Архангелы и Ко

6.

Они опять шли. Вперёд да вперёд, к подёрнувшей пригоризонтную даль сизо-голубой дымке.

Аборигенскую версию запрещающего дорожного знака люди всё-таки решили проигнорировать – не без преизрядной душевной борьбы, направленной, главным образом, на сокрытие этой самой борьбы от таких отважных, таких решительных и таких несомневающихся (всё это, естественно, с виду) спутников.

Единственно, во что внесло коррективы созерцание всаднической кладбищенской выставки, так это порядок движения. Матвея выпихнули в головные: во-первых, как монопольного обладателя знаний о цели увеселительной прогулки по привольным просторам Байсанского гриба. А во-вторых, как самого слабого стрелка – чтоб все время был на глазах.

Фурункул и Клаус шли слева и справа от исп-механизма. Именно так: Фурункул слева, а Клаус справа. Как бишь остроумцы из десантников да рэйнджеров величают корабельные экипажи? Офисыми клерками? Геморройщиками? Так вот, вдруг оказалось, что мичман-навигатор, геморройщик, клерк и отнюдь не левша Кадыр-оглы умеет стрелять левой, а потому при опасности справа ему не придётся разворачивать громоздкую штурмовую винтовку на сто восемьдесят градусов. Ну прямо тебе не Кадыр-оглы, а бездонный кладезь самых неожиданных навыков и достоинств… имеющих направленность всё более чётко очерчивающуюся и весьма тревожную.

А Крэнг мстительно заявил, будто вконец обессилен тягчайшими трудами, на каковые его обрекла скотская шуточка некоего Мат… м-м-м… Бэда Рашна, и потому он, Крэнг, идти более не способен, а способен он только ехать на механизмовой спине. Впрочем, несмотря на крайнее своё изнеможение, Дикки-бой изъявил готовность самоотверженно сесть задом наперёд и «прикрывать тыл».

Оспаривать эти наглые притязания никто не стал – некогда было, да и крыть не сыскалось чем. Матвея лишь то утешало, что сидеть по-турецки на гладкой спине мех-исполнителя, да ещё и имея в руках изготовленную к делу длинную увесистую стрелялку… этаким образом путешествовать оказалось не многим легче, нежели переться пешком.

Так они и шли.

То вгору, то под уклон.

То оскальзываясь на синюхе, то запинаясь о камни, влизанные ветрами, ливнями или чем-то ещё в серый ноздреватый песок.

Под небом, похожим на пеницеловый ворсопластырь б/у.

К словно в насмешку не желающей приближаться дымоподобной полосе у стыка неба со степью.

И вдруг…

Клокочущая в интеркоме невнятица – своё и чужое дыхание, глухие междометия (преимущественно негативного оттенка), исключительно содержательная информация внешних микрофонов – всё это вдруг прорезалось чьим-то неуместно вопросом:

– Мат, а почему ты выбрал себе такое дурацкое псевдо?

Сперва Матвей вообразил, что это Крэнг решил так по-идиотски сквитаться за выходку с микробиде. Даже успелось подуматься нечто в роде «ну всё, с-сучий вылупок, считай, тебе крупно не повезло: на расправу всадникам ты уже не достанешься». Но озвучить эту крайне ценную мысль Молчанов не успел. Именно в тот миг, когда он уже сдержал шаг и, оборачиваясь, приоткрыл было рот, интерком рявкнул:

– Заткнись!

Та-а-ак… Самое забавное, что рявкнуто было совершенно точно голосом Крэнга. Матвей на всякий случай переспросил:

– Заткнись – это мне?

– Дурак, – буркнул Дикки-бой.

Матвей удовлетворённо кивнул и двинулся дальше.

Вот так. До сих пор Фурункул был единственным (не считая механизма) участником сей милой экскурсии, который не знал настоящего имени Матвея Молчанова. Спасибо Крэнгу и Клаусу: оба как могли сдерживались, обращаючись. Но Карбункул-Фурункул, похоже, и по их полуобмолвкам сумел догадаться. Он ведь только так, с виду того… А собственно, чего «того»? Интеграл по замкнутому контуру в уме, естественно, не возьмёт, но в более практичных делах наверняка даст форы любому яйцеголовому. Вот и дал. Дикки-бой наверняка ведь не удержался прихвастнуть перед этим неголубым некарбункулом дружбой с великим хакером и популярным поэтом. А дальнейшее уже впрямь дело минимума наблюдательности и сообразительности.

– Короче, это мне он велел заткнуться, – извиняющимся тоном сообщил интерком (ну да, точно Фурункул). – Это я спрашивал про псевдо. Сорри, больше не буду.

Только-только Матвей успел подивиться, что разговорчивый остроумец Клаус по сию пору ещё не встрял беседу, как тот именно встрял:

– Любопытство не порок, а всего лишь отсутствие инстинкта самосохранения.

Фурункул, может, и собрался бы как-нибудь отреагировать на Клаусово остроумие, но Матвей до такого знаменательного события не дотерпел. Матвей спокойно сказал, не оглядываясь и идя:

– Как бишь звучал основной вопрос? Почему я выбрал себе такое псевдо? Извольте ответ: потому, что кончается на «у».

Конечно, отвечать, по большому счёту, не следовало. И уж тем более не следовало отвечать именно так, поскольку беседа велась на глобале, а в этом языке «потому» кончается на «з». Но слово, как говорится, тем только и отличается от плевка, что оный последний затолкать обратно хоть и противно, однако всё-таки можно.

Ладно.

Что, собственно, произошло уж такого неприятного?

Ну, ещё один человек догадался, что бухгалтер Бэд Рашн на самом деле никакой не… Ну и хрен с ним, с догадосным. Интуиция штука полезная, только – вот ведь горе какое! – ни один суд ещё не соглашался принять её в качестве доказательства.

Эх, Фурункул-Фурункул, догадчик ты хренов! И всё-то тебе надо знать! Всё-всё, даже почему хакер-поэт Молчанов придумал себе вот именно такой псевдоним. А хакер-поэт, между прочим, сам этого не знает. Смешно?

Бэд Рашн…

Плохой русский…

Может быть, дело в том, что некоему Матвею Молчанову подсознательно не хочется быть хорошим русским – верней, тем, что принято так называть сейчас… Да и только ли сейчас? В разные времена так называли разное, и ничем из этого разного Молчанову быть не хочется.

Вот, например, американцы говорят: «Моя страна не права, но это моя страна». А мы… Ну никак мы не можем выучить такую простейшую поговорку. Вечно болтает нас от берега до берега, и всё мимо стрежня. То за первую часть, за «моя страна не права», не дослушав, бегом волокут к стенке, то вторую часть вслух не скажешь, ибо воспримут как ежели днём по главной улице без штанов.

Всю историю не живём, а прём друг на друга по-древнему, стенка на стенку: одни вопят, будто всё в мире путное нами выдумано да по широте души растранжирено; другие – что ничего мы человечеству не дали, кроме разве только водки, лаптей да субнуклеарной квазидеструкции… И – то одни других под себя подломят, то другие одних примнут… А между стенками-то коль и затесается какой дурачок, так затопчут. И одни, и другие. Не заметивши даже.

Впрочем, сейчас-то как раз порядок вещей надтреснулся. Сейчас уже едва ли не третья сотня лет, как верх прочно ухвачен «одними». Теми самыми, которые американскую поговорочку переделали так: «Эта страна не права, так чего ж вы от этой страны хотите?!»

Все и везде. Вальяжные дяди на масс-медийных мониторах, старушки, кормящие в парках белок, «продвинутые» курсанты в училище Космотранса – те, которые из соотчичей… «Умом – хи-хи! – Россию не понять…» «Да что угодно возьмите, хоть те же сказки! Какой-нибудь бездельник Емеля сидит на печи, волшебную щуку дожидается, а сам по себе и пальцем шевельнуть не желает – вот она, истинная душа этого народа! А посмотрите западные…» Жаль, не проводятся чемпионаты мира и окрестностей по самообгаживанию или хоть по самооплёвыванию – быть бы нам бессменными чемпионами…

Ну, хорошо. Давайте попробуем понимать умом. Давайте будем познавать души народов по сказкам. Для начала даже не посконный фольклор возьмём, а настоящих мастеров жанра. Андерсена давайте прямо наугад откроем. Что это? А-а, «Большой Клаус и Маленький Клаус»… Да уж, нашему-то доморощенному Емельке до просвещённо-европейского Маленького Клауса расти и расти – в плане, чтоб самому ни пальцем о палец, а в итоге при деньгах огромных, при стаде несметном, да ещё и чтоб соседа-кредитора на тот свет пристроить без малейшего риска для себя драгоценного. Или братья Гримм (честное слово, тоже наугад раскрывши): «Меня мачеха сварила, а отец меня поел…» А романтический менестрель-мейстерзингер, скелет юной красавицы на берегу нашедший, из косточек себе арфу делает со струнами из волос… Что, тоже истинная душа народа?! И всякие там Яны, Жаны, Иоганны да прочие модификации Ивана-дурня по европейским сказкам стаями рыщут… Так уж давайте всех под одну гребёнку, а не так, что кого именно под гребёнку, а кого – под магистральный керамитоукладчик.

«А ты не кипятись. Ты лучше возьми, да и почитай, что писал о России, например, маркиз де… или барон фон…» Ага, щас. Только я ещё позволю себе почитать и те гадости, которые помянутый барон фон чего-то там писал о Франции. И что писал о Германии вышеозначенный маркиз де… Интересно, почему, к примеру, французы и немцы, слыша в свой адрес что-либо этакое, не шибко торопятся верить (а тем более, рассыпаться в благодарностях)?

Иногда, правда, случаются и припадки объективности. «В Европе, конечно, тогда за такое тоже пороли, но это же совсем другое дело…» Конечно, другое! В Европах-то ежели и пороли, то непременно в условиях развитых традиций парламентаризма, и фирменным кнутом, а палач, небось, хорошо знал по-латыни…

Кстати, о всяких там средневековых баронах. Давным-давно некая немецкая принцесса, везомая по Российской империи, воскликнула: «Боже, как много в этой стране виселиц!» Можно ухватиться за сей факт и орать про страну глобального террора. Или можно дать себе труд прочесть следующие два-три слова, обнаружить, что принцесса сочла виселицами деревенские качели… и тоже заорать про глобальный террор – на сей раз в Германии (несчастное дитя никогда прежде не видало качелей, но прекрасно знает, какова из себя виселица). Ну почему мы никак не можем удержаться на золотой середине?!

И ещё разок кстати – о середине. ВиктОр Гюго, «Собор Парижской Богоматери». Сильнейшая сцена – пейзаж средневекового Парижа: грязь немощенных улиц, нищие в заскорузлых отребьях, серые уродливые фасады… И вдруг из всего этого взмывает к небу храм ошеломляющей красоты. Писал бы это какой из наших, особливо из наших нынешних… Писал бы о Париже – не заметил бы грязи; писал бы о России – проглядел бы собор.

Нет, всё-таки «другие», которые из второй, ныне побиваемой стенки… Они всё-таки правы: кой-чего мы действительно наизобретали такого, до которого иностранцам во веки веков не допереть. Например, что огульное, невежественное и не отягощённое доказательствами поливание грязью всего своего – вот это-то, оказывается, и есть доподлинный истинный патриотизм. В отличие, стал-быть, от «квасного патриотизма» – ещё одно наше эксклюзивное изобретение.

С понятием «квасной патриот» Матюшу Молчанова познакомили ещё в нежношкольном возрасте. На уроке промышленной истории. Так сказать, на ровном скоблёном месте. Всего-то тем и проштрафился подросток Матюша, что единственный из всего класса знал, кто изобрёл процесс крекинга нефти. Инженер Шухов.

Учитель сказал: «Правильно». А вот ученики, дружки-однокласснички… Нет, не все, конечно, а те, которые поначитанней. Особенно Юрка Гвоздь, скатившийся в Сумеречные Кварталы из горних столичных высей именно потому, что какая-то дошлая фирма обобрала его папашу-изобретателя. И вот именно Юрка-то и резвился всех пуще.

«Гы-гы-гы… Россия – родина слонов… А радио Попов открыл, да? А Маркони отдыхает… А первый самолёт изобрёл… как его, Пужайский, что ли? И где там те братья Райт, ага? Ги-ги-ги…»

И ведь всё было рядом, даже вставать не требовалось. Шевельни рукой, пробегись пальцем по мозаике пиктограмм, влезь куда хошь, хоть в центральный банк данных Организации Объединённых Рас, и всё точно узнаешь. Всё. И кто изобрёл крекинг, и кто первым опубликовал схему действующего радиоаппарата… Только одно не мог объяснить комп-учебник: конечно же, построенный Можайским крылатый паровоз был совершенно не способен летать (и даже первым в мире нелетучим крылатым паровозом опоздал стать), но почему это доказывает невозможность изобретения русским инженером крекинга нефти?

Тот раз был первым и последним. Больше Матвей в такие споры не ввязывался. Потому, что понял, откуда это берётся. Не сам, конечно понял. Отец объяснил, разговорившись неожиданно пространно и многословно.

«Запомни, – скучно говорил отец, глядя в никуда сквозь паволоку боли и тошноты, которую дурак-сын принимал за вселенское равнодушие, – запомни: когда все-все что-нибудь хором, согласно да складно, наверняка имеется дирижер. Прикинь, кому выгодна очередная „всеобщая убеждённость“, и сразу поймёшь, откуда она взялась. Например: „Эта страна с древнейших времён скотская и бардачная“ – значит, в нынешнем бардаке виноваты не вон та конкретная бездарь и не вот это конкретнейшее ворьё, а… а просто судьба у нас такая. Историческая традиция. Такой менталитет. Как ни рыпайтесь, всё едино жить вам в бардаке да скотстве. И отсюда сам собою напрашивается вывод: так стоит ли рыпаться? Дошло, что к чему? Или если где-нибудь в один голос измываются над кретинами, которым всюду мерещатся шпионы – значит, чья-то разведка впрямь неплохо работает. Или если в один же голос вышучивают „эту нашу всегдашнюю манеру во всём искать виноватых“, значит, у кого-то рожа по самый затылок в краденом джеме – наверняка причём у того, кто вышучивает позлей да погромче».

По тогдашней своей щенявистости Матвей из отцовых разъяснений мало что уразумел. Но запомнил он всё. К счастью. Ибо запомненное со временем оказалось вполне и с пользою применимо в реальной жизни – не на общенациональном уровне, конечно, а для одного себя, искренне любимого и глубоко уважаемого.

Хотя… Пожалуй, бывало не только на уровне личном. А однажды было на уровне даже не общенациональном, а общерасовом.

«Громовержец». «Катастрофа столетия». «Трагедия двадцати». Испытательный полёт новейшего рейдер-линкора; страшная, а по сути – глупейшая авария… Мёртвый корабль, склеп, уносящий в никуда два десятка недопогасших жизней; бессилие космофлота; благородное предложение Горпигоры. И полное единодушие всех масс-медиа. Ни один военный секрет не стоит человеческой жизни… бездушным политиканам да флот-командорам керамика дороже людей… те, кем движут лишь коварство и низость, не способны верить в чьё-либо бескорыстие… только негодяи вместо благодарности могут оскорблять Горпигору намеками на её причастность к катастрофе… параноидальная шпиономания, въевшаяся в кровь и плоть… позор… стыд… скупые мужские слёзы… бьющиеся в неподдельной истерике женщины, окруженные стервятничьими роями зондов-корреспондентов…

И Матвей Молчанов, вспомнив отцовские наставления, сумел угадать, кто дирижирует этим слаженным хором. Почти мгновенно сумел – даже ещё до того, как чрезвычайная сессия Интерпарламента (в студень затравленного общественным мнением) единогласно приняла предложение горпигорцев. Впрочем, тогда Молчанову помогло не только слышанное от отца, а и кое-что благоприобретенное. Например, усмешливый сарказм к словосочетанию «независимые средства массовой информации». От чего, спрашивается, независимые? От законов Ньютона? От Доплеровского смещения? Или от капиталовложений? Хотелось бы верить…

Да, это Матвей тогда вычислил дирижера. И он же накопал неопровержимых доказательств – и дирижерствования, и побудительных мотивов оного. Но не Молчанов, а Леночка (тогда они ещё работали вместе) решила выплеснуть на общедоступные серверы всё, с таким тщанием подготовленное для сулившего несметные барыши деликатного конфиденциального шантажа. Решила и уплакала своего подельника на согласие.

– Ни одна жизнь не стоит военного секрета? – спросила она тогда. – А кто-нибудь считал, во сколько сот тысяч жизней может обойтись доступ горпигорцев к оборудованию «Громовержца»?

И Матвей махнул рукой на барыш. Только его самоотверженность оказалась напрасной. В первые часы убойную информацию попросту не заметили, а потом миру вообще стало не до неё. Узнав о решении Интерпарламента, обречённый экипаж линкора-склепа изысканно поблагодарил родную планету, после чего на месте «Громовержца» была зафиксирована звезда исключительной красоты и недолговечности. Двадцатеро обречённых, вечного им света, умели считать гораздо лучше, нежели солидные дяди, вещавшие со всех мониторов про несовместимость демократичности и благополучия Горпигоры с коварными агрессивными намерениями. Кстати, полгода спустя, после ловкого оттяпывания Горпигорой Центавра-шесть, никто из упомянутых дядей почему-то не застрелился. Наверное, потому, что все они сразу нашли себе куда более важное занятие: с прежним апломбом принялись клеймить флот-командоров за неспособность разглядеть коварную агрессивность под лицемерною маской дружелюбного демократичного благополучия.

Да, звезда «Громовержец»… Она вспыхнула и погасла, а всё те же масс-медиа, как зависимые, так и якобы нет, слились в едином хоре прославления самоотверженного подвига двадцати великих героев. Настолько он был самозабвенным, этот хор, настолько слитным и оглушительным был он, что информация, собранная и пожертвованная хакером Матвеем Молчановым во благо родимого человечества, осталась почти без последствий. Кто-то где-то чего-то пискнул, кто-то что-то с негодованием опроверг, какую-то мелкую мелочь куда-то там вызвали для дачи показаний… Всего этого человечество не расслышало. Человечество занимали проблемы куда более важные: где и как увековечивать память, кому какие компенсации выплатить, какие почётные кресты, звёзды и фонды учредить… Если в тайных глубинах молчановской души и теплились ещё всякие иллюзии, то именно вот тогда они скоропостижно и окончательно вымерли.

Байсанская диван-степь ни с того, ни с сего взметнулась торчком, увесисто ударила по лицу и груди, вышибив Матвея из вязкой воспоминательной тягомотины. Вышибленному показалось даже, будто всё это – синюха на вотч-амбразурах, боль в неловко подвёрнутых руках, запоздавших смягчить удар, и сам удар – что все это случилось именно в таком порядке и ещё до другого, слабого, почти что неощутимого удара по затылку.

Но конечно же порядок событий был обратным. Небось, не раз и не два тревожно-яростно окликали гулькнувшего куда-то внутрь себя бухгалтера-поэта-хакера, а он всё не выныривал, всё шагал себе да шагал, как перенанюханый, и наконец кто-то по-просту догнал его и сшиб с ног увесистым подзатыльником.

И окружающая реальность тут же рванулась в уши пронзительным не воем, не гудом, а чем-то третьим, и истерическим стрекотанием, и переливчатыми трубными вскриками, и другими вскриками: «Справа, справа!»; «За своими следи, а этих я сам…»; «А-ах, м-мать вашу мять, макаки долбанные!!!» И всё это, как чётки на шелк, низалось на слитное, алчно-захлёбистое урчанье скорострельных штурмовок.

Доморгавшись, наконец, что происходит, Матвей торопливо приподнялся на колени и схватился за… За винтовку? Ага, щас, – как говаривали в таких случаях обитатели Сумеречных Кварталов. И ещё кое-кто в Сумеречных Кварталах неоднократно говаривал что-нибудь в роде: "… и, представляешь, шагу ступить не успели, а тут из-за угла навстречу эти… мордобрэйкеры из Забазарья… много, х-хрен, здоровые все… и сам Триллер с ними. Ну, я сразу за осу, Гопа из рукава хальтер трясёт, а этот шиз, Матя Молчок этот, на Триллера таращится, как бронелобый при исполнении, и только пальчонками своими в воздухе ляп-ляп-ляп… Я ему: ты чё, шкет, обезбрэйнел?! А он: опять, тля, манипулятка тявкнулась; на энтэр-жест ноль реакции – даже пиктограммы оружия не высвечиваются… Не, ну ты понял до чего этот шкет Матя компами своими ушибленный?! Ты понял?!»

С тех когдатошних пор шкет Матя успел преизрядно вырасти, но ушибленость свою не перерос – скорей даже наоборот. Вот и теперь, еле успев кое-как утвердиться в полувертикальном коленопреклонённом положении, он первым делом сунулся к болтающемуся у пояса ноуткомпу.

На судорожный тычок по закулишенному сенсору «ON» Клаусов утильный подарок ответил вроде бы штатной разноцветицей индикаторов. Несколько драгоценных секунд Матвей растранжирил в попытках срастить резервный штекер интеркома с комповским контакт-слимом. Гнездо залипло синюхой, его даже найти долгонько не удавалось, а когда удалось-таки, штекер забрезговал срастаться с нестерильной поверхностью, и Матвей, в три погибели корчась, всё жал, притискивал, вдавливал – боясь приподнять голову, категорически запрещая себе слышать налетающее гу-гуп, гу-гуп, гу-гуп, от которого всё отчётливей вздрагивала Байсанская почва…

Но в галактике нашей бог всё же, наверно, есть, и богу этому хакер Молчанов когда-то и чем-то изловчился понравиться. Штекер перестал отлипать от гнездовой пластинки, сквозь интеркомную какофонию пробарахтался стандартный баритон: «Ай эм рэди…» Умудряясь параллельно с наборматыванием команд молиться, чтоб внешний комп-микрофон, для их выполненья необходимый, не оказался залеплен до полной глухоты, Матвей вспомнил, наконец, о выроненной при паденьи винтовке.

А ещё – одновременно со всеми перечисленными занятиями – Молчанов даже успел подумать. То есть не подумать даже, а представить себе до омерзения натурально этакий сетевой заголовок: «Срочно!!! Сенсация!!! Экс-великий хакер в припадке компьютерного психоза пытался снахрапа решить проблему, признанную категорически неразрешимой всеми специалистами в области…» Н-да… Вот такое, с позволения сказать, исполнение превращает перспективные идеи в темы для анекдотов.

Мигом позже, так ещё и недоизготовив оружие к стрельбе, Матвей поднял, наконец, голову. И все без остатка его мыслительные способности мгновенно свелись к обмирающему «ой-ёй-ёй…»

Больше всего это смахивало на морду носорога; носорога, у которого бесформенные надолбы вместо рогов, вместо глаз – перезрелые прыщи, а единственная воронкообразная ноздря брызжет гнусным зеленоватым паром. Бронированного носорога – во всяком случае, морду его щетинила короста, цветом (а наверняка и твёрдостью) схожая с истресканным пыльным гранитом. И на фоне этой неживой пыльной серости особенно тошнотворным казался нежно-розовый растроенный язык, которым Байсанская лошадка, взрёвывая, охлёстывала себя по щекам.

Матвей как-то не удосужился углядеть маячивший надо всем вышеописанным лохматый ком всаднической головы, наискось перечеркнутый чем-то толстым и чёрным. Зато Матвей углядел коленастые то ли ноги передние, то ли лапы, которые бешено взбивали синюшную эрзац-траву в этакий пакостный брызжущий гоголь-моголь. Углядел и понял, почему так стремительно вспухают размеры всего угляженного.

Гонка.

Отчаянные перегонкИ вскидываемого винтовочного ствола и бронированной твари, налетающей со скоростью и неудержимостью давеча уже поминавшегося магистрального керамитоукладчика. Делайте ваши ставки, господа!

Что-то вдруг решило помочь хакер-бухгалтеру: рванув за левое плечо дошатнуло Матвея (и винтовочный ствол вместе с ним) на оставшиеся необходимые градусы.

Со свирепо-радостным взрыком так по сию пору и не успевший перепугаться Бэд Рашн даванул на спуск, и…

И…

И ничего.

Кроме того, что бухгалтер, наконец-то начал… как это… испугиваться… перепуговываться… словом, он вроде бы взопрел и замёрз одновременно. Потому что вдруг вспомнил про все эти активаторы самонаводки, программаторы способов ведения огня, предохранители… Дьявол!!! Этот штифт вот сюда? Или ту пупочку до отказа вперёд? Или не вперёд? Или не до отказа? А сокрушительное гу-гуп, гу-гуп, гу-гуп ближе и ближе – уже, кажется, грибные ошмётья из-под булавообразных копыт вот-вот хлестнут по шлемной лицевой маске… Господи-вседержитель, да помоги же вспомнить хоть что-нибудь из похоронных молитв!!!

Но Матюша Молчанов, видать, родился не в сорочке, а прямо в смокинге от Никаноры Лаптевой (материал – доподлинная горпигорская льноутИна, цвет – калёная медь, ретрозастёгивающиеся застёжки инкрустированы аутбриллами, цена… нет, годовой российский взнос в ООР всё-таки больше). Везунчик Матюша по спасительному наитию как надавил на спуск, так и не отпускал его во время своих панических душевных метаний. И умный оружейный процессор, выждав назначенные программой миллисекунды, ожил. Матовая серость прыщеподобных глаз неожиданно ярко отразила багряный зрачок лазерного дальномера, панически визгнули серводвигатели в винтовочных рукоятях, корректируя прицел… И раструб дульного тормоза, наконец, стеганул по налетающей панцирной образине тугим хлыстом реактивных снарядиков.

До боли в костяшках тиская вибрирующие оружейные рукояти (и чувствуя, что вибрация эта отдаётся где-то в самом его нутряном нутре зачатками беспричинного истеричного хохота) Матвей видел, как полоснула коростяную чешую извилистая полоска разрывов, как кувыркнулось со спины подседельного монстра кудлатое длиннорукое тело… А сам монстр, едва не выведя из строя внешний микрофон Матвеева шлема оглушительным звонким криком (и едва уже не черканув мордой по винтовочному стволу), с неожиданной ловкостью отвильнул в сторону и рванул прочь тем же неудержимым, сотрясающим почву аллюром.

Глядя ему вслед, бухгалтер Рашн окончательно задохся от смеха, потому что на широченном бронированном заду обнаружился скрученный этакою куцей спиралькою розовый хвостик, презабавно метеляющийся в такт скачке.

Глаза Матвея слезились; в лёгких резало; палец напрочь омертвел на спуске, хоть винтовка давно уже перестала дрожать и только зуммерила растерянно, докладывая о пустоте магазина… А хакер-поэт-бухгалтер всё ржал, всхрюкивал, взвизгивал, силясь сквозь муть запотелых вотч-амбразур рассмотреть, как к обезвсадневшему куцехвостому кошмару по одному, по двое прибиваются безвсадничные собратья и как все они плотным косяком уносятся прочь, прочь, прочь…

Что-то дёрнуло из Матвеевых рук винтовку. Раз дёрнуло, потом ещё разок – посильнее – и выдернуло-таки. Матвей перестал ржать и оторвался, наконец, от созерцания уходящего в пригоризонтную даль табуна подседельных монстров.

В каком-нибудь полушаге от себя Молчанов обнаружил увешанную походной сбруей обкомбинезоненную фигуру с пучеглазой дыхательной маской вместо лица и с двумя штурмовушками в руках (одну из винтовок – вероятно, Матвееву – фигура этак небрежненько держала за пламегаситель). А в интеркоме обнаружился увещевающий голос Крэнга: "…угомонись, вояка, всё уже, всё… Эге, да у тебя рукав разодран! Погоди, не вставай…»

Фигура выронила оружие и шатнулась куда-то влево, открыв лжебухгалтерскому взору распростёртое на синюхе не по-живому плоское тело. Что-то вроде мелковатого шимпанзе, как бы вывалянного в сероголубом пигменте. Вот только зубы… У шимпанзе они, кажется, на обеих челюстях растут всего в один ряд. И у шимпанзе в зубной комплект входят не только клыки. И глаза у шимпанзе… впрочем, глаза этого, мёртвого, разглядеть было сложновато – слишком уж их залепило содержимым расквашенной черепной коробки.

А Крэнг бормотал деловито:

– Та-ак… Шевельни плечом… Ещё… Не болит? Хорошо. Кожа не задета, а рукав я сейчас в два счёта… Сейчас… Ишь, дьявол, действительно в момент схватывается! Теперь бы ещё пальцы от тебя отклеить… Куда смотришь? А-а… Лихо ты его подпустил, я даже чуть за тебя не испугался…

Матвея вдруг затошнило, и он торопливо отвёл глаза от заляпанной соплеобразными сгустками морды, смертно ощеренной в небеса.

Отведенный взгляд тут же самовольно запнулся о стиснутую в мёртвой обезьяньей лапе штуковину – вроде толстого короткого удилища, концы которого стянуло неудачно захлестнувшейся леской.

«Готово, срастил», – объявил тем временем Крэнг, заботливо помогая другу Мату подняться на ноги. То есть друг Мат вообще-то вставать не хотел, он бы ещё малость постоял на коленях или даже прилёг… Но сопротивление крэнговой заботе требовало несоизмеримо больших трудозатрат, нежели прямостояние, и Бэд Рашн, как истый бухгалтер, из двух зол выбрал то, которое подешевле.

Удостоверясь, что Матвей способен далее обходиться без посторонней помощи, Дикки-бой тут же утратил к нему всяческий интерес и встрял в диалог Клауса с Фурункулом, состоящий из повторения на разные лады тезиса про «это им, распроперетаким макакам, не на хлопоухих геологах-ювелирах отрываться».

А Молчанов еще раз поглядел на удилище, на вялую, словно бы уже покойницкой синевой тронутую лапу – совсем почти обезьянью, вот только пальцев не пять, а шесть, и суставов в пальцах этих вроде бы многовато, и больно уж когтисты они, пальцы эти… Потом Матвей попробовал найти на левом своём рукаве место сростки. Не нашел. Потом решил было отправиться назад, к остальным, но на первом же шаге чуть не упал, споткнувшись о косо торчащую из грибной эрзац-травы какую-то дурацкую палку с ещё более дурацкой кисточкой на конце.

Он присел на корточки. Тронул палку. Попытался её выдернуть. Попытка удалась неожиданно легко, а на чуть ли не с удовольствием выплюнутый синюхой конец палки оказался насаженным редчайших, кажется, достоинств вынутый алмаз, похожий на полую толстую (большой палец на всю длину всунется) сосульку.

Согласно тематической информации, сборная конструкция из палки, аутбрилла и кисточки называется «стрела». Инструмент для умерщвления живых существ путём протыкания оных на расстоянии. С силой выбрасывается из специального метательного прибора под названием «лук»… каковое приспособление имеет вид согнутого в дугу удилища, между концами которого натянута леска… то есть тетива.

Ноуткомп по этому поводу сообщал: «Первые случаи применения всадниками луков и некоторых сходных видов оружия бесконтактного боя были отмечены в период… (человеческим языком говоря, чуть больше земного года назад). Все зафиксированные образцы изготовлены из высокотехнологичных материалов хомогенного происхождения. Вероятно, на Байсане отсутствуют естественные материалы, пригодные для производства подобных вооружений. В то же время, различные исследователи отмечают выраженную способность всадников к инстинктивному подражанию. Очевидно, луки скопированы ими с упругих узлов земных механизмов (арочные амортизаторы зондов-автоматов, мускульные дуги различного рода исполнительных механизмов и пр.). Ввиду нетрадиционности нового оружия, уровень боевой эффективности всаднических лучников крайне низок – что доказывает неспособность байсанского псевдоорганизованного вида к целенаправленному освоению новых орудий труда (т. е. к обучению и самообучению), а следовательно, отсутствие у него склонности к сознательной деятельности. Отличный от нуля результат использования всадниками метательного оружия отмечен только при ведении плотного огня по многочисленным концентрированным массам противника (инцидент номер семь, см. соответствующий раздел) или при залповом обстреле из засады с короткой дистанции (инцидент номер двенадцать, см. соответствующий раздел)».

Ознакамливаясь с комп-информацией, Матвей, естественно, не преминул заглянуть и в «соответствующий раздел».

Инцидент номер семь – это какая-то межаборигенская разборка, подсмотренная с орбиты. До сотни пеших всадников во все лопатки неслись степью к опушке псевдомангра, а десятка два верховых лучников неторопливо двигались параллельным курсом и развлекались стрельбой.

А инцидент номер двенадцать – это уже досталось обладателям исключительной монополии на разработку вынутых алмазов. В пределах великолепно охраняемого полевого лагеря несколько бог знает откуда взявшихся всадников обстреляли роту охраны, исполнявшую дикарский ритуал под названием «утреннее построение». Итог боя по потерям – восемь к одному в пользу всадников. Кстати, несмотря на колоссальное техническое преимущество земляков-землян, сей итог отнюдь не из самых неприятных. Частенько бывало и куда хуже. И ещё, наверное, будет. Даром, что ли, руководство Макрохардовской «Байсан Аутпутбрилл л. т.д.» учредило пятинулёвую премию тому, кто всё-таки придумает способ расшифровать мартышичьи визги да стрёкот всадников, или хоть докажет принципиальную возможность такой расшифровки! Но и яйцеголовые, поди, не зря орут в один голос, что договориться с аборигенами Байсана никак нельзя. Если, мол, человечество не столкнулось, наконец, в галактике с разумом ва-а-ще чуждым и непонятным, то пресловутые всадники ва-а-ще не разумны. А постройки, «скотоводчество» и прочее тому подобное – это ничего не доказывает. Земные муравьи тоже строят постройки и разводят тлей да съедобные грибки, на Голопогосских островах птички-вьюрки выковыривают себе жратву из щелей орудиями труда, а девятиполые крысы Альбы, однозначно не будучи разумными, во всю используют в качестве транспорта альбийских же трёхполых суперсиниц.

Н-да, яйцеголовые, стал-быть, орут. Во весь голос. И не зря.

Или всё-таки зря?

Молчанов уже не раз имел случаи убедиться: сугубые спецы, норовя по самую задницу вгрызться в нутряной смысл вопроса, частого чаще прохлопывают очевидное. Как, например, в случае с подлинным вероисповеданием князя Владимира. Или как с люпусами Новой Тасмании, коих успели официально признать категорически неразумным пандемично-вредоносным видом и на три четверти выбить прежде, чем ученая братия соблаговолила признать факт этого их кретинского табу на пользование членораздельной речью на поверхности, вне нор то бишь…

Так что шанс есть. А если и нету его, шанса этого, и если нужные доказательства найти не удастся по причине объективного отсутствия таковых… Что ж, в таком случае для разумного человека не составит большого труда их состряпать. Как говорится, если обстоятельства препятствуют достижению цели, дураки задирают лапки, а умные люди меняют цель… Причем у этой житейской аксиомы есть еще и продолжение…

…Наконечник всаднической стрелы сдёрнулся с древка без чрезмерных усилий. Древко Матвей отбросил, а наконечник рассеянно взвесил на ладони. Если верить тому же ноуткомпу, этакая полая сосулька встречается раз в сто реже и стоит раз в девять дороже вынутого алмаза любой другой формы…

Колчан при мёртвом лучнике отсутствовал – наверное, ежели он вообще был, то крепился к седлу. Ну, ладно…

Матвей огляделся.

В обозримом пространстве не наблюдалось ни единого живого всадника, зато наблюдалось десятка полтора всадников дохлых и один убиенный «конь». А троица Матвеевых спутничков, на вид вполне живых и невредимых, самозабвенно возилась с исполнительным механизмом: как явствовало из отрывочных реплик, механизмовую тестер-панель крепко помял камень, выпущенный из некоего подобья рогатки.

Воровато косясь на самочинных роботовских ветеринаров, бухгалтер Бэд шустро затолкал наконечник стрелы в карман, после чего отключил свой интерком от внешней связи и затребовал у ноута подробный отчёт о выполнении последней операции.

Ноут дисциплинированно отчитался:

«Произведена протокольная запись звуков, издававшихся тремя видами живых существ, вступивших в конфликтную ситуацию. Алгоритмирование и перевод произведенной записи не выполнялись.»

С минуту Матвей ждал продолжения; затем, так оного и не дождавшись, спросил злобно:

– Какого хрена?!

Комп промолчал – очевидно, не понял вопроса (небось, предыдущий хозяин антикварного ноута отличался большей корректностью формулировок). Но Молчанов и без ответа догадался, в чём дело: транслэйт-программа вполне справедливо сочла вусмерть неалгоритмируемой мешанину из людского галдежа, всаднического лая и воплей всаднических «коней», а вот проявить какую-либо инициативу эта самая программа, наверняка будучи в душу выдолбаным старьём, не решилась. А идиот-пользователь впопыхах забыл уточнить, речь каких именно существ его, идиота-пользователя, интересует. Хрен…

– Рассортируй зафиксированные звуки по принадлежности, – буркнул бухгалтер Рашн без особой веры в успех, – экшн, мать твою…

«Длительная операция. Ждите», – пробаритонил комп-антиквариат и в интеркоме сделалось до омерзения тихо.

Матвей задумался. Думая, он потрогал лежащий в кармане наконечник стрелы; ещё раз искоса оглядел им, Матвеем, упокоенного всадника; потом обошел вокруг механизма и возящихся с ним (точней, ссорящихся возле него) ремонтников-любителей – не просто так обошел, а внимательно разглядывая прочих упокоенных…

Закончив с осмотром, он отсоединил ноут от интеркома, активировал внешнюю связь и деловито сказал:

– Слышите, голуби мои… Мы ведь, помнится, договорились, что я у нас буду как старший. Так?

Голуби, оторвавшись от своего занятия, принялись озираться в поисках источника принятого интерком-сообщения. В конце концов все три пары вотч-амбразур уставились на Молчанова, и кто-то (кажется, Клаус) произнёс выжидательно:

– Ну, так…

– А тогда слушайте приказ. Ваша задача: добраться до псевдомангра, отловить хотя бы одного флайфлауэра живьём; живьём же доставить его на корабль и до моего возвращения любой ценой не давать ему сдохнуть… ему – это, естественно, не кораблю, а флайфлауэру. Понятно?

– До твоего возвращения? – растерянно спросил Клаус. – Откуда?!

– Да тут у меня появилось кое-какое дельце… – Матвей торопливо отправился к своей штурмовушке, поднял её и принялся перезаряжать.

– Ты куда набрался?! – Крэнг от удивления перешел с глобала на чистый (по его Крэнгову разуменью) русский.

Молчанов, не прерывая возни с оружием, кивком головы показал, куда он собрался.

– Одиночного не упущу, – заявил Дикки-бой.

– Упустишь, – пообещал Матвей, взбрасывая винтовку на плечо. – Мы с тобой спорили часто? Часто. Я оказывался прав всегда? Всегда. Вот и заткнись. Клаус, значит, если я вернусь раньше – жду вас там, где мы выбирались из озера. Если раньше вернётесь вы (а скорей всего так и будет)… Ну, как-нибудь заберёшь меня в корабль. Лучше всего, подними свою наблюдашку над поверхностью и пусть всё время следит за берегом – может, мне помощь понадобится… Ну, всё.

– Э-э, стой! – заорал Кадыр-оглы, – А что нам делать, если ты НЕ вернёшься?!

– Петь хором, – любезно сказал Матвей.

Засим он крутнулся на каблуках (едва не упав при этом) и зашагал прочь – туда, куда недавно так целеустремлённо умчался табунок Байсанских лошаденосорогов. Бухгалтер Рашн торопился изо всех сил – очень уж он боялся, что спутнички, опамятовав, кинутся его догонять.