Ангел

22

Людям неведомы жизнь ангелов и способу их общения. Проявление ощущений ангелов может быть таким же громким, как звук трубы. В глубине души ангел понимал необходимость вернуться домой, однако старался не замечать этот призыв и терзался от раздвоенности чувств.

Смертные искали пути к его повелителям, чтобы рассказать о его преступлениях, — пустая затея.

Смертные не знали, что ангел сам собой повелевает, сам является себе судьей. Он изучает собственные побуждения, решает свою судьбу. То, что он совершил неосознанно, можно простить, но тому, что сделано обдуманно, а потом признано преступным, должен быть вынесен его собственный приговор.

Ангела мучили преждевременность призыва, несправедливость судьбы, заставлявшей его оставить свое дело, когда он еще не рассчитался с врагами. Расстроенный и озлобленный, ангел не спешил отправляться, хотя знал, что отсрочка повлечет наказание, которое будет соответствовать его собственной оценке того, насколько далеко он зашел, насколько сильно запятнал себя.

Промедление с отправкой домой было даже более серьезным проступком, чем нарушение небесных законов. Приказ вернуться пришел, а ангел все еще оставался на Земле. Он как одержимый шел к своей гибели. Неизбежность его падения, казалось, была предопределена. Ангел хотел уйти, спасти себя от грехопадения, но не мог, ибо злоба привязала его к Земле.

Наконец, он непозволительно долго выжидал. Теперь было слишком поздно.

Непослушание для ангелов — смертный грех. Из-за непослушания пал Люцифер. Он перешел в своих желаниях грань дозволенного, возвысил себя над собой, и его высокомерие засияло ярче, чем самая его суть.

Ангел понимал, что сам был причиной своих бед. Он творил зло, и наказание должно быть суровым.

Ангелы падают сами, их никто не сталкивает.

Жофиэля тоже не сбрасывали; он сам перешел границу дозволенного. Он бессознательно шел к своей гибели. Таковы неумолимые противоречия власти личности над собой, когда она и собственный защитник, и собственный суровый судья. Крошечное зерно самомнения начинает процесс разложения из самой сердцевины; тогда разум сначала слабеет, а затем и меркнет окончательно.

Конечно, заповеди Моисея предназначены для людей, а не для ангелов. Однако ангел затеял на Земле беспрецедентную бойню. Он мог оправдывать свои действия усердием, просить о милости, напоминать о смягчающих обстоятельствах: пыле битвы, погоне за демонами на границе между небесами и адом, которую он несколько раз неосознанно переходил. Но не теперь, теперь было слишком поздно. У ангела уже не было уверенности в своей правоте. Он находился на Земле слишком долго и уничтожил слишком много этих ничтожных тварей — людей.

Правда, он должен признать, что всегда был немного высокомерным, немного самонадеянным. Он не раз замечал за собой излишнюю гордыню. Однажды гордость подсказала ему, что у него высокое предназначение, и нетерпение доказать это привело к чрезмерному усердию как в небесных, так и в земных делах. Теперь над ним нависла угроза падения.

Обнаженный ангел сидел на голом полу заброшенного дома; его плечи опустились, спина согнулась, голова упала вниз. Он прикрыл свое прекрасное лицо длинными, тонкими пальцами. Сидя на скрещенных ногах, он походил на еще невылупившегося птенца, который в яйце ждет своего появления на свет.

Внезапно в его пояснице что-то шевельнулось, отдавшись невыносимой болью. Боль началась под животом, в гладком месте между ногами, а затем распространилась по всему телу, проникла в мозг. Она, как иголками, пронзала его плоть, словно кто-то дергал у ангела нервные окончания.

Такие муки он переживал впервые в жизни. Что-то росло у него между ног, вызывая чудовищное жжение. Плоть выпирала тяжелым бутоном, который, набухая, разворачивался в цветок. Ангел задрожал от ужаса и страха, издавая душераздирающие вопли.

Физическая боль, душевная боль.

Изменялось не только тело ангела, но и его дух. В то время как у него между бедрами, словно большой отвратительный плод, росли половые органы, душа его тоже покрывалась язвами, которые горели, как ожоги кислотой. Нечто между ног выросло до чудовищных размеров и выпирало наподобие ветки дерева, окруженной морщинистым мешком, а тем временем дух ангела усыхал, как кожа на мумии.

Теперь его переполняли дотоле неизведанные эмоции: ужас и ненависть, страх и угрюмая подозрительность, враждебность и злоба и много других странных недобрых чувств. Он ощущал отвратительные приливы похоти, тяжелое давление неудовлетворенного желания, отчаяние от неудавшегося мщения. У него появились запросы, которые нужно было выполнять, капризы, которым нужно было потакать. Все эти страсти наполнили его душу и тело, как крошечные демоны, соперничающие за власть над падшим ангелом. Вопя своими тоненькими голосами, они старались привлечь его внимание.

Муки превращения продолжались много земных часов, в течение которых ангел взывал к милосердию, плевался и рычал от ярости, проклинал всех ангелов и людей, призывал смерть на головы своих врагов, изрыгал проклятья и давал ужасные клятвы. Когда все закончилось, ангел почувствовал себя отвратительным, мерзким существом, лишенным прежней чистоты души и плоти. Внешне он изменился очень мало. За исключением огромного полового члена, других недостатков не было. Все же он чувствовал себя страшным, нелепым чудовищем.

Ему было горько, что все так обернулось. Он вспомнил, что вначале не намеревался производить на Земле столь ужасные разрушения, не хотел убивать множество смертных. Он только уничтожал демонов; такова была его задача с тех пор, как пал Люцифер и началась война.

Когда смертные умирали в пожарах, он не думал, что причиняет им ужасные страдания. В конце концов, смерть освобождает дух, душу из тюрьмы телесной оболочки. Разве это плохо? Чего он не учел, — потому что не имел об этом никакого представления, — так это причиненных погибшим физических страданий и горя, доставленного живым. Ангелы не испытывают ни моральной, ни физической боли, поэтому он ничего не знал.

Было ли это ошибкой? Мог ли он все предусмотреть? Он знал, что боль существует, но не счел нужным изучить ее. Равнодушие стало причиной его падения, и он горько сожалел о содеянном.

Еще он винил тех двух смертных, полицейских. Он совершил роковую ошибку, когда разыскивал их и пытался убить. Это злонамеренное действие разрушило его дух.

Проклятье этих полицейским, проклятье их душам.

До сих пор слова «проклятье» не было в лексиконе ангела. Оно было подарено ему полицейскими, потому что они освободили истинные эмоции, таившиеся в глубине его души, и отняли у него свет Божий. Теперь он был обречен на тьму — так его наказали за непослушание. Те, за кем он охотился, стали его товарищами по несчастью. Он превратился в того, к кому питал отвращение, — падшего ангела, демона — и осознал, что ненависть — единственная их общая черта.

Демоны не знают любви, они ненавидят, и больше всего ненавидят тех, кем они стали: своих товарищей падших ангелов и Дьявола. Они следуют заветам Сатаны и в то же время ненавидят его. Они ненавидят мир, жизнь, всех, исключая Бога, потому что Бога нельзя ненавидеть, его можно только бояться. Бог недосягаем для всех чувств, кроме любви.

Он вышел из-под милости Божьей.

Он стал демоном.

Он получил имя.

Нэтру.

Его назвали Нэтру.

Способность молниеносно перемещаться в пространстве исчезла. Его тело из костей, мяса и крови стало уязвимым.

Теперь он боялся огня. Его оружие теперь могло быть использовано против него.

В сгущающихся сумерках Нэтру пошел к гавани. Он был недоволен медлительностью своих движений. Все еще быстрее любого смертного, он стал улиткой по сравнению с тем, как мог перемещаться раньше. Туман окутывал металлические решетки и опоры мостов. Он облокотился о парапет и стал смотреть на быстрый поток. Первым делом он хотел найти Малоха и отомстить ему, а потом взяться за полицейских, Питерса и Спитца.

— Эй, ты!

Нэтру повернулся и увидел трех молодых людей в широких куртках. У каждого было оружие. Высокий негр держал охотничий нож с широким лезвием. Широкоплечий сжимал короткий обрезок свинцовой трубы. Третий — блондин с длинными конечностями и лицом обезьяны — держал в руке маленький пистолет.

Обезьяна, по-видимому их предводитель, спросил:

— Ну и что ты здесь делаешь?

Нэтру вздохнул и отвернулся, не сочтя нужным отвечать.

— Эй!

Нэтру снова обернулся.

— Убирайтесь, не напрашивайтесь на неприятности. У меня нет времени на всякую чепуху.

— Нет времени? — переспросил Обезьяна. — Вот дерьмо. Брось кошелек и часы.

— У меня нет ни того ни другого.

Парень с обрезком трубы шагнул вперед, размахивая своим оружием.

— Я тебе руки переломаю, мистер.

Нэтру потерял терпение. Он перехватил руку с трубой и мгновенно сломал ее. Парень не успел даже вскрикнуть, потому что Нэтру взял его за челюсть и сжал руку так, что ногти вонзились в лицо парня, челюсть хрустнула, раскололась, а белые осколки костей пробили кожу и вышли наружу.

Одной рукой Нэтру легко оторвал парня от земли и через парапет бросил в воду. Парень сначала ушел на дно, потом всплыл лицом вниз. Течение понесло его в открытое море.

Обезьяна бросился к парапету, заглянул вниз. Его товарища уносило течением.

— Господи, ты убил его! — закричал он прерывающимся голосом. — Чертов ублюдок, ты убил Джоя. Он был хороший парень, а ты…

Речь парня превратилась в нечленораздельные звуки, которые, наверно, были словами, но настолько искаженными, что Нэтру ничего не понял.

— Я предлагал вам убраться.

— Сейчас я тебя самого уберу.

Обезьяна резко повернулся и выстрелил. Пуля попала Нэтру в щеку и вышла из затылка. Резкая боль пронзила его череп, зрачки непроизвольно расширились. Это было неприятно. Гнев демона перешел в бешенство.

Он мгновенно оказался рядом с Обезьяной, вырвал пистолет, растоптал его, потом ударил парня кулаком по темени с такой силой, что череп раскололся. Голова превратилась в кровавое месиво, и тело Обезьяны рухнуло на бетон.

Оставшийся член тройки, высокий негр, повернулся и побежал. Нэтру наклонился, вырвал бордюрную плиту и метнул ее вслед убегающему, как если бы это был кусочек шифера. Плита ударила парня чуть ниже правого локтя, срезав нижнюю часть руки. Парень продолжал бежать. Кровь била струей из раны, он кричал, но продолжал бежать.

Нэтру не стал его преследовать, нагнулся, взял тело второго налетчика и швырнул в воду.

Потом он пощупал лицо пальцами и обнаружил, что рана почти зажила.

— Агрессивные люди, — пробормотал он. — Почему все эти люди такие агрессивные?

Нэтру направился в район, где можно было найти такую компанию, в которой любили скрываться демоны. Он не беспокоился, что его узнают. Недавно он был ангелом-мстителем, но теперь стал обычным демоном. Он лишился своего благоухания. Аромат, который он испускал, будучи ангелом, и который перебивал зловония этого мира, теперь стал ему не нужен. Демонам, за которыми он охотился, будет нелегко его узнать, так как прежде они видели только его ауру. В любом случае они будут рады, что он перестал охотиться за ними. Они будут ненавидеть его так же, как и все остальное, но не станут из кожи вон лезть, чтобы убить его. Большинство демонов — апатичные твари, которым приятнее барахтаться в собственном дерьме, чем охотиться за врагами и уничтожать их. Положение демона имело свои преимущества. Их было немного, но они были. Нэтру использует их всех.

Потеряв способность летать, он быстро шел, и все же самая быстрая ходьба была для него чем-то вроде движения черепахи. Прежнее сияние исчезло. Потеряв способность излучать свет, он нес в себе тьму.

Он долго кружил по незнакомым улицам и наконец вышел к сгоревшему универсальному магазину, который сам когда-то поджег. Туда больше не забрел бы ни один демон, потому что там чувствовался запах смерти одного из них. На пепелище он нашел место, где мог скрыться от назойливых взглядов. Здесь, среди промокшего хлама, среди сновавших крыс, он оплакивал свое прежнее величие.

Он не мог больше говорить языком ангела и много раз хриплым голосом демона выкрикивал проклятья своим врагам. Его внутренняя красота улетучилась, и ее место заняло уродство, внушавшее отвращение ему самому. Там, где прежде находился его прекрасный дух, теперь была какая-то гадость, похожая на усохший грецкий орех в скорлупе. Сознавать это было тяжело и горько.

— Верните мне мою славу! — выкрикивал он.

Но никто не слышал его, кроме одичавших котов, которые фыркали и шипели на это исчадие тьмы с безопасного расстояния. Их шерсть стояла дыбом, а рты презрительно кривились.

— Вы украли у меня свет!

Свет действительно исчез, но его не украли, он был растрачен попусту.