Арктания. Пропавшее сокровище

Увы, она была права: Лжедмитрия Павловича Тараканцева нелегко было найти в бурных волнах деловой

Москвы, хотя он присутствовал всюду, где только можно было присутствовать, и даже там, где ему присутствовать было не нужно. По должности он был начальником Музейного фонда, но, будучи одновременно «творческим работником», живописцем весьма оригинального жанра «научной эксцентрики», Тараканцев являлся (какое удивительное слово – «являлся»!):

а) членом бюро комиссии (или секции) научной эксцентрики;

б) членом секции (или комиссии) реставраторов и копиистов;

в) … ш) членом различных жюри;

щ) членом редколлегий всех изданий его комиссий, а также секций и подсекций.

Математики назвали бы его «многочленом».

Он был не столь трудолюбив, сколь расторопен, и умудрялся не пропустить ни одного заседания, совещания, обсуждения, а на большие собрания прибегал всегда первым, садился в первом ряду (или в президиуме) и слово всегда брал первым…

Автор мог бы описать и творческую деятельность Тараканцева как «ведущего мастера научной эксцентрики», но сейчас он только хочет, чтобы читатель не сомневался в том, что Дмитрий Павлович Тараканцев был чрезвычайно занятым человеком. В этом всех убеждала его сверхъестественная активность. В этом, между прочим, не сомневался также и агент антикварного треста Педро Хорхе Кортец, познакомившийся с Тараканцевым еще в тридцатых годах нашего столетия.

Как известно, в те годы в СССР происходили великие исторические события: советское крестьянство вступило на путь массовой коллективизации; в эти же годы родилась наша индустрия; на предприятиях появились передовики производства, и впервые в истории человечество узнало на практике, что такое социалистическое соревнование. Но обыватели упорно называли эту эпоху «эпохой Торгсина».

Действительно, в те годы золотые и серебряные побрякушки, попадая в каналы Торгсина, превращались в станки и машины, необходимые нашей стране. Но было и так, что некоторые не в меру расторопные «торгсиновцы» умудрялись под шумок превращать в триеры и сноповязалки картины больших мастеров, ценную скульптуру, редкие книги и прекрасные ювелирные изделия. Агенты антикварного треста рыскали в те годы по Москве и Ленинграду в поисках добычи… Рыскал в то время по нашей земле и

Педро Кортец. Здесь он и познакомился с молодым художником Д. П. Тараканцевым, который уже тогда являлся членом комиссий и подкомиссий, секций и подсекций, в частности – членом экспертной комиссии, решавшей судьбу произведений искусства, предназначенных на экспорт.

Нужно отдать должное Тараканцеву: в своих решениях он был до обморока осторожен, и Кортец не мог похвастать, что с помощью Тараканцева он выудил хотя бы одну ценную картину. Но опытный авантюрист, близко познакомившись с ним, понял, что чрезмерную осторожность

Тараканцева порождали не патриотизм, и не любовь к ценностям родной культуры, а всего-навсего трусость. По мнению Кортеца, Тараканцев много мог бы сделать для него (и с большой выгодой для себя), если бы не был столь труслив… Эту черту непременного члена всех комиссий

Кортец хорошо запомнил.

Проживая в Париже, он следил за судьбой некоторых своих советских «знакомых», а ныне, отправляясь в

Москву, решил, что вирусоподобный активист Тараканцев обязательно поможет ему и Джейку найти и затем вывезти ценнейшую коллекцию Грозного. Именно потому поможет, что Тараканцев был зоологически труслив…

Как раз в тот момент, когда Лирика по телефону «поймала» наконец Лжедмитрия на каком-то музейном совещании, безголосый звонок трижды кашлянул в передней ее квартиры.

Лютеция Гавриловна с густо напудренным носом набросила на свои богатырские плечи тюлевую накидку цвета «ша-муа» (подарок графа Фридриха-Марии!) и пошла открывать дверь. За дверью стояли двое мужчин в светлых костюмах: один объемистый, смуглый, восточного типа, другой высокий, худощавый, бледнолицый.

– Прошу прощения, мадам, – с легким акцентом сказал по-русски пожилой. – Здесь квартира Дмитрия Павловича

Тараканцева?

Лютецию Гавриловну трясло от волнения: перед нею стояли, с нею разговаривали живые иностранцы. Может быть, они прямо из Парижа приехали? Может быть, вот этот молодой – граф или виконт?…

– Да, – внезапно осипнув и потеряв свой роскошный бас, произнесла Лютеция Гавриловна. Она распахнула дверь и прохрипела сразу на трех языках: – Силь ву пле!

Битте! Плииз!..

Кортец протиснулся в дверь, поцеловал пахнущую детским мылом длань Лютеции и отрекомендовался:

– Педро Хорхе Кортец! А это мой молодой друг Джейк

Бельский.

Джейк приложился к руке Лютеции и, поморгав немного, сказал (тоже по-русски, но уже без всякого акцента):

– Я счастлив с вами познакомиться, мадам…

– Моя дочь Лирика Аполлоновна, супруга Лже… супруга Дмитрия Павловича, – овладев наконец своим фельдфебельским голосом, сказала мадам и ввела гостей в наспех убранную комнату.

На Лирику страшно было смотреть. Ее почти не имеющая точных очертаний фигура была облачена в шелковое платье, цвета багрового и тревожного, как пожар. Парижская горничная Кортеца Мадлен со своими ресницами и огненными губами показалась бы рядом с нею простой пастушкой. Рыжие и жесткие космы Лирики были взвихрены и торчали, как наэлектризованные; натертые ладошками щеки ее пылали; подведенные глаза метали молнии, а бюст колыхался и наступал, как девятый вал на картине

Айвазовского. Вероятно, точно так выглядела жена подлинного Лжедмитрия, Марина Мнишек, в момент разговора с восставшими, которые только что прикончили Самозванца.

Через несколько минут завязался «светский разговор»: гости учтиво восхищались красивыми домами новой социалистической Москвы, а хозяев больше интересовал старый капиталистический Париж.

– Правда ли, месье Кортец, что в Париже американские офицеры среди бела дня похищают девушек? – спросила

Лирика.

– Увы, это так, мадам, – с грустью ответил «потомок великого конквистадора». – Но только не всех похищают, а… некоторых. И не днем, а ночью…

Мадам уже поставила на стол кофе, булочки, масло, зернистую икру…

В глазах Кортеца при виде икры появился плотоядный огонек:

– Икра!.. Зернистая!.. Джейк, вы когда-нибудь видели живую сказку?… – спросил он.

– Нет, – чистосердечно сознался Джейк. – Я не читал сказок, месье. Я читал только комиксы…

В этот момент в передней щелкнул замок, и в квартиру ворвался Тараканцев. Он именно ворвался, а не вошел.

Сообщение жены о том, что к нему в дом направляются какие-то иностранцы, всполошило Лжедмитрия так сильно, что он первый раз в своей жизни дезертировал с совещания…

Тараканцев бросил шляпу и, протирая окуляры в золотой оправе, вошел в комнату.

Гости встали при его появлении.

– Месье Кортец и мистер Бельский, – торжественно представила гостей Лирика. – Они ждут тебя, Дмитрий.

Иностранцы поклонились и дожали руку сильно встревоженному хозяину.

– Очень, приятно… очень приятно… – забормотал

Лжедмитрий, обшаривая неожиданных гостей бегающими рысьими глазками. – Прошу садиться… Чем обязан, господа?

Кортец засмеялся:

– Нет, я вижу, что вы меня не узнаете, товарищ Тараканцев, – сказал он и печально качнул головой. – Да и как узнать?… Двадцать лет не видались… Я постарел, растолстел. А вы все такой же.

– Позвольте! – Тараканцев наморщил лоб и вгляделся. –

Кортец?!. Агент Антикварного треста?…

– Увы, это я, Дмитрий Павлович… Торгсин…

Кое-какие картины… Коптское евангелие…

– Как же! Конечно, помню! – без всякого восторга произнес Тараканцев. – Педро Хорхе Кортец.

– Совершенно верно! У вас феноменальная память на имена… А это мой юный друг, такой же вольный турист, как и я, Джейк Бельский.

Джейк поклонился.

– Очень приятно, – сказал замороженным голосом Тараканцев. – Я могу быть вам чем-нибудь полезен, господа?…

– Мне очень неприятно вас беспокоить, Дмитрий Павлович, – сладким голосом произнес Кортец, – но мой юный друг, сын состоятельных родителей, изучает древнее восточное искусство. Ему нужно побывать в некоторых ваших музеях…

У Тараканцева отлегло от сердца, он уже успокоился и с любопытством посмотрел на «сына состоятельных родителей». Тот заискивающе моргал и глядел на Лжедмитрия с детской просительной улыбкой.

– Конечно! Пожалуйста! Для всех туристов у нас везде открыты двери, – сказал Тараканцев и широко развел руками, демонстрируя готовность проявить гостеприимство.

– Пользуясь давним знакомством с вами, Дмитрий

Павлович, я хотел просить вас, чтобы вы посоветовали, наметили маршрут мистеру Бельскому… – сказал Кортец и, оглянувшись на дам, добавил виноватым тоном: – Но я боюсь, что это будет разговор скучный и утомительный для наших прекрасных дам.

Практичная Лютеция Гавриловна сразу сообразила, что парижские гости явились на квартиру к ее зятю не за музейными советами, а по какому-то более важному делу.

Она взяла за руку свою недогадливую дочь и, увлекая ее в соседнюю комнату, нежно пробасила:

– Рика, дорогая! Я давно собираюсь показать тебе кружева, которые подарил мне граф Фридрих-Мария…

ДВА НЕИЗВЕСТНЫХ ШЕДЕВРА

– Мы с вами, Дмитрий Павлович, беседуем уже полчаса и никак не можем договориться, – печально склонив голову набок, сказал Кортец.

Тараканцев нервно забарабанил пальцами по столу:

– И никогда не договоримся, господин Кортец. Я ничем вам не могу помочь. Никакие ваши гонорары мне не нужны. А раскопки производить в нашем монастыре вряд ли вам разрешат. Даже на концессионных началах. В этом вы убедились, побывав в министерстве.

Кортец остановился у подоконников и сосредоточил свое внимание на каком-то ядовито-зеленом кактусе, похожем на опухоль.

– Печально… – со вздохом сказал он, повернувшись к

Тараканцеву. – У вас здесь действительно что-то произошло, что-то изменилось.

– Да, месье Кортец, времена Торгсина канули в вечность, – ответил Тараканцев ухмыляясь. – Сейчас мы ведем культурный обмен с заграницей, но не продадим уже ни одного ценного произведения искусства.

– Дух времени изменился, – не то спросил, не то констатировал Кортец.

– Совершенно верно…

– Но я не верю, чтобы изменились люди, которые с легким сердцем меняли шедевры искусства на крупорушки, – многозначительно глядя на Тараканцева, пророкотал

Кортец.

Лжедмитрий насторожился:

– Не знаю, кого вы имеете в виду. Я лично, вам ни одного шедевра не продал.

– Дмитрий Павлович! – с подозрительной искренностью сказал Кортец, приблизившись к Тараканцеву. – Я

тоже так думал. Но однажды… это было совсем недавно, в

Париже… я убедился, что вы, может быть сами того не зная, все же продали мне два шедевра, два неизвестных портрета кисти Боровиковского…

Тараканцев даже привстал от неожиданности:

– Что такое? Я вас не понимаю…

– Джейк! Душа моя! Объясните товарищу Тараканцеву то, чего он не понимает, – обратился Кортец к Джейку, тихонько сидевшему в стороне и безучастно разглядывавшему непроницаемую физиономию Тараканцева.

– С удовольствием, месье, – сказал Джейк и, вынув из большого конверта, положил на стол перед встревоженным

Тараканцевым две цветные репродукции: – Это два пейзажа. Они были куплены месье Кортецом в России и проданы мне. С помощью рентгена я убедился, что под верхним слоем краски находится еще одно изображение.

Джейк вынул из конверта новые репродукции и, как продавец перед покупателем, положил их перед Тараканцевым:

– А здесь уже запечатлен процесс расчистки… Вот лицо… рука… часть фона… Вот подпись… У нас имеется заключение крупных художников, подтверждающих, что пейзажи были нанесены на портреты работы Боровиковского…

– …И проданы мне за гроши с разрешения эксперта

Дмитрия Павловича Тараканцева, – добавил Кортец, иронически глядя на помертвевшее лицо Лжедмитрия. –

Прикажете показать купчую?…

Тараканцев вперился неподвижным взором в холеную, самоуверенную морду Кортеца. С минуту он молчал, наконец хрипло пролаял:

– Жулики! Шантажисты! Я сейчас же позвоню в МВД!.

Джейк деловито сложил в конверт репродукции и уселся на прежнее место с видом невинного дитяти. Кортец покачал головой:

– Ругаться не надо, Дмитрий Павлович. Это ни к чему…

А позвонить в МВД нужно… Пускай разберутся в этом темном деле…

Он подошел к телефону и снял трубку:

– Джейк! Номер телефона МВД?…

Джейк уже листал свою записную книжку:

– Сию минуту, месье…

Тараканцев подбежал и вырвал у Кортеца трубку:

– Ведите себя прилично! Вы в чужом доме!

Кортец развел руками:

– Но вы же сами хотели позвонить. Зачем медлить?…

Тараканцев зашагал по комнате. Его трясло, как в лихорадке. Тон Кортеца, его уверенность сбили с толку несчастного Лжедмитрия. Шутка сказать – он продал два ценнейших шедевра русского искусства ловкому агенту за гроши… И кто теперь поверит, что он, Тараканцев, не знал, что именно находится под жалкой мазней, под двумя посредственными пейзажами?…

Кортец шевелил волосатыми пальцами, любуясь игрой света в камнях на перстнях. Джейк посылал в потолок непонятные сигналы своими зелеными веками…

Молчание длилось минуты две. Слышны были лишь подавленные вздохи Лирики за стеной и взволнованное сопение Лютеции Гавриловны, прильнувшей ухом к двери.

– Где оба полотна? – спросил наконец Тараканцев.

– В гостинице, месье… – подавшись вперед, вежливо сообщил Джейк.

– Милости просим завтра утром к нам, – сказал Кортец.

– Прихватите с собой профессора Кончаковского. Он большой специалист по Боровиковскому.

– Ни в какие гостиницы я не поеду, – хмуро проворчал

Тараканцев. – Приезжайте сюда завтра вечером сами. Я и без Кончаковского во всем разберусь…

– Очень хорошо! – с нескрываемым удовольствием согласился Кортец. Он был уверен, что Кончаковского

Тараканцев в это дело посвящать не будет.

Тараканцев сел и задумался.

Кортец подсел к нему и, стараясь говорить как можно задушевнее, сказал:

– Дмитрий Павлович! Душа моя! Не серчайте. Конечно, вы тут ни при чем. Кто-то во время революции замазал

Боровиковского, чтобы не реквизировали, вот и все. Я

обещаю вам, что, как только мы с мистером Бельским вернемся из монастыря, оба полотна будут ваши… Вы можете их сжечь или преподнести как открытие и прославиться…

– Что вы будете искать в этом монастыре? – угрюмо глядя на Кортеца, спросил Тараканцев.

– Там погребен боярин Бельский, друг Ивана Грозного… У Джейка есть сведения, что в гроб боярина Бельского положена одна интересная древняя рукопись…

– Византийская антология Агафия, пятый век, – с большой готовностью пояснил Джейк. – Ко мне попал от одного из эмигрантов ее титульный лист…

Он извлек из внутреннего кармана свернутый в трубку пергаментный лист, заправленный в ватманскую бумагу, и передал Тараканцеву. Тот долго и внимательно его разглядывал. Наконец вернул:

– Не думаю, чтобы вы что-либо там нашли. Все ценное вывезено. Остальное учтено и хранится в местном музее.

Кортец засмеялся и, легонько похлопав Тараканцева по плечу, сказал:

– Наша жизнь осмысленна только в том случае, если мы ежедневно отправляемся на охоту за счастьем, Дмитрий

Павлович. Почему бы нам, скромным туристам, не поохотиться за счастьем на севере России, в романтическом древнем монастыре?…

– Я уже сказал: вам никто не разрешит заниматься там раскопками, – холодно молвил Тараканцев.

– Мне – нет, а вот этому юноше разрешат, – кивнул на

Джейка Кортец.

– Почему вы так думаете? – насмешливо поглядев на

Джейка, спросил хозяин дома.

– Джейк! Продемонстрируйте товарищу Тараканцеву свои документы, – коротко приказал Кортец.

Джейк встал, быстро извлек из кармана бумажники протянул Тараканцеву какую-то бумажку. Тот развернул, прочел и ахнул: он держал в руках командировочное удостоверение на бланке своего учреждения, с печатью и за своей подписью. Да, это была его собственная подпись: мелкая, замысловатая, с хитрыми закорючками. В удостоверении сказано было, что научный сотрудник Георгий

Иванович Богемский направляется для исследовательской работы туда-то и туда-то…

Тараканцев поправил очки и внимательно поглядел на

Джейка:

«Диверсант?… Шпион… А что, если его сцапают?…

Нет! Чепуха!. Легко можно будет установить, что удостоверение сфабриковано…»

Он вернул документ и, криво усмехнувшись, сказал:

– Сразу видно, что вы сын состоятельных родителей.

Джейк скромно промолчал и сел на свое место. Но

Кортец весело рассмеялся:

– Его родители были совсем бездетны, Дмитрий Павлович. Пусть им легко будет на том свете…

Тараканцев встал:

– Итак, завтра в это же время я жду вас у себя.

Не рассчитывая на рукопожатие, Кортец поклонился с сияющим лицом:

– Непременно, душа моя. Только я не смогу приехать.

Приедет Джейк и привезет пока одно полотно… А потом можно будет посмотреть и второй шедевр…

В комнату ввалилась Лютеция Гавриловна, за нею неуверенно вошла Лирика.

– Как, вы уже уходите? – оживленно спросила мадам.

– К сожалению, нам пора, – сказал Кортец и приложился к мощной руке Лютеции.

То же самое проделал и Джейк.

– Ваш муж стал бы великим человеком, мадам, если бы в Советском Союзе ценили истинный ум, – льстивым тоном произнес Кортец и поцеловал руку Лирики.

Тараканцев остался в комнате, так и не решив, нужно ли ему провожать гостей.

– Ум!. Великим человеком стал бы!. – зарычала Лютеция, когда за Кортецом и Джейком захлопнулась дверь. –

Ему люди предлагают выгодное дело, суют деньги, а он из себя святого корчит!.

– Лютеция Гавриловна! – истерически завизжал Тараканцев. – Извольте замолчать!

– Мама, оставь, пожалуйста! – окрысилась Лирика.

– Я замолчу, – грозно сказала мадам, – но теперь и вы будете молчать, как жареный судак, Лжедмитрий Павлович… Эти господа вас так зажмут в кулак, что вы и не пикнете…

ПРОГУЛКИ ПО МОНАСТЫРЮ

Провожаемые строгими глазами святых, изображенных на стенах массивных каменных ворот, Тася и Волошин прошли под сводами монастырской надвратной церкви и, остановившись, оглянулись… Стройная, словно парящая в небесной синеве одноглавая церковка напомнила Тасе

Царевну Лебедь, чудесную красавицу из сказки Пушкина.

Тася сказала об этом Волошину. Тот быстро согласился, но не удержался от искушения пошутить.

– И этой девушке всего лишь четыреста лет! Я уверен, что так же, как и Царевну Лебедь, ее создал поэт. Да, поэт!

– повторил он. – Но обратите внимание, Настенька, своим произведением он явно протестует против «загробных мук» и говорит лишь о вечной жизни.

Тася счастливо засмеялась:

– Как я довольна, что приехала сюда! Я вижу живые чудеса древнего зодчества! Этих поэтов в старину называли «умельцами каменных дел».

Тася и Волошин шли по тенистым аллеям главного монастырского двора.

– Пойдемте во внутренний двор. Я хочу осмотреть ту церквушку, о которой нам вчера вечером рассказывал профессор Стрелецкий, – сказала Тася.

Дворов в монастыре было пять, и их отделяли друг от друга мощные стены и ограды.

– Не понимаю, почему монастырь внутри разгорожен?

– спросила Тася.

– А я объясню вам, – сказал Волошин. Он уже свыкся с ролью профессионального гида и, начитавшись в Вологде справочной литературы, охотно давал объяснения своей спутнице. – Дело в том, что мы с вами находимся не только в бывшем монастыре, но и в бывшей крепости. Да, да! Это был крупный военный опорный пункт на севере Московской Руси… Враги не могли углубиться на юг, миновав эту крепость. Здесь стоял сильный гарнизон, который мог мобилизовать население и ударить интервентам в тыл… А

взять приступом эту крепость было невозможно… Вы обратили внимание, что стены крепости почти везде окружены озером?… Они так же высоки, как стены Московского Кремля, а башни даже выше и шире кремлевских…

Тася оглянулась и с уважением поглядела на могучие стены и башни монастыря.

– Теперь перейдем к вопросу, заданному мне одним из экскурсантов, – бойко продолжал Волошин. – Зачем столько стен внутри монастыря?… А затем, что, если во время осады крепости враги ворвутся в какой-либо один монастырский двор, им придется штурмовать стены остальных дворов…

– Да, действительно… – с восхищением оглядывая внутренние стены, согласилась Тася.

– Прошу обратить внимание, товарищи экскурсанты, на расположение дворов. Ворвавшись в один двор, враги уже сами с трех сторон попадали в окружение защитников крепости и часто бывали так биты, что старались поскорее удрать обратно.

– А монастырь этот действительно осаждали враги?

– Да! И неоднократно, уважаемые товарищи! Но каждый раз они бывали отброшены и рассеяны… А вот и пятый двор.

Перед ними раскрылся уголок неописуемой прелести: зелень травы самых неожиданных оттенков легким ковром покрывала небольшую лужайку, прорезанную ручейком.

На зеленом холме стояла пурпурная церковь, окруженная хороводом берез. Перед церковью в немом ожидании застыл строгий белый павильон, прикрывший крохотную избушку Кирилла Белозерского, основателя монастыря. А

над всем этим маленьким миром прошлого в синем небе сияло глазастое солнце и стояла какая-то особенная, левитановская тишина…

Тася нараспев произнесла:

В синем небе, в темной глуби

Над собором тишина…

Произнесла и умолкла, прислушиваясь, будто ожидала, что откликнется эхо.

Волошин затряс головой, будто желая отделаться от какого-то наваждения:

– Блок… Этот монастырский уголок может навеять только такие настроения… Давайте осмотрим церковь, Настенька. Я хочу убедиться, что призраки ушли отсюда, что здесь остался только чудесный Александр Блок.

Юноша и девушка приблизились к церкви, где вчера ночью они видели странного старика. Дверь была приоткрыта. Постояв минуту, Тася и Волошин вошли в церковь.

Насколько нарядным и радостным был ее внешний вид, настолько строгой и суровой она оказалась внутри…

Темные древние иконы, почерневшая позолота, меланхолический блеск бронзовых подсвечников, коричневый тон деревянного аналоя – все это ясно показывало, что создатели церкви обращаются к вошедшему на языке аскетизма и смирения.

В глубине виднелся небольшой алтарь. Сквозь маленькие оконца, похожие на бойницы, тянулись к полу лучи солнца.

Волошин взглянул на Тасю:

– Ну как?

– Жутко… – поеживаясь, ответила девушка. – Смотрите, какой здесь интересный пол! – вдруг воскликнула она. Волошин стал разглядывать пол. Составленный из больших разноцветных плит ярких и темных тонов, он являл собой замысловатый и в то же время вполне законченный орнамент. Простой домотканый ковер закрывал центральную часть орнамента, и длинная дорожка от паперти до алтаря разрезала его надвое.

Волошин нагнулся, взялся за ковер и стал его скатывать.

– Что вы делаете? – с изумлением спросила Тася.

– Хочу посмотреть весь пол.

Скатав ковер, Волошин принялся за дорожку. Через три минуты мозаичный пол предстал перед Тасей во всем своем великолепии.

– Хорош, правда? – спросил Волошин.

– Очень! – с восторгом подтвердила Тася. – Если бы его можно было зарисовать… Мне бы очень хотелось, Ваня.

– Рисовать я не умею, но…

Волошин осмотрелся и выбежал из церкви. Через минуту он вернулся со стремянкой и поставил ее поближе к центру, потом взобрался на нее и взял в руки висевший в футляре фотоаппарат.

Щелкнув несколько раз затвором и осветив церковь вспышками магния, Волошин слез со стремянки, отнес ее на место и вновь разостлал ковер и дорожку.

Целый день Тася и Волошин бродили по обширным монастырским дворам, опускались в страшную подземную монастырскую тюрьму, поднимались на гребни крепостных стен. Тася измерила высоту Кузнецкой башни, стоящей прямо в воде озера. Получилось двадцать метров.

Взявшись за руки, как школьники, они ходили и смотрели, смотрели и обменивались впечатлениями, вспоминали все, что они узнали в Вологде об этом русском чуде, гордо стоящем над озером, о сказочном «граде Китеже», затерявшемся в северных лесах. Стоя на зеленом холмике пятого двора, Тася сияющим взором окинула монастырские строения, видневшиеся вдали: белые кельи и старинные палаты, трехэтажные стены с бойницами. Она прислушалась. Вокруг стояла тишина, лишь издалека доносился сигнал одинокой машины, гудели шмели и шептались березы.

– Как странно! – сказала Тася. – Лишь три дня назад мы были в Москве, в самом центре бурной современной жизни, и вот попали сразу в тринадцатый и четырнадцатый век,

в феодализм… Ваня, достаньте свою тетрадку и прочтите, что вы там еще записали в Вологде об этом монастыре.

Волошин достал из-за пояса общую тетрадь и, развернув, стал читать, как псалтырь:

– «Русский север среди своих исторических памятников насчитывает несколько монастырей, из которых наибольшее значение имеют монастыри-крепости, бывшие проводниками не только религии, но и московского влияния, проводниками идеи объединения вокруг Московского государства всей русской земли».

– Нет! – нетерпеливо прервала его Тася. – Вы мне это уже говорили… Найдите в своей тетрадке монаха, который ушел из московского Симонова монастыря в четырнадцатом веке и поселился вот здесь, на этом холмике, в диких лесах…

– Святой Кирилл? – насмешливо спросил Волошин. –

Настенька! Побойтесь бога! Я говорю в буквальном смысле. Чего доброго, вы здесь молиться начнете…

– Ах, Ваня! – со вздохом сказала Тася. – Ну зачем вы острите? Я не буду молиться. Но я хочу понять этого человека. Кто он? Почему ушел из Москвы в эту глушь? Ведь он там архимандритом крупного монастыря был. Знать московская под благословение к нему подходила… В чем же дело? Что ему в этих диких озерных дебрях понадобилось?… Ответьте мне. Только без шуток и острот.

Волошин оглянулся, внимательно посмотрел на крохотную деревянную избушку отшельника, укрытую под сенью берез и безмятежно стоящую здесь уже почти шестьсот лет…

– Церковники называют его святым… Ну что ж, пусть называют. Это их дело… А я думаю, Настенька, что этот человек был мыслителем, философом. Вот я записал в

Вологде одно место из его философского трактата «О падающих звездах». Послушайте, что написал этот умный русский человек шестьсот лет назад, сидя у лучинки вон в той крохотной избушке…

– Читайте, – сказала Тася.

– «…Одни говорят, что это падают звезды, а другие, что это злые мытарства. Но это и не звезды и не мытарства, а отделение небесного огня, насколько нисходят они вниз, расплавляются и опять сливаются в воздухе. Поэтому никто не видел их на земле, ибо всегда они рассыпаются в воздухе37…»

– Удивительно! Ведь это же учение о метеоритах… –

тихо проговорила Тася.

– Да… Он точно и ясно охарактеризовал небесное явление в те годы, когда никто не смел и не умел так думать.

И при этом, заметьте, Настенька, никакой мистики и метафизики. Это чистейший материализм.

– Но что заставило этого человека бежать сюда?

– Думаю, что для подобных размышлений в те годы северные лесные дебри были самым подходящим местом, –

ответил Волошин и, обведя взглядом красивый уголок, добавил: – Видимо, это была натура созерцательная…

Так Тася и Волошин бродили по древней русской крепости. Не станем говорить громких фраз об изумительном северном памятнике русской старины, куда судьба слу-

37 Подлинная цитата из научного труда церковного деятеля и писателя XIV века

Кирилла Белозерского «О падающих звездах».

чайно забросила двух московских комсомольцев. Скажем лишь, что монастырская крепость эта не выдумана: автор был в ней и испытал там величайшее удовольствие. Куда ни бросишь взгляд – всюду прекрасные произведения русского древнего зодчества. И, чтобы почувствовать всю красоту этой крепости, чтобы понять ее форму, простую, строгую, могучую, рассчитанную лучшими военными строителями русской старины, ее нужно увидеть…

На юношу и девушку, бродивших по всем уголкам

Сиверского монастыря, действовало, кроме всего, и другое: густые заросли полыни, васильки, ромашки, зеленый ковер на лужайках дворов, свежее благоухание земли под небом ослепительной ясности, – все это воспринималось ими как музыка и кружило голову…

Совсем иначе воспринимали монастырскую обстановку

Кортец и Джейк Бельский. Они приехали в этот монастырь на неделю раньше, чем Тася, Волошин и профессор Стрелецкий. Джейк успел уже обнаружить ход в подземелье – в погребе под самой высокой крепостной башней, именуемой Кузнецкой. Но оказалось, что ход этот завален кирпичом и грунтом. Директор монастыря-музея Анышев объяснил «московскому» и парижскому гостям, что обвал произошел вследствие подкопа почти триста пятьдесят лет назад, во время осады монастырской крепости польскими и литовскими интервентами… Чтобы расчистить ход в подземелье, требовались большие земляные работы, но Джейк уже договорился с местным райисполкомом о рабочих и о транспорте. Расходы брал на себя музейный фонд, за представителя которого Джейк себя выдавал.

В данную минуту Кортец и Джейк также путешествовали по монастырю и обменивались такими мыслями:

– Как вы думаете, Джейк, во что обошлись расходы по сооружению всей этой махины?

Джейк быстро извлек свою записную книжечку, в которой было записано все, вплоть до имени и отчества начальника речной пристани.

– Сию минуту, месье… Сорок пять тысяч рублей… В

переводе на современные деньги это около десяти миллионов долларов…

– Я купил бы его, если бы он продавался и если бы не торчал в такой дали от Парижа. Я показывал бы его восторженным историкам и искусствоведам, – воодушевляясь, говорил Кортец, шагая вдоль могучей крепостной стены. –

За большие деньги я пускал бы сюда отдыхать усталых богачей. Монастырь-санаторий для нервных и издерганных людей! Экстра!. А вон тот благоуханный дворик с полынью – это для влюбленных. Поцелуй в тишине и в зарослях такого дворика входит в сердце, как нож…

– А я сдавал бы этот монастырь в аренду Голливуду… –

мечтательно произнес Джейк.

– Правильно! – крикнул Кортец и, вздохнув, добавил: –

Странно! Советская Россия страна, где нельзя безнаказанно быть дураком. Это впечатление выносят все здравомыслящие иностранные гости. А между тем… Чем, если не глупостью, можно назвать то, что такое доходное сооружение прозябает и пустует где-то в глуши?

– А вот Ивану Грозному как раз это и нравилось, месье.

– Ну, у него были свои соображения, кстати, видимо, тоже не лишенные материальной основы. Кто-кто, а он,

наверное, знал, что его книжечки стоят десятки миллионов долларов… У русских есть такая пословица: «Подальше положишь – поближе возьмешь». Запомните ее, Джейк.

Кортец и Джейк не спеша шагали по узкой зеленой полосе земли, отделявшей Сиверское озеро от монастырских стен и башен. Здесь, так же как и во всем монастыре, стояла вековая тишина, лишь робкие волны вели тихий разговор на пологом берегу озера…

Джейк оглянулся. За ним по пятам шел мрачный монастырский сторож дед Антон. Его мучила одышка, но он шел, сопя и тяжко ступая по пушистой траве своими огромными сапогами.

– Зачем вы взяли его с собой, месье? – кинув недовольный взгляд на старика, спросил Джейк по-французски.

– У него все монастырские ключи, товарищ Богемский.

Это здешний апостол Петр, – посмеиваясь, ответил Кортец.

– Вы забыли, что я сотрудник Музейного фонда, месье.

Я отберу у него все ключи и пошлю его к черту, – холодно сказал Джейк.

– Это будет ваш второй глупый поступок, товарищ

Богемский, – продолжая путь и не оглядываясь, произнес

Кортец.

– А какой был первый?

– Письма на Ордынке. Они ничего нам не дали, но, наверное, уже пустили по нашему следу какого-нибудь сыщика.

– Чепуха!

– Дай бог, товарищ Богемский, чтоб это оказалось чепухой. Но с этим конвоиром мы не привлекаем ничьего внимания.

Кортец подошел к воде. Озеро, потревоженное легким ветерком, поблескивало мелкой сверкающей рябью и торопилось к монастырю, как толпа паломников, но на берегу путь ему преграждали гладко отшлифованные многопудовые валуны.

– Спросите его, откуда эти камни, – обратился к Джейку

Кортец.

Джейк пожал плечами: вопрос казался ему праздным.

Но все же он перевел его, безразлично глядя в тусклые, блуждающие глаза старика.

– Оттуда… – кивнул старик на высокие крепостные стены монастыря и добавил, с усилием выговаривая каждое слово: – Монахи бросали их… на головы… на головы иностранным гостям…

– Ого! – не дождавшись перевода, весело воскликнул по-французски Кортец. – Вы чувствуете, товарищ Богемский, какой камень бросил в мой иностранный огород этот мельник из оперы «Русалка»?

Старик внимательно смотрел на Кортеца из-под своих седых, нависших бровей:

– Что сказал… этот господин? – спросил он, обращая взгляд на Джейка.

– Он говорит, что вы похожи на мельника из оперы

«Русалка», – презрительно ответил Джейк.

Старик заклохтал, как глухарь на току. Он смеялся и тряс лохматой головой.

– Какой я мельник?! Я ворон здешних мест! – сердито сказал он, внезапно оборвав смех.

Джейк и Кортец переглянулись.

– Любопытно… – после долгой паузы произнес по-французски Кортец и зорко вгляделся в старого сторожа.

– Этот столетний пень, оказывается, кое-что смыслит в операх и даже умеет острить.

Джейк уже поглядывал на старика настороженно и подозрительно, но тот не обращал ни на него, ни на Кортеца никакого внимания. Усевшись на один из валунов и сняв рыжий сапог, он принялся перематывать бурую вонючую портянку.

– М-да… странный старик, – тихо сказал Джейк.

– Думаю, что не всегда он носил портянки… – резюмировал Кортец и прибавил не совсем уверенно: – Как по-вашему, товарищ Богемский, не понимает ли он наши с вами разговоры?…

Джейк еще раз внимательно поглядел на старика и ответил Кортецу, на этот раз по-английски:

– А черт его знает! Надо проверить.

– Продолжайте говорить по-французски и не обращайте на него внимания, – также по-английски предложил Кортец и тут же перешел на французский: – Итак, товарищ Богемский, вам довелось вчера услышать здесь, в монастыре, интересную лекцию профессора Стрелецкого о поездке

Ивана Грозного в Сиверский монастырь в 1557 году?…

– О да, месье!. – с большой готовностью подтвердил

Джейк. – Профессор Стрелецкий очень живо описывал своим молодым друзьям визит Грозного в этот монастырь.

– А зачем приезжал сюда царь Иван Грозный? – с наигранным любопытством спросил Кортец, искоса наблюдая за сторожем.

– Он привез сюда и запрятал в монастыре какие-то книги, месье…

Тем временем дед Антон уже переобул один сапог и готовился взяться за вторую портянку, но валун, на котором он сидел, видимо, показался ему неудобным. Он встал и, выбрав другой камень, круглый, как исполинский череп, пристроился поближе к Джейку.

– Профессор собирается искать здесь книжный клад

Грозного? – спросил Кортец.

– Да, месье… – ответил Джейк. – Несмотря на свой почтенный возраст, это очень энергичный ученый.

– Прошу вас, товарищ Богемский, спросите старика, слыхал ли он что-нибудь о посещении Грозным Сиверского монастыря и о книжном кладе, – попросил Кортец.

Джейк обратился к сторожу и перевел ему вопрос

Кортеца.

Старик посопел еще с минуту и, глядя в сторону, пробурчал:

– Всякое говорят… Старые люди сказывали… был тут клад… да вывезли его потом…

Кортец и Джейк переглянулись:

– Кто вывез? – живо спросил Джейк.

Старик подумал, шевеля мохнатыми бровями.

– Царь Борис вывез… – сказал он наконец. – Годунов…

Сказывают, был тот царь человек умный… начитанный…

и тайну про монастырский клад знал…

– От кого знал? – уже с беспокойством спросил Джейк.

– А это… вам надо бы… у него спросить… – глухо сказал старик, отводя взгляд в сторону.

– Что вы думаете об этой версии? – спросил Кортец, обращаясь к Джейку по-английски и забывая при этом, что он, иностранный турист, русского языка до сих пор не должен был понимать.

– Чепуха! – воскликнул Джейк также по-английски и быстро встал с травы. – Старик повторяет какую-то болтовню. А кроме того, он, по-моему, ненормальный.

– Ну, это не ваша идея, – насмешливо сказал Кортец. –

Старик сам объявил себя «вороном здешних мест»…

Неожиданно Кортец и Джейк вновь услыхали глухариное клохтанье. Они с удивлением поглядели на старика.

Содрогаясь и покачиваясь на своем валуне, он смеялся и показывал скрюченным пальцем на озеро:

– Рыбешка… глупая… выплеснулась… а баклан ее…

хватил на лету. Хе-хе-хе!.

ИВАН И АНАСТАСИЯ

Близилась ночь. Солнце ушло из монастыря и собиралось заночевать где-то за дальней гладью Сиверского озера. Но его багровые лучи еще струились из-за зубчатых стен и дремлющих сторожевых вышек, похожих на дозорных старинного московского войска…

Профессор Стрелецкий присел на гладкий камешек посреди темно-зеленой лужайки между двумя маленькими церквушками и прислушался. Он подумал, что вот эта тишина когда-то ушла отсюда на картины Нестерова с ясноглазыми лесными отроками, а сейчас вернулась вновь.

Рядом со Стрелецким стояли Тася и Волошин. Они тоже слушали эту чарующую тишину, вдыхали сладкие и горькие запахи трав, следили за меркнувшим заревом заката. Но они не видели того, что видел на этом холме старый профессор.

Стрелецкий заговорил тихо и торжественно, как сказитель древних былин…

…По реке по Шексне, с Волги-матушки

Встречь воде, меж лугами зелеными

Выгребают суда государевы,

Идут барки высокие, новые,

Пологами цветными прикрытые.

В тех судах, расписных по-владимерски,

Едет царь-государь к Белу-озеру,

Князь великий Иван свет Васильевич.

Беззаботное солнышко божие

С неба светит высокого…

День веселый, и светлый, и радостный,

Что ж не радостен царь с поезжанами,

Молодыми князьями-боярами?

Почему государь запечалился?…

…Он сидит на скамье призадумавшись,

Уронил молодую головушку…

Плачет горько царица Настасий

Над царевичем юным Димитрием,

Во пути от истомы преставшимся…

Царь приехал в обитель далекую,

Обнял он Симеона игумена,

Испуская слезу не единую…

…Под священное пение иноков

Положили во гробик царевича

И в предтеченской церкви покоили,

Что как дар по рожденьи Ивановой

Государем Васильем поставлена…

Стрелецкий умолк. Он глядел на маленькую церковь

Иоанна Предтечи, высившуюся на холме среди юных, радостных берез.

– Вот здесь, в этой церкви, четыреста лет назад стоял гробик первого сына царя Ивана Васильевича, младенца

Дмитрия, умершего в пути, когда молодой Грозный с царицей Анастасией предприняли путешествие из Москвы на далекий север, сюда, в обитель Кирилла Белозерского… Я

прочел вам сейчас отрывок из старинной былины «Кириллов езд», которую нашел в пыльных архивах монастыря. Неизвестный автор в этой былине подробно описывает путешествие Ивана Васильевича и его молодой жены Анастасии Романовны…

– Анастасия… – прошептала Тася. – Ее тоже так звали… Ваня!

Волошин взглянул на нее:

– Я, Настенька!..

– Как имя вашего отца?

– Его зовут Василием, – просто ответил Волошин. – А

что?

– Ничего… Я так…

«Иван и Анастасия… Государь Иван Васильевич и его молодая жена Анастасия…»

Мысль Таси заметалась, как птица в тенетах, но ее сковал ровный голос Стрелецкого, прирожденного лектора, превратившегося вдруг на чудесной лужайке романтического монастыря в сказителя былин о седой старине. В

далеком прошлом Тася увидела…

Это было четыре века назад, на закате солнца… Множество цветных парусов еще трепетали на расписных барках флотилии, бросившей якоря у стен Сиверского монастыря. Самая большая барка, с царским шатром на палубе, пристала к берегу, и по мировой сходне ее, покрытой ковром, сошел молодой Грозный. Был он ростом почти высок, но не долговяз и одет просто. Большие карие глаза смотрели строго, даже сурово… Под благословение к толстому, багроволицему игумену Иван подошел быстро и деловито. Затем поднял голову. С трудом разжав губы, вымолвил:

«Горе у меня, отче…»

Игумен прислушался к рыданиям Анастасии Романовны в царском шатре на барке и ответил, тяжко вздохнув: «Гонцы донесли печальную весть, государь… Молиться надо… Господь тебя, как святого Иова, испытывает…»

«Воля божья… – угрюмо сказал Иван. Он повысил голос: – Княгиня Ефросинья и враги мои небось рады будут!.

Нет у меня наследника!. Братца моего двоюродного, дурачка Володимера, на великокняжий престол протчат. А

землю русскую по уделам разворуют…»

Он скрипнул зубами. Затем, оборотясь каменным лицом в ту сторону, откуда прибыли его барки, хрипло крикнул:

«Ан нет! Не бывать тому!. А старую суку Ефросинью я сюда, в Горицкую обитель, пошлю да в келью под замок посажу38!..»

38 Иван Грозный действительно сослал впоследствии в Горицкий женский монастырь княгиню Ефросинию Старицкую, представительницу боярской оппозиции Грозному; будучи уличена в новом заговоре, княгиня Старицкая по приказанию Грозного

Игумен молчал.

«Перенеси, отче, новопреставленного младенца Дмитрия во храм Иоанна Предтечи и сегодня же отпевание учини», – приказал Иван и пошел к монастырской стене, за которой уже были возведены для него и для свиты деревянные хоромы…

Профессор Стрелецкий привстал и показал на трехъярусную стену, за которой плескались воды озера:

– Вот здесь стояли те хоромы, и сюда же с барки царской были перенесены кованые сундуки с ценной кладью.

А ведал захоронением тех сундуков друг и наперсник царя боярин князь Иван Дмитриевич Бельский, человек ловкий и сметливый… О том повествует старинная былина…

была утоплена в Сиверском озере.

И вновь Тася погрузилась в видения прошлого. Она ясно видела суровое лицо молодого царя и тоскующие, заплаканные глаза Анастасии Романовны; как сквозь сон слышала Тася тихий голос Стрелецкого:

У царевича гробика малого

Плачет горько Настасия.

Нет ей радости в детках ниспосланных:

До годочка не выжила Аннушка,

Померла осьми месяцев Марьюшка

И прибрал бог царевича малого,

Дорогого сыночка Димитрия.

По родителе князе наследника…

Тася видела их обоих, Ивана и Анастасию. Они сидели рядышком вот здесь, подле этой церкви, где стоял маленький гробик… Он гладил ее по темным волосам и ласково говорил:

«Не горюй, Настенька!.. Мы с тобой молодые, будут у нас еще детки. И сыночек будет…»

«Жалко его, Ваня!.. – отвечала заплаканная молодая женщина. – Какой он пригожий был! Глазки большие, как у тебя… И агунюшки уже кричал, вспомни…»

А тихий вечер окутывал тенью эту грустную пару… И

горькой полынью пахло тогда так же, как пахнет сейчас…

Нет лишь скорбного пения иноков и не слышны слова торжественной молитвы.

А Волошин видел другого царя Ивана. И этот другой

Иван ходил с игуменом по монастырю, все оглядывал хозяйским взглядом, все примечал.

«А почему у тебя, отче, над могилами сосланных бояр

Воротынских да Шереметьевых великие храмы стоят?»

«Доброхотными даяниями вдов боярских сооружены, государь», – елейным голосом отвечал игумен.

«Ишь ты! – загремел молодой царь. – Даяниями вдов?…

А над могилкой святого Кирилла, премудрого старца, коий обитель сию основал, ветхая часовенка стоит!. Гоже ли так, отче?…»

«Негоже, государь, – поспешно согласился игумен. –

Воздвигнем храм великий…»

«То-то! А ту кладь, что Бельским в погреба монастырские захоронена будет, береги, отче, как свою голову. Она у тебя одна, и клад тот у меня один… Вник?…»

«Вник, государь…»

«Здесь у вас нет бояр, ворогов моих, обитель сия не горит, и дикий татарин в ваши леса не заходит…»

В представлении Волошина игумен был в эту минуту похож на завхоза, которому молодой, но очень расчетливый директор предприятия поручает хранение остродефицитных материалов. Завхоз понимает, что хранение этих материалов принесет ему, завхозу, много хлопот, и потому выслушивает наставления начальства без всякого энтузиазма…

А государев прораб, то есть боярин Иван Дмитриевич

Бельский, метался по монастырю как угорелый: в бесплатной рабочей силе недостатка у него не было, но архитектор явно отлынивал от работы. Он приехал из Италии, у него была договоренность с русским царем, что строить он будет дворцы и церкви, а тут вдруг его бесцеремонно усадили на барку и два месяца волокли куда-то на север, в дикие дебри, да еще при этом не выпускали днем на палубу, чтобы он не запомнил дорогу… Здесь, в этом монастыре, его заставили проектировать какой-то подземный тайник, о котором ни одна живая душа не должна знать.

Идиотская работа, от которой ни славы, ни денег ждать не приходится…

Архитектор высказал все эго боярину Бельскому, но суетливый царский друг и лакей лишь состроил постную морду и развел руками:

«Вы свободны, сеньор… Мы неволить вас не станем…

Где выход из монастыря, сеньор знает, а путь в Венецию лежит на полдень и заход солнца отсюда…»

Все это Волошин ясно себе представлял… Неожиданно его воображаемая экскурсия в прошлое и повествование профессора Стрелецкого были прерваны вежливым покашливанием. Волошин оглянулся и в наступающих сумерках разглядел позади себя две фигуры. В одной из них он узнал художника Еланского, два дня назад прибывшего из Вологды, а в другой – научного сотрудника какого-то музея Богемского, ежедневно слоняющегося по монастырю вместе с толстым французским туристом, похожим на турка…

Покашливал Богемский. Затем он вкрадчиво спросил:

– Прошу прощения, профессор… Вы так увлекательно описываете посещение этого монастыря молодым Грозным, что я невольно заслушался, но… э-э…

– Что «но»? – спросил Стрелецкий.

– Вы столь уверенно говорите о каком-то кладе, захороненном здесь, в монастыре, Грозным… Есть ли у вас доказательства, подтверждающие правдоподобие этой версии?

– Да, – нетерпеливо ответил Стрелецкий. Он был раздосадован, что этот прилизанный музейный чиновник прервал его рассказ. – У меня есть неопровержимые доказательства, подтверждающие правдивость этой версии…

– Вы имеете в виду стихи, которые вы здесь цитировали? – с нескрываемой насмешкой спросил Джейк Бельский.

– Нет! Не только эти стихи… В архиве монастыря я нашел указания о кладе Грозного и о тайнике, где был захоронен этот клад.

– О! Это великое открытие, профессор! – с деланным энтузиазмом воскликнул Джейк. – Вы непременно должны сообщить об этом моему управлению… Я помогу вам…

– Против помощи я не возражаю, – усмехнулся Стрелецкий, – но доклад о своих изысканиях я сделаю в академии и доложу своему научному обществу…

– Да, да! Конечно… Простите, что я вас прервал. Продолжайте. Вы так увлекательно рассказываете!

Но вдохновение уже покинуло старого профессора. Он поежился:

– Становится прохладно…

– Да, Игнатий Яковлевич! – воскликнула Тася. – Вам пора вернуться в гостиницу. Разрешите, мы с Ваней вас проводим…

Втроем они направились к выходу из монастыря, и по дороге профессор еще долго рассказывал своим молодым друзьям о приезде в этот монастырь Грозного в 1557 году.

* * *

В этот вечер слишком много впечатлений обрушилось на Тасю. Она не могла лечь спать и, проводив Стрелецкого, пригласила Волошина погулять по аллеям березовой рощи, именуемой в Сиверске «Парком культуры и отдыха».

В этом парке не играл духовой оркестр, его заменяло радио. Сейчас оно услаждало слух влюбленных парочек частушками о высоком надое молока и о пользе квадратно-гнездового способа посадки картофеля. Но Тася ничего не слышала. Крепко сжимая руку Волошина, она говорила:

– …и вдруг мне показалось, что это уже не я, Анастасия

Березкина, студентка московского института, а другая

Анастасия, та, что приехала на барке из далекой Москвы в этот монастырь… Вы меня понимаете, Ваня?…

Волошину страшно захотелось сказать: «Понимаю, Настенька… Вы почувствовали себя уже не комсомолкой, а царицей…» Но вдруг он увидел совсем близко серые глаза девушки. Даже в темноте он разглядел в них неподдельное горе и промолчал.

– Я еще… ведь я ничего не видела в жизни… – тихо продолжала Тася. – Но вдруг я почувствовала, что у меня умер ребенок… Такого отчаяния я никогда не испытывала…

– Вы очень впечатлительны, Настенька, – рассудительно сказал Волошин. – Так нельзя…

Тася не слышала его. Она молча смотрела на сумрачные громады монастырских стен, смутно видневшиеся за деревьями.

– Сходим туда, Ваня… – попросила она вдруг.

Он удивился:

– Куда, Настенька?

– В церковь. В ту, где гробик… Вы боитесь?

– Да нет… Но там нечего делать сейчас, – нерешительно ответил он.

– Ну, тогда оставайтесь, а я одна пойду. – Тася высвободила руку.

Но Волошин удержал ее:

– Подождите… Но ведь ворота в монастыре уже заперты.

– А мы пойдем в обход, со стороны озера.

– Вы хотите сказать – вплавь?

– Нет, вброд… Там возле башни мелко.

Он покачал головой:

– Вы, Тасенька, просто девчонка и притом очень взбалмошная.

– Я не знаю… Может быть… Ну, идемте же!. – И она нетерпеливо потащила его к выходу.

– А вы не боитесь встретиться там с чем-нибудь страшным? – насмешливо спросил он.

– С чем?… – с тревогой и затаенной надеждой спросила

Тася.

– С привидением, например…

– Нет, это не страшно. Я сама сейчас привидение.

Они добрались до Кузнецкой башни, от которой крепостная стена поворачивала к югу. Здесь плескалась вода озера. Тася хотела снять туфли, но Волошин остановил ее:

– Не надо… Я перенесу вас…

Она молча позволила взять себя на руки и обняла его рукой за шею…

Руки были сильные, но держали они ее так бережно, как маленького ребенка… Где-то в темноте слышалось журчание воды, потревоженной его шагами…

Наконец он ступил на береговую полоску земли и остановился. Он спросил, помедлив:

– Ну?… Пойдем ножками?… Или останемся у дяди на ручках?…

– Ножками, – сказала она. – И я очень прошу вас, Ваня… не расхолаживайте меня. И не смейтесь над моими чудачествами. Слышите?…

– Клянусь, Настенька!.

– Такая я есть и такой останусь на всю жизнь. А если я вам… Если вам не нравится, вы можете со мной не дружить.

– Да что вы, Настенька! Ну конечно же, вы мне нравитесь!. Даже больше, чем полагается…

Она поспешно отстранилась:

– Не надо!. Идемте скорее.

– Может быть, все-таки на ручках? – робко спросил он.

Она взяла его под руку и повела вперед к темному, загадочному, как древний курган, холму. Вскоре они подошли к церквушке на холме и остановились перед нею в молчании.

– Обойдем вокруг… – тихо сказала Тася.

– Обойдем…

– Мне здесь ночью нравится больше, чем днем. А

вам?…

– Здесь хорошо, Настенька…

Неожиданно где-то совсем рядом они услыхали шаги и оглянулись…

– Здесь кто-то ходит, – шепотом произнесла Тася.

– Тихо!.

Волошин прислушался. Шаги послышались вновь.

– Кто-то ходит в церкви, Настенька.

– Уйдемте… Мне страшно!. – прошептала испуганная девушка.

Он обнял ее, успокаивая:

– Не бойтесь. Я с вами… Но кто бы это мог быть?…

Шаги слышатся там, в церкви… Вот что. Отойдите.

Настенька, вон к тем двум березкам – у вас светлое платье, и возле них вас будет не видно. А я пойду посмотрю…

Но едва Тася отошла в сторону, а Волошин сделал два шага, как скрипнула массивная дубовая дверь, окованная железом, и из церкви медленно выползла неуклюжая серая фигура…

Волошин сразу присел в высокой траве. Он не мог разглядеть странного ночного посетителя древней церквушки, но подойти или окликнуть не решался.

Человек в сером загромыхал тяжелым замком на дверях и неторопливо направился в ту сторону, где, распластавшись в траве, залег Волошин. Волошин услыхал тяжелое дыхание и металлическое позвякивание. Ключи! Теперь он узнал незнакомца. Это был старый монастырский сторож дед Антон. Волошин не раз видел этого высокого сутулого старика, облаченного в длинную холщовую рубаху, лохматого, хмурого, немногословного, лицом своим напомнившего Волошину толстовского отца Сергия… В том, что монастырский сторож бродит по ночам по монастырю и заходит даже в церкви, ничего удивительного не было. Не дойдя до затаившего дыхание Волошина, старик вдруг повернул и направился в обход церкви. «Куда это он? –

подумал Волошин. – Что ему понадобилось там, на задворках?» Он подождал немного, затем быстро встал и подбежал к Тасе.

– Это сторож, дед Антон… Вы постойте здесь, а то он вас заметит, Настенька, а я схожу посмотрю, куда он побрел.

– Мне страшно здесь!.. – прошептала Тася.

– Ну, идемте со мной. Только вы останетесь за углом церкви, а я за ним послежу.

Они пошли по траве, стараясь ступать неслышно. Тася приникла к углу церкви, а Волошин обогнул стену и стал тихонько пробираться вперед, раздвигая густые заросли полыни. Старика нигде не было, не слышно было и шагов его, лишь отчетливый лязг железного засова где-то вблизи услыхал Волошин. Что это за засов?… Где он?…

Волошин огляделся вокруг и ничего, кроме маленькой церкви, не увидел…

«В часовню вошел?… Но ведь под нею какая-то гробница, склеп, мертвецы… Что ему там понадобилось?» –

размышлял Волошин, медленно приближаясь к часовне.

Он приник ухом к облупленной штукатурке часовни, но ни единого шороха, ни звука не услыхал: старая усыпальница была так же мертва, как и захороненные в ней ссыльные бояре…

Волошин подошел к двери часовни и дернул ее, но она не поддалась: было ясно, что дверь заперта изнутри и что запер ее, конечно, дед Антон.

– Ваня! – услыхал Волошин и, не таясь уже, направился к Тасе.

– Где вы? Я уже стала бояться за вас! – сказала девушка.

– Ну, что там?

– Исчез… заперся в гробнице…

– Ночью?… В гробнице?… – испуганно спросила Тася.

– Но там же покойники…

– Очевидно, старичок считает их самой подходящей для себя компанией.

– Уйдемте отсюда. Мне здесь страшно!.

– Даже со мной?…

– Идемте…

Она взяла его за руку и пошла вперед.

– А по озеру опять на ручках? – спросил он.

– Хорошо… – Она помолчала. – Интересно, что ему понадобилось ночью в гробнице?

МОНАСТЫРСКИЙ СТОРОЖ

Однако в эту ночь побывали в монастыре не только

Тася и Волошин.

Джейк Бельский с первых же дней обратил внимание на старого монастырского сторожа, а разговор на берегу озера окончательно укрепил в нем уверенность, что старику, может быть, кое-что известно о книжном кладе Грозного.

Но, прежде чем попытаться вызвать деда Антона на откровенность, бывший князь решил узнать о нем как можно больше. Он отправился к директору музея Анышеву и убедил его дать разрешение просмотреть личные дела «некоторых сотрудников». «Мне хочется узнать, кто из них был связан с монастырем до революции», – пояснил он, обдавая директора серией простодушных помаргиваний.

Когда Стрелецкий в сопровождении Таси и Волошина ушел, Джейк Бельский отправился в канцелярию, уселся за чей-то письменный стол и раскрыл личное дело сторожа музея Антона Николаевича Белова. Уже через несколько минут внимание его привлекла пожелтевшая от времени справка, написанная выцветшими чернилами. Приглядевшись, князь достал лупу и поднял скоросшиватель к лампе. То, что он обнаружил, поразило его. Он тихо свистнул, сел и задумался.

Затем он решительно вырвал справку из скоросшивателя, аккуратно сложил ее и сунул в бумажник.

– Кто бы мог подумать? – тихо произнес он. – А впрочем, может, это и к лучшему…

Уложив папки с личными делами на прежнее место, Джейк погасил свет и отправился в гостиницу.

Кортец в своем номере уже поджидал его. Расставив на столе банки со шпротами, с зернистой икрой, тонко нарезанную буженину и ломтики лимбургского сыра, он осторожно вытаскивал пробку из бутылки с массандровским портвейном.

– Ага! Товарищ Богемский! Вы пришли вовремя! –

воскликнул он по-французски, потирая руки от удовольствия и с вожделением глядя на стол. – Не кажется ли вам, душа моя, что этот стол сервирован не хуже, чем мой круглый столик в Париже?

– Да, месье, – вежливо согласился Джейк. – Здесь не хватает только одного…

– Чего?

– Не «чего», а «кого», месье… Мадлен!

– Мадлен!. Это что за намеки? Садитесь лучше к столу и выкладывайте, мистер Шерлок Холмс, что обнаружили вы в конторской келье этой Пармской обители.

– Я сделал сенсационное открытие, месье Кортец, –

спокойно сказал Джейк, продолжая стоять.

Кортец посмотрел на него с любопытством:

– Какое?

– Сейчас я помою руки и расскажу вам все, месье.

– Держу пари, что вы открыли какую-то тайну! – воскликнул Кортец. – Это написано на вашем мраморном челе.

– Да, месье, вы угадали…

– Арабы говорят: «Если ты хранишь тайну, она твоя пленница, если ты не хранишь ее, ты ее пленник».

– Сейчас я умоюсь, месье, и мы вместе с вами станем пленниками одной любопытнейшей тайны, – сказал Джейк и вышел из комнаты.

Через пятнадцать минут он уже сидел с Кортецом за столом.

– Итак, какую тайну открыли вы, душа моя? – спросил

Кортец, любовно разглядывая фужер с пламенным и ароматным вином.

Джейк равнодушно сказал, словно речь шла о самом обыкновенном деле:

– Я узнал, что дед Антон, древний сторож Сиверского монастыря, не кто иной, как мой родной дядя.

Кортец поставил фужер и озадаченно поглядел на своего молодого соратника:

– Простите… Я вас не понял, Джейк. Повторите…

– Разбираясь в документах сотрудников музея, – тоном участника делового совещания объяснил Джейк, – я нашел вот эту справку…

Он вынул из бумажника пожелтевшую бумажку и передал ее Кортецу.

– Как видите, месье, эта справка выдана более тридцати лет назад каким-то вологодским домкомом гражданину

Белову Антону Николаевичу… По этой справке нынешний сторож «дед Антон» был когда-то принят на работу в монастырь-музей, – пояснил Джейк.

– Ну, и что же? – с недоумением разглядывая справку, спросил Кортец.

Джейк подал ему лупу:

– Рассмотрите внимательно имя и фамилию…

Кортец прищурил один глаз и с минуту глядел на справку. Наконец он поднял глаза на Джейка и сказал:

– Подчистка…

– Да… Имя «Антон» явно переделано и, скорее всего, из «Платона», а фамилия «Белов» здесь была длиннее.

Думаю, что «Бельский». Отчество то же, что и у моего отца, – «Николаевич»…

Кортец привстал. Он не был лишен способности удивляться, но в эту минуту его состояние скорее напоминало столбняк, чем удивление.

– Князь Платон Бельский?… Тот самый?…

– Думаю, что тот самый… Вам дать воды, месье?…

– А вам?

Джейк взял фужер с вином и сказал с улыбкой:

– А я, пожалуй, от радости, что нашел родного дядю, выпью вина!

Кортец заговорил нетерпеливо:

– Перестаньте ломать комедию, Джейк! Этот оперный князь-мельник меня серьезно всполошил.

– А меня нет. Я убежден, что это именно он, соперник моего отца и такой же охотник за книжным кладом, как и мы. Если это так, значит мы с вами, месье, приехали туда, куда надо.

– Но он уже пошарил тут до нас! В его распоряжении было тридцать лет! – раздраженный спокойствием Джейка, прорычал Кортец.

– Он мог шарить здесь сто лет, месье, и ничего не найти.

План тайника был в руках у моего отца, а не у него…

– Вот как! – насмешливо воскликнул Кортец. – А вы не забыли, что он про Годунова сказал?

– Я расшифровал это так: он слыхал все наши разговоры по-французски, он знает, зачем мы приехали сюда, и хочет нас выпроводить. Князь Платон не потерял еще надежды найти здесь тайник Грозного…

Кортец в раздумье зашагал по комнате. Остановившись у окна, он долго смотрел на высокую крепостную стену монастыря, уходившую вдаль из-за березовой рощи сиверского «Парка культуры и отдыха».

– Это опасный человек, Джейк, – заговорил он наконец.

– Такой же опасный, как и профессор Стрелецкий… Я

думаю, что мы должны установить с ним контакт, а затем как-то избавиться от него…

– …а заодно и от Стрелецкого… – подсказал Джейк.

– Джейк! – строго сказал Кортец. – У вас часто появляются дельные мысли, очень дельные… Но если бы вы могли не делиться ими со мной… Вспомните ваше обещание в Париже… Я хотел бы быть в стороне от некоторых ваших… э… весьма необходимых мероприятий. Вам двадцать пять лет, а мне за пятьдесят, и даже один год тюрьмы для меня будет моим последним годом…

Джейк осклабился:

– Я все помню, месье… Я помню свое обещание. Я

помню даже то, что вы получаете от треста пятнадцать процентов, а я только десять… Но я аристократ и свое обещание сдержу.

– О’кэй!. Да благословят вас аллах и святая дева! –

деловито сказал Кортец и молитвенно воздел очи горе.

* * *

А утром на другой день Тася пришла в комнату Волошина на первом этаже Дома колхозника и застала его разглядывающим какой-то фотоснимок. Тася заглянула через плечо товарища.

– М-да… полное разочарование, – сказал Волошин. –

Красочная мозаика стала серой, и вся прелесть этого удивительного церковного пола поблекла.

– Профессор говорит, что мозаику эту сделали по указанию Грозного после его второго приезда в монастырь, –

тихо произнесла Тася и добавила с сожалением: – Как жалко…

– Да, напрасно я не прихватил с собой цветную пленку… А остальные снимки хороши. Посмотрите, Настенька, на эту башню над озером. Ни дать ни взять богатырь стоит, как вечный страж в дозоре.

– Правда! – восхищенно воскликнула Тася. – А вы заметили, Ваня, что на многих старинных русских церквах все купола разные?

– Заметил… Ну что ж, это хорошо… нет однообразия…

Народ большой, натура неуемная, и искусство такое же.

– А на вологодской Софье купола симметричные: один большой в центре, а четыре поменьше по углам… Когда смотришь прямо, видишь одну большую главу в центре и две малые по бокам. Я смотрела и все припоминала, где я уже видела эти три головы, одну большую и две малые по бокам…

– Ну и что же? Припомнили?…

– Припомнила, Ваня… Третьяковская галерея. Васнецов. «Три богатыря». В центре – Илья Муромец, а по бокам

– Алеша Попович и Добрыня Никитич… Ну вот, вы опять смеетесь!.

– Да нет же, Настенька! Умница вы моя! – воскликнул

Волошин. – Это здорово подмечено. Конечно, Васнецов это знал. Так вот с какой натуры он своих богатырей писал!

Ох, и хитрый колдун!

– Вы говорили, что я сумасшедшая, а теперь говорите, что я умница, – с улыбкой сказала Тася.

– Я и сейчас то же говорю. Вы умница, но…

– …с придурью?

– Нет, с… ну, с сумасшедшинкой, что ли.

– А вам такие не нравятся?

– «Нравятся»? Это не то слово, Настенька, – сказал

Волошин и протянул к Тасе руку.

Но она увернулась и отбежала к окну.

– Какой чудесный день сегодня, Ваня!.

Вдруг Тася что-то вспомнила:

– А что, если я попрошу этого художника… как его…

Еланский, что ли? Попрошу зарисовать мозаичный пол в красках?

Волошин нахмурился:

– Ни в коем случае не делайте этого.

– Почему?

– Я не люблю его…

– Напрасно. Он делает чудесные зарисовки.

– Я ему башку оторву! – свирепо прорычал Волошин.

– За что, Ваня?

– Это подозрительный тип… Приехал, шныряет тут по всему монастырю, во все сует свой нос… Куда ни повернись, он уж тут как тут и все в альбомчике малюет. Проныра! Не люблю таких…

– Но он для того и приехал из Вологды, чтобы все увидеть и зарисовать.

– Из Вологды ли? – многозначительно спросил Волошин. – А не из Москвы ли матушки?… И вообще, Настенька, он внушает мне подозрение. Не он ли это у

Клавдии Антиповны на Ордынке побывал и письма Евгении Бельской прикарманил?…

– Что вы! – в ужасе воскликнула Тася. – Почему вы так решили?

– Имею основания… – с таинственным видом сообщил

Волошин и тихо добавил: – Но вас я прошу об этом ни слова. Не общайтесь с ним…

Тася закивала головой:

– Да, да! Конечно!.. А с виду он такой симпатичный.

– Настоящий жулик всегда бывает с виду симпатичный,

– изрек Волошин.

Желая переменить тему, он отошел от окна и снова обратился к снимку мозаичного пола:

– Сплошная серятина…

– А если подкрасить? – нерешительно спросила Тася.

– Ну нет! Будет не то… А ведь как интересно расположены цветные плитки… Тут целый узор…

Тася заглянула в снимок:

– Цветные плитки мозаики стали серыми и образовали единую извилистую линию.

– Верно… – согласился Волошин. – Смотрите, вот она начинается здесь, у притвора, подле огромного ромба, похожего очертаниями на Кузнецкую башню, а дальше вьется… Здесь в середине кружок, за ним снова витками идет линия. А вот тут ее конец помечен крестиком… Интересно!

Тася задумчиво глядела в окно.

– Я не понимаю, почему Грозный велел настлать в этой церкви такой причудливый пол…

– Наверное, на память об умершем маленьком сыне, –

неуверенно произнес Волошин.

– А в каком месте он велел тайник для книг вырыть?

– Профессор Стрелецкий уверен, что тайник должен находиться где-то между Кузнецкой башней и церковью

Иоанна Предтечи… А почему вы об этом спрашиваете, Настенька?

Тася молча взяла в руки снимок и стала пристально разглядывать ромбовидную серую плитку, от которой тянулась сплошная извилистая линия с крестиком на конце.

Ромбовидная плитка действительно своими очертаниями напоминала Кузнецкую башню.

– Неужели… – тихо произнесла Тася.

– Что?

Но Тася положила снимок на стол:

– Нет… Это мне показалось.

– Что вам показалось?

– Нет, нет! Не скажу… – Она засмеялась: – А то вы опять будете называть меня сумасшедшей…

* * *

Позавтракав, молодые друзья отправились в монастырь. Но, как только они вошли на главный двор, Волошин схватил Тасю за руку.

– Стоп! – строго сказал он. – Нам, кажется, небесполезно будет понаблюдать за «умельцем живописных дел»…

– За кем? – недоуменно оглядываясь, спросила Тася.

– За художником Еланским…

– Неужели вы серьезно думаете, что он украл письма

Евгении Бельской?

– Не знаю, он или нет, но я повторяю – мне его поведение кажется подозрительным…

Волошин взял Тасю за руку и повел за собой в обход управленческого здания на задний двор.

– Давайте обойдем конторские кельи, выйдем к Аллее

Скорби и тихонько подберемся к этому «художнику», –

тоном заговорщика предложил Волошин.

Они быстро прошли по березовой аллее, добрались до церкви Иоанна Предтечи и тихонько выглянули из-за угла… Еланского не было на холмике, где он часто сидел.

Там, подле заброшенной гробницы, стоял только его мольберт.

– Гм!.. Куда же он делся? – проворчал Волошин.

Он вышел на холмик и стал осматриваться.

– Смотрите! – воскликнула Тася и указала пальцем на второй ярус крепостной стены, где мелькнула фигура человека.

– Он!

Еланский исчез в каком-то проломе так же быстро, как и появился.

– Что он там ищет? – обшаривая стену злыми глазами, спросил Волошин. – Настенька, вы по-пластунски умеете ползать?

– Это как?

– На животе…

– У… умею.

Волошин заговорил шепотом:

– Ложитесь на живот и ползите сквозь эти джунгли… –

он кивнул на заросли полыни и репейника, – прямо к башне. Когда доползете, поднимайтесь через пролом в башне по каменной лесенке на второй ярус стены и очень тихо идите мне навстречу. Я тем временем проползу вон до того «каменного мешка». Понятно?

– Понятно…

– Вперед! – скомандовал Волошин и, бросившись плашмя на траву, как змея вполз в густую чащу полыни и репейника.

Тася с сожалением посмотрела на свое новое красивое платье и нерешительно оглянулась. Ей очень не хотелось порвать платье, расцарапать о колючки руки и лицо.

Неожиданно ей пришла в голову простая мысль: если вернуться назад и быстро обогнуть холм, то до башни можно с успехом добраться и не «по-пластунски».

Так она и сделала, и уже через две минуты достигла башни. Быстро и бесшумно вскарабкавшись по ее внутренней лестнице на кровлю первого яруса крепостной стены, она пошла по настилу над казематами и вскоре увидела Волошина. Он сидел на корточках и оглядывался по сторонам. Завидев Тасю, которая на цыпочках приближалась к нему, он приложил палец к губам.

Внезапно Тася услыхала глухие голоса, доносившиеся снизу. Волошин уже приник ухом к щели в настиле и махнул рукой, жестом приказывая Тасе лечь. Позабыв о своем новом платье, Тася легла на живот и прислушалась.

Внизу говорили по-французски…

* * *

Да, в полуразрушенном «каменном мешке» крепостной стены действительно говорили по-французски. Там находились Кортец, Джейк и монастырский сторож дед Антон.

Кортец то и дело беспокойно выглядывал из полуразрушенного «каменного мешка» во двор, а Джейк, вплотную подойдя к старику, говорил ему негромко, но внушительно, как гипнотизер:

– Нам все известно, князь. Вы не тот, за кого себя выдаете. Подделанная вами справка уличает вас полностью.

Мы также знаем, что именно привязывает вас к этому монастырю уже много лет. Вы ищете здесь библиотеку

Грозного…

Старик громко сопел и понуро глядел на груду кирпичей у себя под ногами. Джейк кивнул на Кортеца:

– Этот господин прибыл сюда из Парижа по тому же делу. Он представитель крупнейшей американской антикварной фирмы. Ему надо помочь. Если вы знаете что-нибудь о книжном тайнике, расскажите… Вы получите деньги, уедете отсюда и спокойно проживете еще много лет…

Старик молчал. Кортец напряженно вглядывался в его непроницаемое лицо. «Потомку великого конкистадора»

казалось, что Джейк ошибся, что старик сейчас пожмет плечами и скажет:

«Не пойму я, барин, по какому это вы со мной лопочете…»

Но старик выпрямился, сурово посмотрел на Джейка и заговорил на чистейшем французском языке:

– Да… вы не ошиблись… Я князь Платон Бельский… Я

не знаю, кто вы, молодой человек… но я слышал… все ваши разговоры… Думаю, что и вы не тот, за кого себя…

выдаете…

– Это не имеет значения, князь, – быстро ответил

Джейк.

– Вы хотите найти… книги царевны Зои и Ивана

Грозного? Напрасный труд… Я искал их здесь больше тридцати лет… и нашел…

Последнее слово старик не сказал, а прошептал, но этот звенящий шепот, как порыв ветра, можно было услышать и на берегу озера.

Кортец подошел к нему и вытаращенными глазами уставился в немигающие, сурово устремленные вперед глаза старика:

– Вы… нашли?…

– Нашел! – твердо, как последнее слово клятвы, вымолвил старик и тотчас же заговорил сам с собой, торопливо, то пришептывая, то крича: – Нашел пустой тайник!

Совсем пустой!. Грабители растаскали древнюю библиотеку… Но они не унесли ее далеко!

– Да? А где она? – Кортец вцепился в его рукав.

Старик молчал, будто припоминая давний сон. Он беззвучно шевелил губами и глядел в треснувший, грозно нависший над ним потолок.

– Да говори ты, старый пень! – грубо рявкнул Джейк.

– Спокойно, Джейк! – сказал Кортец. – Продолжайте свой рассказ, князь…

– Они… рассовали древние книги… по всему монастырю… Я десять лет собирал их… Я собрал и вновь захоронил их… Теперь уже никто… не найдет эти книги… –

глухо сказал старик. – Никто!..

Кортец и Джейк напряженно смотрели на старого сторожа. Он молчал.

Кортец хотел что-то сказать, но Джейк властным жестом остановил его.

– Князь Платон… – заговорил он тихо и вкрадчиво, так, как говорил когда-то в кабинете Кортеца. – Доверьтесь нам. Мы люди вашего круга. Мы поможем вам унести отсюда всю древнюю библиотеку. Вы поедете в Париж вместе с месье Кортецом…

Старик перевел глаза на смиренную физиономию

Джейка. Он будто вернулся на землю из какого-то глухого подземелья и еще не мог понять, чего хочет от него этот прилизанный, чистенький юноша.

– В Париж? – спросил он и внезапно рассмеялся своим глухариным, клокочущим смехом. – Нет, господа, мне ваш

Париж не нужен… Мне нужно только одно: отыскать среди древних книг… индийский свиток с рецептом… Он вернет мне силы, память, вернет жизнь…

– Мы поможем вам найти индийский рецепт, – проникновенно зашептал Джейк. – У этого господина есть знакомые профессора, знающие все индийские наречия…

– Нет! – крикнул старик. – Родной брат украл у меня план тайника! Больше я никому не верю! Я не отдам вам древние книги… Я нашел их!. Я спас их от гибели! Я!

Один я!.. Они мои… И больше ничьи!..

Джейк обменялся быстрым взглядом с Кортецом и, отбросив вкрадчивый тон, заговорил уже с угрозой:

– А если мы расскажем, кто вы такой? Если докажем, что вы присвоили себе ценности, принадлежащие советской власти?

– Да, да! – подтвердил Кортец, глядя пылающими глазами на старого маньяка. – Вы знаете, что с вами сделают коммунисты?…

Старик поглядел на Кортеца, затем на Джейка и ответил внятно и спокойно:

– Знаю. Они отнимут у меня мои сокровища, а меня посадят в тюрьму как вора…

– Вот именно! – воскликнул Кортец. – Вы умный человек, князь!

– О да! – со смехом воскликнул старик. – Я умный человек… И потому я знаю… что вы ничего… и никому про меня не расскажете… Вы сами в моих руках, господа…

Он хитро прищурился, и Кортец с Джейком вновь услыхали глухариное клохтанье.

– Знаете что? – неожиданно оборвав смех, резко сказал старик. – Убирайтесь вы оба… туда, откуда пожаловали…

пока я первый не заговорил… Вот вам, господа… ответ князя Платона Бельского…

Он грубо оттолкнул сперва Джейка, затем Кортеца и неуклюже полез в пролом…

Джейк выхватил нож, но Кортец схватил его за руку:

– Джейк! Опомнитесь!

– Проклятая старая развалина! – позеленев от бешенства, прошипел Джейк, но нож спрятал. Его «азбука Морзе» после долгого перерыва работала полным ходом…

– Нам надо хорошо подумать, – сказал Кортец. –

Идемте, Джейк…

* * *

– Что он сказал? – шепотом спросил Волошин.

– «Нам надо хорошо подумать. Идемте, Джейк…» –

перевела Тася последнюю французскую фразу, произнесенную в «каменном мешке».

– Значит, «товарища Богемского» зовут Джейком?… –

сказал Волошин. – Ого! Это любопытно!

Тася и Волошин полежали еще минуты две на настиле, пока не затихли шаги Кортеца и Джейка.

– А теперь надо бежать немедленно в милицию, – решительно сказал Волошин, помогая Тасе встать и отряхивая ее платье от пыли.

– А это не обязательно, товарищ Волошин! – произнес кто-то почти рядом с ним.

Тася и Волошин оглянулись и увидели, что из расселины соседнего каземата выбирается весь испачканный пылью художник Еланский. Волошин смотрел на него взглядом Фауста, впервые увидевшего Мефистофеля.

Еланский продолжал:

– Вы еще в Москве обратились в милицию по поводу исчезновения писем Евгении Бельской. Этого вполне достаточно, – он вынул из кармана какую-то бумажку. – Вот ваше заявление начальнику уголовного розыска… Бонжур, камрад Березкина! – обратился он к Тасе. – Компренэ ву франсэ?…

– Уй… – растерянно ответила Тася.

– Трэ бьен! – с отличным французским прононсом воскликнул Еланский. – Значит, вы все слыхали и все поняли?

– Позвольте! – настороженно глядя на него, воскликнул

Волошин. – Кто вы такой?

– Ах да! Я забыл представиться. – Еланский вынул из кармана удостоверение и протянул Волошину: – Я сотрудник комитета государственной безопасности майор

Руднев… Ваше заявление через милицию и уголовный розыск попало к нам.

Волошин и Тася переглянулись.

– Вы прибыли по моему заявлению и ничего мне не сказали? – сконфуженно и даже с обидой произнес Волошин.

Руднев усмехнулся:

– Не обижайтесь.

Столь внезапно превратившийся в майора госбезопасности «художник» быстро и лаконично изложил перед комсомольцами свой план действий. Он считал, что спугивать непрошеных гостей раньше времени не следует.

Руднев не сомневался, что Кортец и Джейк все же рано или поздно узнают, где князь-сторож зарыл найденную им библиотеку Грозного.

– Пускай поработают, раз уж приехали сюда, – заключил он.

Отныне Тася должна была внимательно наблюдать за

Платоном Бельским, а Руднев и Волошин – за обоими «туристами». Начальник Сиверского районного управления милиции, оказывается, был информирован о миссии майора Руднева и готов был оказать ему поддержку в любой момент. Однако до поры до времени в монастыре не должен был появляться никто из представителей милиции.

Профессора решили не тревожить.

Как ни предусмотрителен был Руднев, он не учел, что события в монастыре начнут разворачиваться необыкновенно стремительно.

Выбравшись из «каменного мешка», авантюристы буквально на ходу, еще не дойдя до церкви Иоанна Предтечи, выработали план действий, и Джейк с быстротой тренированного спринтера пустился вдогонку за стариком.

Он догнал старика у ворот, ведущих на главный двор, пошел рядом с ним и быстро зашептал ему что-то на ухо.

Платон Бельский шел, угрюмо глядя себе под ноги. Казалось, он больше слушает, как позвякивают ключи на его поясе, чем вникает в проникновенный шепот Джейка.

Внезапно он остановился и удивленно поглядел на своего назойливого спутника:

– Профессор? – глухо переспросил он. – Вздор! Он ничего не найдет…

– Нет, найдет!.. – твердо сказал Джейк. – Но если на нас вы можете донести и нас можете устранить, то на профессора вы не донесете. А он не успокоится, пока не перевернет весь монастырь. Поймите вы это, князь!. Вот кто ваш главный враг, а не мы. Мы друзья, только мы можем помочь вам…

– Чем? – с недоверием глядя на Джейка, спросил старик. Джейк оглянулся и, не видя вокруг себя никого, кроме приближающегося Кортеца, продолжал вполголоса:

– Мы поможем вам устранить этого опасного профессора раз и навсегда.

– Убить? – тихо спросил старик.

– Зачем? – с деланным ужасом воскликнул Джейк. –

Несчастный случай… Виновных нет, но зато нет и профессора.

Старик слушал уже внимательно, хмуро посапывая и пряча глаза в седых кустах бровей.

Джейк взял его под руку и повел к воротам, продолжая шептать.

НОЧНАЯ СЛЕЖКА

В тот же день около трех часов пополудни Волошин и

«Еланский», забравшись в церковь Иоанна Предтечи на холмике против Кузнецкой башни и вооружившись биноклями, наблюдали за странным поведением Джейка, который взобрался на второй ярус крепостной стены. Этот ярус был сооружен на высоте около семи метров и, как бесконечный балкон, опоясывал крепостные стены монастыря, глядя на монастырский двор пустыми окнами без рам и стекол…

Джейк продвигался вдоль стены, время от времени выглядывая в окна.

Неожиданно остановившись и выглянув, Джейк стал внимательно осматривать окно, затем потрогал подоконник и тотчас же пошел обратно к башне.

– Это еще что за манипуляции? – пробормотал Руднев.

– Не понимаю, товарищ майор. Колдует… Он что-то задумал.

– Но что?…

Джейк спустился вниз, прошел мимо церкви Иоанна

Предтечи и скрылся в воротах главного монастырского двора.

Руднев и Волошин вышли из своего убежища и поднялись на второй ярус стены, туда, где только что «колдовал» Джейк. Волошин считал:

– Первое… Второе… Десятое! Вот здесь он остановился.

Руднев тщательно оглядел десятое окно.

– Смотрите, товарищ майор! Отметка мелом… – Волошин указал на один из бурых кирпичей «подоконника».

– Да действительно, крестик… – произнес Руднев, разглядывая небольшую меловую отметку. Он огляделся вокруг. – Что это означает?…

Ответ на свой вопрос Руднев получил ночью…

* * *

В ту ночь майору не спалось. Он долго ходил по скрипучему полу комнаты Дома колхозника и, по своему обыкновению, мысленно вел разговор с постоянным своим собеседником, каковым являлся он сам. При этом собеседника Руднев называл «стариком», хотя тому (то бишь самому Рудневу) было всего лишь тридцать лет.

«Итак, старик, заграничные гости что-то задумали. Не уломав князя-сторожа, Джейк, в скобках Богемский, помчался вслед за ним и уже на ходу продолжал урезонивать строптивого князя… Они могли о чем-то договориться…

Как ты думаешь, старик?»

«Могли… вполне…» – соглашался «собеседник».

«А после этого Джейк стал карабкаться на крепостную стену и рисовать на ней крестики. Есть над чем подумать, старик…»

Руднев прислушался. В Доме колхозника все спали, тишину нарушал лишь богатырский храп какого-то председателя колхоза, поселившегося за стеной. Кортец и

Джейк устроились на третьем этаже, как раз над комнатой

Руднева. Майор взглянул на потолок:

«Интересно, что они сейчас делают? Неужели спят?…»

Руднев уже ранее приспособил платяной шкаф для подслушивания через потолок разговоров Кортеца и

Джейка. Но секретные разговоры гости вели в Доме колхозника редко. Видимо, они опасались подслушивания.

Правда, один раз они заговорили по-английски, но познания Руднева в «инглише» были весьма ограниченны.

Неожиданно наверху тихонько скрипнула дверь, и послышались шаги, заглушаемые ковровой дорожкой в коридоре. Руднев прислушался… Кто-то тихо спускался по лестнице. Заскрипела ступенька, другая… Шаги замерли…

Тишина… Глухой разговор… Легонько стукнула выходная дверь… Снова тишина…

«Вперед, старик!. Быстро!» – мысленно приказал себе

Руднев. Схватив серую шляпу, он неслышно выскользнул в коридор и быстро спустился вниз.

Дежурила молоденькая курносая Надя. Она оторвалась от потрепанной «Королевы Марго» и удивленно поглядела на Руднева:

– Вам что, товарищ художник?

– Хочу погулять, подышать воздухом, – быстро бросил

Руднев и выскользнул в дверь.

Надя неодобрительно покачала головой и подумала:

«И этот тоже!. Дома небось жены ждут, а они тут по ночам «воздухом дышать» бегают!..»

Руднев не был уверен, что из Дома колхозника сейчас вышел именно тот, кто его интересует, но, заметив вдали на полутемной улице фигуру неизвестного, он пошел за ним, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Неизвестный на минуту остановился на освещенном перекрестке и оглянулся. Руднев приник к темному забору, замер: он узнал Джейка…

Оглядевшись, Джейк пересек улицу и направился к монастырской стене…

Руднев подождал немного, перебежал улицу в темном месте и последовал за ним.

«Внимание, старик! Внимание!. » – мысленно произнес он. Крадучись, Джейк продвигался вдоль серой громады крепостной стены. Так он дошел до могучей Кузнецкой башни. Здесь, на берегу озера, Джейк остановился, снова оглянулся и, не заметив Руднева, мигом упавшего в траву, вошел в воду.

«Вброд?… – Руднев приподнял голову и стал следить за смутной фигурой Джейка, осторожно продвигавшегося по тусклой глади воды. – Охотничьи сапоги надел, что ли?…

Ну, придется, старик, и нам в воду, хотя охотничьими сапогами не запаслись…»

Руднев стал подползать к воде, как только Джейк вышел на сухое место у крепостной стены. Но в воду ему лезть было рано: Джейк направился не к маленьким воротцам, ведущим на задний двор монастыря, а медленно двинулся вдоль берега, нагибаясь время от времени и тщательно разглядывая валуны у воды. Некоторые из них он толкал ногой, а иные даже пробовал поднять. Но, когда камень оказывался очень тяжелым, Джейк не тужился и сразу шел дальше, осматривая новые валуны.

Руднев, приникнув к холодной стене башни, внимательно наблюдал в бинокль. Поведение Джейка казалось ему загадочным, майор никак не мог понять, зачем понадобились молодому авантюристу эти упражнения по подъему тяжестей.

«Что он тут делает?… Зачем ему эти камни?… Странно!. Внимание, старик!. Внимание!»

Наконец Джейк, видимо, нашел нужный ему валун. По его усилиям Руднев определил, что в этом камне не меньше двух пудов. Тем не менее Джейк взгромоздил валун себе на плечо и, придерживая обеими руками, заковылял к маленьким воротцам в задней стене монастыря. Камень закрыл от него Кузнецкую башню и Руднева, притаившегося за нею. Майор быстро вошел в прохладную воду. Через минуту Джейк с камнем исчез в воротцах, а еще через минуту в те же воротца осторожно заглянул и Руднев. Он не сомневался, что столь тяжелую и неудобную ношу

Джейк на своем плече далеко не унесет, и не ошибся: Джейк сбросил с плеча валун и отдыхал, сидя на нем.

Руднев усмехнулся: с непривычки оно, конечно, трудно… Мешок надо бы прихватить, раз уж вам, мистер

Джейк, понадобилось таскать такие увесистые камешки…

Он вновь высунулся из ворот. Джейк уже встал и рассматривал камень с видом Архимеда, старающегося открыть еще один закон о рычаге энного рода. Ничего, однако, не придумав, Джейк сокрушенно вздохнул, присел над валуном, понатужился, с трудом навалил камень к себе на живот и потащил его вдоль крепостной стены к Кузнецкой башне…

Прикрытия здесь никакого не было, и Рудневу пришлось ползти за ним, раздвигая траву…

Джейк доволок свою ношу до входа в башню и с отвращением швырнул на траву. Руднев слышал, как он чертыхался, размахивая онемевшими руками.

Майор всем телом прижался к земле, боясь пошевелиться. Ясно: Джейк будет отдыхать после полукилометрового перехода с валуном не меньше четверти часа…

Медленно повернув голову, Руднев, однако, увидел, что

Джейка уже нет подле валуна. Майор тревожно огляделся и потянулся к биноклю, но в этот момент Джейк вышел из двери в башне и направился к своей ноше.

«Он собирается тащить этот камень в башню… Зачем?… Как ты думаешь, старик?…»

Но «старик» в эту минуту мог только спрашивать, отвечать он пока не решался.

Джейк сел на валун и приготовился к отдыху: видимо, те усилия, какие он затратил до сих пор, были только легкой тренировкой по сравнению с предстоящими упражнениями в передвижении тяжестей.

Руднев, лежа в траве, скептически разглядывал в бинокль его унылую фигуру:

«…Тяжелая эта работа – из болота тащить бегемота…

Неужели бросит?… Было бы жалко. Хочется узнать, что он придумал».

«Не бросит, – успокаивал Руднева «старик». – Он, клятый, на карачках, а все же потащит…»

Джейк неожиданно встал, будто он услыхал лестную характеристику «собеседника» Руднева и она вселила в него силы Геракла и дух Прометея. Вновь присев над своим валуном и обняв его, как любимое чадо, Джейк опять взгромоздил камень на свой тощий живот и поволок к башне.

Когда он перешагнул через порог, Руднев вскочил и, мягко ступая по траве, быстро пошел к башне… Приблизился… Прислушался… Тяжко ступая по каменным ступеням и отчаянно сопя, Джейк взбирался наверх со своим грузом.

«Первый и второй ярусы прошел, – шепотом считал

Руднев. – Приближается к третьему ярусу… Что дальше?»

Далекий глухой удар валуна о кирпичные плиты свода были ответом на вопрос Руднева.

«Бросил!. Передышка…»

Но на этот раз Джейк не сел на валун для отдыха. Руднев услыхал его шаги где-то вне башни. Шаги вскоре затихли. Было ясно, что авантюрист пошел по настилу над вторым ярусом вдоль крепостной стены, скорее всего –

опять на разведку.

Руднев тихонько проскользнул в башню и стал медленно подниматься по каменным ступенькам внутренней лестницы. Дойдя до выхода из башни на второй ярус, он выглянул и в серой мути светлой северной ночи разглядел на пыльном настиле огромный валун. Руднев все еще не мог разгадать замысла Джейка и с нетерпением ждал, что дальше будет делать заграничный гость.

Притаившись в башне, он видел, как вернулся Джейк, как он поднял тяжелый валун и, кряхтя от натуги, понес его вдоль бесконечного коридора. Выйти из башни Руднев не решался, спрятаться здесь было невозможно, и, внезапно оглянувшись, Джейк мог заметить, что за ним следят…

Наблюдая в бинокль, майор увидел, как Джейк остановился возле оконного проема, обращенного во двор монастыря, как, собрав последние силы, он взгромоздил валун на широкий кирпичный подоконник. Затем Джейк стал тщательно отряхивать свой пиджак и брюки от пыли и грязи. Привел одежду в порядок, потрогал валун, полюбовался им с минуту и направился к башне…

Руднев сразу сообразил, что Джейк может дойти до башни и спуститься вниз гораздо раньше, чем он, Руднев, сбежит по лестнице и успеет найти надежное укрытие где-нибудь на обширном заднем дворе. Да и бежать в темноте по ступенькам было нельзя, Джейк услышит топот… Оставался один путь к отступлению – на крышу яруса. И Руднев метнулся по каменным ступенькам внутрибашенной витой лестницы.

Наверху Руднев слыхал, как Джейк спустился вниз, а затем вышел из башни и пошел к тем же маленьким воротцам в задней стене, через которые вошел в монастырь.

Следить далее за ним не было смысла: Джейк осуществил какую-то важную часть своего замысла и отправился спать в Дом колхозника.

Теперь надо было сходить к валуну, взгроможденному на край стены, осмотреть его и понять наконец, что задумал этот долговязый лунатик с зелеными веками…

Утром Волошин вместе с неутомимым майором вновь проник в церковь Иоанна Предтечи. Они оба устроились у высоких узких окон, и Руднев направил бинокль на второй ярус крепостной стены.

– Ну, товарищ Волошин, что вы видите на подоконнике десятого окна? – спросил Руднев.

Волошин всмотрелся.

– Что-то бурое, круглое. Котел, что ли?

– Нет, это не котел. Это огромный валун, камень с берега озера. В нем не меньше двух пудов…

– Как он туда попал?

Руднев отнял от глаз бинокль.

– Это «товарищ Богемский». Ему никогда в жизни не приходилось так работать, как в эту ночь. На второй ярус стены он тащил этот камень часа полтора и был так увлечен работой, что не заметил, как я за ним наблюдаю…

– Зачем же он его туда втащил? – недоуменно глядя на

Руднева, спросил Волошин.

– Очевидно, для того же, для чего четыре века назад эти камни таскали на крепостную стену монахи и народные ополченцы, – с веселой усмешкой ответил Руднев. – Чтобы сбросить их оттуда на головы врагов…

– Он хочет сбросить этот камень?… – медленно произнес Волошин и вновь прильнул к биноклю. – Но на чью же голову?…

Руднев усмехнулся:

– Ну, это чересчур примитивно. «На голову»!. Мы не ливонцы и не польская шляхта… Я осмотрел там все и понял, что, если этот камень столкнуть вниз с высоты семи метров, он упадет как раз на настил «каменного мешка», в котором происходил исторический разговор между князем-сторожем и нашими «туристами». А под настилом провисли и держатся на честном слове кирпичные своды весом этак в две с лишним тонны… Вы меня поняли?

– Обвал?! – глядя на Руднева широко раскрытыми глазами, воскликнул Волошин.

– Да!. Несчастный случай… Кто-то погиб, а виновных нет.

– А кто этот «кто-то»?

– Вот этого я у «товарища Богемского» не спросил. Он был так занят работой, что мне не хотелось его отрывать.

Но мы скоро это узнаем…

– Они подозревают кого-то из нас, – глядя в бинокль, сказал Волошин. – Этот камень предназначен для моей или вашей головы…

– Поживем – увидим, товарищ Волошин. А пока берите вот этот пистолет, отправляйтесь на второй ярус стены, спрячьтесь там где-нибудь поближе к камню и задержите всякого, кто к нему приблизится.

Волошин взял тяжелый ТТ и сказал по-военному:

– Есть, товарищ майор! Всякий, кто приблизится к камню, будет задержан.

Руднев уже отошел от Волошина, но тот неожиданно окликнул его:

– Товарищ майор! Я должен сделать важное сообщение…

– Какое?

– Я как-то сделал снимок мозаичного пола в этой церкви. Краски не получились, но зато обозначилась одна сплошная, очень закрученная линия… Моя подруга Тася сегодня поделилась со мной интересной догадкой: а не является ли рисунок этой мозаики планом подземного хода, который находится под этой церковью или где-нибудь поблизости?

– Интересно! – оказал Руднев. – Надо проверить. Но сейчас на очереди вон тот камень на стене. Не спускайте с него глаз.

– Слушаю, товарищ, майор!

«СДАЙТЕ ОРУЖИЕ!»

Руднев взял альбом для зарисовок и направился к «каменному мешку». Он вошел в каземат и долго разглядывал грозно нависшие над головой своды.

Покачав головой, майор выбрался из каменной ловушки и пошел на главный двор. Здесь, у газона напротив группы храмов, он увидел Кортеца и Джейка. «Потомок великого конкистадора» фотографировал храмы; Джейк рассеянно за ним наблюдал, время от времени поглядывая на здание конторы музея. Он кого-то ждал.

Руднев приблизился к ним и также стал внимательно разглядывать храм.

– Красивый собор! – сказал он.

– Да… – рассеянно ответил Джейк. – Мы его тщательно охраняем.

– Его в пятнадцатом веке построил русский зодчий

Прохор Ростовский, – любуясь величественным храмом, сказал Руднев. – Я хочу зарисовать его купола.

– Пожалуйста, – безразлично ответил Джейк и вновь поглядел на дверь конторы.

Оттуда вышла Тася, огляделась, увидела Руднева и направилась к нему. Она торопилась и была явно чем-то взволнована. Подойдя к Рудневу, Тася сказала:

– Товарищ Еланский! Вас просит директор музея.

Руднев захлопнул альбом и зашагал к конторе. Тася пошла рядом с ним и тихо, быстро заговорила:

– Только что я слыхала, как сторож предложил профессору Стрелецкому осмотреть один никому не известный ход в подземелье у Кузнецкой башни. Он сказал профессору, что ход этот ведет в подземный тайник, сооруженный еще при Иване Грозном. – Тася понизила голос до шепота: – Неужели он решил открыть свою тайну?

Не глядя на нее, Руднев так же тихо ответил:

– Не отходите от профессора ни на шаг… Скорее всего, именно на него готовится покушение… В крепостной стене есть ловушка… Там засел Волошин…

В это время из конторы выполз угрюмый сторож, а затем профессор Стрелецкий. Завидев Тасю, он помахал ей рукой:

– Я скоро вернусь, Тасенька!

– Идите с ним… – приказал Руднев. – Как только он войдет в каземат в крепостной стене, сейчас же тащите его обратно…

Тася ничего не поняла, но объясняться было уже некогда. Она подбежала к профессору и пошла рядом с ним.

Руднев видел, как Стрелецкий остановился и что-то сказал сторожу. Тот безразлично поглядел на Тасю и, пожав плечами, побрел к крепостной стене…

Руднев оглянулся: Кортец как ни в чем, не бывало фотографировал церкви, а Джейк, не обращая внимания на

Стрелецкого и сторожа, давал Кортецу какие-то объяснения.

– Любопытно… – тихо сказал Руднев и, войдя в сени конторы, продолжал через щелку наблюдать за Кортецом и

Джейком.

Через пять минут он вышел из сеней и вновь направился к ним.

– У месье хороший вкус, – сказал он. – Если он не возражает, я буду зарисовывать все, что он фотографирует.

Джейк перевел Кортецу слова «художника».

– О! Манифик! Силь ву пле, маэстро! – оживленно воскликнул Кортец.

– Обратили ли вы внимание, месье, что все купола вон того храма резные? – вежливо спросил «художник».

Джейк перевел.

– Меня восхищает эта асимметрия! – искренне воскликнул Кортец. – Она роднит русское искусство с искусством варваров восьмого-девятого веков. Я видел во

Франции их капеллы.

– Я предпочитаю самобытное искусство варваров геометрической пропорции готики, – ответил Руднев, быстро набрасывая контур шишковатого купола церкви.

Джейк заглянул в его альбом:

– Вы хорошо рисуете.

– Я любитель, – скромно ответил Руднев.

Делая зарисовки, он украдкой наблюдал за Кортецом и

Джейком. Последний и не думал следовать за сторожем и профессором, но время от времени он все же беспокойно поглядывал в ту сторону, куда сторож увел Стрелецкого.

Кортец был целиком поглощен фотографированием.

Прошло минут двадцать. Неожиданно в воротах показалась Тася. Она подбежала прямо к Рудневу и, отозвав его в сторону, сообщила:

– Сторож привел нас с профессором в ту каменную дыру, где эти… – она кивнула на Джейка и Кортеца, –

объяснялись тогда со стариком. Он велел нам ждать, а сам куда-то исчез… Я сказала профессору, что это ловушка, и чуть не силой вытащила его из каземата.

– А сторож? – быстро опросил Руднев.

– Волошин задержал его где-то наверху, на стене, – с волнением и недоумением сказала Тася.

Она до сих пор не уяснила себе смысла всего, что произошло с нею и профессором.

– Ну? И где он теперь? – нетерпеливо спросил Руднев.

Джейк и Кортец без всякого стеснения подошли к

Рудневу.

– Там что-нибудь случилось, девушка? – спросил

Джейк. Но Тася ответила не на его вопрос, а на вопрос

Руднева:

– Сторож вбежал в заброшенную усыпальницу князей

Бельских, заперся на железный засов и не выходит.

– Мне нужно перезарядить кассеты, господин Богемский, – сказал Кортец и, круто повернувшись, направился к надвратной церкви. Джейк последовал за ним.

– Скажите Волошину, пусть не отходит от усыпальницы ни на шаг! Бегите! – бросил Руднев Тасе и быстрыми шагами догнал Кортеца и Джейка.

– Минутку, господа!

Заграничные гости остановились и тревожно переглянулись.

– Только что у крепостной стены было произведено покушение на жизнь профессора Стрелецкого… – сказал

Руднев, пристально глядя на Джейка.

– Нам до этого нет дела, товарищ художник, – сердито ответил Джейк. – Обратитесь в милицию.

– Милиция уже здесь, – сказал Руднев и показал

Джейку свою книжку. – Я майор госбезопасности Руднев.

Прибыл из Москвы для наблюдения за вами.

Джейк быстро оглянулся по сторонам. Руднев понял.

– Монастырь оцеплен, «товарищ Богемский»… Но вчера ночью, когда вы так трудолюбиво возились с камнем, я был здесь один… А теперь предъявите ваше командировочное удостоверение.

Кортец с разочарованным видом смотрел на пышный куст сирени. Джейк нехотя подал Рудневу свое удостоверение и, растерянно моргнув зелеными веками, сказал:

– Здесь какое-то недоразумение, товарищ майор.

Руднев внимательно осмотрел документ и сказал:

– Хорошо сделано… – Он сличил подпись с каким-то заявлением. – И подпись Тараканцева нормальная… Мы добрались до него, и ему пришлось нам рассказать все…

Джейк молчал.

– Сдайте оружие, господа! – произнес Руднев и добавил, насмешливо глядя на Кортеца: – Думаю, что вы меня понимаете и без переводчика, месье Кортец. До появления в этом монастыре вы неплохо владели русским языком.

– Я владею многими языками, господин майор, – сказал по-русски Кортец. – И я всегда выбираю тот, какой мне более удобен. Но вы, может быть, все же объясните ваше поведение? Болтовня какого-то Тараканцева – это еще не аргумент…

– Ваш спутник организовал покушение на профессора

Стрелецкого. У меня есть доказательства. А оба вы шантажировали гражданина Тараканцева.

– Чепуха! – с оскорбленным видом воскликнул Кортец, но тем не менее сунул руку в карман и протянул Рудневу крохотный ножичек-несессер в замшевом футляре.

– Вот все мое оружие. Я никогда не ношу при себе много металла.

– Оставьте это у себя, – сказал Руднев и пристально взглянул на Джейка.

Тот стоял не шевелясь и угрюмо смотрел в землю.

– Господин Бельский, вы слыхали мое приказание?

Джейк медленно достал из карманов большой складной нож и браунинг и подал их Рудневу.

– Это все?

Кортец усмехнулся и процедил сквозь зубы:

– У него есть еще водородная бомба, но он забыл ее дома.

– Я думаю, что господин Бельский и от водородной бомбы скоро избавится, – с иронической улыбкой сказал

Руднев. – Я прошу вас, господа, пройти за мной в районное управление милиции.

– А потом? – с тревогой спросил Кортец.

– А потом вам, господин Кортец, надо будет немедленно вернуться в Москву самостоятельно, а с господином

Бельским мы поедем туда вместе…

Они направились к выходу из монастыря. К Кортецу уже вернулось ровное настроение. «Что ж, – рассуждал он,

– с охоты за сокровищами Ивана Грозного я возвращаюсь с пустым ягдташем. Но скоро я, несомненно, вновь буду в

Париже… Это лишь очередная неудача, вроде истории с

Коптским евангелием…

Они приблизились к надвратной церквушке. Сказочная

«Царевна Лебедь» удивленно смотрела на них узкими бойницами-окнами. Кортец взял в руки фотоаппарат и спросил, обращаясь к Рудневу:

– Разрешите сфотографировать этот шедевр русского зодчества?

Руднев пожал плечами:

– Пожалуйста!

– Мне надо хоть как-то возместить убытки, – пояснил

Кортец и щелкнул затвором. – Я в Париже организую фотовыставку оригинальных росписей Дионисия и неизвестного миру монаха Александра, которые я увидел здесь, а также образцов русского древнего зодчества…

– Вот и занимались бы этим, господа, – искренне посоветовал Руднев.

– Не знаю, как другие иностранные гости, господин майор, – ответил Кортец, – но я прежде всего деловой человек, я занимаюсь тем, что сулит мне наибольшую прибыль.

Он взглянул на Джейка. У того был вид человека, хлебнувшего уксусу, настоянного на хрене.

– Не унывайте, Джейк! Вспомните о вашем контракте с трестом.

– Убирайтесь к черту! – злобно крикнул Джейк.

ЛАБИРИНТ

Позади церкви Иоанна Предтечи было «царство дремучих трав» – там буйно разрослись полынь, репейник, одичалая конопля. В этих зарослях мог скрыться стоящий во весь рост человек. И там, позади церкви, в пахучих травах, в ясной тени печальных деревьев, среди вековечной тишины стояла заброшенная усыпальница князей Бельских, та самая, куда позавчера ночью на глазах у Волошина скрылся старый монастырский сторож. Над глубоким склепом ее возвышалась небольшая часовня. Может быть, когда-нибудь эта часовня выглядела вполне сносно, но годы сделали свое дело: зеленая крыша ее побурела и провалилась, штукатурка стен и маленьких колонн облупилась, а железные решетки замысловатого рисунка на окнах и двери заржавели…

Русские старинные зодчие не уделяли столько внимания гробницам и мавзолеям, сколько уделяли надгробным сооружениям зодчие и ваятели Ренессанса, строители пирамид, мавзолея Тадж-Махал и подобных сооружений.

Усыпальница князей Бельских служила тому ярким доказательством. Она была очень скромна и очень печальна.

Как впавшая в нищету старенькая барыня, стояла она на задворках древнего монастыря, дивясь невиданному скоплению людей вокруг… А люди эти уже два часа бесцеремонно заглядывали в ее окна, окликали кого-то скрывшегося в гробнице и много говорили. Здесь были

Волошин, Тася и профессор Стрелецкий, директор монастыря-музея Анышев и несколько милиционеров. Трое первых были очень взволнованы необычайными событиями и оживленно обсуждали все, что случилось в монастыре в тот день…

Запершийся в гробнице старый сторож не откликался, и, устав звать его, милиционеры расспрашивали Анышева об усыпальнице князей Бельских.

Директор монастыря-музея до своего появления в Сиверске служил где-то управдомом, на занимаемую им должность он попал случайно и не скрывал своего удивления по поводу забот советской власти о старинных церквах и «никому не нужных» крепостных сооружениях.

Чувство тревоги за бесполезность своего дела никогда не покидало его…

– Гробница эта заприходована по нашим книгам и документам как сооружение, не имеющее исторической ценности, – пояснял он окружавшим его московским гостям и милиционерам. – По этой причине ни в какие сметы по ремонту она не попадает. Однако по тем же документам значится, что в 1915 и 1916 годах приезжал сюда из Петербурга какой-то князь Бельский и занимался ремонтом и реконструкцией указанной гробницы. При этом земли в озеро было вывезено несметное количество…

Рассказ Анышева был прерван появлением Руднева и начальника сиверской милиции. Тася, Волошин и профессор засыпали майора вопросами. Руднев сообщил, что

Кортец дал важные показания и спешно уехал в Москву, а

Джейк Бельский должен дождаться своего сообщника по покушению, Платона Бельского, и поедет в Москву вместе с ним, Рудневым.

– Да, кстати! – добавил майор. – Оказывается, Джейк

Бельский – родной племянник князя Платона Бельского.

Он сын русского белоэмигранта.

– «Сколько их, куда их гонит!» – насмешливо воскликнул Волошин. – Бельские лежат тут рядом, в гробах, их потомок полез в гробницу, не дождавшись смерти, а еще один Бельский, чтобы составить им компанию, примчался специально из Америки.

– А что с князем-сторожем? – спросил Руднев. – Подает ли он хоть признаки жизни?

– Молчит. Не умер ли он от инфаркта? – нерешительно сказала Тася.

Хотя Платон Бельский состоял в заговоре с Джейком, ей все же было жалко этого одинокого старика, которого любила когда-то прекрасная женщина.

– Ну что ж, придется вскрыть дверь, – решил Руднев. –

Да! Я забыл передать вам, профессор, один интересный экспонат, обнаруженный при обыске у Джейка Бельского.

Не объясните ли вы нам, что это такое?

Он вынул из кармана свернутый в трубку пергаментный лист, уже знакомый читателю.

Анышев побежал за слесарем, а Стрелецкий, окруженный Тасей, Волошиным, Рудневым и представителями сиверской милиции, стал внимательно разглядывать пергамент в лупу.

Через несколько минут он поднял голову и обвел всех удивленным, недоумевающим взглядом.

– Поразительно! Это титульный лист антологии Агафия!

Он вновь стал разглядывать лист.

– Но как он к ним попал? – спросил Волошин.

– А разве вы не помните, что нам рассказывала старушка на Ордынке? – сказала Тася. – Вспомните, как муж

Евгении Бельской хотел вырвать из рук своей жены византийскую книгу, но вырвал только титульный лист…

– Это невероятно! – пробормотал Стрелецкий. – Здесь дарственная запись Ивана Грозного, и нарисован чертеж…

Это план тайника… Я был прав… Библиотека Грозного где-то здесь…

– Вот видите! – укоризненно глядя на Волошина, сказала Тася. – А вы, Ваня, не верили, вы говорили, что князь

Платон сумасшедший, что он никакого тайника не нашел.

В это время дверь в гробницу уже была открыта. Тася и профессор бросились к ней, но Руднев остановил их.

– Спокойно, товарищи! Мы ищем преступника, и здесь нужна осторожность… Сейчас сюда войду только я и со мной двое милиционеров.

Руднев вошел в часовню. За ним вошли милиционеры.

Им сразу же пришлось спуститься по ступенькам. Просторное помещение усыпальницы князей Бельских напоминало погреб. На Руднева пахнуло холодом и сыростью.

Его обступила темнота. Руднев пошарил по стенам лучом фонаря. В склепе никого не было…

«Что за чертовщина! Куда он мог деться? – размышлял

Руднев. – Неужели здесь есть еще один выход?…»

Руднев, а с ним и милиционеры тщательно обследовали все стены, пол, потолок; они осматривали, выстукивали, но камень и кирпич всюду отзывались глухим звуком…

Наконец майор обратил внимание на металлическую надгробную плиту, вделанную прямо в пол.

Над плитой стоял массивный чугунный крест, а на самой плите выпуклыми старинными буквами была сделана длинная надпись, извещавшая, что под плитой покоятся гробы трех Бельских, в разное время сосланных в Сиверский монастырь великим князем Василием, временщиком при малолетнем царе Иване – Шуйским и самим Грозным.