестру, полчаса обзванивавшую многочисленных своих друзей в поисках оказии. – И «на ком» же я еду?

– Ты едешь на черном бронированном «Хаммере»! – радостно выпалила сестра. – Один наш знакомый, вообще-то он, наверное, торгует наркотиками… Шучу! – Сразу же подняла вверх руки Ирина, увидев реакцию Ольги. – Не волнуйся, милая. Он торгует оружием… но на совершенно законных основаниях. Так вот, Федя едет в Прагу, и он… Нет-нет, приставать он к тебе не будет. Его подружке шестнадцать, и она будет с вами в машине.

По-видимому, у Ольги снова изменилось лицо, потому что Ирина всплеснула руками и заявила:

– Ну, хватит привередничать! Это его проблемы. Посадят за соблазнение несовершеннолетней, так его, а не тебя. Но ведь не посадят, адвокатов наймет, да и ляльке нравится!

«Нравится, – согласилась Ольга, едва увидев «подругу олигарха». – Причем обоим».

Девушка оказалась белая и крупная с отчетливо прописанными чертами лица и контурами юного, не успевшего отяжелеть тела. Что называется, все при ней – даже голубые глаза. И цену себе знала, паршивка: «подавала» себя как самый крутой бренд в самом дорогом бутике, где наверняка и одевалась. И, разумеется, папик, глядя на нее, млел и пускал слюни. Где ему было устоять перед таким-то дивом?

«Красота – страшная сила!» – усмехнулась про себя Ольга, вполне оценив «боевую подругу» торговца оружием. Но и девушка, похоже, была без ума от своего не по возрасту подтянутого брутально-мачоватого Феди.

– Здравствуйте, Ольга! – он возвышался над ней, как гора. – Я Федор, а это Лара. Будем знакомы!

«Так мы же с вами, Федор Львович, уже знакомы, только вы меня не помните…и хорошо, что так!»

– Очень приятно!

Дело было в девяносто шестом, осенью. Ольга тогда уже не бегала на лыжах, да и стреляла редко и только по случаю, забывая помаленьку свое «славное прошлое». Институт закончила, замуж сходила… В общем, жизнь удалась, как говорится, да так, что мало не покажется. Одна в чужом городе, и что с того, что город этот – Петербург. Она же не питерская, ее проживание в Северной Пальмире не грело. Наоборот, все время было холодно, и на улице, и дома. А дом… Квартира была – прямо сказать, ужас, что такое. В старом фонде на Васильевском острове: одно слово, что своя жилплощадь – и это действительно немало – да еще и от работы близко. В остальном же – просто мрак. Не ремонтированная чуть ли не со дня окончания ленинградской блокады, холодная и сырая, с текущим потолком и щелястыми перекошенными рамами, квартира эта, как бы даже двухкомнатная, навевала на Ольгу уныние, если не сказать тоску. И не отремонтируешь ведь! На какие шиши ремонт затевать? Оклад у библиотекаря мизерный, и в этом смысле, что в районной библиотеке торчать, что в БАНе значения не имеет. Культура у нас, как известно, финансируется по остаточному принципу. Наука тоже, а какие остатки были в девяностые, знает только тот, кто тогда жил…

Как-то вечером, после работы, Ольга вышла из библиотеки на Биржевую улицу, свернула за угол и шла теперь по Тифлисской в сторону набережной – рядом с ней остановилась машина. Погода была привычно никакая, то есть скверная, но «в пределах разумного». Сыро, пасмурно и знобко, и мелкий дождик, никак не решавшийся пролиться по-настоящему. Настроение под стать, а тут еще этот шикарный, но весь в грязных потеках автомобиль.

«А вдруг эти?» – мелькнула паническая мысль.

Под «этими» понимались бандиты всех мастей, от которых, известное дело, молодой женщине ничего хорошего ожидать не приходилось. Впрочем, если верить прессе, не молодым тоже, как и мужикам любых возрастов.

– Ремизова, ты?! – мужчина, вылезший из машины, показался знакомым, но кто это, Ольга с ходу не вспомнила.

– Я… А вы…

– Ты! – улыбнулся мужчина, подходя. – Мы с тобой сто лет, как на «ты».

– Коля! – узнала наконец Ольга.

– Я и есть! Ну, здравствуй, «кукушка»! Видит бог, я тебя не искал, даже не думал!

Что-то было в интонации Коли Венцова, что-то такое, что заставило сердце Ольги тревожно сжаться.

– А с чего тебе меня искать? – спросила вслух.

– А ты здесь что, живешь, что ли? Или по работе? – ушел от ответа Николай.

– Я в библиотеке работаю, – объяснила Ольга, но увидев, что Венцов ее не понял, добавила еще пару подробностей: – Там, – махнула она рукой за спину. – За углом главное здание Библиотеки Академии наук. БАН называется. В ней я и работаю, и живу, стало быть, тоже здесь в Питере. Стечение обстоятельств…

– Да уж… Случай! – покрутил головой Венцов. – Замужем, дети?

Вроде бы интерес проявил, но прозвучало как-то нехорошо, словно допрос.

– В разводе, бездетна, – тем же сухим, канцелярским тоном ответила Ольга.

– Я к тому, что, если ты не занята, могли бы в кабаке посидеть… А то погода у вас тут, прямо скажем…

– А ты откуда сейчас? – Приглашение в ресторан прозвучало совершенно неожиданно, но менее соблазнительным от этого не стало. Вот только одета Ольга была не по-ресторанному, да и неловко как-то…

– Я-то? – усмехнулся Коля. – Не поверишь, из Найроби!

– Ну, тогда ладно, – ответно улыбнулась Ольга. – Раз из Найроби, тогда пошли в ресторан, если, конечно, не застесняешься. Одета я, как видишь, не по моде.

– А мы выберем что-нибудь более демократичное, чем Астория или Европейская, лады?

– Хочешь заработать пять штук? – спросил Венцов после третьей рюмки.

Выглядел он неважно, говорил нервно. При свете стали видны темные мешки под глазами, да и сами глаза… Зрачки бегают, белки отливают нездоровой желтизной…

– Пять штук? – переспросила Ольга, которую от тепла, водки и обильной, но главное, вкусной закуски уже немного «повело». – Ты имеешь в виду пять тысяч рублей?

– Нет, – покачал головой Венцов, – я имею в виду пять тысяч долларов.

– Боже, Коля! Это же очень большие деньги! – удивилась Ольга. – Кто же мне их даст и за что?

– Ты стрелять не разучилась?

– Да ты что! – от его слов она даже отрезвела разом.

– А что? – пожал плечами Николай. – Людей, которые с трехсот метров могут в… ну, скажем, в тарелку круглую попасть, – усмехнулся он, буквально продавливая свои больные глаза Ольге в голову, – таких людей, Оленька, кот наплакал, а спрос большой. Теперь понимаешь?

– Это ты меня в киллеры вербуешь, что ли? – она никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле.

– А если и так, что с того?

– Людей убивать грех!

– Каких людей! – неожиданно возмутился Венцов. – Ты веришь, что честный порядочный человек способен за каких-то пять-шесть лет стать миллионером? Ты действительно думаешь, что среди наших нуворишей есть случайные люди? Тебе ведь доктора или библиотекаря никто не закажет. Они таких денег не стоят. А тех, кто стоит, не жалко. Среди них, Оля, нет праведников, одни, извини за выражение, козлищи, а агнцев всех давно в асфальт закатали. Компреву?

Вообще-то в словах бывшего члена сборной Москвы по биатлону имелась своя сермяжная правда. И все-таки…

– Убийство…

– А они, думаешь, никого никогда? Да и ведь не резать же тебе их придется. Выстрелила с трехсот-четырехсот метров, и аля-улю. Прощай, дорогой товарищ!

– А если милиция?

– А вот это уже другой разговор. Выпьем? – предложил Венцов.

– Нет, я… Впрочем, ладно, наливай! – согласилась Ольга, ей казалось, что все это происходит во сне или не с ней, а с кем-нибудь другим. В романе, скажем, или фильме…

– Ты будешь стрелять, – сказал Венцов, зажевав рюмку водки куском севрюги, – а все остальное – на мне. Заказ получить, оружие достать, лежку подобрать, место разведать, да и охранять тебя буду. Все-таки ты женщина и нашим хитростям не обучена…

– Вашим хитростям?

– Оля, я же за ЦСКА не просто так выступал, я же Рязанское воздушно-десантное заканчивал.

– Так что же… ты сам?.. – вопрос напрашивался, но и ответ, если честно, был заранее известен: достаточно было посмотреть на лицо и руки Венцова.

– Болею я, – поморщился Николай. – Видеть стал плохо, и руки… А мне как раз заказ дали… Я честно тебе предложил: пятьдесят на пятьдесят. Пять штук мне, пять – тебе. И убивать, к слову, никого не надо.

– Как это? – не поняла Ольга.

– А так, что заказчик желает кое-кого пугнуть, но до смерти не убивать. Надо ранить…

– А если промажу?! То есть, если как раз попаду?

– А ты постарайся не мазать. Плечо, нога… Мало ли мест!

– Коля, я же его искалечить могу.

– Можешь, но это не твоя печаль. Жить будет, значит, все в порядке – контракт соблюден.

– Как это в порядке?! А если он после этого ходить не сможет?

– Оля, – покачал головой Венцов. – Ну, не будь дурой, ладно? Какое тебе дело, будет он ходить ногами или под себя? Тебе деньги платят за ранение. Точка. И чтобы ты не сомневалась, мужик этот оружием торгует. Танками, бомбами, ракетами… И знаешь, кому продает? Эфиопам, эритрейцам, в Сомали, в Афганистан… Представляешь, что это значит, или девочку из себя строить будешь?

В его словах был резон, вот только так сразу изменить свою жизнь? Страшно и… опять страшно, но уже по-другому. Но ведь если разобраться, возможно, что не случайно увидел ее сегодня Венцов, «совершенно случайно» оказавшись на Тифлисской улице.

«Судьба?»

– А из чего? Ну, то есть не из спортивной же…

– СВД[1] семьдесят первого года выпуска тебя устроит?

Винтовку Драгунова Ольга себе в общих чертах представляла. Пришлось пару раз стрелять, но и только. Однако в голосе Венцова явно слышалась гордость.

– Устроит, наверное, – пожала она плечами. – А почему такая старая?

– Ах, ты же не знаешь! – кивнул довольный собой Венцов. – Еще по рюмочке? У старых «драгуновок» шаг нареза триста двадцать миллиметров, сечешь фишку! А потом перешли на двести сорок. Ну, будешь?

– Стрелять?

– Пить будешь?

– Так я и так уже пьяная!

– Ну, какая же ты пьяная! Ты, Оля, трезвая, а нам вон еще и горячее несут! Давай, по рюмочке, и за мясо!

– А из-за смены шага кучность упала, так? – спросила Ольга, когда официант отошел от их столика.

– Точно!

– А зачем тогда переходили?

– Так это же армейская винтовка! Военным нужен более универсальный ствол… ну, там бронебойно-зажигательные, то да се… А я тебе к «драгуновке» качественные патроны достал. 7H1 – специальные снайперские…

Стрелять пришлось лежа с упора, с чердака дома, расположенного неподалеку и чуть наискось от дома, где жила любовница попавшего по раздачу господина Огольцова. Дистанция триста восемьдесят два метра… Не смертельно, но опасно близко к красной черте. Впрочем, Ольга, хоть и нервничала ужасно, но не оплошала – попала Федору Львовичу в бедро.

– С почином! – улыбнулся ей Венцов, когда Ольга вскочила вслед за ним в машину.

– Давай не будем! – на душе было скверно: только что она, Ольга Ремизова, стала настоящим киллером.

Выстрелила, убедилась, что попала, бросила винтовку, прошла к выходу на лестницу… Сердце билось, словно с ума сошло, во рту ощущалась горечь, будто именно там скопились пороховые газы от только что прозвучавшего выстрела, но Ольга не забыла снять мужские ботинки, в которых ходила по чердаку, и перчатки, и вязаную шапочку… На улицу вышла нормальной женщиной, но и «ненормальной» одновременно.

– Снайперов обычно называют механиками, – сказал ей тогда в машине Венцов. – А ты у нас библиотекарь. Звучит!

Впрочем, карьера снайпера так и не состоялась. Коля пропал куда-то, не появлялся, не звонил. Сначала Ольга даже обрадовалась. Потом стала волноваться. Что-то случилось? Его арестовали? Или заказчикам не понравилось, как она… Но прошло еще немного времени – пара месяцев или больше – и она увидела в старом номере «Спортивной газеты» некролог. Все-таки Венцов был мастером спорта международного класса и как-то даже стал чемпионом СССР, однако отчего так «скоропостижно» умер не старый еще, в общем-то, мужик, в газете не сообщалось. От передоза? Или действительно болел? Или и его самого, в конце концов, кто-нибудь «заказал»? Все возможно, но правды Ольга так и не узнала.

11.02.36 г. 04 ч. 03 мин

«Уела, – усмехнулся Ицкович, вспоминая вчерашний день по пути на кухню. – А ведь Кисси просто заманила нас… лиса…»

Будильник показывал без четверти четыре. Что называется – ни то ни се, одно очевидно: пытаться заснуть еще раз – напрасный труд. Толку ноль, а нервы напрягает. Лучше уж недоспать, если что.

«Ладно, потом как-нибудь компенсирую, – решил он и, включив свет, скептически оглядел свои «запасы продовольствия». – Если будет кому спать…»

Самое смешное, что подобные оговорки принадлежали, судя по всему, не еврею Ицковичу, а арийцу Шаунбургу. В его стиле шуточки. Черный юмор по-баварски, так сказать.

«А не нравится, не ешьте!»

Олег хмыкнул, сунул в рот оставшийся с вечера, но все еще сочный огрызок морковки и принялся варить кофе.

В ожидании поднимающейся пенки он сделал еще пару глотков белого вина, оставшегося с позавчера, и закурил сигарету. Руки не дрожали, и сердце билось ровно, но совершенно спокойным он себя все-таки не чувствовал. И тем не менее однозначно определить свое состояние не мог ни Баст, ни Олег. Похоже, такого не случалось раньше ни с тем, ни с другим. Не страх и даже не опасения за исход операции. Тут все как раз наоборот. Ицкович настолько был уверен в успехе, что по-хорошему только из-за одной этой уверенности стоило бы запаниковать. Но нет. Был уверен – и не собирался рефлектировать. Тогда что?

Ответ никак не давался, хотя Олег успел перебрать, кажется, все возможные варианты еще до того, как вскипел кофе. Рассмотрены были моральные проблемы, связанные как с фактом убийства исторической личности, так и, возможно, десятков ни в чем не повинных французских граждан. И политические последствия не остались без внимания. И даже запутавшиеся – нежданно-негаданно – как черт знает что, отношения с женщинами, вернее с одной, присутствующей в опасной близости от границ его внутреннего пространства, и другой – далекой, отсутствующей физически, но присутствующей фигурально.

«Возможно, – согласился с мелькнувшей вдруг мыслью Олег. – Возможно…»

Возможно, все дело в том, что операцию по «наведению мостов» он придумал практически в одиночку, и… Ну, если верить мемуаристам, такие операции проводятся не с кондачка, а готовятся долго и тщательно. А он… нафантазировал бог знает что и послал зверю в зубы женщину, в которую влюблен.

«Влюблен?» – вопрос непростой и, несомненно, требующий изучения, но, разумеется, не сейчас. Потому что сейчас, он в Париже, а она… в Москве.

«Да что я, пьян был, что ли?!»

Олег налил кофе в чашку, отхлебнул горячую горькую жидкость прямо вместе с гущей, не дожидаясь, пока осядет, и взглянул на проблему «объективно».

Честно говоря, было во всем этом немало странностей. И времени после «перехода» прошло, казалось бы, всего ничего, а ощущение, что всю жизнь в этом времени живет и в этой «шкуре» лямку тянет. Он даже начал как-то забывать, что является – и не только по образованию – дипломированным психологом. А между тем, тут было к чему приложить свои знания и умения. Вот только до этой ночи ему это и в голову не приходило. Он просто жил и «не тужил», даже тогда, когда занимался скучной и потому еще более утомительной рутиной. Последние три дня, например, Ицкович работал снабженцем при Вите Федорчуке, великом – без преувеличения – химике и подрывнике. Но и тогда, когда мотался по Парижу в поисках подходящего помещения или ингредиентов для адской машины, и тогда, когда сибаритствовал с сигарой в зубах, коньяком и женщинами – ну, да одной конкретной женщиной, но такой, что способна равноценно заменить добрую дюжину «женщин обыкновенных» – заниматься самокопанием, или по-научному – интроспекцией, ему и в голову не приходило. А зря. Там, в глубинах сознания и подсознания, творилось такое, что всем фрейдам и юнгам мира с друзьями их фроммами такое и в страшном сне не приснится.

«А старик-то вроде бы жив… – вспомнил Олег о Фрейде. – И Пиаже в Женеве. А Выготский умер, царствие ему небесное, но живы-здоровы в Москве Лурия и Леонтьев… Не заговаривай мне зубы!»

Это, и в самом деле, было похоже на попытку «запутать следствие», но Олег от соблазна уйти в бесплодные размышления «о времени и о себе» отказался и вернулся к главному. А главное заключалось в том, что в черепе Баста фон Шаунбурга, как ни крути, сидел уже не совсем Олег Семенович Ицкович. А вот кто там сейчас сидел, это и было страшно интересно узнать. И не только интересно, но и жизненно необходимо, поскольку от понимания того, что за оборотень возник первого января 1936 года в Амстердаме, зависело и все дальнейшее. В частности, и то, насколько Олег мог доверять нынешним своим инстинктам и импровизациям.

11.02.36 г. 09 ч. 07 мин.

Выстрелами силовые операции не начинаются, а, как правило, завершаются. Во всяком случае, так нам подсказывает логика. И опыт, до кучи, куда ж нам без «вечно зеленого древа жизни»?! И история учит, что зачастую один такой – решительный – «выстрел» требует совершенно невероятных вложений, имея в виду и время, и деньги… и амортизацию человеческих ресурсов. Калории и нервы тоже ведь сгорают несчетно, пока ты готовишь «публичное действие». «Выстрел», которому предстояло прозвучать тринадцатого февраля, потребовал от «команды вселенцев» – «Вселенцы, извращенцы…» – отнюдь не весело сострил про себя Ицкович, – такой долгой и утомительной подготовки, что уже не ясно было, что и для чего делается. И управляется ли этот процесс, или их примитивно тащит, несет течением в пучину мировой войны, и нет никакой возможности избежать катастрофы – спастись из захватившего свои жертвы водоворота, наподобие того рыбака, о котором написал любимый Олегом Эдгар По. Но то ли из привычки все время что-нибудь делать, то ли из-за общей скверности характеров, компаньоны продолжали прилежно «работать» и упорно «трудиться», старательно обходя при этом мысли о будущем и этической стороне задуманной операции. Если все время помнить, что и как случится потом – там или здесь – совсем несложно с ума спятить, но вот как раз «пятить» никому и не хотелось.

– Э-э-э… – протянул Олег, с сомнением рассматривая коричневатый порошок, высыпанный Виктором в обыкновенное чайное блюдце. – Ты уверен, Витя, что это оно? Героин вроде бы белый…

– Это он в американских фильмах белый… – отмахнулся Федорчук, – …когда-нибудь будет. А по жизни, он разный. Это ты, Цыц, еще афганской наркоты не видел. Там «друг наш Герыч» порой такой видок имел, что мама не горюй! И потом, тебе же клиент живым совсем ненадолго нужен, так?

– Ну, если и помрет, не страшно, – согласился с этим разумным во всех отношениях доводом Ицкович и начал осторожно пересыпать отраву в аптекарский пузырек.

Если попробовать рассказать в «той жизни» – в Киеве ли, в Иерусалиме, или в Москве, – что два образованных, интеллигентных, можно сказать, человека будут «бодяжить» в Париже, в кустарной кухонной лаборатории, – героин, вряд ли кто из близко знавших Федорчука и Ицковича поверил бы. Но факт. Как там говорил старина Маркс? Нет, мол, такого преступления, на которое не пойдет буржуазия при восьмистах процентах прибыли? Возможно. Но почти в то же самое время другой бородатый гений показал, на что способны такие вот интеллигентные, в общем-то, люди, как Олег и Виктор, если воодушевить их великими идеями. Разумеется, Достоевский писал о «революционерах» и был абсолютно прав – как, впрочем, прав был и Маркс. И большевики, и национал-социалисты, и синдикалисты Бенито Муссолини – все они в том или ином смысле были революционерами. Но и бороться с такими «героями», способными буквально на все, можно только их же собственными методами, – чистоплюи быстро нашли бы себя на кладбище и отнюдь не в роли могильщиков.

11.02.36 г. 11 ч. 42 мин.

– Есть что-нибудь оттуда? – спросил Степан.

Они сидели в кафе неподалеку от «химической лаборатории» Виктора и пили кофе с круассанами, маслом и конфитюром. Олег не отказался бы и от коньяка – особенно после вопроса Матвеева, но они уже перешли на «военное положение», и ломать дисциплину не хотелось. А Степа, разумеется, ничего такого и в мыслях не держал, поскольку на самом деле о «нашем человеке в ГРУ» – ну да, в РУ РККА, но разве в аббревиатурах дело? – ничего почти не знал. Если бы знал, – никогда бы не спросил. Но он в подробности посвящен не был, потому и поинтересовался.

Спросил, и сердце у Олега сжалось от нехороших предчувствий. Сентиментальная мнительность подобного рода оказалась – ну, не диво ли?! – одинаково свойственна и настоящему арийцу и чистокровному, насколько вообще может быть чистокровным современный человек, еврею.

– Нет, – покачал он головой. – Ничего… Но, может быть, позже… после тринадцатого проснутся…

По договоренности, сотрудники разведуправления, если решат все-таки идти на предложенный Бастом контакт, должны дать объявление в одной из парижских газет. Тогда и только тогда «место и время» встречи в Брюсселе – площадь перед Дворцом Юстиции, первый понедельник марта – станут актуальными. Таня давным-давно должна была уже добраться до Москвы и рассказать товарищам о «странном» немце из Антверпена, но никаких объявлений господа военные разведчики пока не давали. Что это означает и означает ли хоть что-нибудь вообще, можно только гадать, но знать наверняка – невозможно. Оставалось надеяться и ждать, и Олег честно надеялся и не слишком честно ждал, коротая время с Таниной «подругой». Но это, так сказать, проза жизни. И не надо путать божий дар с яичницей. А о Тане Ицкович никогда не забывал и не переставал беспокоиться, даже развлекаясь со своей кузиной Кисси. Такая вот диалектика мужской души.

«Или это уже биполярность?» – но в наличие у себя любимого маниакально-депрессивного синдрома Олег, разумеется, не верил.

– Возможно… А что скажешь про мадам?

– А что бы ты хотел услышать? – вопросом на вопрос ответил Олег.

– Не знаю, но как-то…

– Это ее выбор, – Олег понимал, что тревожит Степу. Но и Витю это тоже волновало. Да и Олег не был лишен известных сантиментов, хотя и помнил – так их, во всяком случае, дрючили в ЦАХАЛе[2] – что женщины «такие же мужики, как и все остальные, только без яиц».

– Ее… Красивая женщина…

«Однако!»

– Она ведь твоя родственница?

– Ты кого сейчас спрашиваешь? – поднял бровь Олег. – Если Олега, то – нет. Она, Витя, совершенно русская женщина, – усмехнулся Ицкович.

– Я Баста спрашиваю, – Степа был в меру невозмутим, но усики свои пижонские все-таки поглаживал, по-видимому, неспроста.

– Ну… это такое родство… – Олег изобразил рукой в воздухе нечто невразумительное и пожал плечами. – У тебя самого таких родственниц, небось, штук сорок… и степень родства устанавливается только с помощью специалиста по гинекологии…

– Генеалогии, – хмуро поправил Олега Степан.

«Влюбился он, что ли? Ну, в общем, не мудрено – женщина-то незаурядная…»

– Оговорка по доктору Фрейду… – усмехнулся Олег.

Степан только глазом повел, но вслух ничего не сказал. Он не знал, каковы истинные отношения Кейт и Баста, но, разумеется, мог подозревать «самое худшее» и, похоже, ревновал, что не есть гуд. Но не рассказывать же Степе, что он, Олег Ицкович, умудрился запутаться в двух юбках похлеще, чем некоторые в трех соснах?

11.02.36 г. 15 ч. 32 мин.

«Жизнь сложная штука», – говаривал, бывало, дядя Роберт. Особенно часто поминал он эту народную мудрость после третьей кружки пива. Впрочем, вино, шнапс и коньяк приветствовались ничуть не меньше. Разумеется, дело не в том, что любил, а чего не любил Роберт Рейлфандер. Просто слова его вдруг – неожиданно и брутально – оказались чистой правдой. Никакой простоты Питер Кольб в жизни больше не наблюдал. Напротив, вокруг случались одни лишь сложности, причем некоторые из них были такого свойства, что как бы в ящик не сыграть.

Вчера ближе к вечеру «Шульце» перехватил Питера у выезда с территории гаража. Бесцеремонно – как делал, кажется, абсолютно все – влез в машину и опять начал донимать «дружище Питера» странными речами и подозрительными намеками. Кольб слушал, пытался отвечать и в результате сидел как на иголках. Потел и боялся: вот, что с ним происходило на самом деле. Боялся, что этот хлыщ, говоривший на «плохом» французском, может в действительности оказаться сотрудником секретной службы. А если французы знают, на кого он работает…

«Господи, прости и помилуй!»

– Завтра, – неожиданно сказал господин «Шульце». – Мы встретимся часа в три… вон там, – и указал рукой на бистро в конце улицы. – И объяснимся до конца. Вы не против, дружище?

– Я не… – все-таки голос Питера подвел: дал петуха. – Не понимаю, о чем вы говорите.

– Именно об этом я и говорю, – улыбнулся «Шульце». – Вы не понимаете, и я не все понимаю… Вот мы с вами завтра и объяснимся. К взаимному удовлетворению… Остановите здесь!

Последние слова «Шульце» произнес жестко и недвусмысленно. Это прозвучало как приказ, и человек этот – кем бы он ни был на самом деле – умел приказывать и чувствовал себя в своем праве, повелевая теми, кто таких прав не имел. Например, бедным господином Кольбом, оказавшимся вдруг в крайне опасном положении.

Но делать нечего: «Шульце» приказал, и Питер затормозил. «Шульце» кивнул, словно и не сомневался, что всякий, кому он прикажет, тут же и подчинится. Чуть помедлив, он достал из кармана пачку сигарет, взвесил ее на ладони, по-видимому, решая: закурить ли, и, так и не закурив, вышел из «Пежо». Высокий, крепкий и совсем непохожий на мелкого буржуа, тем более – на пролетария.

«Офицер… – с ужасом подумал Питер Кольб, глядя, как «дружище Шульце» закуривает сигарету. – Это офицер!»

Больше он уже ни о чем думать не мог. В ушах стоял гул, со лба на глаза стекал пот, а перед глазами… Как он добрался до дома, в котором жил куратор, Питер не знал. Вернее, не помнил. Добрался – что вообще-то странно – и это главное. Бросил машину у тротуара и бегом, как свихнувшийся бизон, помчался к парадному и дальше, дальше… мимо вскинувшейся было консьержки, на лестницу и по лестнице вверх, вверх, разом забыв обо всем, чему его учили в ульмской школе Гестапо. Но спешил зря: куратора не оказалось дома.

«И слава богу!» – признал спустя полчаса Питер Кольб.

После большой чашки кофе с молоком и двух порций кальвадоса ему полегчало, и даже страх куда-то пропал. А вот опасение, что, явившись без разрешения на квартиру господина Леруа, он опозорился бы так, что о карьере можно было бы забыть, это опасение вышло на первый план и всецело занимало теперь мысли Питера Кольба. И напрасно, но тут уже ничего не поделаешь. То ли он от природы был глуп и неспособен к серьезной, требующей внимания и порядка, работе, то ли его просто недостаточно хорошо учили, – в любом случае Питер Кольб проиграл уже все, что у него было или могло быть, хотя он об этом даже и не подозревал.

11.02.36 г. 19 ч. 17 мин.

Мужчин было двое, и один из них наверняка – немец. Тем хуже обстояли дела для человека, последние два года известного в Париже под именем Анри Леруа. «Немец», судя по всему, неплохо разбирался в делах Гестапо, и провести его было затруднительно. А «француз»… Тот пугал Гюнтера Графа, пожалуй, даже больше, чем «немец». У «лягушатника» оказался тревожащий взгляд страдающего праведника. «Француз, – подумал Гюнтер. – Поганый лягушатник». Человек именно с таким взглядом мог – ради дела и наперекор собственным представлениям о добре и зле – запытать допрашиваемого до смерти. Это Гюнтер хорошо знал на собственном опыте. Он уже встречал подобных людей. А потому не стал запираться. Это глупо, а главное, толку – ноль…

11.02.36 г. 20 ч. 15 мин.

– А где же мой любимый кузен Баст?

С этой женщиной следовало держать ухо востро, потому что, если зазеваешься…

«Съест… Трахнет… И глазом моргнуть не успеешь!»

Что правда, то правда: баронесса – великолепная актриса! И толку с того, что Степан знал это? Когда хотела – а сейчас она определенно хотела – Кайзерина Кински в роли могла «выступить» настолько естественной и искренней, насколько в жизни человек выглядит не всегда. Глядя на нее, слушая голос, даже тени сомнения не возникало, будто ее поступки – по наитию, из мимолетного каприза или минутного порыва, и действия ее казались настолько далеки от «коварных планов», нарочитости и тайных умыслов, что о «тонких расчетах» даже думать противно. Такими естественными могут быть только дети, животные… и, да – возможно, некоторые «блондинки». Но у Кисси это тоже получалось, хотя она отнюдь не «блондинка». Напротив, Степану не раз уже приходилось убеждаться, что Ольга – Кайзерина – Кейт, или как ее называл Ицкович – Кисси, – женщина непростая и всегда «себе на уме». Тем не менее знать и понимать вещи, суть, разные. Вот и сейчас, стоило Кисси «сделать глазки» и сыграть голосом, как Степан тут же «поплыл», с трудом удерживая – пока еще – голову над водой.

– А где же мой любимый кузен Баст? – спросила Кейт, чуть прищурившись.

– Он занят, о прекраснейшая из баронесс… – единственным способом спастись было выпустить на волю баронета. Тоже не боец для такого случая, но все-таки…

– Занят… Какая жалость.

– Он просил передать, что у него возникли срочные дела…

– А?..

Но Степан уже почти взял себя в руки и не желал терять только что вновь обретенной свободы воли.

– Вот, – кивнул Матвеев на черный кожаный футляр, который, войдя в гостиную, оставил на стуле около двери.

– Тромбон, – кивнула Кейт и лучезарно улыбнулась. – Но я не умею играть на тромбоне, баронет. На гитаре…

Однако Степан не дал ей продолжить – железо следовало ковать, пока слюни из пасти не потекли.

– Это самозарядная винтовка, – сухо объяснил Матвеев и, вернувшись к двери, взял футляр в руки и продолжил: – Чехословацкая, Zbroevka Holek… модель 1929 года. С магазином на десять патронов.

– Мне это ни о чем не говорит… – слукавив, Ольга приняла тон, предложенный Степаном. – Покажи.

Тихо и напрасно радуясь, что так просто отделался, Степан поставил футляр на стол, щелкнул замками.

– Автоматическая? – с ироническим сомнением в голосе спросила Ольга, рассматривая разобранную для удобства переноски винтовку.

– Самозарядная, – ворчливо поправил ее Степан. – У тебя будет пять выстрелов…

– Почему только пять? – удивилась Ольга. – Ты же сказал, что магазин на десять…

– Времени не будет, – Степан вытащил из кармана пачку сигарет и, не торопясь, закурил. – Дай бог, чтобы и на пять хватило. Постреляешь и бросай. Главное ноги вовремя унести.

– Так на ней же мои отпечатки будут. Впрочем… – она задумчиво пробежалась пальцами по спусковой скобе… – У меня есть пара таких тонких перчаток… лайка…

– Я об этом тоже подумал, – кивнул Степан. – Вот держи.

– Секс-шоп ограбил? – усмехнулась Ольга, беря в руки пару черных перчаток из тонкой резины. – Это же латекс, верно?

– Верно. Хирургические, но, в принципе, Витя сказал, что можно было бы и презервативы на пальцы…

– Вы извращенец, Степан! – сделала большие глаза Ольга. – Презервативы… на пальцы… Содом и Гоморра! – Ольга подняла свою аристократическую руку к глазам и, как бы близоруко прищурившись, начала внимательно изучать свою изящную кисть, демонстративно шевеля длинными тонкими пальцами. – Я таких размеров и не встречала ни разу… Но доверяю опытным мужчинам и готова… э-э-э… положиться на вас!

– Я не извращенец, – улыбнулся Степан, но тут же стер улыбку с губ. – Я практик, впрочем, решай сама, в чем тебе легче стрелять, но учти, много времени у нас не будет. Отстреляешься, бросай ствол и уходи. Там ведь еще и дорогу придется искать…

– Найдем, – беспечно отмахнулась Ольга. – Мне вообще несложно. Сброшу комбинезон, суну его в сумку и… Ты бы поверил, что такая женщина, – она сделала плавное движение рукой со все еще зажатой в ней перчаткой и качнула бедром. – Что такая женщина способна стрелять с крыши дома в живых людей?

– Нет… но, как учит нас французский кинематограф, на такое способны даже малолетние нимфетки, и я не стал бы полагаться на то, что во французской полиции, не в кино, а в реальности, полно идиотов. Ладно, – он взглянул на часы. – Мне надо идти, да и тебе, по-моему, тоже. Завтра с утра придет Витя или… родственничек твой, – чуть улыбнулся он. – В общем, кто-нибудь придет и поможет тебе разобраться с устройством. Потом съездите за город, пристреляешь инструмент…

– Пристреляю, – кивнула Ольга, закрывая футляр. – Иди уже, Степа. Мне еще переодеться надо… – и чуть слышно бросила ему в спину. – Зануда прилизанный.

11.02.36 г. 23 ч. 10 мин.

– Такси!

Сергеичев вильнул к тротуару и остановил свой старенький «Барре» двадцать девятого года напротив сильно подгулявшей пары. В ярком свете фонаря хорошо были видны «блестящие» глаза рыжей дамочки, да и ее рослый кавалер, хоть и стоял уверенно, но чувствовалось – для этого ему приходится прилагать некоторые и, возможно, не такие уж и малые усилия.

– Я требую продолжения банкета! – дама говорила по-французски, как парижанка, но наметанный глаз Ивана Денисовича отметил несколько черт, указывавших на иностранное происхождение красавицы. А женщина и впрямь была красива, и не расхожей растиражированной красотой дамских мастеров и дамских же журналов, а той высшей пробы красотой, что есть дар божий, и никак не меньше.

У Сергеичева, который когда-то давно – то ли в иной жизни, то ли и вовсе во сне – закончил философское отделение Дерптского университета, иногда случались моменты «просветления», и тогда парижский таксист и штабс-капитан русской императорской армии начинал думать как студиозус, ничем иным в жизни не занятый, кроме как рассмотрением идей и символов.

– Любезный? – вопросительно поднял бровь мужчина. Сейчас «кавалер» не казался уже ни расслабленным, ни умиротворенным. Тот еще тип, но парижские таксисты и не таких видали, а русские офицеры видали их всех в гробу.

– К вашим услугам, – вежливо кивнул Сергеичев, возвращаясь к реальности. – Куда изволите?

12.02.36 г. 6 ч. 05 мин.

В каждом маленьком ребенке,

И в мальчишке, и в девчонке

Есть по двести грамм взрывчатки

Или даже полкило…[3]

Привязавшаяся дурацкая песенка из старого мультика про обезьянок, не блиставшего ни связностью сюжета, ни его высокой интеллектуальностью, – по мнению Виктора, – с самого раннего утра не давала ему покоя.

«Да что ты будешь делать! Пристала как банный лист! А если… – пришла неожиданная мысль. – А если перевести этот детский стишок в… м-нэ… скажем, перевести его в практическую плоскость, с учетом предстоящей работы? И… вы будете смеяться, дамы и господа, но ничего смешного в этом нет, потому что тогда это будет уже этакий задачник», – он даже хихикнул, живо представив себе тоненькую книжицу в мягкой обложке, со страницами из дешевой серой бумаги и штампом ДСП.

Задание № 1

Вычислить, какое количество обычных детей (далее – ОД – тротиловый эквивалент 0,2 кг) необходимо для подрыва железнодорожного полотна (европейского стандарта) на протяжении десяти метров при условии частичного разрушения насыпи. По возможности определить оптимальную форму ОД, необходимых для наиболее эффективного выполнения поставленной задачи.

Задание № 2

Вычислить, какое количество детей увеличенной мощности (далее – ДУМ – тротиловый эквивалент 0,5 кг) необходимо для полного обрушения нежилого пятиэтажного здания (эквивалент «хрущовки»). Разработать схему оптимального размещения ДУМ таким образом, чтобы зона обрушения здания, предназначенного к подрыву, не превышала десяти-пятнадцати метров.

Да это уже не детский текст получается, насквозь гипотетическая книжка превращалась в нечто похожее на нашумевшую в далеком будущем – в конце столетия, черт их всех побери – «Поваренную книгу анархиста».

Ну, как-то так и есть…

Отсмеявшись, Федорчук хозяйским взглядом окинул помещение, где ему предстояло провести ближайшие два дня.

«Да-а, – с завистью в голосе протянул он, – мне бы такой гараж в свое время. Я бы в нем жить остался».

Капитальное строение в тихом районе, с полезной площадью не меньше ста квадратов, полным набором инструментов и приспособлений, играло роль небольшой автомастерской. Под потолком имелась даже балка электрического тельфера.

В дальнем от входа углу, за высокой фанерной перегородкой, стояла раскладная кровать, стул и небольшой столик. С другой стороны мастерской за кирпичной стенкой – санузел и душ. Как Ицкович нашел такое шикарное место, Виктор даже не задумывался. «Не царское это дело…» У него сейчас совсем другое и, дай бог, с ним разобраться, а помещение, что ж, помещение – то, что надо. Выше всяческих похвал, как говорится.

Когда вопрос о ликвидации Тухачевского был решен окончательно и бесповоротно, Федорчук задумался: как провести теракт по возможности точечно, не подставив под топор собственной башки, но и минимизировав при этом количество возможных жертв среди случайных прохожих и посетителей кафе.

Сразу вспомнился девяносто пятый год – тогда взорвали одного из его контрагентов, решившего было сунуться на рынок куриного мяса. Тот, с умной головы, даже не мог подумать, что невинные «ножки Буша» поделены чуть ли не с момента выхода со штатовской птицефермы. Вот и оказались последние секунды жизни неплохого, в общем-то, мужика, перешедшего дорогу «авторитетным людям», до крайности беспокойными.

Покушение на Михалыча случилось прямо на глазах Виктора и было проведено чисто, без «лишней» крови. Бандиты не стали минировать машину – они поступили проще. В опрокинутом мусорном контейнере, прямо напротив припаркованного автомобиля жертвы, разместили противобортную мину направленного действия, на принципе «ударного ядра». Не спасли ни профессиональная охрана, ни бронированный лимузин. Отверстие от кумулятивной струи оказалось всего ничего: со средний мандарин, но по обе стороны машины. Тут же взорвался бензобак. В салоне живых не осталось.

«Ну, сотворить нечто подобное без проблем, – решил Виктор, возвращаясь с полными закусок бумажными пакетами на квартиру, где его уже ждал откликнувшийся на газетный призыв Олег. – Нужны материалы да подходящий инструмент, ну и тихое место, разумеется».

Место нашлось. И материалами вполне удачно «озаботились». Инструменты и оборудование входили в аренду помещения. Все радовало взгляд, вплоть до мелочей, вроде висящих на прибитом к стене крючке: рабочего комбинезона, фланелевой в клетку рубахи, чистого, пусть и поношенного, берета и грубых матросских ботинок на полу.

Одним из ключевых элементов плана стал небольшой грузовой фургон – и подошел бы любой. Нашелся практически идеальный вариант – 402-й «Пежо», пикап с фанерным кузовом нужного размера и почти «без пробега по Франции».

– А не жалко? – с сомнением в голосе спросил Олег, обойдя вокруг трогательно, по-стариковски, – с «кочки зрения» автовладельца двадцать первого века, – элегантного, несмотря на утилитарное назначение, автомобиля.

– Думаешь, этот драндулет кто-то будет спрашивать? – похоже, это стало уже общим местом: куда ни сунься, что ни задумай – все будет не так, но, черт возьми, – то, что «так», еще не изобретено или не выпускается промышленностью. Нет в этом мире мобильных телефонов пока, и радиовзрывателей толковых нет. Не найти – ни за какие деньги – одноразового огнемета или, на худой конец, гранатомета, не говоря уже о противотанковой ракете…

– А на худой конец будем капать скипидар…

– Что? – не понял реплики Олег.

– Да, ничего, – отмахнулся Виктор. – Так, мысли вслух.

А подумать есть над чем. Теперь, когда он придумал «как», – это самое «как» предстояло воплотить в жизнь, а значит, ему необходимо восстановить навыки работы со сварочным аппаратом, приобретенные в студенческие времена в стройотряде и с тех пор благополучно забытые. Но не пойдешь же к чужому дяде с таким «стремным» заказом. Нет, разумеется… И получилось как всегда: инициатива наказуема. Сам придумал, сам и крутись. Потому как ни Олег, ни Степан – ни в нынешней, ни в прошлой своей ипостаси – ничего подобного вообще никогда не делали. Хорошо еще, тот агрегат, с которым Виктор работал в комсомольской юности, почти ничем не отличался от своего прародителя, попавшего к нему в руки сейчас. Конечно, тот был советский, а значит, заведомо лучше этого, сделанного корявыми французскими руками, причем именно французскими, так как даже здесь, во Франции, африканцы и прочие «маугли» уже не этнографическая невидаль, но и не навязчивый атрибут парижских улиц.

Что же до аппарата… Запах карбида, ни с чем не сравнимый аромат, будил детские воспоминания о первых взрывоопасных опытах и первом серьезном нагоняе от отца, поймавшего сына за снаряжением очередной «бомбочки». До широкого флотского ремня с тяжелой латунной пряжкой дело не дошло тогда только потому, что отец чему-то вдруг улыбнулся, но внушение об опасности подобных опытов провел серьезное. Урок запомнился настолько, что уже в Афгане, получив полноценные навыки минно-взрывной работы, Федорчук всегда вызывал одобрение у офицеров-инструкторов своей основательностью и разумной осторожностью. Кто же знал, что глубоко засевшие и долгое время считавшиеся излишними умения пригодятся в совершенно невообразимых обстоятельствах.[4]

«Не бывает ненужных знаний», – пришел к выводу Виктор.

Переодевшись, он разобрал крышу, стенки и часть пола грузового отсека пикапа. А на освободившемся месте началась сборка странной на первый взгляд конструкции, похожей на опрокидывающуюся на бок клетку. Ось вращения «клетки» совпадала с продольной осью автомобиля. В ее габариты идеально вошла стальная ванна вместимостью под пятьсот литров. Выбор именно стальной, а не чугунной ванны диктовался ее почти четырехкратной разницей в массе, критичной как для работающего в одиночку человека, так и для не очень мощного авто.

Прежде чем приварить к качающейся «клетке» ванну, Федорчук просверлил в одной из ее стенок пару отверстий под установку детонаторов и залепил их замазкой. Теперь можно было перекурить, но подальше, в стороне от источника ацетилена и больших бумажных мешков с мало разборчивыми надписями, информирующими о чем-то глубоко сельскохозяйственном.

Следующие несколько часов прошли в непрерывном, но неспешном процессе смешивания ингредиентов будущей взрывчатки в ванне. Смесь садовых удобрений с доступными химическими реактивами и некоторыми аптечными снадобьями привела бы в ужас старика Нобеля. Но это был «динамит для бедных». Дешево и сердито, а главное – доступно.

Дальше нужно было действовать предельно осторожно. Одна ошибка и Митькой звали. Этого Федорчук себе позволить не мог, в том числе и по причине особой, слегка извращенной с точки зрения обычного человека, профессиональной гордости минера-подрывника – сержанта ВДВ.

«Ну вот, начинка для пирожка готова, – подумал он, вытирая со лба трудовой пот, – теперь можно еще раз перекурить в сторонке, но… очень в сторонке».

После пятиминутного отдыха в ход пошли тонкие листы меди, размером чуть больше площади ванны. Первый лист был медленно и печально отбит резиновой киянкой по форме углубления, образованного стенками ванны и поверхностью взрывчатки, отформованной в виде вогнутой линзы, насколько это представлялось возможным в данном случае.

В качестве поражающего элемента взрывного устройства Виктор, после недолгих размышлений, решил использовать стеклянные разноцветные шары для игры в марблс, полторы сотни которых удачно поместились на поверхности первой медной пластины. Сделать окончательный выбор помог случай, точнее: мальчишки в парке, увлеченно игравшие с красивыми стеклянными шариками.

Свободное пространство между этими «игрушками» щедро засыпано стальной дробью. Если бы знал заранее, чего будет стоить достать несколько килограммов дроби, еще не применяющейся в охотничьих целях (до этого – лет сорок как минимум), а нашлась искомая на складе одного лишь маленького заводика, подвизавшегося на ниве обдирочно-шлифовальных работ, плюнул бы и попросил обыкновенную свинцовую картечь…

На дворе стояла уже глубокая ночь, когда работа – будь она неладна – подошла к концу. Второй лист меди плотно закрыл разноцветную шаровую начинку бомбы и аккуратно, под бешеное сердцебиение, приварен стальным уголком по периметру к стенкам ванны.

Наскоро перекусив бутербродами с вареной говядиной, припасенными с утра, и открыв бутылку «белого» пива, попутно отметив, что в этом их с реципиентом Вощининым вкусы удачно совпали – пшеничное нефильтрованное пиво, а вот Олега и Степана почему-то тянуло на темное, – Федорчук впервые за день смог наконец по-настоящему расслабиться.

«Интересно, – подумал он с удивлением, – раньше я всегда напевал за работой хоть что-то, а сегодня – как отрезало».

Да. Если подумать хорошенько, то получится – вся жизнь прошла под какие-то песни, что нам «строить и жить помогали». Ну ладно детство. Там все было проще. По радио и в «ящике» – вперемешку пафос и «бодрячок», зачастую фальшивый. Редко-редко можно было услышать что-то по-настоящему трогающее душу. Да и в фильмах уровень стихов и музыки был такой, что…

– Нам по фиг все, нам по фиг все, нам по фиг, – с утрированным «выражением» запел он на мотив заглавной музыкальной темы фильма «Как закалялась сталь». – Нам по фиг даже то, что вам не по фиг. А если вам не по фиг, что нам по фиг, идите на фиг, идите на фиг. Тьфу!

Это нужно было срочно запить. Тем более что неизвестный друг оставил под столом, как нарочно, полдюжины отличного эльзасского «белого» пива. Ненавязчивый оттенок кардамона и апельсиновой цедры добавлял к вкусу жизни порой так недостающие ей свежие ноты. На практически голодный желудок напиток подействовал настолько убойно и так незаметно, что Виктор нечувствительно набрался до нормального русского состояния – «а полирнуть?». Но это – добавить и довести до кондиции – должно было произойти несколько позже, пока же стихотворно-песенная тема прочно захватила его размягченное пивом сознание.

Похоже все это «ж-ж-ж» было неспроста. Ответственную работу, кровавую цель – уже заранее оправданную и «отмазанную» от партизанских поползновений совести – просто необходимо вытеснить из головы. Хотя бы на время отдыха и сна, но – отринуть, заместить чем-то не менее ценным, пусть даже на вкус и не совсем трезвого сознания. Лишь бы не думать о «белой обезьяне».

Детство для Виктора кончилось как-то внезапно. Он счастливо избежал повального увлечения сверстников «мелодиями и ритмами зарубежной эстрады», точно так же, как и полуподпольным «русским роком». Нет, конечно, слушал и «неформатных» для массовой советской культуры молодых певцов, завывавших о том «кто виноват» и картавивших о нелегкой судьбе марионеток, ему нравились утонченно-ернические и грубо-философские тексты «инженера на сотню рублей» со странным прозвищем из двух почти соседних букв, но что-то со всем этим было не так. Где-то его, подростка, считающего себя вполне самостоятельным, обманывали или пытались обмануть. Подсовывали, как ему тогда казалось, безвкусную вату в яркой обертке.

Витька рванул в другую крайность. К изумлению заведующей школьной библиотекой, формуляр «ученика 10Б класса Федорчука В.» стал заполняться именами русских и советских поэтов. К сожалению, в школьной библиотеке не нашлось ни Поля Элюара, ни Артюра Рембо, ни даже какого-нибудь замшелого Франсуа Вийона с не менее заплесневелым Робертом Бернсом в переводе Маршака.

Ярослав Смеляков был отринут сразу и с негодованием. «Хорошая девочка Лида» осталась второстепенным персонажем комедии «про Шурика». Маяковский – отставлен в сторону с глубочайшим почтением, ибо «все мы немножко лошади». Цветаева с Ахматовой даже не рассматривались в качестве претендентов на овладение разумом юного поклонника русской поэзии. Проклятый мужской шовинизм? Возможно. Скорее всего, но не только. Еще и юношеский максимализм и крайняя степень нонконформизма. Хотя гендерный принцип был возведен в абсолют надолго. И… на этом завершилась третья бутылка пива.

Настоящим открытием для Виктора стали стихи Левитанского и Межирова, а когда он услышал, как их, пробирающие до самых глубин юного сознания, строки удивительно точно ложатся на гитарную музыку, судьба его пристрастий была решена. Даже потом, в Афгане, он смог пронести это, самое яркое, почти детское, впечатление через все полтора года нелегкой – и чего уж там, опасной, ведь война – службы на чужбине.

Сверстники и сослуживцы тоже пели под гитару. Но они пели Высоцкого и Розенбаума, реже – Окуджаву и Визбора. Однако – и это даже странно, поскольку умом он понимал: песни хорошие, – они не затрагивали в душе Виктора ровным счетом ничего. Не шли ни в какое сравнение с настоящей, с точки зрения Федорчука, поэзией. Рожденной, как он тогда считал, не разумом, но сердцем. И, что самое главное, на любимых поэтах детства ничего не закончилось. Новое время, новые имена. Не зря же он так долго собирал свою коллекцию песен, оставшуюся там, далеко в будущем. Сейчас, напевая вполголоса, Виктор перебирал их в памяти, как пушкинский скупой рыцарь золотые монеты в сундуках. Каждая несла с собой частицу прошлого, которому еще только предстояло случиться в будущем, полустертые воспоминания и ослабевшие, но все еще окончательно не выдохшиеся эмоции. Тихую улыбку и скупые мужские слезы. В них, в этих песнях, была, если разобраться, большая и лучшая часть его, Виктора Федорчука, жизни.

И вот уже шестая бутылка закончила свой путь под столом.

«Не хватило… – с пьяным сожалением подумал Федорчук. – Но была же заначка. В кармане пальто, – по означенному адресу обнаружилась плоская фляжка с коньяком. – Ну, по полста грамм, и баиньки».

Засыпая, он видел перед собой фотографии детей и внуков и улыбался, забыв о том, что совершенное прошлое теперь перешло в разряд несбыточного будущего.

Утро, как и ожидалось, вышло на редкость мерзким. «Зарекалась ворона против ветра срать», – грубая, но верная, пословица, вспомнившаяся как нельзя некстати, лишь усугубила симбиоз мук телесных с муками совести.

«Вроде не мальчик уже, а пиво с коньяком мешаю».

Впрочем, что там пиво с коньяком! Вот с текилы бодуны такие, что кажется – весь порос колючками, словно кактус. Но в отличие от растения – колючками внутрь.

С этими невеселыми мыслями Виктор пошел в душевую и обнаружил, что кран там только один. И текла из него, как подсказывало шестое чувство, отнюдь не горячая вода. С криком: «Эх ты сила эпическая!» – Федорчук резко повернул задвижку крана до упора. Сказать, что вода была просто холодная, значит обидеть воду, поступавшую, судя по всему, из подземной скважины где-то неподалеку.

Уже через пару минут Виктор продрог до такой степени, что появился противный железистый привкус во рту.

– Все, довольно бесчеловечных экспериментов, – с этими словами он закрыл кран и быстро растерся внутренней, чистой, стороной рабочей рубахи, – а теперь кофейку горяченького, – он чуть помедлил и добавил совсем тихо, что при отсутствии посторонних слушателей выглядело или, вернее, звучало весьма комично, – с коньячком.

Сказано – сделано. Уже через полчаса, после двух чашек крепкого кофе с «коньячком» и пары сигарет, Федорчук почувствовал себя почти человеком. Даже руки перестали мелко подрагивать. Самое же главное было в том, что сознание стало кристально чистым и готовым к по-настоящему сложной и опасной работе – установке взрывателей.

Первый детонатор, простой, ударного типа, приводится в действие рычагом стояночного тормоза. Стоит поставить машину на «ручник», и через полторы минуты он сработает. Второй, дублирующий, электрический и срабатывает при размыкании цепи питания вспомогательного электрооборудования автомобиля. Глушим двигатель, вынимаем ключ из замка зажигания, да пусть и не вынимаем, тем более что как такового ни «ключа зажигания», ни замка оного в «пыжике» все равно нет – детонатор сработает через те же полторы минуты.

«Все, – подумал Виктор, которого несколько часов тонкой работы изрядно измотали. – Теперь можно звонить Олегу – пусть приезжает. Отдам ему ключи от гаража и завалюсь спать. Праздничный тортик для маршала готов. Можно сказать, эксклюзив. Ручная работа. Таких рецептов здесь пока не знают, и, слава богу, что не знают, а то уж больно хорошие ученики… Или сходить куда-нибудь? Развеяться, так сказать, и посветиться заодно. Тем более что перед смертью не надышишься. Я прав, товарищ Вощинин?»

Из газет:

Ожесточенные бои между регулярными частями Чехословацкой республики и судето-немецкими повстанцами (Фрайкор). Сообщается о сотнях убитых и множестве раненых мирных жителей. Массовый исход немецкого населения в Австрию и Германию.

На фотографии т. Сталин и т. Ворошилов на совещании передовых колхозников и колхозниц Узбекистана. Оба смеются.

Победа Народного Фронта на парламентских выборах в Испании. Новый премьер – Мануэль Асанья – восстанавливает действие конституции 1931 года.