Антитезис

Глава 3

— Когда я говорю «без четверти восемь», это означает ровно семь сорок пять!

Вирджил был раздражен и весьма недоволен. Он размашистыми шагами шел по университетскому коридору и Дима едва поспевал за ним, временами переходя на бег.

— Разве я прошу чего-то трудновыполнимого? Тысячу раз нет! И можешь не рассказывать мне о совершенно непреодолимых причинах своего опоздания, на самом деле причина всего одна — ты недостаточно себя замотивировал.

Дима, кстати, и не собирался оправдываться — он тупо шел следом за Вирджилом и повторял мысленно одну и ту же фразу: «Зато у тебя член маленький». Самое смешное, что: помогало.

— Что ж, если тебе не хватает самодисциплины, я тебе помогу — Вирджил свернул на лестницу, — отныне, первое же твое опоздание — неважно на сколько: на секунду или на час — становится последним. В нашей фирме последним, я достаточно ясно выразился?

Вирджил вышел в коридор второго этажа, остановился у первой же двери и обернулся к Диме.

— Да, — кивнул Лукшин, — достаточно ясно, — «Зато у тебя член маленький».

Вирджил смерил его недоверчивым взглядом, отвернулся и буркнул:

— Посмотрим.

Сморщившись, яростно поковырялся мизинцем в ухе, потом вытер палец об штаны и потянул на себя дверь.

— Заходи, — втолкнул Диму в аудиторию и, зайдя следом, аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Доброе утро, Геннадий.

— Здравствуйте, — с легким недовольством в голосе согласился стоящий на кафедре высокий рыжеволосый мужчина в цветастом свитере. Дима неразборчиво пробормотал что-то похожее на приветствие и украдкой осмотрелся. Обычная аудитория — ничего особенного. Сидело в ней человек тридцать и одного взгляда искоса хватило Диме, чтобы определить в них студентов. Не первокуры, конечно, курс так четвертый-пятый, но именно студенты, а значит, мысль о каком-то спецсеминаре можно было оставить. Обычная лекция.

— Вот, — сказал Вирджил, слегка подталкивая Диму в спину, — вам новый студент, зовут Дмитрием. Дима Лукшин. Дима, это Геннадий Сомов, психолог.

Геннадий кивнул и сказал, обращаясь к Вирджилу:

— До свидания.

Вирджил фыркнул.

— Всего наилучшего, — сказал он, подмигнул оторопевшему Лукшину и выскользнул за дверь. Лектор перевел тяжелый взгляд с захлопнувшейся двери на «нового студента».

— Э-м-м, — сказал Дима.

Геннадий в задумчивости покивал головой, потом вкрадчиво поинтересовался:

— Уважаемый Дима, у вас часы есть? Или телефон?

— Есть… — Лукшин удивился, но виду не подал, достав и продемонстрировав сотовый. Среди студентов послышались негромкие смешки, мгновенно, впрочем, стихшие — стоило рыжему Геннадию бросить короткий взгляд в аудиторию.

— Так выкиньте его к черту или научитесь им пользоваться!

Лукшин смутился.

— Я…

— Меня не интересуют никакие ваши мысли на этот счет. Если студент опаздывает на мою лекцию, я ставлю ему неявку…

— Ну так поставьте мне неявку, — Лукшин пожал плечами и шагнул к столам.

— Ты что, ох…л?! — совершенно неожиданно вдруг заорал Геннадий. Дима остолбенел и растерянно обернулся, чтобы увидеть багровую от ярости физиономию лектора, — ты препираться со мной будешь! Тоже мне, хрен с горы выискался! Думаешь, я перед тобой на цыпочках бегать должен? Может, тебе еще и тестикулы пощекотать?

У Димы зашумело в ушах.

— Какое в-вы имеете право… — довольно беспомощным голосом начал он, но Геннадий не дал ему договорить:

— А не нравится — пошел во-он отсюдова! — проорал он, брызгая слюной.

Дима аж попятился. Потом молча повернулся к двери.

— Садитесь на свое место, — вдруг совершенно спокойным голосом сказал Геннадий и на Диму этот спокойный голос подействовал, пожалуй, еще более оглушающе, чем первый вопль. Он даже сказать ничего не пытался — только ртом хлопал, как рыба на берегу.

— Что я сейчас только что сделал? — спросил Геннадий тем же спокойным и даже немного доброжелательным голосом. Дима обрел дар речи:

— Наорали на меня! — возмущенно выпалил он, внезапно дрогнувшим голосом.

— Спасибо, кэп, — кивнул Геннадий (из аудитории послышались смешки), — меня больше интересовало, не что я сделал, а почему? Твое мнение.

— Потому что вам так захотелось, — мрачно сказал приходящий в себя Лукшин, — потому что вы — хам и вам нравится орать на людей.

— Фи, — Геннадий скривился, — садитесь, — махнул рукой в сторону.

— Вопрос аудитории. Тот же самый… Стехун, слушаю вас.

— Вы подтверждали свою альфа, — в середине аудитории вскочил щуплый паренек.

— Пусть так, — Геннадий благосклонно кивнул, — и почему же я подтверждал свой статус?

— Потому что, по законам собачьей стаи, вы были обязаны это сделать.

— И что же, я должен подтверждать свой статус всякий раз, как подвернется повод?

— Да.

Лектор поморщился.

— Не совсем так, ну да ладно. Садитесь. Михайлов, почему я обязан это делать? Может, я не хочу?

Со второго поднялся грузный студент в круглых очках а-ля «Гарри Поттер». Дима, про которого все как будто забыли, помявшись немного у двери, все же не стал выходить, а отошел в сторону и тихонько примостился на первом ряду с самого краю.

— В таком случае, вы рискуете утратить лидерскую позицию, потому что кто-то из претендентов может воспользоваться ситуацией и попытаться утвердить свое превосходство.

— Не совсем понял. Вот, допустим, я не стал проявлять недовольство, — Геннадий кивнул Лукшину, — и вообще никак не прокомментировал ситуацию. Каким образом вы воспользуетесь моей промашкой?

— Ну, — Михайлов поправил очки, — зависит от моей цели. Если бы я просто стремился поднять свой статус, я бы мог взять на себя ответственность по поддержанию вашего статуса в данной ситуации и сам накричать на опоздавшего. Так бы я воспользовался вашим авторитетом для поднятия собственного уровня. Либо, если бы я желал лидерства в стае, я бы мог поставить перед всеми вопрос — почему от нас вы требуете абсолютной пунктуальности, а совершенно постороннему человеку даже не высказываете недовольства, хотя его опоздание отвлекает вас ничуть не меньше опоздания кого-либо из нас. Получается, что ваши действия противоречат вашим заявлениям и вы оказываетесь в заведомо проигрышной позиции.

— Если только я не устроил эту ситуацию намеренно, для выявления претендентов. Хорошо, садитесь. Итак, будем считать, что кое что в ваших мозгах с прошлой лекции отложилось. Помнится, еще в прошлый раз меня кто-то спрашивал, почему именно «собачья стая», а не «волчья». Приводили мне в пример фразы вроде «С волками жить — по волчьи выть», «Человек человеку — волк» и прочие перлы народного творчества. Я давал список литературы. Кто-нибудь что-нибудь читал и готов ответить на этот вопрос? Новикова?

С первого ряда поднялась худенькая девушка с мальчишеской стрижкой.

— Я думаю, — начала она, но лектор ее перебил:

— Что вы прочли?

— Моуэта, Даррелла…

— Хорошо, продолжайте.

— Мне кажется, термин «волчья стая» в данном случае неприменим, потому что у волков есть личные привязанности, что невозможно в условиях собачьей стаи.

— Хм… что-нибудь еще? Нет?… садитесь. Личные привязанности — это частный момент. Свод законов реальной волчьей стаи частично опирается на традиции, чего практически не бывает у собак. Соответственно, отличие не в том, что у собак не может быть личных привязанностей, отличие в том, что волки могут себе таковые привязанности позволить, поскольку отношения в стае учитывают возможность их возникновения. Для собак же личная привязанность — зачастую непозволительная слабость.

Геннадий заложил руки за спину и прошелся по кафедре.

— В качестве иллюстрации приведу пример из жизни. Году, если не ошибаюсь, в девяносто третьем в одном из московских УВД случился небольшой скандал. У начальника ГУВД, полковника Мамонтова, был сын и сын этот совершенно отбился от рук. Институт бросил, нигде не работал, гулял, хулиганил и, в конце концов, сел на иглу. Должен заметить, весьма типичное развитие типичной ситуации. Закончилась история тем, что этот сынок и двое его дружков-наркоманов ограбили и убили ларечника, после чего их тут же взяли тепленьких. Папаша попытался отмазать сына, но не смог. Убийц посадили, а полковника тихо сплавили на пенсию.

Геннадий оперся руками на стол.

— Типичнейшая, повторюсь, история. Интересной для нас она становится позже, когда на волне борьбы с «оборотнями в погонах» под раздачу попал новый начальник ГУВД — полковник Самсонов, сменивший уволенного Мамонтова. Попал, между прочим, не зря — рыльце в пушку у нового начальника было по самые уши. И среди прочих эпизодов выплыл и этот — оказалось, то достопамятное ограбление ларечника было сделано по наводке именно Самсонова. Один из троих наркоманов был его сексотом. Зная его неустойчивую психику, Самсонов был уверен, что одним избиением все не ограничится. Также он мог рассчитывать и на то, что Мамонтов попытается покрыть убийцу — сынок-наркоман не раз до этого попадал в неблагоприятные ситуации, но, благодаря отцу, выходил сухим из воды. Расчет Самсонова оказался верен, цели своей он достиг, наглядно проиллюстрировав неуместность личных привязанностей в социальных группах, построенных по модели «собачья стая»… слушаю вас!

— У меня вопрос, — Дима услышал сзади женский голос, повернул голову и увидел встающую черноволосую девушку, — этот пример… он же не опровергает личную привязанность вообще. Не у всех же начальников сыновья-наркоманы. Будь у этого Мамонтова нормальный сын, он мог бы оставаться на своем месте, несмотря на то, что он любит сына.

— Ценное замечание. У вас все?

— Да.

— Садитесь… Вышеописанный случай просто очень характерен и вопрос вы задаете вполне обоснованный. Действительно, утверждать в общем, что личные привязанности недопустимы в собачьей стае — будет ошибкой. Они допустимы, но с одной поправкой — если член стаи желает сохранить свою позицию в иерархии, его дружба с кем-либо не должна его ослаблять. Развернув этот тезис, получим, что личные привязанности допустимы в стае только между особями, находящимися на одном уровне иерархии. И должны прекращаться немедленно вместе с изменением уровня. Я ответил на ваш вопрос?

— Да.

— Хорошо. Можно рассмотреть в этой связи негласный запрет на неравные браки в нашем с вами обществе. Вспомним, что наиболее сильно этот запрет проявлялся в средние века, когда модель «собачьей стаи» в человеческих отношениях превалировала над всеми остальными. Еще вопросы есть?

Аудитория молчала. Геннадий обвел студентов задумчивым взглядом, потом кивнул.

— В таком случае, вопрос есть у меня. Итак, шестнадцатый век, я — король и собрался жениться на прекрасной свинарке. Кто мне запретит это сделать? Приходько?

— Нет-нет, что вы, женитесь на здоровье, — подала голос та самая девушка, что недавно задавала вопрос. Студенты засмеялись. Лектор улыбнулся.

— Ценю ваш юмор, но я не это имел в виду.

— Я думаю, церковь может воспрепятствовать, — после недолгого размышления ответила девушка, — в средние века роль полиции нравов часто исполняла именно она.

— Церковь? Кто конкретно? Папа римский?

— Ну… Да.

— Очень хорошо. Допустим, я не какой-нибудь заштатный король, я действительно могущественная фигура. Я подстрою преждевременную кончину папы и посажу в Ватикане угодного мне кардинала, который высочайше одобрит мой брак. Что тогда?

Кто еще может мне помешать?

— Наверняка многие дворяне будут недовольны, — сказал кто-то за Диминой спиной.

— И что? — Геннадий вскинулся, — бунт?

— Ну… это вполне может оказаться поводом для бунта.

— Я — король! Мне не нужно доказывать легитимность своих действий, я могу, не дожидаясь бунта, просто и без объяснения причин пустить недовольных на плаху. Приходько, вы что-то хотите сказать?

— Да… я думаю, ваш кардинал недолго продержится на месте папы — вы не только себя ослабили своей привязанностью, но и его. Ему нужно либо отказаться от вас, либо он потеряет свою лидерскую позицию. Это во-первых.

— Так-так, интересно. А во-вторых?

— А во-вторых, я думаю, давление на вас будет производиться одновременно — и от дворян и от других королей и от церкви. Вам не устоять.

— Одновременно? Они что, сговорятся? И кто же будет движущей силой этого сговора? Кого мне нужно на кол посадить, чтобы я мог спокойно жениться на милой свинарке? Лукшин!

Дима вздрогнул, недоуменно оглянулся.

— Я, что ли?

— Да, вы. Итак, кто же контролирует меня, абсолютного вожака собачьей стаи?

Дима задумался. Хмыкнул.

— Конкретно — никто. И одновременно — все. Так что вам придется посадить на кол всю вашу стаю.

— Нет, подождите, — Геннадий выставил перед собой ладонь, — на прошлой лекции мы определили инертность как одну из базовых особенностей членов собачьей стаи. Чтобы заставить пошевелиться любую собаку, ее надо именно что заставить. Замотивировать и — достаточно жёстко. Так кто же обладает подобной силой, чтобы замотивировать всю мою стаю?

— Не знаю, — Лукшин пожал плечами, — система?

— Браво, — Геннадий улыбнулся и картинно хлопнул в ладоши, — именно что система. Запишите новую тему. «Социальные организации как саморегулирующиеся системы.»

Студенты завозились, зашуршали конспектами.

— Особенность саморегулирующихся систем в том, что они, как следует из названия, способны поддерживать свое функционирование без каких-либо управляющих воздействий со стороны. Различают устойчивые и неустойчивые саморегулирующиеся системы. Устойчивая система отличается тем, что сохраняет свою структуру и функциональность при возмущающих воздействиях, в то время как неустойчивая — разрушается или трансформируется в другую. Кроме того, как правило, устойчивые системы менее требовательны к качеству собственных составных элементов. Возвратимся к рассмотренной нами «собачьей стае»… На прошлом занятии я упомянул, что эффективность собачьей стаи — одна из самых низких и значительно уступает суммарной эффективности ее членов. Тогда у вас возник вопрос: почему же эта модель остается жизнеспособной и востребованной до сих пор. Я пообещал ответить вам позже. Так вот — система, построенная на рассмотренных ранее принципах «собачьей стаи», является наиболее устойчивой из всех известных на сегодняшний день. Да, КПД такой системы удручающе низок, но зато в нее можно набирать совершеннейшее отребье и она способна действовать в очень широком диапазоне ситуаций.

Геннадий сел за стол, взглянул на часы.

— По плану у меня все на этот час, но до перерыва еще пятнадцать минут, поэтому сейчас мы послушаем доклад на тему «Шут и его социальная роль». Сазонов, вы подготовились?

— Да, — с задних рядов поднялся студент и, держа в руках прозрачный файл с исписанными от руки листами бумаги, прошел к кафедре. Поднялся, повернулся к аудитории, вынул листы и положил их на стол. Кашлянул.

— При упоминании слова «шут» мы обычно представляем Европу средних веков и размалеванного клоуна в шапочке с бубенцами. Роль шута, на первый взгляд, представляется довольно простой — смешить, разгонять скуку и вообще — всячески развлекать своих господ. Но, при более пристальном взгляде, фигура шута становится более значительной. Во многих сказаниях и историях шут является довольно зловещим персонажем, по могущественности стоящим чуть ли не сразу после короля. Для лучшего понимания этого парадокса обратимся к исследованиям профессора Вордсворта, наблюдавшего за поведением обезьян.

— Хорошо, — сказал Геннадий, сказал негромко, но Сазонов сразу прервался и обернулся.

— Что?

— Очень хорошо, — благосклонно кивнул Геннадий, — продолжайте.

— Ну так вот, обезьяны, — Сазонов переложил листок, — как выяснилось, у некоторых высокоорганизованных приматов в стае имеются шуты, в иерархии стаи занимающие довольно высокое положение. Занимаются они тем же, что и человеческие шуты — смешат вожака стаи. Но главная их роль — своевременно выявлять претендентов на место вожака и способствовать их подавлению.

— Каким же образом? — заинтересованно спросил Сомов.

— Высмеиванием. У обезьян это происходит предельно просто — шут кидается в возможных соперников вожака собственными э-э… экскрементами, что вызывает смех всех обезьян, кроме собственно той, в которую кинули. Осмеянному претенденту остается только либо засмеяться вместе со всеми, подтвердив свою подчиненную позицию, либо попытаться отомстить обидчику. Но второй вариант, как правило, обречен на провал — за шута вступается не только вожак, но и вообще вся стая, сплоченная недавним смехом. Избитый претендент опускается на социальное дно, либо вообще изгоняется из стаи. Если теперь снова посмотреть на человеческое общество, то становится ясна важность этой роли как в средние века, так, собственно, и сегодня.

— Сегодня? — удивленно спросил Сомов, — так-так, об этом подробнее. Сегодня не то, что шутов, королей-то — раз-два и обчелся.

— Д-да, конечно… но социальная роль шута продолжает оставаться востребованной, хотя и не такой значимой, как раньше. Собственно, практически на любом неофициальном сборище можно заметить людей, избравших для себя эту социальную роль. Методы действия те же — выбрать кого-нибудь и, поставив его в неудобное положение, осмеять перед всеми. Шутки могут быть вполне безобидными или, наоборот, довольно жестокими; но цель одна — привлечь внимание вожака. Потому что начальство, как правило, таких людей ценит и приближает.

— Немножко примитивно, не находите? Что же, хотите сказать, такой шут в любой компании ищет вожака, чтобы примазаться к нему?

— Наверное… — студент замялся, — вообще-то необязательно, но не так-то просто сменить однажды взятую роль и человек продолжает действовать по привычной схеме в любой ситуации, даже если в какой-то компании он и не собирается ни к кому э-э… «примазываться».

— Ну ладно. А почему же сегодня эта роль не так значима?

— Потому что она наиболее востребована в группах с жесткой иерархией и авторитарным управлением. Сегодня такая модель не настолько популярна, как, хотя бы в прошлом веке.

— Понятно. Это все?

— Не совсем… я хотел подробнее на современности остановиться, на масс-медиа и…

— А по социальной роли у вас еще есть что добавить?

— Нет… вроде.

— Ясно. Четверка с минусом. Вы совершенно упустили из виду роль шута как элемента обратной связи в авторитарных институтах власти. Шуту позволялась критика принципала, совершенно недопустимая для остальных. И это слегка компенсировало снижение эффективности управленческих решений, совершенно неизбежное в структурах с жесткой иерархией. Почитайте, хотя бы, «Графиню де Монсоро», что ли.

Сомов встал и повернулся к аудитории.

— Перерыв. Увидимся через пять минут.

Спустился с кафедры и быстро вышел за дверь. Аудитория зашумела, зашевелилась. Дима искоса понаблюдал за студентами, но никто не обращал на него внимания. Лукшин пожал плечами и достал телефон.

Он успел сложить два пасьянса, когда кто-то негромко окликнул его по имени. Дима поднял голову и увидел заглядывающего в дверь улыбающегося широколицего мужика с короткой стрижкой.

— Привет, — сказал он радостно.

— Привет, — согласился Дима, неуверенно улыбаясь. Лицо мужика было ему очень знакомо, но, хоть убей, он не мог припомнить, при каких обстоятельствах они встречались.

— Выходь, — мужик мотнул головой и отступил в коридор.

Дима посмотрел по сторонам, почесал затылок. Сам не понимая, зачем и для кого, сказал вслух: «Я на секунду», выбрался из-за стола и вышел в коридор.

— Здоров, чертяка! — давешний мужик никуда не делся, стоял сразу за дверью, и, стоило Лукшину выйти, накинулся на него с объятиями, — сто лет тебя не видел! Как дела? Чем живешь-дышишь?

— Э…, — сказал Дима, изо всех сил напрягая память, — нормально все, в общем. Сижу вот, лекцию слушаю…

— Да ну? — мужик так удивился, словно ему и в голову не приходило, чем могут заниматься люди в аудитории университета, — на второе высшее, что ли, идешь? А мне как Настена сказала, что тебя видела, так я и не поверил. Ан нет, гляжу — ты.

Упомянутое имя тут же потащило в голове у Димы цепочку ассоциаций и он по-новому посмотрел на улыбающееся лицо своего собеседника. И тоже расплылся в улыбке.

— Андрюха! Блин, я ж тебя не узнал! Смотрю, лицо знакомое, а кто такой — никак не вспомню. Богатым будешь, не иначе.

— Давно пора, — серьезно кивнул Андрей.

— А Коробова тоже здесь, что ли?

— Да практически вся наша команда здесь, только тебя да Гарика нет. Ну, Гарик теперь большой человек, ему не до нас, а вот про тебя…

— Погоди-погоди, — Дима нахмурился, — вся команда? А что вы тут делаете-то? Учитесь?

— Вот еще! — Андрей фыркнул, — мы свое отучились уже, хватит. Офис тут у нас.

— У вас?

— Именно что у нас, — гордо сказал Андрей и подмигнул, — продолжаем славные традиции «Ночного экспресса».

Дима слегка смутился, как привык делать, когда кто-то произносил вслух это словосочетание.

— Как это — продолжаете? — спросил он, глядя в сторону, — Лося… Лосева же убили?

— И что с того? — оскорбился Андрей, — Мы и сами с усами. У нас уже тираж сто тысяч, между прочим! А со следующего месяца в глянце выходить будем! Да что я тебе говорю, пошли, сам посмотришь.

Андрей обхватил Диму за плечи и потащил в сторону. Лукшин вырвался.

— Подожди… не сейчас. У меня лекция.

— Ты че — больной!? Какая лекция? Да хоть экзамен, твою мать! Сто лет не виделись! Тебе что дороже — какая-то лекция сраная или друзья?

— Не так просто, — Дима замотал головой и выставил вперед ладони, — пойми, мне надо обязательно прослушать именно эту лекцию. Я вообще тут не учусь, я только ради этой лекции пришел. И если я сейчас уйду…

Андрей скептически оглядел Диму с ног до головы и спросил неожиданно спокойным голосом:

— Че за лекция-то? Знаменитость какая-то читает, что ли? — махнул рукой и добавил, — а и все равно пошли, с сервака потом свою лекцию посмотришь.

— С какого сервака? — не понял Дима.

— Дык камеры же, — Андрей подтащил Диму к аудитории, приоткрыл дверь, — видишь? Вон, в углу над окном? Видишь?

Дима кивнул — под дальним углом аудитории действительно висела и светила красным светодиодом небольшая камера.

— Ну вот. Все лекции на видео пишутся и на сервер институтский выкладываются. У кого доступ есть, может смотреть. У меня есть, так что брось ерундой страдать и пошли.

Дима улыбнулся:

— Точно есть? А то…

— Я тебя что обманываю, что ли!? — возмутился Андрей, — больно надо! Я тебе даже всю пару целиком на болванку нарежу — смотри на здоровье.

— Не, всю не надо, — быстро сказал Дима, — только вторую половину, и… погоди…

Достал телефон, набрал номер.

— Э-э-э, Вирджил Сидорович, это Дима. Извините.

— Чего надо? — недовольным голосом спросила трубка.

— Тут перерыв и народ интересуется… в общем, мне после лекции что делать — дальше с группой идти, вас ждать, или…

— Нет. Езжай в офис. Сам, — и в трубке зазвучали короткие гудки.

— Большое до свидания, — с иронией сказал Дима, засунул сотовый обратно в карман и повернулся к Андрею, — пошли. Хоть посмотрю на вашу берлогу.

Идти пришлось недалеко — в торце этого же корпуса, этажом ниже, Андрей подвел Диму к обшарпанной железной двери, закрывающей вход в полуподвал и гордо ткнул рукой в белую пластиковую табличку. «Редакция газеты „Бульварная звезда“» — значилось на ней. Дима фыркнул.

— Название, между прочим, на умных людей рассчитано, — со значением сказал Андрей, открывая дверь и включая свет в тамбуре, — все умные люди знают: чем претенциознее название газеты, тем больше в ней лжи. Вспомни, хотя бы, советскую «Правду».

— Тогда вам следовало назваться «Неправда», — усмехнулся Дима.

– «Бульварная звезда» благозвучнее, — возразил Андрей, переступая порог второй двери, — а смысл тот же.

Дима шагнул следом и огляделся. На небольшой площади стояло несколько хаотично расставленных столов, в основном, заваленных громадными пачками газет. На нескольких столах, под горами распечаток, исчирканных бумаг и тех же газет с трудом проглядывались очертания компьютеров. Из ближайшего бумажного кратера показалась взлохмаченная голова со сдвинутыми на затылок очками.

— Да это же Димон! — обладатель лохматой шевелюры перемахнул через стол, вызвав небольшое извержение бумажного вулкана и сграбастал Лукшина за плечи, — мать-моржиха, Димон, чтоб тебя! Чуваки, смотрите, кто пришел!

— Я же говорила, Лукшин, а вы «не может быть-не может быть», — прерываемый щелчками «мыши», донесся спокойный женский голос из-за другой горы бумаг, — привет, Дим. Извини, не могу выйти — я «контрол» держу — колонки сверстываю.

— Ну вот, все в сборе, как в добрые старые времена, — из-за дальнего стола с особо высокой горой газет на нем не спеша выбрался худощавый брюнет в полукомбинезоне на голое тело и не спеша начал пробираться сквозь завалы ко входу.

— Ну вы даете! — Дима слегка отошел от первоначального шока, — у вас тут всегда так?

— Минимум три дня в неделю, — брюнет улыбнулся, вытер правую руку об комбез и протянул Диме для рукопожатия, — с утра тираж привезли. Пока его еще по точкам раскидают…

— Ну вы даете, — повторил Дима и широко улыбнулся, — как же вы дошли до жизни такой?

— Это все Серый, — сказал Андрей, — со своим сайтом.

— Можно подумать, я один, — брюнет слегка смутился, — без Тохи б тоже ничего не вышло. Вебдизайнер из меня — никакой.

— Погоди, — Дима нахмурился, — это ты не про свою идею случайно? Когда ты хотел еще к сайту «Экспресса» такую шнягу прикрутить, чтобы всякий желающий мог новости на главную страницу выкладывать?

— Ну, — Сергей пожал плечами, — там в процессе многое поменялось, но… да.

— Ну и ну! — Дима восхищенно покачал головой, — никогда бы не подумал, что из этой идеи че-нибудь получится. Но вообще, теперь понимаю, почему «Бульварная звезда».

— Это ты зря, — мотнул кудлатой головой Антон, — на сайте да, всякое попадается, но в печать недостоверная информация не идет. С этим у нас строго.

— И как же вы достоверную от недостоверной отличаете? — недоверчиво поинтересовался Дима.

— По репутации, — веско сказал Антон, — каждый автор на сайте репутацию имеет. Чем выше она, тем больший он гонорар за статьи получает.

Лукшин присвистнул.

— Вы и гонорары за статьи платите?

— А как же! Материальная заинтересованность — лучший гарант достоверности. Репутацию трудно заработать, но легко потерять — один раз уличит кто-нибудь автора во лжи и конец репутации. А с ней — и гонорарам. Заходи на наш сайт — «правда есть» — сам все увидишь.

— Не, вы молодцы, — Дима обвел комнату восхищенным взглядом, — и вы сами все это провернули? Молодцы!

— Ну, — Сергей почесал затылок, — без спонсора не обошлось, конечно. Но это совсем не тот случай. Не-не. Серьезные люди сайтом заинтересовались. Помогли с типографией, с распространителями связали. Не просто так — поняли, что идея стоящая, вот и помогли.

— Все равно молодцы. А я и не при делах оказался. Ну и ну, — Дима покачал головой.

— А я тебе, между прочим, звонила, — подала голос Настя, — ты тогда в «Орфее» вроде работал. Два раза тебя звала встретиться, если помнишь. А потом у тебя телефон перестал отвечать.

— А…да, — Дима смутился. К этому времени добрые люди уже объяснили ему, каким дерьмом был его любимый «Ночной экспресс» и как глубоко он заблуждался, считая себя журналистом.

— Ну, я как-то занят был, — сказал Лукшин, глядя себе под ноги, — да и не думал я, что у вас все так серьезно. А потом я телефон потерял и СИМку сменил, ну и…

— Ну и ладно, — Андрей хлопнул его по плечу, — главное, ты здесь и это не может быть случайностью. Короче. Не знаю, чем ты сейчас занимаешься, да и знать не хочу. Один хрен — бросай и дуй к нам.

— Вы серьезно? — Дима потерянно улыбнулся.

— Еще как, — кивнул Андрей, — правда денег у нас пока немного, зато работы полно. А уж перспективы какие — закачаешься. Я ж тебе говорил, что со следующего месяца мы на глянец идем? А это совсем другой уровень!

Настя громко хмыкнула.

— Ну, не на следующий, так через месяц, — громко сказал Андрей, — дело-то уже решенное.

— А самое главное, — сказал Антон, — начальников нету. У нас полная демократия.

— Анархия, — заявила Настя.

— Демократия, — возразил Андрей, — и не спорь. Так что?

Диме стало очень неловко. «Может и правда, послать Вирджила к черту?», — подумал он, — «вместе со всеми его масонами и прочими непонятками. Тут люди хорошие. Да и перспективы, похоже, имеются». Но даже думая так, он понимал, что обманывает сам себя. Неинтересно ему этим заниматься, вдруг понял Лукшин. Рыться среди гор информационного мусора, выискивая жемчужные зерна. Шарахаться по сомнительным местам и общаться с крайне сомнительными личностями. Сидеть всю ночь перед компом, запихивая «горячие» новости в утренний выпуск, а потом, ближе к обеду — хвататься за голову, глядя на жуткие опечатки в заголовке первой полосы уже разошедшейся по точкам газеты. Это всё уже было. Еще неделю назад Лукшин был бы счастлив вернуться в прошлое, но теперь — теперь ему это казалось пройденным этапом.

— Я очень польщен, правда, — сказал Дима, осторожно подбирая слова, но проницательная Настя сразу всё поняла, даже не видя Диминого лица.

— Но — что? — спросила она, на секунду выглянув со своего места и бросив на Диму пристальный взгляд.

— Ну — Дима развел руки, — может, я еще к вам приду. Буквально через недельку.

— Поня-а-атно, — протянул Андрей, — ряды бедных, но честных журналистов покинуло еще одно продажное перо. Много хоть платят-то?

— А че сразу «продажное»? — деланно оскорбился Дима, — работа тоже, между прочим, достойная.

– «Тоже» — как много в этом слове. Денег платят много, но работа — «тоже» достойная. И кому же ты продался, счастливчик?

Дима криво улыбнулся.

— Я до этого про них и не слышал. Какое-то «Форес Дарк».

Улыбка сползла с лица Антона и он переглянулся с Андреем.

— Вот попали… — тихонько сказал сбоку Сергей.

— Тихо ты! — шикнул на него Андрей и широко улыбнулся Диме.

— Так значит, ты на катаров работаешь?

Очень Диме эта улыбка не понравилась. Как и интонации последнего вопроса. Хлопнула дверь. Дима огляделся и понял, что Сергея в комнате уже нет.

— Ребят, вы чего? — спросил он недоуменно, — а че такого?

— Может, его еще не завербовали?

Настя встала из-за стола и, серьезно и строго, разглядывала Диму.

— Давно к ним устроился?

Дима замотал головой, отстраняясь.

— Да я еще и не работаю! Испытательный срок у меня! Третий день всего.

И кожей ощутил, как спало напряжение в комнате. Настя хмыкнула и снова исчезла за компом, Андрей покачал головой и прислонился к стене.

— Уф, — сказал Антон, — напугал. Понимаешь, они нами вроде как недовольны… мы им немножко на хвост наступили.

— Ого, — сказал Дима, — кажется, понимаю.

— Ну вот, ты ж у них был? Тогда понимаешь, что мы им — на один плевок вполсилы. Захотят — в миг прихлопнут, мы и трепыхнуться не успеем.

Дима криво ухмыльнулся.

— Че-нибудь про них нехорошее напечатали?

— Типа того.

Снова хлопнула дверь. Все встревожено обернулись, но это вернулся Сергей.

— Вроде чисто, — сказал он, пожав плечами.

— Товарищ там недавно, — сказал Андрей, — его еще не просветили.

— А, — успокоился Сергей, — но все равно лучше бы…

— А что такое-то? — возмутился Лукшин, — объясните мне уже!

— Ну, как бы тебе объяснить, — Антон смахнул на пол пачку газет и примостился с краю стола, — ты ж про НЛП слышал?

Дима криво улыбнулся.

— Ну какое НЛП, вы че, мужики? Двадцать первый век на дворе, а вы все эту туфту мусолите. Да это уже лет десять неактуально. Еще про секты вспомните.

— И вспомним, — серьезно сказал Антон, — в свое время. А вообще, не веришь нам, можешь сам убедиться. Ты ж в их главный офис вхож?

— Э! — сказал Андрей, — ты что же, хочешь его отправить…

— А что? — Антон пожал плечами, — хуже уже не будет. Нам теперь туда все равно вход заказан.

Повернулся к Диме.

— Один человек там для нас кое-какой материал приготовил. Убойнейший. Только забрать осталось. Он в главном здании на третьем этаже сидит, в серверной. Володей его зовут. Зайдешь к нему, моим именем назовешься, он тебе флешку даст…

— Не-не-не-не, — Дима отстранился, — во что это вы меня впутываете?

— Да успокойся ты. Во-первых, ничего они тебе сделать не смогут. Ты ж им никаких контрактов пока не подписывал? А во-вторых, я же не прошу эту флешку сразу нам нести. Сам посмотри. Если там просто конфиденциальная информация, можешь все стереть, а флешку выкинуть. А вот если там действительно то, что я думаю… то — сам решай, что с ней делать. Хочешь — забудь, как страшный сон, хочешь — принеси нам.

Дима вздохнул.

— А что там должно быть, на этой флешке?

— Все равно не поверишь. Да я и сам не уверен. Надо посмотреть сначала.

Лукшин пристально посмотрел на Антона, тот ответил твердым, уверенным взглядом.

— Не скажешь?

— Не скажу. Сам увидишь.

— Ну… — Лукшин почувствовал, что обстановка перестала быть дружеской, — так пойду я, наверное?

— Давай, — Андрей улыбнулся и протянул руку, — не пропадай. Куда заходить — теперь знаешь.

Лукшин вышел на Моховую и огляделся. Мимо него, беззаботно и весело, тек поток студентов; Дима стоял в нем, сам себе напоминая хмурый утес посреди бурной речки. Странное ощущение охватило его — ему показалось, что он выпал из этого мира, стал призраком, невидимой неощутимой тенью — настолько сильно настроение окружающих его людей отличалось от его собственного. Он хорошо помнил свои студенческие годы и всегда чувствовал себя своим в любой молодежной компании, но сейчас, оглядевшись вокруг, он вдруг понял, что не понимает идущих мимо людей и чувствует себя среди них чужим. «Вот те раз», — подумал он удивленно, — «неужели старею?». Словно в ответ на этот невысказанный вопрос, кто-то, со словами «Молодой человек!» несильно дернул его за рукав. Дима повернулся и увидел плохо одетого сухощавого старика — в глаза бросились выцветшая вязаная кофта и лыжная шапочка.

— Молодой человек, — повторил старик, — не поможете на хлеб?

Лукшин резким движением выдернул свой рукав из старческой руки и собрался, как делал всегда в подобной ситуации, молча уйти, но что-то в облике старика отличало его от обычного попрошайки и, неожиданно для себя, Лукшин снизошел до ответа:

— Принципиально не подаю, — сказал он, отворачиваясь. Вопреки его ожиданиям, старик вовсе не отстал, а, наоборот, заинтересовался.

— Могу я полюбопытствовать, почему? — спросил он, и Дима как-то замешкался, сразу не ушел, а потом уже было неловко.

— Потому что мне не нравится попрошайничество как явление, — сказал он со вздохом, полуобернувшись к старику, — и я, будучи не в силах положить ему конец, стараюсь все же не способствовать его распространению.

— Ого, — удивился старик, — нечасто сегодня встретишь умение столь витиевато излагать собственное мнение. Тогда спрошу — почему же вам не нравится это явление?

— Потому что это ненормально, когда кто-то получает деньги «просто так». Попрошайничество есть нарушение закона справедливости.

— Вот как? Осмелюсь поинтересоваться — вы политик или журналист?

Диму странный старик начал раздражать, кроме того, ветер выдул уже все тепло из-под его китайской куртки.

— Какая разница, кто я, — сказал он сердито, отворачиваясь от надоедливого старика — прошу прощения, но, во-первых — я тороплюсь, а во вторых — я замерз.

— Подождите, — старик тронул Диму за плечо.

— Что еще?

— Вы же к метро направляетесь? Не будете возражать, если я составлю вам компанию? Мне бы хотелось продолжить наш разговор.

Дима со злостью повернулся и заглянул в лицо собеседнику, намереваясь сказать «нет» в самой, что ни на есть, резкой и категорической форме. Но встретился со спокойным взглядом светло-серых глаз и как-то разом растерял всю свою злость.

— Или вам моя компания неприятна? — мягко поинтересовался старик.

Дима посмотрел вокруг — на огибающий их безучастный людской поток — и покачал головой.

— Нет. Я не против. Можете продолжать.

— Тогда пойдемте. Мне тоже холодно. И пусть мой холод — скорее свойство меня самого, нежели температуры воздуха вокруг, в такую погоду он чувствуется особенно сильно.

И старик, неожиданным для его лет бодрым шагом, пошел в сторону метро. Дима пожал плечами и пошел следом.

— Давайте вернемся к теме нашего разговора. А именно — к попрошайкам и нищим.

— Я их не выношу, — сказал Дима.

— Ага! — радостно воскликнул старик, — я так и знал. Вы все-таки лукавили, говоря о своем отношении к попрошайничеству, как к явлению. Не-е-т, милейший, корни вашего неприятия отнюдь не в попрании сим явлением законов бытия, корни — в вашем отношении к участвующим в нем людям. Вы не любите нищих!

— Вот здрасте, — удивился Дима, — а за что их любить? И вообще — кто их любит?

— Простите, я некорректно выразился, — старик досадливо махнул рукой, — вы не приемлете нищих. Вы не испытываете к ним сочувствия, так?

— Ну, — это было определенно так, но Диме почему-то было неприятно в этом признаваться, — да, пожалуй. Мне кажется, они не заслуживают сочувствия.

— Как вы жестоки к самому себе! — покачал головой старик.

Дима опешил так, что просто замер на месте. Старик спокойно шел дальше и, опомнившись, Дима припустил за ним бегом.

— Объясните! — потребовал он, догнав шустрого старикана.

— Проще простого. Человек эгоцентричен по природе своей. Подсознательно он всегда уверен, что во вселенной существует только один настоящий человек — он сам. А все остальные — лишь порождение его воображения. Поэтому отношение человека к другому человеку — это отношение его к себе самому, но находящемуся в иной ситуации. Ты не принимаешь нищих, потому что этой судьбы для себя ты боишься больше, чем любой другой. Если бы попрошайничества не существовало вообще, тогда б оно тебе не угрожало, ведь так?

Они спустились в переход, но Дима даже не заметил этого.

— А боишься ты нищеты, потому что вполне допускаешь такой вариант развития событий, когда это ты будешь сидеть на холодном полу перехода, — старик кивнул в сторону сгорбившейся в темном углу фигуры, — в вонючей грязной одежде. И это перед тобой будет лежать картонная коробка с ответом на последний оставшийся вопрос бытия — хватит вечером на бутылку или нет.

Дима зажмурился, пару раз резко вдохнул сквозь сжатые зубы.

— Кто бы говорил, — зло сказал он.

— Почему? — удивился старик. Искренне удивился. Выставил вперед руку, одетую в штопаную трикотажную перчатку

— Во-первых — он загнул большой палец, — уж кому говорить, как не мне? А? А во-вторых — старик загнул все пальцы, кроме среднего, — я-то нищеты не боюсь. Хе-хе-хе.

— Ну и что же мне нужно сделать, чтобы перестать бояться нищеты? — желчным тоном поинтересовался Дима.

— То же, что и с любым страхом, — старик хмыкнул, — боишься чего-то — сделай шаг навстречу своему страху. Увидишь нищего — подай ему. Столько, сколько и сам был бы рад получить.

Дима вытаращил глаза, потом расхохотался.

— Браво! — сказал он, хлопая в ладоши, — брависсимо! Честное слово, я просто восхищен вами. До последней секунды я и помыслить не мог… право же, будь все нищие такими, я бы к ним совсем по-другому относился.

Старик нахмурился и попытался что-то сказать, но Дима не дал.

— Сколько я сам был бы рад получить — это все же жирновато будет, но полтинник ты заработал честно, — веселясь, сказал Дима и полез за бумажником.

— Дурак! — рявкнул старик так, что шедшие вокруг люди замедлили шаг и заозирались. Дима замер с бумажником в руке и кривой улыбкой на лице.

— Дурак, — тише повторил старик, — не нужны мне твои деньги! У меня, слава богу, пенсия какая-никакая есть, да и квартира имеется. Ни черта ты не понял. Как только я перестал быть пугалом в твоих глазах, ты сразу полез за деньгами. А смысл? Иди — посмотри в глаза своему страху! Вон — ему дай, — старик махнул рукой в угол перехода.

— Нет, — сказал Дима, пряча бумажник, — он их все равно пропьет. То, что хозяин не отберет.

— Ты бы пропил? Тогда конечно, пропьет.

— Можно подумать, это от меня зависит, — буркнул Дима, — и вовсе я себя на его месте не представляю.

— Тогда какое тебе дело? Пусть пропьет. Что ты его по себе-то равняешь, раз себя на его месте не видишь? Это тебе — молодому и здоровому — пьянствовать зазорно. А ему больше ничего и не осталось. Так подари ему маленький воздушный шарик надежды. Конечно, один маленький шарик не сможет поднять весь его груз несбывшихся надежд, ну так это и целому дирижаблю не под силу. А так — пусть ненадолго, но человек будет счастлив и безмятежен.

— Все равно это неправильно. Если он совсем безнадежен, пусть пойдет и сдохнет. Нормальным людям денег не хватает, а он… Нечего тут… землю коптить.

Дима засунул руки в карманы и зашагал к турникетам.

— Ну да, тебе-то, с сегодняшней твоей колокольни, кажется, что сдохнуть — лучше, чем пойти побираться. Но ты на это лучше не рассчитывай.

Старик догнал его и пошел рядом.

— Блин, — сказал Дима, — ну понял я, понял вашу мысль. Надоело уже.

— Нет, еще не понял. Вот ты же веришь… даже не веришь, а знаешь, что обязательно достигнешь успеха, так? Что будешь жить в особняке с видом на море, летать на собственном самолете, есть на обед омаров золотыми вилками из серебряных тарелок?

— Ну, — Дима хмыкнул, — это уж чересчур. Можно без омаров.

— Это значит, что твой груз несбывшегося еще не придавил к земле воздушный шар твоих надежд. Следи за ними, тщательно следи. Потому что успеха можно достигнуть в любом возрасте и в любой ситуации. Ты не сможешь упустить свой звездный миг, если не разучишься летать.

— Лучше бы пораньше, — проворчал Дима, — много ли радости стать богачом лет так под восемьдесят?

— Поверьте мне — много.

Дима хмыкнул, отметив, что старик снова вернулся к обращению на «вы», но ничего не сказал. Встал на эскалатор, прислонился к ползущей ленте перил.

— Я в вагоне собирался лекцию записанную послушать, — сказал он, — а то Вирджил мне махом подкинет пару гирек в мой груз несбывшегося.

— Да на здоровье, — сказал старик, — все равно вы едете в центр, а я — домой — на Проспект Вернадского, так что вскоре я вас от своего общества избавлю… Вирджил… был у меня один студент с таким именем.

Дима непроизвольно шевельнул бровью «Студент? Так он преподаватель бывший?» — но вслух ничего говорить не стал.

— Дитя фестиваля, — старик усмехнулся, — мать его в честь отца назвала — Вирджилом. А фамилию свою дала — Наливайко. Так над ним только ленивый не смеялся.

— Хо, — сказал Дима, — а мне он говорил, что его в честь какого-то деятеля назвали… да и отчество у него русское.

— Одно другого не исключает, — кивнул старик, — привет ему передавайте. От его научного руководителя.

И он вдруг задорно улыбнулся, враз помолодев лет на тридцать. Над полупустой платформой протяжно пропел гудок.

— О! — встрепенулся старик, — А вот и мой поезд. Что ж, благодарю за беседу. До свиданья — и пружинистой, совсем не стариковской походкой, он устремился к правому краю платформы, к уже мелькающим сине-белым вагонам.

— До свидания! — крикнул вслед Дима. Старик, не оборачиваясь, помахал рукой и нырнул в распахнутые двери.

— Ну и дела, — сказал Лукшин, провожая взглядом отходящий электропоезд, — ну и ну.

Вытащил из нагрудного кармана вконец спутавшиеся наушники («Вот черт, надо было еще в прошлый раз распутать») и, хмурясь, пошел навстречу дующему из темноты тоннеля теплому ветру.

Запись получилась плохая. Преподаватель рисовал на доске какие-то диаграммы, но Диме об их виде оставалось только догадываться — мало того, что запись велась из самого дальнего от доски, угла, так он еще смотрел ее через экранчик телефона. На нем даже сам Сомов с трудом определялся, не говоря уже о его рисунках. Но ладно — видео, Дима на него не очень-то и рассчитывал. Так и звук — тоже оказался преотвратнейшим. Голос Сомова звучал глухо и неразборчиво, как из бочки, а вот негромкие переговоры обитателей последних парт различались даже лучше, чем слова лектора.

«Вот ведь дурак», — сокрушался Лукшин, — «вот сглупил! Знал же, что ничего хорошего с этой записью не выйдет и надо просто посидеть на лекции. Потом бы к ребятам заглянул. Ну как можно быть таким беспечным?»

«Бу-бу-бу-бу: отсюда мы видим, что саморегулирующиеся системы, бу-бу-бу, отрицательной обратной связью либо резервированием бу-бу участков» — бубнил Сомов на фоне жаркого шепота неизвестных студентов: «А мое имхо, Паш, что человек несправедливый и преступный несчастен при всех обстоятельствах, но особенно несчастен, если он так и не получает наказания за свои преступления», — утверждал один. «Лол, Серый, ты иногда неиллюзорно доставляешь», — возражал второй, — «и что ж все преступники не идут толпами сдаваться, раз это сделает их более счастливыми? И вообще, если рассуждать по твоему, так все вокруг — несчастны». «А разве нет?». «Ну тебя!».

И так — практически всю лекцию. К «Тульской» этих доморощенных философов Дима ненавидел лютой ненавистью. «Вот спросит меня Вирджил: в чем отличие между синергетическим и дуалистическим подходом, и что я ему скажу?» — выговаривал себе Дима, в десятый раз прокручивая особо неразборчивый участок, — «в Интернет бы заглянуть, да времени нет. Жаль, не на машине — можно было бы возле какого-нибудь вайфая на часик зависнуть, а потом на пробки всё свалить. С метро так не выйдет, тем более он меня только утром про опоздания предупредил… м-да, придется выкручиваться… ладно, не впервой. Что там дальше-то…».

«Всего важнее человеколюбие…», — в двадцатый раз прозвучала в наушниках фраза одного из студентов. Что любопытно, с каждым разом человеколюбие Лукшина все уменьшалось и уменьшалось. Дима скривился, как от зубной боли и попытался, игнорируя постороннюю болтовню, расслышать слова лектора. Тщетно. «Кстати, о птичках — где мне на этот раз инструменты для проявления этого самого человеколюбия брать», — спросил один из студентов, и голос его звучал в чуть другой тональности, чем раньше, — «и оплату моих трудов в том числе?». «Там же, где и раньше — на вокзале», — после секундной паузы ответил другой голос, маскируя серьезность ответа под напускным безразличием, — «ячейка 12 в восьмой секции, код — день рождения Владимира Ильича». «Какого еще Владимира Ильича?» — возмутился первый, — «скажи нормально, без дурацких загадок!». «Историю учить надо», — хихикнул второй, — «не скажу». Тут голос Сомова вдруг зазвучал громче, разборчивей и с какой-то другой интонацией. «Эй, на Камчатке!» — сказал он, — «если вам хочется общаться, общайтесь в коридоре». На пару секунд в наушниках стало тихо (шорох, потрескивания и поскрипывания — не в счет), потом лектор продолжил «резюмируя, приходим к парадоксальному выводу: в данном случае максимальная эффективность и устойчивость системы достигается в условиях крайне враждебного окружения, поэтому…». Но Лукшин не слушал, осмысливая последние фразы студентов.

«Станция „Комсомольская“», — донесся до его ушей приглушенный наушниками женский голос, — «уважаемые пассажиры, не оставляйте без присмотра…», — и, сам не поняв, почему он это делает, Дима вышел из вагона. «В мое время», — пробормотал он тихонько, — «день рождения Ленина помнили все».

Не факт, конечно, что под «вокзалом» имелся в виду один из трех, но автоматические ячейки с кодовыми замками Лукшин помнил только в одном месте. «Зачем я это делаю?», — недоумевал он, выискивая на стенах указатели к камерам хранения, — «вмешиваюсь во что-то, чего сам не понимаю… проблемы наверняка у кого-то будут, кстати, возможно, что как раз у меня… нахрен мне сдалась эта ячейка?». И тут же сам себе возражал, — «С чего у меня-то? Вот как раз меня точно никто не заподозрит. И вообще, эти два придурка меня достали… нечего на лекциях болтать. Я вообще могу и не забирать ничего из камеры — посмотрю и закрою снова. Только код сменю. Где же эти камеры… а, вот». Задумчиво глядя перед собой, Дим прошелся вдоль шкафов, время от времени бросая косые взгляды на прикрепленные к стене таблички. Деловито завернул к секции с цифрой «8», как будто сразу шел именно туда, нашел взглядом ячейку?12 и принялся крутить колесики с цифрами. «2204». Ячейка негромко пиликнула, щелкнул замок и железная дверца слегка приотворилась. Дима, непроизвольно задержав дыхание, открыл ячейку и заглянул внутрь. Черный полиэтиленовый пакет. Дима потянулся к нему и тут из-за спины громко позвучало насмешливое:

— История движется по кругу.

Дима вздрогнул, отдернул руку и быстро повернулся. За спиной стоял пожилой мужчина в длинном сером плаще и кожаной кепке.

— Ч-че? — спросил Дима.

— Всё повторяется, говорю, — мужчина ткнул рукой в сторону ячейки, — в дни моей молодости такие автоматические камеры во всех вокзалах всего Союза стояли. Потом они отовсюду куда-то резко исчезли. А теперь — снова начали появляться. Всё повторяется.

— А-а, — Дима криво улыбнулся и выдохнул.

— Вы ячейку освобождаете? — мужчина кивнул в сторону приоткрытой дверцы, — я бы, с вашего разрешения… а то остальные все заняты, сами видите.

— А… Конечно-конечно, — Дима быстро достал пакет, удивился его неудобной тяжести («железом набитый что-ли»), но виду не подал. Развернул пакет, взял его за ручки и отодвинулся.

— Пожалуйста.

— Спасибо, — мужчина поднял с пола необъятный баул и принялся утрамбовывать его в ячейку. Дима подивился оптимизму мужика — на его взгляд, в ячейку не влезла бы и половина баула — и спокойным шагом пошел к метро. Было ему не по себе, все чудились косые взгляды прохожих на пакет, и толкали его по дороге вдвое больше обычного. Лукшин даже вспомнил читанные в детстве шпионские романы и сделал пару совершенно ненужных пересадок, неожиданно выскакивая из вагона в уже закрывающиеся двери. Легче не стало. Стоящий напротив смуглый парень с дредами разглядывал его явно с каким-то значением, а вон ту троицу крепких мужиков в конце вагона он уже определенно сегодня не раз видел в разных местах.

В конце концов Дима плюнул, обозвал себя параноиком и полез за телефоном. Приключения приключениями, но надо уже дослушать эту чертову лекцию. Интересно, конечно, что там такое в пакете, но не будешь же его ворошить на виду всего вагона? Вдруг там что-нибудь эдакое… тяжелое… золотые слитки, например? Чем не «инструмент человеколюбия»? Все так же бубнил в наушниках Сомов, изредка перебрасывались репликами обворованные Димой студенты-философы. Но Лукшин почти не слушал. Нимало не смущенный абсурдностью своей версии, он усиленно размышлял, как превратить в деньги несколько килограмм чистого золота. По всем прикидкам выходило очень непросто и весьма небезопасно, Дима даже расстроился.

Заглянуть в пакет он решился только перед самым офисом. Зашел в «Апрель», сел за угловой столик и заказал бизнес-ланч. Меланхоличный официант уточнил подробности (яичницу болтушку, суп — с лапшой) и убрел куда-то, бросив лаконично «минут десять». Дима огляделся, положил пакет на стул рядом с собой и засунул внутрь руку. Вытащил наружу еще один пакет — точную копию первого и аккуратно развернул его, ощущая внутри какие-то явно металлические предметы округлых очертаний. Предметы глухо позвякивали. Недоумевая, Дима раскрыл второй пакет, заглянул в него и оторопел. Опомнился, воровато огляделся и заглянул еще раз. В пакете, масляно поблескивая металлическими гранями, лежали шесть рубчатых предметов округлой формы, знакомых ему только по художественным фильмам, да по смутным воспоминаниям о начальной военной подготовке — еще в средней школе. Гранаты. «Блин», — подумал, холодея, Дима, — «вот попал». Что-то в облике этих гранат было не то, и присмотревшись, Лукшин понял — они были без ручек. Впрочем, он тут же вспомнил, что ручки эти являются взрывателями и могут вывинчиваться. Дима осторожно отодвинул в сторону одну из гранат и обнаружил уголок еще одного полиэтиленового пакета, на этот раз — обычного прозрачного. Не вытаскивая, пощупал его и определил в нем несколько продолговатых предметов — видимо, те самые взрыватели. Вынул руку и аккуратно свернул пакет. Подумал мрачно: «Ни хрена себе инструменты человеколюбия».

Определенно, надо от них избавляться. Слава небесам, что никакому ППСнику подземному не пришло в голову поинтересоваться содержимым пакета. Дима поежился. Загребли б, как террориста, так бы и сгинул. Мелькнула мысль сдать «студентов» в ФСБ или куда там полагается, мелькнула — и пропала. Гранаты — вот они, Дима — вот он. А студентов еще найти надо по одной только хреновой записи. Даже если найдут — докажи-ка, что Дима из той ячейки именно гранаты достал. А самое главное — тот, кому эта посылка была предназначена, получит шанс узнать, кто ему малину испортил. А вот этого Диме хотелось меньше всего. Нет, выкинуть — и дело с концом. Лучше всего было бы — в реку, но до набережной далеко, а Вирджил уже, небось, весь в нетерпении. Просто в урну — ну как найдет кто и подорвется? А если еще люди поблизости окажутся? Начнут потом искать террориста, кто-нибудь вспомнит Диму… оно ему надо? Не, лучше куда-нибудь припрятать, а потом донести до реки и скинуть с моста. Да.

Официант, с трудом сдерживая зевоту, принес поднос с нехитрым Диминым обедом и, двигаясь с грацией замерзшей улитки, принялся выкладывать на стол приборы. Дима терпеливо дождался, пока официант выставит на стол все содержимое подноса, кивком поблагодарил его и принялся за еду. Дождался, пока тот скроется из виду и, свернув пакет с гранатами, сунул его на дно первого пакета. В глубине, рука наткнулась на что-то еще и, недоумевая, Дима извлек наружу нечто, оказавшееся пузатым бумажным конвертом. Лукшин моментально вспомнил фразу про «оплату» и воспрял духом. Моментально представив себе плотную пачку стодолларовых банкнот (а лучше — стоевровых, а еще лучше — пятисотевровых), он сунул руку в конверт и вытащил наружу… действительно пачку банкнот — в банковской упаковке. Такую мощную кипу тысячерублевок (своих тысячерублевок!) ему в руках еще держать не приходилось и на мгновение Дима ощутил себя богачом. Но только на мгновение. Через секунду он уже понял, что в руках у него — вовсе не целое состояние, а всего-то сто тысяч рублей. Неплохо, конечно, но, положа руку на сердце — что такое сто тысяч рублей по московским меркам? Так, слёзки. Дима разочарованно заглянул в конверт, порылся рукой в пакете — пусто.

«М-да», — подумал он, — «я, конечно, не специалист, но раньше я думал, что человеколюбие, на которое может потребоваться шесть гранат, оплачивается повыше. Или это только аванс?».

Но жизнь определенно налаживалась. Еще вчера это странное, местами непонятное, местами страшноватое ООО «Форес Дарк» было последним его шансом, спасательным кругом, давшим ему надежду удержаться на поверхности и не опасть на социальное дно. Но сегодня у него появились варианты. «А не послать ли мне этого Вирджила?» — подумал Дима, срывая банковскую упаковку и засовывая купюры во внутренний карман, — «на первое время денег хватит, а там — вон ребята меня звали. Дело у них вроде небезнадежное, а главное — понятное. Может, и в самом деле? Просто сейчас не пойти к Вирджилу, а вернуться домой. Не будет же он за мной бегать?». Лукшин задумчиво доел суп, закусил остывшей яичницей и принялся за кофе. Кофе напоминал настоящий только цветом, поэтому допивать его Дима не стал. Вынул из кармана одну из новообретенных тысячных купюр, взял в руку пакет и подошел к барной стойке. У кассы никого не было, Диме пришлось пару раз громко позвать «кого-нибудь», прежде чем из глубин ресторанчика вылез все тот же сонный официант.

— А если б я не заплатив, ушел? — недовольно спросил Дима, толкая по стойке купюру.

Официант зевнул, сгреб тысячу, отсчитал сдачу и, лениво сказав:

— Не ушел же, — зашагал обратно.

— Спасибо, — с сарказмом сказал Дима в удаляющуюся спину и пошел к выходу. У двери зацепился взглядом за табличку с надписью WC и остановился. Оно конечно, один из самых распространенных тайников, но… почему бы и нет? Зашел внутрь, заперся. Расчет его оказался верным — ресторанчиком «Апрель» был совсем нереспектабельным и сантехника тут стояла соответствующая — обычный фаянсовый унитаз российского производства. Устройство их Дима знал неплохо — на его съемной хате стоял постоянно текущий и требующий еженедельной регулировки брат-близнец этого унитаза. Поэтому он быстро отвинтил кнопку, снял фаянсовую крышку и сунул пакет в холодную воду, стараясь, чтобы он не зацепил механизм клапана. Портятся ли гранаты, лежа в воде или нет — Дима не помнил. Вот патроны — точно портятся, а гранаты? Впрочем, применять по назначению он их все равно не собирался, поэтому не стал об этом беспокоиться.

Положил обратно крышку, навинтил кнопку, спустил воду. Подождал, пока бачок наполнится и спустил еще раз. Вроде порядок. Авось до вечера никто не найдет. …А если найдет? Дима представил, как он вечером поднимает крышку бачка и туалет тут же наполняется вооруженными людьми в масках. Вздрогнул, прогнал видение и огляделся. Подумав, осторожно достал из мусорного ведра выкинутую кем-то зубочистку и засунул ее под крышку бачка сзади. Теперь, если кто-нибудь полезет в бачок, зубочистка упадет. И если вечером Дима ее не обнаружит, значит, тайник засвечен. «Да», — Лукшин усмехнулся, — «похоже, из меня неплохой шпион бы получился». Вымыл руки, вытер бумажным полотенцем, и, насвистывая, вышел на улицу.

Не по-осеннему ярко светило солнце и даже немножко грело. Дима расстегнул куртку вышел к Демидовскому валу и задумался — идти к Вирджилу, или нет? Он размышлял над этим вопросом минут пять, хотя если честно, решение он принял еще в ресторане — если не идти к Вирджилу, то зачем было прятать пакет в бачок? И причин тому было две — во-первых, уровень. Проработав три дня на испытательном сроке, практически ничего еще не зная о своем новом месте работы, он уже чувствовал себя в офисе «Бульварной звезды» как студент среди школьников. И это впечатляло. Каких же высот он может достичь, работая в «Форес Дарк», если за эти только три дня он уже на голову поднялся над старым своим уровнем?

А во-вторых, в какой-то момент размышлений мелькнула перед его внутренним взором лукавая улыбка Юли, ее взгляд поверх обнаженного плеча (и не только плеча), и видение сие оказалось решающим. «Не», — сказал себе Дима, отследив этот нюанс, — «давай-ка ты это лучше оставь. Идти туда только ради нее — даже не безрассудно, а просто глупо. Поэтому я туда, конечно, пойду, но — не ради нее, а ради перспектив. В конце концов, надо думать головой, а не, кхм, головкой».

По всему по этому так вышло, что уже через десять минут Лукшин осторожно постучался в «первую дверь налево на втором этаже».

— Где тебя черти носят?! — сказал Вирджил вместо приветствия.

— Я обедал, — твердо сказал Дима, решивший отстаивать свое право на нормальное питание до последнего. Еще вчера он бы ничего подобного делать не стал, но сегодня у него было сто тысяч в кармане и предложение Андрея. Против ожидания, Вирджил возмущаться не стал, только хмыкнул неопределенно. Шумно поскреб в затылке, потом спросил с непонятной интонацией:

— Ну что, человек человеку — волк?

Дима растерялся и чуть было не начал задавать совершенно неуместные вопросы. Неуместные, потому что Вирджил явно интересовался его впечатлениями о лекции. Ну да, Вирджил-то думает, что Дима только что из Университета, он и не подозревает, сколько всяких событий случилось с Лукшиным за прошедшие два часа.

— Скорее собака, — осторожно сказал Дима.

Вирджил одобрительно хмыкнул и Дима решил брать быка за рога.

— Интересная лекция, — сказал он, — но я не совсем понимаю, почему я должен был прослушать именно ее?

— Во-первых, для того, чтобы ты сам мог для себя решить — в какой стае ты хочешь жить?

— Я не хочу жить в стае, — буркнул Дима.

— Вот как? Ты собираешься жить один?

— Нет. Я хочу жить в коллективе людей. Людей, объединенных общей целью, а не стремлением к личному благополучию.

Вирджил криво ухмыльнулся.

— Ну, суть ты вроде ухватил. Но мне интересно, ты тоже, как и недавний лектор, думаешь, что защита такого человеческого коллектива от проникающих в него волков, собак и прочих нелюдей должна быть возложена на специальную группу людей?

Ничего такого Дима не слышал, Видимо, это было в той части лекции, которую он пропустил. Но, разумеется, он и вида не подал. Тем более, что в вопросе Вирджила он заметил жирный такой намек на правильный ответ. То, что ответ этот совпал с личным его, Лукшина, мнением, было уже просто удачным совпадением.

— Нет. Я думаю, что защита коллектива от нелюдей должна быть возложена на каждого члена коллектива. По-моему, это справедливо. Любишь есть мясо — будь готов резать коров и свиней. А если тебе жалко бедных зверушек — иди в вегетарианцы. Так и здесь. Хочешь жить в обществе людей — будь готов это общество защищать.

Дима взглянул на Вирджила и понял, что попал с ответом в точку — тот выглядел довольным донельзя.

— Не ново, но неплохо, — промурлыкал он, — что же. В таком случае, готов ли ты защищать свое общество людей?

— Да, — Дима пожал плечами, — правда, я пока еще его не вижу.

— А тебе не казалось, что оно — вторично по сути своей? Что сначала должны появиться люди, готовые его защищать, а уже потом и общество появится? Как общность этих людей?

Дима задумался.

— Возможно, — сказал он неуверенно, — не думал об этом. Но похоже на правду.

Вирджил прыснул так, словно Лукшин сказал что-то очень смешное.

— Похоже на правду? Хе-хе. Ну спасибо. Ладно, допустим, защищать свое общество ты готов. А от кого, от чего и как ты собираешься его защищать?

Дима опять задумался и на этот раз думал дольше. Минут пять, наверное. Потом признался:

— Не знаю, если честно. Я б сказал, что от плохих людей, но, — Лукшин улыбнулся, — я понятия не имею, как отличить их от хороших. Иной гад, когда чего-то от тебя хочет, выглядит таким прям милым человеком. А бывает и наоборот — хороший человек, только голодный и уставший, таким уродом моральным иногда предстает…

— Ну что б ты без меня делал? — самодовольно улыбнулся Вирджил, — а вот я — знаю!

— Э? — сказал Дима после секунды молчания.

— Потом расскажу, — усмехнулся Вирджил, — а пока могу намекнуть. Есть некоторые ситуации, которые довольно однозначно отделяют агнцев от козлищ. Эдакие лакмусовые бумажки. Одна из самых характерных — мусор.

— Чего? — не понял Дима.

— Ну вот выехал человек на природу. Сделал шашлыки, попил пива, а потом весь мусор — раз — и в кусты. Всё. Это — тот самый, от которого общество надо защищать.

— Ну, — сказал Дима и слегка смутился. Но Вирджил заметил:

— Что? Сам грешен?

— Да, — Дима потупился, — но я был уставший, злой… и мне за тот случай стыдно.

— Вот, — Вирджил упер Диме в грудь указательный палец, — еще один немаловажный момент. То, что тебе стыдно. Обычно тому, кто мусорит на природе не просто не стыдно, он начнет еще тебя уверять, что, во-первых, все так делают, во-вторых, мусор все равно сгниет за месяц, а в-третьих, есть лесники и им зарплату платят. Но это я опять отвлекся. Такая уж я личность… отвлекающаяся, — Вирджил фыркнул, — Вернемся к тебе. Ты, кажется, выразил готовность защищать общество от паразитов. Тогда ты должен знать, еще несколько вещей. Первое — решение принимаешь ты. Именно ты решаешь, человек перед тобой или нечеловек и что с ним делать. Второе — именно ты несешь ответственность за это решение и за возможные его ошибочные последствия. И третье — ты должен быть готов к тому, что кто-то другой будет принимать аналогичное решение, но уже касательно тебя.

Дима криво ухмыльнулся.

— То есть, я должен судить? А как же «не судите и не судимы будете»? У вас с вашими верующими трений нет на этой почве?

Вирджил опустил плечи и устало вздохнул.

— Только ты меня было порадовал и вот — опять. Ну сколько можно! Я же уже предупреждал тебя насчет твоей привычки подгонять свои мысли под шаблон? В какой-то момент у тебя мозги просто выключаются и ты даже не представляешь, каких усилий мне стоит тут же не попытаться вправить их тебе хорошим апперкотом!

Дима растерянно сглотнул.

— Ну где в моих словах ты услышал противоречие этой избитой библейской истине? А? И где в этой чертовой истине ты услышал запрет на то, чтобы судить? Я не спрашиваю, где его услышали миллионы других людей. Я спрашиваю — тебя!

— Но ведь…

— Что? Что?! Это не запрет, это — предупреждение. «Не суди — не судим будешь». Что значит — если судишь, то будь готов к тому, что и тебя будут судить. Это — плата. За то, чтобы быть человеком, а не овцой. Всё, хватит! На, забирай.

Вирджил резко вытянул ящик стола, что-то взял из него и грохнул на стол перед ошарашенным Димой… пистолет. Нельзя сказать, что это вернуло ему душевное равновесие. Скорее наоборот.

— Ч-что это?

— У тебя с зрением все нормально? — участливо поинтересовался Вирджил.

— Я в смысле — зачем?

— Это — ответ на твой последний вопрос — как защищать. Рискую быть банальным, но все же добро должно быть с кулаками. А поскольку силой тебя боженька обидел, других вариантов я не вижу.

— То есть, это — мне?

Вирджил поджал губы и ничего не сказал.

— Ну и ну, — Дима прокашлялся, — сегодня прямо какой-то день ор… — и осекся.

— Чего?

— Не ожидал такого, я хотел сказать…, — поправился Дима и быстро добавил, чтобы отвлечь Вирджила от своей оговорки, — и что же мне с ним делать?

— Ну я же тебе сказал, — устало ответил, — насчет лакмусовой бумажки.

— И что же? — Дима нашел в себе силы для иронии, — иду я значит, вижу как кто-то мусор в траву кидает, сразу выхватываю ствол и шлеп ему в лоб? Так?

Вирджил поморщился.

— Не ерничай. Никто же тебе не мешает подойти к человеку, указать на его ошибку. Попросить его подобрать мусор. А вот если он начнет упорствовать в своем заблуждении, грубить начнет, в драку лезть, тогда… действуй на свое усмотрение. И помни про то, что «судим будешь».

Дима помолчал, потом пристально посмотрел Вирджилу в глаза. Спросил, веско и спокойно:

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

Дима выдохнул сквозь зубы.

— Ну хорошо. Допустим так. Потом приезжают люди в сером, вяжут меня. Что я им скажу? Что защищал общество от паразитов? Ну, заменят мне тюрьму на дурку. Или… так и должно быть — «судим буду»? А судьи кто?

Вирджил улыбнулся.

— Отличный вопрос. Действительно — «а судьи кто?». И вот тебе на него ответ.

И он выложил на стол рядом с пистолетом красную книжечку с тисненым на обложке двуглавым орлом. Указал на нее взглядом — возьми, дескать. Дима взял, развернул. С цветной фотографии на него смотрел он сам — в кителе с лейтенантскими погонами. Дима поднял бровь, но спрашивать ничего не стал — фотошоп не вчера изобрели. И вообще, его куда больше заинтересовал текст. А из текста следовало, что обладатель сего удостоверения является сотрудником УФСБ и имеет право на ношение табельного оружия номер такой-то.

— Зачетная ксива, — сказал Дима, поднимая взгляд, — только не говорите, что настоящая.

Вирджил поморщился.

— Почти настоящая. Если кто-нибудь решит проверить подлинность этого удостоверения, по любым каналам он получит подтверждение, что такой человек действительно числится там, где он должен числиться и плюс к тому еще имеет кучу всяких страшных допусков, сразу отбивающих желание дальше интересоваться этим человеком. В этом не сомневайся. Но если ты начнешь махать этой, как ты выразился, «ксивой» направо и налево и использовать ее в личных целях, то у наших друзей из ФСБ могут возникнуть к нам претензии. Я бы этого не хотел и поверь, ты тоже этого не хочешь. Так вот, возвращаясь к описанной тобой ситуации. Приехавшим стражам правопорядка ты показываешь это удостоверение и они уезжают. Потом ты звонишь мне на сотовый — по этому поводу — в любое время дня и ночи. Но только по этому! Дожидаешься наших людей и едешь домой спать. Судить тебя будут те, кто не боится быть судимым. Не боится ответственности.

— А я никогда ее и не боялся.

— Неправда. Ты не боишься ответственности в том смысле, в котором это слово используется в собачьей стае. В стае быть ответственным за что-то — это означает — подставить свою жопу, когда что-то пойдет не так. И ничего больше. Поэтому боящийся ответственности человек обычно первым делом находит что-нибудь или кого-нибудь, кого можно будет представить виноватым в случае чего. И перестает бояться. И говорит гордо: «я не боюсь ответственности». На самом деле быть ответственным — это не значит делать всё, чтобы прикрыть свой зад в случае провала дела. Это значит — делать всё, чтобы добиться успеха дела. И вот это-то тебя пугает. Даже не спорь.

— Хорошо, не буду спорить, — хрипло сказал Дима, пододвигая пистолет к себе, — хорошо, я возьму. Но я не обещаю, что в ближайшем времени…

— И не надо! — Вирджил выставил руку, — я не желаю, чтобы ты с сегодняшнего дня начал шарахаться по лесопаркам, отстреливая там всякий сброд. Совершенно незачем искать эти ситуации. Палач и защитник — совсем не одно и то же. Но если однажды ситуация сама найдет тебя, и ты примешь решение стрелять… и примешь его правильно… то это очень поможет тебе в дальнейшем вживании в нашу компанию. Это, скажем так, один из решающих тестов, не пройдя который, ты не сможешь достичь некоторых уровней в нашей структуре. Никто не обязывает тебя обязательно пройти этот тест. Но тогда твое продвижение будет ограничено. Сразу предупрежу: будет большой ошибкой подстроить подобную ситуацию только для того, чтобы снять это ограничение.

— Понятно, — Дима криво ухмыльнулся, потом решил не сдерживаться и озвучил пришедшую в голову мысль:

— В мафии это называется — повязать кровью.

Вирджил посмотрел на него таким взглядом, что у Димы холод пополз между лопаток.

— Если ты и в самом деле думаешь так, то лучше даже не прикасайся к пистолету.

Дима отвел взгляд и молча забрал со стола пистолет.

— В кармане носить будешь? — безразличным голосом поинтересовался Вирджил.

Дима посмотрел вопросительно и, видимо в качестве ответа, Вирджил снова открыл ящик и выложил оттуда на стол какое-то хитросплетение кожаных ремней.

— Кобура, — буркнул он, — скрытого ношения. Разберешься.

Дима молча сунул пистолет в карман пиджака и туда же отправил кобуру. Удостоверение он положил в нагрудный карман — в компанию к девяноста девяти тысячам рублей.

— Лучше прямо сейчас нацепи, — недовольно процедил Вирджил, — сейчас ты со мной поедешь и… короче, карман — не лучшее место для пистолета.

— Куда поедем? — неприятно удивился Дима. Он полагал, что впечатлений для одного дня достаточно. Но Вирджил, очевидно, так не считал.

— К еще одному интересному человеку, — сказал он с ехидной улыбкой, — Собирайся, у тебя пять минут.