Амнезия [СИ]

— Может быть, во мне самом есть какая-то червоточина, которая не дает подняться на ту высоту чувств, которые называются любовью? — спрашивал он себя, тут же себе возражая. — Да какая едренать-матренать червоточина! Когда женщины сами словно каменные изваяния. Никто не хочет впустить в душу, если она у них есть. Два раза бабы от меня беременели и обе сделали аборт. Ну не нужны им дети и все тут. Может, время их еще не пришло, может работа их моя не устраивает. Боятся, что ненадежный. Могу погибнуть при исполнении служебного задания. А может, я сам виноват? Не тех баб выбираю. Что я зациклился на молодых? У них еще ветер в голове. Надо найти женщину моего возраста, тогда будет все в порядке. Черт! Ну что я пургу мету? Ведь Марине уже двадцать пять. Разве это ветреная юность? Да что с ней, черт возьми, происходит!? Может, я провинился перед ней в чем-нибудь? Наплевать на работу! Пойду сейчас к Маринке снова и попробую выяснить все до конца.

Войдя в здание вокзала, и открыв дверь ее кабинета, Чернов с удивлением обнаружил, что за ночь ничего не изменилось. Сидевшая, как и вчера, Марина склонилась над документами и на него никак не реагировала. Он помахал перед ее лицом букетом из семи роз, но и это не произвело на любимую никакого впечатления.

— Марин! — осторожно начал Чернов, кладя цветы на стол. — Ты чего? Может, я тебя обидел? Может, не должен был без тебя уезжать в отпуск? Ну, ты же видишь, что я раньше вернулся. Тоскую я без тебя. А? Девочка моя. Ну что же ты молчишь? Ну, скажи хоть словечко, — и Чернов, обойдя стол, опустился перед подругой на колени и взял ее руку в свои ладони.

Марина медленно ее отняла и, подняв от документов глаза, с удивлением посмотрела на Юрия. Взгляд ее был странным. Казалось, девушка не понимает, кто перед ней и чего он хочет. Лицо было спокойным, вчерашнее раздражение исчезло, но прежняя Маринка так и не вернулась. Не было сияющей улыбки, не было рук потянувшихся к его шее, не было поцелуя при встрече. Перед Черновым сидела абсолютно чужая девушка жутко похожая на его Маринку.

И тут Марина упала лицом в свои ладони и быстро, быстро стала тереть ими кожу. Казалось, что она пытается вырваться из какого-то кокона, в который она неизвестно как попала. Это длилось минуты три. Но ничего не произошло. Она молча отвернулась от Чернова и снова принялась просматривать служебные документы.

— Ее надо отвезти в больницу, — в растерянности подумал Юрий, выходя из здания вокзала. — Она просто больна. Ничем другим я ее состояние объяснить не могу. Надо с кем-нибудь проконсультироваться. Попросить совета. Мне одному с этим не справиться. Надо идти на работу, может Смирнов что придумает…

Переживания о Марине отодвинули на задний план мысли о беспамятных. Душа стала похожа на песочницу, в которую ходят в туалет коты. С таким вот настроением он появился на службе, и понял, что всё это было только началом…

Не успел он переступить порог родного отделения, как буквально уткнулся в необъятную грудь своего приятеля Сашки Смирнова.

— Привет, Чернов, — донеслось до него откуда-то сверху. — Начальство сказало, что ты скоро появишься. Я тебя тут уже минут пятнадцать дожидаюсь. Так сказать, стою в почётном карауле.

— Иди ты… к мавзолею, — пробурчал Чернов и попытался просочиться по лестничному пролету между плечом приятеля и стеной, но у него ничего не получилось. — Там тебя как раз и не хватает. Мне караул ни к чему. Я то ещё, слава богу, жив.

— Что, браток, никакой личной жизни? — спросил Сашка, на что Чернов скрежетнул зубами. Он уже и не знал, что делать. Какие уж тут советы, если человек так и брызжет юмором. То ли ругаться, то ли смеяться. Но в смирновском простодушном, почти детском взгляде, было столько участия, что он немедленно выбрал второе.

— Отстань, мент. Без адвоката я тебе больше ни слова не скажу.

— Понятно, — протянул Смирнов, и тяжело вздохнул. — Значит, что-то случилось…. Ладно, обойдусь без тебя, — и он развернулся, идя в сторону дежурки и встряхивая в недоумении плечами, словно обижаясь на неискренность друга. Чернов, сообразив что, перегнул палку, догнал его и положил ему на плечо руку.

— Ну, давай Сань, говори, у тебя то, что произошло?

— Да ну…, - он замялся. — Не буду я тебе серпом по… по сердцу. Иди отсюда.

— Колись, гад, — Чернов попытался нахмуриться.

— Ну… Ты же в курсе, Юрок, я ведь уже вторую неделю холостую. Жена с дочкой, в Донецк к теще укатили. А вчера позвонила, скучаю, говорит. Да и я уже, тоже, — он провёл ребром ладони по горлу. — Не поверишь, Юр… Во, где мне эта холостяцкая жизнь. В общем, сегодня вечером девчонки возвращаются, а мне на сутки заступать, пом. дежем. Вот я и подумал, махнуться с тобой сменами. Думаю, как хорошо, что Юрок вернулся. Твоя смена ведь только на следующей неделе… А с другой стороны стыдно. Тебе самому с Маринкой пообщаться хочется.

— Махнуться говоришь… А я то думал, что ты хочешь доверить мне торжественную встречу твоей семьи. Оркестр на перроне, цветы, и всё такое, — Чернов пытался говорить, как можно серьёзней, но Смирнов расколол его в два счёта. Мало того, что он был неплохим опером, он ещё и умел быть хорошим другом. Не задавал вопросов, когда не спрашивали, и оказывал помощь, когда не просили. Почти семь лет их дружбы, привели к тому, что он знал Чернова вдоль и поперёк.

— Ну да, конечно, — заулыбался он. — Цветы, шампанское. Знаю я тебя. В Галке своей я, конечно, уверен, но ты. Ты же мёртвого в постель затащишь.

— Фу, Смирнов, ну и шутки у тебя. Да я и подумать-то о твоей Галке так не могу. Это же святое. И притом у меня же Маринка… Мне бы с тобой о ней поговорить…Ну это потом… Освободишься — перетрем. А ты что, в морге с утра побывал? Запомни, наконец, не мёртвого, а мёр-тву-ю. Это очень важная деталь. Ладно, иди на поклон к папе Карло, чтоб он был в курсе, а я в дежурку.

Папой Карло, они между собой называли начальника, майора Суконцева. Когда на их шеях скапливалось слишком много "висяков", майор, в сущности, добрейший человек, как заведённый бегал из кабинета в кабинет, и орал на всех подряд:

— Что ж вы у меня такие тупые? Прям деревянные, как Буратины. Чтоб завтра… нет, к вечеру… Хрен. Чтоб через два часа, все хвосты подчистили, а то я вам головы поотрубаю, — ну и всё в том же духе.

Дежурный, капитан Захаров, "пол-обоймы" до пенсии, уже сидел за столом дежурки и, водрузив очки на самый кончик носа, просматривал бумаги, перекладывая листы из одной стопки в другую. При этом он то и дело поглядывал на свой знаменитый термос, проверяя, не умыкнул ли кто у него его бесценную игрушку. Всё отделение знало, что в дни дежурств, в термосе у него, в лучшем случае было пиво, а в худшем, водка с какой-нибудь газировкой. Но, мужик он был дельный, и никогда не напивался до одури, а очень грамотно, с медицинской точностью, поддерживал себя в состоянии лёгкого подпития. Если бы не эта блажь, он мог бы выйти в отставку, как минимум майором. Говорили, что у него с женой не ладилось. Мол, сначала, из-за любви терпел её выходки, потом дочерей жалел. Как же они мол, без отца расти будут? А теперь, когда и дочки выросли, любви уже не осталось… Всё вроде в его руках было, да только жизнь-то прошла. Чего на старости лет огород городить. Вот он и пил. Почти каждый день.

— Доброе утро, Евгений Андреич, — поздоровался, входя в дежурку, Чернов.

— А, Чернов! Привет, привет. С возвращением. Чего не отдыхалось? Уболтал тебя Смирнов? — по-доброму усмехнулся он, бросая скомканный бумажный лист в корзинку для мусора.

— Как видите.

— Ну, вот и славно. А то бы он сам извёлся, да и меня б извёл. А ты ведь знаешь, сынок, для меня сутки дежурства, как другому, недельный отдых в санатории. Так что, добро пожаловать в ад. Сегодня ведь пятница, а значит, дежурство наше будет, мама не горюй. Ближе к вечеру, наши уважаемые горожане расслабятся, примут на грудь, кто, сколько может, и пойдут уничтожать друг дружку всеми мыслимыми, и немыслимыми способами. Ты знаешь, Юр, — он мельком взглянул на сослуживца, словно желая убедиться в том, что тот его слушает. — Мне иногда кажется, что именно та лёгкость, и, так сказать приятность, с которой мы производим на свет себе подобных, и является побудительной причиной нашего тотального небрежения чужой жизнью. Мы, в большинстве своём, перестали воспринимать её, как дар божий, и считаем лишь последствием нашего, извини за грубость, секса. Вот и не ставим её ни в грош.

Одновременно с телефонным звонком внутреннего телефона в дверях появился Смирнов.

— Захаров, — отозвался на звонок Андреич, и, оторвавшись от бумаг, отчеканил, — Слушаю вас, Николай Александрович…. да… так точно… я в курсе… Чернов? Здесь, заступил уже… так точно… спасибо, всего доброго.

Он положил трубку, и повернулся лицом к Сашке.

— Смирнов, не будь Македонским, не загораживай солнце, — и, возвращаясь к бумагам, продолжил. — Давай, сынок, ступай домой. У тебя там дел, явно больше чем здесь. Посуды-то грязной, небось, полная раковина…

И Смирнов ушел, оставив Захарова и Чернова заниматься нужным и важным делом — золотарством. А это старое русское слово значило ни много, ни мало очистку выгребных сооружений. Именно этой работой они и занялись.

День прошло именно так, как и предсказывал Андреич. Часов до пяти дня было относительное затишье, а потом, как снежный ком с крутой горы, покатились на отделение кражи, изнасилования, тяжкие телесные повреждения, что было, в общем то, не свойственно маленькому провинциальному городу. Чего греха таить… Все было, но не в такой же степени! За последнее время работы у милиции не то, что удвоилось, а то утроилось. Больше всего, конечно, старались бомжи. Эти забытые богом, безлошадные всадники Апокалипсиса, мочили друг дружку почём зря и всем, что только подворачивалось под руку. При этом их внутреннее состояние было равно абсолютному покою, с лёгким налётом любопытства, и такой же порцией азарта, почти как у детей, которые, обнаружив во дворе муравейник, принимаются давить его обитателей своими розовыми, пухлыми пальчиками. Они и дрались беззлобно и убивали беззлобно.

В пять приволокли полутрезвую тетку, от которой разило так сильно, что привыкшие ко всякому милиционеры, едва сдерживали рвотные позывы. Эта дамочка воспользовалась старым, как мир способом вымогательства. Она ходила по многоподъездным домам и просила деньги на похороны несуществующей Марьи Ивановны, представляясь старшей по первому, второму или любому другому подъезду. Многие жильцы от нее отбрехивались, но некоторые сердобольные граждане деньги давали. Все это продолжалось несколько дней, пока одна общительная старушка, не опомнилась, что никакой Марьи Ивановны в том подъезде не существует. Она вызвала милицию, и тетку, успевшую к вечеру хорошо набраться, и уснуть под грибком на детской площадке забрали в отделение.

Потом привезли пацанов лет по пятнадцать, которые в отсутствие родителей напились и стали стульями выбивать стекла в квартире. Как всегда на страже порядка стояли пенсионеры.

Следом последовал вор, обчистивший квартиру на Октябрьской улице. Этого сгубила жадность. Добыча, состоявшая из денег и золотых украшений, показалась ему маленькой, и он упер импортный телевизор в коробке. Бдительные соседи снова были начеку и в двух кварталах от места кражи, патруль подобрал незадачливого вора. Нарушители постепенно заполнили почти все КПЗ, и дежурным стало казаться, что сегодня их придется утрамбовывать как селедку в бочки, по семь-восемь человек в одну камеру, рассчитанной изначально на четверых. Но постепенно, ближе к полуночи, народ стал уставать, и где-то около трех, наступило относительное затишье. Лишь из проезжего цирка-шапито позвонила охрана и попросила прислать наряд. Вымотанные за ночь ребята выехали на место происшествия, и вот тогда уже в дежурке наступило полное затишье.

— Ну что, сынок, — сказал Чернову Захаров и потянулся, — пойду я посплю немного. А то ведь часам к пяти, эта стая захочет похмелиться, и всё начнётся вновь.

— Конечно, Евгений Андреич, отдыхайте, а я себе пока кофейку набодяжу, — отозвался капитан.

— Не понимаю я тебя, Чернов, — никак не решался покинуть тот пост. — Большая часть нашего мужского населения уничтожает свою печень алкоголем. Это я ещё как-то могу оправдать. Жизнь такая. Но ты! Ты ведь за день уже почти полбанки этой дряни выдул, — он поднялся, и пошёл к выходу, а у двери закончил, — Хотя, у каждого своя дорога на тот свет. Так что, дерзайте молодой человек. И если что, — он обернулся, — буди меня немедленно.

Минут тридцать Чернова никто не беспокоил, и он уже стал подумывать об очередной чашке кофе. Но в это время, в дежурку, очевидно заскучав, вошёл Игорь Кудрявцев, главный тюремщик этой ночи.

— Ну что, Юрок, как ночка? — спросил он, плюхаясь в соседнее кресло, с обугленными пятнами небрежно упавшего сигаретного пепла.

— Мама не горюй, ночка, — отозвался Чернов, закуривая новую сигарету. Кудрявцев достал свою пачку и вытянул оттуда курево.

— Пойдем, подымим на улице, — позвал его, вставая, Чернов. — Смотри, как я здесь все прокурил, хоть топор вешай.

Они вышли на крыльцо отделения и, привалившись спинами к холодной от осенней ночи кирпичной кладке, на пару затянулись. На улице было темно, и подъездную площадку отделения освещал лишь тусклый свет фонаря, раскачивающегося на ветру. Где-то вдалеке женский хор пьяных голосов, не соблюдая мелодии, выводил песню с просьбой к морозу их не заморозить, а со стороны Кузнецовки, в частном секторе, слышался надрывный лай собак.

— Лепота… — протянул Кудрявцев, выпуская в холодный воздух голубой дымок сигареты. — Жизнь хороша, если жить не спеша. А, Чернов?

— Лепота-то лепота. Только гнуси всякой много развелось. Что только твари не вытворяют? А мы должны всю эту грязь вычищать. Мусорщики мы с тобой Гарик, ассенизаторы. Дерьмо за всеми расхлебывай. Оскотинился народ, дальше ехать некуда. И вроде шкуры у нас продубленные и души напильником со всех сторон пообтесаны, а все равно смотреть на нашу жизнь тошно. Хоть сиди дома и носа на белый свет не показывай… Да только все равно не спрячешься. Не мир, а сплошные Авгиевы конюшни.

— Чьи, чьи конюшни? — переспросил Кудрявцев плохо знакомый с греческой мифологией.

Остаток ночи Чернов рассказывал сослуживцу сказки.

Эта ночь была сумасшедшей не только для службы охраны правопорядка. Пока ассенизаторы разгребали конюшни, Георгий Иванович Забродин, найдя в сетке ограждения слабину, пытался просочиться под ней на запретную территорию цирка. Любому молодому человеку это не составило бы труда, но в восемьдесят лет, это было тяжеловато. Георгий Иванович еще не был морально готов к такому поступку. Для начала он решил произвести разведку боем, выяснить количество охраны, месторасположение серпентария. Ну и прочее, и прочее.

Посещение цирка в дневное время старику ничего не дало. Объект бдительно охранялся людьми некоего ЧОПа (частного охранного предприятия) в синих специальных костюмах с яркой надписью "Клещ" на спине. Сейчас же, после полуночи, старик надеялся, что "клещи" перестали осторожничать и либо дремлют, либо смотрят эротические фильмы по DVD. Пока, во всяком случае, его никто не обнаружил, и это давало надежду на успешное окончание долгожданной операции.

Кряхтя, он поднялся на ноги и пошел. Куда идти, он не знал. Посветить себе фонарем пенсионер опасался, боясь привлечь внимание обслуживающего персонала. Идти поэтому пришлось, ориентируясь только на шатер шапито. Как назло луна спряталась за тучами, и Георгия Ивановича окружал кромешный мрак. Споткнувшись о какой-то предмет, он чертыхнулся и, прихрамывая, продолжил путь. Плащ на пенсионере был старым, широким и его полы трепыхались на холодном ветру. Клинок, которым он должен был совершить акт возмездия, дал о себе знать. Металл, завернутый в кусок белой тряпки, больно ударил по ноге и резко оттянул вниз карман плаща. Подойдя к полотняной стене шатра, Забродин достал кинжал и разрезал туго натянутую ткань. Морщась от напряжения, он протиснулся в непроглядную темноту помещения. У Георгия Ивановича болело все. Болело сердце. Ноги и руки, словно плохо смазанные шарниры скрипели при движении. Вестибулярный аппарат, нарушенный возрастом, отказывался работать. Его качало вроде моряка на корабле, попавшего в шторм. Прислушавшись и убедившись, что ничего подозрительного вокруг нет, Георгий Иванович решился и включил фонарь. В тусклом, желтом свете появились металлические конструкции, коробки разного цвета и размера, лестницы и мячи. Большинство предметов были оклеены блестящей бумагой и от света фонаря искрились и переливались. Пенсионеру представилось, что он попал в пещеру Али-бабы, куда скоро должны были вернуться разбойники. Правда, воровать он ничего не собирался. Его цель была совсем другой.

Выбравшись из угла заваленного бутафорией, он двинулся дальше. По словам водителя мусоровоза, единственному человеку из местных, которому удалось побывать на запретной территории шапито, клетки с крупными зверями располагались на общей территории, а с мелкими, внутри шатра.

— Где же эти твари находится? — размышлял Георгий Иванович, рассматривая закутки подсобного помещения. — Ведь что плохо? Что я толком ничего про них не знаю. Ни как это происходит. Ни кем они становится, тоже не вполне понятно. Находясь в теле пресмыкающихся, осознают ли они себя людьми, которыми были ранее? И главное! Сколько у меня осталось времени? День? Неделя? Месяц? Слава Богу, что путь Тиамат прошел через наш город, а то бы я их никогда не нашел. Годы мои уже не те. Старость не радость. Тут болит, там болит… — бормотал он про себя, пока не наткнулся на ряд террариумов, плотно закрытых сетчатыми крышками. — Ах, вот где вы голубчики обосновалась, — обрадовался он, рассматривая спящих рептилий.

Змей было немного. Всего три. Глаза их были закрыты, а тела плавно изгибались в сонном покое. Необыкновенной красоты шкура была испещрена ромбовидными узорами желтых и зеленых оттенков. Тела двух были примерно около полутора-двух метров, третий же удав был огромен. Сложив свои кольца, он с трудом помещался в стеклянном ящике.

Георгий Иванович полез в карман плаща и снова вытащил клинок. Развернув его, он внимательно в него всмотрелся. Клинок был тусклым, и только рукоятка его светилась как бы изнутри розовым светом.

— Что-то здесь не так. Кажется, при приближении к объекту, ты должен засветиться ярким светом. Что же мне делать? — прошептал старик и, открутив проволоку, сдвинул крышку ящика в сторону.

Удав от яркого света фонаря и движения проснулся, открыл круглые глаза, рассеченные надвое узким зрачком, и приподнял голову. Старик в растерянности смотрел на аспида, не зная, что предпринять. Змея стала распрямлять свои кольца и плавно заскользила вверх.

— Ты куда это собрался адское отродье? — в испуге зашептал старик и стал махать руками, пытаясь загнать удава на место. — Ну, я сейчас тебе покажу! Ты сейчас у меня за все ответишь!

Но удав на проклятия не обращал внимания, а струился из ящика, и уже через секунду его голова легла на плечо Георгия Ивановича и кольцами обвила туловище человека. Старик нелепо размахивал руками, силясь проткнуть клинком холодное гибкое тело. Лезвие проскочило по упругой коже и скользнуло мимо. С каждым новым витком, старик чувствовал, как его руки немеют и становятся неподвижными.

— Помогите! — в ужасе закричал он, потеряв равновесие и падая на пол. — Есть тут кто-нибудь? Люди!

Через мгновение включился яркий свет, и на его крики о помощи прибежали те самые люди, которых он опасался. Они были в темно-синих костюмах со зловещей символикой и надписью "Клещ".

— Ты чего падла делаешь? — закричал один, пытаясь вырвать кинжал из руки старика.

— Смотри Вень! Да он же удава убить пытается, — закричал другой. Охранник сильно ударил ногой старика по руке, отчего старческие пальцы разжались, клинок выпал, а его рука бессильно обвисла.

Охрана, обладая недюжинной силой, раскрутила тугие кольца и два здоровых мужчины, с трудом вернули рептилию на место. Георгий Иванович лежал, пытаясь восстановить дыхание, но его ушибленная рука упрямо шарила по полу, стараясь найти выроненный клинок.

— Вень, чего стоишь? Иди ментов вызывай! — сказал тот, что пожилистей и снова пнул ногой Забродина по ребрам. — А ты вставай паскуда! Чего разлегся? Тут тебе не санаторий.

Вениамин убежал вызывать доблестную милицию, а Георгий Иванович смахивая со лба крупные капли пота, наконец-то, принял вертикальное положение. Подталкиваемый крепышом, тяжело волоча ноги, он добрел до комнатки охраны и рухнул на стул.

— Ну, чего дед, колись давай. Ты зачем сюда ночью пробрался? Зачем питона пытался убить? Что за бред! Змеиного супчика захотел что ли?

Георгий Иванович молчал, потупив глаза в пол, только временами тяжело вздыхал, и вытирал уже насквозь мокрым платком, постоянно потеющий лоб. Милицейский наряд подъехал достаточно быстро и уже минут через пятнадцать Забродин трясся вместе с вооруженным сопровождением в разбитом "козле" двигаясь в сторону отделения.

Чернов и Кудрявцев спокойно покуривали на крыльце, наивно надеясь на оставшиеся два часа спокойного дежурства. Их беседу прервал слепящий свет фар "козленка" и резкий визг тормозов у крыльца. Дверцы захлопали, наряд выпрыгнул из машины и потянул за собой старика в светлом плаще. Старик был трезв и, судя по запаху, с бомжами не общался.

— Вы чего братва? Кого привезли? — отлип от стенки Кудрявцев. — Нормальный по виду старик! Мне размещать его уже некуда!

— Вот именно, что только с виду нормальный, — отозвался патрульный. — У него, похоже, с крышей проблемы. Хмурый такой, всё бормочет чего-то, крестится, да вздыхает. Тоже мне, святой Георгий.

— Это почему? — поинтересовался Чернов, распахивая перед стариком дверь

— Про цирк на пустыре, знаешь? — спросил патрульный. Чернов кивнул. — Как его, чёрт, шапито? Так что этот дедок учудил! Забрался туда, вскрыл клетку с удавом и принялся ножом кромсать. Хорошо охранники вовремя застукали.

— А чего к нам? — снова стал возникать Кудрявцев. — Надо его в больницу оформить, освидетельствовать на дурика, и всё. Болен — лечись, здоров — гуляй себе на здоровье.

— Кудряшка, не гони, — оборвал его Чернов, начиная заполнять необходимые при задержании документы. — А чем он эту змею резать собирался?

— О, это вообще песня. Нож у него странный, изогнутый весь, и тяжёлый как кирпич. Степан, — обратился он к напарнику, — сбегай быстрей, принеси. Я его между сиденьями запихнул.

Через минуту вернувшийся сержант положил перед Черновым массивный кинжал из серебра, с извивающимся, наподобие змеи клинком. Рукоятка была украшена бирюзой. Чернову хватило одного взгляда, чтоб понять, что этот нож не простой, не дешёвая, кустарная подделка, а произведение искусства. Он притягивал к себе взгляд и вызывал неудержимое желание им владеть.

Передав задержанного с рук на руки, патрульный экипаж вернулся на маршрут. Забродина же заставили вывернуть карманы, дали расписаться в протоколе изъятия, и Кудрявцев увел старика к себе. Чернов остался в дежурке один. Уставшие глаза под утро страшно щипало, стоваттная лампочка, и клубы дыма настойчиво раздражали слизистую оболочку глаз. Чернов открыл форточку. Работать не хотелось. Оставив запись о происшествии в учетной книге на потом, он стал оформлять протокол задержания. Перечитав его снова, он достал из кармана связку ключей и решил убрать клинок в сейф. На улице светало. Щелкнув выключателем, Юрий выключил свет и воткнул ключ в замочную скважину железного ящика. Положив клинок на нижнюю полку, Чернов собрался прикрыть дверку и повернуть ключ в замке. Что-то заставило Чернова остановиться и повнимательнее всмотреться в глубину сейфа. Он протер глаза костяшками пальцев и к своему удивлению обнаружил, что клинок светится. Странный бледно-голубой свет освещал черное чрево сейфа. Кошельки, кольца в пакетах и прочая мелочь, реквизируемая у задержанных, были достаточно хорошо видны.

— Черт! Что он фосфором пропитан что ли? — задумался Юрий и решил утром отвезти железяку в районную лабораторию, к Валентину Егоршину, классному специалисту по химии, физике и прочим заумным наукам.

— Кудрявцев! — громко крикнул он, вертя в руках странный кинжал. — Кудрявцев! — Еще громче рявкнул он, чтобы было слышно на другом конце коридора.

— А! — отозвался Гарик, — злой и недовольный тем, что ему не дают дремать.

— Игорёк, приведи-ка мне этого деда, дай поближе познакомиться с этим Маугли.

— А почему Маугли? — поинтересовался Кудрявцев. Авгиевых конюшен ему показалось мало.

— Ты чё, мультфильм не смотрел, — не знал, как отвязаться от безграмотного сослуживца, Чернов.

— Почему не смотрел, смотрел… А… Вспомнил. Маугли пытался кинжалом кобру убить. Ты про это что ли?

— Про это, про это. Старика, говорю, давай.

— Да ну, дохлый номер. Не разговаривает он ни с кем, да и спит давно.

— Ничего, ничего. Как червяков резать, он не спит. Давай, подымай этого киллера. А я пока в документах его покопаюсь.

Просмотр документов ничего не дал. Паспорт рассказал, что Георгий Иванович Забродин проживает на Краснопролетарской улице, в доме номер шестнадцать, в квартире номер пять. Штамп о браке отсутствовал. Детей, судя по отметкам, не было. Пенсионное удостоверение тоже никакой новой информации не дало. В коридоре послышался звон ключей и шаркающие шаги пожилого человека. Кудрявцев ввел в кабинет старика и, подвинув ему стул, предложил сесть.

— Свободен, — буркнул Кудрявцеву Чернов, рассматривая вошедшего старика. Гарик немного потоптался в дверях, видимо желая что-то сказать, потом махнул рукой и вышел, прикрыв за собой дверь. Старик, вероятно, действительно себя плохо чувствовал и, обмякнув на казенном стуле, закрыл глаза и тяжело дышал. Его седые волосы, растрепались, а желтоватого цвета лысина, была покрыта крупными каплями пота. Сцепленные руки, в старческих пигментных пятнах нервно подрагивали на коленях. Впечатление старик производил не самое лучшее и Чернов поймал себя на мысли, что ему старика жалко. Но работа оставалась работой, дело уже было почти заведено и с ним надо было разбираться.

— Простите, — тихо произнес Чернов и кашлянул в кулак. — Вы себя хорошо чувствуете? Может быть, вызвать скорую помощь?

Старик приоткрыл глаза и подслеповато взглянул на капитана. — Не надо скорую. Домой хочу. Отпустите вы меня, ради Бога.

— Не могу домой. У меня к вам есть несколько вопросов. Ответите, тогда посмотрим. Я имею право задержать вас на сорок восемь часов.

— Спрашивайте. Если в моих силах, постараюсь ответить, — ответил старик и печально покачал головой.

— Что вы делали в служебных помещениях цирка сегодня ночью? — спросил Чернов, испытующе поглядывая на собеседника. — На этот вопрос можете ответить?

Старик промолчал, а руки на его коленях сжались в кулаки.

— Ну, хоть что-нибудь мне ответьте. Наврите хотя бы, — снова пожалел его Чернов, глядя, как тот стал промакивать потную лысину большим клетчатым платком.

— Все что бы я Вам не сказал, молодой человек, вы все равно примете за сказки. Эта история вероятно не для вас. Хотя…

— Да хоть намекните, начните, хотя бы, — удрученно пожевал губу Чернов.

— Намекните…, - хмыкнул старик. — Да как же тут намекнешь? Хотя… — снова задумался Забродин. — Может быть, вас мне послала судьба, Всевышний, потусторонние силы? Называйте это как хотите, но без их вмешательства здесь наверняка не обошлось. Вы молодой, сильный, энергичный. Не то, что я — развалина. Мое время уже прошло. Я слишком долго ждал этой встречи. Судьба оказалась ко мне неблагосклонна и подарила эту встречу слишком поздно. У меня теперь ни на что нет сил. Так может быть, правда, теперь на Вас выпал жребий. Ну не просто же так вы вцепились в меня. Другой бы, закрыл дело и забыл всю эту историю, как некий комичный случай. Вот если бы вы мне встретились раньше. Ну, хотя бы лет на пять раньше… Как же время быстро идет. Ой, как идет. А я совсем старик и ничего не успел сделать.

— Да что Вы мне голову морочите, — не выдержал Чернов. — Или начинайте рассказывать или идите обратно в камеру. Что за манера философствовать на пустом месте. Ответьте мне только на один вопрос, хотя у меня, их несколько. Откуда у Вас этот клинок и почему он светится в темноте? Что это за вещь? Откуда она у вас? Для чего он предназначен?

— Вот видите? — после минутной паузы прошептал Забродин. — Ответом на один вопрос здесь не обойдешься. Даже сейчас я насчитал их у вас три. Это долгая история, молодой человек. История моей жизни. Готовы ли вы ее выслушать? Готовы ли вы ее, самое главное, понять? Хотя что-то действительно в вас есть. Это же не клинок. Это ключ. И он вас сам выбрал. Ведь не даром же он оживает в ваших руках. Со мной такого не происходило.

— Ключ? — напрягся Чернов. — Ключ от чего? К чему?

— Видите ли, — продолжил Забродин. — Я старый больной человек. Может быть, меня действительно необходимо отправить в сумасшедший дом. Может быть, я не все помню. В голове, какая то обрывочная информация. Какие-то секундные картинки. Зарисовки. Единственное, что знаю абсолютно точно это то, что мне необходимо ее убить.

— Кого убить? За что?

— Я не могу вам ничего рассказать, — после минутной паузы начал было Забродин. — Я пытаюсь, пытаюсь все вспомнить и… не могу.

Чернов нахмурил от досады лоб, налил старику стакан воды и поставил его на противоположную сторону стола. Потом встал и нетерпеливо стал ходить по кабинету, злясь на себя за то, что выслушивает этот бред и на старика, который этот бред несет.

— Погодите, погодите, — вдруг встрепенулся задержанный. — Дайте скажу что помню. Скоро и это забуду. Тиамат. Женщина в цирке-шапито. Она людей гипнотизирует. А потом отбирает. Кто поддается гипнозу — того забирает, кто нет — уходит, — и старик поднял руку в останавливающем жесте. Стойте, стойте. Всему виной она. Это она вводит людей в транс. Она вечная. Живет уже тысячу лет. Недаром ее Тиамат прозвали. Думаете, я брежу? Возможно. Можете, конечно, мне не верить, но я очень вам рекомендую сходить ко мне на квартиру. Там все поймете. А теперь простите старика. Пойду, если разрешите, прилягу на нары. До чего дожил… Ночевать в каталажке… Как самый последний бомж… — и старик, прикрыв глаза, снова откинулся на спинку стула.

Тишину дежурки разорвал телефонный звонок. Звонок был частым, надрывистым и не сулящим ничего хорошего. Чернов поднял трубку и сквозь треньканье, бульканье, сипение и скрежетание с трудом разобрал, что это звонит из Твери Яков.

— Я это! Я! Яш, плохо слышно! Ты чего ночью? Случилось что? — проорал Чернов в трубку, пугаясь разных страшных мыслей, шквалом накативших на него.

— Да нет! Ничего страшного, — просипел Яшка. — Дежурю просто. Позвонил тебе домой. Тебя нет. Думаю вдруг на работе? И точно. Я тебе одну интересную штуку хотел рассказать. Ты меня слышишь?

— Слышу, слышу! Какую интересную штуку в пять часов утра? Напугал, аж сердце сжалось.

— Помнишь немчика того из Воронков? Ну, того, беспамятного? Помнишь?

— Да помню я твоего немецкого склеротика! Не тяни. Выяснили что-нибудь что ли?

— Выяснили. Такие удивительные вещи выяснили, ты не поверишь. Та женщина, библиотекарша из Воронков, права оказалась. Наш этот немчик! Наш! Ты меня слышишь?

— Да слышу, слышу! А как он в Воронках то оказался?

— Вот в этом то все и дело. Оказывается он из русских немцев. Его родители жили здесь, у нас и выехали на историческую родину в восьмидесятых годах. Его увезли отсюда совсем ребенком. Он ушел из дома год назад, перешел две границы и при всем при этом без денег и документов. Николай Николаевич, ну полковник, сосед мой, да ты помнишь, сделал запрос в Интерпол, те и установили его личность. Родители парнишки чуть с ума не сошли. Ну и что ты об этом думаешь?

— Склеротики… — подал вдруг голос Забродин, не открывая глаз. — Это милый мой не склеротики. Это Тиамат их память сжирает, а что осталось, выплевывает за ненадобностью. Ей не тела нужны — души!

— Яш! — окликнул приятеля Чернов и задал вопрос, вертевшийся на языке в течение всего Яшкиного рассказа и спровоцированного репликой старика. — Яш! А ты не помнишь, у вас месяца три назад цирк-шапито не останавливался?

— Было такое, — ответил, недолго подумав Яков. — Неделю, наверное, у нас торчали. Я сам туда ходил. Представление просто феерическое. Женщина у них там одна есть, змею изображает, так с ума сойти можно. Такая в ней животная сексуальность. Мужиков словно магнитом притягивает. Многие на ней повелись. Некоторые даже ко мне попали, с навязчивой идеей, что занимаются сексом со змеей. А тебе это зачем?

— А-а-а, потом скажу! Спасибо за информацию. Давай прощаться, а то у меня работы много.

Положив трубку, Чернов снова заходил по кабинету, резко ударяя ребром одной ладони о другую.

Старик продолжал сидеть с закрытыми глазами, оплывя на стуле, и видимо уснув. Чернов смотрел на задремавшего пенсионера и пытался уговорить себя, что все это не правда. Глупый сон, который утром бесследно исчезнет. Но старик сидел перед ним и клинок, мерцающий в предрассветных сумерках, продолжал лежать на столе.

Смена подходила к концу. Наступило утро, и тяжелые синие тени ушли вместе с ночью. Наступил новый день, принесший еще больше вопросов, чем было вчера. — Вопросы надо было решать. Оставлять на завтра нельзя. Вопросы имели тенденцию накапливаться, превращаясь в снежный ком, который словно лавина, мог скатиться с горы и погрести тебя и окружающих, под своей тяжестью, — думал Чернов, собираясь уходить с работы. — Дело старика нельзя оставлять в подвешенном состоянии. Что-то здесь не так. Как-то беспокойно и тревожно. Все события переплелись как травинки в дерне и удалить хоть малую ниточку, без боязни, что не поранишь ее, не было никакой возможности.

Загремели тяжелые ботинки, послышались разговоры и громкий смех. Это стала подтягиваться на службу утренняя смена. Чернов открыл сейф, положил пакет с имуществом старика в свою сумку, убрал во внутренний карман кителя клинок, сложил листы протокола и пихнул их в карман брюк.

— Георгий Иванович, просыпайтесь! — потряс он старика за плечо. — Я вас отпускаю. Давайте домой провожу.

Забродин потряс головой, выбираясь из тяжелого сна, и поднялся. Передав смену, Чернов вместе с Забродиным вышел на улицу, которая встретила их новым днем.

Там уже сновал народ. Кто-то спешит на работу, кто-то в магазин за очередной бутылкой. Жизнь продолжается, и кажется, что ее ничто не может остановить. Но впечатление это обманчиво. Равновесие в природе вещь на редкость хрупкая. И всему виной сам человек. Над миром нависает отрицательная энергия, и с каждым днем на планете увеличивается количество войн. Воюют все и со всеми. Матери орут на детей, мужья всаживают кулаки в женские переносицы, дети скандалят и ленятся. И только старики, горестно качают головами, видя перерождающийся в худшую сторону мир.

Забродин еле передвигался. Его пришлось вести, чуть ли не под руку. Вспомнив паспортные данные задержанного, капитан свернул на Краснопролетарскую улицу и стал оглядывать фасады домов, желая побыстрее увидеть цифру шестнадцать. Необходимое здание оказалось, как и многие другие в городе блочной пятиэтажкой. В палисаде, на растянутых между деревьями веревках, сохло белье. Гигантские клумбы, заботливо выращенными аборигенами рассыпались фейерверками цветов. Палисад был окружен частоколом железных труб, которые обвивала в несколько рядов, густая цепь колючей проволоки. Обойдя запрещенную территорию с угрожающей табличкой от столба высоковольтного напряжения — "Не влезай — убьет!", Чернов покрепче сжал локоть Забродина, зашел в подъезд и на втором этаже нашел требуемую квартиру. В подъезде никого не было, только на подоконнике сидела сиамская кошка, смотрела сквозь прищур голубых глаз в окно и лениво умывалась. Дверь шестой квартиры была не убогие других, но и не отличалась новизной. Перед дверью Забродин как бы очнулся и стал шарить по карманам. Чернов потряс перед ним пакетом с изъятыми вещами и протянул связку ключей старику. Фигурный ключ как-то породному скользнул в замочную скважину, так же породному сделал два оборота и открыл замок.

В квартире было тихо, душно и светло. Солнечные лучи заглядывали сквозь неплотно закрытые шторы и играли на полу в догонялки. Чернов посадил старика на низкую тумбочку в прихожей и заглянул на кухню. Ничего интересного кроме бокала с недопитым чаем и тарелки с надкушенным бутербродом там не было. В комнате все было иначе. От первого впечатления, которое произвела на него комната, он замер, не в силах пройти дальше и продолжить осмотр. Все стены комнаты были увешены женскими портретами. Большинство из них состояли из листов альбомных иллюстраций. Пара картин маслом, были заключены в золотой багет, а рядом висели потрепанные афиши цирковых анонсов. Окинув комнату взглядом, капитан понял, что везде представлена одна и та же женщина. Изображена в профиль и в фас, в полный рост и в три четверти, серьезная и веселая, целомудренная и похотливая. Она была разная, эта женщина на портретах. Спутать ее ни с кем другим было невозможно. Над ее верхней губой виднелась темная родинка и на некоторых изображениях, она дразняще касалась ее языком. Жесткие кольца черных волос, спускались на шею. Тугое, изящное тело. Глаза широко распахнуты, с огромными карими зрачками. Она была красива, эта женщина. Красива, какой-то животной красотой. Портреты источали какое-то дьявольское искушение, какой-то мистический соблазн. При взгляде на нее у мужчины открывалось второе, третье, а может четвертое дыхание. Он становился первобытным человеком, животным, забыв о долгом превращении из обезьяны в Человека. Этой женщиной хотелось обладать немедленно, сейчас же, сразу. Эта женщина должна была принадлежать только ему, и он стал бы бороться со всем миром за право обладания ею. Дубинками, на шпагах, на пистолетах. Боролся бы до последней капли крови, теряя сознание и смысл происходящего. Боролся бы всегда и во времена первобытно-общинного строя и в наши дни.

Чернов ощутил все это на собственной шкуре. Такой взрыв эмоций и скорого физического наслаждения не охватывал его, наверное, никогда в жизни. — Как же Забродин с этими портретами живет? Как же они до сих пор не свели его с ума? — прошептал он и выскочил в коридор. Пройдя на кухню, он открыл водопроводный кран и подставил голову под струю. Холодная вода несколько отрезвила его и, встряхиваясь, словно только что искупавшийся пес, он вернулся в комнату, стараясь больше не рассматривать изображения искусительницы. Он сел на стул стоявший рядом с диваном и задумался. Георгий Иванович в коридорчике чуть пошевелился. Капитан помог ему перейти в комнату и усадил на диван. Чернов пребывал в смятении. Необходимо было трезво оценить только что с ним произошедшее и продолжить осмотр. — Значится так, — подумал он и, постаравшись убрать эмоции подальше, стал анализировать ситуацию. — Что там старик рассказывал? Какой он там бред нес? Цирк-шапито. Эта тема повторяется несколько раз. Марина водила детей в цирк. Это раз. Цирк-шапито был не только в Энске, но и в Твери. Что дальше? Что это нам дает? Фантастический роман это нам дает и ничего более, — чертыхаясь пробурчал Чернов. Он встал, Закурил сигарету и снова огляделся по сторонам. На столе лежала книга, заложенная черным шнурком. Повертев ее в руках, он понял, что это знаменитые пророчества Нострадамуса. Раньше она ему никогда не попадалась, а если бы и попалась, то он, вряд ли обратил на нее внимание. Раньше мистика его абсолютно не интересовала. Но то, было раньше. Сейчас же Чернов присел на потертое кожаное кресло с деревянными подлокотниками, взял фолиант в руки и раскрыл на заложенной странице. Один из пророческих стихов был обведен черным фломастером. Юрий попытался вникнуть в смысл выделенного текста.

Монарх, наконец, пожалеет,

Что прежде щадил он врага своего.

Врага устраняет жестокой идеей, казнив

Всю родню и всех близких его.

Волною вечерней тот порт не шатает,

Затоплено Солнце под гладью морской.

Мосты и границы вражда разметает,

Великий народ воевал сам с собой.

Здесь солнце с орлом достигают победы.

И милость поверженным громко сулят.

Но кто остановит грядущие беды? Мечте

об отмщенье поверженный рад.

В голове, словно механизм огромных курантов заскрипели валы и колеса. Пытаясь привязать пророчество к России, Чернов подумал о Николае втором, который был мягкосердечен и слаб. Подумал о крейсере Аврора, стоящем на тихом причале. О русском народе, поделившемся на красных и белых, во время гражданской войны. Клинок во внутреннем кармане пиджака, острием надавил на живот, и Чернов вытащил его оттуда. При дневном освещении ничего волшебного в кинжале не было.

Немного подремав, Забродин проснулся и, не меняя положения тела, насмешливо наблюдал сквозь чуть приоткрытые веки за гостем.

— Ну и как вам, молодой человек? — вдруг заговорил он. — Думаете фантазии. Вероятно, немного фантазии здесь есть. Как же без фантазии. Только не все. Надо быть в теме, чтобы найти эту границу. Между тем и этим. Между вымыслом и реальностью.

— Георгий Иванович! — откашлявшись, начал Чернов. — Конечно, каждый сходит с ума по-своему. Ни вы, ни я не исключение. Но я отпустил вас не просто так. И торчу здесь вот уже битый час тоже. Я пока не понимаю что, но что-то происходит. Люди, без видимых причин теряющие память, моя девушка ставшая вдруг чужой, ни с того ни с сего пропадающие дети. Мне действительно нужна помощь, но, извините, не такая. Что вы ходите вокруг да около. Неужели нельзя рассказать все как есть или хотя бы то, что вы знаете. Извините, но я в такие игры не играю. У меня масса дел. Давайте прощаться. Разберусь со всем этим как-нибудь и без вашей помощи.

На последних словах Чернова старик вдруг захрипел и, отслонившись от подушки, стал заваливаться на диван. Чернов быстрым шагом подошел к Забродину.

— Георгий Иванович! Что с Вами? Вам плохо? Может, скорую вызвать? — спрашивал он, склонившись над задыхающимся пенсионером.

— Книга! В левом ящике стола. Почитай. Там для тебя, — вдруг прошептал тот и потерял сознание.

Больше старик на его вопросы не реагировал. Видимо сознание отключилось, и включаться снова не собиралось. Чернов вызвал по телефону скорую, намочил полотенце, расстегнул рубашку на груди старика и положил мокрую ткань на область сердца. Скорая приехала быстро. Фельдшер констатировал инфаркт. Двое дюжих молодцов, шустро подхватили носилки с Забродиным, и покинули квартиру. Чернов в раздумье снова походил по квартире, достал из ящика рукопись, заключенную в кожаный переплет, сел в кресло и стал читать.

Все это смахивало на дневник. Тихое детство. Любимые родители. Брат близнец. Война. Эвакуация. Послевоенное время. Поступление в институт. Братья едут в столицу. Георгий поступает в университет на исторический факультет, а Константин туда же на физико-математический. Веселая и бесшабашная юность. После окончания учебы Георгий возвращается к родителям и начинает преподавать в школе историю, а Константин остается в Москве и работает в каком-то "закрытом ящике". Связь между братьями потеряна. Около двадцати лет назад из Москвы приходит сообщение о его преждевременной смерти. Похороны.

Ну и все в том же духе. Простейшее жизнеописание рядового российского обывателя.

— Почему старик сказал, что эта рукопись для меня? — недоуменно подумал Юрий и закрыл тетрадь. — Зачем мне нужна его автобиография? Черт! Совсем старик из ума выжил. А еще эти портреты…, - он встал и более внимательно присмотрелся к изображениям, пытаясь найти несоответствия и мельчайшие детали которые бы не сходились. И они нашлись! Эти детали! Нашлись! У одной из женщин на портрете была явно пририсована родинка. На другом портрете у дамы волосы в районе лба росли явно по другой линии. На третьей картинке у Тиамат были ямочки на щеках, хотя на следующем портрете их заметно не было.

— Да это же все подтасовано! — прошептал про себя Чернов, и в очередной раз удивился несомненному сходству портретов. — Какие-то сказки. Прям тысяча и одна ночь, — прошептал он про себя и, захлопнув тетрадь, положил ее в сумку. Туда же отправился и клинок. — Но в цирк сходить все-таки надо, — решил он, закрывая на ключ дверь Забродинской квартиры.

Хотя Марине, по неизвестной причине, до мальчишек не стало никого дела, они про нее не забыли. Дети вообще благодарный народ и беспризорники не исключение. Тузик пару раз навестивший Марину, так же как и Чернов был поражен внезапными переменами, произошедшими с девушкой, но что случилось и почему, он не понимал. Ни о каких чипсах больше не шло речи. Теперь защиты ребятам ждать было больше не от кого и надо было полагаться только на себя. Поэтому Веник увел мальчишек, от греха подальше и спрятал в катакомбах разрушенного монастыря. Катакомбами эти ходы можно было назвать с натяжкой. На самом деле эти подземные проходы являлись ходами, позволяющие незаметно покинуть монастырь в случае его осады. Один ход вел к реке, второй в старую часть города, третий упирался в тупик, заложенный кирпичной кладкой, четвертый выходил к бывшим купеческим рядам, то есть на нынешнюю рыночную площадь. Каждый ход имел ответвления, которые или соединялись с ним или тоже оказывались тупиковыми. Почти в каждом тупичке была устроена небольшая келья. Веник, как самый старший, успел облазить катакомбы вдоль и поперек, но даже ему они частенько преподносили сюрпризы. То вдруг осыплется боковая стенка и в глинистой пыли найдется золотое кольцо причудливой ювелирной работы, то обнаружится деревянная дверь, неизвестно откуда взявшаяся. Казалось, сто раз пробегал Веник по этому месту, даже стрелки, обозначение которых были ведомы только ему, оставались на месте, ан нет. Взялась откуда-то потайная дверь, словно волшебной палочкой на место поставленная. Притащив ворованный из сараев, где рабочий люд держал мелкую скотинку, инструмент, Веник взялся за работу. Любопытство одолевало не только его. Ребята крутились вокруг заводилы, мешались ненужными советами и лезли под руку.

— Вень, а Вень? — дергал его за рукав Тузик. — Как ты думаешь, откуда она взялась, дверь то эта? Может, она замазана глиной была? Вон рядом дорогу прокладывают… Может от сотрясения? А что там? Вдруг покойники схоронены?

— Отстань Тузик! Почем я знаю. Сейчас вскроем — ясно будет.

Используя вместо рычага гаечный ключ, мальчишки пытались отжать дверь. Она скрипела, трещала, но поддавалась плохо. Попросив Тузика крепко держать инструмент, Веник отошел к другой стороне узкого прохода и попытался выбить дверь плечом. Результат оказался нулевым. И дверь, и замок, как стало понятно по сильно ушибленному плечу, обладали большим запасом прочности, чем ожидал мальчик. Покрутившись еще немного на этом месте, ребята разочарованно пошли по лабиринту в сторону реки. В одной из келий у них была устроена берлога, притон, шалман, малина и можно дать еще с десяток определений месту, в котором беспризорники устроили себе место ночлега.

Керосинка поблескивала желтыми язычками пламени, а вода в закопченной кастрюле начинала весело побулькивать. Батон колбасы и быстро растворимая рисовая каша, вот и весь ужин перед долгой осенней ночью. Поев, мальчишки завернулись в тряпье, натасканное с близ лежащих помоек, и попытались уснуть. Однако им не спалось. Тузик громко кряхтел под лоскутным покрывалом, и было понятно, что он хочет о чем-то спросить, но боится получить от ворот поворот. Цыган и Валидол тоже вертелись на разбитых раскладушках, списанных за большим износом из детского сада, пытаясь согреться и уснуть. Необходимости в отопление в келье не было. Зимой и летом температура в ней была примерно одинаковой, четырнадцать-пятнадцать градусов тепла. Но если монахам этого было достаточно, то полуголодным подросткам явно не хватало. Наконец все угомонились. В подземной тишине, не нарушаемой городскими звуками, воцарилась космическая тишина. Прошло несколько часов и вдруг ни с того ни с сего, Тузик проснулся. Проснулся, открыл глаза и прислушался. Причины для тревоги не оказалось. Все было тихо. В кромешной темноте пещеры только слышалось посапывание друзей, да осыпающийся где-то невдалеке тонкой струйкой песок. Мальчик лежал уставившись в потемки и думал. — Что же там, за этой такой крепкой дверью? Ведь поставили совсем недавно. Для чего? И кто? И где же эта дверь находится, если посмотреть сверху? — Тузик стал представлять себе переплетение подземных ходов, но быстро запутался. Нужен был план. А для того чтобы его нарисовать, необходимо было зажечь свет. Мальчик поднялся с пола, на ощупь нашел на ящике свечу и поджег фитиль зажигалкой. Тузик боязливо огляделся по сторонам. Старшие ребята могли за раннюю побудку надавать по шее. К счастью тусклый свет никого не разбудил и Тузик, оторвав от березового веника прутик, стал рисовать на земле план. Несколько раз он путался, стирал ладонью часть линий и рисовал снова. Наконец что-то стало вырисовываться. Теперь необходимо было восстановить план верхней части города. Промучившись еще минут пятнадцать, он понял, что дверь находится рядом с рыночной площадью, которая в отличие от других городов находилась не в его центре, а на окраине. Мальчик потушил свечу и снова попытался уснуть, но сон как назло не шел. Тузик ворочался с боку на бок и боялся разбудить лежащего рядом Веника. А тут еще есть захотелось страшно… Он встал, и потихонечку вышел из кельи, не забыв прихватить с собой свечку и зажигалку.

Идти в темноте было, мало говоря неприятно. А если уж совсем честно, то страшно и противно. Но свечной огарок был небольшого размера и поэтому Тузик решил его поберечь. Двигаться было необходимо вдоль стены, слегка касаясь ее руками. Это то и было самым неприятным. Мальчишке казалось, что его протянутую руку сейчас кто-нибудь схватит или того хуже отрубит. Почему отрубит, он и сам не знал. Может в подкорке мозга, сохранились воспоминания пятилетней давности, о том, как его отец зарубил топором мать… Хотя, сколько ему тогда было. Два-три года? Это сейчас он уже большой и смелый. Беспризорники взрослеют намного быстрее своих сверстников живущих обычной жизнью.

Наконец Тузик дошел до поворота, перешел через пересекающий его путь тоннель. Пройдя еще метров пятьдесят он остановился и нащупал под рукой деревянную поверхность двери. Постояв несколько секунд перед дверью, он попытался открыть ее, толкнув внутрь, но это ему не удалось. Дверь была все также закрыта. Достав из кармана потертых джинсов огарок и зажигалку, Тузик чуть помедлил, и как оказалось, правильно сделал. По дальнему тоннелю кто-то шел. Мальчишка замер и прислушался. Шли двое, шли не торопясь. Шли, помахивая фонариками, освещая землю под ногами. Парнишка на мгновение замер, не зная, что предпринять, а потом снял обувь, взял разбитые кроссовки в руки и рванул назад. Казалось, что его никто не заметил. Погони, во всяком случае, за ним не было. Запыхавшись, он чуть не пропустил проем кельи, в которой спали его товарищи. Даже не пытаясь отдышаться, он подбежал к старому матрацу, на котором обычно он спал вместе с Веником и, дотронувшись до друга, стал трясти его за ногу.

— Вставай, Веник! Вставай! — тормошил он спящего. — Все вставайте! Ребята! Там такое!

Мальчишки недовольно проснулись, зажгли керосинку и всё также валяясь на своих лежбищах, молча уставились на дрожащего Тузика.

— Ну и? — полюбопытствовал Веник, засветив свечу и с интересом разглядывая испуганного приятеля. — Не тяни резину! Чего случилось? — И Тузик захлебываясь рассказал о странной встрече в тоннеле.

— Да ребята, дела… — протянул, поднимаясь с пола Веник. Надо бы разведать. Всем ходить я думаю, не стоит. Я с Тузиком сам прогуляюсь. Вдруг он все напутал или ему померещилось… А вы тут сидите тихо. Керосинку не зажигайте. Мало ли что. Вдруг и в самом деле здесь кто-то шастает. И самое главное не болтайте. А то ведь мозгов то, у вас нет…, - и Веник вышел в темноту вслед за Тузиком. Мальчишки задули огонек пламени, и все погрузилось в непроницаемую темноту.

Ребята шли по тоннелю, держась за руки и стараясь не дышать. На подходе к таинственной двери они услышали звуки движения и тихий разговор.

— Черт! Что с дверью? — спрашивал кто-то. — Открыться открылась, а закрываться не хочет.

— Плюнь! — отозвался кто-то в ответ. — Потом придем и сменим замок. Грунт, наверное, оседает, вот и перекосило.

Мужчины прикрыли дверь, и пошли в противоположную, от плотно вжатых в стену мальчишек сторону. Те, постояв немного и дождавшись полнейшей тишины, медленно тронулись к двери. Веник, выходя из кельи, взял с собой фонарик. Правда, толку от него большого не было. Батарейки приказывали долго жить и еле, еле наскребали энергии на тусклый лучик света. Тихо, стараясь не издать ни малейшего звука, мальчишки приоткрыли дверь и вошли в такую же, как и их келью. Тусклый лучик заметался по стенам и высветил большие ящики похожие на гробы. Рядом стояла тележка, на которой их видимо перевозили. Ребята подошли ближе, стараясь рассмотреть в темноте их содержимое. Стараясь не греметь, они сдвинули не приколоченную крышку с одного из ящиков и заглянули внутрь. В ящике лежал Банан. То есть не настоящий банан, а десятилетний мальчик по имени Лешка Сивачев, прозванный в их компании Бананом за странную любовь к заморскому фрукту. Он лежал с закрытыми глазами спокойный и умиротворенный. Проблем типа, где бы раздобыть поесть или где переночевать для него больше не существовало.

— Мертвый! — ахнул Тузик и отшатнулся от ящика к двери. Привыкший к смерти Веник подойдя к соседнему ящику, сдвигал крышку с него. В нем лежал Васька-маленький.

— Какие-то они странные, — прошептал он и прислушался, нет ли дыхания.

— Ты чего слушаешь? Чего слушаешь? Не видишь разве? Мертвые. Совсем мертвые, — чуть ли не закричал Тузик и за рукав потянул Веника к двери. — Давай. Пошли отсюда. Накрывай все крышками. А то эти вернутся и нас сюда же положат.

— Да погоди ты истерить, Тузик, — задумчиво прошептал старший мальчик. — Ты присмотрись к ним повнимательнее. У них же никаких ран нет. Никто их не резал, не бил. Отчего же они умерли? Задохнулись что ли?

— А может у них вампиры кровь выпили? — прошептал задохнувшийся от страха Тузик.

— Пусть вампиры… Только где раны? Где укусы? — стоял на своем Веник, не собираясь никуда уходить. — Что прям взяли и выпили за раз три литра крови? Даже не три… Шесть

— Какие три литра? — ошарашено посмотрел на приятеля младший мальчик.

— Ну, помню я где-то читал, что в ребенке три литра крови. А так как их было двое, то выходит шесть. Черт с ними, с вампирами! Но зачем они их складировали?! Закопали бы и концы в воду, а тут нет. В ящички аккуратненько положили. Крышечками прикрыли.

— А может они это, того… Может они их туда положили как эти… Как жертвы? — путаясь в словах спросил Тузик?

— Предположим… — присев на один из ящиков задумался старший мальчик. — Только для кого? Где у них идолы или кто тут должен по их правилам быть? И как давно они тут лежат? Ведь ребята пропали уже неделю назад. Они бы уже вонять давно начали. А наши целехонькие. Ничем не пахнут.

— Не пахнут, — возразил Тузик. — А помнишь, ты мне про старцев рассказывал? Может это от песка? От температуры воздуха. Может они тут, как законсервированные лежат.

— Пусть законсервированные, — согласился Веник. — Только как они умерли и умерли ли вообще?

— Ты о чем? Как это, умерли ли? — поинтересовался Тузик, подходя ближе к ящику с Бананом.

— А может они спят? Посмотри на кожу. Видишь розовая? — ответил Веник и потряс над ящиком фонарем. Фонарь вдруг ярко мигнул и погас, оставив ребят в полной темноте.

— Веник! Миленький! Пошли отсюда! Ты не представляешь, как мне страшно! — взмолился маленький Тузик.

— Да пошли, чего уж там. Теперь ничего не поймешь. И все равно… Какие то эти покойники не такие…

На рыночной площади, в отличие от тихих улочек города, бурлила жизнь. В торговых рядах шумно зазывали покупателей кавказцы, предлагая южные фрукты, цветы и специи. Крепкие волнующие ароматы кружили голову. Пышные головки хризантем благоухали так сильно, что перебивали терпкие запахи корицы, имбиря и гвоздики. Слышались мерные удары топора — это мясник рубил мясо. Русские торговки отличались пышностью и дородностью. Они лениво переговаривались и лузгали семечки. В русских рядах пахло уже иначе. В нос шибал ядреный запах соленых огурцов и приторно сладкий меда.

Чуть в стороне раскинул просторный шатер цирк-шапито. Треугольные флажки празднично полоскались на растянутых веревках, а на брандмауэре жилого дома, была закреплена огромного размера афиша, изображающая женщину-змею. У полотняной палатки с надписью — "касса", толпился народ. Невдалеке стоял лилипут в наряде клоуна и ловко жонглировал мячами. Очередь за билетами была еще приличной, хотя представление уже началось. Чернов, подумав, что вряд ли ему достанутся билеты, простой он здесь хоть до конца представления, двинулся в обход. Придти сюда его заставила безысходность. Он вертел в голове эту ситуацию и так и этак. И все равно все концы сходились на цирке. Поэтому, решив потратить свободный день на эти глупости, он из квартиры Забродина пошел прямо сюда.

С тыльной стороны гигантского шатра пахло уже совсем по-другому. Несмотря на открытое пространство, в этой стороне площади, казалось навечно, поселился запах навоза и диких зверей. Выделенная мэрией территория была обнесена сеткой "рабицей", но калитка в сетке была открыта. На площадке, немного в стороне стояло пять мощных грузовиков с красочно оформленными кузовами и надписями по бортам — ЦИРК. Перед служебным входом вяло водил метлой служитель в униформе, одновременно дымя сигаретой, прилипшей к углу губы. Желанию Чернова пройти через служебный вход в помещение цирка, он почему-то воспротивился и замер на пороге, перегораживая собой и метлой вход. Чернов козырнул и достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение. Дядька покрутил красные корочки в руках и молча отошел в сторону. Опер прошел в служебные помещения и с удивлением стал осматриваться. В его голове никак не укладывалась возможность разместить, такое количество оборудования и зверей всего в пяти пусть и больших, но всего-навсего грузовиках, а не в железнодорожных вагонах.

Юрий проследил за движением артистов и понял, где находится выход в зал. Стараясь не привлекать к себе внимания, он двинулся в ту сторону, постоянно сшибаемый циркачами, спешащими по своим делам. Над головой стайкой пролетели воробьи, подняв ветром от крыльев волосы на его макушке. Огромный футляр, окрашенный черной краской, который униформа катила на колесах в зал, буквально вытолкнул его из-за кулис. Чернов сделал шаг в сторону, чтобы не попасть на арену, перешагнул через низко висящий канат и тут же оказался в рядах заполненных зрителями.

Присев на боковую ступеньку, он с интересом принялся следить за представлением, с нетерпением ожидая выхода женщины-змеи. Цирковые номера сменяли друг друга, и зрительный зал взрывался шквалом аплодисментов. Провинциалы в едином порыве благодарили артистов за радость принесенную цирком в их серые и скучные будни. Сердце у Чернова замирало каждый раз, когда на арену выходил шталмейстер и объявлял следующий номер. Он пожалел, что не попал к началу и не успел купить программку представления.

— Вероятно, ее выход будет последним, — решил он, убирая с прохода ноги, мешавшие спускающимся детям, которых пригласили на манеж клоуны. — Коронный номер, всегда оставляют на десерт. Но о чем я, черт возьми, думаю! Ведь если, правда, все то о чем мне рассказал старик, то я сейчас буду присутствовать при одном из самых страшных событий в мире. Поглощением душ, — с улыбкой подумал Юрий и криво усмехнулся.

От тревожных мыслей его отвлекали коверные со своими плоскими шутками, от которых хотелось удавиться. Заведующий манежем, под тревожный звук барабанной дроби выдержал эффектную паузу и объявил долгожданный выход женщины-змеи. Свет в зале погас. Лишь темные силуэты рабочих сцены метались по маленькому кругу манежа — выставлялось необходимое для выступления оборудование.

Барабанная дробь довела зал до наивысшей точки напряжения и смолкла. Лучи трех прожекторов соединились в одной точке и высветили на черном кубе нечто сверкающее и переливающееся. Зазвучала мелодия флейты, которую исполняют заклинатели змей в Индии, и плавно двигая телом, женщина змея начала свое выступление. Казалось, что в этом существе нет ни одной кости, так гуттаперчиво она складывала и распрямляла свои конечности. Глядя на нее, исчезали такие понятия как позвоночник, коленные и локтевые суставы, шейные позвонки. Да… этой женщине ревматизм не грозил. Трико, вышитое блестящей мишурой, переливалось всеми цветами радуги и пускало блестящие лучи в темный зал. На память Чернову пришел танец удава Каа из киплинговского "Маугли". И через мгновение эта ассоциация превратилась в реальность. Извивающееся тело все более и более походило на тело питона. Уже перестали быть видны руки и ноги, голова в блестящей шапочке потеряла шею, исчезло лицо, и перед зрительным залом появился удав, поднявшийся вверх на полтора-два метра. Он опирался на хвост и раскачивался в танце, переливаясь золотыми блестками.

Наконец музыка смолкла, зал в едином порыве встал и зааплодировал. Зажегся яркий свет, который после темноты всех ослепил, и вновь появившаяся актриса поклонилась. Чернов огляделся. Зрители находились в эйфории. Создавалось впечатление, что через мгновение, эта бурлящая масса бросится на крошечный круг манежа и раздавит циркачку. На лицах сильной половины человечества, вместе с восторгом появилась похоть. Казалось, что в зале нет ни одного мужчины половозрелого возраста, который бы не мечтал слиться в половом акте с этим уникальным телом. Администрация цирка, вероятно, знала о производимом эффекте, и поэтому полюбоваться примой зрителям дали не долго. Свет снова погас, раздалась бравурная музыка, и на манеж стали выходить все артисты, ранее занятые в представлении. Все, кроме женщины-змеи.

— Что же это было? — размышлял он, как и многие зрители оставаясь на месте, не в силах подняться после сильного впечатления. — Гипноз? Ведь я же своими глазами видел, как она превратилась в удава. Превратилась и находилась в его теле несколько секунд. Какой же силой обладает эта женщина, чтобы загипнотизировать такой, в общем-то, не маленький зал? Какая мощь! Какое мастерство!

Чернов встал. Больше ему в зале делать было нечего. Он вернулся в служебные помещения также как и вошел. Оглядевшись, понял, что здесь он приму не найдет и вышел на улицу. Стало темнеть. Ветер усилился и стал холодным. Юрий зябко поежился и снова огляделся. За грузовиками находились автофургоны предназначенные, по-видимому, для жилых помещений. Опавшие листья шуршали под ногами, и звук их был похож на треск костей. С каждым новым шагом ему казалось, что он сворачивает кому-то шею. Это было неприятно.

На одной из дверей треллера была нарисована звезда, и Чернов понял, что ему сюда. За зашторенным окном мелькнула тень в неверном свете тусклого освещения. Поднявшись по двум металлическим ступеньками, капитан постучал. Через мгновение дверь приоткрылась и в проеме показалась знакомое по вырезкам из газет и афишам лицо. Именно это лицо заполняло стены квартиры старика Забродина. Женщина была одета в шелковый халат на красном фоне которого, играли отдающие золотом драконы. Лицо ее выразило недоумение и вопрос.

— Вы ко мне? — спросила она и окинула Чернова испытующим взглядом. Вероятно, ладная фигура оперуполномоченного ей показалась симпатичной и, распахнув дверь чуть пошире, она пригласила его пройти в свою грим-уборную.

— Разрешите представиться, — волнуясь, начал он, не зная с чего начать разговор. — Тут такое дело… Видите ли… я… работаю, в районном отделении милиции. Вот мои документы, — и он, суетясь, полез во внутренний карман пиджака за удостоверением. — В вашем цирке, сегодня ночью произошел инцидент… Был задержан и доставлен к нам в отделение Забродин Георгий Иванович. Я хотел бы получить от Вас какую-нибудь информацию по этому вопросу.

— Вы обратились не по адресу, — ответила прима, расчесывая великолепные с огненным отливом волосы. — Боюсь, что ничем не смогу вам помочь. Обратитесь к администрации. Я в эту ночь спала и видела волшебные сны, — и, потянувшись, женщина сладко зевнула.

— Но… Забродин…У него вся комната вашими портретами увешена. Он говорит… Что вы типа… Ну волшебницы что ли… Колдуньи… — снова начал Чернов.

— Какая ерунда! Пустое. Я думала, вы пришли выразить восхищение… а вы… Не интересно, — и она, сморщив красивый рот в смешной гримаске, передернула плечами.

От этого движения шелк халата соскользнул с плеча, и Чернову представилось необыкновенной красоты тело. Грудь роскошной формы, упругая и плотная, приковала к себе его внимание, и он не мог отвести глаз от этого чуда природы. Его словно магнитом потянуло дотронуться до этого совершенства, и рука непроизвольно двинулась вперед.

— Нравится? — не смущаясь своей наготы, спросила она. Чернов покраснел и опустил руку.

— Я… Я не знал что вы так красивы… — прошептал он и отвел глаза от ее тела. Смущенный, стараясь отвлечься от увиденного, он стал рассматривать роскошное убранство фургона.

Помещение не производило впечатления чего-нибудь временного. Здесь все было продуманно. Функциональность соседствовала с роскошью. За китайской, судя по драконам, ширмой, стояла небольшая кровать. На ширме висели предметы женского туалета, и Чернов поймал себя на мысли, что ему хочется взять хоть один предмет и спрятать в карман. Пол устилал ковер, с растительным орнаментом, в котором мягко утопали ноги. В воздухе стоял запах чего-то терпкого и сладкого. Напротив двери, к стене было прикреплено огромное зеркало в резной деревянной раме. Столик под ним был заставлен несчитанным количеством баночек и флаконов. Практически каждая емкость производила впечатление антикварности. Флаконы были матового стекла разных оттенков. В продаже таких раритетов Чернов никогда не видел. По бокам подзеркальника стояли свечи в медных подсвечниках, и их пламя многократно отражалось в зеркале, создавая впечатление тоннеля. Удивившись, Чернов оглянулся и увидел на двери второе зеркало, которое и помогало создавать такой удивительный эффект.

Молчание, которое воцарилось в комнате, стало невыносимым. Юрий, собрался уже было попрощаться и уйти, но женщина, отодвинув створку ширмы, присела на кровать. Глаза ее еще больше потемнели. Казалось, что глазного яблока в них больше не существует, и состоят они лишь из одних зрачков. Циркачка сидела на кровати и облизывала кончиком языка верхнюю губу. Этот жест был явно недвусмысленным. Чернов понял, что она приглашает его поиграть. Мысли спутались. Какой там спутались! Думать не хотелось вовсе. Только одна страсть овладела им. Страсть обладания этой женщиной. Жар, охвативший тело, собрался в комок и опустился между ног. Желание стало невыносимым и он, встав со стула, сделал шаг по направлению к ней. Она властно потянула Чернова за руку, и он упал на кровать рядом с ней. Матрац пах полынью и степными травами, женщина склонилась над ним, и их губы сомкнулись. Откуда-то из подсознания вырвался протест, но тут же умолк подавленный животными инстинктами. Такого, Чернов не испытывал никогда в жизни. Это была феерия, волшебство, а если правильнее сказать, колдовство. Она медленно сняла с него одежду. Ее губы исследовали его тело и от каждого их прикосновения, Юрия передергивало и подбрасывало, словно от прикосновения к коже электрического провода находящегося под напряжением. Черные локоны струились темными змейками по его коже, которая горела от этих прикосновений, будто натертая наждаком. Женщина неслась во весь опор по ковыльной степи, забыв и о себе, и о нем.

Когда все кончилось, она откинулась рядом с ним на постели и прошептала ему в ухо: — Сладко…..

Чернов приподнялся на локте и стал всматриваться в ее лицо. Оно было нежным и жестким одновременно. Оно было томным и хищным, оно было страстным и равнодушным. Чернов снова откинулся на кровать и понял, что про все забыл. Про любимую Маринку, про работу, про Забродина. Все теперь оказалось неважным и пустым. Главным теперь в его жизни стала она, эта женщина, без которой он не представлял себе свое дальнейшее существование.

Она поднялась с кровати и набросила на себя халат. Потом присев перед зеркалом на банкетку с причудливо витыми ножками, стала восстанавливать грим. На ее лице не отражалось никаких эмоций. Ни удовольствия, ни раздражения, ни страха, ни желания. Она как бы сделала свое дело и отставила его в сторону. Чернов стал одеваться. Ее молчание было красноречивее всяких слов. Он ей был больше не нужен. Юрий подошел к ней сзади, отодвинул густые локоны и поцеловал в шею.

— Можно я приду завтра? — тихо спросил он, ожидая услышать отказ.

— Не надо, — отозвалась женщина, продолжая всматриваться в свое лицо, отраженное в зеркале. — Я сама к тебе приду. Ты мне телефон запиши и я позвоню. Вечером, после представления.

Чернов записал на афише свой телефонный номер и вышел в ночь.

На следующий день ему не работалось. Было наплевать на сослуживцев, на начальство. И проблемы связанные с Маринкой его тоже перестали волновать. Тугой горячий шар внизу живота рассасываться не собирался. Чернов закрывал глаза и перед ним вставал образ безумной всадницы. Сердце продолжало бухать так сильно и неритмично, что казалось, через мгновение взорвется. Снова хотелось жгучих прикосновений, дурманящих поцелуев, танца тела. Иногда проскальзывала мысль о Марине, которую было необходимо показать врачу, но тут же исчезала, вытесненная наездницей, пахнущей ковылем и полынью. Совесть спряталась на дне души и не подавала никаких признаков жизни. С трудом, дотянув до конца рабочего дня, он стал собираться домой. Один из сослуживцев довез капитана до подъезда его дома и, козырнув, умчался по своим делам.

Дома, Чернов бесцельно послонялся по квартире, ожидая и в то же время, понимая, что ждать пока нечего. Собрав чувства в кулак он решил не киснуть, а принять душ. Но мысль о пропущенном звонке его напрягала, и он подтянул телефон поближе к двери ванной комнаты. Стоя под тугой струей прохладной воды, Юрий все время боялся не услышать трель аппарата. Наконец, он вышел из ванны, растирая до красноты вафельным полотенцем покрытую прозрачными каплями кожу. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть, и сердце в груди застучало еще беспокойнее. Это была она. Трубка от невысохшей влаги и проступившего внезапно на ладони пота выскальзывала из руки, линию нарушали помехи.

— Мы встретимся? — прокричал он в трубку, боясь услышать отказ.

— Естественно, а иначе, зачем я бы тебе звонила? — прошелестел ее голос и пропал, будто пустынный ветер Самум унес его с собою.

— Где? Когда? — кричал Чернов, боясь, что связь прервется и ему не удастся договориться о встрече.

— Помнишь, ты рассказывал о сумасшедшем, который вчера ночью пытался убить моего удава?

— Да. Конечно помню, — отозвался он, совсем забыв о причине их знакомства.

— Что с ним? Он в тюрьме?

— Нет. Почему в тюрьме… Старику стало плохо. Сердце не выдержало, и его

отвезли в районную больницу.

— А помнишь, ты говорил, что у него вся комната увешана портретами женщины похожей на меня… Ты не мог бы устроить так, чтобы я на эти портреты посмотрела… Любопытство раздирает.

— Я?… Да конечно… Я устрою. Давайте встретимся через час, на площади у мэрии, он там недалеко живет, — сказал и, попрощавшись, подумал, что первый раз в жизни говорит женщине "Вы", после ночи проведенной вместе.

Час прошел в сборах… Чернов, как красна девица прикладывал к себе костюмы, толстовки, майки. Все оказалось с изъяном. То старая вещь, то пятно на видном месте, то рукава обмахрились. Плюнув на все, Юрий надел более менее новые джинсы и толстовку, подаренную ему на день рождение Маринкой. Дива опоздала. Не надолго. Настолько насколько положено женщине. Она была одета в шелковое китайское платье, расшитое драконами. Шелк мягко шуршал при движении, и казалась, что драконы на теле женщины двигаются.

Циркачка не задалась вопросом, откуда у Чернова ключи от квартиры старика. У нее был целеустремленный и очень озабоченный вид. На третий этаж она поднялась бегом и остановилась перед необходимой квартирой.

— Ну вот, смотри, скажешь, не похожа? — спросил ее Чернов, проводя в комнату.

Актриса осторожно вошла и огляделась. Заметив родинку над верхней губой на лице самого крупного портрета, автоматически лизнула свою, не заметив внимательного взгляда Чернова.

— Ну, как? Как вы к этому относитесь, — спросил капитан, доставая из сумки кинжал и демонстративно крутя его в руках.

— Да никак, — ответила она и рассмеялась. — Воспаленное воображение. Полный абсурд. Крыша у старика съехала и думаю, на место уже не встанет.

— Дело в том, что Забродин рассказывает странные вещи, — возразил Чернов и положил кинжал на стол, рядом с настольной лампой. — Он говорит, что вы… Даже не знаю, как сказать. Оборотень что ли. Что вы питаетесь душами людей!

— Ты себя слышишь? — отвлеклась она от рассматривания самой себя. — Что за вздор? Ты повторяешь бред сумасшедшего. Мне казалось, что в милиции работают нормальные люди, с устойчивой психикой, а тут такое… Я от тебя этого не ожидала. Мои бабка и прабабка тоже всю жизнь проработали в цирке. У нас родовое имя… Тиамат. Да, мой цирковой номер — женщина-змея. И что далее? По-твоему я еженощно превращаюсь в пресмыкающееся? Ты, в каком веке живешь? Не забыл? Уже двадцать первый!

Женщина усмехнулась и сделала шаг к двери. — Мы не закончили, — сглатывая комок в горле, снова продолжил неприятный для обоих разговор он. — Мне необходимо вас допросить. Необходимо заполнить протокол. Как ваше настоящее, не сценическое имя?

— Повторяю. Обратись в администрацию. Она с любезностью ответит на все твои вопросы, — оборвала его актриса, надувая губы и демонстративно разглядывая паутину на потолке.

— Почему вы сопротивляетесь? Дайте мне хотя бы самые элементарные ответы. Ну, например, год и место рождения. Как зовут ваших мать и отца? Да и вообще я хочу взглянуть на ваши документы, — вдруг разозлился на себя Чернов.

— У актрисы должна быть тайна, разве ты не понимаешь? — возразила она, тряхнув пышной гривой волос, и вышла в коридор. — Если обо мне будут всё знать, так долго создаваемый образ может исчезнуть. Да и вообще… Ты меня извини, но у меня изменились планы. Я кое о чем вспомнила и мне пора. — Тиамат распахнула входную дверь и, не захлопнув ее, выбежала из квартиры.

Юрий в недоумении оглядел помещение, и вышел вслед за циркачкой. Все его планы мигом рухнули. Мечты о вечере накрылись медным тазом, и в душе осталась пустота. Появилась стыдливая мысль о Марине, которую капитан прогнал взмахом руки, как назойливую муху. Ночью ему снова снились беспокойные сны, из-за которых он просыпался весь в поту и неосознанном страхе. Снился яркий солнечный свет, от которого болели глаза. Небо без единого облачка, а в лазоревой пустоте силуэт огромной птицы распростершей над ним крылья. Вглядываясь в высоту из-под приставленной козырьком к глазам ладони, Чернов понял, что это орел. И даже звук был во сне. Странный, тревожный. То ли гудение раскаленного угля в топке скоростного поезда, то ли скрежещущий треск снежной лавины, сходящей с гор, то ли потрескивание почвы при начале землетрясения. Но это было ни то, ни другое, ни третье. Это был клекот гигантской птицы. От этого звука у Чернова завибрировало что-то внутри, и… он проснулся. Сборы на службу были медленными. Не хотелось никуда идти… Хотелось все бросить и, завалившись на диван тупо смотреть телевизор. Сделав над собой усилие, Чернов, наконец, вышел из дома.

На службе ничего не изменилось. Все было как обычно. Драки, грабежи, насилие. Но это уже не трогало, не задевало. И только просмотрев ночную сводку, Чернов очнулся. Что-то живое снова появилось в душе, зацепив невидимые струны. Информация, которая так сильно на него подействовала, была о том, что квартира Забродина сгорела. На дежурном УАЗазике, он быстро смотался на место происшествия и увидел, что однушка выгорела полностью. Сгорели портреты, папки с газетными вырезками, альбомы, дневники, кинжал. Сгорело все.

— Случайность? — думал Чернов, возвращаясь на службу. — Злой умысел? Ищи Юра тех, кому это выгодно. А кому выгодно. Родственникам? Есть ли они у старика? Да и зачем им это? Убогая квартира в провинциальном городе… Циркачке? А почему тогда не вместе со стариком? Дождалась бы, когда он из больницы выйдет и концы в воду. Вот именно, что концы в воду. Бред, бредом, но что-то во всей этой истории темное есть. Только что? Кто бы мне сказал…

После бесцельного болтания в отделении, Чернов решил навестить Забродина. Купил ему пакет сока, два килограмма апельсинов, булочки какие-то и пошел навещать. В старой городской больнице пахло лекарствами и старостью. Она была больше похожа на дом презрения, чем на место, откуда выходят здоровыми и счастливыми. Облупившаяся на стенах краска, плохо промытые полы, переполненные палаты, уставший медперсонал. Все это производило гнетущее впечатление. Больной лежал в палате, похожей на пенал. По стенам стояли шесть коек, а между ними был узкий проход, по которому с трудом мог пройти не то что больной, но и здоровый человек. Чернов, найдя глазами бывшего задержанного, подошел ближе и сел на стул стоявший в торце кровати. Зашедшая санитарка с сочувствием поправила старику подушку под головой и проговорила. — Бредит. Второй день бредит. Мы ну ничегошеньки понять не можем. Змей все, каких-то поминает. Цирк у него все из головы нейдет. Насмотрелся на представление никак. Такие впечатления старикам не под силу. Вот его и скрутило.

Георгий Иванович приоткрыл глаза, услышав рядом с собой разговор. Он вроде как очнулся и заговорил.

— Она мало чего сейчас может. Она силу набирает. Если ты дотронешься до нее клинком, она снова должна быть заключена на земле безвременья. Молитвы Тиамат поклонников дают ей силу. Жертвы невинных людей помогают ей в этом. Их молитвами она раздвигает оковы и возвращается на Землю. Вырывается. Кровавые человеческие жертвы самые сильные. Я, почему на удава подумал? Ведь она каждому по-разному представляется. Одному драконом, другому гидрой о семи головах, третьему змеей. Пресмыкающимся, одним словом. У нее нет нравственного начала. Она не понимает, что есть добро или зло в нашем понимании. Ты, наверное, не знаешь притчу об ангелах. Не помню где я это читал… В каких то хрониках 17 века что ли… Встретили отец с матерью ангелов и попросили помочь их больной дочери. Те пообещали. Приходят родители домой, а девочка умерла. Вот так ангелы помогли. Просто взяли да и избавили ее от страданий. Правда, не тем путем, каким бы хотелось людям. Нет человека — нет проблемы. Так и здесь. У нее свои принципы. Мы для нее пыль на ногах. Отряхнулась и пошла. Не понимает она, что есть добро, а что есть зло, — и старик снова задремал, а может быть даже, и потерял сознание. Чернов смотрел на Забродина с сожалением, не зная будить того или нет. Рассказывать о случившемся или оставить все на самотек.

— Бред! Ну, надо же какой бред! Да разве можно такую пургу нести?! — В сердцах воскликнул Чернов, выходя из больницы. — Тупик. Напиться что ли? Я скоро сам от этого галиматьи с ума сойду.

Раздосадованный капитан сошел с тротуара и перешел проезжую часть. Через проход в ажурной решетке, он вышел на аллею сквера и, прогуливаясь по ней, пошел, нарочито громко шурша листвой. Листья хрумкали под ботинками и рассыпались. — Тлен, все тлен, — раздраженно думал он, уже пол часа меряя шагами сквер. В глаза бросилась вывеска "Интернет-кафе" и озябший Чернов решил заскочить в теплое помещение погреться.

— Тиамат, Тиамат, — бормотал он, про себя усаживаясь за компьютерный стол и набирая в поисковике это странное слово. Информации было немного. Видимо этот вопрос уже переставал волновать современников. И, тем не менее, электронный информатор что-то ему выдал…

"Тысячелетия тому назад, главная змея Преисподней освободилась из плена и вышла в мир людей. На Земле она превратилась в бессмертную женщину, которая питалась душами землянок. Впитывая в себя их энергию, она оставалась вечно молодой и безумно красивой. За тысячелетия женщина-змея сменила много имен. В древнем Шумерийском царстве ее звали Тиамат. У племен древних инков, она в виде бесполого крылатого змея, носила имя Кецалькоагль. У древних евреев она была известна под именем Суламифь."

— И на фига мне вся эта информация? — с досадой подумал он, прочитав эту и другие заметки, выплывшие на забитое в поисковике компьютера слово. — Юрка! Спустись на землю. Какая к черту Тиамат? Всей этой чертовщине должно быть самое простое и разумное объяснение. Ну, не верю я в мистику и все тут! Не могла квартира Забродина сама загорется… Или короткое замыкание или чей-то злой умысел. Квартиру я закрывал сам. Тогда, там все было спокойно. Значит подожгли. Но как? Кто? Ничего не поделаешь… Будем рыть дальше.

Чернов вышел из кафе, перешел через дорогу к скверу и вновь стал мерить его шагами, прокручивая в голове головоломку, которая никак не хотела складываться во что-то объяснимое.

Веник и Тузик на ощупь шли по подземному ходу, касаясь кончиками пальцев стены. Свечной огарок сгорел, фонарик приказал долго жить… При свете было жить как-то веселее. В темноте же стало тяжелее дышать, и страх опутывал ноги липкой паучьей паутиной. Тузику на каждом шагу мерещились кошмары. Поднимая ногу для следующего шага, он с опаской ставил ее на пол, ожидая самого страшного — бездонной ямы, клубка змей, паука размером с собаку. Хотя умом он понимал, что ничего такого здесь не было и быть не может. Еще пятнадцать минут назад дорога была свободной и ровной. Перед глазами все время вставали лица лежащих в ящиках друзей, и Тузику хотелось забиться в уголок и горько заплакать. Когда мальчишки вернулись в келью Валидол и Цыган уже проснулись. ЗИ тут Тузик дал волю слезам. Захлебываясь в рыданиях, он рассказал мальчишкам о том, что только что произошло с ними. Рассказал о Ваське, Стриже и Банане. Об их спокойных, умиротворенных, но мертвых! лицах и о том ужасе, что им пришлось сейчас пережить.

Если до сегодняшнего дня у бомжат еще были какие-то надежды, что они встретятся с пропавшими товарищами, то теперь они окончательно угасли. Не хотелось верить, что ребята больше к ним никогда не вернутся, не придумают новые шкоды, не поделятся последним куском хлеба, не будут вместе с ними мечтать о будущем. Но это было так, и изменить уже было больше ничего нельзя. Отсидевшись в келье и приведя нервы в порядок, мальчишки решили высунуть нос для разведки. Надо было хоть на шаг опередить противника. Необходимо было выяснить, кто эти люди и откуда они приходят. Инициатором разведывательной деятельности был, конечно, Вениамин и, не смотря на мокроту разводимую младшим товарищем, подгонял друзей со сборами. Мальчишки наскоро позавтракав, собрали нехитрое имущество в сумки и рюкзаки, и пошли к келье, в которой лежали их друзья. На этот раз заходить в келью они не стали, а пошли той дорогой, по которой выходили странные дядьки. Шли они не долго. Буквально после второго поворота в слабом свете керосиновой лампы они увидели лестницу, уходящую вверх. Веник, поднимался по ней с опаской, долго прислушиваясь к звукам сверху. Тишина его успокоила и, подняв деревянную крышку, прикрывающую тайный проход он заглянул в щель. Дождавшись, пока глаза привыкнут к полной темноте, он стал прислушиваться к своим ощущениям. Он напрягал зрение и слух, но все было бесполезно. Понять где находится люк он так и не смог. Единственное, что было понятно, что лестница вела в помещение. На небе медленно двигающееся облако стронулось с места, и луна заглянула в крошечное окошко. К удивлению Веника помещение оказалось цирком!

А в это время уставший от длительной прогулки Чернов собирался уже прийти к какому-либо решению, но мысли его упирались в старика Забродина и буксовали.

— Все дело в нем. В этом старике. Все на нем фокусируется, — думал он, бродя по скверу. — Откуда дед знает про Тиамат… Ведь цирк приехал в наш город не так давно, а старик в теме долгие годы. Он что-то знает. Но почему не говорит? Не хочет? Не может? Выход один. Необходим психиатр. Других шансов разговорить старика я не знаю.

На следующий день прямо с утра, Чернов снова отправился навестить Забродина. Погода испортилась, стал накрапывать дождь и Чернов делал все через силу, как если бы только что встал после изнурительной болезни.

В больнице за сутки вроде бы ничего не изменилось. Все также никли к полу цветы в банках, из кухни тянуло кислыми щами, а из операционной — лекарствами. Капитан подошел к посту и облокотился на стол. Напротив него сидела молоденькая медицинская сестра, и ставила в каких то списках галочки.

— Девушка, — обратился к ней Чернов, заставив себя через силу улыбнуться. — А в больнице есть психиатр или невропатолог? Ну, кто-нибудь по нервной части?

— А вам зачем? — улыбнулась в ответ девушка. — Вы же вроде к Забродину из двенадцатой палаты. Так у него сердце. Зачем ему невропатолог? Ему уже скоро вообще будет никто не нужен. К нему Васька приходил.

— Какой Васька, — удивился Чернов.

— Да кот наш, Васька, — пояснила она. — Он всегда к умирающим приходит. Запрыгивает на кровать и мурлычет. Серафима увидит и за ним следом. У нас их никто не трогает. Местная достопримечательность как бы.

— Серафима? — снова удивился Чернов. — Что за Серафима?

— Ночная сиделка, — стала объяснять девушка. — Она в больнице чуть ли не с войны работает. Самой уж за восемьдесят. Еле ходит. А как начнет кто умирать — это она по коту видит, так следом. Примостится у кровати и молитвы читает. Больные при ее молитвах как бы в забытье впадают, и боли не чувствуют. В последнее время к нам священник — отец Николай приходит, так и он ее не трогает. "Святая душа" — говорит.

— А где мне ее найти, Серафиму вашу? — поинтересовался капитан.

— А она в подсобке живет. На первом этаже до конца коридора дойдете, а там ступеньки, как бы в подвал. В дверь ее и упретесь.

— Васька, говорите, уже приходил… — задумчиво проговорил Чернов, направляясь к лестнице ведущей на первый этаж.

— Приходил, приходил. Значит, три дня вашему Забродину осталось, — вслед ему прокричала сестричка и снова уткнулась в свои списки.

Следуя по маршруту указанному девушкой, Чернов уткнулся в дверь полуподвала и, остановившись на мгновение, постучал. За дверью послышались хрипы, шарканье старческих ног и дверь открылась. На пороге стояла маленькая старая бабушка в чистом белом халатике и с завязанной назад косынкой на голове. Несмотря на морщины, разбежавшиеся по лицу, она производила очень светлое впечатление. Может быть из-за белого халата, а может быть из-за не потерявших окраски синих глаз.

— Простите… Серафима… К сожалению не знаю вашего отчества…

— Павловна, — подсказала старушка и с интересом всмотрелась в лицо Чернова.

— Серафима Павловна, — начал он и запнулся.

— Да ты проходи миленький, не бойся. Не покусаю. Вот присаживайся на табуреточку и говори, зачем пришел.

Чернов прошел в небольшую комнатку, больше похожую на кухню и огляделся. В углу стоял белый шкафчик, за ним кушетка для медосмотра, которая видимо, выполняла функции кровати. У окошка почти упирающегося в потолок, приютился стол. Капитан прошел к окну и сел на табуретку с инвентарным номером на ножке.

— Серафима Павловна, — продолжил, откашлявшись, он. — Тут такое дело… Мне сказали, что вы умеете боль снимать. Это правда?

— Сынок…, - замялась Серафима. — Дал мне Бог, какую то силу, а как она действует, сама не понимаю. Вроде мои молитвы помогают. Больные не жалуются. Да и, как жаловаться. Их Вася отметил. Собираются в путь дорожку. Без сознания становятся.

— Так ведь это тоже своего рода гипноз, — возразил старушке Чернов. — Своим монотонным чтением молитв вы вводите человека в транс. Он и умирает загипнотизированным.

— Гипноз так гипноз. Как хочешь называй. Только если от этого человеку легче становиться… Если я могу умирающему хоть немного помочь… Значит он для этого то и нужен, дар мой. А тебе зачем? Умирает у тебя в больнице кто?

— Умирает, — нахмурился Чернов и потер переносицу. — Тут такое дело… Серафима Павловна. Мне наоборот надо человека из прострации вытащить. Ну, сделать так, чтобы он в сознание пришел.

— А зачем умирающему сознание? — удивилась старушка и с недоверчивостью поймала взгляд гостя.

— Долгая история, — попытался объяснить капитан и достал из внутреннего кармана куртки служебное удостоверение. — Я, бабушка, в милиции работаю. В вашей больнице лежит человек — Забродин Георгий Иванович.

— В двенадцатой палате? — справилась хозяйка.

— В двенадцатой, в двенадцатой. Может это и бред, только мне кажется, что его кто-то загипнотизировал и поэтому он не может мне рассказать то, что ему известно. Он бы и хотел, да не может. Я абсолютно уверен, что в его голове есть информация, объясняющая некоторые преступления. Но как эту информацию оттуда вытащить? Нужен гипнотизер, а где его в нашем городке взять? Может быть, вы поможете?

Старушка замолчала и стала протирать салфеткой сухие стаканы. Они от этого скрипели, и звук получался очень неприятным. Было видно, что Серафима Павловна хочет уйти от вопроса, а отказать напрямую не может. За дверью раздалось мяуканье, и бабулька побежала открывать дверь. В комнату вошел кот. Самый обыкновенный. Белый, с черными пятнами. Постояв секунду у входа, он подошел к сидящему Чернову и запрыгнул к нему на колени. Серафима Павловна замерла у двери. Кот потерся носом о руку капитана и спрыгнул на пол.

— Ой, Господи! Ой, Господи! — запричитала старушка. — С вами, молодой человек скоро произойдет какая-то неприятность. Что-то плохое. Вы будете между жизнью и смертью. Это не я, это Вася сказал. Но вы останетесь живы. Видели, Вася просто несколько секунд на вас посидел и ушел. Это он вас так предупредил. У него нюх какой-то особый на эти вещи. Я то молитвы над больными давно читаю… А Васенька ко мне лет пять назад как прибился. Я сначала внимания на его чутье не обращала. Это мне наш главный врач подсказал. Обратил как бы на этот факт мое внимание, — и Серафима Павловна налив коту в мисочку молока снова села за стол рядом с Черновым.

— Вот видите, — начал капитан, — вы же вдвоем обладаете какой-то странной силой. Я в принципе атеист, но иногда и со мной происходят какие-то мистические вещи. Пойдемте, Серафима Павловна! Вы только попробуйте и все. Ну, не получится, так что делать. Никто на вас за это обижаться не будет.

— Да это же мил человек, разные вещи. Боль убрать, сознание отключить или наоборот растрясти больного человека. Правда, был у меня один случай. Девочка одна в коме два года лежала. Она не у нас, дома была. Долго меня все уговаривали, а я боялась. Потом попробовала и знаешь, ведь получилось! Пришла девчушка в сознание. Навещает меня до сих пор. Уже и замуж вышла и сыночка родила, а все ко мне забегает. Может и правда попробовать… Что? Для тебя это так важно? Так тебе это необходимо?

— Последний шанс, Серафима Павловна. Если не поможете, даже не знаю что и делать.

— Ну, пойдем, голубчик. Пойдем. Может с божьей помощью у нас, что и получится.

Забродин лежал без сознания все в той же четырех местной палате. Родственники видимо уже совершили обряд навещания, и по палате разносился запах спиртного. При появлении посетителей, два больных старика быстро прикрыли газетой пластиковые стаканчики с прозрачной жидкостью стоявшие на подоконнике и чинно сложили на коленях руки. Чернов поставил в проходе стул и усадил в него Серафиму Павловну, а сам, сдвинув графин с водой к стене, уселся у Забродина в ногах, на тумбочку. Старушка положила руки на лоб Григория Ивановича и начала шептать молитвы. Она проводила сухими старческими пальцами по его лицу и всматривалась в закрытые веки. Но веки больного не дрожали, и сознание к пациенту не возвращалось. Через пятнадцать минут шептаний и пассов старушка встала и вышла из палаты. Чернов, поставив на место стул, вышел за ней следом.

— Не получается, — расстроено развела она руками. — Может времени надо больше, а может сила у меня уже не та. Кто знает. А может он уже там, голубчик то этот. Может здесь одна оболочка лежит, а душа того… Попрощалася.

— Серафима Павловна, — смущенно начал капитан. — Я, конечно, понимаю, что вам для этих мероприятий силы нужны. Я без сомнения бессовестно вами пользуюсь… Но помочь мне кроме вас некому, — почти прокричал он. — Может, завтра еще попробуем, — смутившись, продолжил Чернов, понижая голос на тон ниже. — Я часикам к девяти приду. Вы не заняты?

Расстроенная Серафима Павловна, сцепив за спиной руки в замок, не оглядываясь на капитана, уже шла к лестнице ведущей на первый этаж. Чернов догнал ночную сиделку и осторожно положил ладонь ей на плечо, как бы извиняясь.

— Приходи, — обернулась она к нему. — Чего уж там. Вишь, как у нас с тобой нескладно получается. Мне ему сейчас за упокой молитвы читать надо, а я должна за здравие. Не хорошо это. Не по божески. Ладно. Договорились. Завтра еще раз попробуем и все. Я его собирать буду. В последний путь так сказать, — и она, не прощаясь, вошла в коморку и захлопнула за собой дверь.

За заботами о Забродине мысли о Тиамат ненадолго оставили капитана. Но когда он вышел из больницы, ему снова до смерти захотелось ее увидеть. И тут не работали ни доводы разума, ни переживания от измены Маринке. Объяснить свое желание он не мог. Вот хотелось ему эту женщину и все тут. Чернов пытался разбудить свою совесть, и направился было к вокзалу, чтобы в очередной раз попытаться выяснить, что с подругой, но ноги повернули в сторону базарной площади и пошли к цирку-шапито.

Дойдя до площади, Чернов обнаружил, что, не смотря на то, что натянутое полотнище цирка продолжало стоять на своем месте, артистов уже не было. Разноцветные флажки и электрические гирлянды больше не украшали окрестности, и афиши с анонсами о гастролях цирка содраны и болтались на ветру лоскутами.

Капитан обогнул шапито и зашел с тыла. Трех трейлеров уже не было, но четвертый еще стоял на месте. Кругом было пусто. Ни циркачей, ни охраны, ни дворника рядом со служебным входом не наблюдалось. Он отодвинул брезентовый полог двери и вошел внутрь шапито. Все тот же дворник мел арену и не обращал на Чернова никакого внимания.

— Простите! — обратился к нему гость. — Вы что уже уезжаете?

— А то не видно, зло огрызнулся суровый дворник и еще яростней начал махать метлой.

— А звезда ваша уже уехала? — с дрожью в голосе спросил Чернов и сел на деревянную ступеньку.

— Тиамат еще в здесь. Ее в другой город на легковой машине повезут. Какие-то дела у нее видать здесь остались.

— А как бы мне ее повидать… — поинтересовался капитан и досадливо поморщился. — Я думаю, что дела, задержавшие ее здесь, связаны со мной.

— Спросите в гостинице. Думаю, что сегодня она ночевать будет там, — нехотя выдавил из себя дворник и взметнул в воздух огромное облако пыли.

Чернов вышел из-под купола и огляделся. За несколько минут его пребывания внутри шатра, вокруг ничего не изменилось. Не было ни охраны, ни рабочих сцены. Информация о присутствии в городе Тиамат осталась не подтвержденной. Он закурил сигарету, сделал несколько затяжек, бросил бычок на землю и раздавил его ногой. Больше ему здесь делать было нечего. Капитан снова окинул взглядом площадь и пошел в отделение.

По правде говоря, делать ему в отделение было нечего. У него продолжался отпуск, не смотря на то ночное дежурство, когда он подменял Смирнова. И, тем не менее… Ему не хватало информации, новых данных, которые смогли бы пролить свет на происходящее. Сослуживцы встретили его ликующе. После пары-тройки шлепков, плечо от радостных ударов заныло. Он полистал дежурный журнал, но ни какие происшествия, случившиеся за последние часы в городе, его внимание не привлекли. Он зашел в свой кабинет, вскипятил чайник и залил кипятком крупно помолотый кофе. Думалось в кабинете, почему-то легче, чем дома или на улице.

— Что там Маринка говорила по телефону про номер машины? — вспомнил он их с подругой недавний разговор. — Она же вроде просила Смирнова пробить тот номер… Ну и как? Почему Сашка молчит? Маринке что ли все рассказал и успокоился? Надо мне его потрясти. Может, у него остался этот номер?

А в это время безумно испуганные мальчишки держали совет. Что делать и к кому обратиться за помощью.

— Так значит, ребят убили циркачи, так, получается? — подумал вслух Веник, и чтобы лучше думалось, стал чесать быстрыми движениями давно нечесаную голову. — Пацаны! Надо что-то делать. Не можем мы своих так бросить, пусть они даже уже и мертвые. Надо идти к ментам. Забрать тела и похоронить по-человечески. Другого выхода я не вижу.

Цыганенок набычился и мрачно сказал: — Я к ментам не пойду. Режь меня на кусочки, все равно не пойду.

Валидол смачно плюнул на пол и стал ковыряться в носу.

— А ты чего молчишь, Валидол? — спросил Веник изображающего равнодушие приятеля.

— Мне у них тоже делать нечего. Зацапают и в приют. Оно мне надо?

— Так может к тете Марине сходим. Она хоть в курсах. Расскажем все и свалим, — внес предложение Вениамин.

— Угу, угу! — скептически отозвался об этом предложении Тузик. — Как же! Разбежался! Она меня в последний раз так бортанула, мама не горюй. Она после цирка вообще какая-то не такая стала.

Мальчишки прикидывали, что делать и так и эдак, но выхода, кроме последней попытки навестить Марину у них не было.

— Не получится, значит, не получится, — решил Веник, и ребята всей гурьбой отправились на вокзал.

В детской комнате милиции Марины на этот раз не оказалось. Веник, знавший на вокзале все ходы и выходы повел ребят в обход, на платформы. Марина обнаружилась именно здесь. Она стояла посередине перрона и крепко держала за руку трехлетнюю девочку. Взгляд ее медленно передвигался по коротко остриженным тополям, синей будочке туалета, грузчикам, спящих на своих тележках, в ожидании скорого поезда. Она стояла, и казалось, не знала что предпринять. То ли шлепнуть девчушку по мягкому месту и сказать "Кыш!", то ли идти в свой кабинет, составлять протокол и звонить в центральное отделение милиции. Вот тут то ее и обступили мальчишки. Они вертелись вокруг и пытались поймать отсутствующий взгляд.

— Тетя Марина! Тетя Марина! — громче всех кричал Тузик. — Мы наших нашли! Стрижа с Бананом и Ваську-маленького! Они мертвые! Совсем мертвые!

— Каких наших? — нахмурилась Марина, попытавшись сосредоточиться.

— Мальчишек наших. Да вы что, тетя Марин! Вы что?! — не на шутку распереживался Тузик, видя Маринино замешательство. — Наши ребята пропали. Помните? Их дядька забирал машины мыть, а они после этого пропали! Вы же еще обещали номер той машины пробить. Узнать, кому она принадлежит.

— Что-то припоминаю… — сдвинув брови к переносице сказала Марина.

— Так они мертвые. Мальчишки то наши! Их, наверное, тот дядька убил! Ну, тот, который нам билеты в цирк дал. Помните!? Мы с тобой в цирк ходили, — внезапно перешел на ты Тузик. — Там женщина-змея выступала. А потом ты вот такая стала. Такая… Такая… — Тузик вдруг громко заревел и уткнулся носом в ее форменную куртку.

Марина вдруг опустила глаза и осторожно взглянула на Тузика.

— Какая такая? — шепотом спросила она, глядя на его давно не стриженую голову.

— Чужая, — отозвался Тузик и, оторвав от нее мокрое от слез лицо, взглянул ей в глаза.

И тут произошло что-то странное. Марина присела на корточки, выпустила руку девочки и опустила лицо в свои ладони. Она сидела в таком положении минуты три, и перепуганные мальчишки замерли, боясь, словом или движением ее побеспокоить. Происходило нечто потрясающее и удивительное. Наконец, Марина отняла руки от лица и живым, нормальным, человеческим взглядом окинула мальчишек и крошечную девочку.

— Ой, ребята! — сказала она, поднимаясь во весь рост. — Мне что, плохо было? Как мы тут оказались. Я ничего не помню.

— Тетя Мариночка! Ура! — завопил относившийся очень нежно к Марине Тузик. — Ты опять такая же. Ты все вспомнила, да?

— А что я должна была вспомнить? Я что, как и Ветров память теряла? — спросила она уже сама себя и, обняв за плечи мальчишек, повела в детскую комнату. Мальчишки наперебой рассказывали о том, что произошло за то время пока она "отсутствовала". Выслушав их, Марина заварила чай, сбегала в продуктовую палатку на площади и накупила для ребят всякой всячины. Потом присела на стул и попросила ребят немного помолчать. Эти несколько дней после посещения цирка-шапито, она почти не помнила. Автоматически приходила на службу, автоматически с кем-то разговаривала и писала отчеты. Что с ней случилось, Марина не понимала. Но то, что в этом был замешан цирк, она знала точно. Но почему же, тогда гипноз, а вероятно под ним она находилась все это время, не подействовал на мальчишек? Почему только она одна подверглась этому странному влиянию? Посещения Юрия она помнила, как сквозь сон. Да. Вроде бы приходил. Вон и цветы в вазе стоят. Но разговаривала ли она с ним, а если да, то о чем, она не помнила.

— Надо немедленно позвонить Юрке, — подумала девушка, и набрала его номер.

К ее разочарованию, ей никто не ответил и, бросив аппарат в сумку, она позвонила с городского ему на работу. Но и в отделении ее любимого не оказалось. Марину стала охватывать паника. Верить мальчишкам на слово было страшновато. Мало ли что почудилось ее воробушкам, в неверном свете слабо горящего фонаря… Может в этих ящиках манекены лежали, может какие-нибудь цирковые куклы. А эти несмышленыши так испугались, что на предложение Марины пойти вместе с ними и посмотреть на "трупы" ответили категорическим отказом.

Чернова они давно знали и даже мечтали о том, что Марина пригласит их на свою свадьбу. Не раз ребята обсуждали варианты подарков и, пробегаясь взглядом по витринам, думали, что бы такого стащить, чтобы это смогло быть необыкновенным презентом.

Веник, как самый старший ответил за всех, что в подземные ходы они без Чернова и без его оружия не пойдут. Марине ничего не оставалось делать, как взять на руки потерявшуюся девочку и в сопровождении мальчишек отправиться к Чернову домой. По дороге они забежали в детский сад, и Марина оставила девчушку на попечительство директрисы с обещаниями не позднее вечера разобраться с этим вопросом.

В девять утра Чернов уже подходил к зданию больницы. В душе было пусто. Ожидание открытия тайны исчезло, и осталась одна пустота. Он шел навещать старика Забродина уже просто так, по инерции, совсем не надеясь на разгадку тайны. Заглянув в коморку Серафимы Павловны, он ее там не обнаружил и пошел в палату один. Руки его были пусты. Никаких подарков с собой он не прихватил. Да и зачем были умирающему апельсины и яблоки? Раскрыв дверь, он увидел у койки Забродина ночную сиделку, а на самой кровати, ближе к ногам Георгия Ивановича сидел кот Василий. Заметив капитана, Серафима кивнула ему головой в знак приветствия и махнула рукой в сторону тумбочки. Мол, садись как вчера. Он молча сел рядом, мельком взглянул на умирающего и, достав сотовый телефон, стал играть в карточного "дурака". Старушка на этот раз произносила совсем другие молитвы. Среди ее бормотанья выделялись слова — Дьявол, Крест Господень, Матерь Христова. Чернов прислушался… Бабуля бормотала нечто странное.

— Во имя отца и Сына, и Святого Духа, аминь. Нравом причастник и Апостолам наместник, Апостолом побыв, деяние обрел еси боговдохновенне, в видениях восход, сего ради слово истинны исправляя, веры ради пострадал еси даже до крови, священномученицы Киприане и Иустине, молите Христа Бога, избавьте раба Божьего Григория от всякого злого волхования и колдования, от врага и супостата, и всяких вредов, козней и зол, лик ангельский от художества волшебного обратился богомудре к познанию божественному, показался еси миру врач мудрейший и исцеления даруя чествующим тя, Киприане со Иустиною, с ней же молися человеколюбчу владыце очистися и избавитися раб Божий Георгий от всякого злого очарования, обаяния, колдования и волшебства, козни и всех злых действий, от сего часу и минуты по весь его век и на всю его жизнь, во веки и в век, аминь!

Сначала ничего не произошло. Все также больные у окна играли в карты, все также мурлыкал кот, а за дверью слышался звон кухонной посуды. Это нянечки развозили для лежачих больных завтрак. Потом вдруг, откуда ни возьмись, по палате пронесся ветер, и Чернов поднял глаза к окну. Форточка была закрыта. Откуда взялся сквозняк он так и не понял. Капитан перевел глаза на лицо Забродина и с удивлением обнаружил, что веки у того приоткрыты.

— Георгий Иванович! Георгий Иванович! — рванулся Чернов к нему и, отодвинув вместе со стулом старушку, плюхнулся на край кровати. — Георгий Иванович, вы меня слышите? — спросил он старика, видя, как тот приходит в себя и обнаруживая в его глазах узнавание.

— Слышу, сынок. Слышу, — отозвался тот и попытал приподняться на постели.

— Вам нельзя вставать! Погодите! Сейчас я вам подушку подоткну.

— Ты мне лучше пить дай, — попросил Забродин, падая на подушку, заботливо поправленную Черновым.

Капитан быстро встал, налил в стакан из графина воды и поднес к дрожащим губам погорельца. Заметив Серафиму Павловну Забродин усмехнулся и проговорил: — Вы чего тут около меня консилиум устроили? Думаете, помирать собрался? Ну, а если и помирать, так что ж. Всему свое время. Вот и мое, наверное, настало. Ты то зачем пришел, капитан? Не уж-то проститься?

— Ну, в общем, как-то да, — засмущавшись, ответил Чернов, не зная как подвести старика к интересующему его делу. — Я, в общем-то, все про тоже. Хотел вам несколько вопросов задать. Про людей, про беспамятных. Про Тиамат. Про удава. Может быть, сможете еще что-нибудь вспомнить?

— Время мало, голубчик. Я постараюсь. Попытаюсь. Правда не знаю, как получится. Слишком история эта фантастическая. Ты может, и не поверишь. Хотя… Видишь, во что-то ты же поверил. Вцепился в меня, что твой клещ. Спокойно умереть даже не даешь. Подавай ему ответы на вопросы. Скажи спасибо бабульке, что отчитала. Я как сквозь сон ее причитания слышал. Вроде и не верю в Господа Бога нашего, а в голове вроде как прояснилось. Теперь и сам могу связать концы с концами. А раньше то вся память как из обрывков была. В одну линию не укладывалась. Прям кроссворд с выброшенными буквами. Сейчас вроде все на месте. Отгадать можно. Хотя… Ну, задавай свои вопросы.

— Вы меня просили прочитать ваш дневник. Я прочитал. Там все обрывается тем, что ваш брат Константин умер. Только причем здесь Память, Тиамат и прочее?

— Это все, сынок звенья одной цепи. Мой брат… — Георгий Иванович некоторое время помолчал, как бы приводя мысли в порядок. — Он великий ученый. Такой, каких может и во всем мире не сыщешь. Коська много на кого работал. И на органы, и в институте мозга. Он ведь знаешь, какую штуку придумал… Он изобрел биологический чип. Это сейчас он так его называет, а раньше в шутку называл "секретом Макропулоса". Был в литературе такой персонаж умевший делать человека бессмертным. Только если фантазия писателей регенерировала физическое тело, то моему брату это оказалось не нужно. Он как бы переписывал память человека на этот биочип, а потом пересаживал в другое тело. Да и не в тело вовсе. В голову, куда ж еще? Конечно это величайшее научное открытие. Он, безусловно, достоин Нобелевской или какой другой премии. Только дело в том, что мой брат абсолютно беспринципен. Нет в его душе таких понятий как добро и зло. Ты думаешь, он умер? Нет, голубчик. Он уже много лет живет в другом теле. Он и мне предлагал, только я отказался. Проблема же в том, что, продлевая кому-то жизнь, он обрывает другую. Стирает сознание в каком-нибудь теле и от человека остается просто оболочка. Ампула что ли. Вот туда то он свое изобретение и пересаживает. Но ведь это же безнравственно. Это то же самое убийство. Да. Пусть он не перерезает горло, не стреляет из пистолета. Но ведь он все равно убийца. Понимаешь ты это?

Чернов, широко открыв глаза, с недоверием слушал рассказ Забродина и думал о том, что Серафимины старания пропали даром. Бред продолжался.

— Эти твои, беспамятные, они же не из пустоты появляются, — продолжал старик. — Это выбраковка. Это те люди, на которых эксперимент не удался. Хотя какой это уже эксперимент. Это уже новая наука, со своей лабораторией и со своей клиентурой. Это мы пешки живем во мраке и ничего не знаем. А им там наверху все известно. Да я не Бога имею в виду, а власть предержащих. А Тиамат твоя… Эта женщина высоко профессионально владеет гипнозом. Те фотографии, которые я тебе показывал. Это правда. Не совсем но, правда. Это я сейчас понимаю, мозги они мне будь здоров, как сдвинули. Помнишь я ее все богиней, исчадьем ада называл. Она конечно и на самом деле исчадье ада. Только на Земле. Такая же беспринципная, как и мой брат. Они нашли друг друга. Работает на него за бессмертие.

— А она ему зачем?

— Видишь ли… Насколько я помню из его объяснений, удачные пересадки бывают только у тех, кто легко поддается гипнозу. Вот она и ездит по стране, вылавливает таких. К тому же у богатых есть специальные заказы. Чтоб, например, блондин, и рост метр девяносто. Или наоборот, юноша европейской внешности. Или девушка с хорошими внешними данными. С девушками обычно проблем не бывает. Они гипнозу и подсадке легко поддаются, а вот у мужчин бывают сбои. Поэтому то их и выбрасывают. Ты статистикой поинтересуйся. Посмотри сколько за последние двадцать лет, этих беспамятных появилось. Именно столько лет мой брат проводит удачные эксперименты.

— А удавы? Зачем вы удава убить пытались?

— Гипноз, сынок. Даже сейчас как бы сквозь вату соображаю. Смешанное сознание. Я в таком состоянии уже лет пятнадцать как нахожусь. Когда родители умерли, я к Косте переехал. Около пяти лет ему помогал. А когда я взбунтовался, он меня, таким образом, из нормальной жизни выключил. Ну и кем я для людей был? Вроде и не псих чтобы меня в больницу класть, но и не совсем нормальный, чтобы доверять. Вот и прозябал здесь. Неправильный компромат на эту дамочку копил.