Артефакт будущего.

Глава 2.

Глава 2.

Её швырнуло из серого тумана прямо в свет — такой яркий и плотный, будто кто-то вылил на зрачки горячее молоко. Лида инстинктивно зажмурилась, споткнулась о собственные ноги и, пытаясь удержать равновесие, ухватилась за… воздух. Воздух оказался упругим — как натянутый батут. Ладонь провалилась в невидимую мембрану и мягко оттолкнулась обратно. Она распахнула глаза.

Над ней висело небо, но не то небо, к которому она привыкла. Слои. Глубина. В самом высоком слое медленно шли огромные, как плавающие киты, платформы с садами на спинах. Ниже — прозрачные дорожки, переливающиеся, как мыльные пузыри, по ним скользили тени людей. Ещё ниже — город. Он не стоял, он тек: живые фасады из полупрозрачных материалов шевелились под светом, как поля пшеницы под ветром; окна растворялись, превращаясь в балконы и обратно; по стенам спускались ленты зелени — папоротники, деревья с серебряной листвой, мхи, — и все они шептались ветками, будто обменивались новостями.

Запах — первый настоящий удар. Воздух пах не бензином, не гарью, не жареной картошкой из соседнего киоска. Он пах водой после грозы, хвоей, чем-то цитрусовым, чуть-чуть металлом — как монеты в ладони, — и тонкой сладостью тёплого теста. Внезапно захотелось смеяться: «Ну здравствуй, будущее. Я всегда знала, что ты пахнешь булочками».

Под ногами — поверхность, похожая на стекло, но тёплая и чуть живая, как кожа барабана. Прозрачная настолько, что на секунду у неё подогнулись колени: метров на сорок ниже плыла другая улица, на ней разливались витрины, и между ними струились люди. В воздухе — на расстоянии вытянутой руки — шла полоса света, как светящаяся ленточка: «СЮДА» — прочитала Лида, и только потом поняла, что слово не написано буквами. Оно было запахом — свежей мятой. «Ничего себе… дорожные знаки пахнут освежающей жвачкой», — подумала она, и это почему-то успокоило.

Лида шагнула. Подошвы кроссовок вцепились в «стекло» липкими невидимыми присосками, словно платформа сама решила: «Не дам упасть». На уровне груди из пустоты распустилась полупрозрачная плашка — как окно смартфона, только в воздухе. На ней возникли красивые, слишком правильные буквы — и тут же превратились в понятные ей русские.

ПОСЕТИТЕЛЬ НЕ АВТОРИЗОВАН. ВРЕМЕННАЯ ЗАЩИТА АКТИВИРОВАНА.

— Какая ещё защита? — сказала Лида вслух и тут же вздрогнула от собственного голоса. Эхо не отразилось — будто город не любил повторять сказанное.

Поверх её запястья — того самого, где была царапина — вспыхнула тонкая золотая линия. Как тёплая нить под кожей. Она тянулась от основания большого пальца к предплечью, расходилась в миниатюрные крылышки — точно рисунок самолётика, тот самый контур, который она сто раз видела в каталогах по археологии. Артефакт, похоже, выбрал новый «дом». Лида приподняла руку; золотая нитка мягко жила вместе с пульсом. «Отлично, Удача, теперь у тебя тату — уровень “инопланетный VIP”».

Над головой мягко загудел воздух. Лида подняла взгляд и — рефлекторно пригнулась. Её обогнала капсула — прозрачная, каплевидная, будто слеза стекла по невидимому стеклу и застывала. Внутри — человек с длинными косами и спокойным лицом. Капсула не ехала — плыла. Вслед за ней, по параллельной «воздушной улице», проплыли ещё три — бесшумно, только лёгкий «мммм», от которого на коже мурашки. Ни одного колеса, ни одного выхлопа. «Колёса — для прошлого. Поняла. Мы на уровне “город на аквариумных лифтах”».

Она попыталась сообразить, где она вообще. Вокруг — не только улицы и здания, но и мосты-ленты, на которых шаги превращались в плавание. Мост подхватывал ногу и мягко перекидывал дальше, будто лёгкая рука придерживала за локоть. На пересечениях ленты «встряхивались», предупреждая — здесь потоки, смотри внимательнее. Ни одно движение не было шумным. Даже разговоры — шёпотом, смех — мягкий, без резких взрывов.

Лида мотнула головой, прогоняя дурную мысль, что она умерла и попала в прилично оформленный рай с внутренним кашемиром. «Нет. Слишком дорого для рая. Это будущее. Либо музей, либо огромный ТЦ для богов. Разберёмся».

— Извините… — обратилась она к ближайшей фигуре.

Фигура была высокая, в одежде, которая выглядела как жидкий шёлк. Ткань переливалась, повторяя линию плеч, бедёр, коленей, и казалась живой: как будто наряд дышал вместе с телом. Лицо — тонкие черты, глаза — светлые, но неясно, какие. Мужчина? Женщина? «Они», — решила Лида. И почувствовала странное: одежда незнакомца пахла мягкой лавандой — как иконка-облачко над ближайшей аркой, где рисовался стилизованный лист. «Навигация по запаху. Кто-то очень любил парфюмерию и UI».

— Простите, — повторила она, — здесь… где… — Лида замялась. Потому что фраза «какой это год» казалась слишком оскорбительной для любого нормального будущего.

Фигура улыбнулась — тёпло, но как улыбаются официанты, которым уже всё равно, какое блюдо вы заказали: они вас всё равно накормят.

— Сообщения будут по вашему каналу, — сказала фигура и слегка наклонила голову, будто прислушиваясь к радио внутри Лиды. — Ваш профиль не считывается. Временно — гостевой маршрут. Следуйте за тропой майора.

— За чьей? — Лида не успела.

Над землёй — на уровне щиколоток — вспыхнула струйка света. Она пахла мятыми листьями. «Сюда», — без слов сказала струйка. «Вот это сервис, — подумала Лида. — Ладно, веди меня, парфюмерная колбаска».

Тропа повела её через небольшую площадь. Вернее, небольшую «чашу»: улица уходила вниз нежной воронкой, края опоясывали амфитеатр из скамей-волокон, на которых полулежали люди — кто-то читал плавающие страницы, кто-то ел что-то парящее в тарелке (еда тоже парила?), кто-то закрывал глаза, и над их висками плавали тонкие нити, как у Лиды на запястье. В центре чаши — фонтан. Вода бежала не вверх, не вниз, а по спирали; казалось, её кто-то завёл, и теперь она стягивалась и распускалась, как пружина. Капли пахли апельсином. Лида хмыкнула: «Даже вода тут с ароматизатором. Надо надеяться, что туалеты не пахнут ванилью — иначе я сломаюсь».

Тропа оттолкнула её к арке. Арка светилась мягким янтарём и сдула с неё уличный шум, как пыль с плаща. За аркой — зал. Большой, высокий, почти храм. Только вместо икон — панели, на которых шли города, дороги, схемы, лица. Всё плавно, без рывков, как в хорошей презентации, когда дизайнер не ленился. На полу — разметка, похожая на рельефную карту метро, только линии не замыкались — они дышали, сжимаясь и расширяясь, будто у каждой ветки были лёгкие.

ПОСЕТИТЕЛЬ, ПРОХОДИТЕ ДЕЗАКТИВАЦИЮ.

— Очень прошу, без воды на голову, — сказала Лида и зажмурилась заранее.

Холодного душа не последовало. Пространство погладило её — прохладой и лёгким ветром. Что-то стерло с волос пыль, со щёк — липкость, с ладоней — невидимый липкий стресс. Одежда подрагивала, как налипший после дождя плащ, и тут же стала сухой. Становилось слегка стыдно — так бывает после хорошего спа, когда ты понимаешь, что до этого ходил в образе «уставший носок». Она затылком почувствовала собственное «ух». Город звучно не ответил — но воздух стал теплее.

ДАЛЕЕ: РЕГИСТРАЦИЯ ГОСТЯ. ПОЛУЧЕНИЕ ОПЦИОНАЛЬНОГО КОМПЛЕКТА. ПОКАЗ ГОРОДА.

— Опционального… чего? — пробормотала Лида, и тропа мятного запаха толкнула её к боковой нише.

Ниша как ниша — если вы жили в квартире мечты из журнала: мягкий свет, поверхность, похожая на мрамор, только тёплая, и стоящий на подставке предмет, который не мог определиться, он кресло или объятие. «Садитесь», — подсказал запах — лёгкая ваниль. Лида присела — и кресло потекло под поясницу так, что у неё из горла вышло предательское «ммм».

Перед глазами расплылась дымка — не серый туман из музея, другой. Радужный, как бензиновая плёнка на луже. Внутри проявилась строка:

«ЛИДИЯ УДАЧА?»

— Да, — сказала Лида. — Сама в шоке.

«ВАШЕ ИМЯ — СЧАСТЛИВОЕ. МЫ ЛЮБИМ ТАКИЕ СОВПАДЕНИЯ.»

— Кто «мы»? — машинально спросила она, но дыма уже не было. Два жёлтых огонька, как глаза гигантской кошки в темноте, посмотрели на её запястье. Золотая нить там вспыхнула и на секунду стала ярче — словно отвечала невидимому собеседнику.

Кресло отлипло. Пол рядом открылся, и из него выехал ящик — тонкий, как пицца в коробке. Он мягко «встал» к её ногам. На крышке просто: «КОМПЛЕКТ».

— Это мне? — Лида ожидала, что из-за угла выскочит строгая тётушка с вопросом «а чек?», но тётушки не было. Она сунула пальцы под крышку — и нащупала ткань. Вынула.

Платье. Нет, не платье. Комбинезон? Вторую кожу. Материал тонкий, тянущийся, как шелковая резинка, с россыпью микрозазоров, которые на свет выглядели как звёздная карта. Цвет… Лида ухмыльнулась. «Хамелеон». На ладони — серо-стальной; стоило наклонить — уходил в глубокий графит с бирюзовым отливом.

Под ним — плоские ботинки — вроде кроссовок, только подошва — как слоёный пирог из прозрачных пластин. Рядом — какая-то полоска — браслет? — и очки, тонкие, как линия подводки.

«ДЛЯ НОВЫХ СРЕДЫ ПОЛЕЗНО ИМЕТЬ СРЕДУ НА СЕБЕ», — проплыла в воздухе фраза. Напоминание не настаивало. Но Лида, махнув на свою «рабочую» одежду, решила, что быть человеком в джинсах и футболке в городе из жидкого света — это как прийти в оперу в тапочках. «Ладно, буду космической Анной Карениной. Только без поезда».

Раздевалка нашлась сама собой: стена чуть растаяла, выпуская из себя комнатку, и сложилась назад, как вода за спиной ныряющего. Лида шагнула внутрь — и вдохнула. Здешний воздух пах… Лида уткнулась в собственный рукав. Пахла ткань. Причём пахла ею самой. Не ароматизатором «женская энергия», не мылом — именно её кожей, её шампунем с запахом лимона, её привычной чужой нежностью. Она ощутила что-то вроде глупого облегчения. «Спасибо, город. Вы слишком внимательны. Но приятно».

Комбинезон лёг на тело как действительно вторая кожа. Он не облегал — обнимал. На плечах — лёгкая прохлада, на животе — комфортная поддержка, на спине — как ладонь, которая говорит «я здесь». Лида скосила глаза в зеркало — зеркало тоже возникло тут же, как в сказке «по щучьему велению» — и чуть не улыбнулась своему отражению. Не фотомодель, нет. Но линии стали чище, талия — чётче, ноги — длиннее. Глаза — всё те же, карие, слишком честные. Золотая нить на запястье в новом наряде смотрелась как часть дизайна — дорого, странно, чуть вызывающе. Браслет защёлкнулся сам — на секунду прохладой прижал кожу и отстегнулся — оставшись как ничего. Очки сели на переносицу — и исчезли. Нет — не исчезли: мир добавил вторую глубину. На краях зданий тонкими штрихами появились комментарии — не слова, а значки: «пища», «вода», «сад», «тихая зона». Если смотреть чуть в сторону, эти значки таяли. Если сфокусироваться — возникали подсказки. «AR, детка. Только без рекламы памперсов. Это ли не счастье?»

Она вышла обратно в зал. Несколько человек скользнули мимо — их ткани шептали и светились. Цвета — не кричали, а текли: кто-то был как вода в сумерках, кто-то — как дым от ветвистого костра, кто-то — как мох на камнях. Лица — разные, но общее — спокойствие. Ни одного «я спешу, у меня летучка». «Вы или все бездельники, или просто умеете жить», — пробормотала Лида. Город, кажется, ухмыльнулся ей ароматом печёных яблок.

Мятная тропа снова замахала хвостом. На этот раз она потянула её вглубь, куда зал с панелями переходил в пространственный коридор, а коридор — в… пешеходный дождь. Нет, дождя не было. Были световые нити, падающие сверху — редкие, мягкие. Они не касались кожи. Зато касались запахом: лёгкий жасмин — «тише», капля грейпфрута — «переход», и тонкая-тонкая нота горького шоколада — «опасная зона». Лида шла и ловила себя на том, что начинает мыслить носом. Это было нелепо и приятно одновременно. Где-то внутри включился «режим авионики»: «разведданные по пяти каналам: визуальный, тактильный, обонятельный, звуковой, внутренний. Полёт проходит нормально, капитан Удача на связи».

Коридор завершился вздохом — и перед ней распахнулась площадь. Не такая, как первая — больше, свободнее, с видом на… море. Лида остановилась. Море не было водой. Это было небо — близко-близко, как чашка, поднесённая к губам, перевёрнутый купол. По нему шли стаи. Стаи не птиц — стаи аппаратов. Одни — как тонкие стрелы с прозрачными крыльями; другие — как цветы с лепестками, которые вращались, обнимая воздух. Третьи — как медузы, мягко толкающиеся без ветра. Они летели почти бесшумно, только иногда по площади пробегал низкий тёплый гул, от которого хотелось подтянуть носки на ногах. Лида стояла, открыв рот, и чувствовала, как в груди распускается старое, почти забытое чувство. То самое, из-за которого она любила самолёты. Восторг, в котором всегда, как корица в кофе, была щепотка страха.

— Вижу, — прошептала она, — вы, значит, решили, что законы аэродинамики — это советы, а не правила.

По краю площади тянулись ряды — не «лавки», а островки. На одном парили чашки — кофе, но не тот кислый офисный, от которого хочется скрести язык. Аромат — глубокий, тёплый, с нотами какао и тоста. На другом — прозрачные сферы, внутри — зелёные, как изумруды, салаты, которые сами крошились в вилку. На третьем — что-то жарилось на невидимом огне — нити дыма пахли кориандром и лимонной цедрой. В центре — стол, на котором лежали… книги? Настоящие. Бумажные. Люди брали, листали, возвращали. Лида потянулась и погладила корешок. Бумага шуршала, как заварка в чайнике — глухо, обещающе.

— Скажите, — обратилась Лида к островку с кофе, — у вас принимают карты «я из прошлого, меня только что сюда выкинуло»?

Островок ответил — не человек, а голос — приятный, с лёгкой хрипотцой, которой обладали ди-джеи ночных радиостанций.

— Любые валюты принимаются. На испытательный период — на дом.

— Что-то я недооценила ранг, — пробормотала Лида. — Меня тут прям балуют.

Чашка возникла из воздуха — простая, матовая, как камешек с моря. Кофе был идеальным — и не потому что идеальным был кофе, а потому что в момент, когда она сделала первый глоток, кто-то слегка увеличил время вокруг — на долю такта, ровно настолько, чтобы глоток растянулся, как карамель, и стал воспоминанием. Лида зажмурилась, и уголки глаз сами собой расслабились. «Окей, мир. Ты играешь нечестно. Сначала ты наряжаешь меня, потом поишь. Я готова подписать петицию: “дайте мне остаться”».

Она шла, попивая кофе, и рассматривала людей. Они были… красивые. Не в смысле «все модели», а в смысле — ухоженные, спокойные, без сжатых челюстей и вечной усталости под глазами. У кого-то кожа была цвета молока с каплей кофе, у кого-то — тёплого янтаря, у кого-то — чёрного дерева. Возраст… определялся сложно. Не было стариков с палочками, но были лица с умом, который приходит только после пятидесяти. Дети — да, дети бегали, но не визжали; их смех похож был на шуршание хлопка. Иногда мимо проезжали — про-скользили? — небольшие платформы с людьми, которые двигались чуть медленнее остальных. Больные? Или просто те, кто не хотел сегодня идти. Платформы пахли хвойным — «лечение» — и пространством — «мы проведём».

Лида поймала своё отражение в фасаде — фасад ответил слегка более ласковым светом, как будто польщён комплиментом своими формами. «Прилично выгляжу, — отметила она. — Для пропавшей из музея — просто принцесса инстаграма». Она иронично представила: «Привет, это Лида, я поработала в Excel десять лет и теперь тестирую бета-версию будущего. Расскажу, как настроить свой нос под навигацию».

Путь привёл её к месту, которое резко отличалось от остального. Здесь не было мягких кривых, расплавленных углов и живых фасадов. Здесь — прямые линии. Камень — настоящий, шероховатый. Накатанные ступени из бледного материала, который, похоже, видел тысячи ног. Над входом — знак: простая геометрия, три линии, пересекающиеся в одной точке. Запах — не парфюмерный, не булочный. Запах книги, которая долго лежала в шкафу, и её достали.

АРХИВ ЛЮДЕЙ — подсказали очки.

Внутри было тихо. Не музейно-тихо, а так, как бывает в библиотеке перед сном: словно сама тишина пригрелась в углу и дышит. На стенах — фотографии. Настоящие — с зерном, с царапинами, с переливом матовой бумаги. Люди. Земля двадцать первого века. Двадцать второго. Двадцать третьего? Мальчишки в кедах, женщины в белых халатах, мужчины на фоне ракет, школьницы с плакатами, пожилые пары в парке — держатся за руки, у них морщины — не как трещины на фарфоре, а как берега рек. Лида пошла вдоль стены и вдруг поймала: её сердце сбивается с ритма. Не от страха — от узнавания. «Вы — мои. По одежде, по взглядам, по тому, как вы улыбаетесь, когда вам неловко».

В дальнем углу — стол. Тонкий, прозрачный. На столе — артефакты. Слово «артефакты» теперь смешило. На лотке, похожем на музейную подставку, лежали предметы: старый смартфон; бумажник, в котором торчала карточка «скидка на гречку»; ключи с брелоком в виде самолётика; пластиковая карта авиалюбителя — в точности, как у Лиды; и… Лида застыла. На отдельной подложке — золотой самолётик.

Нет, не тот. Этот был другой — острые крылья длиннее, хвост другой формы, корпус чуть тяжелее, будто в нём больше металла. Но рука всё равно тянулась. Она прикусила губу, как делает человек, который 59 раз говорил себе «нет» и на 60-й понял, что да. И протянула пальцы.

В воздухе щёлкнуло — тихо, как щёлкает старый фотоаппарат. Лида почувствовала, как золотая нить у неё в запястье запела. Не громко. Шёпотом. Это было как ощущения в самолёте, когда пилот готовит выпуск закрылков: в груди тянет, уши закладывает, а ты улыбаешься идиотской улыбкой, потому что взлёт — одна из лучших вещей в мире.

Палец коснулся металла.

Ничего — никаких молний, никаких «пум». Но в глубине — у основания черепа — стеклянный колокольчик звякнул. Вокруг, будто ответив на невидимый сигнал, поверхности дыхнули. Где-то далеко щёлкнула створка; на стене слева светлячками вспыхнули точки. Очки подали символы. «Техническая галерея», «запрет», «только персонал». Лида дёрнула нос — там не пахло миндалём опасной зоны; пахло сухой пылью и железом — запах, который она любила ещё в детстве, когда лазила по гаражам с братом. «Очень опасно. Абсолютно необходимо», — сообщила ей её личная система принятия решений.

Дверь в узкий коридор открылась сама, когда она ещё только подумала «а если…». Пахнуло прохладой, не той, которую продают в кондиционерах, а холодом, который живёт в подвалах, где прячут самое дорогое.

С правой стороны по стене шла полоса света — ровная, как дорожка ожидания в аэропорту. Слева — стекло. За стеклом — ничего. Нет, не пустота. Прозрачность. Как будто мир там не успели нарисовать. И только когда Лида остановилась и приложила ладонь — стекло стало зеркалом. Отразило её — чужую, но свою, в «второй коже», с золотой нитью на запястье, с глазами, в которых искра «ну давай, удиви меня, мир» разрослась до огня. «Привет, — сказала она себе. — Ты всё ещё ты. Просто тебя поменяли на версию “с обновлениями”».

Коридор вывел в пространство, от которого у неё зачесались пальцы — настолько хотелось потрогать всё. Ангар. Но не из железа и бетона. Лёгкий, как полый костяк гигантской птицы. Своды — из бледных, как костяные, арок. Между арками — стекло в миллион ячеек. Сквозь него виднелась — близко — дорога небесных стаек. Внизу — дебаркадер: платформа, на которой стояли аппараты. Два — как серьёзные яхты на воздушной подушке. Один — маленький, как детская игрушка, только очень функциональная. И — в центре — он.

Аппарат, который был самолётом только в том смысле, в котором человек — зверь. Казалось, что кто-то взял математику полёта и попросил художника нарисовать из неё лебедя. Линии — чистые, строгие. Крылья — не крылья, а вытянутые поверхности с микроперфорацией. Фюзеляж — не труба, а капля. На «носу» — знак: знакомые три линии, пересекающиеся в одной точке. Запах — новый: ледяная мята и горячая смола. Рядом — никого. Ни людей, ни роботов, ни дронов. Только длинная тень аппарата, как стрелка солнечных часов, и тонкий писк — почти неслышимый, как у старых кинопроекторов, когда плёнка идёт.

Золотая нить в запястье обожгла приятным теплом. Лида вытянула руку — неосознанно, как на первой встрече, когда тянутся поздороваться, ещё не зная, понравится человек или нет. Аппарат ответил. На «носу» он открыл глаз — нет, не глаз: люк. И лестница вытекла, как язык света. Раз. Два. Три ступени. «Заходи», — сказал запах — свежескошенная трава и металл под дождём.

— Это ужасно плохая идея, — сказала Лида. — Поэтому я уже на ступеньке.

Ступени не звенели — они мягко отдавались под ногой, как если бы она ходила по сну. Внутри — полумрак. Не пугающий, а уютный, как внутри палатки с фонариком. Когда её ступня коснулась пола кабины, всё вокруг пришло в фокус. Панели не включились — они проснулись. Контуры снялись со стен и легли под руки. Удобство, от которого хотелось ругаться — так правильно всё было рассчитано. Сиденье приняло форму её бедра так, что Лида почувствовала себя во взрослом кресле в детской игре. Под ладонью — рукоять. Не рычаг, не кнопка. Мягкая поверхность, как шероховатый камень, согретый солнцем. Пахло — чёрным чаем, печеньем, пилотским потом (смешной ложной памятью), — и вдруг — домом.

— Хорошо, — сказала Лида, — если ты — симулятор, я готова. Если ты — корабль, я не готова, но мы притворимся, что да. Если ты — иллюзия, сделай, пожалуйста, звук потише: у меня сердце сейчас вылетит через горло и будет летать само.

Золотая нить отозвалась в такт сердцу. На мгновение ей показалось, что в углу кабины скользнул силуэт — не человек, а идея человека, как на старых кинолентах, когда кадр чуть двоится. Но силуэт исчез, оставив лёгкую волну прохлады.

Лида села. Запястьем коснулась панели. Мягкий клик — как если хлопнуть в ладоши в пустой комнате. И мир ласково переменился. Снаружи — загудело. Не как мотор, не как турбина. Как море, на которое легла лодка. Кабина потрепетала — не от вибрации, от напряжения ожидания.

— Ладно, — прошептала она, — удиви меня, мир.

Город вытянулся, как кошка на солнце. Где-то далеко — уже не место, а мысль — запульсировала мятная дорожка, предлагая маршрут. Но аппарат и без того знал путь. Он приподнялся — совсем чуть-чуть — и замер, как дыхание перед поцелуем.

Лида закрыла глаза на секунду. За веками у неё происходило всё: Excel, кофе, люди, которые «давай просто отдыхать», гостиные музея, золотой самолётик на бархате — и вот она — в кресле, которое пахнет домом, в городе, который дышит. Сердце сделало то самое движение, без которого жизнь скучна: шаг в пустоту.

Кабина плавно развернулась — так мягко, что волос на затылке улыбнулся. И Лида вдруг поняла: ей совсем не страшно. Ей интересно. И очень смешно. Потому что где-то внизу, в архиве, лежал пластиковый брелок с самолётиком — смешной, дешёвый, любимый, — а здесь — огромная, как мечта, капля полёта ждала её «да».

— Да, — сказала она.

Аппарат послушался.

Мир чуть сдвинулся.

А потом — темнота. Не та, что пугает, а та, что обещает. Как занавес перед началом.

И только золотая нить под кожей продолжала тихо светиться — как тонкая полоска «выхожу в эфир», чтобы кто-то, где-то — Аня? музей? — знал: Удача не пропала. Удача взлетает.