АРКТАНИЯ
ПРОПАВШЕЕ СОКРОВИЩЕ
Аннотация
Советский писатель Григорий Гребнев (1902-1960) – автор ряда
романов и повестей фантастико-приключенческого направления.
Фантастический роман «Арктания», рассказывающий о висящей в
воздухе полярной станции, является сплавом вымысла и реальности, пе-
редает тревогу ожидания нападения фашистов на нашу страну.
Остросюжетная приключенческая повесть «Пропавшее сокровище»
посвящена научно-исторической проблеме поиска библиотеки Ивана
Грозного.
АРКТАНИЯ
(Летающая станция)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. «Труп Амундсена должен сохраниться во льдах»
Это был обычный утренний выпуск хроники для школьников. Не показываясь на экране, дикторша говорила:
– Первого мая ребята пойдут на традиционные уличные карнавалы. А второго мая дети будут путешествовать.
Юра взглянул на экран: белое сафьяновое полотно экрана, мягкое и нежное, опущенное во всю длину и ширину одной из стен комнаты, внезапно превратилось в голубой квадрат неба. В этом небе тоненькой цепочкой плыл стратосферный поезд: один ракетный стратоплан и девять буксирных планеров.
– Стратопланы… – перечисляла дикторша. – Подводные электроходы… Подземные сверхскоростные поезда…
На экране мелькали, мчались, всплывали, причаливали и вырывались из тоннелей разнообразные машины. Их движение сопровождалось легким шелестом и ровным естественным голосом женщины:
– Все это для детей! Второго мая дети будут кататься по всему земному шару! Дети Арктики смогут взобраться на кокосовые пальмы в Африке!
Юра с восхищением рассматривал тонкие пальмы на экране и негритянскую детвору. Ему нестерпимо захотелось путешествовать.
– Дети с берегов Конго будут играть в снежки и кататься на аэросанях с гор Новой Земли, – продолжала дикторша.
На экране возник знакомый снежный пейзаж.
– Дети степей будут охотиться в сибирской тайге. Дети тропических лесов и тайги будут седлать лошадей и скакать верхом в американских прериях…
Очарование окончилось внезапно. Юра с минуту сидел в полной растерянности, потом выхватил из кармана свой карманный фонограф и крикнул в эбонитовую ракушку:
– Не забыть! Второго мая непременно полезть на пальму!.
Затем дикторша сообщила, что скоро в Париже созывается всемирная конференция лингвистов. Конференция собиралась выработать единый алфавит для всех народов.
На экране появился какой-то старенький лингвист, сияющий и улыбающийся.
Московский профессор Британов отлично поставил опыт оживления двух искусственно замороженных обезьян. Обе мартышки уже сидели на экране, и одна из них искала насекомых у своей подружки.
Французский профессор и инженер О. Ливен при помощи подземной торпеды, заряженной радием, собирался поднять затонувшую десятки тысяч лет назад горную гряду на дне Гибралтарского пролива. Естественная плотина –
высотой в пятьсот метров и длиной в семнадцать километров – должна была преградить путь постоянному течению из Атлантического океана в Средиземное море и вооружить человечество космической по мощности энергией. Эта энергия должна была в недалеком будущем электрифицировать все средиземноморские страны вместе с Малой Азией и оросить водами Конго пустыню Сахару.
Перед глазами мальчика происходили работы по сооружению шлюзов где-то на южном побережье Испании и в северном Марокко. С экрана задумчиво смотрел начальник гибралтарской экспедиции профессор Ливен, старомодно одетый француз, похожий на Ромена Роллана.
Юра с уважением и завистью смотрел на человека, который мог создавать новые острова, горы и моря.
Последним появился на экране Роальд Амундсен. Мужественный облик норвежского полярного исследователя воспроизводился по старым музейным кадрам кинохроники, плоским, немым и одноцветным. Приближалась памятная дата, которая напоминала людям, что много лет назад из бухты Кингсбей1 вылетел в свой последний полет
Амундсен, вылетел – и не вернулся больше. В ознаменование этой годовщины правительство Норвегии устанавливало неугасаемую мемориальную световую надпись на небе над бухтой Кингсбей. Гигантскими буквами, подобными ленте северного сияния, над бухтой с сегодняшнего дня должны засверкать слова на трех языках – норвежском, английском и русском:
«ПОМНИМ АМУНДСЕНА»
1 Кингсбей – один из крупных заливов архипелага Шпицбергена.
* * *
О мартышках профессора Британова, о парижских лингвистах и гибралтарской плотине Юра вскоре перестал думать, но об Амундсене не забыл. Каждый день он включал фонограф и выслушивал свою собственную фразу, сказанную им в тот день, когда он узнал о надписи над бухтой Кингсбей:
«Я мало знаю об Амундсене. Прочесть все книги о нем.
Выслушать все звукозаписи о нем. Не! Пре! Мен! Но!..»
С этого и началось. Юра перерыл всю отцовскую библиотеку, связался по радио с центральной детской фонотекой в Москве и просил каждый день от трех до четырех часов дня передавать ему самые интересные звукозаписи об Амундсене.
Однажды Юра сидел у себя в комнате и листал книгу, изданную в 1940 году по старому летосчислению. Называлась книга скучно: «Высказывания об Амундсене», но мысли и слова ученых, литераторов, политических деятелей, рабочих и колхозников, напечатанные в этой книге, были очень интересны. Юра то и дело поворачивал голову к своему фонографу и произносил отдельные понравившиеся ему фразы. Вдруг он умолк. Отложил книгу. Удивленно оглянулся вокруг, потом снова взял книгу. Он прочел всего несколько слов, но эти слова ошеломили его.
Вот что напечатано было там:
Когда искали пропавшего без вести Амундсена, мне
хотелось сказать во всеуслышание: «Если найдете жи-
вым, привезите его нам; если же найдете мертвым, не
берите с собой, похороните его тело во льдах Арктики.
Там вечный холод, там мало бактерий, – тело погибшего
Амундсена сохранится во льдах до той поры, когда мы, ученые, сможем оживить его, вернуть человечеству од-
ного из самых замечательных героев Арктики…»
Доктор С. С. Брюхоненко
Москва, 1935 год.
2. «Дедушка, вы будете моим помощником…»
Шестого мая Юра продиктовал в свой фонограф:
– Говорил со Свенсоном. Он сказал: с холодным течением льды должны были продвинуться от восточных берегов архипелага Амундсена прямо к Исландии, потом пойти вниз, мимо Гренландии, идти, идти все время рядом с Гренландией, на юг, а потом повернуть направо (если смотреть от нас, от полюса), то есть на запад. Дальше льды очень медленно должны были пробираться Северо-Западным проходом. Значит, если Амундсен замерз в тех льдах, он во второй раз прошел, как когда-то на яхте
«Йоа2», сквозь Северо-Западный проход. Свенсон говорит: течения и ветры за это время десять раз выносили его к
Аляске, а потом к Врангелю, а потом к архипелагу
Вейпрехта-Пайера, к бывшей Земле Франца-Иосифа, и сейчас, если льды с его трупом не растаяли, они должны быть на восемьдесят шестом градусе северной широты и девятнадцатом градусе восточной долготы… Я сам догадывался, что он где-то близко от нас. Это очень хорошо…
2 Яхта «Йоа» – парусно-моторное судно, на котором в 1903–1905 годах Амундсен совершил историческое плавание вдоль северных берегов Америки.
Теперь у меня все готово. Нет только кирки… Вчера осмотрел раструб ракеты у своего «Жука». Теперь выброска газа идет хорошо… Мама все время спрашивает, что я задумал. Обещал ей сказать потом. Скажу, и она не пустит. Не сказать – нельзя, это будет обман. Как быть?
Поговорю с дедом…
Вечером в тот же день Юра позвонил у двери маячной рубки. Репродуктор над дверью засопел, покряхтел, наконец скрипучий старческий голос спросил:
– Кто?
Там, у себя в рубке, дед отлично видел на визитном экране Юру, стоящего за дверью, но по обыкновению, прежде чем впустить кого-нибудь в маячную, задавал этот неизменный вопрос.
– Это я, дедушка, – ответил Юра.
– Сын начальника станции?
– Да, дедушка.
– Сын старшего метеоролога станции?
– Да, дедушка.
– А разве сын начальника станции и сын старшего метеоролога станции не знает, что в рубку входить посторонним воспрещается?
Юра уже привык к подобным вопросам. Дед был веселым человеком. И имя у него тоже было веселое – Андрейчик. Собственно говоря, это была фамилия деда, а имя и отчество – Степан Никитич, но все привыкли называть деда по фамилии, и это больше шло к нему. Несмотря на свои семьдесят три года, дед Андрейчик ходил почти бегом, всегда хитровато подмигивал и разговаривал преимущественно в шутливом или ироническом тоне.
– Я не посторонний, я ваш родной внук, – кротко ответил Юра.
Юра ясно представлял себе, как там за дверью щуплый маленький дед прячет улыбку в седые, оттопыренные, как у моржа, усы:
– Предупреждаю родного внука – войдя в данное помещение, он обязуется ничего не трогать и вести себя сознательно, – сказал старик.
– Есть вести себя сознательно! – крикнул Юра.
Дверь поползла в стену. Юра шагнул в рубку. Дед сидел перед оранжевые яхонтовым щитом, на котором мерцали разноцветные светящиеся точки, линии и пунктиры. Это был график трансарктических воздушных трасс и подводных линий. В рубке на стенах и на потолке вспыхивали и гасли контрольные огоньки радиомаяков, которыми управлял дед: стратосферных, тропосферных3, подводных.
Юра посмотрел на коричневую морщинистую шею деда, кашлянул и сказал:
– Здравствуйте, дедушка
Дед повернулся на своем вертящемся стуле и поднес к уху кулак. Это было старинное революционное приветствие, от которого дед никак не хотел отвыкать, хотя в мире уже не было ни одного капиталиста и фашиста, которым адресовался когда-то этот традиционный кулак.
– Здравствуй!
– У меня к вам, дедушка, серьезное дело.
Дед отвернулся к щиту.
– С серьезным делом приходи ко мне домой.
3 Тропосфера – самый верхний слой земной атмосферы.
Юра встревожился
– Не совсем серьезное. Его можно рассказать здесь.
– Значит, вопрос не животрепещущий. Говори.
Дед Андрейчик часто употреблял смешные старинные слова, вроде «данный», «упомянутый», и постоянно повторял слово «факт» Особенно веселило Юру одно выражение деда: «животрепещущий вопрос».
– Мне нужна ваша кирка, дедушка.
– Для какой надобности?
– Сейчас – чтобы научиться ею работать.
– А впоследствии?
– А потом…
Юра замялся говорить или нет? Хотя деду можно сказать, даже нужно. Юра знал, что дед уважает смелых и решительных людей. Он не раз рассказывал Юре увлекательные истории из жизни первых полярных исследователей, из эпохи гражданских войн. Дед сам когда-то участвовал в ледовом походе против Северной армады крестовиков.
– …а потом она мне нужна для одной важной экспедиции!
Дед пошевелил бровями и сделал вид, что страшно озадачен.
– Для какой экспедиции? Гм… интересно. Полет на
Луну?
– Нет.
– Экспедиция на Эверест?
– Нет.
Юра приблизился к деду и шепотом спросил:
– Вы, дедушка, знаете об опытах профессора Британова? Дед пожевал губами. С минуту он уже с подлинным удивлением смотрел на внука.
– Слыхал… Это тот, который собирается умерших воскрешать? Так, что ли?
– Нет, не вос… не то, что вы говорите, а оживлять. Я
узнал, где лежит один умерший… один герой Арктики. Он замерз. Я его откопаю во льду. Профессор Британов его оживит.
Дед отстранился от него.
– Постой, ты про кого говоришь?
– Угадайте, – тихо сказал Юра.
– Про… Амундсена?
– Да.
– Какие у тебя данные, что его труп сохранился?
– Знаю. Читал. Он замерз. Как Андрэ и Скотт4. Я все знаю.
Дед улыбнулся, привлек к себе Юру, снял с него шапку и погладил по белой вихрастой голове.
– Идея благородная. Вопрос об Амундсене всегда был и останется животрепещущим. Но ты ошибаешься, мальчик.
О гибели Амундсена мы ничего не знаем. Одни говорят, что он разбился, другие – что замерз после вынужденной посадки, третьи – что упал вместе с самолетом на чистую воду и утонул. Вряд ли мы узнаем. Факт.
Юра упрямо мотнул головой.
– Я найду труп Амундсена.
Старик вновь плутовато прищурил глаза.
– Ну, что ж, если ты так уверен, желаю тебе удачи.
Только где же ты будешь его искать?
Юра вынул из кармана ленту фонографа.
– Вот. Здесь все записано. Я проследил дрейф льдов за много лет и определил: сегодня искать нужно в районе восемьдесят шестого градуса северной широты и девятнадцатого восточной долготы.
– Так. Значит, сын начальника воздушной станции
«Арктания» собирается в экспедицию?
– Да.
– А сам начальник станции и его жена знают об этом?
– Они узнают потом.
Дед покачал головой.
4 Андрэ и Скотт – полярные исследователи. Андрэ – швейцарский инженер; в 1898 году пытался долететь до Северного полюса на воздушном шаре, но погиб у берегов
Шпицбергена. Скотт – английский капитан; погиб во время санной экспедиции к Южному полюсу в 1912 году.
– Кто еще будет участвовать в данном предприятии?
– Вы, дедушка, – не сморгнув, ответил Юра.
Дед взглянул на своего решительного внука сбоку.
– Ты в этом уверен?
– Да, дедушка, вы будете моим помощником.
– Гм… благодарю за честь. Ты думаешь, двоих достаточно?
– Вполне, дедушка.
– Трудновато двоим.
Дед старательно поддерживал серьезный тон.
– Настоящие полярники не должны бояться трудностей.
Фраза была чужая, – Юра вычитал ее в книге. Тем не менее произнес он ее самым торжественным тоном.
Дед сделал вид, что нахмурился, а на самом деле лишь заслонил смеющиеся глаза густыми бровями.
– Факт. Но настоящие полярники готовились к своим экспедициям очень тщательно и досконально.
Юра на мгновение смутился. В тщательности своей подготовки он был уверен, а вот насчет «досконально»…
Надо будет узнать, что это значит.
– Я подготовился, – неуверенно сказал он.
– Все равно, я в этом деле не могу участвовать. Занят, да и годы не те, чтобы соваться в такие затеи.
Юра заговорил быстро; пришептывая и глотая слова от волнения:
– Ну, что вы, дедушка! Какие трудности? Это недалеко.
Четыреста километров. Мы туда на моем «Жуке» в один день слетаем и вернемся.
Он неискренне улыбался и заглядывал в глаза деду:
– Полетим, дедушка! Это же очень интересно. А вдруг найдем? Полетим, а то меня одного не пустят. Гулять пускают, а в экспедицию не пустят.
Дед иронически взглянул на юного дипломата: вот оно что! Теперь понятно, зачем он понадобился Юре в помощники.
– Ну, ладно. Разве что в один день. Попробую.
Юра просиял и сразу же переменил тон:
– Вот и хорошо. Вы, дедушка, смелый и решительный человек. Я одобряю ваше решение. А теперь давайте кирку.
Я лечу гулять. Хочу опробовать ее на льду.
Дед отвернулся к оранжевому щиту.
– Возьми. Она у меня в инструментарии. Только не испорти.
– Есть не испортить! – крикнул Юра и выскочил из рубки.
3. Сорок папанинцев, сорок арктанинцев
Юра вылетел в солнечную, безветренную погоду. Его прогулочный автожир «Полярный жук» поднялся над станцией на высоту двести метров и повис в воздухе. Снизу он и впрямь был похож на темно-зеленого жука.
Лопасти ротора над кабиной машины вращались так быстро, что их почти не было видно: лишь слюдяной кружок в воздухе мерцал над Юриным «Жуком». Автожир почти неподвижно парил над станцией. Глушители умерщвляли шум его ракетной камеры.
В кабине было тепло, уютно; кроме того, в кабине…
находился пассажир. Вернее – пассажирка. Это была Ася, десятилетняя дочка гидрографа станции «Арктания» Эрика
Свенсона и закадычный друг Юры. Детей на станции было двое: Юра и Ася. Жили они очень дружно, несмотря на то, что Юра был старше своей подруги на три года. Ася часто летала вместе с Юрой гулять, и сейчас она занимала свое обычное место – позади Юры.
Юра полностью включил камеру ракеты, убрал ротор, и автожир стал набирать высоту, кружась над станцией.
Ася взглянула через окно вниз. Перед нею был укреплен небольшой экран; ей достаточно было глянуть на него
– и вся панорама станции и ледяного то поля внизу была у нее перед глазами. Больше того, – регулируя изображение при помощи небольшого колесика у правого локотника своего сиденья, она могла приближать, увеличивать изображение на экране и при желании с любой высоты прочесть газету, брошенную на лед. Но Ася предпочитала экрану непосредственное наблюдение.
– Как высоко! – сказала она, плюща нос о гибкое стекло окна.
Юра взглянул на альтиметр: стрелка показывала тысячу метров высоты.
– Это еще не настоящая высота, – внушительно сказал
Юра. – Вот мы туда подальше заберемся, тысячи на три.
Тогда будет высоко.
– Юра, а если плюнуть, слюни долетят до льда?
– Долетят в виде… града. Только ты не открывай окна.
– Какая наша «Арктания» красивая! – искренне изумилась Ася и тоненьким голоском затянула, бойкую ребячью песню о папанинцах-арктанинцах.
Смысл песни был тот, что когда-то, много лет назад, на
Северном полюсе поселились первые зимовщики; течения и ветры унесли льдину с четырьмя героями-папанинцами далеко к югу. Но большевики перехитрили ветры и течения: они создали над полюсом висящую в воздухе большую станцию «Арктания», которую не унесут никакие ветры и льды. И теперь на полюсе живут и работают уже не четыре, а сорок папанинцев, сорок арктанинцев.
«Арктания» висела в воздухе, далеко внизу под автожиром. Сверху она напоминала большой желток в яичнице-глазунье, посыпанный крупной солью. Но только сверху. Вблизи это была круглая плоская площадка диаметром в пятьсот метров – целый воздушный городок.
Эта станция была сооружена из золотистого сплава магния, кальция и алюминия. Жилые и служебные строения на этой площадке, казавшиеся сверху крупными кристаллами соли, возведены были из легкой пластмассы стального цвета.
Вся станция парила в воздухе, поддерживаемая огромными газопонтонами, подведенными под ее дно.
Рвущийся прочь от земли газ гелий наполнял резервуары под станцией, и она неподвижно висела на высоте ста метров над той географической точкой земного шара, которая называется Северным полюсом.
Тридцать якорей, или, вернее, ракетных двигателей, в полых бортах площадки придавали ей устойчивость и неподвижность. Стоило хотя бы легчайшему ветерку коснуться бортов станции – и электронные двигатели ракетных якорей бесшумно несли станцию навстречу ветру.
Станция как бы летала в направлении, противоположном ветру, со скоростью, равной скорости ветра. Но, летя вперед… она оставалась на месте. Стоило ветру усилиться – и в равной степени убыстрялся неподвижный полет воздушной станции. Ветер менял направление – и тотчас автоматически включались и начинали работать противоположные и донные ракетные раструбы, выталкивая мощные струи электрического ветра. Никакие бури не могли поколебать эту огромную, парящую в воздухе станцию, ибо бури автоматически вызывали такие же бури в раструбах двигателя – боковых, верхних и донных. И «Арктания»
стояла в воздухе, не испытывая даже самых легчайших толчков и колебаний.
Ее строили в окрестностях Мурманска, в огромном эллинге5. На берегу Ледовитого океана большевики сооружали воздушный остров. И когда все работы были закончены, большевистская Лапута6 из магния и сверхлегкого алюминия поднялась в воздух и, сопровождаемая тучами самолетов и «Интернационалом» оркестров всего мира, ушла к полюсу.
Долетев до полюса, первая в мире летающая станция
«Арктания» замерла над океаном в неподвижном своем полете на многие годы.
И недаром девочка в прогулочной авиетке тоненьким голоском пела о папанинцах-арктанинцах. Этот второй спутник Земли был прямым потомком дрейфующей черной палатки первых обитателей Северного полюса – папанинцев. Над станцией «Арктания» на высоте пятидесяти кило-
5 Эллинг – особое сооружение, в котором строятся и хранятся дирижабли и воздушные шары.
6 Лапута – фантастический летающий остров, описанный английским писателем
Свифтом в его произведении «Путешествие Гулливера».
метров, подобно метеорам, неслись стратопланы с исполинскими планерами на буксире. Внутри стратопланов люди беседовали, слушали деловые записи своих фонографов, говорили по радиофону со всеми материками. Их полет нельзя было назвать даже ураганным, ибо электрический ветер ракет в разреженном воздухе стратосферы нес их с быстротой, в десять раз превышающей движение воздуха в момент самого сильного урагана.
Над станцией «Арктания» серебристые, издали почти прозрачные, скользили в торжественном полете гигантские дирижабли. В комфортабельных каютах и залах этих летающих городов люди уже меньше занимались делами, но зато больше танцевали, пели, сидели в лонгшезах у огромных иллюминаторов, похожих на окна «Наутилуса».
Эти люди были экскурсантами, отпускниками и пенсионерами почтенного возраста. Они отдыхали, им некуда было спешить, и потому они избегали головокружительных стратосферных полетов.
Под станцией «Арктания», под бесконечной броней льдин, в глубине Северного Ледовитого океана, шли мирные подводные грузовозы, потомки старинных военных субмарин7, и легкие прогулочные яхты – субмаретты.
А на самой «Арктании» люди зорко следили за движением льдов, составляли сводки еще не родившихся бурь и туманов, посылали в мир сигналы и радиограммы, похожие на донесения лазутчиков; при помощи стереовизора и радиофона с глазу на глаз разговаривали с жителями
Москвы, Берлина. Коломбо, Буэнос-Айреса, Мельбурна, Скоттбурга в Антарктике и Северограда на Диксоне.
7 Субмарина – подводная лодка.
4. 86 северной широты и 19 восточной долготы
«Полярный жук» с небольшой скоростью шел на юг.
Юра молча поглядывал на альтиметр и счетчик скорости.
Он с намерением не убыстрял полета и не забирался высоко. Почти выключая иногда сопло ракеты и повисая на одном роторе, мальчик с серьезностью заправского полярного летчика разглядывал волнообразные снежные надувы внизу, приглядываясь к разводьям и торосам. Лед на всем пути был старый, бурый и, по-видимому, рыхлый.
Ася ерзала на своем сиденье, заглядывала в окно, присматривалась к экрану и тараторила без умолку.
– Дирижабль! – вдруг крикнула она.
На расстоянии приблизительно пяти километров от
«Полярного жука», почти в том же направлении, шел дирижабль. Он издали был похож на серебристую рыбешку.
Юра тотчас же узнал его – это был один из двадцати исполинских дирижаблей, совершавших регулярные рейсы между Ленинградом и Сан-Франциско. Дирижабль принимал на борт сто пятьдесят пассажиров.
– «Лучезарный М-5». Папа называет его воздушной танцулькой, – сказал Юра. – Волна двадцать три и три десятых, позывные «Карл».
Через две минуты стройная серебряная рыбка нырнула в далекую солнечную завесу, а «Полярный жук» снизился и пошел надо льдами в обратном направлении. Но лишь только «Лучезарный М-5» скрылся из виду, Ася вновь подпрыгнула на своем сиденье:
– Ой, Юра, что это там?..
Юра глянул на экран.
– Вон, вон черное…
Ася показывала пальцем на экран.
Он внимательно присмотрелся: на сползающем вниз белом квадрате экрана ясно видна была черная точка. Юра попробовал увеличить изображение, но точка уже сползла с поля экрана.
Юра положил руку на руль поворотов и ввел машину в вираж. Через минуту черная точка снова появилась на экране. Когда оно добралась до середины экрана, Юра стал увеличивать ее.
– Тюлень! – крикнула Ася.
Юра молча продолжал рассматривать темный предмет.
– И совсем не тюлень. Это морж, – сказал он.
– Ой, как хорошо! Морж! Усатый! – в восторге запищала Ася.
– И даже не морж, а моржонок, – наставительным тоном сказал Юра.
– Маленький моржонок! Давай поймаем его!
Юру и самого уже подмывало желание пойти на посадку: морж, а тем более моржонок, был редкостью в районе полюса, из-за этого стоило задержаться.
Юра отвел автожир метров на сто от места, где лежал моржонок, выключил камеру и стал опускать машину на одном роторе.
Через две минуты «Полярный жук» мягко и бесшумно коснулся задним полозом льда и по-птичьи присел на запорошенную молодым снежком площадку.
Юра поднял подушку сиденья и достал две пары ботинок, похожих на пьексы, с шипами на подошве. Одну пару, поменьше, передал Асе, другую стал напяливать сам.
Затем достал моток легкого троса.
– Идем. Только держись за руку, а то упадешь. В трещину можно угодить.
Спотыкаясь о ледяные заусенцы, Юра и Ася побрели к моржонку. Когда подошли поближе, Юра шепнул:
– Тш-ш, тихо! Уйдет…
Ася затаила дыханье.
Моржонок между тем и не думал уходить, да и полыньи поблизости не было, куда он мог бы нырнуть. Подогнув под себя передние ласты и уткнувшись усатой мордой в снег, он продолжал спокойно лежать все в том же положении.
Юра пригнулся и, крадучись, подобрался к нему, неся наготове трос с петлей на конце. Он уже собирался броситься вперед, но вдруг остановился: странно, он совсем не видел пара от дыхания моржонка. Юра внимательно глянул на темную тушу на льду: она лежала совершенно неподвижно.
«Дохлый?» – подумал он и пошел уже смелее вперед. За ним, ковыляя по льду, шла Ася.
Моржонок не шевельнулся.
Юра подошел и толкнул его ногой.
– Дохлый, – сказал Юра.
– Умер? – испуганно спросила Ася.
– Моржи не умирают, а издыхают, – поправил ее Юра и снова толкнул усатую тушу ногой. – Непонятно, откуда он взялся и почему издох?
Ася подошла и с состраданием посмотрела на мертвого моржонка.
Вдруг ей пришла в голову замечательная мысль.
– Знаешь, Юра, давай его похороним.
– Ну, вот еще! Кто же моржей хоронит?
Юра насмешливо посмотрел на свою неопытную спутницу.
Но Ася не хотела расставаться со своей мыслью. Она хныкала, просила и заглядывала Юре в глаза.
И вдруг Юра вспомнил: кирка! Ведь это же чудесный повод воспользоваться ею и опробовать. Как мог он забыть про нее?! Юра знал, как ею вспарывают лед, но сам никогда этого не делал.
– Хорошо! – крикнул он. – Отлично! Ты подожди здесь.
Я достану кирку.
Спотыкаясь и падая, он помчался к машине. Через несколько минут Юра бежал уже обратно, неся в руке кирку.
Этот инструмент напоминал короткий пневматический ломик старинного образца. Он имел две рукоятки для упора; конец его, расширенный и острый, походил на детскую лопатку. Юра, не подводя к кирке никакого провода, воткнул в лед, нажал рычажок в правой рукоятке, и из-под блестящей лопатки фонтаном взметнулись куски льда и белая пыль.
Ася присела около мертвого моржонка и с жалостью стала его разглядывать.
Юра энергично орудовал киркой. Он снял слой льда в виде прямоугольника на полметра. Густая ледяная пороша засыпала его и таяла на электродохе.
Вдруг кирка глухо застучала: она наткнулась на что-то твердое. Юра нагнулся. Небольшой металлический темный предмет торчал во льду. Юра ударил его каблуком; предмет не поддался, – он, видимо, плотно вмерз в лед. Тогда Юра подвел под него лопатку кирки, нажал на рычажок, – кирка заворчала; темный предмет отвалился вместе с куском льда. Юра поднял его и стал осторожно сбивать лед.
Асе надоело сидеть над моржонком, она подошла и вытянула шею, чтобы лучше разглядеть ледяную могилу.
– Ой, как глубоко! А что это?..
Юра вертел в руках свою находку.
– Не знаю. Похоже на молоток.
Металлическая вещица действительно напоминала по форме своей молоток. Но только по форме. Сделанная из легкого вороненого металла, она не имела деревянной рукоятки, – длинная толстая трубка с очень узким каналом внутри заменяла рукоятку, а та часть, которой в обычных молотках ударяли по гвоздю или по долоту, была плоская и будто даже полая внутри.
– Юра, – сказала Ася, – ты знаешь, на что это похоже?
Это оружие, из которого раньше люди стреляли на войне. Я
видела картинку про войну.
Юра широко открыл глаза, глянул на Асю, потом на свою находку. Как он сразу не догадался?
– Револьвер?
Ася смотрела уже с опаской на Юрину находку.
– Юра, – тихо сказала она, – а вдруг этот револьвер в нас выстрелит?.
– Ну, ты ничего не понимаешь. Он сам не стреляет. Его надо взять вот так в руку, потом нажать здесь под трубкой такой рычажок… Забыл, как он называется. После этого раздавался громкий выстрел, а затем отсюда, из отверстия, быстро выскакивала пуля, летела вперед и убивала человека. Вот здесь, видишь?.. Постой… а где же рычажок?
Юра повертел револьвер, оглядел его со всех сторон, –
курка не было. Только маленькая, похожая на бугорок кнопка торчала на том месте, где обычно у револьвера помещается курок. Юра нажал пальцем на бугорок, – револьвер слегка дернулся в его руке, раздался звонкий щелчок, будто кто стукнул по револьверу пружиной, кусок льда взвизгнул у ног Юры, разлетелся вдребезги: образовалась большая воронка.
Юра испуганно взглянул себе под ноги.
– Этот револьвер стреляет без рычага и без шума, –
растерянно сказал он.
Ася стояла бледная. Юра видел – еще немного, и она расплачется.
– Я боюсь, Юра. Положи его обратно.
– Да-а… – сконфуженно сказал Юра и недоверчиво поглядел на свою опасную находку. – С ним нужно быть осторожным.
Он переложил револьвер из руки в руку и взял его на всякий случай за дуло.
– Положи его, Юра, – плаксиво просила Ася. Юра подумал с минуту.
– Нет, – решительно сказал он. – Нужно его свезти на станцию…
Уже в воздухе Юра вспомнил, что он не определил координат места своей находки. Вычисления заняли у него всего полминуты, но их результаты произвели на Юру ошеломляющее впечатление: он находился точно на 86 северной широты и 19 восточной долготы. Это было то самое место, где он собирался искать труп Амундсена, замерзшего после вынужденной посадки самолета «Латам» у восточных берегов Шпицбергена и, как Юра твердо был в том уверен, много лет дрейфовавшего со льдами мимо
Исландии, Гренландии, Аляски и острова Врангеля.
5. Тысяча разрывных пуль в минуту
– Стоп! Не торопись! Рассказывай спокойно. Где вы его нашли?
Юра уселся против отца. Выдержал небольшую паузу, по его мнению, вполне достаточную для того, чтобы приобрести спокойствие и равновесие духа, и подробно, но путано стал рассказывать, при каких обстоятельствах и где именно он нашел револьвер.
Ася присутствовала тут же. Она вскакивала со своего места, вновь садилась и опять вскакивала. Ася пользовалась каждой щелочкой в рассказе Юры, чтобы вставить свое слово:
– …Юра подкрался к нему, и мы вместе крикнули: «Это дохлый моржонок!»
– …Юра вытащил его, и мы вместе крикнули «Это револьвер!»
Разговор происходил в кабинете отца Юры, начальника полюсной станции, Владимира Ветлугина. Комнатка была маленькая, немногим больше купе. Кроме Юры, его отца и
Аси, здесь собрались: мать Юры, Ирина Ветлугина, – маленькая голубоглазая женщина с лицом тихой и умной девочки, дед Андрейчик и отец Аси, гидрограф Эрик
Свенсон – рыжий, долговязый норвежец.
Револьвер, найденный Юрой, лежал на письменном столе.
– Что думает об этой находке товарищ Андрейчик
Степан Никитич? – спросил Ветлугин. Дед Андрейчик пошевелил бровями.
– Да, я ее рассмотрел. Это электронный ручной пулемет. Крестовики называли его «пращой Давида 8 ». Появился у них незадолго до разгрома Северной армады.
Вооружены им были командиры.
– Верно, – степенно подтвердил Свенсон. – У нас в
Норвегии я был однажды в военно-историческом музее.
Там собрана хорошая коллекция огнестрельного оружия: старинные французские мушкеты, ручные бомбометы крестовиков и всякая всячина. Есть и эта штука.
– Тысяча разрывных пулек в минуту, или две обоймы по пятьсот, – сказал дед Андрейчик.
Старик потянулся к столу, чтобы взять револьвер.
Ирина тревожно взглянула на отца.
– Папа, не надо.
– Ну-ну, трусиха!
– Здесь дети.
– Дети успели выпалить из этой игрушки еще на льду.
Старик взял в руки револьвер.
– Не беспокойся. Я разрывную крупу из него вытряхнул. Сердитая вещь! И ведь думал какой-то прохвост, изобретал.
– Так. Значит, этот ручной пулемет, по-вашему, имеет прямое отношение к историческому разгрому Северной армады крестовиков на льду? – спросил Ветлугин.
8 «Праща Давида» – Согласно библейской легенде, иудейский юноша Давид победил в единоборстве великана Голиафа, врага иудеев. Давид поразил Голиафа камнем, брошенным из пращи. Здесь название «праща Давида» дано револьверу в переносном смысле.
– Прямехонько, – убежденно сказал дед Андрейчик и положил револьвер на стол.
– Мне тоже так кажется, – подтвердил Свенсон.
Ветлугин встал и, задевая сидящих на диване Ирину и
Свенсона, сделал несколько шагов по кабинету. Огромному, широкоплечему начальнику «Арктании», видимо, тесно было в его каюте-кабинете.
– Но я все же не пойму, как этот револьвер оказался во льду? – спросила Ирина. – Насколько я знаю, после боя в
Арктике несколько специальных экспедиций занимались поисками и сбором оружия, брошенного и оброненного на лед. Помню, говорили о каких-то сильнейших электромагнитных щупах, которыми собирались все металлические предметы на льду и под снегом.
– Как он спрятался во льду от магнитов, – этого я не знаю, но то, что он попал туда с неба вместе с каким-нибудь воздушным бомбометателем, – в этом я уверен,
– сказал Ветлугин.
Асе не терпелось. Она давно уже хотела спросить о чем-то и все не решалась, уж очень серьезные разговоры вели взрослые. Наконец решилась:
– Дядя Володя, а как туда моржонок дохлый попал?
– Боюсь, что ты разочаруешься. Ничего таинственного,
– сказал Ветлугин. – Я уже догадался, как он попал на лед.
Недавно грузовой дирижабль бостонского зоопарка прилетел в заповедник на Новую Землю за партией ластоногих.
Одного моржонка отняли от больной матери и вместе со всей партией погрузили на дирижабль. Партия благополучно прибыла в Америку. Все звери вели себя прилично, кроме этого, внезапно осиротевшего усатого младенца. Он ревел всю дорогу, как сирена. Реветь не перестал и в зоопарке. Орал, пока не заболел. Видят работники зоопарка, что он вот-вот околеет. Жалко им стало моржонка или что,
– не знаю. Словом, решили с первым грузовым дирижаблем отправить его обратно к мамаше. Погрузили на попутный дирижабль, но он, бедняга, не долетел, околел в дороге. Его и швырнули в люк. Мне рассказывал об этом директор новоземельского заповедника. Вы с Юрой наткнулись на тушу этого неудачного ластоногого путешественника. Не иначе.
– А как же моржонок так высоко упал и совсем целым остался? – изумилась Ася.
– Значит, по всем правилам упал, – наставительным тоном сказал Андрейчик. – Я видел, как во время воздушного боя один крестовик грохнулся об лед. Ему парашютные стропы пулеметом перерезали. С пятисот метров стукнулся – и остался целехонек.
– Ну, мы пойдем, – сказал Ветлугин и вместе со Свенсоном вышел из кабинета.
Ирина и дети тоже вышли вслед за ними, но деду Андрейчику, видимо, не хотелось уходить. Он остался в тихом маленьком кабинетике Ветлугина и долго еще шагал взад и вперед, от стола к двери и обратно.
6. «А что, если во льду лежит человек?»
Наступила ночь. Вернее, наступило время, соответствующее ночи в Европе, и так как почти все работники станции «Арктания» работать приехали в Арктику из Европы, то они и называли «ночью» часы, когда солнце медленно катилось над горизонтом, подкрашивая ледяные поля фиолетовыми тенями от торосов.
Все свободные от работы и дежурства работники станции разбрелись по своим маленьким квартирам и готовились уснуть, либо уже спали.
Юра попрощался с отцом и матерью и пошел в свою комнату. Он разделся и лег в постель. Но уснуть ему не удалось; события этого дня настойчиво и последовательно стали вновь проходить перед его глазами: он работал киркой, мысленно разглядывал револьвер, опять рассказывал в кабинете у отца о своей находке и перебирал в памяти все, что говорили взрослые о ней.
Юра был разочарован. Находка никак не вязалась с твердой его уверенностью, что именно там, во льду, на 86-й параллели, следует искать если не самый труп Амундсена, то хотя бы каких-то следов его пребывания в этом месте.
Конечно он знал, что на поверхности льда он ничего не мог бы найти, понадобились бы раскопки, нужно добраться до того слоя, который когда-то был поверхностью ледяного пака. Он уже почти добрался до него, он нашел во льду какую-то вещь, и вот, оказывается, эта вещь не имеет никакого отношения к Амундсену. Если бы он нашел банку из-под консервов, палатку, даже пуговицу, это было бы гораздо лучше. А револьвер?.
Хотя… почему Амундсену и его спутникам не взять с собой оружия на время полета? Все экспедиции всегда брали с собой оружие. Брали большей частью винтовки, но кто-нибудь мог прихватить и револьвер. С Амундсеном летал французский лейтенант Гильбо. Лейтенант! То есть военный… Если Гильбо был командиром, он носил револьвер. Дед Андрейчик говорил, что все офицеры и красные командиры носили револьверы. Но тот же дед всех уверял, что при Амундсене не было таких револьверов.
Хорошо. Допустим, что дед прав. Но что, если лейтенант
Гильбо сам себе сделал такой бесшумный револьвер? Все может быть. Что, если это было его секретное изобретение?
Ведь было же так часто. Вот, например, радио. Все говорили, что его изобрел Маркони9, а оказывается, еще до
Маркони изобрел его русский преподаватель физики Попов. Юра отбросил одеяло и сел на постели.
…А что, если там, во льду, лежит человек?. Пусть это будет Гильбо. Он потом поможет найти Амундсена. Да, да, конечно, лежит! Во льду! Человек, которому принадлежит бесшумный револьвер. Как он, Юра, сам тогда не догадался? Как не догадались отец, мать, Свенсон? Они ошибаются. Они говорят, что револьвер принадлежал крестовику. Это неверно.
Но что же делать?.. Юра растерянно озирался по сторонам. Бежать к деду? Сказать? Нет, дед не захочет лететь… Надо действовать самому, действовать решительно и смело, как настоящие полярники.
Юра уже одевался, натягивал штаны, сорочку. Крадучись, он пробрался в столовую, достал из буфетной ниши три плитки шоколада, несколько кубиков твердых сливок, набрал горсть печенья и рассовал все это по карманам. В
передней он натянул свои пьексы с шипами, поверх шерстяных штанов надел меховые шаровары, напялил на го-
9 Маркони (1874–1937) – итальянский инженер, изобретатель радио. Изобрел радио позднее А. С. Попова, но запатентовал его первым.
лову малахай и надел меховое пальто с гибкой металлической сеткой между мехом и подкладкой, проводящей тепло от карманных электрических печек. Называлось такое пальто электродохой. Несмотря на свое волнение, Юра все же сохранил способность размышлять трезво. Он одевался тепло и основательно, как и полагалось для серьезной экспедиции, не забыл прихватить перчатки, очки-светофильтры и складной походный нож.
Через пять минут Юра был уже в ангаре. Ни запоров, ни сторожей подле ангара не полагалось. По дороге к ангару
Юра никого не встретил. Он вывел «Полярного жука», удостоверился, что кирка в кабине под сиденьем, и влез в машину.
Автожир, поблескивая на солнце металлическими частями, медленно приподнялся над площадкой и мгновенно пошел вверх, набирая высоту и уходя одновременно на юг.
Четыреста километров «Полярный жук» покрыл в двадцать минут. В своем полете Юра почти строго придерживался девятнадцатого меридиана. Убедившись по счетчику, что расстояние в четыреста километров покрыто, Юра сделал несколько крутых виражей и пошел на снижение.
На высоте в пятьсот метров он внимательно стал следить за ледяным паком, ползущим по экрану. «Полярный жук» почти висел на одном роторе, – раструб его ракеты едва дышал, продвигая машину вперед со скоростью двадцати километров в час.
Юра уже дважды вернулся назад и пересек в поперечном направлении, с востока на запад и обратно, то место, где, как он предполагал, они с Асей вчера нашли револьвер.
Но нигде не было видно темной туши моржонка, – покрытый льдом океан лежал внизу равнодушно и безмолвно, похожий на бесконечную пелену облаков под самолетом.
Сравнение с облаками промелькнуло в голове Юры случайно, оно породило мысль о движении, и мальчик ясно и отчетливо понял, почему моржонка нет на старом месте: лед дрейфует на юго-запад, и моржонка следует искать уже гораздо южнее. Он вспомнил, как Свенсон при нем третьего дня говорил отцу, что льды движутся сейчас со скоростью полутора километров в час. Следовательно, за эти двенадцать часов моржонок «уехал» со своей льдиной на юго-запад километров на восемнадцать-двадцать, не больше.
Юра направил машину на юго-запад и уже через две минуты, мельком заглянув на экран, увидел, что какая-то пылинка медленно катится по белому квадратику экрана.
Он дунул, – пылинка осталась на месте и только передвинулась ближе к центру экрана. Юра дождался, когда это едва заметное пятно окажется как раз в центре, и, даже не увеличивая его, стал опускать машину на роторе.
Посадил он «Полярного жука» на лед метрах в тридцати от туши моржонка так же отвесно и уверенно, как и вчера. Выскочил из кабины, вытащил кирку и, прыгая через ледяные ухабы и заусенцы, побежал к яме во льду. Здесь он остановился в минутной нерешительности: где рыть? Револьвер он нашел в нескольких шагах вправо от моржонка.
Значит, надо начинать с того места. Если там ничего не будет, тогда надо рыть ощупью в разных местах. Затем он вертикально приставил кирку ко льду, налег на нее и нажал рычажок, – ледяной фонтан вырвался из-под блестящей лопатки.
Орудуя киркой, Юра не переставал внимательно наблюдать за обломками льда. Волнение, с которым он приступил к работе, уже улеглось, он работал упорно, но спокойно, как обыкновенный землекоп на археологических раскопках. Ему пришло в голову, что вгрызаться киркой в лед круто не следует: наткнувшись на труп, он может сильно повредить его. (Юра ни на минуту не забывал о профессоре Британове, который должен оживить Амундсена или Гильбо.) Он тотчас же уменьшил угол между киркой и льдом и стал уже не рыть, а срезать лед.
За временем Юра не следил, но когда, наконец, площадка размером в добрых тридцать могил была вспахана, ему показалось, что работал он не менее полутора часов.
Ладони у него горели; от толчков кирки ломило в плечах, дышал Юра порывисто и шумно, мех электродохи и лицо были влажными. Юра не чувствовал усталости, и только тревога все больше овладевала им: он разворотил уже несколько тонн льда вокруг моржонка, но никаких следов человека во льду не нашел.
Юра опустил рычажок кирки, сдвинул со лба малахай и рассеянным взглядом обвел угрюмые торосы, обступившие его со всех сторон: молчание пустыни стояло над ним. На минуту Юре показалось, будто он находится на самой макушке пустой, необитаемой холодной планеты: мать, отец, дед, станция, весь мир будто остался где-то в прошлом…
Но Юра взглянул на «Полярного жука», и тотчас минутное ощущение одиночества улетучилось: автожир, как живое близкое существо, стоял тут же, – терпеливый и верный
«Жук», с мощной камерой ракеты, с теплой кабиной, которая примет и умчит его, Юру, отсюда, как только он сам того пожелает. Но Юра уже не желал этого, он успел передохнуть, и ему захотелось еще порыться в этом скользком, рыхлом льду.
Он должен искать! Надо рыть! Рыть во что бы то ни стало! Настоящие полярники, герои Арктики, никогда не отказывались от тяжелого труда. Разве не читал он, как когда-то, много лет назад, челюскинцам приходилось долбить и перетаскивать тысячи тонн льда, чтобы устроить посадочную площадку для летчиков. Разве сам Амундсен и
Эльсворт10 не долбили вот так лед, когда их самолет сделал вынужденную посадку среди торосов и трещин?
Юра приладил кирку и снова налег грудью на рукоятку.
Несколько кусков льда метнулось в сторону. Юра хотел долбить лед дальше, но вдруг ему показалось, что в ямке что-то темнеет. Юра отбросил ледышку, разгреб ледяную пыль и застыл на месте: изо льда торчала темная кисть руки со скрюченными пальцами…
Юра отполз назад, но тотчас, еще не доверяя себе, бросился плашмя на лед и вплотную приник лицом ко льду.
Темная ладонь и судорожно сведенные пальцы стояли перед его глазами. Казалось, тот, кто был под ним во льду, хотел сжать кулак и ударить Юру в лицо, но лед сковывал его страшную руку, не давал ей сжаться в кулак. Юра отвел лицо в сторону, мурашки побежали по всему его телу. Юра видел мертвых людей; он не представлял, как можно бояться их. Он сам сейчас искал во льду мертвеца, он только обрадовался бы, если бы вдруг этот мертвец поя-
10 Эльсворт – американец, оказавший материальную помощь в организации экспедиции Амундсена и принявшим участие в полете в Арктику.
вился перед его глазами. Но при виде темной скрюченной руки, вдруг высунувшейся изо льда, мальчику стало страшно…
Юра отполз в сторону и остался лежать на льду животом вниз, не смея подняться.
Так он лежал несколько минут. Перед глазами у него валялась его собственная перчатка, которую он бросил, когда долбил лед. Юра искоса поглядел на нее: это была обыкновенная, простенькая меховая перчатка; ее привычный, домашний вид немного успокоил мальчика. Он хотел было протянуть руку, чтобы взять ее, но внезапный порыв ветра понес перчатку прочь. Юра вскочил и погнался за нею. Прыгая через куски льда, он наконец наступил на нее ногой, нагнулся, поднял, надел, и в этот момент сильный удар ветра в лицо отбросил его на несколько шагов. Едва удержавшись на ногах, Юра остановился и оглянулся: яростный ветер крутил вокруг него густую снежную кашу. «Полярный жук» виднелся впереди, как сквозь белый полупрозрачный занавес. Машина вздрагивала и раскачивалась из стороны в сторону. Юра, ослепленный снегом, защищаясь руками от ветра, пошел к машине. Но чем ближе он к ней подбирался, тем больше увеличивалось расстояние между ним и автожиром. Юра остановился и стал вглядываться: «Полярный жук» уходил от него. Ветер выл и крутил над ним снежное месиво. Все еще не отдавая себе отчета, откуда взялся этот ветер, Юра побежал к машине, но и машина прибавила ходу, – она будто убегала от него. Наконец Юра понял: ураган гонит автожир, «Полярный жук» мчится от него прочь на своих лыжах, подгоняемый ветром.
Уже выбиваясь из сил, сам не зная, зачем он это делает, Юра стал кричать тонким голосом:
– А-а-а-а-а!.
Ветер зажимал ему рот и бил в лицо охапками снега, но
Юра все еще брел вперед. Затем он услышал глухой удар и, сгребая снег с глаз, увидел, что «Полярный жук» лежит на боку подле высокого тороса. Тогда Юра стал на четвереньки и пополз обратно. Так он прополз в водовороте взбесившегося воздуха метров двадцать. Вдруг над его головой раздался чудовищный треск. Юра споткнулся, на мгновение повис в воздухе, почувствовал сильный толчок в грудь, и на глаза его медленно опустилась тьма…
7. «Спасать сына должен я…»
Ирина открыла глаза и прислушалась: в комнате стояла тишина, нарушаемая далеким шмелиным гудением ракетных якорей станции. Время от времени за окном бился яростный ветер, и снова ровно и настойчиво гудели раструбы ракетных двигателей.
Это была та самая буря в районе полюса, о которой
Ирина вчера предупредила аэропорты на континентах. Она взглянула на розовые огоньки радиевых часов: 2 часа 15 минут по гринвичскому времени. Да, она вчера не ошиблась; именно в это время, по ее прогнозу, должен был разразиться ураган. Ирина была совершенно спокойна: аэропорты предупреждены, все ракетные якоря станции тщательно осмотрены Владимиром и механиками, все закреплено, убрано в помещения. Владимир сейчас, очевидно, в конденсаторной, – следит за равномерной подачей и распределением по всей поверхности станции нагретого воздуха, которым снег и корка льда превращаются в пар. У
Владимира много забот. Буря будет свирепствовать всю ночь.
«Юра, наверное, спит – подумала она, – иначе он давно уже перебрался бы поближе ко мне».
Ирина улыбнулась. Странно, почему это буря поселяет тревогу в детях и животных? Не потому ли, что дети еще не утратили первобытных инстинктов?
Но надо посмотреть, спокойно ли спит этот первобытный человечек.
Она оделась и направилась к Юриной комнате. По дороге обратила внимание, что буфетная ниша раскрыта.
«Наверное, Владимир взял что-нибудь и забыл закрыть».
Прикрыла нишу и вошла в Юрину комнату.
Постель была пуста. Ирина оглянулась по сторонам, позвала:
– Юра!
Ей никто не ответил. Она прошла в гостиную. Там тоже никого не было.
«Странно! Где же он?»
Ирина вышла в переднюю, вновь обошла все комнаты.
Никого.
Еще раз окликнула:
– Юра! А Юра!.
Молчание.
Тогда она подошла к внутреннему радиофону, включила конденсаторную и спросила:
– Володя, ты здесь?
Ветлугин тотчас же отозвался:
– Да. Это ты, Рина?
– Юра с тобой? – спросила она.
– Нет. По-моему, он спит.
– Нет его. Обыскала весь дом.
– Не понимаю. А у деда? Постой, я его вызову.
Через минуту она снова услышала голос мужа:
– Ты слушаешь? Нет его там. Не понимаю. – Ветлугин уже, видимо, сердился. – Куда он мог уйти в такую погоду?
Ты у Свенсонов справлялась?
– Нет. Они, наверное, спят.
– Эрик дежурит. Сейчас я его спрошу.
Опять наступила тишина, нарушаемая яростными рывками ветра за окном.
– Ты слушаешь? – спросил Ветлугин спустя короткое время. – Эрик говорит, что Ася с матерью легли спать еще в десять часов.
– Что же делать?
В голосе Ирины уже явно слышалась тревога.
– Ты не волнуйся. Я его постараюсь отыскать, – сказал
Ветлугин и выключил радиофон.
Она пошла к себе в комнату, взяла с ночного столика книгу, рассеянно прочла название: «Находки во льдах», вспомнила револьвер, найденный Юрой (ради него она вечером и книжку эту стала читать), вспомнила лицо сына во время разговора в кабинете (он сидел, боясь шелохнуться, и с жадностью ловил каждое слово, сказанное по поводу его находки), и вдруг у нее мелькнула тревожная, еще не вполне ясная ей самой мысль.
«Неужели он?. Нет. Этого ему в голову не могло прийти».
Но неясная мысль уже стала отчетливой и настойчивой, и Ирина не могла от нее избавиться. Еще вечером, ложась спать, она сказала Владимиру, что следовало бы слетать туда, где Юра нашел револьвер, и поискать во льду. Ведь это же естественно – где револьвер, там может оказаться и труп человека, которому он принадлежал. Неизвестно, кем он может оказаться, этот человек: полярником, погибшим во льдах, крестовиком, убитым при разгроме Северной армады, – так или иначе, поискать следовало бы. Но неужели эта мысль пришла в голову и мальчику? Он мог тайком ночью вылететь туда. Ведь он же ничего не знал о надвигающейся буре…
Ирина вскочила и побежала к радиофону.
– Володя! – крикнула она. – Володя!
– Да, да, я слушаю, – ответил Ветлугин.
– Сейчас же узнай, в ангаре ли «Полярный жук».
– Что?.. – Голос у Ветлугина дрогнул, он, видимо, тотчас же понял все.
Через десять минут тревожная весть разнеслась по всем служебным помещениям станции: исчез Юра вместе с автожиром.
* * *
Ветлугин ворвался в спальню. Одежда его была мокрой.
Он казался растрепанным, наскоро одетым. Ирина стояла посреди комнаты. Она молчала и широко открытыми глазами смотрела на мужа.
– Надо лететь! – крикнул он, – Немедленно!
Вошел Свенсон. За ним, сутулясь и сопя, вполз дед
Андрейчик.
– Владимир, – сказал Свенсон, – нужно сейчас же связаться с восьмой авиабазой. Через двадцать минут машины будут там.
Ветлугин мотнул головой.
– Я не имею права поднимать машины с острова. Мой сын терпит бедствие по моей вине. Спасать его должен я сам.
– Факт, – посапывая, сказал дед Андрейчик. – Сами управимся. В ангар! Запрягай машину!
– Вы с ума сошли! – крикнул Свенсон. – Владимир, ты погубишь себя и не спасешь ребенка… Ирина! – Свенсон шагнул к Ирине.
Она села на стул и стала ладонью тереть висок.
– Я ничего не соображаю.
– Я должен попытаться, – упрямо сказал Ветлугин. –
Ты, Эрик, замещаешь меня на станции. Если со мной что случится, сделаешь доклад Северограду.
Ирина растерянно взглянула на него.
– Я не знаю, Володя… постой… Володя, куда же ты?
Но Ветлугин уже выбежал из комнаты. За ним трусцой побежал дед Андрейчик.
Свенсон подошел к Ирине, опустил руку ей на плечо.
– Они очень рискуют. Надо сейчас же сообщить в восьмую базу.
Она вскочила, бросилась к двери:
– Эрик! Скорее! Вызывайте остров!. Я побегу. Так нельзя…
Свенсон подошел к радиофону и вызвал остров Георгия
Седова.
8. Машины идут сквозь пургу
– Остров Седова слушает, – сказала радиофонистка.
– Говорит «Арктания». Дайте начальника авиабазы.
Через секунду между «Арктанией» и островом Георгия
Седова произошел следующий разговор:
– Я начальник восьмой авиабазы.
– Я Свенсон. Замещаю начальника станции. В районе полюса попала в шторм машина с сыном Ветлугина. На помощь вылетел сам Ветлугин. Положение угрожающее.
Прошу выслать противоштормовой отряд. Координаты –
восемьдесят шесть и двадцать минут широты, семнадцать и тридцать минут восточной долготы.
– Сколько машин штормует?
– Две. Прогулочный автожир и роторная молния.
– Сколько людей?
– В автожире один мальчик. В молнии двое: Ветлугин и старик Андрейчик.
– Площадь штормового района?
– Двадцать три тысячи квадратных.
– Высылаю дивизион. Сноситься с машиной командора можно через двадцать пять минут. Волна и позывные известны?
– Известны.
– Вызовите меня, Свенсон, через пять минут. Расскажите, как это случилось.
– Вызову.
– Все?
– Все…
Через пятьдесят секунд корреспонденты Арктики сообщили в свои радиогазеты о людях, застигнутых ураганом у полюса. Еще через минуту поступило сообщение, что противоштормовой дивизион, вооруженный гаубицами-излучателями и мощными обводнителями, вылетел к полюсу. Затем, с разрешения Свенсона и начальника восьмой арктической авиабазы, корреспонденты слушали их второй разговор.
Но и сам Свенсон не мог объяснить, как случилось, что тринадцатилетний сын начальника полюсной станции оказался со своей машиной в момент пурги за четыреста километров от станции. Это казалось тем более непонятным, что мать мальчика, Ирина Ветлугина, работала на той же станции старшим метеорологом и знала о надвигающемся шторме. Объяснить это могла только сама Ирина
Ветлугина. Но ни Свенсон, ни начальник авиабазы, ни даже корреспонденты не решались обращаться с расспросами к этой женщине в момент, когда над нею нависла угроза потерять сына, мужа, отца.
В городах и поселках радисты-любители не разлучались со своими комнатными и карманными приемниками: они хотели непосредственно поймать сигналы терпящих бедствие. Но даже эти беспокойные следопыты эфира пока ничего не могли сообщить.
Ровно через восемнадцать минут после отлета дивизиона с острова Георгия Седова радиогазеты сообщили, что воздушные крейсера вступили в полосу шторма.
В четырехстах километрах от станции «Арктания» в это время происходило следующее.
Дивизион, перейдя из стратосферы в тропосферу, строем по три, журавлиным углом несся навстречу урагану. Головастые, почти бескрылые, противоштормовые машины походили на вороненые браунинги, обращенные дулом назад. Впереди пилотских рубок, подобные огромным глазам глубоководных рыб, укреплены были куцые жерла гаубиц-излучателей. Эти гаубицы являлись артиллерийскими орудиями в полном смысле этого слова; их назначение было расстреливать взбунтовавшиеся массы воздуха. Но только снаряды не рвались при подобном расстреле: беснующаяся воздушная стихия усмирялась звуками высочайших и самых низких частот и амплитуды колебания.
Когда пурга рванула кверху головную машину, в пилотских рубках крейсеров прозвенел голос командора:
– В боевую позицию! Дистанция пять километров!
Стройся!
В несколько секунд машины сломали журавлиный угол и растянулись ровным фронтом на сто пятьдесят километров.
Затем раздалась другая команда:
– На сменные частоты и колебания! От пяти миллионов до одной тысячной! Орудия включить!
Уменьшив скорость, крейсера пошли навстречу шторму, посылая вперед не ощущаемые человеческим ухом звуки. Высокое звуковое мерцание, постигаемое умом человека лишь как математическая формула, потрясло воздух и тотчас сменилось низкими инфразвуками. Затем снова последовал залп звуков высочайших частот и колебаний, за ним – опять мощные, низкие окрики. И так на всем пути сквозь бурю. Эго походило одновременно и на бомбардировку и на заклинание музыкой. В воздухе гремела необычайная, стремительная и торжественная музыка, но ни одному человеку не дано было ее слышать, ибо фантастическая ее мелодия находилась за порогом слышимости.
Яростный ветер падал плашмя на лед, разгребал могучими лапами снежные сугробы, конвульсивно вздрагивал и замирал… Умерщвленный ветер превращался в мертвый, неподвижный воздух, и сквозь него свободно шли головастые вороненые машины, похожие на огромные браунинги, обращенные дулом назад. Позади машин мягко и отвесно ложился снег.
Сквозь весь охваченный пургой район в двадцать три тысячи квадратных километров дивизион пролетел в семь минут, то есть с быстротой приблизительно шестьдесят пять километров в минуту. Начальник противоштормовых авиаотрядов в разговоре со Свенсоном не ошибся ни на одну секунду: шторм был ликвидирован спустя ровно двадцать пять минут после их разговора. Дивизион пронесся над станцией «Арктания» и вернулся обратно. Когда он вновь появился над станцией, машины уже шли строем по четыре, сохраняя дистанцию между шеренгами приблизительно в один километр. Командорская машина шла впереди. Словно обессиленные и усталые после боя с пургой, машины медленно и низко скользили над льдом: в обратном рейсе они уже искали людей. Казалось, эту вторую часть задачи воздушному дивизиону осилить не удастся: глубокий покров снега лежал на огромном пространстве внизу и вокруг станции «Арктания». Однако как раз в этот момент корреспонденты из Арктики сообщили всему миру:
«Шторм ликвидирован в семь минут. Сейчас проти-
воштормовой дивизион идет низко над льдом в обратном
направлении. Передовые машины обводняют снег; сле-
дующие за ними внимательно наблюдают за поверхностью
льда. Передаем панораму с командорского самолета через
североградскую стереовизионную установку».
И действительно, усмирив только что естественную холодную пургу, дивизион медленно и низко скользил над снежным покровом и превращал его в воду уже при помощи искусственной горячей пурги. Мощные струи нагретого до пятидесяти градусов воздуха из нижних раструбов передовых машин стремительно низвергались вниз,
и наблюдатели в рубках машин последних шеренг уже разглядывали на экранах перед собой чистую ледяную кору, омываемую потоками прозрачной воды.
9. Труп в скафандре
Дивизион вышел с острова в 2 часа 52 минуты по гринвичскому времени. В 3 часа 35 минут радиогазеты сообщили:
«В четырехстах километрах от станции „Арктания“, на восемьдесят шестом градусе северной широты и на
семнадцатом градусе тридцати минутах восточной дол-
готы подобран труп сына начальника станции „Аркта-
ния“, Юрия Ветлугина, замерзшего во время пурги. Здесь
же обнаружен разбитый штормом о торос двухместный
автожир с надписью „Полярный жук“. В семидесяти
пяти километрах к юго-востоку от места гибели маль-
чика найдены в обломках отцепной кабины самолета типа
„Молния“ начальник станции „Арктания“ Владимир
Ветлугин и его тесть, радист на маяках той же станции
Степан Андрейчик. Оба они легко ранены при спуске и
аварии парашютной кабины своего самолета, один из них
слегка обморожен. Поиски мальчика передавались по
стереовизору с командорского противоштормового
крейсера…»
Все, кто следил в те дни за стремительным развитием этой арктической трагедии, понимали и видели, что дивизион свою работу выполнил блестяще и сделал все, что от него зависело, но сообщение это все же подействовало удручающе на миллионы людей. Слишком внезапно обрушилась беда на семью Ветлугиных.
Судьба Амундсена, Скотта, Андрэ, Седова и многих других полярных исследователей прошлого снова вставала перед всем миром. История гибели благородных рыцарей
Арктики, эти трогательные предания недавнего прошлого вновь были на устах у миллионов людей.
Через тридцать минут радиогазеты передавали новое сообщение. Это пространное сообщение заслуживает того, чтобы его привести полностью. Вот оно:
«Профессор Сергей Сергеевич Британов, известный своими замечательными работами по оживлению высохших и обмерзших млекопитающих, вылетел из Москвы сверхскоростным самолетом на остров Георгия Седова, куда доставлен труп замерзшего мальчика.
Нашему корреспонденту сообщили, что профессор
Британов намеревается вернуть к жизни мальчика, замерзшего на льду у Северного полюса. Сергей Сергеевич
Британов, продолжав историческую работу профессора
Бахметьева11, поставил ряд удачных опытов по оживлению замерзших млекопитающих. Опыты эти являлись завершением его долголетних работ по анабиозу. Профессор
Британов готовился к окончательному эксперименту – к оживлению замерзшего человека. Сейчас, по-видимому, печальный случай в Арктике дает возможность профессору
Британову произвести свой опыт в самое ближайшее время.
11 Бахметьев П. И (1860–1913) – выдающийся русский ученый. Известен работами по анабиозу (анабиоз – явление оживания в видимо мертвом организме).
Перед отлетом в Арктику профессор снесся с поселковой больницей острова Седова и просил главного врача больницы принять все меры, чтобы труп замерзшего мальчика не оттаял и был сохранен в том виде, в каком найден.
Обращают на себя внимание два совершенно необъяснимых обстоятельства: труп мальчика найден летчиками противоштормового дивизиона не на льду, а вмерзшим в огромную глыбу льда, по всей видимости отколовшуюся от ледяного пака при передвижке и нагромождении льда в момент шторма. Как мальчик мог попасть внутрь льдины, остается до сих пор загадкой.
По настоянию профессора Британова, до его прибытия на остров Седова труп мальчика оставлен в глыбе льда в таком виде, в каком он был найден. Однако врачей больницы и летчиков поразила необычайно темная окраска лица, которое смутно можно разглядеть сквозь лед. Необъяснимым обстоятельством является и то, что, за исключением головы и рук, все тело мальчика облачено в какую-то странную одежду, которая напоминает скафандр водолаза. Почему мальчик, перед своим побегом из дому одевший электродоху, оказался во льду в какой-то не то гуттаперчевой, не то каучуковой одежде водолаза, – до сих пор тоже остается загадкой».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
10. «Будут существовать больницы для умерших»
Это была просторная комната, облицованная большими, цвета слоновой кости, кафельными плитами. Посреди комнаты стояло сооружение из белого мрамора, напоминающее саркофаг12, с той разницей, что никаких надгробных надписей и рельефных изображений на верхней его крышке не было.
Кроме мраморного сооружения, в комнате около большого окна, похожего на вход в зал, в углу находился небольшой стол, уставленный стеклянными сосудами с трубками и металлическими ящиками, соединенными проводами. Провода, уходя под пол, видимо, соединяли эту установку с «саркофагом».
Возле мраморного сооружения группа корреспондентов в белых халатах окружила профессора Британова. Седой, величественный профессор объяснял журналистам устройство и назначение мраморного «саркофага»:
– Вы находитесь в операционной комнате островной больницы. Временно она превращена в дилатометрическую камеру. Тело замершего мальчика еще до моего прилета сюда помещено с куском льда в эту мраморную кану, соединенную с термоэлектронной установкой. Вы видите установку вон там в углу. Здесь происходит измерение количества льда в организме. Я вас предупреждал: ничего исключительного в этой комнате нет. Взглянуть на тело сейчас нельзя, да я его и сам еще не видел. Приходится
12 Саркофаг – в древнем мире каменный гроб.
положиться на тщательность и заботливость, с которой местные врачи выполнили все мои указания.
Ирина Ветлугина с Асей стояли позади всей группы корреспондентов. Мать сегодня Асе сказала:
«Смотри, чтобы тетя Рина не плакала, а если будет плакать, утешай ее». Ася не отходила от Ирины ни на шаг.
Она часто тревожно заглядывала ей в глаза: тетя Рина не плакала и не говорила о Юре, и все же Ася догадывалась, что мать ее друга сильно страдает.
– Что произошло с объектом моей предстоящей работы? – продолжал профессор. – Живой, сложный человеческий организм оледенел под воздействием низкой температуры. Что это значит с точки зрения науки об анабиозе? Профессор умолк. Тишину нарушил лишь легкий шорох валиков портативных фонографов, висевших на груди у всех корреспондентов.
– Произошло вот что: в этом организме прекратилось кровообращение; затем кровь, лимфа и межклеточная жидкость кристаллизовались. Все жидкие элементы организма, кристаллизуясь, обезводили органическую клетку.
Это произошло путем наращивания кристаллов вне клетки.
Разрастаясь, кристаллы как бы вытягивали из клетки сок.
Стенки клеток сжались, потрескались, покоробились.
Простите, что я так примитивно объясняю.
– Ничего, ничего. Очень хорошо, – нестройно загудели корреспонденты.
– Живая ткань омертвела и распалась, – подсказал кто-то из группы.
Профессор улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Нет, не распалась. Вот на этом и основаны мои работы по оживлению замерзших организмов. Если мы возьмем такой процесс, как гниение, и сравним его с обмораживанием живой клетки, разница получится колоссальная.
Гниение – это именно и есть распадение всех элементов организма. Обмораживание же поражает все элементы организма, вносит в организм серьезные разрушения, но не уничтожает его…
– Я уже говорил, – продолжал Британов после небольшой паузы, – мы, ученые, не просто размораживаем трупы, мы ищем путей к самой долгой жизни каждого появившегося на этой планете человека. Такой долгой, что она будет почти эквивалентна бессмертию.
– Бессмертна только амеба, профессор. Она размножается делением…
Корреспонденты обернулись к маленькому коротконогому человечку в больших желто-зеленых полярных очках-светофильтрах, произнесшему эту фразу.
Профессор поглядел поверх голов на своего неожиданного оппонента (очкастый человечек стоял позади всех, рядом с Ириной).
– Вы, товарищ Мерс, твердо уверены в том, что бессмертна только амеба? – спросил профессор.
– Да.
– А вот у меня вызывает сомнение человек. Я очень подозреваю, что человек, даже не размножаясь делением, также бессмертен. Медицина сейчас уже располагает такими средствами, которые позволяют ей восстанавливать любой орган человеческого тела, вплоть до клеток нервного волокна, поврежденного болезнью или старостью.
Кстати, последними своими работами профессор Гофман доказал, что старость – это тоже болезнь…
Так вот, мы можем у человека, страдающего пороком сердца, извлечь его больное сердце, произвести в нем, если можно так выразиться, капитальный ремонт и водворить обратно. Мы искусственным путем можем вызвать сокращение сердечных мышц. Другое дело, если человек умер…
Кровь умершего человека, как известно, продолжает жить еще восемь часов после остановки сердца. Не сразу умирают и некоторые другие элементы организма, но с момента остановки сердца, паралича мозга и дыхательных органов во всем организме умершего начинаются большие физические и химические изменения. Сейчас мы еще не можем устранить эти изменения, но уже с некоторыми видами смерти мы научились бороться, например со смертью, вызванной холодом. Наша наука получила могучее средство борьбы с обмораживанием и вновь утвердила некогда разрушенную бахметьевскую теорию анабиоза. Мы сейчас уже имеем право сказать, что для нас человек замерзший не есть умерший; мы рассматриваем его как субъекта, подвергшегося тягчайшей болезни. И я замерзшего мальчика собираюсь не воскрешать, как о том возвестили многие газеты, я собираюсь его вылечить…
– Вылечить от смерти? – насмешливо спросил очкастый
Мерс.
– Вылечить от смерти, – твердо сказал профессор. –
Может быть, вас это ошеломит, но я твердо убежден, что в скором времени будут существовать особые больницы для умерших от холода… Я, по крайней мере, собираюсь в недалеком будущем организовать такую клинику. Ну, а от оживления людей замерзших близко, очевидно, будет и до оживления любого умершего, – улыбаясь, закончил профессор. – Немедленное замораживание трупа только что умершего человека позволит нам устранить основную причину его смерти, а затем мы уже легко выведем его из анабиоза, вызванного холодом. Вот о чем я хлопочу уже тридцать лет.
С улыбкой на устах этот человек говорил невероятные вещи; с уверенностью, не оставлявшей никаких сомнений, он объявил перед своей случайной аудиторией самую сумасбродную и затаенную мечту человечества – мечту о бессмертии – научной дисциплиной.
Коротконогий Мерс помолчал вместе со всеми и вкрадчиво спросил:
– А если человек умрет насильственной смертью? Ну, например, от сильного удара с полным размозжением головы?
На мгновение стало тихо. Потом корреспонденты сразу все зашумели, зашевелились, послышались возмущенные восклицания:
– Бред!
– Дикая фантазия!.
Мерс стоял, чуть склонив голову набок, но, по-видимому, ни малейшего внимания не обращал на шум.
Ирина Ветлугина отодвинулась от него и внимательно оглядела с головы до ног, – ей стало не по себе от спокойного, почти деловитого тона, каким задал свой вопрос этот человек.
Ася тоже отстранилась от своего соседа, который явно рассердил всех.
Здесь уместно будет познакомить читателя с тем, кого профессор Британов называл Мерсом. Этот маленький круглый человек появился на острове накануне ночью.
Утром он явился к профессору, прибывшему в Арктику ночью со сверхскоростным стратопланом, и, назвавшись специальным корреспондентом антарктического биологического радиовестника, взял у профессора интервью о применении радия при размораживании обмерзших организмов. Уже при первом свидании профессор обратил внимание на странную внешность антарктического корреспондента – у него было круглое женоподобное лицо, необычайно бледное. При первом взгляде на него профессор определил злокачественное малокровие, но, наблюдая дальше, заколебался: у Мерса лицо было не бледное, а какого-то фарфорового цвета. «Отсутствие пигмента в коже», решил профессор. С желто-зелеными очками Мерc, видимо, никогда не расставался.
– Почему вы носите светофильтры? – спросил Британов.
– Остатки полярной слепоты, – нехотя ответил Мерс.
Задав свой странный вопрос. Мерс продолжал стоять все в той же позе смиренного молодого пастора, исповедующего грешника.
Профессор с любопытством разглядывал его.
– Вы хотите спросить, сможет ли в будущем наша наука вернуть жизнь человеку, у которого будет совершенно деформирован или даже уничтожен мозг? – спокойно спросил Британов.
– Да, – кротко ответил Мерс.
– Сможет. Я твердо знаю, что в будущем для человечества не будет ничего невозможного. Человек сможет сделать все. Я думаю, что я ответил на ваш вопрос, товарищ Мерс, – закончил профессор и отвернулся от бледного антарктического корреспондента.
– Вы меня простите, друзья, – сказал он, взглянув на свой перстень-хронометр, – я не могу вас дольше задерживать в этой комнате. Длительное пребывание здесь такой большой группы людей может вызвать скачок температуры в кане. Я, кажется, не удовлетворил вашей любознательности и не рассказал о сущности предстоящей своей работы. Но я надеюсь, что мы еще не в последний раз встречаемся.
Профессор подошел к Ирине. Погладил Асю по золотым кудрям.
– Я хочу попросить вас остаться на минуту, – сказал он.
Корреспонденты стали откланиваться. Последним вышел Мерс.
– Я хотел спросить у вас, Ирина… простите, Ирина
Степановна, кажется?
– Да.
– …спросить у вас, Ирина Степановна, вот о чем.
Удовлетворительное ли здоровье было у вашего сына?
Ирина удивленно взглянула на него.
– Да… А что?
– Мне необходимо знать все о его здоровье.
– Юра был абсолютно здоровым ребенком. Больше того, он вырос в Арктике. Он окреп и закалился в наших суровых условиях.
– Да, совершенно верно. Я это упустил из виду. А теперь скажите, не было ли у него каких-либо кожных заболеваний на лице и на руках?
– Нет. Абсолютно здоровая кожа на теле и на лице.
– Может быть, краснуха?
– Да нет же, говорю вам – ничего.
– Странно…
Профессор задумался.
– А что такое? – с беспокойством спросила Ирина. –
Почему вы об этом спрашиваете?
– Я вам отвечу. Но предварительно разрешите еще вопрос.
– Пожалуйста..
– Ваш муж белой расы?
– Да, он русский.
– Значит, цвет кожи у вашего сына точно такой же, как и у вас? – спросил он.
– Да.
– У тети Рины родинка есть на шее, и у Юры родинка, –
вставила Ася.
– Очень хорошо, – профессор ласково взглянул на девочку. – А теперь я вам объясню этот вопрос. Я еще не видел тела мальчика. Но главный врач островной больницы, когда водворял тело в эту кану, обратил внимание на совершенно необычайный, темный оттенок кожи на той руке, которая не была покрыта льдом. Он меня предупредил об этом, вот почему я и стал расспрашивать вас о здоровье мальчика и даже о цвете кожи его отца. Для меня это очень важно.
– А разве это хуже, когда темная кожа? Хуже для опыта? – тихо спросила Ирина.
– Нет, нет. Вы не тревожьтесь. Это решающего значения не имеет. Просто я удивлен. Нормальный цвет кожи у него сейчас должен быть бледно-восковой. Но мы посмотрим, посмотрим. Завтра я увижу вашего сына и первого приверженца моей теории, поплатившегося жизнью за свою глубокую веру в науку.
– Профессор! – Ирина схватила его за руку. – Профессор, я верю в вас. Сперва не верила, но когда слушала вот здесь, я поверила, – вы совершите чудо. Да, да, я знаю: это наука, но это будет и чудо. Профессор, я в жизни никогда не плакала. Как мне рассказать вам о моем горе?
Профессор растерянно бормотал что-то успокоительное, но, видимо, он и сам волновался и поэтому ничего внятного не мог сказать.
Ася совсем забыла, что должна успокаивать тетю Рину.
Глядя на ее заплаканные глаза, она размазывала по лицу свои собственные, не менее обильные слезы и, всхлипывая, шептала:
– Профессор… профессор…
11. Биение сердца
Татьяна Свенсон сидела между двумя койками. Справа лежал Ветлугин, слева, опустив ноги, обутые в мягкие комнатные туфли, сидел дед Андрейчик.
В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами.
Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике.
– Я все же не пойму, – сказала Татьяна, – почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря?
– Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, – сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик.
И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух:
– Это преступление…
Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно.
– Ты о чем?
– Это преступление, – словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. – Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса… Ветлугин приподнялся на локтях.
Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника «Арктании».
– Владимир Андреевич, что с вами?
Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку.
– Не в полюсе дело, а в том, что мы с тобой ротозеи, –
ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: – А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт…
В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся.
Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью:
«Операционная». Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру.
Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт.
И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом
(будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил:
– Ну, где тут умерший?
Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила
Британова и его ассистентов в операционную комнату.
На минуту вспомнилось: «Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?. »
Кто-то окликнул ее:
– Рина!
Ирина вздрогнула и остановилась.
Перед нею стояла Татьяна Свенсон.
– Рина, присядь. Ведь ты свалишься так.
Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов.
Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила:
– Корреспондент «Радио-Правды» здесь?
Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме.
– Я от «Правды», – сказал он.
– Профессор разрешил вам установить микрофон.
Наденьте халат, маску и войдите.
Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла.
* * *
В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: «Юра Ветлугин» и «профессор Британов».
Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем.
Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников.
Центральный дом пионеров решил устроить коллективное слушание передачи с острова Седова для ребят всего мира. В тот момент, когда ассистентка на острове позвала в операционную корреспондента в золотистом костюме, из московской редакции «Радио-Правды» был дан сигнал в Центральный дом пионеров; и буквально через несколько минут все свободные залы клубов, театров и университетские аудитории во всех городах мира были заполнены детьми. Там, где была ночь, ребят, любивших поспать, будили их сверстники и уводили с собой. Это было явление, невиданное до сих пор на нашей планете: дети, миллионы детей сидели в огромных и малых залах и, затаив дыхание, смотрели перед собой; на сценах, на подмостках, подле университетских кафедр – всюду стояли на тонких столиках маленькие компактные приемники радиофона, и стрелки на их дисках установлены на одну рубрику: «Остров Седова».
В 5 часов 35 минут по гринвичскому времени в залах, наполненных детьми, раздался голос корреспондента
«Радио-Правды»:
– Слушайте! Слушайте! Говорит остров Седова. Наш аппарат установлен в комнате, где профессор Британов производит опыт оживления замерзшего мальчика Юры
Ветлугина!.
Затем последовала короткая пауза, после которой все тот же ровный голос продолжал:
– Слушайте! Слушайте! Появились первые признаки жизни у замерзшего мальчика. Сейчас по его телу прошли сильные конвульсии. Температура повысилась уже до тридцати пяти и одной десятой! Сейчас должно забиться сердце мальчика! Включаю микрофон, соединенный с грудной клеткой. Слушайте!
И вот, в глухой тишине огромных залов и аудиторий, переполненных притихшей детворой, стал зарождаться в воздухе легкий шорох. Шорох исходил из радиофонных приемников. Это были даже не удары сердца, скорее эти звуки напоминали легкие вздохи. Но звуки слышались все четче, все ритмичнее, все звонче. И наконец гулкое биение ожившего сердца наполнило все залы, все улицы и площади, весь мир. И дети, собранные в залах и аудиториях, зашумели: они вскакивали, они что-то кричали и размахивали руками. За мощным, в несколько сотен раз усиленным биением сердца слов их разобрать нельзя было, но горящие глаза и пылающие щеки лучше всяких слов говорили о том великом восторге, который переполнял их собственные сердца.
Кульминационный пункт этого исторического дня наступил, когда миллионы детей с музыкой вышли на озаренные солнцем и электрическим светом улицы. Они пели быстрые, как скороговорка, песни и пританцовывали на мостовых. Дети несли огромные портреты профессора
Британова и Юры Ветлугина вперемежку с большими транспарантами, на которых было написано:
«ДА ЗРАВСТВУЕТ СОВЕТСКАЯ НАУКА! »
«МЫ ЛЮБИМ ПРОФЕССОРА БРИТАНОВА! »
«ЮРКА, ЖИВИ ТЫСЯЧУ ЛЕТ! »
* * *
А в это время в операционной комнате больницы острова Седова профессор Британов стоял над умывальником и мыл руки. Его окружали журналисты. Профессор прислушивался к успокоительному плеску воды. Восклицания корреспондентов доносились до его слуха будто издалека:
– Это исторический опыт!.
– Древние назвали бы это чудом…
– Мы убедительно просим, Сергей Сергеевич, хоть несколько слов…
В умных молодых глаза Британова жило еще то нервное творческое напряжение, которое лишь полчаса назад разрядилось великолепным научным экспериментом, но усталость и глубоко запрятанное волнение сделали свое дело: стариковские морщины легли на лице Британова, и лицо его приобрело оттенок серого воска.
– Вы просите несколько слов для ваших радиогазет… –
сказал он, осушая руки в стенных пневматических перчатках. – Но что я могу сказать в этих нескольких словах о своем опыте, если я тридцать лет работал прежде, чем его совершить, и если до меня многие поколения ученых веками подготавливали этот эксперимент?.
Профессор осмотрел свои сухие руки и окинул смеющимися глазами окружившую его молодежь:
– Здесь кто-то из вас произнес одно старинное слово:
«чудо». Вот по поводу чудес я могу сказать для ваших газет несколько слов, именно несколько… Нет таких чудес, которых не сможет совершить наука коммунистического человечества…
Оглянувшись вокруг, Британов спросил:
– Позвольте, а где же папа-мама? Позовите их, пусть они полюбуются на своего сорванца…
* * *
Ирина все еще стояла в коридоре, не решаясь войти в операционную… От волнения на бледном лице ее появился румянец. Видно было, что в этом волнении есть еще большая доля страха: Ирина еще боялась верить, что Юра жив. Но верить этому приходилось: она слышала за дверью оживленный гул голосов, рядом с нею стояла и плакала счастливыми слезами ее лучшая подруга Таня Свенсон.
Наконец открылась дверь, и на пороге появилась та самая белокурая ассистентка, которая раньше боялась смотреть ей, Ирине, в глаза. На ассистентке не было уже марлевой маски. Улыбаясь, она сказала Ирине:
– Пожалуйте. Профессор просит вас войти…
Ирина набрала полную грудь воздуха и, не ощущая под ногами пола, пошла, поддерживаемая Татьяной Свенсон.
Сразу ей показалось, что в комнате чересчур много людей.
Юры среди них не было. Ирина остановилась. И вдруг поняла:
«Ах да, он лежит вон там, в углу, на койке… После смерти он еще, видимо, не совсем здоров… Какие странные мысли приходят в голову!. »
В углу, заслонив своими широченными плечами лежавшего на койке мальчика, профессор Британов слушал у него пульс. Заметив вошедших женщин, он осторожно положил руку мальчика, стал в сторону и сказал громко:
– Ну, вот он, ваш красавец…
Ирина взглянула… и остановилась. Разметав тяжелые черные кудри по подушке, на койке лежал смуглый, почти темнокожий мальчик с длинными изогнутыми ресницами и с красным пятном на лбу, похожим на силуэт ползущей улитки. Грудь его ровно вздымалась: мальчик, видимо, спал.
– А где же… Юра? – тихо спросила Ирина и обвела всех изумленным взглядом.
Из-за ее плеча Татьяна Свенсон испуганно глядела на незнакомое лицо мальчика.
– Как где? – хмуря густые брови, сказал Британов. – Он перед вами…
Переглянувшись, корреспонденты, как по команде,
навели на Ирину раструбы фонографов. Мерс насмешливо глянул на профессора сквозь свои оранжевые светофильтры.
– Это… не… он… – запинаясь, сказала Ирина и стала отступать спиной к двери, словно видела перед собой страшное видение. – Это не Юра! – вдруг крикнула она и бросилась вон из комнаты.
Навстречу ей, услышав ее вопль, уже бежали в одном белье забинтованный Ветлугин и босой дед Андрейчик.
– Володя! – крикнула Ирина и добавила тихо: – Это…
не… Юра.
Ветлугин вовремя подхватил на руки жену: Ирина была без сознания.
12. Куда исчез Юра
25 мая утром корреспонденты радиогазет передали с острова Георгия Седова экстренное сообщение:
«21 мая спасательная экспедиция доставила на остров вместе с глыбой льда труп мальчика, погибшего на льду во время шторма. Врачи островной больницы обратили внимание на темный цвет кожи рук и лица погибшего. Недоумение вызвала также одежда мальчика, общие очертания которой можно было различить сквозь лед. Когда труп был вынут из мраморной каны, в которой производилось оттаивание под высоким давлением, с мальчика сняли его одежду. Она действительно оказалась каучуковым глубинным скафандром с металлическим креплением. Шлема и камер верхних конечностей (рукавов) не оказалось. Под скафандром на трупе были надеты одни грязные трусы.
Матери эту одежду мальчика своевременно увидеть не довелось, а врачи, не знавшие в лицо Юру, не придали его странному наряду особого значения. Но, после того как мальчик был оживлен, молодая женщина лишилась сознания: перед нею лежал чужой мальчик. Только тогда для всех стало очевидным, что спасательная экспедиция нашла на льду какого-то другого, неизвестного замерзшего мальчика.
Нам точно известно, что Юра Ветлугин вылетел со станции один. Непонятно, каким образом очутился во льду на восемьдесят шестой параллели второй мальчик.
Командор дивизиона и пилоты спасательной экспедиции утверждают, что все пространство в двадцать три тысячи квадратных километров, на котором 21 мая свирепствовал шторм, обследовано самым тщательным образом: подобраны не только люди, но даже разбитый автожир, самолет „Молния“ и обломки отцепной кабины, в которой спустились Владимир Ветлугин и старик Андрейчик. Подобрана также и электрокирка Юры, которой он рубил лед.
На льду оставлен лишь дохлый моржонок, который служил для Юры Ветлугина своеобразным посадочным знаком во время поисков трупа Амундсена.
Сегодня же, как только была обнаружена ошибка, шестьдесят легких самолетов-разведчиков вылетели на поиски исчезнувшего Юры Ветлугина. Двадцать машин самым тщательным образом обследовали район, где был обнаружен разбитый автожир „Полярный жук“. Остальные сорок машин взяли под наблюдение соседние районы и обследовали в общей сложности двести тысяч квадратных километров поверхности льда и воды. Во всех соседних районах они не обнаружили никаких следов пребывания мальчика. Только в одном месте на льду самолеты сверху заметили какой-то блестящий предмет. Он был подобран и оказался консервной банкой из-под персикового компота.
Отряд, совершавший разведывательные полеты над районом, где был найден разбитый автожир Юры Ветлугина, также не нашел мальчика.
Пилоты и альпинисты-разведчики, участвовавшие в экспедициях, склонны думать, что Юра Ветлугин угодил во время пурги в трещину и пошел под лед. Иного объяснения столь загадочному исчезновению мальчика никто дать не может.
Нашим корреспондентам удалось переговорить с профессором Британовым. Профессор смог уделить им десять секунд. Передаем его собственные слова, записанные фонографом».
Вслед за этим абоненты радиогазет услышали ровный бас профессора Британова:
«Врачей и пилотов поразила странная окраска кожи мальчика. Теперь я понял, в чем тут дело: темная кожа является для мальчика естественной, он не принадлежит к белой расе…»
13. Таинственные гости на станции «Арктания»
26 мая, около 12 часов дня, Свенсон находился в диспетчерской станции «Арктания». Вдруг он услышал глухой, но очень сильный удар, похожий на взрыв. Свенсон уставился на репродуктор внутреннего радиофона. Прошло двадцать секунд, никто ничего не сообщал. Свенсон выбежал на площадку. Подле барьера стояли два механика, метеоролог, пилот-разведчик и Татьяна. Механик показывал пальцем в стеклянный барьер.
Свенсон пошел осведомиться, что их так заинтересовало.
– А вот, взгляните, Свенсон, вон туда и скажите, почему в тихую погоду вдруг взломался лед? – сказал один из механиков и передал Свенсону биноскоп.
Действительно, то, что Свенсон увидел в телескопический бинокль, показалось ему очень странным: приблизительно в полукилометре от станции, во льду, который плотным массивным полем лежал под станцией на много километров вокруг, образовалась огромная полынья, диаметром метров в пятьдесят. Свенсон знал, что ледяные поля в районе станции в эти дни достигают трех метров толщины. В шторм они часто трескаются, взламываются, льдины с грохотом нагромождаются одна на другую, но очень редко в тихую погоду здесь образуются такие большие полыньи. Воронка же почти правильной круглой формы, с огромными глыбами льда по краям, выброшенными каким-то неведомым могучим ударом снизу, из воды,
– это было действительно диковинное явление. Свенсон родился в Арктике, он знал все, что касалось льда и воды северных полярных морей, но такую полынью он видел впервые.
Гидрограф уже хотел было сходить к радиосейсмографу посмотреть, не зарегистрировал ли он землетрясения или вулканического извержения на дне океана в районе полюса, как вдруг странное движение в полынье привлекло его внимание. Свенсон вновь поднес к глазам биноскоп и ясно увидел, что из воды поднимается башенка подводного судна. Затем крышка в башне откинулась, и на лед полетел трап с кошками на конце. Немного погодя по трапу стали подниматься люди: один, другой, третий.
О том, что какое-то подводное судно взорвало лед и, пользуясь воронкой, всплыло на поверхность, уже догадались и Свенсон и остальные работники станции. И все же
Свенсон был удивлен: с тех пор как подводные корабли стали совершать безостановочные тысячекилометровые переходы подо льдом, ему никогда не приходилось видеть, чтобы субмарина таким образом выбиралась на поверхность. Он уже твердо был уверен, что на судне случилась серьезная авария и людям нужна помощь станции.
Трое людей, поднявшихся на лед, приближались к станции: они спотыкались и неловко ковыляли среди глыб и ледяной крошки, выброшенных взрывом.
Свенсон велел одному из механиков, Хьюзу, опустить подъемник. Люди поднялись. Свенсон направился к ним навстречу, но гости остановились, не подходя близко и не произнося никакого приветствия. Один из них, косоглазый, скуластый старик-японец с зеленоватым лицом, вяло глядя на Свенсона, спросил:
– Вы Свенсон?
– Я, – сказал Свенсон, недоумевая, откуда может знать его фамилию этот старик.
Дальше последовало несколько вопросов подряд.
Японец задавал их безразлично, словно следователь, которому подобные вопросы уже надоели и сам допрашиваемый нисколько не интересен. Говорил он на плохом английском языке.
– Вы замещаете Ветлугина?
– Да.
– Сам Ветлугин где?
– На острове Диксон.
– Жена Ветлугина где?
– Там же.
Японец оглянулся на своих спутников и заговорил с ними на каком-то непонятном гортанном языке, явно не европейском.
Торопливость была несвойственна Свенсону. Он видел, что Татьяна и группа работников станции сгорают от желания узнать, кто такие подводные путешественники и что заставило их подняться на поверхность. Но Свенсон молчал, пристально разглядывая неожиданных гостей. Все в них казалось ему непонятным и необычайным. Одеты все трое были почти одинаково: на них были серые короткие куртки, подбитые мехом, стального цвета военные рейтузы, желтые краги на ногах и лисьи малахаи на головах. Но особенно поразительными казались их лица. Свенсон знал, что лица подводников всегда отличаются некоторой бледностью; у этих же людей лица были даже не бледные, а какие-то белые, будто фарфоровые. У старого японца бледность породила зловещую зелень на лице. Кроме того, все трое оседлали свои носы желто-зелеными светофильтрами, хотя положение солнца в это время не было угрожающим для зрения.
Чем больше присматривался Свенсон к загадочным посетителям, тем больше недоумевал.
– Может быть, я или мои сотрудники сможем вам быть полезными? – спросил наконец Свенсон.
Старик навел на него свои желто-зеленые окуляры, помолчал и промямлил:
– Нет, нам нужен кто-нибудь из Ветлугиных.
Свенсон стал объяснять, что случилось и почему вся семья Ветлугиных оказалась вне станции, но старик бесцеремонно перебил его:
– Мы все знаем. Мы получили сведения, что Ветлугины вылетели с острова Седова на станцию.
– Нет, они в последнюю минуту изменили маршрут и направились в Североград. А вам с Ветлугиным необходимо говорить по личному делу или по служебному? –
спросил Свенсон.
– По личному.
– Вы можете поговорить с ним отсюда по радиофону.
– Нет, – старик мотнул головой, – мне нужен разговор с глазу на глаз.
Затем между стариком и его бледными спутниками последовали новые переговоры на непонятном наречии.
Свенсон терпеливо ждал. Наконец, когда гости умолкли, сказал:
– Мне показалось, что ваше судно поднялось на поверхность из-за какой-то аварии.
– Нет. Все благополучно, – промямлил старик.
– Вы шли из Европы в Америку или в обратном направлении? – спросил Свенсон.
На этот раз японец ничего не ответил. Он отвернулся от
Свенсона и произнес несколько слов на своем таинственном языке. Его спутники, застывшие словно адъютанты, повернулись на каблуках. Все трое зашагали к подъемнику.
Старик вел себя вызывающе. Это расшевелило даже флегматичного норвежца. Он сделал шаг вперед и сказал:
– Хелло! Товарищи! Объясните, что значит эта комедия?
Странные посетители гуськом продолжали пробираться к подъемнику, не обращая внимания на слова Свенсона.
Тогда норвежец засопел и крикнул каркающим голосом:
– Хелло! Хьюз! Спустишь вниз этих людей только по моему приказанию.
Механик Хьюз запер люк подъемника и стал в сторону.
Подводники остановились и повернули к Свенсону свои фарфоровые физиономии.
– Сейчас же спустите нас на лед, – негромко, но внятно сказал старик японец.
– Я должен знать, кто вы такие и зачем пожаловали на станцию, – спокойно сказал Свенсон.
Спутники японца мгновенно забросили руки назад и стали отстегивать что-то подле задних карманов. Старик строго взглянул на них, и они опустили руки.
– Ну что вы пристали? – с досадой сказал старик. – Ну…
мы… океанографическая экспедиция…
– Фамилия? – резко спросил Свенсон.
– Мы… мое имя… Осуда… Профессор Осуда.
Свенсон вопросительно взглянул на жену. Татьяна
Свенсон работала на станции океанографом и была знакома почти со всеми океанографами мира. Татьяна Свенсон пожала плечами, давая понять, что о таком профессоре океанографических наук она не слыхала.
– Что вам здесь нужно?
Свенсон спрашивал спокойным тоном, но формой вопросов явно мстил посетителям-невежам за их бесцеремонный допрос и за нежелание объяснить цель своего визита.
– Ветлугин – мой старый друг… – сказал старик.
Японец лишь внешне казался смущенным. Свенсон угадывал, что он чувствует себя здесь, на станции, очень независимо. Гидрограф задал еще несколько вопросов и велел спустить всех троих на лед.
Они спустились вниз, добрались до своей воронки и полезли по трапу к башенке подводного судна.
14. Водоход идет по дну бассейна
Мерс всхрапнул, пожевал губами и открыл глаза. В
комнате было темно; только розовые огоньки радиевых часов светились на стене. Мерс прищурился, взглянул на часы и тотчас же вскочил. Заслонил рукой у окна тонкий луч света, направленный на катодную лампу, и послушное реле швырнуло вверх от подоконника к потолку темную вуалетку. Буйный поток утреннего света ворвался в комнату. Мерс фыркнул, прикрыл глаза и, словно слепец, стал шарить на ночном столике. Наконец нащупал очки-светофильтры, надел их и только тогда спокойно огляделся вокруг. Затем напялил канареечную пижаму и направился в смежную комнату.
Гостиницы в поселке острова Седова не было, но зато здесь существовала прекрасно оборудованная больница, и второй этаж жилого дома медперсонала при больнице заменял приезжающим гостиницу. По старой памяти, люди, живущие в Арктике, считались до известной степени подвижниками, и им полагался здесь, в виде компенсации за злющие морозы, полугодовые ночи и пургу, такой комфорт, о котором советские полярники первых десятилетий
Октябрьской революции даже и мечтать не могли. Полагался он и в той части жилого дома больничного персонала, которая была отведена для корреспондентов, профессора
Британова, его ассистентов и прочих неожиданных гостей на острове. Каков был этот комфорт, можно было судить хотя бы по той комнате, в которую вошел Мерс. Называлась она «ванной». Здесь находились ванна и великолепный мраморно-зеркальный умывальник, с потолка свешивались гимнастические кольца, в углу стояли штанги, с пола поднимался и вился змеевиком вверх спиральный душ. Тут же в стене устроена была воздушная ниша, теплыми струями воздуха заменявшая простыню. Эта светлая, просторная, сверху донизу выложенная фаянсовыми арабесками13 комната как бы делилась на две части: в одной помещались все уже перечисленные блага гигиены, в другой изразцовый пол был опущен на два метра в глубину, –
таким образом половина комнаты, отгороженная барьером и сообщавшаяся с верхней ее частью небольшой лесенкой, превращена была в бассейн.
Мерс заглянул в бассейн, отвернул один из пяти кранов и вышел. Затем он вызвал по внутреннему радиофону буфет и попросил подать завтрак в его комнату.
Через пятнадцать минут молодой, необыкновенно белокурый и кудрявый санитар с разбитными глазами остановился у двери пятнадцатой комнаты и, вежливо улыбаясь в рамку комнатного стереовизора, вделанную вместе с микрофоном в дверь, сказал:
– Вы, если не ошибаюсь, просили подать завтрак…
13 Арабески – скульптурные, мозаичные или живописные украшения.
Санитару никто не ответил. Парень переступил с ноги на ногу, покосился вверх на репродуктор и уже громче повторил:
– Алло! Если не ошибаюсь, вы просили завтрак… Он уже поступил к вам в комнату. Разрешите накрыть стол.
Никто не отозвался.
Санитар тронул дверь, – она оказалась незапертой, –
вошел, оглянулся: никого. На столике стоял изящный портативный фонограф, похожий на флакон духов с небольшим раструбом вместо горлышка.
– Накройте стол и можете идти, – сказал сухим, потрескивающим голосом фонограф.
Санитар подмигнул фонографу и открыл в стене дверку конвейера: завтрак, посланный из буфета, был уже в конвейерной нише. Затем он поставил поднос на маленький столик, расставил приборы и завтрак и хотел уже уйти, но в этот момент из ванной послышался плеск воды. Санитар прислушался и сказал негромко:
– Товарищ Мерс, завтрак в номере.
Ответа не последовало. Из ванной опять послышались фырканье и плеск.
Парень постоял в раздумье. Он успел уже узнать, что жилец из пятнадцатой комнаты отличается нелюдимым характером и неприятными манерами. То, что Мерс и сейчас отмалчивается, очевидно входило в его обычную манеру обращения с персоналом больницы. Подумав с минуту, санитар решил все же дать о себе знать Мерсу.
– Стол накрыт. Вам больше ничего не нужно? – громко спросил он.
Но и на этот раз в ответ раздалось только продолжительное сопенье. Санитар недоуменно взглянул на дверь ванной: странно, он никогда не слыхал, чтобы купающийся человек мог так долго и громко сопеть. Не случилось ли чего? Он тихонько толкнул дверь ванной, – эта дверь также оказалась незапертой, – заглянул: никого. Шагнул смелее, приблизился к бассейну и испуганно попятился к двери…
То, что он увидел, было так необычайно, что санитар на минуту остолбенел от неожиданности: в бассейне, до краев наполненном водой, на бледно-розовом мозаичном дне его, разбросав в стороны руки и ноги, лежал великан с огромной стальной головой и с железными клещами вместо кистей рук. На поверхность воды головастое чудовище выбрасывало с громким плеском и сопеньем пенистый фонтан. Затем внезапно сопенье прекратилось, и великан затих.
Санитар выпрыгнул из ванной, растерянно метнулся по комнате, заколотил кулаком в стену соседней комнаты, а потом, видимо вспомнив о внутренней сигнализации, набросился на кнопку у кровати с надписью «Экстренный вызов». Через минуту в пятнадцатую комнату ворвались сразу трое: дежурный врач, уборщица и старик Андрейчик, поселившийся по соседству с Мерсом после выписки из больницы.
– Там… – заплетающимся языком сказал санитар и указал на ванную. – Посмотрите…
Дежурный врач решительно шагнул вперед, а за ним двинулись остальные. Вошли и застыли с изумленными лицами: великан с металлической головой продолжал лежать на дне бассейна. Потом он шевельнул железной клешней, уперся ею в дно и сел.
Для всех уже было ясно, что перед ними водолаз; но кто именно находится в скафандре и зачем этому чудаку понадобилось опускаться в комнатный бассейн в костюме водолаза, – этого ни врач, ни санитар, ни уборщица понять не могли. По лицу старика Андрейчика трудно было догадаться, понимает ли он что-нибудь в этой забавной истории, или нет: дед Андрейчик стоял, опершись на барьерчик, и с видимым интересом следил за поведением водолаза.
Водолаз между тем довольно легко встал в воде на ноги и пошел по дну бассейна к ступенькам. Тяжко ступая высокими свинцовыми подошвами, взошел он по лестнице, остановился перед изумленными «спасателями» и стал распадаться у них на глазах. Сперва на пол упал один рукав с клешней, потом другой, затем, повозившись у подбородка, комнатный подводник, как крышку, откинул назад тяжелый шлем. Под шлемом оказалась круглая фарфоровая физиономия Мерса с неизменными желто-зелеными очками на носу. Сердито сопя и бросая косые взгляды из-под очков на непрошеных гостей, антарктический корреспондент отцепил укрепленный у него за плечами баллоновидный аппарат.
Это была последняя модель скафандра, выпущенная несколько месяцев назад заводом подводных приборов и механизмов «Океанстрой». Назывался скафандр «водоходом», и назывался так не случайно. Это была уже не только защитная одежда водолаза. Водоход был самостоятельным механизмом, он передвигался по дну моря вместе с человеком, стоящим в нем. Двумя верхними конечностями, снабженными автоматически выдвигаемыми инструментами, водоход мог рыть дно, переносить различные предметы, сверлить, долбить, освещать, фотографировать и делать многое другое. Немного похожий внешне на гигантский комплект рыцарских доспехов, водоход сооружен был из высококачественной легкой стали, способной выдержать давление до трехсот атмосфер и удар разрывной пули электронной «пращи Давида». Плотно закрытый водоход сохранял внутри себя нормальное давление и обогащал воздух необходимым для дыхания кислородом «собственного производства»: он электролизовал и разлагал воду при помощи компактной аппаратуры, заключенной в баллоне. Выделяющийся при разложении воды газ аргон использовался водоходом для освещения дна и для получения электроэнергии от фотоэлемента, которым был снабжен. Каскадный усилитель наделял это стальное морское чудовище огромной силой. Это был скафандр и батисфера14 в одно и то же время. По желанию водолаза он мог моментально всплыть в любом месте, даже посреди открытого океана, и в случае надобности плыть по воде, как закрытая лодка, при помощи винта. Каучуковый скафандр со стальным креплением и с запасом сжатого воздуха, бывший в употреблении до водохода, выглядел по сравнению с ним так, как выглядел бы воздушный шар
Монгольфье 15 , случайно залетевший на газопонтонную станцию «Арктания».
Мерс вылез из воды и тотчас же стал освобождаться от своего громоздкого одеяния. Освободившись, он поправил очки и холодно спросил:
14 Батисфера – камера, в которой люди без водолазных костюмов опускаются под воду для изучения морских глубин.
15 Монгольфье Жозеф и Жан-Этьен – братья, французские ученые, изобретатели первого воздушного шара (1782 год).
– Чем обязан?
Врач и санитар переглянулись.
– Мы думали, случилось что-нибудь…
– Нас вызвали…
– Чепуха! – небрежно сказал Мерс и надул свои белые щеки. – Я опробовал кислородный прибор в этом скафандре.
– Вы подводник? – вежливо спросил врач.
– Любитель, – нехотя ответил Мерc. Он явно ждал, чтобы непрошеные гости убрались восвояси.
Уборщица и санитар, извинившись, вышли. Дежурный врач задержался. Он наклонился над фаянсовыми плитами пола: некоторые из них были выщерблены металлической обувью скафандра.
– Если вы, товарищ, станете когда-нибудь любителем-археологом, не вздумайте здесь у нас в доме заниматься опытными раскопками, – сказал дежурный врач.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ