Атомный пирог

18. Я на концерте

… Как только Элвис вышел на сцену, я почувствовала – всё было не напрасно. И ночное бегство из дому, и долгие часы на остановке, и полный атомобус чернокожих, и лазанье по стенке – всё это стоило того, чтобы оказаться тут и увидеть Его.

Он был прекрасен, как горы, как море, как целое поле тюльпанов, как тысяча тонн земляники. Он был тем, на что можно смотреть без конца. Он светился!

С момента нашей последней «встречи» Элвис успел переодеться. Теперь на нём был серый костюм с чёрной рубашкой и бледно-розовый галстук. Этот галстук восхитительно елозил о висящую на шее певца гитару. Не знаю, почему, но соприкосновение этих двух предметов показалось мне намёком на что-то запретно-сладкое.

Впрочем, всё это было чуть позже. Начался концерт с того, что Элвис оглядел зал удивлённо-игривым взглядом, выплюнул под ноги жвачку, вытер нос, втянул сопли и сказал:

– Привет, друзья!

Клянусь, всё это было так прекрасно, что если бы на этом концерт закончился, я бы уже знала, что не зря предприняла эту поездку!

Но потом он ещё и запел!

– Моя главная запись, ребятки!

С этими словами Элвис провёл рукой по струнам гитары – небрежно, приглашающе, многозначительно. И эти струны как будто бы находились внутри меня.

– Та-а-ак… Так-так-так…

При первых звуках песни зал сначала как бы затаился, приготовившись вкушать Прекрасное, но уже через пару секунд из разных концов аудитории послышались стоны, всхлипы и взвизги, местами переходящие в крики и вопли. В те мгновения, когда зрители молчали, мне казалось, что я чувствую, как по залу течёт волшебство – густой липкий джем непристойного удовольствия. Уже на первой песне Элвис явно чувствовал, что вязнет в этом джеме, поэтому движения его ног напоминали движение лопастей погружного миксера с нашей кухни, застревающих в чрезмерно вязком тесте. Артист дёргал бёдрами, как бы стараясь высвободить ноги из толщи производимого им же восторга, но сам увязал только крепче.

– простонал он призывно.

Я терпела до конца второго куплета. Но когда Элвис сделал шаг назад и на инструментальной части песни завихлялся так, что в глазах у меня потемнело, терпеть стало уже невозможно. В животе что-то словно перевернулось, упало и разлилось. Я тихонько (ну, надеюсь, что тихонько) застонала. Так как Фанни около меня уже орала во всё горло, оценить на слух, насколько прилично веду себя я, было сложно.

Следующая песня была тоже прекрасной, но по-другому. Она не располагала к резким движениям, так что, наверное, относилась к тем, какие взрослые назвали бы более-менее приличными.

– выводил Элвис протяжно, с выражением лица до непристойности невинным.

Я старалась улавливать каждую ноту, каждый жест и каждый вздох его. От совершенства происходящего и невозможности описать это совершенство словами, хотелось заплакать, заныть, завизжать, захихикать – всё вместе. Я была на седьмом небе от счастья и в то же время страдала каждую секунду от осознания невозможности сохранить, повторить, зафиксировать каждый миг этого столь быстро уходящего великолепия.

Это было не то, как когда тебе нравится какой-нибудь парень из школьной бесйсбольной команды; и даже не то, когда замечаешь, что исполнитель какой-нибудь роли в кино – симпатичный. Я просто чувствовала – последние три года постоянно, как бы фоном, а сейчас, в его присутствии, особенно и остро, – что вот этот человек, он главный в мире. Он самый красивый, самый добрый, самый талантливый, самый умный… (а если и не умный, значит, ум – штука ненужная). Что он – тот, кому стоит служить, ради кого стоит жить, ради кого стоит умереть, который вообще единственный достоин определять и оценивать все твои действия. И еще – что он, если и человек, как другие, то как бы иного сорта, иной породы. Вот сейчас на сцене восемь человек: контрабасист, гитарист, барабанщик, четверо ребят бэк-вокалистов и Центр Мира. Я их всех уважаю, они мне известны по именам, я не сомневаюсь, что семеро первых – лучшие в своём деле. Но я вижу лишь восьмого. Среди них, как и среди любых людей, он – рубин среди гальки, орхидея среди одуванчиков, мраморный стейк среди бургеров… Для кого-то вроде моих родителей это может звучать глупо, но были ли когда-нибудь эти умники счастливы так, как вот я сейчас?.. Или как Фанни, которая рядом катается по полу?

…Примерно к середине концерта в парке уже стоял такой общий вопль восторга, что даже на первом ряду я могла расслышать далеко не все слова всех песен. Думаю, что обитатели рядов дальше десятого не слышали уже совершенно ничего, кроме производимого ими же крика. Впрочем, меня это не расстраивало. Ни шум со всех сторон, ни начавшаяся вокруг меня толкотня, ни те, кто покинул задние ряды, чтобы подобраться вплотную к сцене, ни полицейские, волокущие очередную искательницу поцелуев, ни чей-то лифчик, прилетевший от задних рядов мне на голову, – ничто не могло омрачить того счастья, которое испытывала я и, вероятно, все остальные в зале. Наш хозяин владел нами, мы были с ним единым целым и испытывали восторг от возможности ему принадлежать. Он носился по сцене туда-сюда, таская за собой микрофонную стойку, словно неандерталец, волокущий свою женщину за волосы в пещеру. Он вздыхал, заикался, стонал, ныл, икал – и с этими звуками в зал шли такие лучи любви, что к песне про собаку я оказалась наполнена ими до краёв и поняла, что обожаю уже всех людей на нашей планете (ну, кроме Сталина). В немудрёных словах песен открывались бездны смыслов. Каждое судорожное движение ног артиста отзывалось такими же сладкими судорогами внутри меня. Вареньевые волны, поглотив меня до шеи, иногда уже накрывали и с головой, и я вот-вот готовилась отдаться им совсем…

– Друзья! Друзья!!! Пожалуйста, друзья! – проговорил Элвис, пытаясь утихомирить аудиторию. В парке стало потише. – А вот еще одна песня… Она звучит так…

Он забавно задёргал плечами и начал:

– Ммм! – застонала во весь голос я и сползла с кресла вниз, туда, где уже билась в судорогах Фанни.

Ну, всё. Это «ммм» стало для меня последней каплей. Море восторга вышло из берегов. Больше я себя не контролировала. И не только я: прямо перед моими глазами какая-то дамочка, соскочив с одного из соседних кресел, рванулась к сцене и уже почти успела взгромоздиться на неё, когда полицейские подбежали и ухватили не утерпевшую за все конечности. Элвис сделал шаг вперёд и, ухмыльнувшись, проследил глазами за утаскиваемой поклонницей…

И тут я поняла – момент настал!

Он стоит совсем близко, у края.

Полиция занята.

Я тут, в первом ряду.

К чему же медлить?! Я должна его схватить!

Я быстро вскочила и сделала выпад вперёд. Мгновение спустя в моих руках была зажата щиколотка – самая драгоценная щиколотка в мире, одетая в бледно-розовый носочек под цвет галстука и продолжающаяся милым белым ботиночком. Еще спустя мгновение за вторую ногу Элвиса ухватила подоспевшая за мной Фанни.

– Спускайся к нам, дорогой! – прокричала она, вызвав гул одобрения мгновенно выросшей вокруг нас толпы.

Руки, тянувшиеся из этой толпы, уже ощупывали ботинки, дёргали за штанины, пытались достать до полы пиджака. Конкурентки напирали со всех сторон, грозя оттеснить меня с Фанни и завладеть ногами артиста, по праву принадлежащими нам. Но они же и невольно защищали нас от полиции, которая, обезвредив первую дамочку, не могла теперь пробиться к эпицентру происходящего.

– Девчонки, перестаньте! – взмолился Элвис, и в следующую секунду лишился кольца, которое сдёрнули у него прямо с пальца.

– Иди к нам! – прокричали из толпы.

Я увидела, что Фанни тянет «свою» ногу на себя и тоже стала тянуть «свою» в надежде получить еще больше этого огромного запретного плода. Еще несколько девчонок потянули за штанины. Первым понял, что творится, гитарист, который бросил свой инструмент и кинулся к певцу, чтобы не дать ему свалиться вниз со сцены. Контрабасист преградил путь девчонкам, пытавшимся влезть на неё. Следом подоспели парни из подпевки, которые все вчетвером ухватили Элвиса за плечи.

Кто кого? Да, они парни, но нас больше!

Звук рвущихся штанов раззадорил нас ещё сильнее. Элвис брыкался и дрыгал ногами изо всех сил (а это, как вы понимаете, он умел лучше всех на планете!), но вырваться из наших цепких лап никак не мог. Впрочем, и мы с каждой секундой яснее осознавали, что не сумеем стащить его со сцены, по крайней мере, целиком. Краем глаза я заметила, как Фанни зубами развязывает ботинок, видимо, в надежде унести ту самую добычу, о которой говорила перед концертом. Я попробовала сделать то же самое… Но увы! Стоило мне отвлечься на шнурки, как какая-то гадина, очевидно, собиравшаяся перехватить «мою» ногу, больно ущипнула меня за руку. Я ослабила хватку. Певец тут же вырвался.

Теперь его тянули только за одну ногу. Казалось, что Фанни была в меньшинстве, но сдаваться она не собиралась. Моя последняя мысль перед тем, как толпа оттеснила меня от Элвиса и повалила на спину, была о том, что она может оторвать ему ботинок вместе с ногой…

Потом я упала на землю.

Небо было голубое, облако, висящее над нами, напоминало плюшевого медведя, а из одной лапы этого медведя неожиданно вылетело что-то тёмное, маленькое, напоминающее формою чечевицу…

Но мне было не до этого.

Я вскочила на ноги и уже из-за голов скопившихся у сцены девчонок увидела, что перетягивание Элвиса продолжается. Потеряв надежду вырваться силой, он на моих глазах развязал галстук, снял его и бросил Фанни. По толпе пронёсся вздох восторга от начавшегося раздевания и разочарования от того, что раздевание уже закончилось. Фанни схватила добычу, отпустила ногу Элвиса и вступила в бой за галстук с конкурентками.

Артист был свободен… казалось бы.

Он отряхнулся, пригладил волосы, сделал пару шагов от края сцены…

… и со всеми нами вдруг увидел ЭТО!

ЭТО, имевшее форму окружности… нет, лучше – диска… а, нет, лучше – крышки от чайника, как бы зависло над сценой, полностью закрывая собою и её, и два первых ряда. Оно замерло в одной точке, но не переставало вращаться вокруг своей оси. Лампочки, расположенные по периметру странной штуковины, горели, отражаясь на затенённой сцене в виде зловещего круга огней. В этом круге был Элвис. Он сразу же бросился прочь… Ну, а «крышка» рванула за ним.

Несколько секунд они гонялись друг за другом на глазах у обалдевших музыкантов и толпы. Певец метался по сцене туда-сюда, а штуковина, слегка перемещаясь вправо-влево, неизменно помещала его в круг своих огней.

– Прыгай к нам! – заорали из зала.

– Давай сюда, вниз!

– Мы тебя от них спрячем!

Но певец то ли не слышал этих криков, то ли опасался нас сильней, чем летучей «крышки». В футе от контрабасиста он замешкался. В тот же миг центральная часть «крышки» испустила белый луч. Элвис чудом сумел отскочить, не попав под него. Зато луч захватил контрабасиста вместе с контрабасом. Под вопль общего ужаса в столбе белого света они стали подниматься к неопознанной летающей фиговине. Но когда и инструмент, и человек достигли высоты примерно двух или трех ярдов, фиговина, видимо, поняла, что нужны ей не эти, и выключила прожектор. Контрабас упал и разломился на две части. Как себя чувствовал контрабасист, я не знаю, но он после падения застонал и остался лежать на сцене.

«Крышка» опять принялась преследовать Элвиса.

К этому моменту некоторые из нас начали приходить в себя. Музыканты бросились со сцены в рассыпную. Зрители, напротив, начали карабкаться наверх с целью защитить своего кумира. Справа было слышно, как полицейский, которому уже не было дела до буйных девчонок, вызывает подкрепление по рации…

Но тут случилось нечто еще более удивительное.

Элвис забежал за установку барабанщика…

… и как бы испарился.

Ну, исчез.

Вот только был – и нету.

Пару секунд подождав его, летающая «крышка» вертикально поднялась и скрылась в облаке.

На том концерт и кончился.