Амнезия [СИ]

— А где эта лаборатория? Как зовут вашего брата? Кто ему помогает?

— Это есть тайна, покрытая мраком, — смущенно улыбнулся Георгий Иванович. — Костя да такой степени минимизировал свою технику, что теперь ему не нужны большие лаборатории. Достаточно зубоврачебного кабинета. Процесс записи памяти занимает всего несколько минут. А вот подсадка в другое тело — тут посложнее будет. Тут нужно время для адаптации. Для осознания себя. Реабилитации. Все детали я вам объяснить не могу. Я же простой преподаватель истории. А здесь наука, перепрыгнувшая столетие, а может и не одно. А как брата зовут мне теперь неведомо. Во всяком случае, уж не Константин Забродин. Да и внешность у него другая. Я теперь и сам его не узнаю.

— А что со старыми телами делают? Ведь получается, что у личности появляется клон на уровне сознания, — попытался вникнуть в предлагаемую ситуацию Чернов.

— А ничего не делают. Как я в свое время понял, главное вовремя списать информацию. То есть переписать память, пока человек адекватен и в своем уме. Богатые люди платят огромные деньги за продление своей жизни, а переписанные же тихо умирают. Насколько я понимаю таких, уже тысячи. Они загодя переводят деньги в иностранные банки, помнят пароли и коды. Вы посмотрите, сколько молодежи на Запад за последние годы уехало. Так это все они. Наши богатеи в новых телах. А старые благополучно угасли с мыслью, что все только начинается. Да… Вы еще спрашивали про его команду. Так у него их всего то человек пятьдесят будет. Больше ему не нужно. Они такие же, как Тиамат. Пересаженные. Но не за деньги, а за просто так. В основном бывшие спецназовцы. Костя дал им еще один шанс, после каких то серьезных ранений, которые было невозможно излечить. Где он их подбирал — не знаю. Но сила духа, профессиональные навыки у них остались прежними, не смотря на новые тела. Он их этим и держит. Ну, тем, что всегда может дать им новое тело. Они за него и в огонь, и в воду.

— Георгий Иванович! Это же значит, что ваш брат преступник! Убийца, в изощренной форме! Его же как-то остановить надо!

— Надо то надо, сынок. Только как это сделать? Бессмысленно. Теперь, когда он взялся за силу, абсолютно бессмысленно. Надо было вовремя, еще тогда, когда он только начинал это делать… Но у меня, дружок, сомнения. А вдруг и не надо его убирать? Вдруг это новый виток цивилизации. Может быть, клонов скоро не будут брать из простого населения, а будут выращивать? И вот тогда то и наступит новая эра. Эра бессмертных людей.

— А как же дети? Зачем они тогда кому-то будут нужны? — возразил Чернов, не зная, что и думать обо всей этой истории.

— Откуда я знаю. Может быть, людей стерилизовать будут прямо при рождении? А может быть, будут отправлять жить на другие планеты. Я теперь уже и сам не понимаю, что есть хорошо, а что нет. Твоя теперь пора пришла. Ты и разбирайся. А мне пора. И не надо списывать мое сознание. Хочу просто уйти и все. А теперь иди, сынок. Чего-то я очень устал.

— А клинок? Клинок то зачем нужен? — опомнившись, спросил Чернов, но Забродин ничего не ответил и отвернул голову к стене.

Чернов встал с кровати, поправил старику подушку и подошел к двери. Кот Васька, увидев освободившееся место, перешел старику на грудь, лег мордой к лицу Забродина и громко замурчал. Георгий Иванович закрыл глаза и задышал спокойно и ровно, а через несколько минут его дыхание прервалось и старик умер. Серафима как бы ожидавшая такого финала пересела к старику ближе и стала читать заупокойную молитву, а капитан вернулся от двери, пожал безжизненную руку странного человека и сказал: — Прощайте, Георгий Иванович. Спасибо вам за все. Хотя может и не за что, — повернулся и ушел мрачное осеннее утро с хмурым небом, окутавшим город Энск, как пеленой.

В гостинице о циркачке не слышали. Чернов крутил служебным удостоверением перед носом администратора и так и этак, сомневаясь в его честности, но добиться ничего не смог. Никакая артистка к ним не заселялась и похожая на нее женщина в гостинице не появлялась, бубнил администратор, и свернуть его с этого ответа было никак нельзя.

Где было искать пропавшую циркачку, была тайна за семью печатями. Странное вожделение, владевшее Черновым последние несколько дней вдруг отступило, и дало ему возможность посмотреть на эту историю, как на реальность.

— А вдруг и впрямь все, что рассказал Забродин, правда? — думал он, снова бродя по тихим переулкам не задумываясь о том, куда его несут ноги. — Ведь тогда все сходится, все объясняется. Единственно, что не укладывается в эту головоломку это маньяк в Тверских лесах. Ему то откуда здесь взяться? Да причем здесь маньяк? Вероятно, он не имеет к этой истории отношения. Просто психически больной человек, один из немногих, но постоянно встречающихся в психиатрии типов. Биочип, биочип… — бормотал он про себя, понимая, что абсолютно не Копенгаген в этом вопросе. — Куда мне, в такие дебри с моим опытом ограниченным криминальным миром. Здесь совсем другие мозги нужны. Не мои. Но ведь кто-то должен в этом разбираться, кто-то знает об этом намного больше меня… — и капитан, увидев знакомую вывеску "Интернет-кафе" не раздумывая, зашел внутрь.

На этот раз в поисковик он забил уже другие слова. На слово биочип Интернет выдал ему такую информацию…

Большинство людей считает, что кибернетический мозг — это застывшая конструкция, состоящая из проводников и полупроводников, которые накапливают остаточную намагниченность. Он живет, пока есть ток. Мало кто вспоминает, что человеческий мозг без кислорода живёт около 5 минут, а потом если его носитель не погиб, информация стирается полностью либо кусками. Начиная с 1985 г. ведущие мировые компании стали проводить исследования в области био-чипов — живых организмов, которые могут решать логические задачи. Принцип их действия основан на следующем: молекула протеина, после определённых мутаций, способна запомнить воздействие светом на неопределенно большое время. Так каждая молекула способна запомнить один бит информации: 1 или 0. Поскольку число молекул даже в 1мм^3 очень велико, можно представить, какое количество информации способен запомнить такой объём био-чипа. Исследователи считают, что созданные на базе био-чипов компьютеры обладают интеллектом 5–7 летнего человека и способны к самообучению. Последняя их способность говорит о том, что ученые создали нечто, что почти не уступает человеческому мозгу, который до сих пор является лучшим "компьютером". Опасность появления новых компьютеров в том, что они способны к воспроизводству простым выращиванием в пробирках молекул протеина".

Эта информация ничего ему не дала. Слишком все было заумно, слишком по ученому. В другой статье он прочитал….

"Биологические микрочипы (biochips) или, как их чаще называют — DNA microarrays, — это один из новейших инструментов биологии и медицины 21 века. Изобретены биочипы были в конце 90-х годов в России и в США. В настоящее время они активно производятся несколькими американскими биотехнологическими фирмами. Производят биочипы также и в России, в Центре биологических микрочипов Института молекулярной биологии РАН.

Что же это такое — биочипы? Точнее всего их описывает английское название DNA-microarrays, т. е. это организованное размещение молекул ДНК на специальном носителе. Профессионалы называют этот носитель "платформой". Платформа — это чаще всего пластинка из стекла или пластика (иногда используют и другие материалы, например кремний). В этом смысле чипы биологические близки к чипам электронным, которые и базируются на кремниевых пластинах. Это организованное размещение занимает на платформе очень небольшой участок размером от почтовой марки до визитной карточки, поэтому в названии биочипов присутствует слово micro. Микроскопический размер биочипа позволяет размещать на небольшой площади огромное количество разных молекул ДНК белковые микрочипы. Но это уже отрасль большой новой науки — протеомики". Чернов устало потер глаза. Это уже было что-то. Хоть какой-то здравый смысл. Значит, подобные идеи возникали не только в сознании старика Забродина, но и других людей. Ученых с мировыми именами. Значит, кто-то над этой темой работает и может быть вполне успешно. Так почему же не оставить хоть десять процентов вероятности на то, что Георгий Иванович нес не бред, а рассказывал вполне реальные события.

— Может я и мент, может и тупой, но что-то и мне становится понятным, — подумал капитан, расплачиваясь за кофе и за время пользования Интернетом.

Чернову надоело бродить по городу. Он чувствовал усталость и апатию. Не смотря на то, что в голове стало что-то прояснять, все равно до полного осознания проблемы с беспамятными было еще далеко. Он пришел домой и поставил кипятить чайник. Потом как всегда залил кипятком молотый кофе, и сев у окна снова стал думать. Думать то он думал, только в голову ничего путного не приходило. Всплывали только всякие заумные фразы из прочитанного в Интернете или пустые домыслы не основанные абсолютно ни на чем.

— Позвоню-ка я Пончику. Может в его светлой голове, какие мысли появятся, — подумал он и вдохновленный такой идеей стал набирать длинный междугородний номер.

Яков был на службе, но время другу уделил и выслушал историю до конца. И про бабушку-волшебницу, и про покойника Забродина, и про Интернет, и про флешки на которые кто-то переписывает человеческую память.

— Ну что я тебе могу сказать, дорогой…, после короткого молчания, наконец, сказал он. — Мышление — это свойство высокоорганизованной материи, свойство мозга. Машина не сможет смоделировать данный процесс, потому что в ней осуществляются низшие формы движения материи. Машина хорошо работает лишь в той области, которая имеет определенные законы, математические закономерности.

— Прекрати говорить заумно. Я и так знаю что ты очень умный, — взорвался Чернов. — Ты мне просто скажи, возможно ли это. Ты для меня последняя инстанция. Как скажешь, так и будет. Если бред, то пусть бредом и остается. Если есть хоть малейшая вероятность того, что это может быть правдой, то я буду рыть дальше.

— Мне тебе сказать нечего. Наука, конечно, идет вперед семимильными шагами. Кто мог подумать еще несколько лет назад, что компьютер будет почти в каждом доме? Кто мог подумать, что всех людей мира свяжет Интернет? Что почти никому больше не нужны будут книги? Что операции будут делать практически без скальпеля? Что можно будет определить родство по ДНКа? Что поезда будут бегать по рельсам со скоростью пятьсот километров в час? Что будут выращены модифицированные продукты питания? Да много чего еще… Кто мог об этом сказать еще несколько лет назад? Только вот об этом… О записи человеческого сознания на флеш-карту, я еще не слышал. Во всяком случае, в своей, медицинской среде.

— Значит, ты считаешь, что все это стариковский бред? — расстроено спросил Чернов друга.

— Фантастику старик видно при жизни очень любил читать. Вот и дочитался, — ответил Яков и от души рассмеялся.

На этом они и расстались, пожелав друг другу здоровья и удачи. Капитан положил трубку на аппарат и подумал, что неплохо бы было убраться в квартире. Несколько раз, он махнул по полу шваброй и покидал выброшенные из шкафа вещи обратно. Во время уборки он чувствовал, что занимается ерундой, что есть другие проблемы требующие его немедленного вмешательства. Он прислушался к себе и понял, что звенящая внутри струна не умолкает и не дает ему сосредоточиться ни на чем другом, как на этой истории. Да и еще Марина… Надо разобраться и с этим. Схватив куртку, он выбежал из дома и помчался на вокзал.

Марина и Юрий встретились на пол дороге. Он шел к ней, а она к нему. Первыми капитана заметили мальчишки и с криками — Чернов! — бросились к нему. Юрий, направляясь к Марине, терзался угрызениями совести. Он не представлял, как будет смотреть ей в глаза. Переживал свою измену. Удивлялся тому, что с ним произошло. Увидев любимую в нормальном состоянии, он про все забыл. Не было. Ничего с ним за это время не было. Он любил ее одну, только одну и никто другой ему был не нужен. Марина побежала вслед за мальчишками ему на встречу с распахнутыми руками. И капитан не выдержал и побежал навстречу тоже. Они добежали друг до друга и обнялись. Крепко, крепко. Боясь снова расстаться, потеряться в этом огромном мире. После крепких объятий, смущавших мальчишек поцелуев, любования лицами и нежных слов, они, наконец-то, успокоились, и ребята подошли к ним поближе. Теперь наступил их черед. Рассказывал Веник. Захлебываясь, не находя слова, почему то икая, он рассказал Чернову об их с Тузиком страшной находке. Немного успокоившийся капитан решил посмотреть странную находку, не смотря на Маринины предупреждения о безудержной фантазии мальчишек. Так всей гурьбой они и пошли к дальнему лазу в подземный ход. Чернов, напуганный рассказами мальчишек, забежал в отделение и взял из сейфа пистолет. — Мало ли что, — подумал он. — Яков в эту чертовщину не верит… Но мальчишки видели трупы своими глазами! Не может так все совпасть… После рассказов Забродина реальностью может быть встреча не только с трупами, но и с теми, кто людей в них превращает. Так же по пути Чернов заскочил в супермаркет и купил три фонаря с запасными комплектами батареек.

Дальний лаз оказался действительно дальним. На одной из центральных улиц Энска стоял полуразрушенный дом 19 века, который администрация города уже давно обещала отремонтировать. С каждым годом дом ветшал все больше и больше. У атлантов от напряжения отвалились руки и ничем не поддерживаемый балкон, грозил обвалиться с минуты на минуту. Чернов и Марина, облепленные мальчишками прошли сквозь дверной проем внутрь дома и оказались в разрушенном зале. С потолка осыпалась штукатурка и покрывала пол грязно-белым настом. Веник повел взрослых к входу в подземный лаз, все время, предупреждая их об опасности.

— Голову ниже, — предупреждал он Чернова, проводя спутников под полуобвалившимися балками второго этажа. После нескольких минут плутания по разрушающемуся особняку, Вениамин привел всех к комнатке в полуподвальном помещении. Отбросив рваный линолеум, прикрывающий крышку люка в полу, он попытался ее приоткрыть. Чернов нагнулся к люку и, отведя руку мальчика, сказал: — Может лучше я.

Путь к кельям из центра города был намного длиннее и путаней. Но Венику эти препятствия были не страшны. В только одному ему ведомых местах, он обнаруживал поставленные им же метки и четко вел группу вперед. Чернов и раньше слышал о таинственных городских катакомбах, но бывать в них ему еще не разу не приходилось. — Да тут же целый город! — подумал он, стоя на развилке и с невольным страхом оглядывая бесконечные лабиринты. — И зачем монахам это было все надо? А может ходы прорыли вовсе и не монахи… Может, сделали их горожане, готовя пути из осажденного города. Мало ли в старые времена кто на Русь нападал…

После блужданий по подземным изгибам, преодоления преград в виде оползней засыпавших чуть ли не до половины проход, переноса Марины на руках через размытую подземными ручьями тропу, Чернов, Марина и ребята оказались примерно в том месте, где им и было нужно.

— Теперь тише. Мы уже совсем близко. Что вы как слоны топаете? — шепотом призвал всех к порядку Веник и выключил фонарь. — Мы теперь даже фонариками не можем пользоваться. А вдруг они здесь, дядьки эти. Увидят проблеск и поубивают нас всех, также как они ребят убили.

— Далеко еще, Вениамин? — спросил Чернов, медленно двигаясь вслед за Веником.

— Не-а. Сейчас два поворота будет, а на третьем нам сворачивать. Возьмите меня за руку, если боитесь. Хотя здесь уже никаких подвохов быть не должно. Дорога вроде бы здесь чистая, — постарался подбодрить старших Веник.

Через минут десять Вениамин, наконец, дошел до нужного поворота и повел всех в сторону, постоянно останавливаясь и прислушиваясь, не раздаются ли в проходах посторонние звуки. Во время этих неожиданных остановок все спотыкались, натыкались друг на друга и потихоньку ворчали. В конце концов, группа остановилась перед закрытой дверью. Чернов включил фонарь и посветил им вокруг.

— Ну, чего? — спросил он Веника. — Открываем?

— Да вроде тихо. Я туда больше не пойду. Заходите сами, — ответил мальчик и обнял за плечи дрожащего от страха Тузика.

Чернов толкнул ладонью дверь, и та мягко поддалась. Лучи фонариков запрыгали по подземной келье, но кроме земляных стен и полов ни на что не натыкались.

— Веник! — позвал Чернов Вениамина. — Да тут пусто! Может, это все вам привиделось? Воображение разыгралось?

Ребята ввалились всей гурьбой в помещение и огляделись. В комнате и впрямь ничего не было.

— Да как же так! — пискнул Тузик. — Тут же ящики стояли. Вот здесь и вот здесь, — и он потянул Чернова к земляной полке. — Их, наверное, забрали! Вот смотрите, следы на полу и Тузик, отняв фонарь у капитана, замахал лучом по глинистому полу. На полу действительно явно просматривались следы волочения каких-то тяжелых предметов. — А потом, наверное, на тележку поставили, — продолжал убеждать старших Тузик. — Вот следы колес видны. Тетя Марин! Да вы сами посмотрите! От двери начинаются. Тут плохо видно. Вы и впрямь как слоны все затоптали. Идите сюда! — и он потянул Марину за рукав по проходу. Капитан присмотрелся и увидел вдавленные в землю полосы, говорившие о том, что по этому месту и в самом деле несколько раз проехала тележка.

Чернов, ведя лучом фонаря по следу от колес, пошел вперед, стараясь идти сбоку и на следы не наступать. След дошел до земляных ступенек упирающихся в потолок с деревянной дверцей прикрывающей отверстие. Капитан уперся рукой в створку и осторожно ее приподнял. Через небольшую щель он окинул глазами окружающее его пространство и понял, что находится на ярмарочной площади. А точнее на территории цирка-шапито. Сверху ничего не изменилось. Так же стоял фургон с нарисованной на нем звездой, а рабочие разбирали металлическую конструкцию, на которую был натянут шатер.

Юрий спустился вниз и сказал окружившим его ребятам.

— Мы здесь не выйдем. Там народу полно. Будем возвращаться назад прежним путем.

Дорога назад была также утомительна и неприятна, как и к таинственной келье. Единственное что утешало это то, что теперь можно было ничего не бояться, светить фонарями, сколько вздумается, бегать в догонялки по коридорам и кричать во весь голос.

Ребята обступили Марину и что-то наперебой ей рассказывали. Чернов, занятый своими мыслями шел сзади, несколько отстав от расшумевшихся ребят. Мысли приходили в голову нерадостные. — Может быть, старик и не выдумал все, — размышлял он. — Может быть, во всей этой истории и впрямь есть крупица правды. И в самом деле… Что я знаю о современной науке? Да ничего! Ровным счетом ничего! Просматриваю иной раз всякие журнальчики… Но это же пшик! Так… Литература для обывателя! А вдруг и в самом деле есть такой человек, который изобрел аппарат и может списывать на флешку или пусть там, биочип, человеческое сознание? Ведь и в самом деле из страны утекли миллиарды рублей. Ведь и в самом деле именно в последние годы стали появляться люди потерявшие память. Не сошедшие с ума, не превратившиеся в Наполеонов или в Распутиных, а именно потерявшие память на бытовом уровне. Тогда и впрямь все объяснимо. И не нужно прибегать к мистике, чтобы все объяснить… Я реалист, атеист и иже с ним. Меня эта версия вполне устраивает. Ну, тогда что же получается? Ведь тогда этого человека невозможно найти? Он стал просто неуловимым Джо, каким то. Я, если себе не врать, бессилен в этой ситуации. Ничего не могу сделать. Нечем не могу помочь людям, которых на каждом шагу подстерегает опасность быть стертыми. Нет! Я могу, конечно, снова найти эту женщину… Могу ее арестовать… Но что я ей предъявлю? Ни-че-го! Да и дядьку она этого никогда не выдаст! Придумают, как гипнотизировать народ как-нибудь иначе. Будет не цирк-шапито, а предположим гала-концерт какой-нибудь. Будет все так же собирать зрителей и отбирать послушных ее воле людей. Ведь нельзя же запретить все концерты или хотя бы их контролировать… — так он шел позади всех и корил себя за беспомощность. А в это время, Тузик, обрадованный Марининым "возвращением" скакал около нее козликом и задавал приводившие в смятение девушку вопросы.

— Тетя Марин! — спрашивал он ее. — А Бог есть?

— Может и есть, — отвечала та, страшась отвечать на вопросы, на которые то и сама не знала ответа.

— А если он есть, то почему одни дети в нормальных семьях рождаются, а другие в таких как мы? — продолжал допытываться Тузик. — Я вроде ничего не успел пока сделать плохого, так за что же он меня так наказывает? Какие такие я грехи искупаю.

— Да с чего ты взял, что такая жизнь у тебя от твоих грехов? — пыталась успокоить его Марина. — Может быть, вам такая жизнь дана как испытание. Выдержите, потом лучше будет. Чудо какое-нибудь случится.

— Да какое такое чудо? В детский дом меня отправят или новых родителей дадут? Я слышал, что к нам из Америки люди за детьми приезжают. Так какое чудо? У меня мать оживет или отец человеком станет?

— Зря ты так к детскому дому относишься, — возразила ему девушка. — Там хоть бы учился. А потом может быть в институт поступишь… Ведь у человека должна быть мечта. Тузик, у тебя есть мечта?

— Моя мечта проснуться в чистой кровати и чтобы есть не хотелось. А если уж совсем большая мечта, так я доктором хочу быть. Хирургом. Я уже сейчас могу любую рану зашить. Правда, ребята?

Мальчишки кивками подтвердили сказанное приятелем, но их кивков в темноте было не видно.

— Так если ты хочешь быть доктором, тебе ведь по любому учиться надо! — в сердцах воскликнула Марина. — Никто за тебя экзамены сдавать не будет. Сейчас почти все институты платные. А чтобы на бесплатное отделение взяли, ты должен быть умнее всех. Откуда же у тебя эти знания возьмутся, если ты все по железке да по подземным ходам шастаешь? Вот давай, прям завтра, я оформлю на тебя все бумаги? Чем тебе в детском доме плохо? Я навещать тебя там буду. Гостинцы приносить… А ты выучишься и доктором станешь. А? Давай?

Пока Марина пыталась убедить Тузика учиться, в распахнутом настежь люке показался свет. Он оставил без внимания Маринин вопрос и быстро вылез по гнилым ступенькам наверх. Мальчишки последовали за ним, а девушка, оглядываясь назад и дожидаясь Чернова, на несколько мгновений замерла в проеме. Внезапно послышался треск, и с потолка на пол большими кусками стала падать штукатурка.

— Тетя Марин! — послышался уже с улицы голос Веника. — Давайте скорее. Тут что-то не ладное творится. Трещит все. Как бы чего не рухнуло…

Марина сделала несколько шагов к выходу, но потом вернулась к люку и закричала: — Юра! Ты где? Давай скорее. Тут все трещит! Крыша может в любой момент обвалиться!

Тузик снова забежал в дом, схватив Марину за рукав форменной куртки, и молча потянул ее к выходу. Девушка, пытаясь оторвать от себя его руки, делала несколько шагов к выходу и продолжала кричать: — Юра скорее! Сейчас все рухнет!

Тщедушный Тузик рывком выдернул Марину на улицу и замер в ожидании. Правая часть дома зашаталась и как в замедленной съемке крыша особняка стала проседать и обваливаться вниз.

— Юра! — истошно кричала Марина и порывалась бежать назад. Но мальчишки крепко держали ее за руки и не давали ступить не шагу.

Колонны зашатались и усталые от столетнего стояния атланты повалились, раскалываясь, разлетаясь частями по земле. Рухнули колонны, поддерживающие фронтон особняка, рухнула часть крыши. Люк, через который еще несколько секунд назад Марина с ребятами веселой гурьбой пробиралась на улицу оказался засыпанным.

— А-а-а-а-а!!! — во весь голос закричала Марина, подбегая к руинам и пытаясь руками разгрести кирпич.

— Да погодите вы, тетя Марин, — остановил ее Веник. — Мы тут ничего сами не сделаем. За помощью бежать надо. Может, дядя Юру не засыпало. Может, он еще и до люка не дошел. Вы бегите к нему на работу, а мы через другой ход сюда. Посмотрим что там и как.

Увлекаемая Тузиком Марина побежала к отделению, что-то про себя крича и нелепо размахивая руками. Неверующая в Бога, она истово молила старца на небесах или какую другую обладающую вселенской мощью силу. — Господи! Миленький! Прости меня грешницу! Никогда тебя не о чем не просила. Вот, пришлось. Сделай так, чтобы Юра жив остался. Сделай миленький! Если он останется жив, я в тебя ведь уверую. Правда уверую, — с этими словами она добежала до отделения и с разбегу уткнулась в грудь, Черновского приятеля Смирнова.

— Маринка! Ты чего? — обхватив девушку за плечи огромными ручищами, остановил ее Смирнов. — Случилось что?

Она попыталась ответить, но горло снова перехватили рыдания и кроме слова "Юра" она ничего вымолвить не могла. Смирнов перевел взгляд на Тузика и взглядом попросил его объяснить что произошло. Разволновавшийся Тузик, спотыкаясь в словах, внезапно стал заикаться, и Смирнов понял только одно. Надо брать лопаты и бежать спасать Чернова, которого завалило в усадьбе Игумнова. Он взбежал по ступенькам и стал объяснять сотрудникам ситуацию. Когда он уже собрался выбежать из отделения, в кабинете Чернова вдруг раздался телефонный звонок. Смирнов, было, махнул на него рукой, сделал несколько шагов к выходу, но потом отчего вернулся и снял трубку.

— Юрка, это ты? — спросил Смирнова незнакомый голос.

— Нет. Оперуполномоченный Смирнов, слушает, — отозвался он по уставу, злой, что его остановили на пол дороге.

— А Чернова можно? — поинтересовался собеседник на другом конце провода. — Это его друг Яков, из Твери.

— У него неприятности. Тут понимаете, какое дело… Его засыпало. Балкой придавило. Без сознания он. Бегу спасать. Простите, что не могу больше с вами разговаривать, — скороговоркой ответил Смирнов и, бросив трубку выбежал на улицу.

На помощь сослуживцу отправилось почти все отделение. Только недовольный дежурный остался на месте, стуча по столу костяшками пальцев, а иной раз, он брался за карандаш и разламывал его на две, три части.

В два УАЗика милиционеры побросали лопаты, сорванные с пожарных щитов, и носилки, когда-то оставленные скорой по забывчивости и прижившихся в отделении. Через пять минут они уже были у усадьбы и всем отделением взялись за расчистку завала. Одни наваливали на носилки разбитые кирпичи и относили в сторону, другие руками оттаскивали большие куски кладки. Марина сидела в стороне и, уткнувшись лицом в ладони продолжала сквозь слезы шептать молитвы, не обращая внимания на крики работающих, на зевак остановившихся в сторонке, на притулившего к ней Тузика, на пыль оседающую на форму. Пылью было покрыто все. Машины припаркованные к тротуару, сам тротуар, окна домов, в которых уже с трудом угадывались силуэты жителей наблюдающих за происходящим. Внезапно из-за угла появился Веник и еще издалека во весь голос закричал: — Тетя Марина! Тетя Марина!

Марина встрепенулась и отняла от грязного лица руки.

— Что? Что? Нашли? — затрясла она щуплые плечи Вениамина.

— Нашли, — выдохнул он. — Только… Только… Только он без сознания. Его большущей деревянной балкой по пояс придавило. Надо туда идти.

— Куда туда? — осведомился остановившийся рядом Смирнов.

— В подземный ход, что под домом. Надо к фабрике игрушек бежать. Там еще один лаз. Пилу бы надо. Лопатами мы его не раскопаем.

Смирнов выхватил у одного из спасателей лопату, у других отобрал носилки, крикнул Кудрявцева и, запихав в машину Марину с мальчишками рванул в сторону фабрики. По дороге он остановился около мастерской по изготовлению дверей и через секунду вышел оттуда, держа в руках небольшую аккумуляторную электропилу.

Кудрявцев за это время пересел на место водителя и, не дождавшись, когда Смирнов захлопнет за собой дверь, рванул с места машину. Дрожащими руками Александр вытащил из пачки сигарету и попробовал ее прикурить. Огонек заметался на сквозняке и тут же погас. Словно черт из табакерки Веник услужливо поднес к его лицу пьезо-зажигалку и Смирнов, сильно затянувшись, выдохнул из легких большое облако дыма.

— Дядь, дай закурить, — попросил Веник, не ожидая в такой ситуации отказа.

Смирнов поперхнулся и как-то по-медвежьи медленно стал поворачиваться назад.

— Ты меня малец лучше не тронь, — с угрозой сказал он. — Я сейчас тебе и закурить дам, и выпить налью. Я счас тебе… Тихо. Тихо, — вдруг остановил он себя. — Ты мне лучше расскажи как там Чернов? Мы его наверх вытянуть сможем? И где нам это сделать? Через весь подземный ход нести или у усадьбы пробиваться. Куда скорую помощь вызывать? И… Знаешь что? Ты лучше поешь, чем курить. Целый день ведь, наверное, голодные. На! Мне тут моя бутерброды в карман пихнула, пол дня мешаются. А выбросить не могу. Рука не поднимается.

Веник поделился бутербродами с Тузиком, и они зажевали, посматривая в окна и ощупывая улицу цепкими взглядами. Наконец показался бетонный забор игрушечной фабрики и, руководствуясь указаниями Веника, Кудрявцев остановил машину. В невысокой насыпи, похожей на курган была врезана металлическая дверь, замкнутая на висячий замок. Веник покрутил в замке чем-то похожим на отмычку и тот с лязгом упал на землю.

Батарейки у фонариков уже сели, а новые купить никто не подумал. Освещая себе путь, маленьким огарком свечи, конфискованном у Тузика, Смирнов, шел, нет, почти бежал впереди всех. В одной руке он держал носилки, а в другой свечку. Кудрявцев старался не отставать и не зацепиться электропилой о стены. Марина едва за ними поспевала, волоча за спиной большую совковую лопату. Этот путь оказался намного короче того, что шел от усадьбы к ярмарке и поэтому минут через десять они уже были на месте.

Мальчишки сидели на земле рядом с Черновым и курили. Капитан лежал на глиняном полу подземного хода придавленный большой балкой и был без сознания. Сверху балку прижала немаленькая куча земли, перемешанная с кирпичами. Марина рванулась к Чернову и стала всматриваться в его закрытые глаза, прислушиваться к биению сердца. Смирнов снял с себя китель и дал его Марине.

— Держи над лицом. Мы сейчас копать будем. Постарайся, чтоб на него не попало. А вы цыц! — шикнул он на мальчишек. Быстро прекратили курить. И так дышать нечем. Помогайте, давайте. Относите кирпичи и укладывайте вдоль стен.

Началась работа. Мальчишки бегали взад вперед по тоннелю. То за водой, то за доктором со скорой. Пришедший врач поставил Чернову капельницу и с беспокойством следил за пульсом. Через час балку подняли с тела Чернова. То, что предстало перед глазами — было ужасным. Ноги были раздроблены полностью, а низ живота представлял собой кровавое месиво. Смирнов и Кудрявцев переложили друга на носилки и бережно понесли к выходу.

В больнице Чернова отправили сразу в реанимацию, где его ждал заранее вызванный лучший хирург области. Осмотрев пациента, он печально покачал головой и развел руками, как бы сообщая о своей беспомощности.

— Ранения несовместимые с жизнью, — объяснил он Смирнову. — Сердце мощное. Может еще день протянет, самое большее два. И все. Бесполезно что-либо делать. Там месиво. Печень, почки… Ребята простите, но я не господь Бог.

Марина до этих слов ранее безучастно стоявшая в стороне, вдруг пошатнулась и упала. Смирнов бросился ее поднимать. Тузик, единственный из мальчишек пропущенных в больницу, поджал под себя ноги и сжался на лавочке калачиком. Врач помог посадить девушку на стул и осмотрел ее. Потом попросил медсестру дать Марине что-нибудь успокоительное, попрощался со всеми и ушел. Смирнов стоял у окна и тупо смотрел на парк, окружавший больницу. В мире ничего не изменилось. Все также желтели на деревьях листья, все также плыли по небу тучи. В этой части планеты наступила осень. Все было также, кроме одного. И это было важно только для определенных людей, связанных одним теплым чувством. Любовью. За стеной умирал Чернов. И с этим ничего нельзя было поделать. Можно было биться головой об стенку, класть в церкви поклоны или отдать свою кровь в донорском пункте. Много чего можно было сделать. Нельзя было сделать только одного — спасти Чернова.

Марина решила остаться с Юрой и просидеть у его кровати, столько, сколько ему было отпущено. Смирнов увел Тузика на улицу, где того ждали друзья, попрощался с мальчишками и вернулся на службу.

Ночью в Энск прилетел Пончик. Он был почти без вещей, и только небольшой кейс отяжелял его правую руку. Найдя больницу, в которой находился Чернов, он сразу отправился в кабинет дежурного врача и, рассказав об умирающем друге, попросил разрешения некоторое время побыть около капитана. Ему не отказали. Надев белый халат, голубые бахилы и шапочку, он вошел в реанимацию. На Марину было страшно смотреть. За ночь ее лицо почернело, а глаза опухли от слез. Яков представился и попросил ее выйти, желая попрощаться с другом. Она положила тряпочку, пропитанную водой, которой она смачивала губы умирающему в чашку и, кивнув Якову, вышла из палаты.

— Что ж ты друг мой любезный наделал… — шептал Яков, присаживаясь на край кровати. — Что же ты натворил…

В распахнутую Мариной дверь вбежал кот Васька, вскочил на край постели и стал тереться головой о руку Чернова. Яков не зло взял кота за шкирку и выбросил за дверь. Тот недовольно мяукнул и пошел по коридору дальше, искать следующую не обласканную душу, с которой надо было проститься и с нежностью проводить в дальний путь. А смерть осталась стоять в изголовье, с иронией смотря на проводки и шланги, которыми был опутан Юрий. На диаграммы мониторов, на тихо гудящий аппарат, подающий в легкие кислород. Она то знала, что все это бесполезно.

Через час Яков вышел из палаты и присел рядом с Мариной на скамейку, стоявшую рядом с дверью.

— Не знаю, что говорят в подобных случаях, — начал он. — Знаю одно. Водка помогает. Напиться, Мариночка, надо. Других способов борьбы с горем у вас пока нет. Уже скоро. Через час, а может через два. Я пойду к Юре домой. Подожду вас там. Приходите, когда все закончится. У вас, надеюсь, ключи от его квартиры есть?

Шереметьев чмокнул Марину в лоб, взял ключи и пошел к выходу. Он оказался прав. Чернова не стало ровно через час. Марину вывели из палаты, а тело на каталке отвезли в подвал. Девушка больше не плакала, не кричала. Внутри нее была пустота. Она вышла из больницы, забыв в гардеробе куртку. У входа ее ждал озябший Тузик, который все понял по ее глазам. Он напомнил ей про верхнюю одежду, дождался пока она снова выйдет из больницы, крепко взял ее за руку и куда-то повел.

— Куда ты меня ведешь, — удивилась Марина.

— В депо, — там мальчишки вас ждут.

— Не-е-а, — отозвалась Марина. — Я к вам сейчас не пойду. Спасибо, что пригласили. Я к Юре домой.

— Зачем? — удивился мальчик. — Еще больше расстраиваться?

— Больше. Меньше. Какая теперь разница, — ответила Марина. Хочу взять его старую майку или рубашку.

— Зачем это? — снова удивился Тузик и непонимающими глазами посмотрел на девушку.

— Я ее нюхать буду, — пояснила она. — И пока запах не улетучится, до тех пор Юра будет со мной.

— Глупости! Какие это все-таки глупости! — возмутился Тузик и поплелся за Мариной следом к дому Чернова.

Тузик сидел на диване и смотрел телевизор. Из кухни слышался плач Марины и успокаивающий голос Якова. К полуночи, Марина рухнула на диван не раздеваясь, и уснула. Тузик укрыл ее одеялом и прикорнул рядом. В квартире было тепло, а в животе сытно. Яков наварил пельменей и принес их Тузику в комнату. Когда Марина забылась, Яков перемыл посуду и сел рядом с ними на диван. Он молча сидел и всматривался в их лица, освещенные уличным фонарем. Тузик, почувствовав присутствие человека, проснулся и приподнялся на локте.

— Дядя Яков, — спросил он друга Чернова. — А Бог есть?

— Да кто ж его знает, милый… Я думаю, что и Бог, и Дьявол в нас самих. И что есть добро, а что зло решать тоже нам.

— Мне тетя Марина говорила, что вы доктор. Это правда?

— Правда. Я психотерапевт. То есть врач ответственный за человеческий разум.

— А я хочу быть хирургом, — прошептал Тузик и, откинувшись головой на подушку, снова мгновенно уснул.

Потом все было ужасно. Комья земли глухо падали на крышку гроба, автоматные очереди разрывали небо, цветы на песочном могильном холме пахли так сильно, что от их запаха кружилась голова… Пить, прощаясь, начали уже на кладбище. Потом, озябшие, приехали к Чернову на квартиру и продолжили поминать там. Приехали из пригорода родственники Чернова и привезли его мать, уставшую от сельской работы женщину. Смерть сына она восприняла почему-то очень спокойно и сказала только одно.

— Отмучался бедный. Все мир переделать хотел… Да разве одному это под силу?

Шереметьев швырялся деньгами, не экономя ни на чем. На помощь Якову пришел Смирнов и его жена. Появились какие-то незнакомые женщины, которые толпились на маленькой кухне и что-то готовили, готовили. Приехали сослуживцы, составили столы, привезли доски, которые положили на табуретки. Ели мало, пили много. И если сначала говорили о безвременно погибшем, то через пару, тройку часов стали травить анекдоты и громко над ними ржать. Так в России обычно заканчиваются все похороны. Это никого не удивляет и не расстраивает. Мертвое мертвым, живое живым.

Только в Маринином сердце была пустота. Словно вырвали его, это сердце из груди и положили вместо него камень. И этот камень не гнал кровь по венам, не бился, когда случалось что-нибудь радостное, а медленно придавливал ее к земле. К вечеру в квартиру Чернова забежали мальчишки, тихо жались по стенам и боялись попадаться сотрудникам милиции на глаза. Вера Смирнова наложила им в пакеты еды, и они быстро ретировались с поминок. Только Тузик сидел за общим столом, между Яковом и Мариной и грелся душой от их присутствия, несмотря даже на печальное событие, ненадолго объединившее этих людей.

Шереметьев гладил Тузика по голове, испытующе на него посматривал и расспрашивал о "вольной" жизни, о родственниках, о товарищах.

— Помню, ты говорил, что мечтаешь стать врачом, — продолжал Яков свои расспросы. — А если будет возможность, учиться будешь?

— Буду! — уверенно отвечал Тузик. — Только где мне учиться? С помойки в школу ходить? Уроки на свалке делать? Нет у меня, дядя Яков, такой возможности. Ну, никак нет. Отец в тюрьме, мать умерла… Да я не жалуюсь, дядя Яков. Других, родители инвалидами сделали и то ничего. Живут. А у нас с ребятами все в порядке. Выживем!

— А знаешь, что я хотел тебе предложить, — начал Яков и в задумчивости потер ладони одну о другую, словно намыливая их.

— Что? — заинтересовался Тузик и, отложив вилку, даже перестал жевать.

— Хочешь, я тебя усыновлю?

Тузик от этих слов замер и чуть не подавился куском пирога.

— Как это? — наконец вымолвил он, проглотив кусок и быстро запив его водой.

— Ну, как, как? Как это всегда бывает. Марина нам поможет. Выправим тебе документы, и поедешь со мной в Тверь. Моя жена тебе будет очень рада. Её Лиля зовут. Надеюсь, вы друг другу понравитесь. Учиться пойдешь. Сначала в школу, потом в институт. Только очень стараться надо. Будешь стараться?

— Буду! — прошептал Тузик и выскочил из-за стола. Шереметьев оглянулся, но мальчишки через секунду было уже не видно. Он осторожно, прошел за спинами гостей и, войдя в ванную, там закрылся.

— Ведь так не бывает… — думал про себя Тузик. — Это сон… Это он просто выпимши. А завтра проспится и забудет про этот разговор, — переживал мальчик, рассматривая себя в зеркале. — Да разве я кому-нибудь нужен? Маленький, тощий, некрасивый… Разве меня кто-нибудь может любить? Да и за что? А может, он в память о дяде Юре это предложил? Вроде как искупление грехов? Хотя какие у него грехи могут быть? У него совсем другая жизнь. В ней грехам нет места.

Тузик разделся, пустил в ванну струю горячей воды, лег в нее и уснул. А за стеной продолжали выпивать и закусывать, рассказывая смешные истории, связанные с Черновым и со слезами в глазах смотря на рамку с фотографией, перед которой стоял стакан с водкой, покрытый сверху куском черного хлеба.

Проснулся Тузик от холода. В ванной кто-то выключил свет, и он с трудом сообразил, где он находится. Потом выдернул пробку, слил воду, нашарил впотьмах полотенце, вытерся и надел грязную одежду, брошенную им на полу. В квартире было тихо. Все разъехались. Только в комнате горела ночная лампа и освещала письменный стол, за которым сидел дядя Яков и внимательно изучал какую-то большую книгу, бормоча про себя: — Не прав ты батенька. Ой, не прав.

— Не утонул, — спросил он, услышав за спиной шаги мальчика. — А то уж я дверь собрался ломать. Давай спать ложись. Завтра у нас с тобой тяжелый день. По всяким организациям ходить много придется. Отдыхай! Может, завтра же и уедем.

Пока Тузик ворочался на диване, Яков принес с балкона раскладушку и поставил ее рядом с диваном. Постелил белье, достал из сумки зубную щетку и ушел в ванную. Тузик, оглянувшись на дверь, слез с постели и подошел к столу. Книга, которую просматривал Шереметьев, была толстая и рукописная. Открыта она была где-то посередине и на листе ярко выделялись отчеркнутые карандашом слова: — Брат мой, Константин, оказался человеком беспринципным. Я думаю, что такие понятия как добро, любовь, честность недоступны для его понимания. Что им движет, для меня до сих пор загадка. Что он хочет? Переделать мир по образу и подобию своему?! Но это же нереально… А вдруг для него все реально? Вдруг он возомнил себя Богом? Вдруг он им, в итоге, станет? Но это же чудовищно! У Бога не может быть отсутствие милосердия. Бог должен любить своих чад. А он… Для него мы лишь подопытные мыши в его лаборатории. Люди ему нужны лишь для экспериментов.

Услышав, что вода в кране перестала литься Тузик, отбежав от стола, запрыгнул на диван. На диване лежать было мягко, а теплое одеяло закутало мальчишку, словно в кокон. Он стал засыпать, слыша сквозь дрему, как Яков бормочет про себя всякие фразы типа: — Мы еще поборемся, дружок! Я это дело так не брошу!

Под шелест страниц и редкий шепоток Тузик уснул, а когда проснулся, было уже утро.

Поезд стучал колесами и Тузик, удобно устроившись у окна, пытался подражать этому звуку.

— Ух ты, тух ты! — весело бормотал он, но потом эти слова ему надоедали и он начинал другие. — Тах ты, пах ты! — скоро ему становились не интересными и эти звуки и он переходил на следующие. — Шух, шух! Жах, жах!

Яков, лежа на соседней полке, терпеливо молчал и читал книгу. Докучливое бормотание ребенка прервало появление проводника с двумя стаканами чая.

— Завтракать будете? — поинтересовался он, ставя дымящийся напиток на стол.

— Будем, будем!!! — заверещал Тузик.

Но завтракали они не в купе, а в вагоне-ресторане. Тузик боялся прикоснуться к накрахмаленным салфеткам, взять в руки вилку, а тем более ножик… От избытка впечатлений он не мог говорить. Глаза разбегались, слова застревали в горле… — Неужели я буду так жить? Буду учиться, буду спать на чистой постели и есть каждый день? — с восторгом думал Тузик и с восхищением смотрел на Якова. Шереметьев над ним не зло посмеивался, отвечал односложно, посвящая свободное время чтению все той же старой книги.

Тверь

— Сначала мы поедем ко мне в больницу, — сказал Яков, помогая Тузику сойти по вагонным ступенькам на перрон. — Тебе надо сделать все необходимые анализы. Мало ли какой дряни ты за свою короткую жизнь нахватался… Насколько я помню из рассказа Марины, ты уже три года в бегах…

На охраняемой площадке их ждал автомобиль Шереметьева. Яков распахнул дверь, и Тузик нырнул на заднее сиденье. Крутясь по сторонам, он на секунду замирал и нежно трогал детали автомобиля. То дверную ручку, то оконную кнопку, то сиденье пахнущее натуральной кожей. Сердце его билось так часто, что он боялся потерять сознание и доставить ненужные хлопоты Якову. Потом они приехали и долго шли по длинному больничному коридору. Последнее что помнил Тузик, это как дядя Яша положил его на кровать и сделал укол. Что было дальше, он не вспомнил. Не сейчас, ни когда-нибудь потом.

Солнечный луч медленно передвигался по желтой листве дерева стоящего под окнами больницы. Он переползал с одного листка на другой и все не мог через них пробиться. Потом, найдя просвет, он пробрался в палату, где лежал Тузик и лег рядом с его лицом на подушку. Видимо движение отняло у него много сил, и он на несколько мгновений замер, как бы отдыхая. Переведя дух, он двинулся дальше и по розовой щеке дошел до густых, черных ресниц мальчика. Ресницы затрепетали, и испуганный луч передвинулся снова на подушку. Мальчик открыл глаза и увидел потолок. Потолок был белым, в больших крупных трещинах, в извивах которых если долго на них смотреть, можно было найти карандашный автопортрет Пушкина или его жены Натальи Николаевны Гончаровой.

Мальчик попытался встать, но оказалось, что его тело крепко накрепко привязано резиновыми бинтами к металлическим поручням кровати. Он снова посмотрел в потолок и попробовал крикнуть. Пересохшее горло издало странный звук больше похожий на сипение, и мальчик закрыл рот.

Он поерзал на кровати и понял, что только одна часть тела у него двигается. Это голова. Приподняв ее, мальчик пошевелил пальцами рук, надеясь их увидеть. Это ему не удалось тоже. Его тело оказалось до подбородка закрыто одеялом.

Внезапно распахнулась дверь, и в палату вошел человек в белом халате.

— Ну, здравствуй, дорогой! — сказал он и подошел ближе. — Сколько лет, сколько зим! Ты поди думал, что все. Мол, попрощался со всеми и баста! Нет, миленький! Я тебя из-под земли достану! Я тебе уйти просто так не дам!

— Яшка! Ты что ли? — просипел Чернов с недоумением разглядывая друга. — Как я здесь оказался? Что произошло? — шепча, продолжал он задавать вопросы.

— Тихо, тихо! Скоро все поймешь. Ты еще не готов.

— К чему не готов? Почему я связан? Развяжи меня, черт тя дери!

— Боюсь я тебя развязывать, дружище! Как бы ты делов каких не натворил.

— Каких делов? Совсем сбрендил! Я пить хочу, я в туалет хочу! Развязывай давай! — настаивал Юрий, дергаясь и пытаясь сбросить прикрывающее его одеяло. Его усилия увенчались успехом. Одеяло поползло вбок, и подбежавший Шереметьев не успел его подхватить.

Оторвав от подушки голову, Чернов с изумлением разглядывал свое тело. То есть не свое тело. Чужое тело. Тело маленького мальчика. С маленькими ручками и ножками. С тонкими прозрачными пальчиками, с торчащими от худобы ребрами.

— Это что? — снова прохрипел он. — Это как?

— Да погоди ты! — стал успокаивать его Яков, вновь набрасывая на мальчишеское тело одеяло и заботливо подтыкая его по краям. — Неужели ты ничего не помнишь?

— Что я должен помнить? — зло спросил он тонким голосом переходящем в фальцет. — Что? — повторил он вопрос, в убыстренном порядке просчитывая ситуацию. — Знаешь, ты лучше уйди. Дай я пока лучше один побуду.

— Может это и правильно, — сказал Яков и тепло похлопал друга по плечу. — Полежи, подумай. Вспомни все. Только я тебя умоляю об одном. Не делай скоропалительных выводов, — и Шереметьев вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Пушкина с женой на потолке больше не оказалось. Потерялись линии так похожие на рисунки поэта. После феноменального открытия, что его разум пересажен в тело ребенка, Чернов стал вспоминать прошлое. На потолке, словно на экране, поплыли картины восемнадцатилетней давности. Вот письмо, которое тетка Пончика прислала его матери и в котором приглашала Юру к себе погостить. — После гибели родителей, — писала она, — Яша замкнулся в себе и никого в свою душу не допускает. Не могли бы вы, дорогая Елена Викторовна, отпустить вашего сына к нам погостить? Может быть дружба мальчиков, такая крепкая еще год назад, и разорванная обстоятельствами, сможет вернуть Яше какие-то привязанности и хоть на некоторое время отвлечет от горя.

Мама Юру отпустила… Вместо нескольких дней, Чернов прогостил у Яшкиной тетки целых три летних месяца. Сначала ему было трудно. Казалось, что вместо его кореша Яшки, ему подсунули какого то злого на весь мир пацана, изо всех сил пытающегося выжить гостя из Твери и желающего остаться одному. Но прошло две недели, три и Яшка потихоньку стал оттаивать. Больше всего он любил, когда Юрка вспоминал об их детстве. Об играх, школьных знакомых, о секретах, о прочитанных книжках. Часто накупавшись в Волге, они лежали на песчаном берегу. Яшка, повернув свой пухлый живот к Юре и вцепившись в него глазами, с упоением слушал истории из их совместного прошлого. Именно тогда и началась их осознанная обоюдная привязанность, а иными словами простая человеческая дружба. В автомобильной аварии, в которой погибли Яшкины родители, был и он. Правда, мальчику чудом удалось избежать ранений. Единственное что давало о себе знать это некая заторможенность и потеря ко всему интереса. Яшкиной тетке пришлось потратить уйму денег и сил, чтобы привести ребенка в порядок. Да и то относительный. Несколько раз она возила его в Москву к какому-то замечательному медицинскому светилу в области неврологии. Эти посещения прекратились в связи со смертью ученого. Да и Яшке стало намного лучше.

— Когда же это случилось, — размышлял Чернов, наконец, успокоившись и уютно устроившись, не смотря на ремни, в теплой кровати. — Когда? Наверное, именно тот московский психотерапевт во время сеансов и пересадил свое сознание в голову Яшки. А зачем я то ему был нужен? Зачем он проторчал все то давнее лето со мной? Почему продолжал встречаться и вроде бы искренне радоваться. Почему? Зачем? Неужели он столько лет готовил меня к своему очередному эксперименту? Да нет! Какой на фиг эксперимент! У него уже давно все отработано. Да и притом… Что я, вообще-то говоря, помню самым последним? Что же я помню?! Меня придавило! В подвале особняка! Вот что со мной было! Мне на живот свалилась балка, а поверх нее обрушилась кирпичная кладка. Это последнее, что я помню. Как же меня собрали? А меня и не собрали! Шереметьев, каким то образом успел списать на безумную свою машину, мое сознание и пересадил в новое тело! То есть выходит он меня спас! Выходит, я ему обязан жизнью! Выходит, этот странный человек, сидящий в Яшкином теле специально приехал в Энск и вытащил меня с того света!

Чернов снова покрутился на кровати и заметил слабину в бинте держащем левую руку. Освободив ее, он заторопился и через несколько секунд сбросил с себя все бинты. Добежав до туалета, он быстро справил в темноте малую нужду и вдруг обратил внимание на отблеск солнечного луча отражающегося в стеклянной двери и рикошетом попадавшего в зеркало над раковиной. Он выскочил в коридорчик и нажал на клавишу выключателя. В туалете загорелся свет. Чернов, вернувшись назад, встал на цыпочки и заглянул в зеркало. Перед ним стоял Тузик. С рыжими патлами, торчком стоявшими на голове и веснушками, щедро рассыпанными по лицу. Ни какой-нибудь чужой мальчик, каких много бродит по стране и их внешность не вызывает в душе никаких переживаний. А Тузик! Маленький жалкий Тузик, которого так любила Марина, а тот отвечал ей тем же, только может быть в несколько раз сильнее.

— Это что же получается! — во весь голос закричал Чернов, но в палате ничего было не слышно. Крик этот был в его душе и за пределы тщедушного тела не выходил. — Я теперь в теле Тузика! Да как он мог это сделать?! Неужели не мог пересадить в тело человека лежащего в коме или какого-нибудь умственно неполноценного? Почему обязательно в Тузика? Как же я теперь жить буду? Как же Марина? А Тузик? Он что? Стер, Тузика?!

Дверь в палату отворилась, и на пороге снова показался Яков.

— Развязался все-таки… Справил нужду, а теперь снова ложись. У тела должен быть реабилитационный период. Дня три хотя бы. Чтобы срослось все.

Чернов послушно пошел к кровати и лег, стараясь не встречаться взглядом с Яковом.

— А теперь поговорим. Ты пока помолчи. Я тебе что смогу и так расскажу. Потом уж будешь вопросы свои задавать. Я, в общем-то, человек не злой, — начал свой рассказ Шереметьев. — Много, много лет назад твой друг Яков приехал из Твери в Москву. Ну, это ты и так, наверное, знаешь. О другом… О себе… У меня тогда было все плохо. Сам я был болен раком. Жить оставалось от силы несколько недель. Лабораторию собирались закрывать. Слава Богу, что я не поставил КГБ в известность о своих удачных опытах. Иначе сейчас бы перед тобой не сидел. Кто знает, чтобы со мной было… Закрыли бы все, опечатали… И умер бы я своей смертью. А тут этот мальчик. Весь в депрессии, с нежеланием жить. Он уж руки на себя наложить пытался — так себя жалел. Ты, наверное, об этом не знаешь… После смерти родителей, ему мир адом казался. Этот мальчик был для меня подарком. Подарком судьбы. Шанс один на миллион. И я им воспользовался.

Просто так получилось. Сложилось все так. И притом ты не забывай… Я ученый. А для нас нет понятия жалость и милосердие. Мы открываем новое и не важно, какой ценой это новое добыто. У нас в стране вообще трудно пробивать науку: здесь, как на базаре — получил деньги, отдай товар. Поэтому многие известные ученые, исследователи покинули Россию, — на несколько мгновений он замолчал, а потом продолжил. — Если бы я сломался под этим гнетом, человечество не шагнуло бы на следующую ступень развития. Что ты на меня баллоны катишь? Что я? Какие у меня такие большие жертвы? Ты вспомни атомную бомбу. Хиросиму, твою мать, Нагасаки… Вот это жертвы. А я? Да я их даже не убивал. Ведь не резал же я их ножом, не стрелял в сердце.

Пончик постоял у окна и помолчал. Потом повернулся к кровати и снова заговорил.

— Освоение ядерной энергии повлекло за собой такое количество катастроф и человеческих жертв, что мы до сих пор не можем оценить перспективы развития атомной отрасли. Если мы положим на одну чашу весов её очевидную выгоду, а на другую — не менее очевидную опасность, — каким-то не Яшкиным голосом начал он свою лекцию, — то не известно, что перевесит. Давай вернемся к истории. К самой простой школьной программе. Представь себе население Земли до середины XV века. Разве ты не видишь эти поразительные факты? Если бы человек был только животным, то он, скорее всего, сейчас бы предстал в образе высокоразвитой обезьяны. В таких условиях население Земли не превысило бы несколько миллионов человек. И смотри далее, уже в начале XV века население планеты составляло несколько сотен миллионов человек. Почему, спросишь ты. Развитие! Научный прогресс! А сегодня население Земли более чем на порядок выше. Именно в течение последних 550 лет, наблюдается самый большой рост народонаселения, улучшение демографических условий в различных странах, самый большой подъем уровня жизни. Человечество процветает — и в этом его отличие от животных, которое заключается в том, что только человек может менять поведение своего собственного вида. Человек живет идеями, а не инстинктами. Человек живет благодаря созидательной, творческой силе своего интеллекта.

— Да причем здесь созидание? О каком творчестве ты говоришь? — напрягся Чернов. — Это разрушение. Это дьявольщина какая то… У тебя нет общечеловеческих ценностей. Ты сам превратился в машину. Ты робот и все твои действия направлены, чтобы искоренить в людях душу! Ты убиваешь Бога в сердцах людей!

— Какого Бога, родной! — с пафосом воскликнул Шереметьев. — Я сам Бог! Пусть маленький. Пусть для нескольких тысяч, но я Бог! Ты чего, Дарвина забыл? Природа наш Бог! А мы ее плоды. Вот и развиваемся, как можем. А вот топтание на месте и есть смерть. Я имею в виду вселенские масштабы. Что же ты так мелко мыслишь?! Я был о тебе лучшего мнения! И еще… Меня совершенно не волнуют вопросы гуманности. Как я уже говорил, наука и гуманность, понятия не совместимые.

— Но если ты такой гений, что же ты не заявишь о своем изобретении миру? — с сарказмом произнес Чернов. — Что же ты не подаришь свое открытие человечеству?

— Родной! О чем ты? Мир не готов, он еще абсолютно не созрел для моих идей! Тот путь, по которому сейчас идет цивилизация, он тупиковый! Почему я должен ждать? Я же пока не могу помочь всему человечеству стать бессмертным! И не забывай о таких вещах, как этика и мораль. Тебя же вот это задело, а что говорить о других! Все церковники и сочувствующие им разорвут меня на мелкие клочки, как только узнают о моем изобретении. Я буду уничтожен! А всякие там политики и юристы тут же завизжат о преступлении против личности в частности и человечества в целом. Ты думаешь, я не понимаю, что первое клеймо, которое бы они на меня поставили, было бы клеймо фашиста? А судьи кто? Как вопрошал, в свое время Грибоедов. Кто? Посредственности! Ничтожное стадо ничего не смыслящих баранов?! Где им понять, что Я гений! Только равный мне сможет по достоинству оценить мое открытие! И что мне они… И, тем не менее… Я же тоже человек! И корни мои из человечества. Именно поэтому что-то от вас во мне еще сохранилось. Только поэтому я и спас твою жизнь. Да что там говорить! Меня сначала тоже мучили эти проблемы, но я смог переступить через себя. Смог подняться выше над существующими понятиями нравственности и морали. Это мировоззрение ведь тоже придумали люди, так почему же я не могу придумать другое, соответствующее моему мировосприятию?

Пончик отлип от подоконника и подошел к кровати, на которой лежал мальчик-Чернов. — У меня не так много привязанностей, родной. Моя семья, когда-то брат, ты… Вот пожалуй и все. Только с вами я продолжаю оставаться Человеком. Откуда они берутся, эти отношения? Не понимаю. Казалось бы, уже все обрубил, все отрезал, а глядь снова во что-то вляпался. В смысле привязанностей. У господа Бога, наверное, тоже есть свои любимчики. Так что же, мне с этим бороться? И еще… Пока не все до конца изучено. Не совсем понятен механизм переселения души. Понятие "душа не стареет" — абстрактно и выдумано людьми. Простыми смертными. Вечный жид не в счет. Кто его видел? Кто с ним беседовал? Кому он рассказал, стареет ли его душа или нет. Так вот я думаю, что душа имеет тенденцию к старению. Опыт, понимаешь, привычки… Теряется ощущение новизны. Все видел, все знаешь. Чувства, как бы, притупляются. Когда я с тобой познакомился, ну тогда когда тебя моя тетка в Тверь вызвала, то ты был для меня спасением. Помнишь? Мы бросали по воде голыши, строили шалаш, покрывались гусиной кожей наплававшись до одури в Волге. Столько тонкостей, столько деталей, столько мельчайших нюансов!!! Старый человек не способен все так ярко воспринимать! В то время ты просто омолодил мою душу! Да хотя бы за одно это я должен быть тебе благодарен. Ты подарил мне детство!

Шереметьев потер правый глаз и Чернов заметил, что щека Пончика мокрая. — Да он никак плачет?! — удивился Юрий и уже мягче спросил.

— Ну, хорошо. Ну, предположим, что это новый виток в развитии человечества. Но почему ты не мог придумать, как выращивать клонов и пересаживать души в них? Почему ты пользовался телами живых, нормальных людей?

— Да все уже давно придумано! — воскликнул Шереметьев и снова отвернулся к окну. — Эта сфера науки потерпела фиаско. Клоны не жизнеспособны. Сколько протянула овца Долли? Шесть лет! Там, понимаешь, что получается? Клон уже рождается старым и живет в два раза меньше родителя! Изначально в генетике сложились два научных лагеря, один из которых всеми силами пропагандировал клонирование, а другой всячески ему препятствовал, причем не столько по этическим соображениям, сколько чисто с точки зрения убежденности в бесперспективности существующих методик клонирования на практике. В общем, это новая тема для дискуссии. Не хватит ли? Я, честно говоря, устал. Ну, не нравиться тебе жить в новом теле — отравись! Выпрыгни из окна, бросься под машину. Да мало ли вариантов, как покончить с собой?! Просто обидно будет. Я столько сил приложил, спасая тебя, а ты… Ты просто неблагодарный козлище! Мент, одним словом. Надоело! Делай что хочешь. Я умываю руки. Сейчас я прикажу, чтобы тебе принесли одежду. Двери открыты. Хочешь — беги. Если решишь остаться — через три часа я за тобой зайду, и мы поедем к Лиле. Она у меня, как сам знаешь, тетка добрая. Что-нибудь для тебя придумает. В школу отправит, в какие-нибудь кружки запишет. Да я смеюсь. Будешь моей правой рукой. Время есть. Всему тебя научу. Шесть-семь лет пролетят незаметно. В институт пойдешь. А потом видно будет. Давай, брат, решай! — и, подойдя к кровати, Пончик, потрепал Чернова по плечу. — Да, знаешь! Совсем забыл тебе сказать. Маньяка того поймали. Действительно бывшим флотским оказался. Псих! Теперь у меня. В палате для буйных. Так что я, как видишь, не царь Ирод и к избиению младенцев отношения не имею.

— А Тиамат? А шапито? А беспамятные люди по стране? А твой брат? А клинок? — захотел получить ответы Чернов.

— Ну, тут все просто… Тиамат это псевдоним. Действительно эта женщина обладает колоссальной силой внушения, иначе говоря — гипнозом. Это у нее уже четвертое переселение. Я ей необходим также как и она мне. Она ездит по стране с мини лабораторией и подбирает для меня подходящий материал. В деле пересадки личности не все так просто, как кажется. Не все особи подходят для этого. Во время своего выступления она пытается ввести людей в коматозное состояние. Кто отвечает необходимым условиям, того отправляют ко мне. Но не все, даже пройдя такой отборочный тур, мне подходят. К большинству людей память не приживается. Тогда приходится этого человека отпускать, но уже со стертой памятью. Брат мой на этой почве элементарно сдвинулся. Тиамат пришлось ему дать фантастические установки, чтобы его бред категорически не мог казаться правдой. А клинок просто произведение искусства. Всё? Больше вопросов нет? Тогда я пойду, — сказал Пончик, и с печалью окинув взглядом щуплую фигурку мальчика, вышел, плотно и без стука закрыв за собой дверь.

— В это невозможно поверить. Это сон, — думал Чернов, закрыв глаза. Маленькому телу, в котором он находился, хотелось свернуться калачиком, спрятаться под одеялом и не вылезать оттуда. Никогда, никогда. Все физические ощущения были нарушены. Когда он протягивал ногу, то невольно ждал, что она упрется в торец кровати. Но этого не происходило. Легкий вес совсем не продавливал матрац. От кожи чем-то приятно пахло. Нет не гелем для душа или ароматическими отдушками! Пахло невинностью, детством, молоком. Продолжая таиться под одеялом, Юрий ощупал свое новое тело и снова удивился странным чувствам. Все в нем было маленьким и очень худым.

— Как бедный Тузик ноги носил… В чем душа держалась? — подумал Чернов и ему вдруг захотелось плакать. Горло перехватило. Накатывали рыдания, которые он с трудом сдерживал. Детской рукой он провел по лицу и почувствовал на щеках слезы. — Этого еще только не хватало, — в сердцах подумал он и отбросил с тела одеяло. — Вот тебе бабушка и Юрьев день! — прошептал он и снова пошел к зеркалу.

В зеркале отразилась Тузикова мордашка. Чернов попробовал ей улыбнуться, но улыбка вышла какой-то кривой и очень жалостливой.

— Прости меня Тузик! — прошептал Юрий, взяв себя в руки и печально разглядывая себя в зеркале. — Это же не я! Ты же понимаешь, что я бы этого никогда не сделал! Я лучше бы сам подох, чем у тебя жизнь отнял! Как же мне теперь жить? Что делать? Удавиться, действительно, что ли? Но тогда все будет напрасно. И Тузикова жизнь напрасно отнята, и моя. Жить у Шереметьева я не буду, — сказал он вслух и вернулся из ванной в палату. — Это же не человек! Это же тварь какая-то! Да разве можно так манипулировать человеческими душами? Что он о себе возомнил? Господом Богом себя считает? Захотел, дал новую жизнь, захотел, отнял. Это не по-божески, это скорее от дьявола. Что за дрянь! О чем это я? Бог, дьявол! Ведь ты же атеист, Юрка! Куда тебя понесло? И, тем не менее… Когда не к кому обратиться, бог получается последней инстанцией. Разговаривая с Богом, я как бы разговариваю сам с собой. Куда меня несет? О чем я? Надо думать о том, что делать дальше, а не философствовать. Ну и какие у меня варианты? — спросил он сам себя и залез на подоконник.

— Во первых, что из себя представлял Тузик? Да ничего не представлял. Человечком был хорошим, вот, пожалуй, и все. В школе не учился. А лет то ему сколько было? Девять, десять? То есть класс третий, четвертый. Ну, это ерунда. Это экстерном сдать можно. Экстерном то экстерном, только где? Где, где? К Яшке я не пойду. Это однозначно. Одна дорога — в детский дом. Гадость, какая. Снова в институт поступать. Снова учиться! Родственников у него по всей вероятности нет. Приткнуться, значит, мне не к кому. Ни жилья, ни родных. Квартиру мою, вероятно, моей матери отдадут. А что если ей во всем признаться?! Не поверит! Да еще не дай Бог, сердце прихватит. Сколько прошло дней с того момента, как меня похоронили? Неделя? Она и так уж всего натерпелась. Смерть мою пережила, похороны. Был сынок, и вдруг не стало. Что за жизнь! И чего меня в эти подземные ходы понесло? Так все из-за Шереметьева. Из-за него, гада, со мной такое случилось. Ведь если бы ни эта ученая сволочь, то не нашли бы мальчишки в лабиринтах тела в ящиках. Не поперлись бы за помощью к Маринке… Маринка! А как же теперь она? Как бы с собой чего не сделала. Ведь любила же она меня. По глазам видел, что любила. А что тогда было, когда чужая была? Это все Тиамат эта. Гипнотизерша Яшкина. Да какой он, к черту Яшка! Забродин он. Как по имени звать запамятовал. Константин что ли? Убить их, что ли, Константина этого и Тиамат? Да не смогу я их убить. Не только потому, что я теперь в теле ребенка. Чисто психологически не смогу. Что я, убийца, что ли? И что делать? Жить! Только как? Перво-наперво отсюда надо уйти, а там уж видно будет, — решил для себя Чернов и стал ждать одежду.

Примерно через час, в палату зашла медсестра. Молодая женщина, со спокойным, серьезным лицом. Здороваясь, она кивнула мальчику и положила на стул стопку одежды. Все было новым, видно, что только что из магазина. Дождавшись пока медсестра уйдет, Юрий стал быстро одеваться. Все было по росту. Размеры в основном совпадали. Только джинсы были немного длинноваты, но это Чернова не смутило. Он подвернул брючины на один оборот вверх и опять пошел к зеркалу. В отражении появилось отражение чистенького мальчика, с умным, хорошим лицом. — С жизнью я, конечно, прощаться не собираюсь, — подумал он. — Теперь мне придется жить двумя жизнями. За себя и за него. Ну, ничего, пацан! Прорвемся. Сделанного не воротишь. Теперь нам с тобой придется идти рука об руку.

Одевшись, Чернов приоткрыл дверь и оглянулся по сторонам. Дверь в палату никто не сторожил. Длинный коридор, покрашенный голубой краской был пустым. Только где-то вдалеке, вероятно на медицинском посту, слышался разговор двух женщин. Пойдя в противоположную сторону, ребенок подошел к двери, на которой было написано — "Запасной выход". К его удивлению дверь оказалась не заперта и, толкнув ее, он оказался на лестничном марше. Странно было ощущать себя в этом легком, почти невесомом теле. Ноги бежали быстрее, чем он привык, не мучила отдышка от многолетнего курения, как-то зорче смотрели глаза. Сбежав по ступенькам вниз, Чернов ожидал увидеть на двери запасного выхода замок, но того к счастью не оказалось. Только широкий засов закрывал дверь изнутри. Посмотрев через стекло по сторонам, он понял, что находится в соседнем с центральным здании. — Видимо это и была секретная Пончикова лаборатория, — думал Юрий, страшась сделать первый шаг в новый для него мир. — Вероятно, именно здесь он проводит свои страшные эксперименты и в закрытых палатах лежат люди, проходящие реабилитацию. Кто они были эти люди? Да какая в принципе разница?! По всей видимости, богатые. Наверное, эта пересадка стоит не малых денег. Хотя зачем Пончику столько денег? Живет он не намного богаче других… Он сам псих! Ему самому лечиться надо! — В сердцах прошептал Чернов и отодвинул засов в сторону. Наконец он вышел на порог и изумленно застыл. Ему вспомнился фильм Динары Асановой "Когда деревья были большими". Он помнил ощущения режиссера и примеривал их в свое время на себя. Только детство давно прошло и единственным ощущением того, что он был когда-то маленьким — была двухэтажная школа. В детстве она казалась ему большой и высокой, позже маленькой и приземистой. Вот и теперь выйдя из дверей больницы, он почувствовал, как мир увеличился в размерах.

Деревья действительно стали большими, здания огромными, а небо высоким-высоким. Постояв несколько минут на крыльце и пытаясь привыкнуть к новым чувствам, Чернов подошел к металлическом забору, и примерился к высоте, собираясь через него перелезть. Выходить через главные ворота он опасался, боясь, что охрана может потребовать вернуть какой-нибудь пропуск или еще хлеще, Яков мог дать указание его остановить. Перебраться через забор не представлялось никакой возможности. Прутья металлической решетки оказались очень высокими, а перекладин на них почти не было. Пройдя вдоль забора дальше, он увидел под забором лаз сделанный собаками. Этого отверстия вполне хватило, чтобы тщедушное тело мальчика пролезло в него. Солнце садилось. Наступивший вечер терял тепло с каждой минутой, а приближающаяся ночь ничего хорошего не сулила. Неизвестно где было ночевать, что есть, да и вообще что делать дальше. В Твери ему явно было нечего делать. Чужой, незнакомый город.

— Что я здесь забыл? Надо возвращаться в Энск. В родном доме и стены греют, — подумал Чернов и пошел в сторону железнодорожного вокзала.

Расписание поездов до Москвы он хорошо помнил. Один из поездов как раз скоро отправлялся. В данной ситуации проблемой было не количество поездов, а отсутствие денег и каких либо документов разрешающих купить билет. Почесав по старой привычке макушку, Чернов вспомнил, как Марина жаловалась на беглецов, которые прячутся на третьих полках и таким образом передвигаются по стране. Это была идея. Идея то идея, но как далеко от нее до реализации задуманного. Выросшему в благополучной семье, не привыкшему к уловкам беспризорников Чернову было страшно. В принципе он понимал, что самое страшное, что может произойти, это если его отправят в детский дом здесь, в Твери. Этого ему очень не хотелось. Возвращение домой, пусть и в таком состоянии стало для него идефикс, и отступать от этой идеи он не собирался.

Поезд уже стоял у перрона, собирая в свое длинное, похожее на гусеницу тело, людей. В отличие от большинства спешащих на поезд пассажиров, пожилая женщина тянущая одной рукой тележку с привязанными к ней коробками, а в другой держащая костыль и видавшую виды женскую сумку, шла очень медленно. Ей явно был не под силу такой груз. Но она упрямо тащилась вперед, изредка вытирая тыльной стороной ладони пот, скатывающийся по лицу. Чернов взялся за ручку тележки и спросил: — Какой вагон? Я помогу.

— Пятый, милок. Пятый. Восьмое купе.

И Чернов рванул вперед, не дожидаясь пенсионерки. Проводница потребовала билеты, но, увидев, как худенький мальчик борется с неподъемной тележкой, сжалилась. Помогла ему втащить в вагон груз и вышла на платформу встречать новых отъезжающих. Чернов оставил тележку посередине восьмого купе, а сам забрался на третью полку. Спрятавшись за хранящимися там матрацами и одеялами, он сжался в комок и притаился. Через несколько минут притащилась старушка, плюхнулась на полку и тяжело задышала.

— Не дай Бог сейчас концы отдаст, — подумал Чернов, не зная, что делать. Но, полежав минут пять, старушка отдышалась, встала и занялась своими делами. Больше в купе никто не сел. Когда поезд тронулся, пришла проводница, чтобы проверить и забрать билет. О худеньком мальчике никто не вспомнил, и он так и остался лежать на третьей полке, медленно засыпая под стук колес.

Сон Чернова был так крепок, что он проспал прибытие поезда, высадку пассажиров и отправление состава в депо. Только там он продрал глаза, спустился с пыльной полки вниз и осторожно выглянул из купе. В вагоне никого не было. Подергав закрытые двери, он, приложив немало усилий, открыл на четверть окно и спрыгнул на землю.

Одна проблема была решена. Половина пути до дома, где его никто не ждал, была пройдена. Оставалось всего чуть-чуть. Еще немного и он вернется туда, где ему все знакомо. Но пол пути, это еще не весь путь. И что его там ждет?

Чернов сел на скамейку и задумался. Надо было поесть и, причем немедленно. В желудке свербило и казалось, что если он сейчас не забросит в него хоть кусок хлеба, то упадет в голодный обморок.

— Ну, что хозяин, за покупками в столицу, — раздался за спиной Юрия зычный мужской голос.

Недалеко от киосков, два амбалистого вида парня, взяли в клещи приезжего, явно прибывшего в Москву на осенние распродажи. На плече у дядьки висела видавшая виды сумка, и сам он был какой-то потрепанный и не выспавшийся.

— Да я ребят, за подарками. У жены через два дня день рождение. А через неделю у нас юбилей. Тридцать лет свадьбы. А чего?

— Чего, чего? — передразнил его парень в спортивном костюме. — У нас папаша пять процентов в долю полагается.

— Какие пять процентов? — испугано переспросил московский гость и стал боязливо оглядываться по сторонам чувствуя неладное.

— Хочешь нормально затариться, и уехать целым и невредимым — плати пять процентов, — ответил второй мордоворот и ковырнул кроссовкой ямку в асфальте.

Мужичок продолжал растерянно оглядываться, явно собираясь позвать на помощь. Но помощи ждать было неоткуда. Вдалеке, сидя на тележках, отдыхали носильщики, вкусно покуривая и поплевывая на перрон. Пассажиры уже сошли с поезда и устремились в метро. В общем, в районе ста метров никого не было видно и хоть кричи, не кричи, помощи не дозовешься.

— Да ты чего нервничаешь? — спросил "спортсмен" и тоже огляделся по сторонам. — Мы "не за так" просим. Наше дело сторона. Работа у нас такая. В Москве за все платить надо. Не заплатишь, я за твою жизнь не отвечаю. Все районы поделены между братками. Все, что вокруг видишь, наша подконтрольная территория. Вокзал, киоски, игровые автоматы, закусочная… Все! Если я отмашку не дам — тебя вон те поведут, — и он махнул в сторону выхода с вокзала. — А потом уж, в какой подворотне твой "хладный труп" найдут, не знаю.

— А сколько платить надо? — ослаб мужик, мысленно смирившись с вынужденной тратой.

— Денег сколько везешь? — поинтересовался мордоворот.

— Двадцать тысяч, — чуть ли не всхлипнул приезжий и прижал сумку к себе.

— Тогда с тебя тысяча рублей причитается, — подытожил второй и сладко потянувшись, поиграл красивой мускулатурой.

— Ребятки! Миленькие! Да чего ж так много! У нас в селе копейки получают! Я ж считай, эти деньги год копил!

— Пойдем Федь! — сказал "спортсмен". Дядька не догоняет.

— Я догоняю, догоняю, — зачастил испуганный мужичок и полез в портмоне.

— Вот так то лучше. Мы ж не беспредельщики какие. Нормальный налог за безопасность.

— Только ты покажи, правда ли что у тебя двадцать тысяч, а то, может, ты поллимона привез, а нас за лохов держишь, — снова вошел в игру парень в джинсовом костюме.

Глядя жалостными глазами на парней, мужик вынул портмоне и протянул "спортсмену". Парень вынул из него деньги, ткнув пустой кошелек обратно и медленно стал считать. Чернов чуть ли не с улыбкой наблюдал за этой разводиловкой.

— Ну, разве можно быть таким идиотом, — думал он, решив для себя вмешаться в ситуацию только в случае крайней необходимости. И эта необходимость наступила. Продолжая считать деньги, парни прогулочным шагом пошли в сторону перехода, не обращая внимания на крики и стоны обманутого ими гостя столицы.

Чернов вскочил со скамейки, крикнул дядьке — Никуда не уходи! — и рванул за братками. Тот с недоумением посмотрел на мальчишку и, дернувшись было вдогонку за парнями, почему то послушался и вернулся к киоскам.

Догнал ребят Чернов быстро. Немного их обогнав, он вдруг подпрыгнул и вырвал из рук парня тонкую пачку денег. Немедля ни секунды рванул назад и, пробегая мимо мужика, жестом позвал его за собой. Тот послушно побежал следом, толком не понимая, ни что он делает, ни что вообще происходит.

Бежали они долго. Петляли по путям, огибали составы и, наконец запыхавшийся мальчишка остановился около пролома в цементном заборе.

— На, свои деньги, — сказал Чернов подбежавшему мужичку.

Тот схватил пачку и стал пересчитывать.

— Вы чего считаешь? — обиделся Чернов и уже пожалел, что встрял в это дело. — Думаете, я у вас часть деньг забрал?

— Да я просто так, — смутился дядька. — Может они что припрятать успели… Я на тебя совсем и не подумал… А ты чего? Ты зачем это, меня спасать стал? Милиционером, поди, стать хочешь?!

— У меня отец милиционер, — раздраженно буркнул Чернов и нырнул в проем цементного ограждения.

— Погоди, малец! — опомнился вдруг дядька. — Накось! — и протянул в отверстие розовую бумажку. — Спасибо тебе. Прям не знаю, чтоб я без тебя делал. Мальчик схватил купюру и пошел по переулкам в сторону трех вокзалов, а мужичок остался на путях, страшно переживая, что у него не было мелких денег и пришлось отдать пацаненку так много.

Зайдя в подвернувшееся по дороге кафе, Чернов поел, удивляясь московским ценам, и пошел обратно к площади трех вокзалов.

— Денег осталось мало, но если все сложится, с голода он не умрет и до Энска доберется, — думал Юрий, считая остатки денег. Он шел, оглядываясь по сторонам и высматривая в толпе приезжих, парней, которых только что "сделал". Перспектива этой встречи его совсем не вдохновляла.

Никакой старушки на этот раз ему не подвернулось. Проводники, необходимого ему поезда, были не выспавшиеся и злые. По вагонам ходили два милиционера с собаками и проверяли состав на наличие наркотиков. Работа велась то ли в плановом порядке, то ли на этот поезд была дана ориентировка.

Поездом, во всяком случае, этим, ехать не получалось. Но через два часа должен был отправляться следующий, и это давало какую-никакую надежду. Ехать на перекладных совсем не хотелось. Дольше по времени и гарантий никаких. Чернов, узнал номер следующего поезда и пошел в депо, надеясь пробраться в вагон там. Хотя, если снова будет "шмон", то шансов быть не учуянным собаками, не было никаких. Состав стоявший в отстойнике был закрыт. Смена еще не подошла. Покрутившись на путях, Чернов снова пошел к вокзалу. Поотиравшись у касс, он вновь двинулся в сторону перрона. Платформа была почти пустая, лишь в самом ее конце, на лавочке, сидел мужчина и пил пиво. В ногах у него стоял пакет с полными, еще запотевшими от стужи холодильника жестяными банками. Рядом стояла переноска для кошек, внутри которой сидел здоровый серый кот и недовольно зыркал из своего домика на мужчину и на окружающий пейзаж. Чернов присел рядом, завистью посмотрел на соседа, и ему страшно захотелось курить.

— Что-то надо было менять в своем поведении, отвыкать от старых привычек, да и вообще думать, как жить дальше. Его прошлое должно ему помогать, а ни в коем случае не мешать. А у него все наоборот. Он с трудом заставляет себя, говорить бывшим ровесникам "Вы", ведет себя неадекватно и совсем не похоже на поведение десятилетнего мальчика. Вот что бы сейчас сделал Тузик? — попытался поставить себя на место ребенка Чернов. — Он бы заинтересовался котом и придумал бы для дядьки завиральную жалостливую историю, но сначала он бы поинтересовался по пути ли им. — Капитана все больше и больше охватывало раздражение. — Да лучше бы я сдох под развалинами усадьбы. Лучше бы гнил в земле, чем быть не тем, кем есть на самом деле. Минимум лет десять придется играть чужую роль. Постоянно контролировать свои слова и поступки. Это ужасно. Недолго и свихнуться. Но что можно сделать? Ничего! Ведь не накладывать же на себя руки. Что сделано, то сделано. — Он по старой привычке куснул губу и снова посмотрел на кота. Увидев на асфальте обрывок веревки, Чернов поднял его и стал трясти перед пластмассовой корзиной.

— Поиграть хочешь? Не зло спросил дядька и подвинул перевозку поближе к мальчику. — Ему тоже скучно. Сидит тут, переживает. А что делать? Ничего не поделаешь. Надо ехать, — разговаривал он сам с собой, продолжая потягивать пиво. — А ты чего здесь один? — внезапно поинтересовался отъезжающий и протянул ребенку конфету.

— Я это…, - начал Чернов, злясь на себя, что не подготовился к такому элементарному вопросу. — Я это, отстал от группы. Мы со школой на экскурсию в Москву ездили, я и отстал.

— Так чего ж они тебя не хватились? В розыск не объявили? Бросили?

— Так может и объявили. Только я подумал, чего мне тут ошиваться… В милицию идти сдаваться? Может, я как-нибудь сам до дома доберусь. Пока они там разбираться будут, я уже и приеду. Только у меня билета нет.

— Билета нет, это плохо, — покачал мужчина головой и с сочувствием спросил. — А тебе куда надо?

— Мне? В Энск.

— И мне в Энск, — почему-то обрадовался попутчик. — А знаешь? Давай я тебя в рундук посажу.

— Какой рундук? — не понял Чернов и снова стал приставать к коту.

— Ну, это ящик такой, под лавкой находится. Билеты проверят, потом вылезешь. А?

— Можно. Я маленький. Влезу.

— Вот и ладно. Вот и хорошо. Когда поезд подойдет, ты кота неси и иди вперед, вроде как меня провожаешь.

Мужчина открыл следующую банку и надолго к ней приложился. На перроне появился народ, который прощаясь целовался, смолил сигареты, и в нетерпение прохаживался, стараясь не отходить далеко от багажа.

— А у меня, брат, беда, — снова начал разговор мужчина. — Женился я недавно, а у благоверной моей аллергия на кота. Вот, везу Лепса к матери. Пять лет мы с ним вместе прожили, а теперь выбирать пришлось. Или кот, говорит супруга или я. И кого, как ты понимаешь, я выбрал? Друга предал! Бессловесное существо! Который меня даже послать не может! Выговорить все, что он обо мне думает… Сволочь я после этого. Самая последняя сволочь! Слушай! А как тебя зовут? Меня — Алексей. А то болтаем, болтаем, а как звать друг друга, не знаем. Не по-людски как-то…

— Меня Юра зовут, — отозвался Чернов, продолжая дразнить веревкой кота. — А почему вы кота Лепсом назвали? Смешное какое имя. Совсем не кошачье. Так вроде певца какого-то зовут.

— Все-то ты знаешь… — отозвался отъезжающий. — Просто мой кот кричит так же громко, что тот Лепс. " Пару-у-ус! Порвали пару-у-ус!". И кот кричит: — Мя-у-у! Ма-мяу-мяу! — оченно похоже. Потому и назвал.

Мужчина по имени Алексей похлопал себя по внутреннему карману пиджака и удовлетворенно крякнул.

— На месте. В смысле паспорт. Сейчас жуликов знаешь, сколько развелось… Моргнуть не успеешь. А я тут матери денежек немножко везу. В Москве еще ничего — жить можно. А у них там вообще ужас. Если подсобного хозяйства нет, то народ на одной каше сидит. Помочь надо. Своей то я не сказал…Жене в смысле. Зачем? Нервничать будет. А маманьке помочь надо. Один я у нее. Больше помогать не кому. Смотри! Вон и поезд подают. Поедем, брат, в Энск. В Энске хорошо. Не то, что в Москве. Люди у нас добрые. Чистые, какие то люди. Всегда, если что, выручат. А здесь! Гнилые все, какие то. Каждый сам за себя. Ну, пойдем брат, пойдем. На тебе Лепу и иди вперед. Пока я проводника заболтывать буду, ты в вагон и шмыгнешь.

Мальчик вошел в вагон без приключений. Поставив переноску с Лепсом на пол, он быстро залез в ящик под нижней полкой и затих. В рундуке было пыльно и почему-то пахло тараканами. В боковой стенке светились отверстия для проветривания, и Чернов прильнул к ним, пытаясь глотнуть свежего воздуха. Послышались голоса, шаги, громыхание жестяных банок в пакете и в купе ввалился хозяин кота.

— Ты здесь? — спросил он, похлопав по сиденью.

— Здесь, — отозвался Чернов и попытался приподнять крышку, чтобы вдохнуть воздуха.

— Ты чё? — испуганно прошептал мужчина. — Сиди! Вот тронемся, проводник проверит билеты, тогда я тебя позову. А пока сиди и не рыпайся. Хочешь, я тебе туда кота дам, чтобы не скучно было?

— Не надо кота, — просипел Юрий и попытался устроиться поудобнее в рундуке.

В конце концов, поезд тронулся, проводник проверил билеты и по вагону понесся запах съестного. Чернову тоже захотелось есть, но он терпеливо ждал, пока мужчина не подаст сигнал и он сможет вылезти из рундука. Но тот выпускать его не торопился, а откупорил еще баночку пива и шумно принялся ее прихлебывать.

Минут через двадцать, он, наконец-то, похлопал по лавке и сказал: — Все о, кей. Свободен!

Мальчик приподнял крышку и вылез. Почему-то увидев его, кот замяукал и стал скрести когтями клетку.

— Вот беда! — разволновался мужчина. — В туалет захотел. Давай лоток, он к клетке снизу пристегнут. Да поторопись! А то наделает прям здесь! Мы ж с тобой потом спать не сможем!

Чернов отстегнул лоток, достал из переноски кота и посадил его в пластмассовую емкость. Кот послушно сделал свои делишки и мужчина, пьяной походкой, пошел в туалет, мыть лоток. Вернулся он не один.

Следом за ним шел пожилой грузин, небрежно помахивая бутылкой конька в одной руке и огромным бордового цвета гранатом в другой. Притиснув мальчика к окну, он вальяжно расположился рядом и, продолжая начатый в коридоре разговор стал рассказывать об обычаях горного народа. Когда речь зашла о тамаде, он вдруг предложил "показать все на картах". Карт у Алексея не оказалось, что очень расстроило гостя.

Чернова гость насторожил, но серьезных опасений пока не вызвал. Раздражало, что Алексей надувался пивом все больше и больше, и все чаще и чаще похлопывал себя по внутреннему карману, в котором лежали деньги.

Вдруг дверь распахнулась снова и в купе ввалились два подвыпивших грузина, чуть помоложе первого. С криками: — Вах Ванико! Ты почему нас бросил! Давай, знакомь с другом! — они плюхнулись на лавки и стали разливать коньяк по стаканам. Когда зашла речь о грузинском гостеприимстве, о культуре пития животворного напитка, о правилах проведения праздников, один из гостей вытащил из кармана колоду карт и как бы заранее зная, о чем тут ранее шла речь, стал объяснять правила игры "тамада" и рассказывать вот такую историю.

— Один грузинский князь, выдавал свою дочь замуж, — начал он. Услышав почин, Чернов понял, что знает эту историю в разных интерпретациях. С первого взгляда на трио ему стало понятно, что Алексей нарвался на кидал. Суть этой игры, насколько он помнил, сводилась к тому, что игрокам сдавались карты, и одновременно пополнялся банк. Выигрывал тот, у кого по сумме очков двух карт было наибольшее количество баллов. Ставки сначала будут маленькими до неприличия. И клиенту дадут даже шанс выиграть небольшую сумму. И поощрят словами: "О, да ты фартовый парень — смотри, как прет к тебе фишка!" Но в дальнейшем процессе игры несколько раз возникнет "свара" — патовая ситуация, которая потребует от партнеров обоюдного увеличения ставок. В конце концов, в результате частых "свар" ставки достигнут астрономических размеров. Сумма может стать настолько большой, что таких денег в кармане у лоха просто не найдется, зато у партнеров они окажутся, и клиент автоматически выйдет из игры. Дело сделано…

Ситуация выходила из под контроля, и пока не было никаких идей, как исправить положение. А в это время грузин продолжал свои байки и, раздавать присутствующим по две карты.

— Один из женихов предложил за дочь князя пять баранов, — продолжал своё повествование рассказчик и положил на стол монету достоинством в пять рублей. — Другой жених пригнал стадо в пятнадцать баранов, — при словах "в пятнадцать", другой грузин бросил на стол мелочью пятнадцать рублей. Игроки прошлись по кругу, и очередь дошла до Алексея. Он пьяным жестом достал из внутреннего кармана кошелек, порылся в нем и бросил на стол сто рублей.

— Другой жених, — вел свой рассказ дальше гость, — предложил верблюда, — и с этими словами он бросил на стол двести рублей. Алексей и другие игроки сделали тоже же самое, но Алексею на этот раз пришлось положить на кон уже три банкноты по сто.

— Не забывай, геноцвали, выигрывает тот, у кого на руках останутся старшие по значению карты. И еще… Последняя взятка старше той, что на руках, — пояснил старший из троицы.

История про грузинского князя Алексею понравилась. Он сыграл один раз, другой… Несколько раз ему даже дали выиграть.

Час под грузинские шутки и прибаутки пролетел быстро. Игра тем временем продолжалась, а портмоне у Алексея, как-то незаметно, становилось все тоньше и тоньше.

— Идиот! — злился про себя Чернов, не понимая, что он может сделать, будучи в теле ребенка. Если бы он был самим собой, то проблем бы не возникло. Надавал бы всем по мордасам, да и вышвырнул из купе, а тут… Он бросал на Алексея тревожные взгляды, покашливал, жмурил левый глаз, кивая на дверь купе — ничего не помогало. Тогда он встал из-за стола и, протиснувшись между гостями, подошел к выходу и потянул за рукав хозяина кота.

— Дядя Леш! — срывающимся от волнения дискантом позвал он его. — Дядя Леш! У меня живот болит. Попроси у проводника таблетку.

— Да что ты прям, как маленький, — отозвался Алексей, но все-таки встал и вышел вслед за мальчиком в коридор.

— Дядя Леш! — взмыл голос ребенка фистулой, — это же каталы! Они же сейчас вас обуют, как нечего делать! Все деньги у вас заберут! Что вы своей маме привезете?!

— Думаешь? Да вроде обычные грузины. Они в Энске на рынке торгуют. Милые, симпатичные люди. Знаешь, сколько я в свое время в Грузии вина попил! Это же очень гостеприимный народ! Не то, что мы — русские. Для них гость — святое. А ты говоришь каталы. Успокойся, сынок. Ехать нам еще долго. Надо же, как-то время убить. И при том, смотри, что у меня на руках? Два туза! Это мы еще посмотрим, кто кого обует! В крайнем случае, поделим все деньги пополам и останемся при своих. Не переживай!

— Поверьте мне! — гнул свою линию Чернов. — Через несколько минут вы останетесь без денег. Там секрет есть. А может даже два.

— И что ты предлагаешь?! — несколько протрезвел Алексей.

— Не знаю, — злясь на весь мир, ответил Чернов, действительно не понимая, какой найти выход из создавшегося положения.

— Если ты такой умный, то и играй за меня. Я залезу на вторую полку, мол, спать сильно хочу, а ты или их выгони или играй. Тебя такой расклад устраивает?

— Устраивает, — буркнул Чернов и пошел обратно в купе.

Алексей потянулся за ним следом, пьяно спотыкаясь и при этом глупо хихикая. Он с трудом, задевая ногами головы гостей, залез на полку и оттуда пьяным голосом сказал.

— За меня племяш теперь играть будет. Ничего ребят? А я лучше посплю.

— С какой стати? — поинтересовался рассказчик и подмигнул остальным.

— В соседнем вагоне милиционеры с собаками ходят, — ответил мальчик-Чернов, — а собачки пьяных не любят.

Игроки, услышав про милицию, насторожились, но до полной победы им оставалось всего несколько минут и они решили эту партию доиграть.

— Ты что же, Алексей, такие деньги на пацанчика бросаешь? — спросил банкующий.

— А у него голова получше моей будет. Не голова, а компьютер, — отозвался Алексей с верхней полки. Теперь уж он совсем протрезвел и опомнился. Лежа наверху в расстроенных чувствах, он думал, как будет смотреть в глаза матери. Из-за жизненных перипетий он не помогал ей деньгами уже около трех лет. Да она и не просила. И вот он возвращается домой, навязывает ей животное, которое надо кормить и при этом не дает ни копейки. Ему стало себя жалко, и он стал подумывать, как бы схватить пакет с деньгами, лежащими на столе и, нажав на кран экстренной остановки сбежать из поезда. Но и этого он не мог сделать, так как напротив него лежал Лепс и печально смотрел на хозяина умными глазами.

Чернов, крепко сжав потными от волнения пальцами карты и сел ближе к двери, прокручивая в голове варианты спасения. С одной стороны вся эта карточная история ему была по фиг. Довезли до Энска и спасибо. Мужик сам дурак, что связался с этими сволочами. А с другой… — Дядька его выручил… Да что же, право слово, делать? — с досадой раздумывал он и тут его осенило. — А! была, не была! Хуже уже не будет, — рассудил он и, сбросив два своих туза в стопочку с отыгранными картами, взял из колоды две верхние. Эти оказались тоже тузами! И были они приготовлены для кого-то из игроков. Все произошло так, как он и ожидал. Последняя взятка из колоды бьет ту, что на руках!

— У вас есть ко мне вопросы? Как-то по взрослому спросил мальчик и оглядел присутствующих. — Давайте по хорошему. Дядя Леш!? У нас, сколько было денег? — спросил он, пересчитывая голубые купюры.

— Двадцать пять тысяч, — отозвался с верхней полки Алексей, не совсем понимая, почему грузины не угрожают, не забирают деньги и не смываются.

А те сидели и тупо смотрели друг на друга, пытаясь понять и осознать, что их "сделал" ребенок. Ребенок, который не мухлевал, не передергивал, не плутовал… Он просто хорошо помнил правила, те, которые они объявили в самом начале игры. Взятка из колоды, старше той, что на руках!

Чернов отсчитал двадцать пять тысяч и протянул пакет с оставшимися деньгами грузину, рассказывавшему историю про князя.

— Вот, возьмите. Давайте простимся по-хорошему, а то у вас затруднения возникнут. Милиция уже в наш вагон перешла. Вы направо не ходите. Как раз на них нарветесь. Идите в конец поезда. Через полчаса остановка. Там и выйдете.

Изумленные "каталы" молча поднялись с мест, и пошли в указанном направлении.

— Ну, ты сынок, даешь! — голосом полным восхищения, прошептал Алексей, садясь и спуская с верхней полки ноги. Он взял рубли, протянутые ему Черновым, и сказал: — Приедем в Энск, я тебя с матерью познакомлю. Если будет нужна какая помощь, она выручит. Может объяснишь, что хоть произошло.

— Нечего объяснять, — буркнул Чернов, закрывая дверь на запор. — Только, дядя Леш… дайте мне слово, что больше никогда не будете играть в карты.

— Даю, даю! — совершенно трезвым голосом, ответил тот и спустился вниз. Потом сел напротив и протянув руку, погладил Чернова по голове. Юрий вздрогнул и отшатнулся. Лежа на нижней полке, лицом к стене, он думал, что как был он ментом, так и останется. И не важно, в каком он теле, и не важно, сколько ему лет. Видеть вокруг себя хамство, подлость, преступления, было выше его сил. Он боролся с этим раньше, и будет бороться всегда, пока хватит жизни. Этой, новой, о которой он не просил.

Через три часа они были в Энске.

Энск

Маленький, чисто одетый мальчик спустился по металлическим ступенькам вагона на перрон и замер. Идти с Алексеем к его матери он отказался. Попутчик, подхватил переноску с котом, потрепал на прощание Чернова по макушке и пошел к вокзалу на автобусную станцию. Уже разошлись последние пассажиры, и поезд дал предупреждающий об отправлении гудок, а мальчик все стоял и стоял на платформе. Поезд дернулся, железные крепления состава ударились друг о друга и медленно поплыли за его спиной.

— Вот я и дома, — подумал мальчик и сделал первый несмелый шаг. Ему было страшно. Страшно так, как никогда в жизни. Во взрослой душе, находящейся в детском теле свили себе гнездо апатия и ее сестра депрессия. Они свернулись клубочком и сладко дремали, не давая той самой душе чего-то хотеть или к чему-либо стремиться.

— Ну и зачем я сюда вернулся? — подумал Чернов, поднимаясь на железнодорожный мост. — Что я здесь потерял? Что забыл?

С каждой новой ступенькой перед Черновым открывалась панорама города и, поднявшись наверх, он увидел его почти весь. Глаза перебегали от здания к зданию. Вон там пожарка, а там мэрия. Если повернуться в другую сторону, то открывается вид на старый город и вдалеке виден заброшенный храм со злосчастными лабиринтами. А вон там дом, в котором он жил, а там работа… Все знакомое и в тоже время страшно чужое. Все бывшее раньше его, а теперь ему не принадлежавшее.

— Какой же Яков гад! — в очередной раз подумал он, спускаясь по ступенькам вниз. — Он же у меня все отнял! Дом. Друзей. Работу. Любимую. Я же теперь никто и звать меня никак.

Он вышел на вокзальную площадь и ноги помимо желания потащили его к детской комнате милиции. Он прильнул лицом к запыленному стеклу и попытался сквозь грязь что-нибудь рассмотреть. Видно ничего не было. Он развернулся и пошел в сторону детского дома — сдаваться. Вдруг за спиной послышался стук каблучков и, обернувшись, он увидел бежавшую к нему Марину. Его Марину! Такую родную и близкую!

— Тузик! Миленький! — кричала она, и слезы градом текли по ее лицу. — Тузичек ты вернулся! Как же хорошо! Как же здорово! Когда ты уехал, я поняла, что после смерти Юры у меня кроме тебя больше никого нет! Ты сбежал, да? — тормошила она Чернова, постоянно заглядывая ему в глаза и ожидая в ответ радостную улыбку. Но улыбки на его лице не было. — Ты от Якова сбежал? И что теперь делать думаешь?

— В детский дом пойду, — выдохнул Чернов и уклонился от желавшей прижать его к себе Марины.

— Как в детский дом, почему в детский дом? — расстроилась она. А знаешь?! Я пока тебя не было думала про себя — какая же я дура! Почему я сама тебя не усыновила? Ну, пусть не усыновила, ну хотя бы просто не взяла тебя к себе жить. А ты вот он! А ты вернулся! Может ко мне, а? У меня двухкомнатная квартира. Одна комната твоя. Я теперь, наверное, замуж не выйду. Больно сильно Юру любила. Зато у меня ты будешь!

— Вместо комнатной собачки? — почему-то вдруг разозлился Чернов за Тузика.

— Зачем ты так! — расстроено спросила она, и глаза ее потускнели. — Я же тебя всегда любила. Кормила, чем могла помогала…

— Работа у вас такая, — снова огрызнулся Чернов, и вдруг увидев ее бессильно опустившиеся руки, и потерянные глаза, прильнул к ней и сказал: — Прости!

— Вот и ладно, вот и хорошо, — проговорила Марина, вытирая тыльной стороной ладони слезы. — Как скажешь, так и сделаем. Хочешь в детский дом? Оформлю в детский дом. Захочешь жить у меня? Будешь жить у меня. Помнишь, где я живу? На ключи от квартиры. Маленькая комната твоя. Иди. Располагайся. В холодильнике суп. Ну и что найдешь. Давай, — и она подтолкнула его в спину, — мне работать надо. Приду часов в семь. Постарайся быть дома, а дубликаты ключей мы тебе завтра сделаем. Договорились?

— Договорились, — кивнул Чернов и провожаемый ее взглядом пошел к девушке на квартиру.

Осень заканчивалась, Со дня на день должен был выпасть первый снег. — Как быстро идет время, — подумал Юрий, — неуклюже шагая по тротуару, никак не совладая с короткими детскими ногами, делающими маленькие шаги. — Пять-семь лет ожидания, надеюсь, тоже пройдут быстро. А уж там!

В Марининой квартире его ждал он сам. На старом буфете стоял его портрет и весело подмигивал, как бы говоря: — Ничего, брат! Прорвемся! — Юрий походил по комнате, посмотрел на знакомые вещи и вдруг увидел свою рубашку, лежащую рядом с подушкой на Марининой кровати.

— Не-е-ет. Так дело не пойдет. Я тут жить не смогу, — прошептал он, возвращаясь к входной двери. — Маринка будет по мне все время реветь, а я за это время просто сойду с ума!

Он закрыл квартиру на замок, бросил ключи в почтовый ящик и пошел в сторону детского дома. Чернов шел и думал, что когда вырастет, то женится на ней. И не важно, что она будет его старше. Ближе и дороже человека у него не было, да и навряд ли будет. А с Яковом, Тиамат и прочими он разберется. Не сейчас, позже. Когда вырастет…